День Татьяны Мученицы

День Татьяны Мученицы

У большого города всегда есть предместья. Пограничья, где скапливается все то, что стремится к городу и все то, что город исторгает из себя. Очень большой город Москва окружен пустырями, свалками и прочими неудобьями,  среди которых обитают вороны, брошенные собаки и бомжи. Есть немало и крыс, но они себя к маргиналам не причисляют: как коренной народ, они не знают мест прекрасней, чем помойка, и  недолюбливают вынужденных мигрантов, справедливо сомневаясь в искренности чувств. Но всех вместе их объединяет не только временное место жительства, не только сходство способов борьбы за существование, но и общее внезаконное и бесправное положение.  Город старается не замечать их, как хорошая хозяйка не обращает внимания на дурной мусоропровод на лестнице и его непременных обитателей - мышей и тараканов, которых беспощадно истребляет в своей квартире. Город в упор не видит своей неотъемлемой части, потому что не хочет видеть ее. По негласному уговору как бы не замечают преступивших черту,  среди которых немало и настоящих преступников, милиция и прочие карающие длани нынешнего режима. Обитающие здесь хищники слишком мелки для серьезной охоты. Им дозволяется жить у свалок и умирать на вонючем тряпье, потому что общественное их призрение не по карману строящему капитализм обществу.
Парии великих реформ, хоть практически и не размножаются, в то же время становятся все многочисленнее: их ряды, убывающие в зимние холода, ширятся за счет вливания   в них все новых и новых слоев обновляемого общества, ставших ненужными русских суверенных республик, населения голодающих поселков и городков, лишенного работы и разом выброшенного из жизни, пропивающей последнее деревни.    Их отличает  взгляд бездомной собаки, ждущей подачки и рассчитывающей на пинок, вонь годами нестираной одежды, серые, больные, бесцветные лица. Выползая порой в поисках пропитания на улицы, они вызывают страх и отвращение тех, кому еще удается вопреки всем стараниям правительства,  держаться на плаву.
Здесь проходит черта, отделяющая не город от предместья, не больных от здоровых, не сытых от голодных, а обреченных от еще не утративших надежду.
...Захламленный овраг справа от шоссе.    Через обглоданные кусты березы (так и хочется сказать "карликовой", потому что в нормальные деревья здесь, на удобренной железом и всякой дрянью почве, она не развивается), рано распустившейся этой странно жаркой весной, по тропинке,  среди человечьего и собачьего дерьма, вправо,- свалены бетонные блоки, из которых когда-то и что-то собирались строить. В рост человека лежащая на боку секция подземного коллектора. В ней - ящик из-под помидор на-попа, на нем - крошащийся кусок ДСП,  еще два ящика вокруг - боком. В глубине берлоги, у глухой, примкнутой бетонным блоком стенки - промасленная, торчащая серо-желтыми клочьями телогрейка, куски грязных рваных одеял... Быть может, там еще что-то есть. Какие-то куски картона.
А вот,  проснувшись, выползает на свет божий и хозяйка вневедомственной квартиры - Танька.  Женщина молодая, почти девица, если ее отмыть, приодеть хоть на рынке Коньково, вставить передние зубы, выправить сломанный нос и избавить от странного выражения перекошенного нервной гримасой лица, вполне симпатичная.
- Танька,  сука,- крикнул Лысый Вася  (Вообще-то его зовут здесь
по-другому, но мы лишены возможности часто повторять его непечатное
имя. Пусть уж будет Вася).- Ты где была?
- А чё?
- А не чё. Пива будешь?
- Не. Не пью я.
- Ну и дура.
- Не лезь, козел старый,  к молодухе,- вступила в разговор сифилитичка Люська, женщина опытная и перетертая жизнью до почти полной потери половых признаков.- Дай мне лучше.  Ты ж знаешь, что она у нас трезвенница.
- Ага. И девственница. Как Жанна Дарк...
- Да тебе-то что? У тебя ж от политуры, как у чернобыльца, на
десятый день стоит.
- На тебя и резиновый не встанет...
Началась вялая ругань. При этом Лысый Вася имел более сильные аргументы в виде бутылки пива, отхлебнуть из которой очень хотелось Люське.  Но при этом он ставил ей такие условия, что сделка казалась ей неравноправной.
- Тебя, козла, доить до вечера,- с матом выразила свои сомнения Люська.
- Ну его, гада, - вмешалась слушавшая все это Танька. - На, возьми у меня штуку и пять стекляшек. Сдашь или продашь кому - на пиво хватит.
- Ну Танька, ну графиня,- обрадовалась Люська, - тут не только пиво отломится. - И ее сердце наполнилось искренней благодарностью к Таньке.
- Ты спала, что ли?
- Вроде того.
- Ну?
- Опять видела.
- И снова мужик?
- Да по-другому не бывает.  Теперь в казино была. Играла. Круглая такая, крутится. И стол с разноцветными квадратиками.
- Рулетка,  дура,- решил блеснуть эрудицией Лысый Вася.
- Выиграла? - проявила живой интерес Люська.
- Ага. Только не могу теперь объяснить - сколько. Помню, что
немного.
- А потом?
- Потом в длинную такую машину села и меня домой повезли.
- К жене?
- Домой говорю. А никакой жены я не видела.
- Ты ж говорила, что есть жена.
