Часть вторая. Глава двадцатая

Сереже вдруг показалось интересным призвать под знамена губернатора, и он стал докрикиваться до него, минуя чужие уши.
- Месье Бреттон, давайте с вами разговаривать! Вы мужчина, и вы поймете. Певички, знаете ли, тоже бывают разные. На одну посмотришь – и видно, что это женщина. А по другой сразу видно, что это черт знает что такое!
- Не  ори! Что ты орешь? Попроси его, чтобы не орал, - сломленный напором, попросил губернатор Гончакова-старшего.
- У господина де Бельфора странное представление о сцене. Сначала он хотел, чтобы леди Гамильтон исполнял я сам.
- Но ты же играл ее в России!
- В детской постановке, где все роли играли мальчики. Представляете, господа, что бы стали говорить, если бы мы осуществили это здесь! – сказал Сережа и, изображая графа, для чего-то поднял ногу. – Что бы сказали о графе, и что бы сказали обо мне. Но я бы отбился, а граф, с его манерой стрелять и не попадать, на всю жизнь получил ярлык.
- Уйми своего мудозвона, - попросил губернатор Гончакова. Сергей Сергеич взглядом велел сыну успокоиться.
- Ваш опереточный граф получил по заслугам, и если пикантность ситуации состоит в том, что он получил на глазах у всех, то я готов при всех извиниться.
- Какой граф? – напряженно спросил Гаспар.
- Какой слышал.
- Какой граф? – еще напряженнее спросил благородный граф де Бельфор-отец.
- Я хочу сказать, что у господина де Бельфора очень странное представление о сцене.
- Нужно было лучше целиться. Терпи теперь, - сказал де Бельфор-отец.
- Так! – заговорил старший Гончаков. – Я виду, нам пора уезжать отсюда.
- А ну-ка сядь! Приехал – сиди. Что ты суетишься? Обидчивый какой! Уж и сказать ничего нельзя. Воспитывал бы лучше мальчишку. Заведется один такой – никому покоя нет. То он педиков гоняет, то…
- Каких педиков? Это были нормальные маньяки со здоровыми инстинктами. Мужчин они вообще не трогали, - обиделся Сережа. – Элен, верни часы. Он мне их подарил – отдай назад.
- Вы посмотрите на этого молодого человека! – возмутилась губернаторша. – Сущий головорез. Еще и дергается!
- Не дергайся, - попросила Элен.
- Фу, противный какой мальчишка, - сморщившись, сказал губернатор. – Ты бы повозил его по Европе, что ли. По циркам поводил. Вы в Берлине были? Младший князь! Я тебя спрашиваю: ты в Берлине был?
- Мне Берлин ни к чему, я лучше в Швейцарию поеду.
- Не знаю, кой тебе черт в Швейцарии. А в Берлине у них зоопарк хороший.
- Это вы к чему?
- Ни к чему. Внучки вон ездили – хвалили.
- Не поеду я ни в какой Берлин.
- Конечно. У вас теперь имение в Швейцарии, вы теперь любите Швейцарию. Патриоты чертовы.
- Что значит – опереточный граф? – спросил благородный де Бельфор.
- Уймись. Два дурака актрисок не поделили, а мы тут третий день головы морочим, - сказала губернаторша. – Пора вам, господа, по имениям разъезжаться, вот что.
- Господин губернатор, давайте с вами говорить, - попросил Сережа. – Тетя Миллисент, он спит или задумался?
- Я не сплю.
- Леди Гамильтон…
- Кто такая?
- Собственно говоря, жена адмирала Нельсона.
- Вот как. Тут еще и жена адмирала Нельсона. А что ты беспокойный такой?
- Не станет одноглазый Адмирал жить с худой меццо-сопраной. Наверняка у нее было контральто. При этом – довольно полное. Такое, как тетя Миллисент.
- Что-что тетя Миллисент?
- Я не понимаю, как граф Гаспар, будучи знаком с тетей Миллисент, вообразил себе леди Гамильтон худой уродиной.
- Уйми его, князь. Пока я жандармов не позвал.
- Уймись, - попросил князь Сергей Сергеич.
- После этого вы спрашиваете, почему он оперетточный.
- Чтобы я больше не слышал об актрисах! Мы здесь обсуждаем не актрис. А то, что один дворянин другому пенделей надавал на глазах у всех. А тот ему в спину выстрелил, как дурак, не целясь. Некрасиво себя ведете, господа. Какого черта было на сцене палить, скажи пожалуйста? А если бы ты его убил?
- И хорошо бы сделал! – в сердцах произнес Сережа.
- Тише, тише, - сказала Элен. – Такое откровение здесь ни к месту.
Но губернаторша, Анемон и Сергей Сергеич отчего-то погрустнели.
- Я целил в голову. В спину бы я попал. Спина у него широкая, - возразил Гаспар.
- А в голову зачем?
- Он мне однажды показал: вот так берешь и вот так стреляеш8ь. Я сделал как он сказал.
- Ну, плохо сделал. Убивать жалко, а высечь следует. То его душат. То его, понимаешь, насилуют на площади Канург. Что ты беспокойный такой?
- Извините! Этой последней вещи со мной не сделали!
- Дождешься, сделают.
- Кто сделает? Гаспар?
- Господин наглец! Я попросил бы вас не называть всуе имя моего сына.
- А о моем сыне можно говорить все, что в голову придет? Наша фамилия все стерпит?
- Шарль, заканчивай, пока ты своими разговорами не спровоцировал новую дуэль, - распорядилась губернаторша.
Сережа соскучился молча стоять между сидящими князем и Элен, дернулся в сторону Гаспара и сказал ему: - какую я отличную вещь в тот день услышал! Одна из девочек говорит другой: когда у меня плохое настроение, я вскакиваю на коня и скачу верхом. Через минуту – оргазм. Я говорю: лошади так быстро не кончают. Та смутилась, а другая говорит: я в Египете на верблюде каталась. Только меня тошнило
- Ну-ка, что там про оргазм? – спросил губернатор. – Иди повтори мне на ухо. Только не ори.
Сережа и Гаспар сошлись около губернаторского уха и Сережа, косясь на губернаторшу, повторил ему разговор с девчонками. Губернатор стряхнул с зеленого сукна налипшие соринки.
- Вот как. Я думаю, что вас надо запретить. Если вы будете декламировать это на сцене, про нас станут говорить, что мы – неприличный департамент.
- На сцене этого не  будет. У нас серьезная постановка. Строгая! – дернувшись на прямых ногах, возразил Сережа.

