Саван

 САВАН
...Эта невыдуманная,хотя и невероятная история случилась в то время,когда мутная пелена застоя сковывала деятельность наших бытовспомогательных  спецслужб. В настоящее время многое изменилось. Есть перемены и в руководстве городской прачечной. Что же касается предметов антиквариата, то им теперь выделено специальное помещение, и каждый может полюбопытствовать, во что и как одевались наши предки. Так что уровень культуры со времени начала перестройки определенно возрос и почва из-под недоразумений, подобных описанному, решительно выбита.
Вместе с тем необходимость вдумчивого и архиосторожного отношения к прошлому и носителям его по-прежнему актуальна и потому рассказ о тяжких последствиях подобного небрежения заслуживает внимания. Итак...

В это почти ничем не примечательное утро ноябрьского вторника Зинаида Ивановна Малявина разбирала белье. Белье она получила вчера вечером из прачечной, но разобрать по причине кухонной занятости не успела.
Итак, Зинаида Ивановна (Зинушка,Зиночка,Зинушечка,Зинка-дрянь - в градусной зависимости от общего самочувствия основного Малявина) разбирала белье. Занятие это, хоть и нехитрое, все же требовало известного внимания: подчас оказывалось непросто распознать в белом квадрате древесностружечной плотности пододеяльник или наволочку.
"Ну что ж вы так крахмалите, идолы, ироды окаянные",- размышляла Зинаида Ивановна под шорох раздираемого полотна. И мысли к ней стали приходить больше неприятные. "И к лешему его,пропойцу: что с козла молока... И в булочную не успеть... - и вдруг в круг мыслей привычных резко и нахально ворвалась непривычная: Нет ведь простыни-то! Жулье. Ох и жулье треклятое: окопались, отъелись, клопы захребетные..." - И она вновь стала перебирать белье.
Вот тут-то ей и попалось это, несомненно полотняное, изрядно накрахмаленное изделие неизвестного предназначения.
Изделие было сложено в жесткий прямоугольник длиной в сорок один и шириной в двадцать два с половиной сантиметра. От прочих, малявинских, его отличал странный желтоватый цвет, говоривший знатоку о некоей, пожалуй, исконной древности. К несчастью для себя, Зинаида Ивановна ушла в широкую жизнь из неполной средней школы и изрядными историческими познаниями не обладала.
Зинаида Ивановна повертела изделие так и сяк, внимательно изучая, но в сложенном виде определить ценность приобретения было затруднительно. Поколебавшись с секунду, она принялась раздирать сжившуюся ткань.
Через некоторое время держала она в руках длинную и широкую ночную рубашку, ткань которой не была ни рваной, ни застиранной - совсем не ношенная, как с удовлетворением отметила Зинаида Ивановна,но имела какой-то желтоватый оттенок, эдакую банно-прачечную патину.
Чем дольше Зинаида Ивановна рассматривала изделие, тем больше она поражалась: пожалуй, столь странной модели видеть ей еще не доводилось. Во-первых, рубашка, по всей видимости ночная, была с капюшоном, изящно отделанным кружевами. Во-вторых, такие же кружева спускались к воротнику и оторочивали рукава и подол, причем рукава были на удивление длинны.
Подивившись на странное изделие, Зинаида Ивановна отправилась проконсультироваться относительно реальной ценности неожиданного приобретения к своей подруге Валентине, проживавшей двумя этажами выше.
- Ах! - восхищенно сказала Валентина,и Зинаида Ивановна ясно поняла, что ей в чем-то наконец повезло.- Счастливица... - Она повертела это в руках, затем весомо помолчала и наконец произнесла:
- Я знаю, что это. Ну точно, Зиночка, он самый и есть. Пеньюар. Самая что ни на есть модная штука и наверняка заграничная. Быть может даже из Франции...
-Ну?!
- И вовсе не "ну". Учти, что это имеет прямое отношение к тому, о чем мы говорили позавчера...
У Зинаиды Ивановны порозовели кончики ушей.
- Ты непременно должна одеть его сегодня. Зиночка, такого наряда ни один мужик не выдержит: твой-то наверняка обалдеет...
- Ну его,- продолжая розоветь, ответила Зинаида Ивановна.- И так сойдет.
Валентина задохнулась от возмущения, вызванного откровенной непросвещенностью подруги.
- Ты же ничего не понимаешь. Он же у тебя только потому и выпивает, что дома все слишком серо и обыденно. Мужчине нужно разнообразие,- глубокомысленно заключила Валентина.
Зинаида Ивановна, ставшая уж и вовсе свекольной, сделала вид, что пропустила ее слова мимо ушей, но на самом деле они крепко за¬пали ей в душу, ибо опустились на заранее подготовленную почву: Валентина, недавно разведшаяся со вторым мужем, была в интимных вопросах авторитетом изрядным, да и какая же женщина, будь она хоть клейщица резиновой обуви, не желает любви?
...Получка, вообще говоря, произошла в прошлую пятницу, но это прискорбное обстоятельство вовсе не могло помешать Петру Малявину, как истому джентльмену, провести часок-полтора после работы в мужской компании, за приятным, содержательным разговором. Этому разговору, как и сплочению компании,в немалой степени способствовала пятнадцатирублевая заначка, виртуозно скрываемая Петром от жены.
Единомышленники обычно собирались во дворике дома №4,в маленьком закуточке, образованном глухой стеной дореволюционного дома, дощатым забором послевоенной постройки и столь же глухой железной стенкой гаража. На аристократически, но без излишеств сервированном контейнере, боковину которого украшал "Веселый Роджер" и надпись "не кантовать", находилась полураскрытая бутылка огненной воды, купленная по цене перестройки, немного аккуратно нарезанной кол¬басы "Смерть капитализму" и четвертушка черного хлеба.
Говорили о "Спартаке". Петр Малявин и два его лучших друга - техник Пантахлюстов и штамповщик Гаврилов - "тройка",как называли их в цехе, всегда говорили о "Спартаке". Лишь изредка, наблюдая модный плюрализм, меняли они тему, и тогда говорили о ЦСК.
- Да, мазило,- согласился с Гавриловым Пантахлюстов и отправил в рот кусок колбасы...- Но судья - гад...
- Уж точно, гад,- поддержал его Малявин.- Куда только народный
контроль смотрит, я бы его...
- Э, Петя,- понимающе хлопнул его по плечу Гаврилов.- Кто ж тебя до такого контроля допустит? Везде связи. Без связей не то что в высшую лигу, в класс "Б" не попадешь... Уж я-то знаю...
Произошла минута молчания, ибо солидарность с Гавриловым сомнений не вызывала.
- Ну, вздрогнем,- сказал Пантахлюстов. Напиток, чуть булькая,пополнил аршин.
"Эх, жизнь,- думал Малявин,- Ну разве ж это жизнь?! Ну никуда, никуда нет ходу человеку... Мастер орет, начальник цеха... Ну не орет, ну и что. Говорит, говорит ведь! Ты, Малявин, прогульщик и лодырь пятно родимое... Сам пятно. Кляча водовозная. Очкарик. Небось в институте одни "тройки" получал... Да что "тройки" - с "единицы" на "двойку" перетягивал - во, это ж точно!
А я здесь. Да по справедливости, я ведь должен на его месте быть. Октября на вас нет... Но будет, будет и на нашей улице праздничек... Тоже мне, инженеры... Резьбу-то нарезать...э-эх, смех да и только. Эксплуататоры... - Тут в его смелые мысли нахально ворвался голос Пантахлюстова. Петр из своих воспоминаний о будущем вынужден был вернуться в озаборенный закуток.
- Ну, приходит он домой, а она опять на столе... Струсил, значит, а бечь не могит...
- Этто почем? - переспросил хрипло Гаврилов.
- Не почем, деревня,"почему",- урезонил его Пантахлюстов.- Не могет и все. Встает, это значит, она со стола, руки к нему протягивает...Слышь, Гаврилов, руки-то синие, с трупной зеленью. И - смердят. Хвать его рукой за горло и говорит: "Ну, теперь ты целовать и е...ть меня будешь по всякому до петухов, а не то с собой утащу... Такое, значит, тебе наказание за все выпало..."
- Да... – помолчав, заключил Гаврилов. - Деды в церквах отпевали, вот они за ними по земле и не таскались. Я так думаю, что моя стерва на такое очень даже способная. Одна есть надежда: помру раньше. Эдакую-то пакость обслуживать... Мне ее и живую лучше в темноте не видеть...

