Герой. Воинам-афганцам посвящается

25 декабря 1979 года Советские войска вошли в Афганистан.

Г Е Р О Й

Синицын, несмотря на невзрачную фамилию, маленький рост, и так полюбившиеся Алёнке бездонно-синие глаза, был неробкого десятка. Уже через три месяца службы в Афганистане, попав в засаду, проявил чудеса мужества, героизма, храбрости и смекалки, бесшумно и незаметно, как уж, прополз между камнями под носом у духов, внезапно напал на них с тыла, наделал шороху, полтора десятка уложил на месте, остальных обратил в бегство, чем спас от верной смерти командира и пятерых солдат, за что получил Золотую Звезду Героя Советского Союза.

Но и после этого Синицын не успокоился, продолжал по-прежнему проявлять и мужество, и героизм, и храбрость, и смекалку, не раз участвовал в таких операциях, за которые другим присваивали звание Героя,  но у него уже была одна Золотая Звезда, и командование каждый раз справедливо решало, что надо и других отметить высшей наградой, впрочем, не забывая и Синицына, после каждой удачной операции украшая его грудь  то орденом, то медалью, так что через два года его парадный мундир был увешан наградами, как новогодняя ёлка игрушками, поэтому оставшееся до дембеля время Синицын охотнее посвящал мечтам о том, как он заявится домой Героем, нежели получению новых наград.

Надо сказать, что Синицын был скорее человек дела, чем слова, поэтому особой фантазией его мечты не отличались. Каждый раз они заканчивались одним и тем же: наступал срок, его демобилизовывали, он приезжал в родное село в субботу вечером (поезд проходил через их станцию в 20-00) и неожиданно появлялся в клубе на дискотеке.  В парадной форме, с орденами!  На дискотеке народа бывает мало, сейчас всё больше сидят за телевизорами, но, как только появится Синицын, через час в клубе соберётся всё село. Слух о его прибытии разнесётся мгновенно... 

Первая, разумеется, прибежит Алёнка, повиснет у него на шее, это будет её первая дискотека за два года, потому что, пока он служит, она на дискотеки не ходит, ждёт его! С другой стороны повиснет сестрёнка, которая вот уже два года пишет ему письма через день, именно из них Синицын знает обо всех новостях, будто он и не уезжал из села... Ну, мать присеменит, начнёт причитать, что прежде не зашёл домой... Отец будет держать форс, сначала крепко, по-мужски, пожмёт руку, потом не выдержит, обнимет, расслабится, может даже пустит слезу, но тутже отстранит от себя, и с гордостью скажет: «Весь в меня!»

С войны отец привёз три ордена и пять медалей, любил рассказывать, что должны были дать Героя, но где-то наверху перепутали бумаги,  Золотую Звезду дали другому. Синицын не верил, что могли перепутать, но не мешал отцу рассказывать про «разгильдяев штабистов, не нюхавших пороху»... Ну, и все селяне будут трогать ордена, медали, расспрашивать... В общем, дискотеку он сорвёт, и до утра будет рассказывать о своих подвигах, отвечать на вопросы: всё-таки, грудь его украшают два ордена, четыре медали и Золотая Звезда Героя, хочешь - не хочешь, нравится тебе или нет, но чтобы удовлетворить любопытство односельчан, семь историй он  должен рассказать.

Синицын знал, что рассказчик он никудышный, в школе по сочинению были одни тройки, поэтому тщательно готовился, репетировал подробные отчёты о подвигах, ну, разумеется, каждый раз приукрашивая их всё сильнее и сильнее, и хотя из пятнадцати духов было убито только четверо, остальные ранены, или просто напуганы, но, поскольку их добили подоспевшие бойцы, и в донесении указали пятнадцать, Синицын всем так и говорил - пятнадцать, а в своих ночных репетициях довёл их количество даже до сорока... Потом, правда, решил, что могут не поверить, и снизошёл опять до пятнадцати, но, хорошо взвесив все обстоятельства будущей гражданской жизни и, сделав поправку на тот интерес, который будут проявлять к героям-афганцам необстрелянные штатские лица, решил остановиться на более, по его мнению, достоверном числе - двадцать шесть, чтобы было не меньше, чем Бакинских комиссаров... Разумеется, вместе с ранеными.

