Корейский конфликт

Памяти Селин Дион посвящается.

- А мой Дениска будет доктором! Правда, Дениска? – мама Валя с нежностью посмотрела на сына и счастливо улыбнулась, блеснув золотыми зубами. - Представляешь, Рай, вчера Людмила Александровна сказала, что у него в школе прозвище - "хирург". А то я думаю, чего это он книг по анатомии полный дом понатаскал... инструментов всяких…
Мама Валя откинулась на спинку скамейки и мечтательно заглянула в небо  между редких тучек. Она представила, как в программе "Здоровье" её сын в белом халате и чепчике, даёт интервью после наисложнейшей операции. И как он потом благодарит за свои успехи партию, комсомол и главное – маму.
- А я, Валь, хочу, чтобы Андрюшка у меня был токарем, как мой брат! – мама Рая доела последнюю семечку и стряхнула с ладоней шелуху и соринки. - Представляешь, у него шестой разряд! Золотые руки! О нем даже в газете писали! Да и дома у него всё есть - свёрла, отвертки, молотки! И главное – ничего в магазине не покупал, всё с завода принёс! – мама Рая горделиво вздёрнула головой, звякнув алюминиевыми бигудями.
А тем временем Андрюшка и Денис, не обращая внимания на разговоры своих мамаш, усевшихся напротив, ползали по асфальту и рисовали кусками кирпичей типичный для всех советских детей рисунок – домик с дымящейся трубой, деревья, солнышко.
- Ой, Рай, главное, чтобы не стали какими-нибудь уголовниками. – Как-то резко опустилась с небес на землю мама Валя.
- Да ты что, наши разве станут? – возмутилась мама Рая. – Это же только хулиганы в тюрьму попадают, где их кормят хлебом с соломой и мясом протухшим.
- А интересно, - добавила громкости мама Валя, - тех плохих мальчиков, которые вчера барак подожгли, в тюрьму посадят?
- Конечно, посадят. - Ответила мама Рая и тяжело вздохнула. – Если им уже исполнилось двенадцать, то колония им обеспечена. Вон, Пожарник-то, доигрался!
- Так а милиция уже нашла поджигателей?
- Пока нет, но говорят уже их фоторобот составили.
- Ой кошмар! – продолжала ломать комедию мама Валя. – Бедные те матери. Вот так растишь деток-то этих, кормишь, одеваешь, а ночью придут из милиции и заберут в колонию.
- Ну, если те мальчики сами сознаются, то тогда их не заберут. Поругают и отпустят…
Но Андрея с Денисом весь этот диалог не трогал совершенно. Это были уже стреляные воробьи, и они прекрасно знали, что в посёлке у участкового Семёна не было никакого фоторобота. Поэтому под натиском блефа на их лицах не дрогнул ни один мускул, не было ни одной заминки в их движениях. "Наверно точно не они, - подумала мама Рая, - может, и правда ресницы Андрею опалили хулиганы, бросив ему в лицо горящую тряпку?"
- Мам, можно мы пойдем на стройку? – спросил Андрей, когда они с Денисом дорисовали свой рисунок и подошли к скамейке.
- Ну не на саму стройку, а на котлован. – Поправил Денис.
Мама Рая повернулась к маме Вале и прочитала её мысль "Ай, всё равно же уйдут, так пусть хоть с разрешения".
- Ладно… - махнула рукой мама Рая и высоко вздохнула грудью, - идите… но только осторожно!
- И за провода всякие не хватайтесь там! – проявляла беспокойство мама Валя, делая Денису пионерский проборчик на голове. 
- К шести чтоб домой поужинать, понял меня? – с нарочитой строгостью пригрозила мама Рая, держа одной рукой Андрея за воротник, а наслюнявленным пальцем другой стирая грязь с его щеки. – А это что? – Она похлопала по карману его штанов, и на её лице отобразился ужас. – Спички?
- Нее! – Андрей достал из кармана коробок несколько большего размера, чем спичечный. – Там у нас жуки навозные. Хочешь посмотреть?
- Ой, уйди, противно! Фу!
Андрей спрятал коробок в карман, и они с Денисом побежали в сторону длинного дома, который словно стена отгораживал жилой массив от изувеченного стройкой пустыря, и через секунду они скрылись за дверью проходного подъезда. 
"Уж лучше в котловане, чем на станции" – подумала мама Валя, вспоминая, как прошлым летом Андрей с Денисом нарушили закон сохранения энергии, остановив двухсот тонный локомотив килограммовой железякой.
А где ещё в небольшом дальневосточном посёлке, окружённым густой тайгой, дети могли выплёскивать свою неуёмную энергию? Кинотеатр ещё зимой сжёг Пожарник. Стрельбище отгородили двойным забором и пустили посередине собак. А когда один любитель игры "сталкер" не смог перепрыгнуть с угла одной крыши на другую, то все чердаки закрыли на замки, ключи от которых были только у участкового Семёна.
Поэтому оставалась только стройка с её котлованом, истыканным бетонными сваями, спустившись в который Андрей и Денис узнали, что сегодня игра в казаки-разбойники отменяется, потому что бездомную овчарку, верного друга и любимицу всех детей, Леси, убили…
Его съели корейцы…

Дети молча сидели вокруг чёрного кострища. Обычные звуки посёлка – лай ещё живых собак, душераздирающий скрип качелей и редкие сигналы машин – не проникали на дно котлована. Тишину нарушали только Машкины завывания. Она ревела уже целый час, от чего лицо её покраснело и опухло. Одна её косичка начала расплетаться, вторая всё ещё была скручена в бублик. Шмыгая носом, она никак не могла втянуть в себя зелёную соплю, чтобы та осталась в голове навсегда, и Лёха, по кличке "Прыщ", по-джентельменски протянул ей серый платок, который когда-то был белым.
- Косоглазые убийцы! – прочистив нос, крикнула она поверх стен карьера, и снова принялась реветь.
- Спички принёс? – тихо, словно на похоронах, спросил Прыщ у Хирурга.
- Не, не достал, - шепотом ответил Хирург, - батя ушёл сегодня рано на работу. У Фашиста есть.
- Эээээааааууууыыы… - вдруг взревела Машка и вновь утихла, перейдя на всхлипывания со вздрагиванием.