Выпили по третьей.
-А я тебе говорю: во вратаре все дело,- вернулся на проторенную тропу Гаврилов. - Понял? Это ж любому прохиндею ясно!
- Ну что вратарь, что,- резонерствовал Пантахлюстов,- Да там хоть кого поставь, хоть бабу - справится. Недаром вратарей почти всегда хвалят, а нападающих ругают. Ворота, дура, защищать, не голы туда забивать, с фартовыми нападающими любой вратарь сойдет...
Тут Малявин решил довести до собрания свое мнение, ибо после судеб мировой революции пролетариата для него не было более важного вопроса, чем сравнительная ценность нападающего и вратаря. И он высказался. Но Гаврилов еще недоразвился до культурной дискуссии, и Пантахлюстов их еле разнял, а Малявин понял, почему любая организация всегда начинается лишь с появлением третьего.
Потом они долго жали друг другу руки и наконец разошлись. Петр Малявин направился прямиком к автобусной остановке. Произошло это ровно в половине седьмого дня вторника,
- Слушай ,Петь,- догнал его Пантахлюстов,- просьба у меня к тебе будет, совсем, понимаешь, забыл. Ты там все равно мимо поедешь. Будь другом, тетке в воскресенье ограду на кладбище красил и сумку забыл. Сумка, понимаешь, дрянь, но жена ругается, говорит, пропил. А, Петь, будь другом? - Пантахлюстов заглянул ему в подернутые дымкой благости глаза. Малявин уж совсем собрался послать того очень далеко, но вот эти-то голубые, искренние, просящие глаза заставили удержаться из позабытого чувства деликатности. В душе всплыли какие-то детские воспоминания о настоящей дружбе, неожиданно Петр Малявин ощутил на самом ее донышке, в трудно различимой глубине, нечто смутное, погребенное под породой позднейших осадков, и это нечто смутное и трудно различимое вдруг эдак-то шевельнулось,- и Малявин вдруг понял, что это нечто благородное, о чем он быть может когда-то даже читал, и, быть может, именно с подобного и начинается перестройка. И хотел он сказать "цыц" душевному порыву, но не сказал, а спросил:
- А чё ты сам-то не поедешь?
- Далеко в два конца, а мне сына из детсада забирать,- резонно
возразил Пантахлюстов. Пантахлюстов был существенно моложе Малявина, но имел уже четырехлетнего сына. И за то Малявин его очень в душе уважал.
       - Ладно, не бось. Схожу,- сказал он.
- Ну спасибо, ты, Петька, настоящий друг,- вскричал Пантахлюстов.
   - Значит так: как войдешь на кладбище - прямо, по центральной дорожке, потом направо, потом у черного памятника интернационализму - налево. Голубенькая такая ограда...
- Постой, так уж я точно запутаюсь. Как твою тетку звать-то?
- Зинаида Ивановна. Да найдешь, чего там. Памятник там такой беленький.
...В трамвае первые пять минут Малявин чувствовал себя прекрасно. Затем ему почему-то расхотелось ехать на кладбище! Расхотелось столь неожиданно и столь сильно, что еще через пять минут он совершенно не мог понять, что его подвигнуло согласиться и как ему вообще могло прийти в голову тащиться на Пантахлюстовскую могилу и разыскивать утерянную там сумку.
"Посеял, небось, спьяну,а я - бегай, разыскивай»,- зло думал Малявин с очевидной неприязнью разглядывая стоящих рядом с ним людей.- Им-то, небось, не надо ночью на кладбище тащиться за чертовой сумкой."
Упитанная старушка, кругленькая, чуть как бы веснусчатая, одетая в черное, изрядно потертое пальто с каракулевым же черным воротником, испуганно вздрогнула, встретившись с ненавидящим Малявинским взглядом. Она отвернулась, но затем вновь, непроизвольно дернувшись, перехватила его взгляд и неожиданно начала пробираться к выходу. Однако у самых спасительных дверей ее настиг суровый и жестокий в своей материальной откровенности вопрос:
- У кладбища сходишь?- рявкнул в сорок градусов Малявин. Старушка, вместо ответа, уронила на пол какой-то сверток и ринулась в сторону, освобождая выход. При этом она умудрилась забиться между кабиной водителя и кассой, каковыми в то предперестроечное время еще,  к ее счастью, были изрядно оснащены наземные средства коммунальных миграций.
Слегка ссутулившиеся Малявинские плечи, облаченные серым, нырнули в черноту ранней ноябрьской ночи. Трамвай, как бы сожалея о потерянном счастье, закрыл двери и шумно растаял во мраке в неизвестном, как подумалось вдруг Малявину, направлении.
Трамвай этот увез вдаль и навстречу судьбе Феклу Макаровну, до полусмерти напуганную Малявиным и зажатую в ограниченном пространстве. Так пути их первый раз пересеклись, но из этого ничего особенного не вышло хотя бы потому, что Малявин еще не знал, кто такая Фекла Макаровна и какая ему может быть от нее польза или вред.
Надо сказать, что и Фекла Макаровна, в настоящем своем пенсионерка, путешествовала этим вечером вовсе не из любви к перемене мест: ее влекла вперед необходимость: представьте себе ее ужас, когда утром, открыв нижний ящик своего комода, она не обнаружила там одного чрезвычайно важного предмета. Предмет этот, приобретенный ею еще в молодые годы по случаю, заботливо хранился столь долго, что стал чем-то родным и привычными и, несмотря на свое мрачное предназначение, был чрезвычайно дорог Фекле Макаровне.
 

Итак, она тщательно перерыла содержимое ящика. Под руки попадалось всякое барахло, изъеденные молью шали и рваные кофточки, узелки, дырявые грелки и еще много чего, кроме того, что она искала. ЕГО не было!
Фекла Макаровна присела на стул отдышаться и собраться с мыслями.. Неожиданно она вспомнила, что неделю назад, перекладывая вещи нафталинов, вытащила это
 и вроде бы положила на стул у двери.
 
Фекла Макаровна принялась искать под собой. Но тщетно! Стул, заботливо прикрытый ее племянницей пестрым чехлом, искомого не хранил и вполне годился для соприкосновения с заземленными частями человеческого тела.
У Феклы Макаровны появился пот на лбу и вновь обнаружилась одышка. Кроме того, она вспомнила и о сердце. Ее вдруг поразила мысль, что теперь-то ей и помереть ну совершенно невозможно, потому что как же она, необлаченная, не обряженная,не готовая к этому архиважному событию, будет положена на всеобщее обозрение? Жизнь Феклы Макаровны, до того размеренная и вполне устойчивая, пошла наперекосяк. Она ощутила себя беззащитной перед превратностями судьбы и морально опустошенной.
И в этот момент из института возвратилась Катя. Катя состояла в родственных отношениях с Феклой Макаровной - приходилась ей по деревенскому счету племянницей, а по точному городскому - внучатой племянницей, что и составило камень преткновения в отношении постоянного водворения Кати в одинокую квартиру на законных опекунских правах. Катя, вообще говоря, имела постоянное местопроживания, согласно регистрационных документов, в окрестностях Костромы, но учиться ей больше нравилось в Москве, что ей и удавалось в течение двух лет. При этом проживала Катя совместно с Феклой Макаровной, скрашивая ее одинокую старость, пришедшуюся на однокомнатную квартиру средних размеров.
 