- Вроде есть, только ее как бы и нет. Я не пойму.  Она чужая
мне, что ли. И вроде бы у нее на самом деле кто-то есть...
- А у тебя?
- Были тоже. Только я об этом помню, когда я - он. А так их
тоже почему-то нет.
- А что ж ты дома делаешь?
- В бассейне плаваю, по телефону разговариваю. «Сейчас, говорю, придержите, потом, как дам сигнал - выбрасывайте. И ждите. Ухо востро. А как дам другой - всю сеть на рога и скупайте быстро, пусть ползет, на это внимания обращать не надо».
- Это ты, наверное, водкой спекулируешь, - глубокомысленно
заметил Лысый Вася, успевший уже опорожнить бутылку.
- А еще чего? - решила поддержать угасающий разговор Люська.
- С мужиками какими-то коньяк пила. Серьезные такие, и слова все
непонятные говорили, не то ругали кого-то, не то смеялись.  Там-то
я хорошо понимала, над кем.
- Ну хоть чего-то ты запомнила?
- Запомнила. Говорили, что надо брать власть, пока валяется
и наводить порядок.
- Ну?
- Мужики соглашались. Только, говорят, денег много надо.
- А ты?
- Говорю: найдем сколько надо...
- Ух ты, - решила закончить разговор Люська. - Небось и закусь
была что надо.
- Нормальная. Икорочка, балычок, фрукты.
- И мужики. Тебе, Танька, теперь в кино ходить не надо. И
вообще...
- Да я ж сама-то не женщина. На что они мне?
Лысый Вася презрительно плюнул:
- Сдвинутая ты, вот что.  Запутаешься с тобой.  Ты с мужиками
никак, вот тебе и мерещится, что сама мужиком стала.  Скажи, Люська?
- Точно. У нас на зоне таких сколько хочешь было.  Бабы - но
они как мужики. Коблы называются.
- Придурки вы, - вдруг разозлилась Танька. - Это я во сне
мужчина. Да и по девкам там тоже не хожу. Все работаю или книги
читаю...
Лысый Вася заржал, открыв желтые, съеденные почти до корней зубы:
- А дети от соседа...
Танька неожиданно серьезно обрезала:
- Дочка - от меня. Может быть чего раньше и было. Но это до
того, как я стала жить там...
- А сюда, как на курорт, оттягиваться возвращаться, - вступил в беседу подошедший Бульба - рябоватый, помятый, пегий какой-то мужичок неопределенного возраста, одетый во что-тo  cepoe и очень грязное. Вместе с ним подошел Библиотекарь - старый бомж с холщовым мешком, в котором вечно что-то позвякивало, в неизменном демисезонном полупальто и до-нельзя засаленной кроличьей ушанке. Он зычно гаркнул:
- Ну я вас, паскуды!  Мать вашу так и через забор. Пошли вон,
пока я вас по говну не размазал.
- Ишь,  дед,- засмеялся Бульба, - сам к девке клеит.
- А ну вас, козлы,- сказала Танька и направилась в кусты.  «Гы-ы... - дружно заржали мужики.  Библиотекарь опять громко выругался: - Мать вашу. От импортной жратвы с помойки жеребуете?
- Весна,- почесал причинное место Бульба.
- Ну?!  - с интересом посмотрел на него Лысый Вася.
- Вши, гады, звереют,- пояснил Бульба. - А мыли меня в распределителе аж прошлой веской.
- Тьфу,- плюнул в сердцах Библиотекарь, - даже слушать противно.  Засранцы.
- А ты-то кто? – окрысился Лысый Вася. -   От тебя деколоном несет? От твоей вони вошь дохнет. А Танька твоя, графиня, под каким грузовиком не лежала...  Нашлась недотрога:  лишний раз раком не поставишь...
- Я тебе поставлю! – гаркнул Библиотекарь.- Я тебя хоть
лет на двадцать старше, а так уделаю, что в морге не примут. Не
лезь к Таньке, она и так стукнутая. Мученица.
- Все мы стукнутые. Все мыкаемся. Однако в банкиров даже по ночам не превращаемся,- сказал Лысый Вася. - И она, если баба, то и должна быть бабой, а не хрен знает чем.
- Вот как бы тебе, как сдохнешь, не побывать хрен знает чем.
Смотри, козел. Посидишь на цепи в подвале, как Танька. Все попробуешь и так и эдак, и порознь и вместе. И паяльник, и электричество, и прутья железные. Там и постоишь, и посидишь, и полежишь вволю...
- Во ворон раскаркался,- оборвал его Бульба. - Мы, что ли, те дальнобойщики, что ее психопатам за полсотни баксов продали?
...Сергей Петрович жил с каждым годом все лучше. Впрочем, ему,
вхожему по отцу и жене в верха тайных канцелярии, и при прежней власти
не пришлось бы считать пятаки до получки. Но все же развернуться по-настоящему удалось только теперь. И это был не только подмосковный особняк-замок в четыре этажа и 800 метров, не только вышколенная прислуга и бритоголовая охрана, не «Майбах» с тонированными стеклами, не элитарный клуб и вилла в Испании, не...  да что перечислять! На такие деньги, которыми он теперь ворочал, можно было бы еще и не так жить. Главное было - власть. Власть - сила, и упоение этой силой.