- У меня одна спичка – двадцать копеек. – Деловито ответил Фашист, доставая большой коробок. – Военная! Противоводная! – Машка посмотрела на коробок сквозь щель мокрых пальцев и снова закрыла лицо. - Так что сначала давайте костёр соберём, чтобы он с первого раза зажёгся.
Хирург и двое его сверстников отправились наверх за хворостом, а Фашист, отказавшись от помощи оставшейся "малышни", взял топор и пошёл на другой конец котлована, куда сверху ветром свалило деревянный забор. Когда он вернулся с охапкой дров, вся компания уже была в сборе и вспоминала, какая же замечательная была собака Леси!
Кобель с женским именем, по жизни был такой, что за ним даже при всем желании нельзя было припомнить что-нибудь плохое. Разве что иногда из-за куска колбасы он перебегал в соседний двор к "заучкам", которые, кстати, называли его "Алый"… Но эту слабость Леси прощали, потому что он совершенно не слушался их команд.
По очереди дети вспоминали разные истории, которые происходили с их любимой собакой. И как он на озере прокусил надувной матрас вредной сестре Хирурга, и та чуть не утонула. Или как Машка научила Леси команде "срать", после чего вредная ябеда Катя Хрусталёва, откапывая в песочнице свой секретик, ткнула пухленьким пальчиком в ещё тёплую какашку. В особо смешных моментах хихикала даже Машка, но, немного посмеявшись, вновь возвращалась к своему горю, выдавливая из себя прерывистое "Уэээаааа!"
Незаметно из-за свай появился Печень – старший брат Прыща, который после службы в десантных войсках умел внезапно появляться где угодно. Именно это обстоятельство мешало Прыщу спокойно покурить даже в самом непроходимом лесу далеко за территорией поселка. Потому что за каждую сигарету, найденную старшим братом, Прыщ раскошеливался на рубль. А в последний раз за полпачки "Стюардессы" он был нагружен на целых пять рублей. Естественно с конфискацией.
- Мелкий, ты что тут расселся? Тебя мама ищет, домой вали! - доставая сигарету, начал Печень дружественный диалог с братом.
- Сам вали, урод! – огрызнулся Прыщ.
- Ты что, офигел? А в бубен? – Печень подался вперёд, чтобы отвесить Прыщу подзатыльник, но вдруг передумал. Он вспомнил, как однажды, замахнувшись на брата, на его руке повис Леси. Но собак Печень любил, поэтому Леси тогда остался жив.
Оглядевшись по сторонам, он спросил:
- Кстати, а где ваш Леси?
- Его корейцы съели! - первым ответил Серега по кличке Лысый.
- Да ладно! – Не поверил Печень. - Вы что, серьезно?
- Да, вон Машка видела, как корейцы его на поводке в лес увели.
- А ты что, не могла их остановить? Крикнула бы только "фас!", Леси бы их на флаг корейский порвал! – Печень сел на шлакоблок рядом с Прыщём и пощупал его карманы на предмет сигарет или спичек (за спички штраф был 50 копеек).
- Я с балкона видела… я им кричала, а они ещё быстрее пошли! – всхлипывая, ответила Машка. – А в лес я побоялась идти!
- Давно они ушли? - Печень вдруг стал проявлять какой-то интерес к проблеме, хотя обычно его волновали только водка, деньги и вечно пьяная буфетчица из столовой.
- Час, может полтора. – Ответил за нее Лысый.
Печень достал спички и прикурил сигарету. С минуту он о чём-то напряжённо думал, выпуская дым в лицо брату и сплёвывая ненавистную всем русским мужикам слюну. Дети молча ждали, когда же он закончит истязательства над своим мозгом.
- На, сегодня можно! – Печень протянул окурок Прыщу и, кряхтя как старик, поднялся и потянулся, похрустев косточками. Затем, сделав несколько боксерских движений по мнимому противнику, он предложил детям сделку - или он вернёт Леси, или, если у корейцев уже обед, Печень доставит в котлован одного узкоглазого, чтобы дети смогли отомстить подонку. За услугу он попросил пять рублей.
Дети согласились не торгуясь. Зазвенели монетки, извлекаемые из носков, трусов, потайных карманов, мелькнул профиль Ильича на помятых бумажках, и дюжина детишек вмиг насобирала денег не только на бутылку, но и на закуску. Машка, предводитель банды, сжав "общак" в детские кулачки произнесла крылатую фразу: "утром стулья – вечером деньги".
При виде денег Печень сделал неадекватное лицо, и дети на всякий случай сбились в озлобленную кучку, отгородив живой стеной Машку. Зловеще звякнул поднимаемый с земли топор. В руках Хирурга как бы невзначай сверкнул его любимый скальпель.
- Да не бойтесь вы! Не заберу! – успокоил их Печень. – Лучше скажите, сколько их было?
- Трое! – ответила Машка. - Они в сторону лагеря пошли!
Выломав небольшую ёлочку, Печень ободрал с неё ветки и отломал ее тонкий конец. С получившейся дубиной он направился вглубь леса, из которого ветер уже доносил устойчивый запах шашлыка.

---///---

- Ииисяяянь усююунь айяяяякиии инь ху лииии… - заговорил привязанный к бетонной свае кореец, когда очнулся. Дети толпились возле него, пытаясь понять хотя бы его интонацию – извиняется ли он за то, что сожрал Леси, или наоборот, угрожает. Всем показалось, что угрожает, и первая пнула его Машка. Она попала ботинком в голень, в самую кость.
- Инь ухнь сям минь лянь… - закричал кореец.
- Значит, собак любишь наших есть, да? – Сквозь зубы шипела на него Машка, когда он успокоился. – Ну тварь, мы тебя научим с животными обращаться. – Она снова его пнула, но уже гораздо выше голени.
Кореец стиснув зубы, застонал.
- А мне отец рассказывал, что у них это традиция такая, собак есть. А свиней они не едят совсем… – Не то, заступаясь, не то, просто решил поумничать Лысый.
-  Ничего, – важно заговорил Хирург, - сегодня он у нас полюбит свинину!
- Слушай, а у тебя ещё хрюндели остались? – спросил Фашист.
- Так я об этом и думаю! – злобно щурясь, посмотрел на корейца Хирург. – У меня ещё парочка осталась.
- Фу… - сморщилась Машка, представляя, как кореец поедает поросячий нос.