- Что с тобой, баб Фень? - спросила Катя. - Сердце, что ли?
- Кать,- умирающим голосом произнесла старушка.- Катенька...Вот горе у меня какое... - Она тяжко вздохнула.- Смертное мое пропало ...
- Что?!
- Смертное. Пятьдесят лет берегла, хотела, чтоб обрядили честь
по чести, а вот, видишь что вышло... Ты его не видела? А? Может, ты
куда взяла?
- Да говори ты толком, баб Фень, чего пропало-то?
- Неужто не поймешь? Я и говорю толком - одежду мою смертную,
во гроб, во гроб в чем ложиться буду,-всхлипнула Фекла Макаровна,- не брала?
Катя обратила внимание, что батареи стали слишком жарко топить. Она начинала догадываться, куда и что могло подеваться. Она спросила:
- А как оно выглядело-то?
- Рубашка такая длинная, с капюшоном, кружавчики там такие...
- На стуле лежала?
- Может и на стуле... Ты взяла? Куда подевала? - Внутренняя
сила и блеснувшая было надежда распрямили Феклу Макаровну. Она пристально изучала правдивое и юное лицо Кати.

- Ты только не волнуйся, баб Фень, все в порядке будет... Понимаешь, я же не знала и ... - тут Катя запнулась, облизнула пересохшие губы и продолжила:
- Я в прачечную сдала...
- К-куда?
- Ты только успокойся, не волнуйся. В прачечную. Ничего особенного, там постирают и вернут, даже чище будет...
- Че-чего постирають?!
- Ну, эту, рубашку твою специальную...
- Саван постирают!? - охнула Фекла Макаровна,- Да ты что городишь? Ох, погибель ты моя, Катерина... Да как же ты такое удумала-то, да что же ты со мною понаделала? Да как же у тебя руки-то поднялись?
- Я ж не знала,- оправдывалась Катя,- Ну лежит тут. Я ж не знала, думала ночная рубашка. Желтая какая-то. Я и подумала: пусть постирают, чтобы почище была.
Тут уж Фекла Макаровна взвыла:
- Ты бы хоть спросила сначала, перед тем как саван в прачечную отдавать!
Немалых трудов стоило Кате успокоить достойную старушку. К счастью, белье должно было быть готово еще вчера, и Катя,спустя полчаса, вернулась с большим завернутым в бумагу свертком.
Веревки развязали. Белье было белым и изрядно крахмальным. Оно не было рваным,- а ведь иногда оно возвращается таким, словно по нему упражнялись в тире. Жаль лишь, что полученное не содержало искомого. Еще и еще раз Фекла Макаровна и Катя перебирали белье. Тщетно!
- Сперли... - подвела итог изысканиям Фекла Макаровна. - Сгубила ты меня, Катька.- И она воссела на кучу белья, бессильно опустив натруженные руки. Но руки Феклы Макаровны опустились ненадолго.Апатия овладела ей лишь на краткий миг. Вскоре она вновь вернулась к активной общественной деятельности, и военный совет под ее председательством выработал конкретную программу действий. Дорогу мог осилить лишь идущий, и Фекла Макаровна давно уже знала, что каждый,
готовящийся к переходу в другой мир должен, по крайней мере у нас,сам обеспечивать себе достойный переход.
Игорь Андреевич Борщевский заведовал прачечной. В настоящий момент он, только что отобедав и ощущая некий род последствий совместных недоработок агропрома и общепита, делал вид, что читает нисходящий циркуляр. Зазвонил телефон. Игорь Андреевич с облегчением снял трубку и услышал:
- Але, Игорь Андреевич, это Таня...
-Ну?!
- Здесь старушка пришла, требует, чтобы ей вернули...
- Да спровадьте ее как-нибудь, учить мне вас, что ли! - рассердился Игорь Андреевич.
- Да я пробовала, не уходит... Скандалит.
- Скажите: пусть оставит заявление, соберем комиссию, деньги отдадим... Пусть через неделю приходит...
- Игорь Андреевич,- проникновенно зазвучало в трубке,- она ведь и до управления дойдет, уж поверьте мне, я их чувствую. Примите ее, что ли...
- Вот настырная. Ладно, давай ее сюда. Да, что у нее пропало-то?
В трубке произошло молчание.
- В том-то и дело. Она требует саван.
- Что? - не понял Игорь Андреевич.
- Ну, рубашку такую для покойников...
Игоря Андреевича неожиданно и как бы не к месту разобрал смех. Он попробовал сдержаться, но у него не получилось, и он хрюкнул в трубку.
- А она, что же, саван в стирку сдает? Ей его одолжили, что ли? Поносить дали?
- Вы вот смеетесь,- укоризненно прозвучало в трубке,- а нам,чего доброго, премию срежут. Будто не знаете, какая по счету у нас пропажа... Вот пойдет бабуля к прокурору, тогда будет нам смеху...
Прокурор к смеху не располагал. Игорь Андреевич поэтому спросил:
- А он, что, дорогой?
- Кто?
- Да саван этот, конечно...
- Не покупала... - отрезали в трубке.
- Ладно,- подытожил Игорь Андреевич,- давай ее сюда. Задержи Только чуть для порядка.
Через полтора часа Фекла Макаровна и Катя прибыли в расположение заведующего. К этому времени все службы, подчиненные Игорю Андреевичу, были приведены в полную боевую готовность: на заранее подготовленных рубежах Игорь Андреевич надеялся одержать победу над супостатом малой кровью.
- Как же, как же, в курсе,- вышел он навстречу Фекле Макаровне и Кате, приветствуя их так, словно давно и радостно готовился к встрече.- Ну и конфуз, ну и история... Что ж, бывает, всякое бывает, работы полно, кадры - оторви и брось... Настоящих людей не хватает. Таких, чтобы все, чтобы в разведку, чтобы положиться, чтобы взаймы... Но, с другой стороны, вы тоже хороши: такие вещи в стирку сдавать - это ж морально нечистоплотно, это ж кощунственно... И вот вы, пожилой заслуженный человек, подумайте, какой пример девушке показываете? А что потом? А? - Не дождавшись ответа на этот философский вопрос, Игорь Андреевич продолжил: - Распущенность потом, ничего святого у молодежи не остается, внебрачные связи, дети без отца, матери, подкидыши и так далее... - испепеляюще посмотрел он Катю, которая начала заливаться краской.
- Да мы ничего, ничего,- начала было оправдываться Фекла Макаровна.- Это ж она, Катя, по ошибке, по незнанию сдала. Ошибка вышла. Помоги,родимый! - Неожиданно бросилась она в ноги Игорю Андреевичу.
- Что вы, успокойтесь, не стоит так волноваться... Да поднимайтесь же,- Игорь Андреевич и Катя с двух сторон ухватились за Феклу Макаровну и придали ей вертикальное положение.
- Мы пойдем, пойдем вам навстречу. Уже пошли,- быстро говорил Игорь Андреевичу и молодая лысина его искрилась искренним потом сочувствия. - Сюда, учитывая наш особый режим, вовсе никого пускать не полагается, а мы вас пустили, пошли навстречу, сделали, учитывая ваш возраст,- и он пристально посмотрел на Катю,- большое исключение, нарушили инструкцию и ...
 - Спасибо,- пролепетала Катя.
- Вот-вот, и мы вправе ждать от вас встречных шагов...
Катя, глядя ему в глаза взглядом домашнего кролика представшего перед детдомовским удавом, вопросила робко:
- Но мы же...
- Главное - желание,- многозначительно произнес Игорь Андреевич. Тут он как бы вспомнил о Фекле Макаровне,- Да, и мы, и я тоже... В общем, мы сейчас пройдем на склад, и там вам подберут что-нибудь взамен. Договорились? - спросил он Катю. Но та молчала. Видимо, еще этого не знала.
- Я свой хочу! – зато ответствовала Фекла Макаровна.
      _ Да, конечно,- поморщился Борщевский,- пусть свой. Это патриотично. Поищут - найдут. Договорились?
После этих слов Фекла Макаровна в сопровождении крашеной девушки в белом халатике проследовала по коридору, а Катя, задержанная как бы неожиданно Игорем Андреевичем в кабинете, еще что-то как бы обсуждала с его хозяином и рассталась с ним лишь получив на память клочок бумажки с некоей надписью.
Катя нагнала Феклу Макаровну с впередыдущей на узенькой лестнице, ведущей вниз.
В наличии прачечных излишков есть нечто мистическое, есть нечто от закона несохранения материи. Но они были и в этой прачечной. Конечно, не норковые манто загнивающих соседей, ибо спустились мы не в кладовые валютных химчисток или секретно-правительственных обслуг. В осадок в основном выпадали или, точнее, залеживались в нем вещи, особо ценные лишь для владельца, утерявшего их: с десяток рваных простыней, неопределенного цвета трусы мужские пятьдесят восьмого размера "а ля Днепрогэсе", еще что-то мужское, но без рукавов, подозрительно полосатая пижама, почему-то ботинки, кусок чего-то брезентового, драный чехол для самоходки "Фердинанд",белый когда-то халат...
Пожилая девушка покопалась на стеллаже и достала оттуда нечто. Нечто, видимо, было от природы светлого цвета. В тусклом свете подвальной лампочки это можно было при очень большом желании принять и за саван, и за рубище персидского пилигрима, но больше нечто все же походило на смирительную рубашку.
- Вот,- сказала девушка. - Это самое лучшее.
Фекла Макаровна брать, однако, не хотела.
- Берите, другого у нас нет. Мы не похоронное бюро. А так,смотрите, как раз,- девушка приложила изделие к изрядной своей груди. - Самое то, и наверняка не наше.
- Мне свой надо,- попыталась возразить Фекла Макаровна.
- Понимать же надо... Вы материал-то пощупайте, материю...
И Фекла Макаровна вынуждена была осязать жесткий, свисающий почти до пола рукав.
- Да жестковат что-то... Мой-то тоненький был...
- Да теплее же будет, и ввек не сносите,- нашлась девушка.- Ну все, решайте: либо берете, либо... - и в голосе ее зазвучала банно-прачечная угроза.
- Беру,- сказала мужественная старушка, ибо выбора у нее и в самом деле не оставалось.
Расторопная девушка, умело претворявшаяся блондинкой, тут же обнаружила бумагу, в которую и было упаковано приобретение. Затем она впередторчащими частями своей фигуры вытолкала Феклу Макаровну и Катю в коридор и нацепила на дверь кладовки амбарный замок.
Вдруг откуда-то выкатилась тележка, доверху заваленная дымящимся бельем и душную атмосферу потряс вопль:
- Дорогу, берегись..!
Вожатая, схватила Феклу Макаровну за руку и повлекла за собой.- Сюда, теперь сюда, и сюда. Дядя Саша, вот ихней пропуск...
И Фекла Макаровна с Катей оказались за пределами прачечной,напутствуемые пожеланием:
~ Пользуйтесь на здоровье!
Они шли некоторое время молча. Неожиданно Фекла Макаровна решительно остановилась.
- Тута правды не найтить,- резонно заметила она. Ее изощренный
прошедшей многотрудной жизнью разум подсказал ей однако правильное решение, но Кате, потерявшей феклымакаровское доверие, она не открылась.- Иди, Катерина, куды хошь, а я пойду своим путем...
- Баб Фенъ,- попыталась оправдаться Катя, но аргументы ее услышаны не были. И родные люди расстались прямо посреди широкой улицы, вдоль и поперек
которой москвичи и гости столицы транспортировали в различных направлениях кондитерские и колбасно-говядинные московские сувениры.


