Записки Афганистанца К 30-летию ввода войск в ДРА

  Сокращённый вариант.

Фрагменты воспоминаний напечатаны в журнале "Сибирский край" (выпуск 12).

На фото наш первый комбат Маркин Николай Кузьмич (фото приблизительно 70-ых годов).    



                27 декабря 2009 г. исполняется 30 лет со дня ввода СССР войск в ДРА
(отрывки из повести)
    
   «Афганистанцем» меня стал называть мой дядя Владислав Игоревич, когда я возвратился со службы из ДРА. Как я очутился в той стране, как служил – об этом мои записки.
О вводе Советским Союзом ограниченного контингента войск в ДРА было объявлено в конце декабря 1979-го года. В то время я после окончания «учебки» войск связи служил в Свердловске. И здесь, на Урале, казалось, что Афганистан находится в недосягаемой дали.
   Помню, стояли крепкие морозы, а нам приходилось допоздна вкалывать на строительстве боксов для автомобилей. Ещё в «учебке» я больше морально, чем физически устал от нескончаемых строительных работ. Мы и на занятия толком не ходили. Постоянно нас увозили за город, где велось строительство на объекте нашей воинской части. Так мы и учились: стали неплохими малярами, штукатурами… Кто кем. А вот свою воинскую специальность мастера по ремонту радиостанций я так и не освоил, хотя в моём военном билете стоит оценка «отлично» за окончание учебного подразделения. Экзамены все сдал на «отлично». А сдавали очень интересно: сказал несколько слов по билету – получи высшую оценку. Такая же оценка автоматически выставлялась отсутствующим на экзамене по причине несения службы в наряде. Это считалось святым и вместо того, чтобы проэкзаменовать бойцов в другой день, им заочно ставили самую высокую оценку. В общем, армейская показуха коснулась всех с первых дней. Но должен заметить, что нас ещё неплохо обучили маршировать. Строевой подготовке времени уделялось достаточно. У нас ведь нередко проводились строевые смотры, на которых присутствовало высшее военное руководство Уральского военного округа.
Я надеялся, что вся эта стройка и муштра прекратятся с окончанием учебного подразделения. Да не тут-то было. Для дальнейшего прохождения службы я был направлен в один из военных городков Свердловска. Муштра там присутствовала символически, зато строительством пришлось заниматься ещё больше.   
   При всем моем уважении к строительным войскам призывался я не в них и совсем иначе видел свою службу. А на новом месте службы мы работали до позднего вечера. Всё строили, строили…
   Одно развлечение было у нас – утренние разводы, проводимые командиром батальона майором Лебедем (не Александром Ивановичем, однофамильцем). Народ стоит перед комбатом, а тот, как артист разговорного жанра, что-нибудь говорит. Говорил он по делу, но в такой необычной форме. Вот, например, увидел он накануне, что солдат ремонтировал автомобиль, лёжа под ним. А автомобиль стоял на домкратах, и находиться под ним без дополнительной страховки категорически запрещено. Вот как рассказал об этом комбат дурашливым голосом: «Я наклонился к тому солдатику и спрашиваю: «Ты бабушку щупал? Нет, говорит, не приходилось. Так что же ты тогда под машину залез? А как рухнет она с домкратов на тебя, что я твоим родителям тогда скажу? Как же так, вы совсем не бережёте себя. Ведь такие молоденькие. Никто почти ещё и женщин-то, значит… Эх, вы».
Так нам комбат разъяснял необходимость соблюдения техники безопасности, а под бабушкой в своей речи он имел в виду девушку. Это он так шутил.