- Что "фу"? – Фашист достал из костра горящий прутик и сдул с него пламя. – Помнишь, как нашу математичку вырвало, когда она под журналом сопливый хрюндель нашла?
- Помню. – Хихикнула Машка.
- Да, мне рассказывали! – Засмеялся Прыщ. – А где вы их берёте, а?
- Где, где? У солдат на свиноферме! – Фашист подошёл к Корейцу и ткнул ему в ногу дымящимся кончиком прутика. В льняных штанах корейца появилась чёрная дырочка. Запахло палёным.
- Инь ухнь сям минь лянь… - заорал кореец.
- Когда зимой солдаты свиней режут, нам с Хирургом дают головы на растерзание. – Фашист вернулся к костру и засунул в него свой прутик, чтобы он вновь разгорелся. – Конечно, не бесплатно, – продолжил он, - за пачку сигарет одну башку. 
- Как вам не противно? - Брезгливо сказал Лысый и тоже достал себе из костра горящую палочку.
- А чего противного? – хорохорился Хирург. – Это же естественно! Между прочим, свиньи так похожи по своему строению на человека, что на них испытывают лекарства, и операции по пересадке делают.
- Ну, так это же для медицины всё делают. А вы с Фашистом потому что садисты. – Поучительно ответил Лысый и прожёг в штанах корейца ещё одну дырочку.
- Инь ухнь сям минь лянь…
- Слушай, а глаза у тебя остались? – спросил Фашист.
- Не, глаза все продал. – Хирург достал из костра веточку и сдул с неё пламя. – Этой зимой надо побольше глаз навырезать. Хорошо идут. И письки тоже…
- Инь ухнь сям минь лянь…
- Блин! – посмотрел на часы Хирург. – Уже полшестого. Давайте сейчас по домам разойдёмся, поедим, а потом придём и домучим эту тварь!
- Можно, - сказал Лысый и сделал очередную дырочку в штанах корейца.
- Инь ухнь сям минь лянь…
- Да, - подхватил идею Фашист, и ткнул своей палочкой в ногу врага, - давайте сходим пожрём, заодно ты хрюндель притащишь.
- А он не сбежит? – обойдя сваю и оглядев её, спросила Машка.
- Да ты что? - Успокоил её Прыщ. – Проволка стальная, Печень её ломом закрутил. Так что фиг раскрутишь.
Дети побросали свои веточки в костёр и направились в сторону стены, в которой была выдолблена ступенчатая тропа, оставив корейца наедине с малолетками.
- Слушай, Фашист, - на середине пути Хирург остановил Фашиста за рукав и тихо, чтобы никто не слышал, обратился к нему, стараясь не смотреть в глаза, - а давай к Зинке за хрюнделем ты сходишь?
- Чего? – Фашист нахмурился. – Опять ей задолжал?
Хирург кивнул.
- Погоди, а сегодня её смена?
Кореец, предвкушая провести наедине с малолетками остаток дня, что-то кричал, и мешал Машке подслушивать беседу двух друзей.
- Да, - продолжал Хирург, - я позавчера к ней заходил.
- Сока попить? – ухмыльнулся Фашист.
Хирург смущенно кивнул.
- Ладно, зайду. Машка, ты со мной? – повернулся он к Машке, которая стояла рядом и делала вид, что не слушает разговор.
- Конечно с тобой! – радостно откликнулась Машка.
- Хорошо. Давайте так. Машка идёт со мной, Прыщ идёт к Хирургу, а Лысый… - Фашист покосился на малолеток, стрелявших из рогатки в корейца, - ты оставайся тут, иначе они его порвут. Заодно костёр поддержишь.
- А чего сразу я? – загундосил Лысый.
- А того, что Печень у меня спички забрал. У меня дома нет. У Хирурга тоже. Если получится, мы купим с Машкой в магазине. А если нет, чем костёр разжигать будем?
- Да пусть малолетки за костром смотрят! – сопротивлялся Лысый.
- Ага, они посмотрят. Да не канючь ты, мы тебе принесём жратвы, правда, Хирург?
- Да, - повёл плечом Хирург, - хлеба притащу и колбасы. А вы картошку купите, запечём…
- Лады. - Ответил Фашист. - Как поедим, собираемся во дворе. Покатаемся на качелях, поиграем в футбол, а потом потихоньку рассосемся. Вы идите сюда, - обратился он к Хирургу и Прыщу, а мы с Машкой в магазин а потом к Зинке. За хрюнделями.
Лысый смирился с участью и отправился разгонять малолеток, а банда, выбравшись из карьера, как тень от облаков, рассеялась среди бетонных коробок посёлка.

- Руки все помыли? – спросила мама Рая детей, усадив их за стол.
- Даааа! – натянув улыбки и показывая руки, в унисон потянули дети.
- Ну, рассказывайте, где были? – проявляла любопытство Мама Рая, разливая по тарелкам суп помятой поварешкой.
- На котловане в казаки-разбойники играли! – Звонким голоском начала Машка.
- И в прятки! – добавил Андрей, соскрёбывая со стенок банки остатки сметаны.
- Маш, а ты чего такая грязная? Под глазами вон какие пятна! Ты что, плакала? – Нарезая хлеб, спросила она Машу.
- Это я ударилась. Ногой. Вот и плакала.
- Да, она споткнулась. – Подтвердил Андрей.
- Эх, нехорошо девочке по стройкам лазить! Маш, ты же девочка, чего ты с мальчишками водишься? – она слегка потрепала за волосы Андрея и вытащила у него из косм застрявшую щепку. – Тебе в куклы надо играть, или вон с девчонками в скакалку. А ты в казаки-разбойники.
- А мне интересно с ними! – Она посмотрела на Андрея и подула на горячий суп в ложке. – С ними весело. А с девчонками одни сплетни. И у кого кукла красивее. Фу!
- Зато так от тебя костром пахнет и грязь на лице. – Не унималась мама Рая. – И под ногтями у тебя кошмар что творится.
Машка равнодушно посмотрела на свои руки и взяла кусок хлеба.
- Вы только не хулиганьте. – Мама Рая обвела ласковым взглядом детей. - А то мне вот Людмила Александровна рассказала, что когда вы на прошлой неделе в поход всем классом ходили, то кто-то в костёр патрон от автомата бросил. Я надеюсь не ваших рук дело? – искусственно нахмурившись, спросила мама Рая.