Доцент Красовский ужинал. Процесс этот осуществляем был на кухне.На придвинутом к окну столике стояли макароны с сосисками, стакан киселя и наполовину пустая бутылочка соуса "Шашлычный". И был Красовский голоден. К тому же, его измучил сегодняшний экзамен, который ему сдавало полтора десятка "хвостистов"... Собственно, его, Красовского,"хвостов" было только четыре, а остальные ему подбросил некто Фридман.
"Знает этот Фридман, когда болеть аппендицитом,- так думал Красовский, ковыряя вилкой в тарелке.- Я ведь его раньше предупреждал, что слишком много двоек ставит. "Мое дело, мое дело..."
А теперь получается - что мое, а сам в операционной кайфует...
Неожиданно раздался звонок в дверь. В прихожей зашумели. Послышался голос жены.
- Да вы в своем уме?! Я в милицию позвоню!
Ей кто-то возражал.
В кухню вошла жена, следом за нею появилась старушка в чем-то потертом и черном.
 - Ну вам-то он на что? - говорила она, подвигаясь к Красовскому. - А я вот, взамен принесла.- C этими словами старушка быстро развернула бумажный сверток. На свет появилась бледно-розовая с лиловыми разводами рубашка. Неимоверной длины рукава волочились по полу. Резко и назойливо запахло плесенью.
Красовский подавился сосиской. Выпучив глаза, он сильно закашлялся и принялся размахивать руками, демонстрируя свое нежелание получить принесенное. Потревоженная в результате этого тарелка перевернулась, и макароны оказались на его брюках.
- Да уходите же! - крикнула жена,- Не видите, что вы наделали!
Но в ответ Фекла Макаровна, ибо это была она, вооруженная информацией отдела доставки, также повысила голос:
- На что вам саван-то мой? Нешто покойника ждете?!
Красовский икнул и кашлять перестал.
- К-какого п-покойника? - сдавленным голосом поинтересовался он.- П-почему п-покойника?
- Я вам объясняю: саван мой к вам по ошибке из прачечной принесли...
Красовский начал пятнами бледнеть,
- Нам? Саван? Из прачечной?
Неожиданно в его памяти всплыло лицо студента Гошидзе, которому он вновь, несмотря на убедительнейшую просьбу несчастного, поставил "неуд",что было равносильно для сына гор и сельского завмага приказу об отчислении.
Тем временем жена, перешедшая в контратаку, все же вытолкала Феклу Макаровну в прихожую.
- Стой! - праказал Красовский.- Не смей, Ира. Отдай ей то, что она просит.
- Да спятила она, Боря, смотри, глаза какие дикие,- шепнула жена Красовскому. Он внимательно посмотрел на старушку и нашел,что она и в самом деле выглядит несколько странно.
 "Ну как кинется!"- такого рода мысль током ударила Красовского.
- Ира! - возопил он, воображая почему-то, что говорит спокойно и решительно,- звони в скорую. Я постараюсь задержать ее.
Но удержать Феклу Макаровну ему уже было  не суждено: поняв, что искомое не здесь, она уже спускалась по лестнице, смело идя навстречу судьбе по одному из намеченных прачечных маршрутов. Красовский, не решаясь последовать ей, наблюдал ее маневры сквозь полуприкрытую дверь.
- Скорая! - взывала Ира,- скорее приезжайте. Нет, с нами пока еще ничего. Да-да, бешеная, то есть совершенно сумасшедшая... Бросается...
Что говорит? Боря, что она говорит? - обратилась Ира к мужу.-Ах да, требует вернуть ей саван.
- Тогда звоните в райисполком,- буркнули на другом конце и повесили трубку.
...Поздний вечер, переходящий в раннюю ночь уже полностью овладел городом. А между тем, мы оставили наших героев - Зинаиду Ивановну дома при подготовке сексуальной революции, ее мужа - у кладбищенской ограды, Катю - в расстроенных чувствах и с загадочной запиской Игоря Андреевича в кармане - посреди стылой улицы, равнодушной к девическим переживаниям,- и теперь, полагаем, настало самое время посмотреть, кто и чем занят и что с ними произошло с того момента, как мы потеряли их из вида.
Итак, казалось бы только что оставив достойного Малявина у кладбищенских ворот, мы находим его теперь в момент затруднительный для него до чрезвычайности: не найдя теткину могилу, он уже полчаса занят поисками кладбищенского забора. Увы, столь же безрезультатно!
Вообще говоря, заборов ему попадалось в странствиях даже и с избытком, вполне устраивала и их высота... Неувязка же состояла в том, что многотрудное преодоление оных вовсе не вело к желаемой свободе, а напротив,- заключало внутрь чрезвычайно ограниченной площади, пребывание на которой не могло Петру скрасить даже наличие разнообразных скульптурных групп.
Петр Малявин, как и большинство наших сограждан, был атеистом: то есть бога как бы и вовсе не боялся, полагая его, в отличие от участкового, существом вполне безобидным. К тому же, Петр Малявин не видел в Спасителе особого прока, ибо ни тяжести своих, ни уж тем более прочих, грехов не ощущал. Если же неравновесное состояние все же посещало его душу, то Петр знал вполне материалистические способы внутреннего искупления, покаяния и вообще борьбы со скорбью, будь она хоть личная, хоть мировая. Полагаю, сообщись его душа с космосом, он бы и тут устоял, ибо устойчивость ему давал внутренний огонь...
Но все же непонятное его пугало. Ему вспомнилось что-то, что он где-то и как-то не то слышал, не то видел о некоем таинственном месте, из которого кто-то почему-то никак не мог выбраться. К сожалению, Петр ну никак не мог вспомнить, где это место и как оно называется. На языке вертелось что-то не то грузинское, не то вовсе крепленое. Словом, не на кладбище будь помянут, кто его знает, где находится то самое, из чего никак нельзя выйти?
И тогда Петр воззвал. Сначала как бы робко, вполголоса, а потом все громче, не щадя духа. Он жаждал милосердия. Впрочем, кладбище в десятом часу ноября далеко не самое подходящее место для ожидающих мирской помощи.
Но совершенно неожиданно глас вопиющий был услышан. За одной из темных оград вдруг послышалось движение, треск и хрипло потусторонний голос вопросил:
- Ну шо ты, падла, разоряисся?
- Ик,- ответствовал Малявин.
- Счас как дам в рыло,- продолжал потревоженный дух изящной юной девы, запечатленной скульптором мраморным изваянием, изучающим в элегической позе томик чего-то сугубо духовного.- Мигом пасть закроешь...
- А-а-а! - взвыл Малявин, ринувшись по сложной ломаной в некоем противном направлении. Его напутствовали разнообразные эмоционально окрашенные слова, которым душа девы обучилась видимо в пору своего загробного существования.
Впрочем, взбреди бы Малявину на ум фантазия проверить реализуемость угроз, он несказанно бы удивился явившемуся вдруг за оградой духу: ибо был он явно мужского пола, небрит, поверстан в телогрейку и потрясал в воздухе техникой, позволявшей производить земляные работы.
Но фантазии Малявина не посещали. Однако на этот раз, ориентируясь от противного на пробужденное привидение, он двигался в едином направлении и путь его вскоре прегражден был забором, обогнуть который Малявину не удалось. Оставалось форсировать. Что он и сделал, оказавшись вдруг на свободе, ибо длинная ограда отделяла не одного отдельно взятого живого от другого неживого, а вовсе большой и радостный мир передвигающихся самостоятельно от мира тех, кому передвигаться без посторонней помощи зазорно и странно.
Кстати, вы никогда не задумывались, почему многие атеисты так боятся покойников? Как, впрочем, многие верующие испытывают к ним прямо-таки братские чувства?
Впрочем, сегодня нам не до теологии, ну и Бог с ней...
Лучше пойдем следом за Петром. Увы, он, на свою беду, не только не трезвел, а даже как бы напротив: косел с каждым шагом. И если вспомнить, чем он закусывал, то в этом нет ровно ничего удивительного. Представляется, что отсутствие в магазинах хорошей закуски немало ухудшает алкогольную статистику. Сколько, если задуматься, наших уважаемых сограждан, ученых, инженеров, врачей, писателей, сантехников, слесарей-сборщиков, студентов и школьников не дошло до родной дверной ручки только из-за того, что вся гастрономовская колбаса ухнула в спецраспределители?
Да что мы все о дефиците да о мужчинах? А где же прекрасные дамы? Стоп. Наши школьники и школьницы тоже иногда бывают грамотны, и об этом стоит помнить рассказчикам.
Читатель, не встретивший семнадцатой весны своей жизни,- брысь! Дальше - не для тебя. Закрой книгу и включи "Спокойной ночи после полуночи". Смотри тетю Таню и ансамбли бом-трах. Все смотри - теперь в таких уж все ходят. Уже можно. А читать не надо, ибо переходим мы от событий по преимуществу похоронных к событиям альковным.
...Катя-Катенька... Такая простенькая, свеженькая, как огурчик перед засолкой... На любителя, но что-то есть. Вот ведь и Игорь Андреевич разглядел, а уж кажется, куда ему, в его-то годы? С женой о двух дочерях...
Ах, Катя пребывает ныне в смятенном состоянии духа. И виной тому не только ее непростительная ошибка. Ошибка эта и ссора с достойной московской родственницей были лишь последней каплей, окончательно повергшей Катин душевный мир в непредсказуемый и чреватый необдуманными и странными поступками хаос. Да в саване ли дело? Хотя сколько уж раз любовь одевалась в смертные свои одежды, угасая небрежением нашим к мелочам, суть ее земную составляющим!
Теперь читателю предстоит узнать, что роковой бельесдаче предшествовало другое пренеприятное событие, напрямую связанное с Катей и ее очень большим другом Колей.
В этот день, часов около 12 пополудни, воспользовавшись легкомысленным отсутствием Феклы Макаровны, молодые люди наконец-то добрались до брачного ложа, имевшего вид кресла-кровати. Поначалу все шло нормально, но в самый решительный, центровой момент, требовавший собранности и ответственности, произошел чрезвычайный конфуз. Даже как бы с криминальным оттенком. Конфуз этот был вызван, с одной стороны, недостатком сексуального просвещения и чрезвычайной, прямо-таки роковой неопытностью, а с другой стороны,- самонадеянной книжной просвещенностью, голым теоретизированием и полным разрывом с народной практикой.
Словом, недостаток организующей и направляющей силы был чреват для Коли утерей авангардной роли. Не то чтоб он вовсе не попал. Но он не попал туда, куда стремился!
Скандал! И его только усугубило ожидаемое возвращение Феклы Макаровны, ибо повторения, считая первую попытку генеральной репетицией, судьба не давала...
Случившаяся неприятная, но поучительная история наводит на определенные размышления о зыбкости наших нравственных границ: судите сами, сколь малое расстояние в реальной жизни отделяет прекрасное, возвышенное и всячески воспеваемое от низменного, отвратительного, неприличного и даже криминального? Не есть ли эта чрезвычайная близость наглядное отражение сложности соотношения добра и зла в нашем мире, зыбкости граней, где одно неверное движение способно начисто извратить смысл самых высоких и чистых стремлений?
Тут есть над чем подумать тем, кто работает с молодежью. В конце концов, не у всех есть возможность просвещаться по видео, а проблема выбора нравственного пути рано или поздно встает перед каждым.
Между прочим, в мудрых странах Востока имелись в ряде случаев специалисты мужского рода, нанимаемые за умеренную плату и избавлявшие невест и женихов от подобных и иных конфузов. Мало ли еще чего бывает!
Увы, Европа, с ее вечным сам-культом, лишенная спокойной восточной мудрости, не восприняла столь многообещающий опыт...А ведь скольких бы неприятностей можно было избежать, поубавь наше общество предрассудков и займи чуть ума хотя бы и со стороны!
И пребывала Катя уже в течение двух недель в положении совершенно двусмысленном: с одной стороны, она несомненно вступила в интимную связь, а с другой - девичество ее не потерпело абсолютно никакого ущерба.То есть, оставалось совершенно неясно: женщина она теперь или нет? Да тут у любого голова кругом пойдет! Тут не то что саван в стирку сдашь, тут и заведующему прачечной позвонишь, и придешь к нему сдуру после работы!
Коньяк, который Катя даже пить не стала,медицинская банкетка, застеленная заклейменной простыней из детсада... Бедные детсадовцы! Вот ведь пересекись с таким завпрачечной... Что ему дети, что ему их простыни!
На сей раз признаки были несомненные, что душевное ощущение вполне совпало с физическим. Впрочем, вопреки восточным учениям, гармонизация не повлекла для Кати состояния внутреннего удовлетворения. О внешнем я уж и не говорю: на такой-то скамейке и с таким партнером!
Она сначала даже не поняла, что уже все. Неведомое часто представляется значительнее.
Игорь Андреевич сопроводил Катю до порога, подарив рубль с мелочью на такси в позднее время. А ведь Катька даже спасибо не сказала! Кого мы воспитали?!
Ну, скажут другие. Хотя, а откуда они узнают? эдак-то если говорить про каждого, посетившего прачечную в неурочное время, да: хоть и в ноябре... И опять же, немало людей высоконравственных заходят еще и не в такие места, выходя из них столь же высоконравственными, по крайней мере с точки зрения физической первозданности.
Да не в месте, конечно, дело!
А Коля энергично расчищал тем временем дорогу молодому поколению москвичей. Мысли грядущего историка, подрабатывавшего на хлеб насущный детсадовским дворником, были заняты поколениями прошлыми и Катей. Уже тринадцатый день не мог он понять, почему она его избегает. И если поначалу он думал, что так, наверное, и должно быть и даже чуть кокетничал своим амплуа соблазнителя, то  чем дальше и дольше, тем более овладевало им ощущение, что происходит что-то не то и не так. Душевные страдания соблазненного им создания вырисовывались все явственнее...
... Он подмел улицу почти до угла, поставил метлу в телефонную будку и, как был в кирзовых сапогах и ватнике, устремился по хорошо ему известному адресу, неся в сердце покаяние и бормоча что-то о прощении...