     Вообще, я заметил, наш комбат часто оперировал тем, что беречь себя надо прежде всего потому, что многие ещё не познали женской ласки в полном объёме.
Однажды я видел, как комбат обратился к офицеру-финансисту: «Тебе сейчас в морду дать или потом? Ты почему двум офицерам жалованье задерживаешь?» Нас, несколько солдат, подошло к комбату, и кто-то сказал: «И нам деньги не выдали». Тогда майор говорит финансисту: «Ну вот, видишь? Мы сейчас тебя с этими солдатами так измолотим». Говорил он без злобы, но твёрдо. 
Вот и в начале января 1980-го года мы днём строили, а вечером нередко разгружали машины со щебнем или песком. В очередной раз после ужина, сбрасывая щебёнку из кузова автомобиля, я услышал, что кто-то зовёт меня. Оказалось, это прибежал из казармы мой командир отделения Вовка Акеньшин. Я спрыгнул на землю и спросил сержанта:
- Что случилось, Володя?
- Нас с тобой срочно в штаб вызывают.
- А зачем? - спросил я уже на бегу.
- Похоже, в Афганистан направят.

   Несколько дней назад было объявлено о вводе Советским Союзом войск в Демократическую Республику Афганистан для оказания интернациональной помощи афганскому народу. Что это за помощь и так ли уж она нужна афганцам – об этом мы тогда не задумывались.

    Я на секунду остановился от нахлынувшей на меня радости. "Неужели конец проклятой стройке? - подумалось мне. - Неужели я получу в руки оружие, а не лопату? Только бы Вовка ничего не перепутал. Только бы попасть в Афганистан".
    Такие мысли  тогда посетили меня. 
    Тем же вечером несколько машин с бойцами из нашей дивизии было перевезено в некий населенный пункт, в другую воинскую часть, где нас с неделю укомплектовывали. Выражалось это в проведении ежедневных смотров начальством. Если у кого-то что-то из обмундирования выглядело не очень новым, такая вещь немедленно заменялась. Все же за границу едем.
    
    В день отъезда в дальние края нас привезли в свою дивизию. Там состоялся краткий митинг, после которого колонна машин направилась к поезду. Помню, что какая-то старушка, глядя нам вслед, осеняла нас крестным знаменем. Меня тогда это удивило: не на войну же едем, а для оказания помощи…
    
    В обычные пассажирские вагоны спецпоезда нас посадили вдали от города, и мы двинули на восток. Состав направлялся в город Термез, приграничный с Афганистаном. По пути иногда рядом оказывались другие поезда с солдатами. Мы писали на бумажках, откуда едем и прикладывали листки к стеклу. Таким же образом получали ответ. В ДРА ехали солдаты со всего Союза и даже из наших зарубежных групп войск. На станциях, где приходилось останавливаться для пополнения припасов, нас загоняли на дальние пути, и объявляли как туристический поезд. Это всех веселило.
С интересом мы наблюдали, как зима исчезает на глазах. Снега за окном становилось всё меньше. Затем он пропал совсем.

    Прибыли в Термез. У вокзала в ожидании транспорта, который должен был нас доставить на место временной стоянки, познакомились с военнослужащими, вызванными для переподготовки, так называемыми «партизанами». Они возвращались из Афганистана. Это были жители близлежащих республик. Их призвали на период постепенного ввода войск. Сразу ведь невозможно ввести регулярные части в необходимом количестве. От «партизан» мы и узнали, что в ДРА полным ходом идёт война. Много потерь с нашей стороны. Помню, как один из «партизан», усатый мужчина, задумчиво произнес, глядя на нас: «Можно сказать, вам просто не повезло, ребята».
А в средствах массовой информации боевые действия по-прежнему называли интернациональной помощью.
В Термезе мы расположились в производственных помещениях воинской части, ушедшей в Афганистан. Казармы заняли до нас. На следующий день нашу часть, сформированную на период следования поездом, выстроили на плацу и прибывшие из ДРА «покупатели» (офицеры боевых частей) стали отбирать для себя солдат.