И тем нелепее были странные сны и странная память о том, чего не было и никогда не могло быть в его жизни. Сны, с некоторых пор регулярно посещавшие его, были не просто снами, а чужой и до жути реальной жизнью. Нелепой и невероятной, полной какого-то страшного прошлого, и ужасной в своем настоящем. Свалки, помойки, грязь, холод, чьи-то звериные лица, пьянь, блевотина. К нему приставали.
Сергей Петрович поморщился, как от зубной боли, и его длинноногая секретарша   
бросила на него испуганный взгляд. Он вообще казался ей довольно странным. Исполняя лишь канцелярские обязанности, Ира не без основания считала свое положение не слишком прочным. Внешностью ее бог не обидел, ногами тоже, и Сергей Петрович, мужчина в самой поре и находящийся в неладах с женой,  был ей непонятен,  почему-то не пытаясь перейти к интиму. А непонятное всегда пугает.
Впрочем, Сергей Петрович и сам бы не смог объяснить, что с ним происходит.  Он даже побывал у известного и очень дорогого врача. И теперь временами с ужасом вспоминал бестолковый, полный каких-то странных намеков разговор. Разговор двух неглупых людей, в котором каждый старался не называть вещи своими именами. Но, в общем, Сергей Петрович понял, что доктор зачислил его как минимум в гомосексуалисты.

И чем больше Сергей Петрович уверял его, что хотя иногда и ощущает себя женщиной, или бывает ею, или помнит, как был ею, или еще черт знает что, но к мужчинам не испытывает не только тяги, но даже наоборот, испытывает стойкое отвращение, тем яснее он понимал, что лишь накручивает на свою, вдруг ставшей ненормальной,  сексуальную ориентацию фрейдистские комплексы. И модный доктор, потративший на него чуть ли не два часа и выписавший с десяток рецептов, похоже к концу беседы стал подозревать его не только в скрытом гомосексуализме, но и в каких-то иных извращениях. Или вообще решил, что имеет дело с прогрессирующей шизофренией. И вот это-то, непроизнесенное слово-диагноз, висевшее в воздухе, испугало Сергея Петровича на самом деле.
После посещения врача он стал контролировать каждый свой шаг, каждую мысль, опасаясь найти в них признаки развивающейся болезни и совершенно нелогично надеясь предотвратить ее. С другой стороны, что-то заставляло его сомневаться в реальности психического заболевания. Это была жуткая реальность того, что он видел и в чем участвовал в своей другой,  похожей до наоборот на эту, жизни.
В дневное время ему удавалось без особого труда сохранять непрерывность: переговоры,  деловые встречи, ждущие подписи бумаги – все требовало концентрации внимания. И лишь случайно память о том, чего не было, всплывала, минуя кричащий «не может быть» разум.
Доктор говорил о нервном перенапряжении, о тревожном и неопределенном времени. И это было действительно так. Но он, вероятно, думал, что Сергей Петрович просто боится, что придется отвечать за все, что отберут деньги и власть. А Сергей Петрович, понимая, что это может случиться, почему-то не боялся. Вернее, не слишком переживал, что потеряет деньги.
Это было очень странное, какое-то двойственное ощущение:  получив в распоряжение все, он все чаще понимал, что не получил ничего. Ничего такого, о чем бы очень жалел, если бы вдруг потерял. Роскошь начинала казаться постыдной, окружающие - фальшивыми и продажными, и все вместе, все - зыбким и ненадежным.  Таким же сном, как те, из-за которых он приходил к врачу.
Он командовал финансовыми и товарными потокам, назначал и увольнял высших чиновников, правил законы, определял, кому и сколько дать, что-то решал, согласовывал,- и вдруг ощущал нереальность этого. И в голове вдруг звучала странная фраза: "Как крысы в незапертой кладовке." И тогда нереальность, в которой он участвовал, становилась столь же позорной, как те реальные сны, в которых он собирал отбросы вместе с крысами. Как какое-то мерзкое прошлое, которое он даже во сне не решался вспомнить.
А обстановка была действительно тревожная. Уж кто-кто, а Сергей Петрович хорошо знал об этом. Если даже те, кого подчивали подсиропленной телекашкой, догадывались о реальном положении вещей. И мерзко становилось ощущать себя одной из крыс. А недавно он как-то пронзительно почувствовал, что он другой, что у него, в отличие крысиной стаи, нет и не будет другой родины, куда он сможет уехать, когда загадят и растащат эту. Он вдруг понял, что не сбежит и бежать ему некуда, потому что там ему, лично ему, жизни не будет просто потому, что не будет.  Без рациональных объяснений. Что он не умеет делить родину на первосортную и второсортную. У него она одна.  Как мать и отец. Как совесть, которую не купить ни на какие баксы. И еще он как-то смутно начинал понимать, что он - не только он, но и еще кто-то. И этот кто-то останется здесь, и, оставшись,  оставит его, куда бы Сергей Петрович ни уехал.
Но все это были неясные ощущения. А мир, реальный или нереальный, рушился вокруг. Сергей Петрович был одним из немногих, кто не только знал, как надо действовать, но и мог это делать.  Как ни странно,  этому в немалой степени помогало ощущение зыбкости окружающего бытия. Помогало и то, что ничего, даже себя, не боялся потерять. К нему то тут, то там стали обращаться.  С намеками или прямо. Влиятельные люди, которые думали так же.  Люди, имевшие деньги и власть, которую они как будто давали, но не ощущавшие в себе силы, чтобы удержать ее. Они приходили к нему за тем, чего у него как раз и не было: за стабильностью и определенностью, и уходили в твердой уверенности, что нащупали наконец твердую опору.