...Вечер. Уже несколько подуставшая Зинаида Ивановна плещется в ванне. Какая прическа! Завивка. Краска! Вот ее розовое тело воздвиглось над мыльной  пеной. Осторожно поглядим на него. В профиль, в профиль, высоконравственные сограждане! В фас-то мы и на жену через паранджу смотрим!
Каждая женщина полагает в душе, что она красавица. И у каждой - лучшие в мире ноги. Зинаида Ивановна тоже уверена, что живот у нее не торчит и заплывшая талия не заплывает, уверена, что фигура есть нечто как бы раз и навсегда данное напрокат судьбою...
Ну что ж, оставим ее в этой уверенности, ибо пока еще наблюдать Зинаиду Ивановну без пеньюаров не опасно для психического здоровья мужчин. В целом все это розовое, упругое, зовущее ,а теперь еще и чистое может, поверьте, заинтересовать не только мужа...
Теперь, оставив воду, Зинаида Ивановна пускает в ход дезодорант "Интим". Щедро направляет она струю аромата в самые различные точки. И сладостное предчувствие овладевает ею, потому что возрастающая грузность не сковывает полета истосковавшейся земной любви души.
А ведь было время! И с Малявиным, кстати, тоже. И не только дезодорант, но и душ не требовался!
И вот теперь Зинаида Ивановна, погрузившись в девические свои воспоминания, вполне облаченная, ждущая, готовая, задремала, замерев навзничь на неразобранной супружеской постели. Нежный зеленый свет ночника скромно освещает ее изрядно приукрашенное в неузнаваемость, умиротворенное сладострастными грезами лицо... Ах, эти грезы! Освященные надеждами юности...Ах эти светлые радостные дни девичества или, точнее, добрачности! Есть что вспомнить! И ничего, что грезится ей целый взвод десантников, а в действительности было трое стройбатовцев,- человек имеет право на мечту! Даже если этот человек четвертый год замужем за Малявиным...
Ночь вступила в свои права. Коля нашел Катю, потерявшую Феклу Макаровну: он понял, что пришел его час: обнаруженная в ночи потерявшаяся старушка амнистирует ему душевную черствость. У Кати альтруистическая родственная тревога вчистую забелила недавнее сомнительное приключение: она так искренне обрадовалась появлению Коли, что сама вполне готова была усомниться в предосудительном посещении прачечной: вдвоем, как  в недавнем прошлом, они бросились на розыск старушки.
Ирочке Красовской все же удалось добиться, чтобы в психдиспансере появился документ, в котором фигурировала опасная старушка, разыскивающая саван, в то время когда прочие законопослушные граждане заняты розысками предметов исключительно земного потребления. Раз возникший документ взывал к действию. На улицах города появился микроавтобус, укомплектованный санитарами и врачом.
Ничего о том не подозревавшая Фекла Макаровна, проделав по Малявинской вине излишний путь, успешно продвигалась в направлении одной из квартир, счастливые жители которой получали в прачечной белье. Однако с другой стороны в том же направлении перемещался и Петр Малявин. Шел он нетвердо, но неуклонно.