    Я был зачислен в соответствии со своей воинской специальностью в ремонтно-восстановительный батальон (рембат). Представителем батальона, в который определили меня, был капитан Ключник. У него было лицо не высыпающегося человека. Капитан сообщил, как только настанет лётная погода, так нас и переместят в Афганистан.
Семь дней мы ждали, пока просветлеет небо. Жили в тех же неприспособленных для этой цели помещениях. Благо, у каждого имелись с собой матрас, подушка и одеяло. Всё это было брошено на бетонный пол. Спали, естественно, не раздеваясь. А днём мы оставались практически предоставленными самим себе. Нет, утром и вечером перекличка личного состава производилась. Некоторых даже забирали на работы, а остальные шатались по территории части и окрестностям. Наш капитан, ранее служивший в Термезе, только предупредил, чтобы далеко не заходили. Можно попасть в неприятную ситуацию. В лучшем случае патруль заберёт на «губу» (гауптвахту), в худшем – есть шанс лишиться жизни уже здесь: русских солдат в этих краях не жалуют. Но в это мало верилось. Мы тогда и слыхом не слыхивали о национализме и мусульманском экстремизме в нашей стране. Знали лишь про интернационализм и к словам капитана отнеслись скептически. А зря. Один солдатик из батальона был обнаружен мёртвым на окраине Термеза. Сколько-то человек попадало на гауптвахту, но их быстро отпускали, узнав, куда они следуют в ближайшие дни.
Из того времени запомнилось, что вино (обыкновенная «Чашма») на родине изготовителя стоило заметно дешевле, а вкус имело не хуже, чем у марочного.
В воздухе витал дух анархизма…
    
     Воину, отбывающему в ДРА, перед вылетом вручали патроны для снаряжения 4-х автоматных магазинов и 2 гранаты. Оружие у каждого было при себе. Когда настал наш черед отправляться за кордон, бойцы получили патронов только на 2 магазина. Гранат не дали совсем. С боеприпасами начались перебои.
Часть батальона вылетела в Афганистан в один день, остальные (я в их числе) – на следующий. Наш «Антей» приземлился в Баграме. Солдаты высыпали на лётное поле, а самолёт был тут же заполнен «партизанами», отлетавшими домой. Ох, и радовались они, что и понятно. Нам же предстояло еще на автомобилях добираться до своей части под Кабул. Это, если мне не изменяет память, километров 60-80 пути.

    К месту дислокации прибыли благополучно уже затемно. С удивлением смотрели на небо, расчерчиваемое трассирующими пулями и сигнальными ракетами. Батальон выстроили полным составом и объявили шокирующую весть. Оказалось, что наш комбат, узнав, что мы  по какой-то причине сели в Баграмском аэропорту, а не в Кабуле, поехал нам навстречу со своим водителем-«партизаном» на «уазике». В дороге автомобиль обстреляли басмачи (именно так первоначально называли душманов) и комбат погиб,  получив несколько пуль в голову. Его водитель, сам раненый, видя, что командиру ничем не помочь, схватил его и свой автоматы и сумел укрыться недалеко от дороги. Оттуда  наблюдал, как четверо бородачей подошли к машине, посмотрели на тело комбата и ушли. Говорили, что комбат был строгий, но справедливый человек. Его уважали. Звали его Маркин Николай Кузьмич.

     Обязанности командира батальона какое-то время исполнял начальник штаба майор Полищук. Добрый такой, суетливый дядька. На военного мало похож. Кажется, он в армию пришёл из запаса. Полищук всегда прицеплял к автомату диск от пулемёта Калашникова. Туда патронов входит больше, чем в два обычных магазина. Очень удобно.

     Проходя службу в Афганистане, мы считались ограниченным контингентом, а не группой войск. Тем не менее, некоторые солдаты втихаря делали себе татуировки с буквами «ГСВА» (группа советских войск в Афганистане), обижаясь на слово «контингент». Помню, как эту аббревиатуру придумывал боец Славка по прозвищу Сява, а потом выколол её себе на фоне пейзажа с горами. Пейзаж красовался  на предплечье Сявы.
     А вот один молодой лейтенант, Стас Кулешов, балующийся сочинением собственных песен, называл себя «афганским иностранцем». Например, в его песне, сочинённой  в летний период обострения желудочных расстройств, имелся такой куплет:

Я в палатку иду, меня гонят друзья,
Уходи, мол, подальше зас...нец.
А куда я пойду, в ДРА я служу,
Я афганский теперь иностранец.