Вчера вечером, в обстановке строгой конфиденциальности,  Сергей Петрович встречался с двумя людьми. Они не имели имен, и разговор этот обошелся Сергею Петровичу в сто тысяч долларов. Но,  в конце концов,  Сергей Петрович и те, кто ждал от  него действий, имели право знать, что  же происходит на самом деле. Ведь масс-медиа и различные службы, как здесь, так и там, бессовестно врали, вдохновенно выполняя условия сговора: власть и деньги в обмен на послушание.
Людям,  с которыми Сергей Петрович пил вечером коньяк,  настоящий французский (как будто бывает другой настоящий!), он верил. Они располагали верной информацией, и они служили стране, хотя и драли за свою службу изрядно.  "Но поймите, мы же не можем идти на содержание к мафии". Он-то как раз это понимал и поэтому, именно поэтому верил профессионалам, знающим себе цену. У них не было необходимости морочить ему голову. Кроме того, он знал их еще по прежней работе,  хотя встречаться и не приходилось.
- Значит, ваши выводы однозначны?
- Девять из десяти, или даже несколько больше.- Лысеющий
плотный человек в сером костюме поставил недопитую рюмку на столик. - Или-или. Беда не в воровстве. В одичании и развале.
- Что вы предлагаете?
- Мы анализируем и даем прогноз, за который отвечаем. Выборы
ничего не изменят и ни от чего не спасут.
- Значит?
- Решать имеющему силу и волю, - заметил серый костюм помоложе.
Сергей Петрович вдруг сморщился, и левую его щеку исказила странная гримаса. Люди в серых пиджаках недоуменно переглянулись.
- Не обращайте внимание, последствия гриппа.- Сергей Петрович
сделал усилие, и ставший неожиданно зыбким его мир вновь затвердел. Какие-то ящики и мат, что-то гадкое на столе растворились ставшей прозрачной тенью.  Он осушил подряд две рюмки. В нос почему-то шибануло сивухой, его неприлично передернуло:  - Что за дрянь!
Его собеседники вновь переглянулись.
- Вы напрасно так волнуетесь.  Нам представляется, что в крайнем,  самом  крайнем случае, вы можете уехать. Только...
- Что "только"?
- Только,- закончил фразу более молодой собеседник. - Вам следует сделать это заранее...
- Карты, значит, бросить?
- Если не хотите рисковать и не можете ничего предпринять, чтобы уменьшить риск.
- Спасибо.  Я подумаю.- Сергей Петрович поднялся, показывая, что беседа закончилась.
Он сам повел "девятку", а Юра, телохранитель, черный пояс, со "стечкиным" под мышкой сидел рядом.
- Юрка, как считаешь, буза будет? Да говори правду, как
думаешь.
- Будет, Сергей Петрович.
- А мне что делать?
- Вам виднее...

- Ага, надо тебя так понимать, что собирать чемоданы...
Юра пожал плечами. Сергей Петрович вдруг разозлился и обматерил влезшего вперед,       слева, чайника.
- На пенсию, значит? В тридцать пять? Да? Клумбы во Флориде окучивать, холить ананасы? Так, да?!
Юра молчал.
- Ты меня вором считаешь?
- Ну что вы. Бизнесменом.
- Не смей врать, Юрка. Если вором за глаза и не называешь, то думаешь. А я не хочу, чтобы про меня так думали. А что брал - так само в руки шло. Не я - так другие... А что, Юрка, если я на эти деньги Россию лечить буду, а? Тоже скажешь: драпай,  да? Без тебя проживем?
- Знаете, Сергей Петрович,- вдруг разоткровенничался Юра,- я вообще-то вас уважаю. Мне почему-то кажется, что вы не из тех...
- Из кого?
- Ну, кто все время по телевизору...
- Ну ты, Юрка, дипломат.- Сергей Петрович вдруг резко повернул влево, на ведущее за город шоссе. - А я и не знал, что у меня такие кадры под боком ходят... Слушай, может ты знаешь, к чему свалки мерещатся?
- Съели чего несвежее...
- Ты скажешь.- Сергей Петрович замолчал, потому что дальше продолжать разговор на эту тему было неудобно. Не посвящать же Юрку в подробности. Тоже решит, что у  него не все дома.
- Слушай, Юр, у тебя тут песни какие-то блатные были. Включи.
Юра ткнул пальцем в кнопку. Из колонок за спиной раздалось:
"Танька-красавица, со мной останется, пока живу здесь навсегда..." Сергей Петрович вздрогнул и затормозил, чуть не свалив машину в кювет.
- Фу ты,  с головой что-то. Жара, как в июле. Давай кислородом подышим. - Они вышли из машины. Из овражка слева от дороги появились двое серо-грязных мужчин и женщина с лицом пьяницы,  тоже в чем-то грязном и драном. Они с опаской поглядели на "Жигуль".
Сергей Петрович тревожно оглянулся. Он узнавал.
- Эй, - крикнул он, обращаясь к бомжам,- что за место?