Он сомневался, что разрешат говорить о том, что раненых добивали, и решил на эту тему не распространяться.  Тем более что среди добитых были старики, женщины, и дети. Хотя замполит на каждом занятии приводил примеры, как гибли наши ребята по глупости: то старик выхватил из-за пояса нож, и зарезал двух сопровождавших его солдат, то женщина извлекла из своих тряпок «Калаша», и уложила одной очередью пятерых ребят, то ребёнок взорвал гранату в окружении наших бойцов, то закутанная с ног до головы в национальные одежды афганка оказалась бандитом, и погибли три молоденьких новобранца, а о том, что духи притворяются ранеными или убитыми, а потом вдруг оживают, выхватывают из рук солдат оружие, их же этим оружием убивают, примеров сотни, но Синицыну подобного видеть не приходилось, и он считал, что говорить об этом не следует. Помимо храбрости, главной чертой его характера была честность, и он решил говорить только о виденных им фактах... Ну, не беда, если они будут чуть-чуть приукрашены...

Так Синицын разрабатывал сценарии всех подвигов и видел, как односельчане сидят вокруг него с открытыми ртами.  А для тех, кто будет сомневаться в его способностях, кто считает, что получить орден - раз плюнуть, у него приготовлен ещё один сюрприз. Он пойдёт в колхоз трактористом,  и через год, максимум через два, получит Золотую Звезду Героя Социалистического Труда!

В общем, к демобилизации Синицын подготовился основательно, и если его что и смущало, так это несоответствие названий Героев: Советского Союза и Социалистического Труда. То, что Герой Советского Союза не имеет никакого отношения к Герою Социалистического Труда, это ясно, как день. Но Герой Социалистического Труда разве не Советского Союза? Может лучше назвать Герой Труда и Герой Войны? Так в Афгане вроде и не война вовсе... Но об этом Синицын решил подумать после того, как получит Звезду Героя Социалистического Труда. Тогда он и выскажет свои сомнения.

А пока Синицын с четырьмя солдатами сидел в засаде в ожидании БТРа, который с минуты на минуту должен привезти смену... Знакомый, не раз слышанный, переходящий с высокого тона на низкий свист поднял с места ребят, бросил в укрытие.  Синицын пропустил вперёд новобранцев, так как считал себя заговорённым от смерти, и это его спасло: снаряд угодил прямо в окоп. Прибывшая смена погрузила в бронетранспортёр полуживого Синицына и ящик из-под снарядов с останками четырёх его сослуживцев...

Три месяца Синицын продолжал витать в своих мечтах: возвращался домой в орденах, ощущал на себе восхищённые взгляды сельчан, сжимал в объятиях Алёнку, мощным трактором пахал колхозную землю - пока к нему не вернулось сознание. И тут всё в один момент рухнуло: правая сторона парализована, нога ампутирована, позвоночник повреждён, рука не работает, речь нарушена, зрение на грани сумерек, память утрачена почти полностью. Он лежал, как сноп сена на колхозном поле, и разница между ними была только в том, что сноп шевелился от ветра, а в палату ветер не залетал, Синицына не шевелил, и ему приходилось полдня ждать санитара, чтобы тот перевернул его на другой бок...

В течение дня это было единственным желанием Синицына, и занимало все его мысли. По крайней мере, другие мысли его в это время не посещали. Зато ночью, во время глубокого сна, к Синицыну возвращалось сознание, и тогда он вновь переживал радость встречи с родными, близкими, с Алёнкой, а однажды, даже присутствовал на вручении ему Золотой Звезды Героя Труда... Но, просыпаясь, Синицын ничего этого не помнил, и мирно довольствовался трёхразовым больничным питанием и переворачиванием его с боку на бок...

Но крепкий организм Синицына и тут взял верх над недугами, и постепенно к нему начали возвращаться сознание, память, слух и, мало помалу, физические силы. Но вместе с выздоровлением для Синицына начались самые трудные дни его жизни. Его радужные мечты были поглощены физическими страданиями и душевными муками, и теперь он с горечью думал о том, что все его подвиги ничто по сравнению с сегодняшними трудностями. За ранение его даже к награде не представили, не за что было: никакого геройства он не совершил, а то, что пропустил вперёд молодых солдат, спасло ему жизнь и лишь усугубляло его страдания.