    Через 4 месяца службы в Афгане нам доставили обычные металлические кровати. Валяться на них после нар казалось блаженством. Но вот какой парадокс. Первые ночи на этих койках никто не мог уснуть. А на нарах, остававшихся в караульной палатке, спалось за милую душу.
Батальон был полностью укомплектован прапорщиками, а поначалу их было, помнится, не более двух человек. Это ведь сверхсрочники и за кордон, как нам объясняли, они ехали добровольно.
В нашей небольшой роте появилось четверо прапоров. Один из них по фамилии Мошняга был назначен старшиной роты. Ещё трое – Пьянков, Зыков и Дубянский стали командирами взводов.

    Анатолий Пьянков, самый старший по возрасту в батальоне вскоре получил уважительное прозвище – Дед. Да и как было его не уважать, если это был опытный и внимательный к солдату человек. Он чаще других прапорщиков ходил в рейды, потому что на него полагались. А молодые прапора рвались на боевые действия, но их не всегда брали. Дед был опытный специалист-ремонтник. Мог быстро устранить неисправность у любой машины в боевой обстановке.
Дедушка наш увлекался сочинением безобидных эпиграмм на сослуживцев. О себе он написал так:
                Куча лома и станков –
                Это прапорщик Пьянков.

Я однажды помог Деду в его творчестве. Как-то вечером, сидя с солдатами в палатке и читая свои эпиграммы, Пьянков сказал:
- Про всех сочинил, а про Сократа не могу ничего срифмовать.
Сократ – так звали одного прапорщика в батальоне. Он прибыл из Ташкента и всех удивил своим древним именем. В Ташкенте Сократ работал на авиационном заводе, а в Афган завербоваться его заставила жена по его же рассказам. Послала его за «длинным рублём». Сократ был сугубо гражданским человеком. Командовать солдатами толком не мог. Любил потрепаться с ними о том, о сём. Поэтому, узнав, что Дед не может сочинить про Сократа эпиграмму, я вспомнил сократовские привычки и экспромтом выдал:
               
                Пи…ол и демократ –
                Это прапорщик Сократ.

В палатке наступила короткая пауза, после чего раздался дружный хохот. Дед тоже засмеялся, но мне показалось, что ему стало немного досадно оттого, что он не смог сочинить что-то подобное про Сократа. Наверное, он подходил к поэтическому процессу более творчески.
Заметной личностью был наш старшина Мошняга. Он знал множество всяческих шуток-прибауток. Любимой его приговоркой было «аля франсе пи…дохен шварц». И чего только он не обозначал этой фразой. А ещё Мошняга знал множество матерных частушек и нередко исполнял их перед солдатами. Зайдёт, например, в роту в добром расположении духа и запоёт с порога:
               
                Поезд к станции подходит,
                На путях сидит медведь.
                Помогите ради бога
                Ему валенок надеть.

Мошняга, конечно, выражался более конкретно: указывал, куда именно надеть тот валенок.
Уже после дембеля я узнал, что старшину тяжело ранили в Баграме, но жив курилка, и дай Бог ему всего. Мы его любили за  непосредственный характер и весёлый нрав, хотя он при случае становился суровым, если того требовала обстановка.