- Да это наверняка Лысый бросил! – Начал оправдываться Андрей. - Мы с Прыщём тогда ходили к ручью руки мыть. Только слышали выстрел.
- Да, - подтвердила Машка, - их не было рядом вообще. Я как раз палатку ставила с Лысым, и он всё смотрел, как Людмила Александровна суп в котелке помешивает.
- Мы с этим Лысым вообще уже почти не играем. У него всё время шутки какие-то дурацкие. – Поддержал Машку Андрей.
- Ну и правильно. – Похвалила детей мама Рая. – Ну, вы ешьте, ешьте. Добавку вон берите. А когда поедите, Маша, умой лицо и не уходи сразу, я тебе косичку заплету…

А в это время в соседнем доме мама Валя кормила жареной картошкой и котлетами Прыща и Хирурга. Вопрос "чей патрон прострелил котелок Людмилы Александровны" был так же поднят на повестку дня.
- Мам, да это наверняка Лысый патрон бросил! – бил себя в грудь Хирург. Мы тогда с фа… э… с Андреем, к ручью ходили руки мыть, и когда обратно шли, услышали выстрел.
- Да, - подтвердил Прыщ, - Только Лысый мог патрон от автомата достать. Больше некому!
- А где он их берёт? – спросила мама Валя, докладывая голодным детям картошки.
- На стрельбище! Только он тропу секретную туда знает! – ответил Хирург.
- Да, - поддержал его Прыщ, - он у солдат выменивает патроны на сигареты, и потом или сам стреляет, или продаёт.
- На сигареты?
- Да! Он у брата ворует сигареты. – Негодовал Прыщ.
- Кошмар! – возмущалась мама Валя. - И вы ещё с таким играете?
- Не, уже давно не играем! – успокоил её Хирург. – Надоели его эти шуточки дурацкие!
- Угу. – Набитым ртом подтвердил Прыщ.
- Ну, вот и молодцы! Нечего со шпаной водиться! - мама Валя встала из-за стола и полезла в холодильник. – Вот вам, как поедите, компот пейте. – Она достала трёхлитровую банку с остатками компота на дне. - Тут правда мало, но… - она покачала банкой на весу, а потом добавила из крана немного воды… – Во! А вот теперь хватит! – сказала она и поставила банку с бледно-розовой жидкостью на стол.

Во дворе всё прошло, как условились. Сначала десять минут катались на качелях, и под их скрип исчез Прыщ. Во время футбола со скамьи запасных незаметно пропал Хирург, а вскоре детскую площадку по направлению гастронома покинули Фашист и Машка.
Проходя под окнами Машки они ненадолго задержались - им пришлось заверить её бабушку в том, что Машка не голодна и что они идут не "шляться", а в школу, помогать Людмиле Александровне украшать класс перед Днём Победы.
- Ну, если надо, то идите, чего уж там! – сказала бабушка и, сведя пальцы в щепотку, перекрестила внучку и её провожатого.
У Машки был красивый почерк, но продавщица всё же не поверила записке, и отказалась продавать блок "Космоса" и десять коробков спичек, отпустив Фашисту только три килограмма картошки и две консервы.
- Свинья толстая! – крикнул ей Фашист через витрину, когда вышел на улицу к поджидавшей его Машке.
- Что, не продала?
- Нет, - махнул рукой он, - да эта дура никогда не даёт. – Пряча деньги в носок, ответил он со злостью. - Опять придётся Зинку просить, платить втридорога.
- Ну ладно, переплатим маленько, заодно и водки пусть купит. Я за себя заплачу. – Машка взяла за одну ручку пакет, чтобы помочь Фашисту, и они пошли в сторону столовой. – А когда Сапог последний срок назначил?
- Во вторник он уезжает. Сказал, чтобы завтра всё было.
- Да успеем, - успокаивала его Машка, - в крайнем случае, попросим Петровича.
- Не, Петрович сегодня уехал.
- Так это ты у него эти спички взял?
- Ага. Пять рублей за коробок... – Фашист со злобой сплюнул. - Печень, с-скотина, забрал. Почти полный был!
- А как это спички противоводные?
- Они воском покрыты, чтобы вода их не намочила, и сера у них другая, горят дольше…
- Эх, попить забыли купить. – Перебила его Машка. - Давай зайдём? – она указала на дверь подъезда, около которого они проходили.
- Да ну! Сейчас у Зинки попьем!
- Не, я к ней заходить не буду. Терпеть её не могу.
- Ну хорошо, пошли попьём.
Они зашли в подъезд и позвонили в первую попавшуюся дверь. Им открыла женщина в халате и с сигаретой.
- Здрасьте, а можно попить?
- Здрасьте… - женщина выпустила в подъезд дым сигареты и ушла, оставив дверь открытой. Из кухни послышался звон посуды, а потом загудел кран. Вскоре она вернулась, и Фашист принялся жадно пить воду из фарфоровой кружки с отколотой ручкой.
- А можно и мне? – попросила Машка, когда Фашист допил. Женщина цокнула, но всё же снова отправилась на кухню, оставив дверь по-прежнему открытой.
- А варенье у вас есть? – уже в спину ей спросила Машка.
Теперь после гудения крана послышалась трель чайной ложечки, бьющейся о стенки кружки…

Оставшись стоять на улице и держа в ногах пакет с картошкой, Машка с интересом разглядывала надписи на стене столовой из красного кирпича. Некоторые из них были уже закрашены, но та, которую под покровом ночи вывела сама Машка, оставалась нетронутой. "Зинка – прыщавая дура!" – это был предел её возмущения на ту правду, что она узнала о Зинке, Фашисте и томатном соке в столовой номер тридцать один.
Но это детское ругательство безнадёжно меркло под односложным предложением, написанным полуметровыми буквами между первым и вторым этажами. Меркло как по размеру, так и по глубине мысли. Во всяком случае, так казалось Машке, потому что она не совсем понимала существительного - "проститутка". Было понятно только значение прилагательного - "продажная". Ведь в свои тринадцать она уже знала, что на земле продаётся практически всё – и участковый Семён, и учитель физкультуры и колбаса с чёрного хода гастронома. И вот теперь ещё и любовь...