В довершение всех неприятностей, на момент ранения он был уже демобилизован, в списках части не значился, а на задание его отправили с молодыми как опытного бойца, и дежурный по части даже не удосужился сделать об этом запись. Командир части списал Синицына вместе с четырьмя погибшими солдатами, родным отправили запаянный цинковый гроб, и Синицына никто не искал.  Между тем в верхах было принято решение о выводе Советских войск из Афганистана.  Получилось так, что и вся Афганская война, и подвиги Синицына, и его ранение стали какой-то чудовищной нелепицей.

Синицына, как безнадёжного, перевели в третьесортный госпиталь в Таджикистане, где он в течение долгих последующих лет учился говорить, читать, писать, а затем и ходить на протезе вместо ноги, и с костылём. Правая рука осталась висеть, как тряпка, и даже пальцами он не мог пошевелить.

К тому времени, когда Синицын почувствовал себя способным отправиться в путь, в стране произошли большие перемены.  Вспыхнула, как метеорит, и также погасла перестройка... Распался некогда нерушимый Союз... Присутствие (слово-то какое, думал Синицын) Советских войск в Афганистане осудили. Об Афганистане не то, чтобы не говорили, но и гордиться Афганцами уже не гордились, старались о них скромно умалчивать. В общем, въезда в родное село на белом коне у Синицына не получилось. Он прибыл не в субботу, и не вечером, а во вторник, и ночью, даже расписание поездов изменила перестройка! Его парадный мундир в госпитале пропал, он был облачён в серые поношенные брюки и линялую гимнастёрку, поверх которой накинут старый таджикский халат...

Мать Синицына умерла спустя три месяца после его похорон, сестрёнка вышла замуж, уехала в другой город, теперь уже находящийся за границей. Синицына встретил седой, как лунь, помешавшийся от смерти сына отец, долго не хотел его признавать, и только тогда, когда они заканчивали вторую бутылку, он согласился с тем, что перед ним его сын, обнимал и долго целовал его, приговаривая: «Вот теперь признал... Пьёшь точно так, как я!» Рассказывать ему о своих подвигах было бесполезно, он мало что понимал. Но, всё-таки, он сумел объяснить сыну, что Алёнка вышла замуж за колхозного тракториста...

В среду Синицын весь день приводил в порядок свои мысли и комнату, а в четверг отправился в военкомат. Война и госпиталь так изменили Синицына, что его никто не мог узнать... А, может, не хотел... Ничем не отличался от остальных и военком. Он развернул принесенный Синицыным чудом сохранившийся свёрток, внимательно просмотрел его содержимое, несколько раз перечитал документы, позвенел орденами и медалями, попробовал на зуб Золотую Звезду, бесстрашно глянул в глаза Синицыну, и спросил:
- Где ты это взял?

Синицын не понял вопроса и начал рассказывать, за что он получил Золотую Звезду, но лейтенант, по возрасту не отличающийся от Синицына, грубо прервал его:
- Эти басни ты будешь рассказывать своей бабушке! А мне скажи, как к тебе попали ордена и документы Героя Советского Союза Синицына!
- Это мои ордена...
- Это ордена Героя Советского Союза Синицына, павшего смертью храбрых при выполнении своего интернационального долга...
- Пошёл ты, знаешь куда! - прервал его Синицын и хотел забрать свои ордена, но они лежали справа от него, и пока он развернулся, чтобы дотянуться до них левой рукой, лейтенант смахнул их в ящик стола.
- Ты со мною шутки не шути, - он взял чистый лист бумаги и начал писать, вслух повторяя написанное. - Изъято у гражданина... Фамилия? - Он взглянул на Синицына.
- Синицын моя фамилия... Там написано.  Сержант Синицын.
- У гражданина, называющего себя Синицыным... Золотая Звезда... ордена... медали...  документы...
- Документы - поправил его Синицын, сделав ударение на «е».
-  Можете быть свободны... Это, - он указал на ордена, - мы передадим по инстанции.
- Ты, петух! Ты хоть раз слышал звук выстрела, свист пули, разрыв снаряда? - рванулся к нему Синицын, но не смог встать со стула: костыль валялся на полу, рукой взяться было не за что, он только скрипел зубами, и метал искры налившимися кровью глазами.
- За оскорбление ты мне ответишь по всей строгости. А сейчас пошёл вон, ханыга! - и лейтенант вытолкал его за дверь.

Синицын хотел призвать в свидетели отца, но не стал унижаться перед этим необстрелянным лейтенантом. Да и что можно требовать от ничего не понимающего старика?