     Тёмной летней ночью, несли мы службу вдвоём с солдатом Валерой на подступах к части. Слышим, что кто-то (на слух не менее двух человек), крадучись, ходит где-то рядом. Ничего не видно, но слышимость отличная. Шёпотом договорились, что когда обнаружим неизвестных «гостей» – сразу же бросимся на них. Но, видимо, опытные люди кружили у поста. Они, скорее всего, сами искали часовых, чтобы напасть, а, может, хотели что-нибудь упереть со склада.
«Игра в прятки» нам надоела и мы, услыхав очередные шорохи вблизи, заранее сговорившись, одновременно вскочили на ноги, передёрнули затворы, и с криками: «Стой, стрелять буду!» -  бросились в темноту. Слышим, – кто-то убегает. Открывать огонь? Но по кому? И осветительных ракет у нас, как назло, не имелось. Тут мой напарник как-то торопливо говорит: «Я пойду, подниму наших. Пусть свет врубят», - и сразу же исчезает. Я остаюсь один, не зная, что делать дальше. Наверное, Валерка оказался умнее меня, но ведь мы договаривались, что вместе станем преследовать неизвестных и невидимых людей. Испугался он, что ли, и под благовидным предлогом смылся? Я продолжал один грозно покрикивать в темноту, когда сзади меня вспыхнула автомобильная лампа вроде небольшого прожектора, и стала обшаривать местность вокруг. Луч, в конце концов, остановился на  мне. Я, оказавшись в таком идиотском положении, только и смог, что взмахнуть рукой, вроде объясняя: «Я – свой. Не стреляйте». И, похоже, вовремя. Потом Толя Симонов мне рассказал, что по тревоге, поднятой Валеркой, он занял свой окоп, а когда мой силуэт попал в луч света, он успел поймать его на мушку пулемёта. «Хорошо, что ты подал знак, - сказал Толя. - А то я вижу – человек с автоматом стоит…»

    Прибежал лейтенант Иванов с группой бойцов. Стали прочёсывать местность. Я спрыгнул в овраг, уходящий в сторону Кабула. Вдалеке различил непонятный звук. Офицер, стоящий наверху, тоже обратил на это внимание и велел дать  очередь в ту сторону. С досады, что не удалось захватить нарушителей и со злости на Валеру, я разрядил свой автомат в темноту.

    Конечно, было полнейшей глупостью открыто идти на противника, не видя его. И хорошо, что он поспешил «сделать ноги». А если бы по нам выстрелили? Толку-то от такой бесшабашности. Неопытные мы были тогда, а что-то дерзкое совершить хотелось. Вот объяснение нашему броску в ночи. Но уж если рванули вдвоём, то и отпрыгивать в сторону никто не имел права. На пулю – так на пулю, а уговора, что кто-то из нас побежит за помощью, не было.
Валерка, когда уже всё затихло, помню, неловко улыбаясь, сказал: «Хорошо всё-таки, что я вовремя сориентировался и убежал за подмогой. А то бы неизвестно, как могло получиться». Ещё и в заслугу себе ставит, подумал я тогда, но говорить Валере ничего не стал. Позже у меня с ним, опять же в ночном дозоре, произошла стычка. Валерка на посту беспечно залез в «таблетку» – бронированную санитарную машину – и улёгся на место для  раненого. Удобное такое место. «Ты оборзел, что ли?» - спросил я и велел Валере вылезти из машины. «Да чего ты дёргаешься? Ложись вон на другой лежак». - «А кто охранять будет? Хочешь, чтобы спящую роту вырезали?» «Не желаешь – дело твоё, а мне и здесь неплохо», - нагло заявил солдат и демонстративно повернулся ко мне задом». Этого я не вытерпел и за ремень сдёрнул его с лежанки. Тут же залез в машину и начал выталкивать Валерку оттуда. Мы сцепились. Валерка повалил меня на спину и стал душить. Очень удобная у меня была позиция, чтобы ударить его коленкой между ног. Однако я понимал, что могу серьёзно травмировать мужскую принадлежность Валеры, которая могла ему пригодиться в будущем (почти по Высоцкому – «Бить человека по лицу (в нашем случае по другому месту) я с детства не могу»). Мы продолжали бороться. Наконец, оба устали, отпустили друг друга и, молча, лежали на полу «таблетки», тяжело дыша. Потом вылезли наружу, и, не разговаривая между собой, пошли по назначенному нам для охраны участку.