Но почему её так задевала эта новость о чувствах за деньги, Машка боялась признаться даже себе, не говоря уже о Фашисте. Она ненавидела Зинку и пыталась внушить Фашисту мысль, что якобы из-за Зинкиной похоти у них сейчас проблемы с Сапогом. Ведь если бы тогда, когда они брали школьную кассу, она не отдавалась бы в своей бытовке Печени, то всё сложилось бы совсем по-другому.
"Ай, сама я дура, что согласилась!" – вслух подумала Машка, вспоминая, как стала подельницей Фашиста.
Вообще он всегда работал один, и с наводчиками, коими часто выступали Хирург, Прыщ и Машка, он только делился добычей. Но постепенно у старост классов, которые собирали с одноклассников деньги на обед, выработался инстинкт самосохранения, и они начали сдавать кошельки не в последний день недели, а вечером каждого дня, чтобы много не накапливалось. К тому же они больше не бросали свои портфели возле столовой, когда врывались туда вместе с голодной толпой, а на уроках физкультуры отдавали свои кошельки на хранение в учительскую.
В общем, только однажды Фашист в один день взял три портфеля с полными кошельками. Это была большая удача. Три класса по тридцать человек сдали по десять рублей за всю третью четверть. Почти тысяча рублей. Половину пришлось отдать наводчикам.
Но что такое пятьсот рублей? Бинокль – 70 (на стрельбище нашёл), коньки – 30 (Громов ногу сломал, ему больше не нужны), полный комплект детской железной дороги – 90 (мам, ну честно Васильев Кирилл уехал и мне оставил). Четыре раза пострелять из автомата у Петровича – 100. Ну, ещё по мелочам – спиннинги, палатка, две гантели. В общем, деньги кончились быстро, а старосты как сговорились. Больше десяти рублей в их портфелях не водилось. Машка не раз слышала от Фашиста мечтательно-унылые фразы вроде "Э-эх, взять бы всю кассу! Все кошельки!", но помочь ничем не могла, пока ей не представился случай.
Всё совпало так, что в последнюю неделю четверти, когда старосты суют свои кошельки в зарешёченное окно бухгалтерши, Машку поставили дежурной по столовой. Получив от Фашиста несколько пачек димидрола, она только с третьего раза попала в нужный стакан. Во вторник, обняв верстак, уснул учитель труда, в среду военрук показывал старшеклассникам, как одеть противогаз, но снять его не успел. В четверг за учительский стол села бухгалтерша и, поев какой-то еды, выпила целебный компот. А уже на следующем уроке Машка с Фашистом палкой от швабры открыли через узкое окошко дверь кассы и вынесли оттуда несколько пачек банкнот и мешок мелочи. Понимая, что сползшая на пол бухгалтерша будет спать долго, они заботливо подложили ей под голову несколько пухлых скоросшивателей и включили калорифер на максимум. Окошко и дверь они за собой закрыли.
Они решили быстро, в течение одного урока вынести награбленное из школы и вернуться обратно, чтобы после уроков поиграть со всеми в снежки и другие детские забавы. На улице было темно, когда они вдвоём проходили мимо столовой, неся тяжёлую сумку из-под сменной обуви. У окна Зинкиной бытовки, поёживаясь от холода, стояли Болт и Сапог, подсматривая, как их друг Печень тратит на Зинку свою зарплату. Они были так увлечены этим зрелищем, что не особо отвлеклись на звук рассыпавшихся за спиной монет, подумав, "что могут обронить двое сопляков?".
Когда Печень уже покупал любовь в счёт будущей зарплаты, Болт с Сапогом решили сделать перекур. Тогда-то они и заметили волнующий блеск никеля в искусственном свете фонаря. И, к их огромному удивлению, в утоптанный снег вмёрзли не только медяки, но и несколько рублёвых монет. Посмотрев друг на друга, и поняв друг друга без слов, они даже не стали отковыривать деньги, которых хватило бы как минимум на бутылку, а сразу бросились в погоню. Догнали они молодых медвежатников уже на чердаке, в их штабе.
К счастью, две тысячи рублей бумагой Фашист с Машкой уже засунули своими тонкими ручками между бетонных плит, а вот про триста рублей мелочью им пришлось забыть. Сапог с Болтом по-дружески решили не делиться добычей с Печенью, а медвежатников пообещали сдать Семёну, если те проболтаются.
Кого-то губит жадность, Болта погубила тупость. Как оказалось, уже давно отучившиеся и отслужившие мужики были куда глупее шестиклассников Машки и Фашиста, которые всегда после крупного дела на какое-то время залегали на дно. Для вида они одалживали у одноклассников то пять, то десять копеек, а Машка однажды разыграла целый спектакль, горько рыдая на груди Людмилы Александровны по потерянному рублю, который ей дала бабушка. 
Уже в пятницу утром, когда только-только в своей коморке начала шевелиться бухгалтерша, Болт зашёл в гастроном и произвёл на толстую продавщицу впечатление. Вечером, когда железную дверь в бухгалтерию наконец-то сломали, и бухгалтерша начала давать показания, Болт шёл по улице, радуя прохожих песнями Аллы Борисовны из своего нового магнитофона. А в субботу утром участковый Семён обзвонил все три магазина и узнал, что странным среди всех покупателей продавцам показался только Болт, расплатившийся с ними исключительно мелочью.
Конечно же Болт сказал, откуда у него деньги. Но ему не поверили. Машка на допросе не просто плакала, а рыдала. Это всегда спасало её. Она доводила себя до истерики и все, кто пытался хоть что-то от неё узнать, начинали жалеть о своём намерении. Фашист сделал изумлённые глаза, ведь все знают, что чердаки закрыты, а на четвёртом уроке он вообще был в спортзале, где его случайно закрыл физрук. Физрук это подтвердил в письменно виде. Сапог тоже был не при делах, потому что за последние два дня не встречал Болта. Зато вот Машку и Фашиста он видел в тот день в столовой у Зинки. Это было как раз после седьмого урока, поздно вечером. Причём запомнил он их потому, что доплатил им недостающие три копейки за стакан кефира и коржик.
Ну а вскоре, после недели в военном карцере, Болт написал чистосердечное признание и на пять лет отправился туда, где не бьют так сильно, как бьют на "ГУБе".