- Ну что? Будем закрывать спектакль? – спросил губернатор после того, как обоих молодых людей выставили за дверь под присмотр сержанта, заведующей канцелярией и пожилой секретарши, призванных следить за тем, чтобы они не поубивали друг друга прямо в губернском управлении.
- Я бы не стала, - сказала Анемон. – Пьеса очень хорошая, серьезная. Я ее читала.
- С оргазмами!
- Оргазмы только на языке. А пьеса действительно хорошая. Ее Париж ставит. А чем мы хуже?
- Я тебе скажу, чем мы хуже. Парижу хорошо пьески ставить! Там нет двух этих чертей.

Граф де Бельфор-отец предложил развести их по углам: отправить Сережу в Швейцврию, а Гаспара – в Ментону, куда тот так или иначе собирался на все лето. Князь предложил более действенную меру: сказал, что отправит сына на строительство плотины в Вогезах строительным рабочим. Элен возразила, что пребывание на грязной работе плохо повлияет на и так не блестящие манеры Сережи и, когда тот спустится с гор, с ним не будет вообще никакого сладу.

Она заметила, что губернатор кивком и взглядом спросил жену, кто она такая, и решила прояснить отношения.
- Меня довольно неожиданно отрекомендовали польской тетушкой. Я не против Польши, но, строго говоря, я профессор медицины Элен Шиманская и живу в Швейцарии.
- Простатит лечите? – удивился губернатор.
- Лечим. В юности лечим нервы, в зрелости лечим простатит.
- В какой области вы профессор? – дружелюбно спросила Анемон, которой незнакомое лицо показалось что-то чересчур умным для польской тетушки.
- Психиатрии.
- Очень приятно. Действительно приятно.
- Мне тоже.
- Профессор медицины, а племянник разболтанный. Что такое?
- Цивилизуем. Я согласна, что его надо усовершенствовать. Только не в горах.
- А где? В Швейцарии?
- Я не думаю, что их стоит разводить: одного на Ривьеру, другого – в горы. У вас нет впечатления, что на Ривьере или в Вогезах они все равно сойдутся и будут дружить или убивать друг дружку?
- У меня  ощущение, будто мы их женим, - сказал князь Сергей Сергеич.
- Я не думаю, что имеет смысл разводить их на время, по истечении, а скорее всего, до истечения которого они все равно сойдутся. Их нужно примирить. Средство к этому – совместное заключение под стржей, учитывая их неумение прилично держаться в публичном месте, и в порядке наказания – совместная, по возможности тяжелая работа. Но не в горах, а поближе к дому. Если эта мера не прояснит им мозги и они не найдут способа существовать без выстрелов, тогда нужно действительно разводить их в стороны.
Утверждение было спорное, но поскольку она обращалась не к администрации департамента, которую не знала, а к Сергею Сергеичу, то он поверил, что это надо сделать, и посоветовал губернатору поступить, как она сказала.
- Хотя я не понимаю, для чего нужно сходиться с человеком, который имеет подлость стрелять в затылок.
- Простите! – оскорбился благородный де Бельфор. – Если бы ваш сын не сказал «стреляй», моя бы не стал стрелять.
- Они все равно сойдутся. Уже сошлись. И как их ни разводи – они все равно будут находить друг друга. Отношения могут быть дикие, если не скорректировать их сейчас, а раскидать по провинциям. А могут быть нормальные. В наших интересах сделать их нормальными.
- Мне не нравится манера вашего племянника по любому поводу произносить слово педераст, - пожаловался граф.
- Он перестанет.
- Кто кого будет искать? – спросил Сергей Сергеич.
- Мадам хочет, вероятно,  сказать, что искать будет мой сын. Потому что трудно представить, что ваш сын станет добиваться чьей-то дружбы. Для этого он чересчур заносчивый.
- Но, с другой стороны, Сереже нужен Гаспар. Не ровесник, старше на десять лет. С ровесниками он не сойдется, потому что, по его ощущению, в том возрасте, когда у других все впереди, у него – все в прошлом. А Гаспар его устраивает. Гаспар – его компания. С некоторым жизненным опытом…
- Это с каким? – удивился граф-отец.
- С тем, например, что у него на глазах сошел с ума танцовщик Нижинский.
- Это опыт?
- Это тоже опыт.
- Был Нижинский, - подтвердила губернаторша. – И переживания тоже были.
- Если окажется, что я неправа, и будет хуже – это будет на моей совести.
= Я не в восторге от этих странных отношений, но я не против, - ответил князь.
- Давайте попробуем. Хотя я ничего не понимаю, - согласился де Бельфор. - Под заключением вы имеете в виду тюрьму?
- Учитывая стрельбу в театре, тюрьму, наверное.
- С женами? – спросил князь Сергей Сергеич.
- Я понимаю, граф, что это за пределами хорошего тона, но если камеру отмыть, чтобы оба не нахватали глистов и не заразились тифом, и кормить порядочной едой, приготовленной чистыми руками, такая мера может оказаться действенной и надолго отобьет охоту склочничать посреди толпы.
- Я против. Своего головореза помещайте куда угодно, хоть в сумасшедший дом, а Гаспара я в тюрьму не отдам.
- Правильно. Отправь его на ривьеру. А после приди и посмотри, где он: на вилле в Ментоне или в железной клетке. Чего ты, Гастон, еще не понял? – спросила губернаторша.
- Я вообще ничего не понял.
- Так мы тебе объясняем.
- Вы рассуждаете о Гаспаре, пардон, как о педерасте.
- Не мели, граф. Никто его педерастом не считает.
- Красавцы всегда очень противные, - сказала Элен. – К вашему сыну это тоже относится, мсье де Бкельфор. Они смотрят на себя в зеркало, видят, что линия носа у них прямей, чем у других, и это наводит их на размышления об исключительности. Раз они другие – значит, у них и жизнь должна быть не как у всех. Они ждут, когда начнут происходить чудеса и начнется вечный праздник, а жизнь – штука ежедневная, скучная. Они начинают нервничать, подозревают, что им недодали праздника, и эти вечные подозрения портят их характер.
- За своим сыном я не замечал подобных странностей.
- Перестань, Гастон. Ты тут изображаешь из него ангела небесного, а он берет пистолет и стреляет в голову.
Советовались они часа два. Все это время молодые люди сидели в разных углах приемной, Гаспар удрученно смотрел в окно, а Сережа шепотом разговаривал с охраной.