Зинаида Ивановна, надушенная, обворожительная, одетая во все "не наше", ждущая, спала сладким сном девственницы, ожидающей своего принца. Умиротворенные черты лица ее освещало своим ласковым светом зеленое бра.Часы пробили полночь. Петр Малявин, достигший своей обители раньше Феклы Макаровны, вставил с третьей попытки ключ в замок. Кот Василий, следовавший за Петром, потерся о его ногу, что говорило о высокой степени кошачьего доверия и взаимопонимания.
Петр вошел. Не раздеваясь, он направился в спальню. Там, как вы знаете, возлежала Зинаида Ивановна.  И рассчитывала она, что пеньюар произведет на мужа большое впечатлением, и не ошиблась! Действительность превзошла все самые смелые ее ожидания. Да и откуда она могла знать о тетке Пантахлюстова Зинаиде Ивановне, место последнего успокоения которой столь безуспешно разыскивал ее муж?
Мгновение Петр Малявин созерцал жену в пеньюаре как бы в столбняке, затем румяное его лицо изменилось в бледность, дальнейшее созерцание показалось ему, как видно, небезопасным ,и, оглашая малогабаритную квартиру душераздирающим воплем, он бросился прочь.
Очнувшаяся от грез Зинаида Ивановна попробовала его удержать, но Малявин не поддался призывам и побежал еще скорее. Кот Василий, уже предвкушавший отдых на теплой под стилке, попался ему под ноги и еле успел отскочить, спасая свою кошачью жизнь. С жалобным мяуканьем понесся он впереди. Малявин грохотал сзади и громко кричал. Последней на оперативный простор выскочила Зинаида Ивановна. Саван развевался вокруг нее, обволакивал фигуру, путался под ногами. Малявин остановился на секунду, оглянулся, а затем в ужасе бросился вперед.
- Петя, Петя, постой, ну куда же ты... - неслось ему вслед.- Вернись, Петя!.. - Но уговоры действовали на Малявина совершенно обратным образом, и он исчезал во мраке, игнорируя призывы.
Крики, исступленное мяуканье, топот нарушили покой обитателей окрестных домов: в окнах появились любопытствующие. Запоздалые прохожие с испугом жались к стенам домов. Кто-то крикнул: "Наконец-то" И это было как-то истолковано, потому что прокатилось нестройное " "Ура-a!!!». Ho затем в другом месте крикнули: "Держи его!" - и прохожих словно ветром сдуло с тротуаров, но следом послышалось: "Эх, упустили..." - и улицы вновь ожили, в окнах там и сям пробились огоньки.
Пафнутий Львович был пенсионером не только и не столько потому, что получал пенсию - как известно, ее получают многие - а именно по характеру, пенсионному складу мышления. То есть пенсионер - это был тот род деятельности, к которому он предуготовлял себя как бы и с детства, и уж с комсомольской своей огненной юности - точно. Тогда он был юн, но все же хватало у него ума понимать, что без конца реквизировать невозможно: рано или поздно люди сообразят, что экспропроприации и реквизиции опасны лишь тому, кто что-то имеет, тому же, кто ничего не делает и ничего за это не получает, вселенское равенство ущемлением не грозит. Правда, и имущего, и неимущего можно еще посадить за решетку, и там заставить кормить остающихся на свободе. Пафнутий Львович любил свободу так, как ее может любить человек,лишивший ее немалого количества других.
За свое свободолюбие получал он небольшую персональную пенсию, которой у нас вознаграждается всякий добросовестный труд, будь он хоть идеологический, мелиоративный или держимордовский,- не суть важно: у нас, как известно, любой труд в почете. На холостяцкую жизнь ему, одним словом, хватало, любовницу же почитал содержать экономически невыгодным. В настоящий момент прогуливал он свою любимую моську Ладу по зеленому газончику, украшенному изящно табличкой "Выгуливание собак категорически запрещено Моссоветом",ниже чего неким остряком было приписано - "заявка на выгул рассматривается в трехдневный срок комиссией по митингам".