     Осенью 1980-го года батальон перевооружили новыми автоматами АК-74. Старые АКМ мы основательно вычистили и упаковали в те же ящики, в которых пришло новое оружие. Нам сказали, что отслужившие в Афгане автоматы поедут в Африку.
У новых автоматов были маленькие пульки калибра 5,45. Нам не терпелось пострелять из этого оружия. Говорили, что у него совершенно нет отдачи. Мы с нетерпением ждали, когда нас повезут на пристрелку оружия. А лейтенант Мальцев из другой роты взял с собой несколько бойцов, цинк патронов и поехал с подчинёнными на автомобиле «ГАЗ-66» пострелять без разрешения комбата. Наши военные уехали подальше от части, и где-то на открытой местности установили мишени. Открыли по ним огонь и тут же кто-то начал стрелять по ним самим. Все залегли под грузовик – единственное укрытие в той ситуации. Автомобиль тут же изрешетили пули. Солдаты лежали под ним, а на них текло масло, бензин… Патронов у бойцов было достаточно, вот только никто не захватил с собой положенные 4 магазина. Не хотелось таскаться с ними, вот и взяли только по рожку к автомату. Стали отстреливаться. Одни стреляли, другие набивали магазины патронами и подавали товарищам. Надо было прорваться к дороге, по которой то и дело сновали наши бронемашины. К дороге рванул сам Мальцев, видимо, чтобы не рисковать жизнями солдат. Он добежал до разбитого дома, забежал за угол и неожиданно увидел перед собой нескольких душманов. Духи тоже не ожидали этой встречи. Наш лейтенант оказался расторопнее и в упор расстрелял в душманов весь магазин. Говорил, что завалил пятерых человек. Бегом вернулся обратно. Снова зарядил автомат. Со второго раза ему удалось добежать до дороги и остановить там БМД (боевая машина десанта) с десантниками. Машина двинулась на духов. Вооружены они были старыми советскими автоматами ППШ, которыми, кстати, в какой-то мере вооружали афганскую армию. Кое-кто имел АК-74. С потёртыми прикладами. Видно, оружие нередко использовалось.
Десантники, бывалые вояки, хотели уничтожить всех духов. Всё равно многих задержанных афганцы отпускали. Пленные всегда передавались афганской армии. Одних и тех же вооружённых людей наши солдаты отлавливали неоднократно. По инициативе старшего лейтенанта, оставшейся в живых группе басмачей, предложили сдаться в плен. Те бросили оружие на землю и подняли руки вверх. 
Захваченные душманы могли как-то оправдать действия офицера. Не помогло. Мальцева перевели в наказание в пехоту. Я позже встречал его в Баграме с новыми подчинёнными. Лейтенант выглядел хорошо. Как сложилась его дальнейшая судьба, мне неизвестно.
 
    Наступило 31 декабря 1980-го года. Мы готовились к встрече 1981-го, дембельского для меня года. Спиртного не было. Накануне командованием батальона проводились мощнейшие шмоны, и было сказано: если кто попадётся в пьяном виде на Новый год – немедленно будет отправлен на «губу». Гауптвахта не столь страшила, но пить «под одеялом» тоже никому не хотелось. Вот мы и решили на этот раз ограничиться чайком, коли уж начальство так «рексовало».
Но не чаем единым жив солдат. Это я к тому, что нами были запасены осветительные ракеты для новогоднего салюта. Однако до полуночи оставалось ещё несколько часов, а руки уже чесались: так хотелось «салютнуть». И мы не удержались. Я, Виталька Монастырский и ещё пара солдат зашли за палатку и по команде выпустили в воздух ракеты. Небо озарилось разноцветными огоньками, но тут же раздался голос из темноты:
- Кто это сигналит, мать вашу?!

    Мы разбежались. Кажется, пронесло. Но не тут-то было. Комбат приказал построить батальон и начал пытать: кто пускал ракеты? Да разве мы бы сознались? Ищи дураков. Но вот наш ротный, химик-дегозатор как-никак, оказался сообразительней. Он велел всем солдатам роты вытянуть вперёд руки и, не спеша, начал обнюхивать их, как таможенный пёс. Мы поняли: сейчас учует запах пороха от выпущенных ракет и определит, кто это салютовал.
Тогда Монастырский неожиданно обратился к командиру роты:
- Товарищ старший лейтенант, это я запускал ракеты.
Ротный не стал «закладывать» Виталия комбату, а когда всех распустили, спросил:
- А зачем ты это сделал, ведь запрещено?
- Извините, но у моего брата сегодня день рождения, вот я и решил в его честь устроить маленький фейерверк.
- Ладно, после праздника разберёмся, - сказал ротный и ушёл к себе.