Совет закончился тем, что были вызваны жандармы, на обоих надели наручники, отвезли  в уголовную полицию и поместили в открытой, с хлоркой отмытой камере. Полы были еще мокрые, белье – свежее и белое, но внешняя большая решетка и плесень во всех углах были так убедительны, что граф расплакался.

Сережа молча растянулся на узкой койке, заложил руки за голову и стал смотреть в потолок. Стены между камерой и коридором не было. Ее заменяла вымытая с хлоркой железная решетка.
За решеткой дежурил худой сержант.

В первый день они делали вид, что не замечают друг друга. Сережа молчал, Гаспар  потребовал адвоката и спросил, когда их отсюда выпустят. Им принесли свитера, фланелевые брюки и брезентовые куртки. Принесли весьма приличный обед, который не стал есть Гаспар, и Сережа пообедал один. Постель была узкая и жесткая, хотя и застлана белой простыней с чистым армейским одеялом. Пообедав, Сережа уснул одетый, и Гаспар с любопытством посмотрел, как у него это получилось. Легкое и длинное тело ловко распределилось по узкой коечке, напомнив Гаспару, как ловко оно растеклось по его спине, и какой восторг он пережил, спасая его от смерти.
В тот вечер они не разговаривали. Сережа всю ночь с видимым удовольствием проспал. Граф не спал совсем. Ему было узко, жестко, мешало отсутствие пижамы, но главное - коридорная вонь и звуки. В шестом часу утра, донельзя утомленный, раздраженный ощущением нечистоты, он, наконец, уснул, а в семь его начали будить. Так рано граф не вставал. Не встал бы и теперь, но тело затекло и болело, боль вонзилась в мозг; он проснулся, поднял голову и приготовился охать и ругаться. Было светло и пахло кофе. Сережа стоял посреди камеры в клетчатой рубашке, умытый, ничуть не утомленный, и пил кофе из белой щербатой кружки. Кофе отличный, сказал он сержанту за решеткой, увидел, что граф проснулся и некоторое время смотрел на него с легким брезгливым сожалением.

Аромат, услышанные слова про отличный кофе и то, что Гаспар увидел свежего здорового парня вместо беременной, вечно злой по утрам жены, взбодрили и дисциплинировали его. Ему захотелось тоже умыться и пить отличный кофе. Сережа не разговаривал с ним и как будто не замечал его.

В восьмом часу за ними приехал на служебном автомобиле Сергей Сергеич. Граф поискал глазами своего отца, но вместо де Бельфора-старшего с ними в машину сел сержант, и княжеский шофер по фамилии Меццоджорно, что давало Сереже повод называть его сеньор Меццо-сопрано, к чему тот давно привык, повез их за город. Граф, который вначале был не в духе, взбодрился, и хотя не имел возможности высказать свое мнение о фамилии водителя, начал напевать ариозо из оперы «Паяцы».

В конце маршрута им предъявили каменную сыроварню с прогнившей крышей, и князь объяснил, что ее нужно разобрать, а мусор вывезти. Граф заметил, что обращается он к одному Сереже, и действительно – хотя им сказали, что в этом месте сыроварни быть не должно и он должен приложить к этому усилия, он не мог постичь, что ему собственными руками придется крушить хоть и старые, выветрившиеся, а все-таки каменные стены. Он пожалел, что с ним нет ни отца, ни адвоката.
- Старайся делать хорошо. Плохо само получится, - сказал князь.
- А потом? – спросил Сережа.
- Что потом?
- Что будет на этом месте?
- Многоквартирный дом.
- Его должны будем строить мы с Гаспаром? – спросил Сережа. В присутствии Гаспара они говорили по-французски.
Имя Гаспара применительно к строительству многоквартирного дома показалась князю очень смешным. Чтобы не хохотать на глазах у графа, который выглядел удрученным и несчастным, он взял Сережу за шею и повел смотреть сыроварню изнутри.
- Сначала сломай.
- Ломать – не строить.

Князь провел с обоими инструктаж по технике безопасности и просил быть сугубо осторожными. Он спросил – может быть, стоит приставить к ним специалиста, который будет присматривать за тем, чтоб они не искалечились, но Сережа сказал: не надо. О своей безопасности он позаботится сам, а Гаспар и близко не подойдет к сараю, не такой он человек. "Если все же подойдет, постарайся ничего не обрушить ему на голову", - попросил князь, по-русски сказал сыну «будь здоров», поцеловал в щеку и уехал. Остался молчаливый сержант.

Граф хотел спросить у Сережи, сколько им здесь быть и нельзя ли ему поехать домой, так как он чувствует себя больным, но Сережа, не обращая на него внимания, с деловитым видом надел фехтовальные перчатки, взял лом и полез на крышу.
Уныло взглянув на сыроварню и подержав в руке тяжелый и неудобный заступ, Гаспар почувствовал сильное желание расплакаться. Ему было обидно, что князь-отец, хоть и не сочувствовал сыну, но привез их сюда в своей машине и заботился о них, а его отец поприсутствовал на совете, пообедал у губернатора и укатил в имение. Сверху слышались треск и грохот и внутрь сыроварни сыпалась труха и валились фрагменты перекрытия. Сережа, насвистывая, довольно ловко работал ломом и ногами и получал удовольствие, природа которого представлялась Гаспару недоступной. Он разобрал половину крыши, а Гаспар все стоял у изгороди, вздрагивая от ударов лома и шума падающих балок. "Не покараулишь тут? Я бы тоже полез", - спросил сержант, томившийся бездельем и тяжестью карабина на спине. Гаспар отказался, затем по приставной лестнице тоже влез на крышу и немного походил по сохранившимся балкам, которые грозили рухнуть и волнообразно раскачивались под его ногами. Ходить по крыше было опасно, и он спустился.

Приехала тетушка Роле с промасленным пакетом и, не обращая внимания на сержанта, который теснил ее прикладом своего карабина, отдала пакет Гаспару. В нем оказались жареная курица, печеная картошка, яйца, зеленый лук, круглый хлеб и соль в полотняной тряпочке. Актриса  чувствовала себя кругом виноватой и чуть не плакала.
- Позови его, чтоб спустился и поел, - разглядывая непривычную пищу и не зная, как к ней подступиться, сказал Гаспар.
- А сам?
- Мы не разговариваем.