- А чё? - спросил приотставший молодой парень в женских скособоченных сапогах. И тут Сергей Петрович, взглянув ему в лицо, в косящие
глаза, понял, что перед ним молодая женщина. Косил левый глаз, и левую щеку дергал нервный тик. Им овладел странный, иррациональный ужас. Ужас от уходящей у него буквально из-под ног почвы, исчезающего, рушащегося мира. Казалось, вдруг закружилась голова и затошнило.  Он почувствовал желание опуститься на землю, прямо в придорожную пыль, но Юра поддержал его и дотащил до машины.
- Кто это? - побелевшими губами спросил Сергей Петрович.
- Да кто ж их знает? Падаль,  бомжи...
- Где она?
- Кто?
- Девушка,  с которой я разговаривал...
- Да я не видел никого, кроме какой-то рвани.  Они куда-то
в кусты шмыгнули.
- Ладно, поехали. Садись за руль, у меня руки трясутся. Может, и правда съел чего-нибудь...
...Люська еле уговорила вылезти из щели между бетонными плитами дрожавшую Таньку.
- Ты что, дура, что ты? - 0на отвела ее к бетонной трубе и
усадила на ящик.
- Ой, ик, мать их... ик.- Танька тряслась и дергалась, и дергалась в нервном тике ее левая щека, и смотрел куда-то вовсе в сторону глаз.
- Одного из тех, что ли, встретила? - спросила Люська.
- Не, нет.  Сама не знаю. Страшно, ик. Не знаю.  Мужик странный. Он на меня смотрит - я на него. И все стало сыпаться...
- Как "сыпаться"?
- Ну исчезать я стала. Вроде как умирать, как тогда в подвале, когда они проверяли, что прочнее - мои кости или арматура.
- А, ну я и говорю, припадок у тебя. Напомнило что-то...
- Нет же,  дура. Что я припадков, что ли, не знаю? По-другому. А мужик точно знакомый, только я его не в этой жизни видела...
- В какой еще? У тебя чердак-то не поехал от майской жары?
- Ну  дура.  Я ж рассказывала, что еще в другом месте живу. Богато.  Стой.- Танька от волнения даже встала.- Стой, вспомнила. Ай!  - И она опять села.
- Ну, что, что?
- Это я приезжала!
- Ты? - Люська растерялась, не зная, как реагировать. – Так там два мужика были.
- Не знаю я, как это может быть. Только я себя со стороны видела.  И его лицо знаю:  в зеркале, когда бреюсь.
- Ну,  брейся,  брейся,- согласно кивнула Люська, решив с ней не спорить.- Только ведь ты говорила, что на длинной машине с темными стеклами ездишь, а этот на "Жигуле" приехал.
- Да,- согласилась Танька с этим аргументом.- Но ведь и он на меня уставился. А это чё?
- Чё да чё, ни чё. Понравилась.  Баба ты молодая,  помыть, одеть... Приспичило мужикам, выпили, может. А ты, дура, дернула. Щас бы тыщ сто за ничего заработали...
- Ты дура, как я погляжу. Только таким кобелям за мной на свалку на тачке ездить. Да и не дам. Все равно ко мне больше не попадешь...
С интересом слушавший разговор Бульба заметил:
- Это у тебя крыша чуток поехала. И остальное все поэтому.Ты с водярой попробуй, оно и пойдет... Правда, Лысый? Водяра, она от всего, и, прежде всего, от бабьей психушки лечит...
- Кого лечит,- возразила Люська не очень уверенно.- Она ж
припадочная. Ей, может, чего другого надо...
- Ага,- сказал Бульба, - щипцы такие:  засунешь и раздвигаешь.
- Вот ты себе засунь и раздвигай. Заодно и кончишь,- оборвала его Люська, потому что ей показалось, что Бульба несет что-то обидное для   женщин.- А все-таки,  ты, Танька, дура. Что бы с тебя убыло? Может, у него проблемы, и ему вообще как угодно надо...
- Ты моих фиксов, что ли, не видела? - Танька открыла рот, в котором не хватало двух верхних резцов, а левый клык, почерневший, был наполовину сломан.- Видала, как кобели, вроде этих гадов,- она мотнула головой в сторону Лысого Васи и Бульбы,- изуродовали? И до смерти забили бы, да Бог спас.  Зачем только?!
- Да мы тут при чем?!  - возмутился Бульба,- Сама  влипла,сама с дальнобойщиками колесила...
- Да,  может мне  с очередным папой и его сыночком надо было в деревне оставаться, чтобы они и сами, как хотели, пользовались и под других за поллитра подкладывали?
- Зато теперь Расею повидала, попутешествовала...
- Да кто ж их,  гадов, знал? С виду-то люди. Я ж им все делала, что захотят. И стирала тоже, и готовила. А они меня за пятьдесят зеленых этим сукам продали. За что? Что я им сделала? Своровала, обманула, заразила чем? Что? - Лицо Таньки перекосилось, изо рта потекла слюна, ее начало трясти и она повалилась на бок,  продолжая корчиться.  Она начала несвязно бормотать, кричать и плакать. Подошел,  позвякивая бутылками, Библиотекарь.
- Опять,  что ли? Довели?
- Доведешь ее, - сказал Бульба,  собираясь смотаться, пока не обругали или не дали по шее за что-нибудь.- Психованная и припадочная:  крутого мужика увидела, обалдела, кричит: "это я". Я вот напьюсь или дури накурюсь - так вообще римским папой буду... А что, очень даже просто.
Библиотекарь пытался накрыть Таньку одеялом.
- Ты б с ее принял на земле, так давно бы в святые вышел...