И хотя Сапог поверил Фашисту, что они вытянули из кассы только железо, и что бумажки наверняка прихватила сама кассирша, оброк он всё равно на них наложил нешуточный – два блока "Космоса" и бутылка водки в месяц. С точки зрения финансов для них это были сущие пустяки, но вот что касается постоянных унижений перед прапорщиком Петровичем или Зинкой, чтобы сходили да купили ту же водку и сигареты, то это конечно же несколько напрягало. Плюс постоянная необходимость жить по средствам и не светиться деньгами.

- Ну что ты так долго? – набросилась на Фашиста Машка, когда он вышел из столовой.
- Да народу много было, ждал, пока разойдутся. – Оправдывался Фашист, засовывая свёрток с поросячьими носами в пакет с картошкой.
- Так я тебе и поверила! Опять, небось, сок пил? – вырвалось у неё.
Фашист встал и подозрительно посмотрел на Машку.
- Нет, СЕГОДНЯ не пил… А ты что, знаешь что ли про сок?
- Ну да… - повела плечом Машка. – Знаю…
- Помоги лучше донести. – Фашист взял за одну ручку пакет, ожидая, когда Машка возьмётся за вторую. – Знает она… а что, нельзя что ли? Мои же деньги!
Какое-то время они шли молча, меняясь местами, чтобы руки отдохнули от тяжёлого пакета. Фашист думал о том, откуда Машка узнала про сок, и какое ей вообще дело до его с Зинкой отношений. Другая мысль, которая терзала его – так это где им достать блок "Космоса", потому что Зинка завтра не может, а Петрович ещё утром уехал на учения. А Машка тем временем пыталась найти подходящие слова, чтобы сказать Фашисту то, что уже давно лежит у неё на сердце …
- Андрей, а ты можешь не ходить больше к Зинке за соком? – покраснев, спросила его Машка.
У Фашиста даже порезало слух от того, что Машка назвала его по имени.
- Нет, ну если по делу, - продолжала она сдавленным голосом, - то, я всё понимаю - надо, значит надо. Но только за соком я не хочу, чтобы ты…
- Эээ… ну… не знаю… а почему ты не хочешь-то? – он нахмурил брови и дёрнул плечом.
Он искренне не понимал, почему Машка вдруг стала против. "Ей жалко, что я трачу деньги? – думал он. – Вряд ли. Или боится, что нас поймают? Так ну и что, мне же ничего за это не будет…"
Они остановились и Фашист как-то недоверчиво, искоса посмотрел на Машку. "Чего это с ней? Она что, ревнует?"
Для Фашиста это всё было неожиданно. Он знал, что есть такая штука, как любовь, и что ей часто сопутствует ревность. Но это же всё только у взрослых. Например, мама Валя выросла и влюбилась в папу Колю. Они поженились, и мама Валя начала ревновать, поэтому она однажды пришла в столовую и выдрала у Зинки клок волос. И Фашист отчётливо понимал, за что. Но как быть тут? Они не муж и не жена. Они ещё маленькие. С чего это вдруг Машка вдруг повзрослела и начала ревновать?
"Фу, может она ещё целоваться захочет?" – подумал Фашист и сморщившись от подступивших неприятных мыслей высунул язык.
- Просто мне не нравится, что ты к ней ходишь. – После долгой паузы ответила Машка. – Ну, пожалуйста, - она дотронулась до пуговицы его пальто, - не ходи к ней, а?
- Ну, - Фашист очумело посмотрел в небо. – Если ты так хочешь, то хорошо, не буду.
- Хочу! – воскликнула Машка. – Хочу, чтобы ты только на меня смотрел! – и от радости вырвала ему пуговицу.
- А на что там у тебя смотреть? – бросил он небрежный взгляд чуть ниже её плеч.
- А я скоро вырасту! И вообще, ты же смотришь на меня в бинокль, я же знаю! – Машка сияла от радости. – И в раздевалке в бассейне вы с Хирургом подсматриваете! – добавила Машка.
Фашист и не подозревал, что его давно раскусили. От смущения он схватил пакет, взвалил его на плечи и быстро пошёл в сторону котлована. Машка мелкими шажками семенила рядом.
- А в раздевалке ты на кого больше смотришь, на меня или на Ленку Перепечкину?
- Конечно на тебя! – буркнул, не поворачиваясь к ней, Фашист.
Машка даже подпрыгнула.
"А ведь точно, я же только на неё смотрю! – подумал Фашист. – А когда Хирург на неё таращится, мне почему-то не нравится. Может, я тоже влюбился? – В животе его вдруг что-то кольнуло. – Значит, теперь это на всю жизнь? И у нас будут дети?"
Довольная Машка, как собачонка, бежала рядом, иногда обегая вокруг Фашиста, который угрюмо шёл вперёд. Он совершенно не знал, что теперь со всем этим делать. Потерявшись в своих мыслях, он не заметил, как они с Машкой спустились в котлован, к поджидавшим их товарищам и привязанному к свае корейцу.
В котловане, особенно вокруг корейца, царило оживление. К тому же компании прибавилось - метрах в трёх от костра, так, чтобы не мешал дым, на листах фанеры возлежали Печень и Сапог, распивая бутылку "Столичной" и запивая её "Жигулёвским". Сапог при виде Фашиста с Машкой повёл бровью, но ничего не сказал.
Кореец плакал. Ещё бы. В его костюме было уже не менее сотни чёрных дырочек, и Фашист на собственном опыте знал, насколько это больно. Однажды, когда он был "разбойником", его поймали "казаки" и тоже привязали к свае. Они угрожали ему, кричали: "говори пароль!", а он усмехался им в лицо и отвечал: "на горшке сидел король!". Он выдержал и зажимаемый между пальцами карандаш, и горсть муравьёв в штаны, и скрип пенопласта над ухом. Но когда Машка применила запретный приём и воткнула в его ногу горящим прутиком, то Фашист сдался. "Мимино!" – заорал он сквозь стиснутые зубы, но разбойники из-за этого всё равно не проиграли…
- Ну что, принёс? – Хирург подбежал к Фашисту, потирая ладонями в предвкушении кульминации издевательств.