Сережа поприветствовал ее сверху и сказал, что у них все замечательно. Вслед за ней на верховых лошадях появились Таня и Элен. С грудинкой, огурцами и деревенским сыром. Таня сказала, что будет хлопотать о том, чтобы его отпустили, и увезет в Париж. Он открыл рот, чтобы ей ответить. "Рот закрой", - посоветовала Элен, отломила куриное крыло и стала есть. Наша старшая жена, - неприязненно сказала Таня.
- Девочки, знакомьтесь, - сказал Сережа. – Это леди Гамильтон, это моя жена, а это пани Шиманская из Кракова.
- Ты что-нибудь поняла? – поглядывая на незнакомую ей мадам Роле, спросила Таня.
- Давайте я вас представлю по всей форме, - сказал Гаспар и представил по всей форме.

Сняв фехтовальные перчатки, Сережа съел огурец, разломал курицу на несколько фрагментов, взял большую ногу в коричневой проперченной корочке, покосился на Гаспара и начал есть. До чего он дошел, сказала Таня. Весь в поту и пыли, как каторжник. Но Элен заметила, что ему нравится ломать каменный сарай, нравится здоровая работа на свежем воздухе, и погладила его по спине, стряхивая с клетчатой рубашки древесный мусор.
- Это что же, каторжные работы? – с унылым ужасом спросила Мадлен Роле.
- Можно сказать и так, но удовольствие можно получать от самых разных вещей. В том числе и от каторжной работы.
- Это да, - с полным ртом подтвердил Сережа.
- Прекрасное место, - подтвердил Гаспар, который, начав есть, ел жадно и с большим аппетитом, немного стесняясь перед женщинами. Место и впрямь было прекрасное, широкое. Вокруг них был цветущий луг и река с изгибами.

Развеселившись, Сережа предложил толстой тетушке Роле поездить с ним верхом.
- Значит, вы – леди Гамильтон, – сказала Элен.
- Что вы, нет, я не претендую.
- Как это вы не претендуете? – удивился Сережа. – А ради чего всё это?
- Вы очень хорошо гармонируете с этими двумя импозантными дворянами, - сказала Элен. Строго говоря, Мадлен со своим простеньким лицом с аккуратным носом не гармонировала ни с кем из них. Но Элен знала, что характерные роли играют самые яркие актрисы, и из Роле с ее пышными формами может получиться очень приличная Леди Гамильтон.
- Они такие красавцы, - возразила актриса.
- Вы уже определились, кто из них вам симпатичнее?
- Один из двоих? Нет, что вы.
- Почему нет? Выглядят они как представители разных рас. Какая раса вам приятнее?
- Что ты к ней пристала? - сказал Сережа.
- Тебя привезли сюда ломать? Иди ломай.
- Дай поесть.
- Ешь. С закрытым ртом. Так как? – опять заговорила она с актрисой. - Сергей потоньше. А в Гаспаре холеная порода.
- Майор, - сказал Сережа. – Не в военном смысле майор, а есть такие яркие грубые цветы, которые хохлы называют майоры, а русские - панычи. Гаспар ваш, как тот паныч.
- А по латыни? – спросила Таня.
- По латыни – циннии, - сказала Элен.
- Откуда вы знаете? – спросила Таня, для которой Элен была швейцаркой.
- Южные поляки называют их майорами. Но Гаспар не майор. Гаспар – жасмин.
- А я? – спросил Сережа.
- Дельфиниум, - торопливо сказал Гаспар.
- Напоминает конский аукцион, - сказал Сережа.
- Если ты поел, можешь отправляться.
- А вы будете меня обсуждать за моей спиной!

- Под ногами. У вас нет ощущения, что черты Сережи понадергали из разных типов, надерганное скомпилировали, а чего не хватило – дочертили по собственным понятиям? Получилось эклектично и стильно, поскольку эклектика тоже может считаться стилем. Не знаю, как насчет восточных славян, а вот явлияние западных славян чувствуется едва ли не в каждой линии.
- Я не поняла, что вы сказали.

- В народе об этом говорят: красивый, как картинка. А вот подлинного, тысячелетиями культивируемого аристократизма я не чувствую. Вместо аристократизма - свежая струя как свидетельство о том, что один из родителей – большой демократ и более заботился о подборе новому веку нового лица, чем о сохранении породы. В то время, как господин де Бельфор с его старинными чертами – воплощение аристократизма в его высшем проявлении.
- Черт знает, чего только не услышишь! – сказал Сережа. Элен взяла обе его руки, развернула вверх ладонями и потерла пальцем места, где могли выскочить мозоли. Ладони были красные, сухие, но мозолей пока опасаться было нечего.

- Мой милый, как ты хочешь играть на сцене? Представь – набьется полный зал студентов с подружками. 500 или 800 человек, которые утром будут обсуждать тебя в аудиториях. Пьеса твоя мало кого заинтересует, всех будешь интересовать ты сам. Что ты сделаешь, если услышишь из зала мнение, что ты невысокого роста, полноватый, с грязной головой и не производишь впечатления? Расстроишься и уйдешь со сцены?
- Я пошел, - объявил Сережа, надел перчатки и полез на крышу.
- Вы его напугали, - упрекнула мадам Роле.
- Его надо пугать, чтобы как следует боялся. Иначе возомнит себя лучше всех, и от него никому спасения не будет. А сцена – это сцена.
- Сцена – штука жестокая. Чего только ни скажут. И с той стороны, и с той, - подтвердила мадам Роле. – Не дразните его, он и так расстроен.
- По-моему, он в восторге. По-моему, он жалеет, что родился не в то время и не там, и ему не пришлось ломать Бастилию.
- Это соответствует его представлению об удовольствиях, - подтвердила Таня. – Интересно, чья голова изобрела это наказание?
- Ты находишь его излишне строгим? – спросила Элен.
- Я считаю, что для Сергея это вообще не наказание. А господина де Бельфора обязаны были отпустить. Здесь ему не место.
- Это прекрасное место, - пылко возразил де Бельфор. – Если бы мне предложили выбрать между Ривьерой и этим лугом, я выбрал бы этот луг.
- Все-таки были обязаны учесть, что граф пострадал от чужого вздорного характера, - возразила Таня.
- Я думаю, учли.