- Ну,  дед, ну уморил. Значит,  эта вонючая сучка, как ты говоришь, вот-вот чудеса творить начнет?!   Ты сам-то чего ее окучиваешь? да она только брать умеет,  а тебе давно уже вставлять надо. Так что чудес не жди... Давай лучше я попробую, за поллитру...
- Я тебе вставлю.- Библиотекарь неожиданно размахнулся и врезал холщовой  сумкой Бульбе по голове. Вовсе не ожидавший от деда такой прыти Бульба покатился в кусты.  Попытавшийся вмешаться Лысый Вася получил по носу и отскочил.  Бульба,  беспощадно матерясь, выполз на четвереньках, но в тот момент, когда он собирался подняться, Люська неожиданно и сильно ударила его по голове пустой водочной бутылкой.  Брызнули осколки стекла и кровь. Бульба на секунду замер, икнул и рухнул ничком в грязь.
- Убила,  сука!- взвыл из кустов Лысый Вася.- Тикаем...
Библиотекарь и Люська, подхватив под руки Таньку,  поспешили
в сторону.  Через полчаса к лежавшему Бульбе подошла рыжая бродячая собака. Походив несколько минут вокруг, она понюхала воздух, подошла вплотную и принялась слизывать кровь, сочившуюся из порезов на голове. Бульба зашевелился, очнувшись от собачьего небескорыстного участия.  Собака, взъерошив шерсть на спине, отскочила в сторону, еще, видимо, не решив, что делать:  ждать или бежать. Бульба застонал и сел. Затем, тронув рукой голову, еще раз громко застонал и начал ругаться.
... Вечером немного пришедший в себя Сергей Петрович окончательно послал к черту свою любовницу, потом имел долгий и бестолковый разговор с женой, дал две тысячи налом горничной и посоветовал ей поискать занятие поприличнее. До часу ночи он сидел в кабинете и что-то писал, потом жег. Во втором часу ночи, позвонил секретарше Ирине, подняв ее с постели на самом интересном месте, и принялся диктовать ей, что необходимо сделать завтра («Уже сегодня»,- недовольно поправила его Ирина) с утра.  Кому позвонить, что сказать, что передать.  После Иры Сергей Петрович поднял с постели и своего заместителя, который,  к счастью, уже почти пришел в форму после крутого загула в Метрополе, и долго с ним разговаривал.
... Танька проснулась рано,  но в окружавший ее мир возвращалась медленно и нехотя. После припадка ей овладело странное спокойствие:  она как бы была одновременно здесь, в своей бетонной берлоге, на вонючей телогрейке, и совсем в другом месте. В то же время она понимала, что на самом-то деле она не здесь и не там, а вообще в этом мире. Но потом это состояние "вообще"  стало ее тревожить. В нем как бы присутствовало нечто угрожающее ее существованию здесь или там. Но возвращаться сюда,  на свалку, в бомжатник, ей не хотелось. Она сделала над собой усилие,  стремясь вернуться в  другую жизнь, до конца ей это не удалось, но отрывочные картины объединились в непрерывные воспоминания. Она вспомнила,что делала, когда лежала здесь в беспамятстве. И поняла, что делала что-то очень важное, совершенно необходимое.
- Оклемалась? - спросила, заглянув внутрь и увидев ее раскрытые глаза, Люська.- Вылезай, перекусим чем.
Танька физически ощутила, как ее дернуло, резко и сильно, и потому показалось, зло. Она села, с ненавистью посмотрев на Люську, которая пальцами ковырялась в консервной банке и отхлебывала из бутылки пиво.- Да иди ты, чего орешь?
- Я ору? Ну ты стерва!  А кто вчера с тобой нянькался? Хоть
бы спасибо сказала...
- А чё было?
- Концерт ты нам показывала. Цирка не надо. А потом я Бульбу за тебя чуть до смерти не зашибла. Вон он, только сейчас за жратвОЙ пошел...
- Ладно,  не дергайся,- Танька присела на землю рядом.- Трудно сюда возвращаться...
- Ты все свое. Не надоело, что ли?
Танька молчала, понимая невозможность объяснить что-либо.
- Опять икорочка, осетринка, бляманже всякие? и....  духами    моют, девок водят, малолетки представления дают...
Танька передернула плечами.- Дура ты. Я дело важное делала...
- Куда ж важнее. Стриптиз смотрела и баксы прихватизированные просаживала...
- Не-а,- сказала Танька,- Я Россию спасать буду, и всех, кто живет тут, и вообще всех.
Люська подавилась пивом.  Откашлявшись, она засмеялась:
- Вот, не даром вчера Библиотекарь говорил, что ты чудеса скоро показывать будешь. Вот и начинаются. Спасение к нам через тебя идет.  Смотри, не сдохни раньше срока,  спасительница, в канаве.
Танька совершенно серьезно ей ответила:
- Тогда беда, даже не знаю, что тогда. Беда будет. А ты зря
злишься. Думаешь,  я просто выпендриваюсь,  да?
- Что ты,  что ты,- засуетилась Люська,- кому ж как не тебе, мученице,  нас спасать.  Вот только войск у тебя маловато. Ну я, конечно, дивизии стою.  Библиотекарь - тот только в министры культуры годится, ну телевидение еще потянет,  брехать-то он горазд. Бульба и Лысый Вася возьмут МВД и КГБ с погранслужбой, и в бою они полка ОМОНА стоят. Глядишь, еще понаберем. А вот ракет и авиации у тебя маловато. Разве что бомжей насобирать, горохом накормить да вокруг Кремля раком расставить? А бл..дей с вокзалов на спецназ бросить, пусть они их к утру ухайдакают так, чтобы ножки не ходили...
