все, что у них есть

На одном фото вылезают все ее с хвостиком, на другом - не дашь больше двадцати пяти, особенно, когда она курит, как здесь, щурясь от дыма, или прячется за большой белой чашкой, и видны только большие серые, с сумасшедшинкой, глаза. И дело совсем не в освещении, и не в том, сколько она, спала, потому что
он сидит на полу, обнимая ее колени, и с нежной медлительностью чертит ладонью замысловатые фигуры на ее голых ногах. Она смотрит в сторону, будто ожидает, что вот-вот появится что-то важное за окном, хотя рама очерчивает лишь полный снега и сумерек серый прямоугольник. Она говорит о прошлом, он – о будущем. Ему хочется вылечить ее от воспоминаний, вывести из крови яд ненужных сожалений, а она не решается объяснить ему, что прошлое у нее уже есть, полное собрание сочинений, узкие полки с цветными корешками – чтение для любой погоды, любого настроения, а будущее – королевство, которое принадлежит ему, потому что энергия, и молодость, и отражение в зеркале улыбается без единой морщинки. Они остерегаются говорить о настоящем, которого и не было секунду назад и которое тут же сгинет, едва прикоснешься, поэтому
она не говорит ему ничего, рассеянно гладит по волосам, но время много, слишком много для обоих значит. Она беспокоится, что он теряет бесценные минуты, о которых потом будет жалеть, он - расстраивается, что никогда не сможет ее догнать, вечно будет плестись позади, ощущая между ними эти годы, которых не убавить – годы и месяцы мудрости и опыта, и единственный возможный вариант, как известно – но я запрещаю, слышишь, запрещаю тебе об этом думать. И потому
они исступленно занимаются любовью, как в последний раз, спеша перепробовать все линии сплетения тел. Она думает: останется ли в памяти хоть короткой записью, не длиннее смс, и не лучше ли исчезнуть первой, не дожидаясь тех мучительных дней, когда он все еще будет приходить, но пустые, присыпанные пеплом глаза станут выжигать смертельные дыры в ее груди. Он страдает оттого, что она не верит его любви – но все-таки, точно, это любовь, потому что он готов сидеть вот так хоть вечность, на холодном полу, как преданный пес, и касаться ее кожи, не прося о большем, хотя лучше бы, конечно, еще раз почувствовать ее всю… он, глупый, думает, что это единственное, что он способен ей дать - сжимать до сладкой боли теплое тело, трогать пульсирующую жилку на шее, слегка сжимая горло, когда
она отведет, наконец, глаза от скучного зимнего неба, поправит сползшую лямку, заправит за ухо прядь волос, и посмотрит на него – взъерошенного, подвижного, под завязку полного жизненных сил, и что бы это ни было – искушение или подарок, и какой глубины останется царапина потом – он, как ни прячься, принадлежит узкому и шаткому «сейчас», а значит, есть что-то кроме прошлого, кроме
ее сомнений, его страхов (или наоборот). История, написанная акварелью. Несколько нежных, размытых образов – ни одного четкого контура. И если завтра... (закрывает ладонью ему рот. Она чувствует под пальцами мягкие губы, он ловит ее мизинчик ртом, и мы никогда не узнаем, что она хотела сказать, хотя и можем догадаться). Иногда лучше оборвать на полуслове, чтобы