***
Покормив мужчин, актриса завернула в пакет огрызки и врозь с верховыми отправилась домой. Гаспар проводил женщин до ворот, а Сережа крикнул сверху, чтобы завтра привезли еще еды.
Вечером им сказали, что убирать за ними никто не будет, строительный мусор нужно снести к дороге и погрузить в машину. Сережа, рьяно принявшийся с утра за дело и не рассчитавший сил, сидел на бревне с опущенными плечами и руками, и с виду не только не способен был таскать к дороге мусор, но даже подняться с места. Де Бельфор объявил, что ничего общего со строительным мусором не имеет, и потребовал опять адвоката. Тициана, прикатившая на велосипеде и непривычно тихая, молча взглянула на Сережу, надела его фехтовальные перчатки и начала сносить и забрасывать в грузовичек выветрившиеся пористые блоки из песчаника. Сережа посидел, посмотрел и присоединился к ней. Когда она подкатила, сержант попытался не пустить ее в ограду, но она решительно сказала ему: - Я – маленькая! Ты не смеешь меня хватать, если не хочешь иметь неприятности по службе! – и тотчас по собственной инициативе стала сволакивать в одну кучу трухлявые балки и жечь костер.
В восьмом часу, когда с луга повеяло прохладой и солнце запуталось в кроне большого бука, завесив пейзаж золотой пыльцой, их отвезли на машине в камеру. Сережа, едва оказался под крышей, растянулся в клетчатой рубашке на своей узкой койке и уснул. Граф прикрыл его армейским одеялом. Он страдал от перегруженных мышц, мозолей и чувствовал, что болен.
Пришла Элен и, едва взглянув на спящего Сережу, занялась раненными руками графа: намазала мазью, забинтовала белоснежным бинтом и сказала ему, что немного пожжет, а потом пройдет, нужно потерпеть. Мозоли казались Гаспару очень страшными, и он не шутя собирался умереть, но она сказала ему, что от мозолей никто не умирает: не умрет и Гаспар. Гаспар возразил, что у Сережи таких штук нет.
- Ну, что ты сравниваешь? Он дикарь. Из полуночной страны. У них там много чего нет, что привычно цивилизованным народам.
Граф согласился, хотя давно, с первой встречи считал Сережу с его умением с небрежным шиком носить дорогие вещи, которые всегда были на нем видны и хотелось иметь такие же, и интересно разговаривать, в дополнение к этим достоинствам еще и телесно чистым и во всех отношениях цивилизованнее почти всех знакомых ему французов. Тем более ему было приятно, что Сережа дикарь, руки которого приспособлены для непосильной работы.
Опять взглянув на Сережу, она сказала: "как хорошо спит". Сережа спал действительно хорошо, вольготно, вытянувшись на спине на узкой коечке. Голова у него была грязной, с мусором в волосах, лицо загорелое, глянцевитое, в пыли и какой-то саже, но вид удовлетворенный и смышленый, и Гаспару он казался таким же свежим и промытым, каким он в первый раз вошел в его дом на улице Ле Бурже. В его волосах посреди опилок торчало пушистое рябое перо из старенькой тюремной подушки.
- Ты в детстве учил английский язык? – спросила Элен, бинтуя Гаспару руки.
- Нет. А что?
- Его обычно учат с детской считалки «один маленький индеец, два маленьких индейца, три маленьких индейца». И так до десяти. А дети прыгают.
- А как по-английски «один маленький индеец»? – спросил Гаспар.
Она ответила. Затем подсела к Сереже и стала расстегивать пуговки рубашки. Ей как будто не мешало, что он весь в пыли и копоти. Сережа поводил по груди рукой, она подняла руку и зажала между своим плечом и подбородком. Гаспар понял, что она все оставила на его десерт, и что сидеть около Сережи для нее совсем не то, что заниматься ладонями Гаспара. Тут была тихая, грустная симпатия, и он ощутил себя примиренным и даже счастливым тем, что увидел, как хорошо некоторые женщины относятся к своим мужчинам. Сережа ничего не чувствовал, не почувствовал даже, что к его груди приложили фонендоскоп и тихонько целуют зажатую у плеча ладонь. Дикарь, подумал Гаспар. Дикарь из полуночной страны.
Элен не нужно было, чтоб он проснулся. Конец фонендоскопа она вынула из-под своего джемпера, чтобы смягчить прикосновение к коже холодного металла. Гаспара она не слушала. Знала, что он здоровый. Он вспомнил поездку к ней в Швейцарию, когда чуть не умер от волнения, так сильно у него молотило сердце, а она сказала, что сердце у него превосходное и, показала ему Нижинского. В состоянии Сережи, судя по ее лицу и по тому, как долго она водила по нем фонендоскопом, не всё было хорошо. Если он перетрудился и схлопотал сердечный приступ, она увезет его домой, и их наказание на этом кончится. А Гаспар только-только вошел во вкус и понял, в чем состоит прелесть такого наказания. Правда, натер мозоли, зато получил неизведанное прежде удовольствие, когда ломиком и ногами сокрушил две несущих балки. На крыше им было весело. Он чувствовал, что когда Сережа перестанет на него дуться, станет еще веселее, еще прекраснее.
Он наблюдал нехитрые манипуляции Элен с фонендоскопом, затем с тонометром, наблюдал выражение ее лица, и ему было тревожно, грустно. Прежде он зависел от самых разных вещей, в том числе и от состояния здоровья Сережи, когда тот лечил ранение. Зависимость бывала приятной, бывала тягостной, но он никогда не зависел от фонендоскопа и тонометра, даже не знал, что это за штуки. Это было новое, и ему хотелось знать, в какой степени зависит от них Сережа. Если судить по выражению лица Элен, эти штуки определяли, будут ли они завтра вместе ломать сарай или разъедутся по домам. Он смотрел на Элен, как на икону Божьей Матери.
- Он не жаловался, что голова болит?
- Мы не разговариваем, - напомнил Гаспар. - А что?
- Давление 90 на 60. Не наше.
- Он умрет?
- Останется. Попросите, чтобы принесли хороший кофе, когда проснется.
Она запахнула на Сереже полы расстегнутой рубашки, накрыла армейским одеялом и перешла за стол.
- Почему ты не надел перчатки?
- Я надел. Но когда я полез на крышу, приехала Тициана, и он отдал свои перчатки ей. Она таскала в костер гнилое дерево. Я тоже снял, чтобы он не подумал, что я, как пижон – в перчатках.
- Тебе не обязательно было лезть на крышу.
- Мне это интересно. Весело.
- Ты можешь сидеть в тени, оперу писать.
- Какую оперу? Вы опять дразните меня, как дразнили тем, что он стильный, а я аристократ?
- С чего ты взял?
- Вы же не думаете, что я буду сидеть в тени и сочинять оперу, в том время, как он ломает сарай и знает, что оперы он пишет лучше меня.
- Что-то я не замечаю в нем желания писать оперу. По-моему, ему больше нравится разбирать сыроварню.
- Мне тоже больше нравится разбирать  сыроварню.
- Вы очень рьяно взялись за дело. Нужно немного осадить.
- Да сломаем мы этот сарай как не хрен делать!
- Ну-ну! Строительные работы задумывались в основном для исправления его характера. Твой характер всех в городе устраивает. Он виноват, он пусть и ломает.
- Почему же это он виноват, если я стрелял?
- Ты стрелял, но формальный зачинщик он. Ты сам знаешь, какой он вредный.
- Путь он будет, какой он есть. Хотите сломать ему характер?
- Не хочу. Я говорю то, что думают власти департамента.
- Они считают, что у него замечательный характер, - убежденно сказал Гаспар. - Не надо меня выгонять со стройки. Мне это весело.
- Я рада, если весело. Только руки береги.