- Чё злишься? - спросила Танька.- Не хочешь - не слушай.Сама просила. У меня, может, и нет ничего, здесь. А там у меня все будет.
Люська ушла,  почему-то очень разозлившись. Ее, хоть она в этом и не признавалась, до крайности задела Танька. Задела тем, что в ней угадывалось что-то другое, вести себя и говорить она начинала как-то не так. Уже через час Люська распивала бутылку с Лысым Васей и Бульбой,  со злым смехом рассказывая о Таньке.
- Вот, вошь,- чуть тронул голову,  сразу же отдернув руку, Бульба,- святая в нашей помойке. Давай ее подпоим, а?
- Не будет она, - сказал Лысый Вася.
- А силком?
- Ну да, сблюет,  добро на нее переводить,- решительно отвергла это предложение Люська.
- Вот что, раз она в святые метит,  давай ей дурку пустим, что
сегодня и завтра дни Татьяны-великомученицы...
- Да Татьянин день зимой,- сказал Лысый Вася.
- Ну и что, - загорелась Люська.- Она-то откуда знает? - У нее
ни мать, ни кто богомольными не были.  Я скажу, поздравлю.  Ты скажешь, он,- она кивнула на Бульбу.- Чего еще надо? Отпразднуем, а в пиво ей водяры плеснем. Вот тебе и чудеса будут.
- Да, - сказал Бульба, - а Библиотекарь?
- А деда я пошлю ноль восемь сдавать. Целую гору дам,  скажу,
у Покровского берут. Это он долго гулять будет.
Потом каждый из них, загоревшийся от возможности сделать подлость другому человеку,  бездомному и униженному, как и они, но все же сохранившему возможность быть униженным еще больше, порознь и как бы между делом встречал Таньку и поздравлял ее с Днями святой Татьяны, ее небесной покровительницы,  просил прощения за насмешки и предлагал, во искупление, как следует отметить это событие. Отметить, как люди, прилично,  с мыслями о спасении и душе. Не пить водку, не ругаться, не обзываться.
И  Танька, несмотря на всю нелепость того, что eй говорили, приняла все за чистую монету. Человек,  не способный внутренне на подлость, никогда не влезет до конца в  душу готового предать и продать, никогда не поверит в то, что тот способен сделать это просто так, подчас без серьезных причин. И это тем более странно, что Танька-то нахлебалась всего через край, кто ее только ни обманывал и не предавал.
...Утром у Сергея Петровича был неприятный и странный разговор с женой. Кончилось криками и угрозами. "Не обо мне, о Леночке по¬думай.  Жмот чертов. Я не знаю и не желаю знать, чем ты теперь занимаешься. Хоть все профукай.  Но без моего отца ты бы и трети не сколотил. И поэтому прошу, требую,  заклинаю именем дочери:  переведи хоть сотню лимонов на мой счет,  переведи, пока можешь это сделать!"
Сергей Петрович с трудом выпроводил ее, пообещав крепко подумать и сегодня-завтра решить, как это можно сделать. Вообще-то и у него на душе было тревожно. Сам он был уверен, что из-за того дела,  которым занялся и от которого уклониться уже  было невозможно. Но он считал себя человеком решительным,  смелым,  и потому не очень понимал, что его так тревожит. В любом случае,  неприятности могли ожидать его не завтра или послезавтра, а между тем он ощущал все усиливающееся чувство тревоги. И даже не просто тревоги,  а чего-то страшного, неотвратимо наползавшего на него.Потом пришла Ира в каком-то совершенно вызывающем мини и долго расставляла кофейные чашки, наклоняясь то так, то эдак.
- Ирка,- спросил Сергей Петрович,- ты сколько за раз и за
ночь берешь?
- Ну что вы!  - попыталась покраснеть Ира.- Как вы обо мне думаете!
Но Сергей Петрович не расположен был кокетничать.
- Ты кончай мне это. Отвечай,  когда спрашивают.
Не ожидавшая этого Ира смутилась на самом деле, но затем по¬пыталась отыграть мяч:
- Шефу положено бесплатно.
- Это я знаю,- холодно заметил Сергей Петрович. - А потому,
на тебе сотню и чтобы больше в таком платье на работу не появлялась.  А еще увижу, что передо мной или перед кем тут задом крутишь - выгоню.  Ясно?! И то же будет, если опять узнаю, что подрабатываешь...у меня тут не публичные дом. - Ира пулей вылетела из кабинета.
...На небольшом ужине, который Сергей Петрович давал у себя, в бархатной гостиной, у камина,  были только  свои. Хотя и не все. Блюда и напитки описывать нет необходимости:  прилично, качественно, без излишеств. Ничего поражающего воображение. Не закусывать же собрались! Мужчины в штатском после третьей сняли пиджаки.
 - Совет в Филях,- сострил мужчина лет пятидесяти с короткой стрижкой, седые волосы жесткий ежик.
Сергей Петрович продолжил прерванный разговор: он отходил на секунду на кухню, давая указания Юре. Прислугу сегодня отправили по домам.