    Потом наступил Новый год по местному времени и, несмотря на запрет, в ночное небо со всех сторон полетели ракеты и трассирующие пули. Стреляли с территорий всех частей, расположенных поблизости. Бойцы нашего батальона повыскакивали из палаток и смотрели на просветлевшее небо, разукрашенное пиротехническими звёздочками и трассами пуль. Увидели, как неизвестный нам мастер-пулемётчик, настоящий художник, трассерами нарисовал на небе цифру «81». Кто-то закричал: «Дембель давай!» Тут уж не выдержали и мы и стали запускать в высоту ракеты, не обращая внимания на присутствующих рядом офицеров и самого комбата. Тот только и делал, что бегал от одного «ракетчика» к другому, а потом махнул на это дело рукой и вместе со всеми смотрел в небо.
После полуночи объявили отбой, и мы улеглись на кровати, но не спали.

    Когда Новый год наступил по московскому времени, салют повторился. Это было что-то невероятное. Стрельба из всех видов оружия, исключая артиллерию, продолжалась минут сорок, а от выпущенных осветительных ракет стало светло, как днём. Затем мы услышали громыхание крупнокалиберного пулемёта с БТРа, стоящего у общежития командного состава. Поняли, что кто-то из наших командиров здорово перебрал, если уж решился на такое. Подумали лишь: не прошёлся бы он с пьяных глаз по солдатским  палаткам.
Минут через десять в палатку ввалился наш ротный. Таким пьяным я его никогда не видел. Мы все сделали вид, что крепко спим, а старлей присел на кровать Витальки и сказал заплетающимся языком:
- Боец Монастырский!
Виталик хотел подняться, но ротный жестом остановил его и продолжил:
- Монастырский, - выговорить Виталькину фамилию командиру роты удалось с трудом. - Почему ты сегодня пускал ракеты, когда был приказ не делать оного?!
- Чего не делать? - не сообразил Виталик.
- О-но-го, - по слогам повторил ротный.
- А-а, - протянул Монастырский, - оного…- и всё-таки присел на кровати рядом со старшим лейтенантом.
Я лежал на соседней койке, укрывшись с головой, и смех распирал меня, а Виталька начал оправдываться перед ротным:
- Товарищ старший лейтенант, ведь я уже объяснял вам, что сегодня у моего брата день рождения. Ну, понимаете, совпало с Новым годом?
- Я понимаю, ну и что?
- Но ведь у моего родного брата, - не знал, как ещё убедить пьяного ротного Виталик. - Ему 20 лет исполнилось.
- Ну и что? Девятого ноября, Монаст… Монастырский,  моей родной дочери… - ротный громко выдохнул из себя воздух и повторил: - … моей родной (это слово комроты выделил голосом) дочери исполнилось 4 года… Тьфу ты – 5 лет! Но я же не пришёл в роту и не стал хреначить по вам из автомата.
- Ну и сравнение вы нашли, товарищ старший лейтенант, - зевнул Виталик и улыбнулся.
Тут я не выдержал и расхохотался. Засмеялись и другие, не уснувшие солдаты, а ротный поднялся с кровати и сказал:
- Прекратить неуместный хохот, - после чего покинул палатку.

    Наказывать Витальку, взявшего на себя вину за запуск ракет, командир роты не стал. Незлопамятный он был человек. Он даже в день рождения собственной дочери не стал на радостях долбить по нам из автомата, как неожиданно выяснилось.
Так мы встретили 1981-ый год. До приказа об увольнении из рядов Советской Армии призывникам весны 1979-го оставалось около трёх месяцев…