Фашист молча кивнул, снял с плеча авоську и поставил её перед Хирургом. Всё ещё находясь в прострации, он опустился на бревно возле костра, а Машка села рядом, прикоснувшись к нему своим локтём. Фашист не отодвинулся. Ему нравилось это ощущение близости, но он по-прежнему пытался убедить себя, что это не любовь. Но, не получалось. Наоборот, всё говорило о том, что…
Он вспомнил, как Машка взвизгнула и присела, когда выстрелил в костре патрон, и как у него всё внутри сжалось и похолодело, и как ему стало страшно; но не за последствия, не за колонию для несовершеннолетних, а за Машку.
Он вспомнил, как подрался с Черепом, потому что тот задрал Машке юбку, и как поссорился на целый месяц с Хирургом, который сказал, что Ленка Перепечкина красивее.
…и подарок, который Фашист подарил Машке на день рождения - раскладной немецкий ножик, его любимый ножик…
- Пошли поссым? – промямлил пьяный Сапог, и, поднявшись с фанеры, прикурил большой спичкой. Её ярко-синее пламя привело Фашиста в чувство, напомнив ему про пять рублей, которые он утром отдал Петровичу. И хотя, судя по звуку, там оставалось меньше половины коробка, Фашист решил забрать свои спички обратно. Он незаметно достал из носка бумажный пакетик и подмигнул Машке.
- Маш-ка, из-за тебя прихо-дится хо-дить в дру-гой конец котло-вана! – с трудом выговаривая слова, сказал Печень и отправился вслед за Сапогом.
Но они могли не уходить. Витая высоко в облаках, Машка ничего не видела и не слышала. Она уже забыла про Леси, которую съел кореец, и словно не было и самого корейца, которому Хирург тщетно пытался запихнуть в рот оттаявший хрюндель. Весь мир для неё был заключён в одном – в Фашисте. Она с любовью смотрела на него, как он подсыпал в едва начатую бутылку пива димидрол. Она мечтала, как то же самое они сделают с бабушкиным чаем и потом смогут весь вечер прыгать на диване, смотреть диафильмы, играть в доктора и больного.
- Слушай, не ест… - пожаловался Фашисту на корейца Хирург. – Что будем делать?
Фашист секунду подумал, наклонив на бок голову.
- А давайте его сожжем?
- Ты чего? – вылупился на него Хируг. – Захотел как Пожарник, ходить строем за колючей проволокой и песни петь?
Машка недовольно толкнула Фашиста локтём, тоже поражаясь его жестокости.
- Ну, он же нас не понимает, - спокойно продолжал Фашист, - так мы его обложим ветками, дровами, и ритуал сделаем, как "В поисках капитана Гранта", помните? Там где индейцы Паганеля чуть не сожгли.
- А-а. – Злорадно потянул Хирург. – Понял!
Он рассказал задумку остальным и вернувшимся Печени и Сапогу.
Отцы одобрили шутку, но, близилась ночь, и корейца пора было отпускать, поэтому молодёжь засуетилась в поисках веток и дров. Только Фашист и Машка остались сидеть у догорающего костра. Не решаясь смотреть друг другу в глаза они тихонько, чтобы не услышали лежащие неподалёку Печень и Сапог, ворковали.
- Ты точно больше к ней не пойдёшь?
- Ну сказал же, что нет. Хочешь, могу только с тобой к ней ходить.
- Хочу. – Почти шепнула Машка.
- Кстати димидрол кончился, надо опять к ней будет зайти заказать. 
- А что с сигаретами? – Машка кивнула на Сапога, который охотничьим ножом выковыривал из банки кусок мяса.
- Что? – не расслышал Фашист. Кореец понял, что задумали дети, и с каждой новой охапкой дров кричал всё громче и громче.
- Я говорю, Сапогу завтра что понесём?
- А, ну я думаю, в морг схожу, к дяде Игорю, может он купит. О! А пошли завтра вместе перед школой зайдём к нему, трупов посмотрим?
Машка с отвращением отвернулась.
- Нет уж, на жмуриков сами ходите смотреть.
- На жмуриков можно, а на Зинку нельзя? – Шутил Фашист. - Там же тоже тётки голые лежат.
- И на жмуриков женщин нельзя! – обидчиво сказала Машка. - Только на меня можно! Понял?
- Хорошо, - улыбнулся Фашист, - но если ты будешь шторку завешивать, тогда… - он громко вздохнул.
- Это не я, это бабушка всё время заходит ко мне перед сном. – Оправдывалась Машка. – Но я буду открывать, вот увидишь.
Кореец тем временем уже понял, что от него требуется взамен на жизнь, и просил добавки. А когда он доедал второй хрюндель, то поперхнулся. Хирург, как человек, наиболее приближённый к медицине, опасаясь за его здоровье, выхватил из рук Печени бутылку пива и дал корейцу. Кореец, не пивший весь день, не просто допил пиво, а буквально высосал его из бутылки.
- Э! – только успел крикнуть Печень.
- А если бы он подавился? – оправдывался Хирург.
- Ну тогда… - он не закончил. Где-то наверху скрипнули знакомые тормоза, передав со своим звуком всем, кроме корейца, настроение какой-то лёгкой печали...

На улице уже стемнело и зажглись фонари, когда мама Валя и мама Рая выбежали во двор, к жёлтому уазику Семёна и камуфлированному уазику военного патруля. Истерично мигали синие мигалки, привлекая внимание сотен любопытных силуэтов в окнах многоэтажек. Предчувствие мамаш не подвело. Вслед за Семёном из машины, виновато опустив головы, вышли Машка, Хирург и Фашист. В военном уазике, на заднем сиденье, кричал и бился о стекло кореец. Он очень сильно хотел сказать что-то важное, показывая на детей, но сидящие впереди солдаты лишь ухмылялись.
- Боже мой! Что случилось? Семён, что они опять натворили!? – наперебой затрещали мамаши.
- Вот, получите, распишитесь! – пошутил участковый. – На котловане их подобрал. Крутились возле Печёнкина и Сапожникова. Представляете, что те удумали? – Он похлопал по задней дверце уазика, и на стук Сапог издал какой-то протяжный звук. - Привязали к свае корейца, и давай его пытать. Всю одежду ему окурками прожгли! Так им этого мало было, они его сжечь решили, заставляли пацанов… - Семён посмотрел на Машку… - заставляли детей дрова таскать.
- Вот же неймется остолопам! – воскликнула мама Рая.
- Ээээээ! – орал Сапог.