В настоящий момент Пафнутий Львович как раз излагал приятелю пенсионеру свою теорию функционирования собачьего кишечника. Собачий кишечник не зря занимал мысли достойного персонального пенсионера: у него складывалось впечатление, что у Лады запор.
- Смотрите, смотрите! - прервал он вдруг свои рассуждения и схватил собеседника за рукав.- Кажется начинается!
И в самом деле: предмет его беспокойства уселся посередине клумбы с вполне очевидной и естественной целью, по своей, собачьей надобности, легкомысленно проигнорировав указ Моссовета.
Между тем, чрезвычайные события, происходившие на пороге Малявинской квартиры, докатились и до сюда: собачьим чаяниям, а заодно и чаяниям Пафнутия Львовича, осуществиться было не суждено. Петр Малявин ворвался взбесившимся броненосцем на клумбу и, безжалостно ломая цветы, пронесся затем мимо Пафмутия Львовича. Следом ревела толпа и бежал кот Василий, который налетел на безмятежно пристроившуюся было Ладу. Бедное животное никак, конечно, не ожидало появления взбесившегося кота на охраняемой силой закона клумбе,- оно бросилось в сторону, окончательно позабыв, что привело его к конфронтации с властями.
Зинаида Ивановна еще тщилась остановить мужа и сохранить разбегавшуюся семью: она поспешала следом.
- Зачем животное пугаете,- неожиданно воспрепятствовал ее дальнейшему свободному перемещению возмущенный стрессом, постигшим Ладу, Пафнутий Львович. Она трепетала у него на руках и вид ее взывал к милосердию и справедливости.- Как не стыдно!..
Сопровождавшие Зинаиду Ивановну и уже было собравшиеся расходиться, проявили некоторый интерес к словам Пафнутия Львовича: смелость, с которой он вступился за собачьи права, импонировала людям.
- Это точно,- поддержала его сухонькая старушка.- Это ведь что ж такое нацепють? Ни стыда, ни совести...
- Много ты понимаешь, старая карга,- вежливо возразила ей Зинаида Ивановна.- Ну что зенки-то повылупили,- обратилась она следом к присутствующим.- Пеньюаров не видели, что ли?!
Зрители молчали. Старушка нашла, видимо, ответ вполне содержательным и от дальнейшей полемики решила воздержаться. Лишь Лада, до сей поры действительно, наверное не видевшая пеньюаров, вдруг обратилась мордочкой к Зинаиде Ивановне и возбужденно с надрывом залаяла.
- Я тебе погавкаю, я тебе побрешу, я тебе врежу щас по сусалам! -
неожиданно бурно среагировала на собачье возмущение Зинаида Ивановна. Ей неожиданно до глубины души стало обидно, что вот тут, на родной ее улице, на глазах людей, которые имели возможность наблюдать ее уже с десяток лет,какая-то Моська, вовсе не имеющая какой-либо прописки,осмеливается беззастенчиво облаивать ее.
Не ожидавший агрессии, Пафнутий Львович попятился и ... столкнулся с запыхавшейся Феклой Макаровной.Решительно отодвинув его в сторону, она обратилась прямо к достойной женщине:
- Отдай, милая, на что тебе саван-то мой?
- Что?! - пискнула в ответ Зинаида Ивановна.
 - Саван, говорю, верни. На тебе взамен! - И Фекла Макаровна извлекла на свет божий полученное в прачечной изделие. Неожиданно в круг действующих лиц ворвались два дюжих санитара. Они бросились на Зинаиду Ивановну, ловко скрутили ей руки и потащили в машину.
- Стойте, куды вы ее? - Вцепилась сбоку в саван Фекла Макаровна,- отдайте, это мое!
- Что "мое"? - торопливо спросил молодой врач.
- Саван, мой саван! - исступленно вскричала Фекла Макаровна.
- Эту тоже,- скомандовал врач. Санитары, затолкав в машину Зинаиду Ивановну, бросились к Фекле Макаровне. Но справиться с ней оказалось непросто: она мужественно защищалась. Один из санитаров,сбитый с ногударом ее кулака, отполз в сторону, второй - крутился вокруг, выбирая удобную позицию для атаки.
- Ты с бабулей справиться не можешь, что ли? - кричал врач,благоразумно держась поодаль.- Петя, Володя, хватайте же ее...
- Без смирительной не взять... - резюмировал Петя. Вдруг его взгляд упал на нечто, полученное в прачечной и валявшееся как бы без дела под ногами. Он бросился к этому и через мгновение держал требуемое в руках.
- Молодец, Петя! - крикнул врач.
Тигром зарычав, бросился Петя в атаку. Фекла Макаровна отчаянно сопротивлялась насилию.
И здесь возник совершивший круг и потерявший ориентацию в пространстве Малявин. Душа его, изнывавшая стыдом малодушия, жаждала подвига человеколюбия и самоутверждения в глазах общественности. Петя полетел в кусты. Но в этот момент Володя, до того тихо лежавший, дернул Малявина за ногу и поверг его на землю. Петя бросился сверху и квалифицированно облачил Малявина в смирительную рубашку, лишив его возможности аргументировать свое несогласие.
 - Готов,- сказал он, поднимаясь.
Между тем, оставшаяся без медицинского попечения Фекла Макаровна пробралась к машине, в которой ожидала своей участи Зинаида Ивановна, проникла внутрь и попыталась ее раздеть. Зинаида Ивановна вырвалась, оставив в руках старушки часть погребального обряда, и попыталась скрыться в подъезде. Однако ей этого не удалось: настигнутая Феклой Макаровной на пороге квартиры, она была разоблачена. Фекла Макаровна, обретшая наконец дорогой ей предмет, попыталась было скрыться, но...
Путь ее вновь скрестился с путем следовавшего домой Пафнутия Львовича. И здесь произошло нечто вовсе удивительное.
- Пафнутий, ты это, что ли? - вопросила замершая, несмотря на психиатрическую опасность, Фекла Макаровна, ибо встретила она при столь драматических обстоятельствах того, кого ни при каких обстоятельствах на этом свете встретить уж вовсе не рассчитывала...
- Э-э-э... - ответил Пафнутий Львович.
- Ты?! Не узнаешь, что ли?
- Отчего ж, как будто признаю. Вы э-э, как... бы... не может быть... м-м-м... Фекла... э-мы...
- Да я это, я... Что ж ты мычишь... Милый ты мой! Где ж ты сорок пять лет пропадал? - Фекла Макаровна бросилась ему на шею. Удивленная и настороженная такой фамильярностью Лада тявкнула,и Фекла Макаровна небрежным жестом отправила ее в кусты.
- Вы уж извините, Феня, времени сейчас нет, потом как-нибудь встретимся, вспомним былое, поговорим... - скороговоркой произнес Пафнутий Львович и полез в кусты с явным намерением последовать за Ладой.
- Нет, постой. Ты ж разве не в лагерях сгинул? Уж не чаяла я, что ты на земле. А ты, значит, моську выгуливаешь?
- Да был я там, был,- сказал Пафнутий Львович и впервые пожалел,что пребывал на Колыме совсем по другую сторону колючей проволоки.
Между тем настроение Феклы Макаровны вдруг переменилось, и она зарыдала:
- Выжил, выжил, сокол мой ясный... Ну уж теперь я тебя не по¬теряю... - И она вцепилась в пиджак вновь обретенного жениха. Пафнутий Львович молчал, видимо подавленный вдруг свалившимся на него неожиданным счастьем. В это-то момент к вновь обретшим друг друга влюбленным подбежали Коля и Катя.Катя обрадовалась:
- Баба Феня, наконец-то мы тебя нашли! Коля, Коля, вот моя бабушка, иди скорей сюда. Смотри, и саван у нее... Баба Феня, ну теперь наконец все в порядке, теперь тебе есть в чем умирать? - ничего не подозревая о совершившейся в судьбе ее родственницы перемене, спросила Катя.
- Ты, Катерина, болтай поменьше,- неожиданно жестко прервала ее восторги Фекла Макаровна. - Ты вот гуляешь со своим молодцом среди ночи, ну и гуляй. Смотри, только чего не нагуляйте, а то мигом к матери отправлю: пусть она внуков нянчит, а на меня не надейся... А это,- взмахнула Фекла Макаровна драгоценным изделием,- мне пока без надобности.- И швырнула его в сторону, прямо в лицо подоспевшего Коли. После чего Фекла Макаровна, крепко держа приобретенное ранее утерянное под руку, последовала мимо оторопевшей произошедшей переменой Кати.
Пораженная событиями, Катя молчала, не находя аргументов. Тем более, что нагулять пока что-нибудь от Коли не представлялось возможным. Но когда парочка скрылась из пределов наблюдения, она обрати¬лась к Коле:
- Что это с ней, а? Что это случилось?
Коля молчал, в то же время изучая приобретение. И чем больше он изучал, тем интереснее ему становилось.
- Катенька! - воскликнул он совершенно невпопад.- Это ж брабантские кружева! Восемнадцатое столетие...
- Ну и что? - резонно вопросила Катя.
- Что?! Да этому же изделию цены нет... Только какая же дрянь его так изорвала?
- Ну и целуйся со своими тряпками,- вдруг зло бросила Катя и,повернувшись, зашагала прочь. Коля поспешил следом, опять не сумев уловить причины смены Катиного настроения. Ох уж эти женщины:где ведь их нам понять! Да и зачем? А?