***
Он с некоторым нетерпением ожидал, когда проснется Сережа, надеясь, что Сережа после целого дня молчания заговорит с ним, и ему станет не так скучно сидеть в тюрьме. Он вдруг заметил, что Сережа не спит. Лежит неподвижно, но глаза у него открыты, осмысленны, и он смотрит перед собой. Взгляд его захватил забинтованные руки Гаспара и его понурую позу.
- Что у тебя с руками? – спросил Сережа.
- Пузыри, - пожаловался, кривясь, Гаспар. - Как их еще называют… очень больно.
- Мозоли. Откуда они у тебя? Ты ж ничего не делал.
- Я делал! Откуда-то же они взялись.
- Действительно. Кто-нибудь приходил?
- Мадам Шиманская.
- Что хотела?
Гаспар показал забинтованные руки. – Сказала: пощиплет и пройдет. А оно не проходит, жжет, сил нет терпеть.
Смышленое, бойкое лицо Сережи выразило мнение, что у него тоже нет сил терпеть Гаспара. Он был отдохнувший, умиротворенный, не хотел двигаться и продолжал лежать на спине в позе, говорившей о том, что ему удобно и уютно. Гаспар с завистью подумал, что для такого легкого тела все подходит.
- Я колен на 10 старше тебя и то не жалуюсь.
- Потому что ты закалился.
- А кто тебе мешает?
- Я не предназначен ломать свинарники.
- Ну и не ломай. Уходи отсюда.
- Элен сказала: если у тебя болит голова, принести хороший кофе.
- Панночка, - засмеялся Сережа, вскидывая на Гаспара прозрачные глаза. – Не называй ее Элен. Она не твоя женщина.
- И не твоя. Ты женат на Тане, - сказал Гаспар.
Сережа ничего больше не сказал, и Гаспар испугался, что он промолчит до следующего вечера.
- Ты правда не заметил, что она приходила?
- Она ж тебе руки бинтовала.
- А тебе целовала, - сказал Гаспар.
- Элен? Мне? Целовала руки?
- Я видел, - сказал Гаспар.
- Женщина. Что ты хочешь.
- Хочу, чтобы мне.
- Не дождешься, - миролюбиво сказал Сережа.
- Почему у тебя такие руки? Аристократ, а руки – как будто ты дороги мостишь.
- Меня устраивают, - сказал Сережа, оглядел ладони и сжал пальцы в большие кулаки. Гаспара они устраивали тоже. Несмотря на величину они были очень белые, безволосые и можно сказать – залюбленные, породистого вида. Он понимал, почему Элен их целовала.
–Уезжай домой. Подними шум, чтобы тебя отсюда выпустили. Все равно от тебя никакого проку, - сказал Сережа.
- И не подумаю. Вместе начали, вместе отсюда выйдем.
- Пусть нас тогда расселят. Я не хочу целыми вечерами слушать, как ты страдаешь из-за своих мозолей. Ты и ночью стонал, по-моему.
- Я не буду жаловаться.
- Посмотрим, - равнодушно сказал Сережа.
Сержант принес ужин, затем пришел взять тарелки.
- Может, чего другое? – спросил сержант.
- Девочек.
- Что-что вы хотите? Может, еще и жен?
- А при чем тут жены? – сказал Сережа.