На следующий день, голодный и злой, Синицын отправился в областной центр. Выданные в госпитале на проезд деньги закончились, у больного отца тоже ничего не было. Одна надежда на военкомат. Он был в доармейском костюме с короткими рукавами, и в брюках выше щиколоток, без документов, и упорно называл себя Героем Советского Союза Синицыным. В области знали о подвигах Синицына, на его могилу водили школьников и ветеранов в день Победы над Германией, и опошлять имя Героя Синицына не позволили. Ни к какому военкому он не попал, и чем больше он убеждал, тем меньше ему верили. Ночевать он остался на ступеньках военкомата, но, поскольку это была пятница, ему пришлось ждать и субботу, и воскресенье.

В понедельник утром Синицын бросился с костылём на проходившего мимо него майора,  тогда на него обратили внимание: связали, поскольку наручники надевать было некуда, и отправили в милицию. На его счастье, в милиции дежурила миловидная молоденькая девушка, которая, по всей форме, но вежливо и тактично допросила Синицына, составила протокол, и поместила в камеру предварительного задержания, где его накормили. К его удивлению, обитатели камеры поверили Синицыну на слово что он Герой Афгана, и с удовольствием и вниманием слушали его рассказы о подвигах.

Синицын воспрянул духом. Но таджикский госпиталь, в котором несколько лет пролежал Синицын, сгорел вместе с архивом в междоусобной борьбе одних таджиков с другими таджиками, и запрос милиции ничего не дал. А полоумный отец, то ли по своей воле, то ли по указке обиженного Синицыным лейтенанта, от сына отказался. Рассказ Синицына о том, что ордена у него изъяли в военкомате,  так же, как и остальные его рассказы о героических подвигах,  ни на кого впечатления не произвёли. Но Синицына отпустили ввиду отсутствия состава преступления.

Миловидная девушка, выдавая  ему справку, подтверждающую утерю документов, приятно улыбалась:
- Я сделала для вас всё, что могла. Даже больше! Ну, поставьте себя на моё место. Паспорта у вас нет, свою фамилию вы не называете...
- Синицын я, Синицын!
- Отец вас не признаёт, вот его показания в письменном виде, заверенные в милиции... А вот рапорт военкома о том, что никаких орденов он у вас не изымал.
- Я убью его за это!
- Майора вы уже пытались избить... Но он дело не возбудил. Вас можно задержать и за бродяжничество, и за хулиганство, и за подлог документов. Но я вас отпускаю. Успокойтесь, поезжайте к родным. Не позорьте честное имя Героя Советского Союза Синицына.
- Да отец-то меня признал!
- Он невменяемый. А вы этим воспользовались, напоили его, неужели вам не стыдно?
- Я Синицын! Тот самый! Произошла ошибка. Меня не убили. Я много лет лежал в госпитале, без сознания.
- Как вы узнали, что тот госпиталь сгорел?
- Я вижу, вы добрая... Давайте я вам расскажу подробно о всех своих подвигах, о наградах... Я помню всех командиров, всех солдат, с которыми воевал. А вы сделаете запрос в Афганистан.
- Вы такой храбрый потому, что в Афганистане уже нет ни одного нашего солдата. И ваши показания никто не может ни подтвердить, ни опровергнуть. Вы и госпиталь назвали, которого, знали, уже нет.

Расстроенный Синицын вернулся в село. Отец двери ему не открыл. С трудом он похромал к дому своей невесты. Радостная, счастливая Алёна не стала его слушать, в дом не пустила: по селу уже разнёсся слух, что какой-то самозванец именует себя Синицыным... А её муж вылез из-под трактора, вытер от масла руки газетой, закурил, предложил сигарету Синицыну, и посоветовал сходить на кладбище, посмотреть на место, где похоронен настоящий Синицын:
- Алёнка долго плакала, но жизнь продолжается, она успокоилась, мы поженились, но на могилку ходим, содержим её в порядке.
 
Синицын хотел, было, рассказать Алёнке несколько эпизодов из доармейской жизни, таких, о которых знали только он и она, но, во-первых, решил не делать этого при  муже, а во-вторых, вдруг понял, что не нужен ни Алёнке, ни отцу, ни этому родному селу, уже давно его похоронившему, перестрадавшему его смерть, и свыкшемуся с нею...

