Сильфиада 42. продолжение

Вечером того же дня Злат явился в лабораторию, и, весело насвистывая, открыл в нише вход в другое измерение. Хаккаран Далт тревожно заметался в клетке:

 
- Что ты делаешь?!

- Ты приносишь несчастье, - весело сказал Злат толкая клетку к нише. – Я посажу тебя туда, где ты этого делать не сможешь. 

Лицо Далта побагровело, он кинулся на решетку, трансформируясь в собаку:

- Ах ты, гад! – завопил он и Злат, увернувшись от его длинных когтей, издевательски захохотал:

- Читай свои заклинания в одиночестве! Может, заколдуешь самого себя?!

- Как ты освободился?! – выл хаккаран.

- А ты думаешь, ты один такой умный?! Ты живешь лет двадцать от силы, а мой брат Назир – да я знаю его уже лет триста, не меньше! Да ты же его видел – он же вон там, наверху стоял? – Злат снова пакостно расхохотался, толкнув клетку в небытие. – Пока, солнце мое! До встречи!

СИЛЬФИАДА.
ТАЙНА О ПРИНЦЕ ЛЬДЕ.


Принц Лед, как и любой из демонов Тавинаты, обладал убивающим прикосновением. Назир, Повелитель Холодного Пламени, при своем прикосновении сжигал жертву изнутри, оставляя лишь тонкую оболочку снаружи  – и гулкую черную пустоту внутри. 

Прикосновения Златоноста, Демона безумия, порождали кошмары такой силы и столь ужасные, что человек в минуту старился, высыхал и умирал – испуганный мозг решал, что незачем больше жить на свете, полном таких мерзостей.

Клеменсии можно было даже не касаться человека – Тавината подарил ей необычной красоты голос; и если она желала, то своей песней или криком она могла заставить разорваться сердца всех людей, что её слушали. И у её жертв не было надежды на спасение – её чудный голос завораживал, и хотелось его слушать и слушать, даже если смерть уже закрывала глаза жертве…

Снежана поражала человека жадность; и несчастный вдруг начинал собирать какие-нибудь ничтожные мелочи – пуговицы или же крупу по зернышку; глаза его острее видели каждую пылинку, а горстка зерна казалась ему дороже горы алмазов. Потеряв хоть одно зернышко, обуянный, одержимый жадностью метался в поисках потерянного сокровища, переворачивал дом, круша дорогие ранее ему вещи – портреты любимых, маленький стульчик ребенка, цветы матери на окне… И горе близким, если не находил он своей драгоценности! Безумец, в воспаленном мозгу которого копошилось теперь болезненное подозрение, мог убить – и ничуть не раскаиваясь, срезать недостающую ему для счастья пуговицу со штанов убитого или же, забравшись ему в карман, перерыв мелкий карманный мусор – крошки табака, спички, мелкие монеты и обрывки бумаги с ничего уже не значащими телефонами, выбрать одну – самую никчемную! – пылинку и окровавленными руками, счастливый. Унести её в свой темный угол скупца…

Ольга поражала людей неизвестной тоской; такой же, как и прочие люди, несчастный вдруг начинал страдать и мечтать лишь об одном – о смерти. Ничего не было желаннее для них, нежели чернота страшного покоя; ничего не радовало их. Никто не мог уговорить их оставить печальные мысли  - ни родные, ни друзья. И не раз, и не два могли они пытаться убить себя; если их спасали – их тоска становилась еще сильнее и сильнее начинала терзать измученное сердце, покуда в один из дней обессиленное тело не смогло помочь людям спасти в очередной раз ускользающую из него жизнь, и душа страдальца отлетала, уходя в серую каменистую пустыню, чтобы пополнить ряды Люберплятта.
Такова была страшная участь тех, кто полюбил взгляд темных, как омут, глаз красавицы-Ольги.

А Лед… что ж, в этой компании его дар был, пожалуй, самый безобидный и быстрый – одним своим дыханием, самым легким прикосновением он просто замораживал все, что ему хотелось. Не было ни терзаний, ни безумных и жестоких преступлений, ни сжигающей душу смертной тоски – была смерть, мгновенная и бесповоротная, глупая и обидная, иногда – случайная.