За ужином в Прейсьясе думали о заключенных. Ужинать без Сережи, сидящего на тюремном пайке, было неловко, скучно. Княгиня вздыхала, князь казался бодрым, но, приступая к ужину, спросил "чем их там кормят?" Таня сказала, что Сережа так пропитается тюремным запахом, что его потом не отмоешь. "Надо повезти им поесть", - сказала княгиня, решительно поднялась из-за стола, поместила тушеного кролика с жареным картофелем и салатом в две глубоких миски, завернула в две белые салфеточки и вместе с Таней и Элен отправилась в городскую жандармерию. Князь успокоил ее тем, что это все-таки не тюрьма, а несколько камер предварительного следствия, из которых задержанных в случае предъявления обвинения переводят уже в тюрьму. Последнее звучало очень страшно, но Элен сказала, что ребятам обвинения предъявлять не будут: подержат и отпустят домой. На характерах это особенно не скажется. Но если им невыносимо там сидеть, то можно договориться с комиссаром жандармерии, чтобы их отпустили по домам. Ездить крушить сыроварню они могут каждый из своего имения.
- Вы мужа моего не знаете! – ответила княгиня в сердцах.
- Да знаю я вашего мужа. И сына знаю. Если кто не захочет отменять – так это сын. И холеный граф тоже не захочет.
- Странное мнение о графе! – сказала Таня.
Княгиня волновалась и даже плакала. Таня была сердита и раздражена тем, как глупо все было задумано. Корректировать характеры нужно было не в камере предварительного следствия, а в Париже, который для этого приспособлен гораздо лучше. Если бы ей доверили Сережу, она бы живо все в нем откорректировала. Но ее не слушали.
Коридор, в котором помещались четыре камеры: одна женская, другая – мужская, с цыганами, третья – пустая, четвертая с дворянами с их замысловатыми понятиями о дворянской чести, которые тоже нужно было корректировать, был освещен двумя лампами на грязных шнурах, светившими желтым светом. Обстановка была дикая и грязная, но миролюбивая, постояльцы – тихие. Даже цыгане сидели смирно. Ждали, когда их отсюда выпустят. В дремлющем коридоре слегка гудело напряжение в электрической сети, деликатно звякали подбитые башмаки сержанта и бойко звучал сережин голос:
- Я тебе сейчас объясню, а ты не перебивай, ты слушай. Мне про него Лазарев рассказывал. Он был недоучка, научился читать, и всё. А после был рядовым актером в лондонской театральной труппе и сочинял для нее пьесы, которые тут же ставились. Писал, а они их ставили. Каждая роль была заранее рассчитана на определенного актера, оттого у него Гамлет тучен и одышлив, что таков был актер, который его играл. Он знал способ, как пьесу с большим количеством действующих лиц сыграть небольшою труппой. А труппы все были небольшие – не более шестнадцати человек, иначе им трудно было прокормиться. Он раскидывал персонажи по пьесе таким образом, что актер играл две-три роли: одного - в начале акта, переоделся, отдышался и вышел играть другого, а за это время зрители от него отвыкли.
- Гениально!
- Я подумал, что Дима мне голову морочит, а когда послушал, понял, что правда гениально. Тут, видишь, простая математика: в пьесе столько персонажей, сколько удобно труппе. Женщинам запрещали играть на сцене. Поэтому женские роли играли мальчики. А с мальчиками были проблемы: их нужно было обучить, они быстро вырастали, у них ломался голос. Поэтому женщин в пьесах мало. Я, правда, Шекспира не читал, но Лазарев говорил, что мало. И опять тут простая математика: по количеству женских персонажей и их расстановке в пьесе можно подсчитать, сколько было мальчиков. Гамлет тучен и одышлив, потому что Шекспир знал, кто выйдет его играть. 
Дальше женщины могли не идти. Они все узнали про самочувствие Сережи и его отношения с Гаспаром. И не до такой степени они нужны были заключенным, чтобы нарушить их уединение. Элен раскинула было руки, чтобы не пропустить их к камере, но у княгини были миски с тушеным кроликом, а у Тани – смутная надежда увезти супруга в Париж. Они подошли к решетке, и их увидели.
- Акт первый. Сцена первая. Входят три ведьмы, - сказал Сережа. Он сидел по-турецки с чашкой остывшего кофе на колене, грязный, нечесанный, но бодрый. Сидел и ждал, когда женщины объявят, зачем пришли. Гаспар, как более просвещенный в вопросах этики, толкнул его в плечо, сгоняя его с постели.
- Будь любезен, Серж, встань и поздоровайся.
Сережа встал, на негнущихся ногах подошел к решетке и тотчас шарахнулся от нее, но княгиня успела поймать его за полу расстегнутой рубашки и намотать на кулак, чтобы свободной рукой наскоро вытереть ему мужским носовым платком грязное лицо. Своих носовых платков она не имела и пользовалась платками мужа.
- Привет, повстанцы! – сказала Элен.
Гаспар заулыбался. Он улыбался застенчивой, неловкой улыбкой большого доброго пса, который присмотрел себе нового хозяина.
- Ужин принесли? Вынимайте, - сказал Сережа.
- Другие заявления будут? – спросила Элен, мягко улыбаясь Гаспару.
- Заявления будут. Верните мне мою свободу, вашу мать!
- Что, что? – удивилась княгиня Ольга Юрьевна.
- Я обращаюсь не к тебе. Я обращаюсь к панночке, которая ездит к губернатору.
- Да, езжу. Я публично не дерусь, пистолет с собой не ношу, поэтому губернатор не боится со мной знакомиться. А ты поешь, зайка, кролика. И не дергайся.
- Поешь, зайка, кролика! Поешь, зайка, кролика"! Давай возьмем заложниц, Гаспар! И обменяем их…
- На что? – с любопытством спросил Гаспар.
- На женщин.
- А зачем? Каждый возьмет по женщине. То на то и выйдет.
- А княгиня за всем присмотрит.
- Перестань болтать, - внушительно попросила Ольга Юрьевна.
- Болтать-то я перестану, а вот как быть с моим желанием заложниц все время брать? - виновато взглянув на жену, сказал Сережа. – И поступать с ними бесчеловечно. Чтоб пищали!
- Добейтесь, чтобы вас отпустили, - сказала Таня.
- Для этого нужно скандалить, унижаться, договариваться с Сориньи, чтобы опубликовал протест в газете. Мы для этого гордые, да, Гаспар? Мы намерены страдать молча и решительно. Как во французском национальном гимне – с чем-то в сердце и с чем-то еще во взоре. Пламенные патриоты, словом. И да здравствует Франция, мать ее! С конституцией, армией, уличными женщинами и бюджетом в первом чтении.
- Перестань болтать, - внушительно повторила Ольга Юрьевна. – И не говори за Гаспара. Ему наверняка все здесь дико.
- Нет, почему. Мне прекрасно, - растроганно возразил Гаспар, которому было бы еще прекраснее, если бы с ними заперли Элен.