- А наши-то, тоже хороши! – сказала ей мама Валя. – Денис, ну почему вон те дети как дети, - она указала рукой на детскую площадку, но Денис даже не поднял головы, - играют нормально во дворе, а вам же вечно нужно куда-нибудь залезть? Во что-нибудь вляпаться? В гроб меня скоро живьём загонишь! – еле сдерживая слёзы отчаяния, закончила мама Валя и схватилась за щеку.
- Да ну что ты так Валь на него? Это ж дети! – Заступался Семён за Хирурга. - А между прочим та шпана – он повернулся в сторону площадки, - ещё вчера мне объяснительную писала о своих похождениях на танковом полигоне. – Он усмехнулся и добавил. – Просили танкиста прокатить их на танке.
Мама Валя немного успокоилась, а Фашист подумал: - "Фу, дураки, Петрович им за двадцать рублей целую экскурсию бы на танках устроил…"
- Йо-хо-хо, и бутылка р-рома! – через решётку дверцы спел пьяный Сапог и с шумом рухнул на пол.
- Подействовало. – Шепнула Машка Фашисту.
"Ровно полчаса. - Подумал Фашист. – Скоро должен кореец..."
- А этого косоглазого уже целый день военные ищут. – Семён повернулся в сторону корейца, который всё это время не унимался в своём желании рассказать всю правду о детях. -  Он им должен был бумаги какие-то принести для штаба гражданской обороны, в обед из лагеря вышел, и пропал. – Фашист вспомнил, чем он разжигал костёр и ему стало как-то неловко. - Зато пока его искали, поймали трёх самовольников. Представляете, сидели в лесу и собаку жрали!
- Они Леси съели! – не сдержалась Машка.
- Да вон твой Леси. – Семён показал рукой в сторону площадки. – Опять, гадёныш, в песочницу срёт! Ну я ему!
Дети повернулись и обомлели, действительно, в песочнице, целый и невредимый, кряхтел их верный Леси.
- Ну Машка! – шепнул Хирург. – Из-за тебя…
- А я думала, что они Леси забрали. – Машка виновато втянула голову в плечи.
- Так что теперь эти голубчики мелким хулиганством не отделаются! – Семён открыл заднюю дверцу, и на него чуть было не вывалилось безжизненное тело Сапога. Семён успел его подхватить, не дав ему упасть на землю. На землю упал только помятый коробок нестандартного размера.
- О! – крикнул Семён. – Так вот чьих рук дело! – он засунул Сапога обратно, захлопнул дверцу и поднял спички. – Такие же я нашёл возле сгоревшего барака! – Он показал улику мамашам.
Мама Валя схватилась за вторую щеку и ахнула. Мама Рая покачала головой, а Машка незаметно толкнула Фашиста.
- Да у меня сегодня просто счастливый день! – Семён достал сигарету. – Корейца нашли, поджигателей нашли, Зинку два часа назад с поличным взяли!
- Как взяли?! – удивилась мама Валя и расплылась в счастливой улыбке.
"Как взяли!?" – мысленно не поверил Фашист и Хирург.
"Взяли? Ну наконец-то!" – радостно подумала Машка.
- Да, прямо в буфете… - Семен прикурил длинной спичкой, и несколько секунд тщетно пытался потушить её синее пламя, махая рукой. Потом бросил её на землю и растоптал сапогом. Затянувшись, он продолжил, но старался говорить так, чтобы стоящие поодаль дети не слышали.
- Долго я её вычислял. Она последнее время – он взглянул на маму Валю, - осторожничала. Придумала, можно сказать, пароль. И так я к ней лейтенантиков подсылал из военчасти, и этак – ни в какую! Оказывается, нужно было у неё попросить стакан томатного сока и дать ей двадцать пять рублей, со словами "сдачи не надо". И после смены можно было смело приходить за удовольствиями.
- Ну, я ему завтра целую банку томатного сока куплю! – прошипела мама Валя, глядя в сторону своего дома. – И пасты томатной…
- Так это ещё что! – продолжал приглушённым голосом Семён. – Пацаны к ней тоже ходили.
- Наши!? – ужаснулась мама Рая.
- Да не-е! - успокоил её Семён. – Постарше, но всё равно она малолеткам давала только посмотреть за пятёрку да потрогать за десять. На большее она не шла – статья другая – "растление малолетних".
- Ну а сейчас что за статья, проституция?
- Да, но не знаю, получит ли срок. Уволят – это точно, а вот посадить… не знаю…
Детям было слышно, о чём говорят взрослые, но им это было неинтересно. Они стояли и думали каждый о своём. Хирург грустил, ведь теперь оставалась только школьная раздевалка, да и то только до конца школы. А что делать летом? Фашист тоже немного переживал, ведь кроме сока их с Зинкой связывало ещё много других дел. Но радовало то, что отпала проблема с Сапогом. И только Машка была довольна всем! Это был самый счастливый день в её жизни! Теперь точно Фашист будет только её! А она – его! И они незаметно для всех сплелись мизинчиками рук.
Мамаши продолжали свою беседу с Семёном. Леси закопал своё дерьмо и убежал в соседний двор. А кореец, обессилев от димидрола, и издав на прощание своё любимое "инь хунь сянь минь лянь", сполз на пол уазика, оставив след от руки на запотевшем стекле. Через пятнадцать лет Фашист увидит такую сцену в Титанике, и под завывания Селин Дион он вспомнит этот день, после которого он каждый вечер в течение полугода прилипал к окну с биноклем в руках. С грустью вспомнит, как играл с Машкой в девчачьи игры, когда её бабушка спала крепким сном.
С грустью, потому что из-за взрослых всё кончилось. Машкины родители вернулись из своей экспедиции именно тогда, когда Фашисту вырезали аппендикс и он неделю лежал в больнице. Когда его выписали, Машка уже была на пути в Москву, на своё новое место жительства, и в посёлке осталась только её сварливая бабка. Адрес своей внучки она, разумеется, не дала, и может быть Машка, устроившись на новом месте, писала Фашисту письма, но он об этом уже никогда не узнает…
Через два месяца его родители тоже уехали "на материк", где Фашист, отправившись однажды в поход с уже новыми друзьям, удивил их своим "глупым" поступком. Сидя у костра, ни с того, ни с сего, он достал горящий прутик, и, сдув с него пламя, прижёг им себе ногу чуть выше колена. Несколько секунд он терпел боль, а потом закричал – "Мимино!"