Так случилось и с тем маленьким домиком в тайге; дыхание Льда проморозило его насквозь, и не спас ни жарко пылающий камин, ни кипящий на огне сияющий медный чайник, и блестящий теплый мех золотой лисицы, укрывающий плечи стал белесым, хрупким и седым.

И Ветер возненавидел Льда.

Сердце его пылало яростью; он не боялся смерти – но не так, как не боятся её рабы Ольги. Он не желал её – но знал, что она неизбежна, коли хочет он отомстить.

Знал он, видел, что происходит с теми, кто прикасается к ледяному хозяину; и хотел он, чтобы это произошло и с ним – хотел он на поле боя кинуться на Льда и крепко сжать его горло мгновенно застывающими руками, чтобы и мертвого не мог бы отбросить его Лед; чтобы и мертвыми своими руками продолжать душить его – и увести с собой в могилу.

И был бой; и неистовый Ветер, высоко подняв родовой свой знак, и флаг, несся навстречу Льду – по мерзлой земле, по оледеневшим поверженным Защитникам и Отступившим Тварям; по остановившимся, цвета дорогих изумрудов, стеклянным волнам, спотыкаясь о потонувшие во льду обломки тел, оружия и умерших боевых кораблей… Он кричал – и от этого крика стыла неживая кровь в жилах Принца Льда, вставшего лицом к лучшему врагу, чтобы достойно встретить его.

О, он не хотел умирать, этот неистовый благородный воин-Ветер! Он хотел мести – он хотел увидеть слезы в глазах неумолимого холодного Льда. И со всем своим пылом своей неистовой бесстрашной души он обрушился на дрогнувшего Льда, сбив его с ног и заключив в объятья – в последние смертельные объятья, как ему думалось.

Но нет у Сильфа Ветра власти над Принцем Льдом; об этом позабыл смелый воин, ослепленный и оглушенный желанием отомстить. И помощница - Смерть не пришла ему на помощь, не превратила яростные руки, добравшиеся до горла врага, в ледяные тиски. Обжигаясь о ледяное тело, Ветер в отчаянье душил Льда, глядя в жестокие глаза. И – понимая, что ошибся, - впал в неистовое безумие. Он терзал и рвал тело врага, в горьком своем безумии желая разорвать его в клочья и таким способом лишить жизни, не обращая внимания на свои кровоточащие раны, что нанесли ему мертвящие прикосновения Льда и его оружия. Но и этого ему не дано было – у Сильфа Ветра нет власти надо Льдом… И Принц Лед снова рассмеялся ему в лицо – над его бессилием, над его отчаяньем над его горячим желанием отомстить…

И все же Ветер был услышан; израненный, истекал он кровью  и, раздирая обмерзшие руки, разбивая лицо Льду, обагрил он его своей кровью… и горячая, яростная кровь каждой своей каплей несущая пыл желания мести Ветра, прожгла холодную неживую плоть, и растопила что-то в холодном безупречном сердце Льда, и тот вдруг ощутил, что его прикосновения больше не причиняют вреда Ветру. Весь свой пыл вложил Ветер в их бой, и сумел растопить ледяную смерть, искалечив жестокого Льда, ибо для него это было огромной утратой – такой же, как потеря ноги, руки, способности ходить… Повелевая по-прежнему холодом, он сам – был беспомощен, как парализованный генерал во главе послушной армии солдат…

И Лед бежал, оставив всю свою могучую силу руках одного-единственного человека; СИЛУ, СПОСОБНУЮ УМЕРТВИТЬ МИЛЛИОНЫ, в руках одного израненного Ветра, который торжествовал очередную победу, словно он вырвал у Льда сердце…

И все-таки, искалеченный и побежденный, Лед обернулся – и снова рассмеялся в лицо Ветру, не сумевшему убить его.

Правда, это был последний раз, когда Лед смеялся над Ветром… и первый – когда он плакал.
И с тех самых пор Лед сквозь века несет желание отомстить Ветру, и месть эта обещает быть ужасной…