Долго сидел Синицын у мраморного надгробия на своей могиле, любовался выгравированной юношеской фотографией и, дотемна, думал горькую думу.  Он так увлёкся красотой монумента, что даже не обратил внимания на скромный крестик, возвышающийся над могилой матери рядом с мраморной стелой.  Когда на кладбище опустились сумерки и в тёмном небе замерцали звёзды, Синицын успокоился. На душе стало непривычно легко. А когда из космоса опустилась чёрная ночная мгла, вместе со всей землёй она обволокла душу Синицына, и наполнила её приятной, тихой радостью.

Он почувствовал, что ему никуда не надо идти, никому ничего не надо доказывать, ничего не надо просить.  Он, наконец, понял, что смерть помогла ему произвести полный расчёт со всеми: он никому ничего не должен, и ему никто ничего не должен... Но это уже получается полный расчёт с жизнью! Впервые за много лет Синицын почувствовал себя счастливым. Он неплохо прожил свою жизнь, чёрт побери! Воевал, заслужил награды, геройски погиб, с честью похоронен. Не каждому дано испытать такое. А то, что он жив, и сидит сейчас на своей могиле - это какая-то досадная ошибка, нелепица, ирония судьбы. Люди свыклись с его смертью, его воскрешение из мёртвых только нарушит нормальный ход их жизни. Сам Иисус Христос воскрес, и ему не поверили! Так стоит ли ему воскресать? Ведь ему здесь никто ничего не должен...

Нет, должен!  Этот колхоз должен Синицыну Золотую Звезду Героя, которую не сегодня, так завтра, получит соперник, муж его Алёнки... Ну, уж нет! Этого допустить нельзя.  Если не мне, то и не ему...

К дому Алёнки Синицын подошёл в полночь. Трактор всё ещё стоял у калитки. Его Алёна... Его трактор... Его Звезда... Он вырвал бензопровод, дождался, когда солярка, залив двигатель, полилась на землю, поджёг газету, и бросил под трактор. Когда огонь начал лизать двигатель, похромал прочь. Шёл медленно и долго, пока не уткнулся в забор колхозного гаража. Оглянулся, увидел у Алёнкиного дома столб огня, суетящихся людей, и весело рассмеялся. «Фигу тебе, а не Героя, - подумал Синицын, но тутже другая мысль завладела им. - Он же может пересесть на другой трактор, и стать Героем!»

Так подумал Синицын, и решил сжечь все колхозные трактора. Проделав с ними аналогичные операции, он окольными путями поковылял в село. Первый трактор уже догорел, Синицын с радостью увидел, что люди теперь суетятся вокруг колхозного гаража, над которым взметнулось несколько высоких факелов. «Не быть тебе Героем, не быть!» - пританцовывал на одной ноге Синицын, помогая себе костылём.

Но оставалась ещё Алёнка... Конечно, она намеренно его не узнала. Зачем он ей такой, безногий, безрукий, да ещё в придачу - мёртвый... За калекой нужен уход, да уход, а к мёртвому достаточно сходить один раз в год на могилку, чтобы люди видели, какая она добродетельная! 

Синицын громко расхохотался.  Воспользовавшись тем, что все были на пожаре у гаража, никем не замеченный,  подошёл к её дому. Вокруг - никого. Тишина. Все спасают колхозные трактора.  «Как я их гоняю из конца в конец по селу, - подумал Синицын, - и, главное, на меня никаких подозрений.  Как хорошо быть мёртвым!  В сто раз лучше, чем живым», - рассмеялся Синицын.

Он зашёл за дом, где под стеной лежали заготовленные на зиму дрова,  развёл небольшой костёр. Дрова весело вспыхнули, и быстро разгорелись. «Не прав был Кикабидзе, говоря, что костру разгораться не хочется, - подумал Синицын. - Вон как очень даже хочется!» Он погрел у костра руки, злорадно усмехнувшись, похромал прочь от посёлка, от Алёнки, от отца, от могилы матери,  венчанной скромным деревянным крестиком, от своей могилы, украшенной мраморным надгробием с высокой стелой. 

Ему даже оглядываться не пришлось, чтобы полюбоваться плодами своего труда: сзади него возвышался огромный столб огня, кругом было светло, как днём, и только перед Синицыным простиралась расширяющаяся до огромных размеров, качающаяся в такт хромоте, полоса  тени, уводящая его в бесконечное пространство небытия.
Перестройка   http://www.proza.ru/2010/01/10/1174