***
- Работаешь ты здорово. Теперь научись уважать чужие уши, чтобы была полная гармония, - сказала Элен на другой день.
- Что для этого нужно?
- Ты должен усвоить, что большинству людей не нравится слово "педераст", и не нравится человек, который им злоупотребляет.
- А мне нравится. Смешное слово. И смысл очень смешной.
- Ходи в башенку с решетками, закрывай за собой дверь и кричи его сколько влезет. На север, на юг, на восток, на запад. Главное, чтобы никого при этом не было.
- Тебя оно тоже не устраивает? – спросил Сережа Гаспара.
- Я об этом не думал. Вообще в тебе это есть. Ты думаешь, что ни скажешь – публика от всего в восторге.
- Я так не думаю.
- А газеты думают.
- Я их за это бью!
- Ван литл индианс, - важно сказал Гаспар.
- Чего?
Они крушили сыроварню, а хореографический курс после занятий пришел к ним с закусками и вином, как на пикник. Сережа чуть не подрался с сержантом, который начал толкать парней прикладом, выгоняя за ограду. Он соскочил вниз, усмирил сержанта,  поговорил с ребятами, - и сами не заметили как, имея в качестве зрителя одного сержанта, а затем подъехавших верхом Таню и Элен, они сыграли спектакль от начала до конца. Когда позже режиссер и хореограф прикидывали, как сделать лучше, веселее, интереснее, почти всякий раз оказывалось, что лучшим был первый, экспромтный, вариант, сыгранный во дворе старой сыроварни.
В тот день все было прекрасно – цветущие акации с веселым и сладким запахом, стихийная репетиция, которая продвинула вперед постановку большим скачком: где накануне не было ничего, кроме партитуры – вдруг получился готовый большой кусок, в котором нельзя было ничего менять, чтобы не испортить, - очень смешной кусок. Когда Гаспар с намерением потанцевать с девочкой, которая нравилась ему больше всех и лучше всех танцевала танго с оборотами, направился к ней заранее танцевальным шагом, Сережа, развернув плечи и имитируя фанфаронский наступательный шаг Гаспара, вышел ему наперерез. Некоторое время они теснили один другого, и Гаспар был очень доволен, только велел Сереже упереть руки в зад и показал, как это проделать с пышностью. Затем вскинул руки, изображая льва. Стесняясь девочек, Сережа остановился, свесил руки и предложил много новых соображений по поводу Старпома, образ которого оставался довольно тусклым и не имел сюжетной линии. Они обсудили и прорисовали линию: он будет присутствовать везде с невозмутимым лицом и вмешиваться в действие. В эпизодах, когда Адмиралу особенно сильно и срочно нужна будет Леди Гамильтон (к примеру, в сцене, когда он придет петь к ней под балкон) первым будет являться и свешиваться к нему с ее балкона именно Старпом, а уже после - Леди Гамильтон.
- Это что выходит? Что она проводит все время со Старпомом? - засомневался Гаспар. – Знаешь, как это называется? - Очень хорошо знаю. И слово знаю. Зато ведь смешно, Гаспар.
- Смешно.
Они немного посудачили о нравственности Леди Гамильтон и не пришли ни к какому выводу. Явления Старпома, какими показывал их Сережа, были очень смешными, отменять их было нельзя. С другой стороны, спектакль с безнравственной женщиной мог прикрыть своей властью губернатор, который держал под контролем развитие сюжета.
- А, собственно, почему Старпом должен влиять на нравственность жены Адмирала? – сказал Сережа. – Он делает свою часть работы, она – свою.
- Ты тянешь на себя одеяло, - сказал Гаспар. – Сначала ты все отдаешь, а потом вводишь персонаж, который делаешь главным действующим лицом и на который все будут смотреть.
- Это почему же?
- Когда я приду под балкон этой б-ди, а вместо нее выйдешь ты, неужели ты думаешь, что смотреть будут на меня?
- На кого захотят – на того и будут! От любого человека можно добиться, чтобы он не торчал на чужом балконе. Застрели его к черту. Это будет справедливо. Бомбу кинь.
- В театре! Бомбу!
- Сделаем фейерверк. Зрители обрадуются.
- Он придет к ней с гитарой, а не с бомбой.
- Тоже мне Адмирал – без бомбы!
Но идейные разногласия были пустяки по сравнению с тем, что открылось дальше. Потому что на третий день обнаружилась крайне неприятная для Гаспара штука: когда Сережу попросили повторить два уже найденных, сыгранных, очень забавных эпизода, он впал в необъяснимый столбняк и либо молча тряс головой, либо чуть слышно говорил, что не умеет. Его стали уговаривать. Еще более виноватый и смущенный, он возразил, что это может сделать любой из мальчиков, а сам он на сцене играть не хочет. Гаспар сердился, не понимал, подобно сержанту, толкал его в плечо, но добился только того, что он взял лом и отправился на стену. Раздосадованный Гаспар спросил Элен. "Он ведь не профессиональный актер, - ответила она. – На сцене он еще больше испугается.
- Но почему?
- Он не профессиональный актер.
- А кто – профессиональный?
Сережа не понимал, что с ним. И ему было перед всеми стыдно. Когда она, оставив Гаспара, обошла кругом сыроварню и стала под стеной, которую он ломал, он свесил ноги и стал смотреть вниз с виноватым выражением.
- -Почему, зайка? – спросила она его.
- Я не знаю.
- Французская публика - благодарная. Оценит.
- Мне надо работать. Папа просил, чтобы через неделю здесь был пустырь.
- Жалко, - ответила она и вернулась к Гаспару, который с безнадежным видом сидел на бревнышке. На загорелом лице безнадежность выглядела внушительно и требовала отклика.
- Погоди волноваться, - сказала она ему. – Давай подумаем. Вчера я своими глазами видела, что он танцевал.
- Все видели.
- И здорово танцевал. При жене и этих профессионалах, которые танцуют лучше него. Танцевал и не стеснялся. Началось с того, что они приехали целым курсом…
- И привезли мясо и вино.
- С утра был ветер, и у него улетала шляпа. Волосы падали ему на глаза… кстати, его надо остричь…
- Зачем?
- … и одна из девочек повязала его своей косыночкой, а другая надела косынку ему на шею. Сделали из него пирата.
- Да.
- Он говорил, что косынка хорошо пахнет. А сегодня третья девочка опередила вчерашних и надела на него кепку с козырьком. В ней не растанцуешься. Вот тебе ответ.
- Он будет танцевать?
- Будет. Хотя, не исключено, что с виноватым выражением. Пойди помоги ему немного.
Но Гаспар не успел уйти к Сереже. Сережа, приревновавший к тому, что они сидят и шепчутся, спустился со стены и прошел мимо них с деловитым видом, как будто у него было неотложное дело в той стороне, где не было никакой цивилизации – только выгон и вдали – шпили и крыши деревушки Орвелюз. Элен поймала его за полу расстегнутой рубашки. От неожиданности он свалился к ним на колени, и она стала щипать и щекотать его за бока. "Танцевать будешь? Будешь или нет? Кто это капризничает и не хочет танцевать?" Некоторое время он крепился и показывал обиженный вид, но засмеялся, в конце концов, и сказал, что танцевать будет.
Перед тем, как уехать, мальчики-танцоры предложили разломать сыроварню в одну ночь, но Сережа и граф им запретили. Сказали, что для них это – дело принципа.