Петра Малявина, павшего жертвой уважения к старости, отвезли в психиатрическую больницу. Дорогой он страшно ругался и кричал, что никуда не поедет и будет жаловаться в ООН. Наконец врач, уставший уговаривать Малявина, сказал ему, что едут они вовсе не в больницу, а в вытрезвитель. Малявин сразу же успокоился. В приемном отделении он вел себя прилично, но постоянно требовал, чтобы его отвели в душ. В ванну не полез и заявил, что будет мыться только холодной водой.
Через два дня Малявина из больницы выпустили: произошла редкая удача - как раз в эти дни советскую психиатрию на предмет злоупотреблений обследовал известный американский профессор. Они плотно побеседовали с маэстро, и Петр наконец-то смог излить наболевшую душу, поведав ему про все и за все. Профессор уехал в уверенности, что ему наконец-то удалось обнаружить настоящего борца за права человека, Малявин же укрепился в своем прежнем мнении, что капиталисты пить не закусывая вовсе не умеют. Наутро его, не дав даже опохмелиться, без всякой жалости выписали. Впрочем, он чуть было не испортил все дело, попытавшись заплатить штраф.
- Паршивое у вас заведение,- сказал Петр Малявин на прощание. - Нет настоящего уюта, да и компания... так себе... - После слов этих последовал он по адресу прописки, где его уж и вовсе отчаялась ждать верная Зинаида Ивановна.


... Живут они по-прежнему: когда дружно, когда не очень, но больше уж Зинаида Ивановна заморскими изобретениями не балуется, не экспериментирует: какой ни есть муж, а все ж не псих, у других ведь и такого нет, и иногда с ним можно не только о несправедливом устройстве родного завода говорить. В отношении же прочего Зинаида Ивановна пошла национально проверенным и надежным путем, и там, где не удалось взять качеством, взяла она количеством: есть у нее не то два, не то три друга с родного производства и из дома напротив, которые с успехом скрашивают Малявинскую несостоятельность...
Узнав о фатальном вреде неопытности, повлекшей за собой утерю авангардной роли, мы теперь должны узнать - хотя бы из плюрализма -  о несомненной ее пользе, составляющей с вредом то самое единство сущего, суть которого и состоит во взгляде с той или с другой стороны.
Ведь Коля не имел ни малейшего подозрения, что произошло что-то не то, или, вернее, не произошло того, что требовалось! Катя, девочка скромная, не поставила его в известность ни сразу, ни впоследствии: ей и в голову не могло прийти, что ощущения Коли, не соответствуют ее даже и приблизительно и что конфуз, произошедший во время их первого интима, есть для Коли вещь в себе!
Сам же Николай в сексологии был подкован изрядно, но совершенно теоретически - как выпускник кулинарного училища в приготовлении перепелов с трюфелями - а потому считал  вполне искренне себя первопроходцем! И в чем-то он был прав! Как и Колумб, умерший в убеждении, что Америка - это Индия, но с другой стороны.
И то сказать: субъективно ведь Колумб нисколько не пострадал oт того, что кто-то побывал в Америке раньше его. Поговаривают, что он этого либо не знал, либо знать и не собирался! Великий был, что ни говори про него через пятьсот лет, человек!
Подобного рода белые пятна истории успешно сохраняли покой немалого количества людей. И молодое поколение, надеюсь, уразумеет, сколь пагубна реализация мечты об истине. Тут уж одно из двух. Как у электрона со скоростью и местонахождением: когда знаем одно, то не знаем другого и наоборот.
Ну, узнай Коля вместе с Колумбом правду? Да что им с того? Америку-то не закроешь, хотя бы того кому и хотелось для грядущего торжества истины... Катеньку в девичество не вернешь...

Да и кому какое дело? Слава Богу, всевидящее прокурорское око не в состоянии пока смотреть за каждой постелью, бдя за неукоснительным соблюдением идейной чистоты интима. В остальном же и душ помогает.  Что же касается Коли и Кати, то они уже помирились, хотя, как оказалось, и не ссорились. Надеемся также, что дальнейший служебный рост приведет Игоря Андреевича в такие высокие сферы, что общение его с молодежью сократится.
И это разумно! Потому что чем меньше практической работы будет выполнять Игорь Андреевич, тем решаемей станет для нас дефицитная проблема, затронувшая своим перепончатым крылом даже ненавязчивую службу ритуальных услуг.Теперь-то мы знаем, что ажиотаж вызвало изделие уникальное, высокохудожественное, вовсе не ранжируемое ширпотребом. И, как нам сообщили аж оттуда, дефицита в торговле сиими ритуальными предметами народного потребления нет. Напротив, саванов сегодня выпускается значительно больше и москвичам да и гостям гостеприимной столицы не следует проявлять беспокойства: хватит на всех. И качество их вполне соответствует достигнутому мировому уровню, и если б не бюрократические препоны, их вполне можно было поставлять на экспорт! Цена ж щадящая, как на детские вещи, что обеспечивается практикой дотаций из бюджета.

Все во имя и даже кому-то во благо! Это при тотальном сталинизме хоронили кого попало и в чем попало. Теперь - другое. Дошла-таки гуманизация и до похоронных бюро. Очередь стоит за демократизацией...

г. Москва. Ноябрь1976- ноябрь 1989 гг.