- Это, повторю, не ваши проблемы, среди нас есть люди, которые могут решать.  И я уверен,  нужные деньги будут. Ваше дело, чтобы они дошли до того, до кого надо. И этот "кто надо" хорошо знал, что делать. Не метался и не сосал палец.
- Еще раз,- сказал невысокий моложавый подвижный человек, единственный оставшийся в замшевой курточке.- Значит, общим сигналом будет Калининская? Террористы?
Человек-ежик, которого все звали Владимиром Александровичем, уточнил:
- Не просто террористы. Они действуют в сговоре с красными, которые решили пойти на крайние меры,  предчувствуя свой проигрыш во втором туре...
- Хорошо,  хотя я сам охотник и не люблю бить одной пулей по двум целям.
- Да ну вас, Алексей, какая ж цель чечены? Это, по-армейски, называется ложная цель, только чтобы противника дезориентировать,
- Ладно,  пусть так. А с этим-то что делать?
- Только не мученика и народного героя,- сказал Сергей Петрович.- Самое лучшее, если он сам подпишет указ о создании какого-нибудь правительства народного доверия, или единства, или спасения. А там пусть в теннис играет и с друзьями лобызается.
- Люблю я Сережу за ясные мозги,- сказал Владимир Александрович.- А все же простите за въедливость:  надо сейчас все же решить, как будем называться. А то, помните, как ГКЧП скверно провякало...
Еще один мужчина,  сидевший поодаль, неожиданно сказал:
- Маршал правильно говорит. У него пресс-центр есть, вот пусть и мозгует.
- Не, так дело не пойдет.  Надо самим решать. Я их сейчас озадачить не могу - продадут.
- Ну ты и народ подбираешь!  - Все засмеялись.
- Народ как народ,- обиделся за свою команду Владимир Александрович.- Могут продать, вот и продают. Рынок, черт его дери!
- Почти маршал, а богохульствуешь,- засмеялся Сергей Петрович.
- Учи меня, шпана,- беззлобно огрызнулся Владимир Александрович. - За своей девицей в офисе смотри. Хорошо как она к своим на шашлыки ездит, а ну как к чужим? И еще:   твое дело - деньги.  Или, как у вас, бабки.
- Будут бабки. Завтра, в крайнем   случае, послезавтра.  Новыми  сотенными по десять штук в пачке.  Ста лимонов для начала хватит?
- Всех покупать, конечно, нет. А если только цепных,  думаю, хватит. Ну и ракетчикам и прочим стратегам, чтобы не рыпались и нехороших людей к себе не пускали.
- А флот?
- Там отдельно,- сказал Алексей.- Здесь все сделаем, но надо еще успеть и на места, и вообще, каждый капитан - сам себе князь. Особенно на атомных.
- Так ты проследи, чтобы все они  были на приколе,- сказал
Сергей Петрович.- Заранее чтобы на профилактику и перегрузку встали, и экипаж чтобы делом был занят, понял?
- Ну ладно,- подводя итог,  сказал Сергей Петрович.- Дело
теперь за мною. И еще раз напоминаю:  действовать решительно, жестко. Для народа, во имя спасения. Личные гвардии разоружить сразу и запереть.  И если что - не церемониться. Волки по городу бегать не должны.  Даже безоружные. Кто их знает, где у них склады и эти, явки. Не трястись. У них, случись что, тормозов нет. Никаких.
- Да мы вроде бы не трясемся, reнералиссимус,- засмеялся Владимир Александрович.
- Да это я так, чтобы при случае мы вразнобой не понесли. Чтобы сформулировать заранее, как Гаврилыч советовал. Хуже все равно некуда. Не мы - так другие козлов из огорода попрут, и никакая семерка, хоть козырная, хоть великолепная не поможет...
Все рассмеялись и стали прощаться.
         До полуночи Сергей Петрович звонил по телефону, и в кабинете горел экран компьютера. Впрочем там, куда шли кодированные депеши,  был день.  Обычный рабочий  день, который на глазах становился головной болью не только у деловых людей и работников спецслужб, но и у достаточно далеких от политики обывателей. Собирающаяся над Россией гроза беспокоила своими глухими раскатами.  И мысли о том, что это где-то далеко, в непредсказуемой медвежьей стране,  почему-то мало успокаивали:   слишком свежи были воспоминания, как несколько десятилетий назад гроза над Россией чуть не ввергла в хаос весь уже тогда благополучный мир.
Еще ничего не произошло, ничего такого, что вызывало бы беспокойство, и тем не менее, беспокойство принимало ощутимые формы, криком кричало  с дисплеев, врывалось неожиданными скандалами в квартиры,  выплескивалось на улицы и автострады.
Россия, загнанная в угол, униженная, обобранная, разоруженная, распятая, напрягала все силы, пытаясь в очередной раз подняться с колен. И от этого усилия колебалась почва под ногами за  десятки тысяч верст от нее. И те, кто все эти годы разрушал и разворовывал ее, надеясь покончить с ней навсегда, вычеркнуть из жизни, как были вычеркнуты, превращены в прах великие индейские империи, ощущал глухой  первобытный иррациональный страх от того, что невозможное, немыслимое в их мире могло все же  случиться на бескрайних просторах Евразии. И это-то,  а не мифическое воздаяние, пугало больше всего, угрожая разрушением того мира, который они создавали для себя и в котором чувствовали себя хозяевами.
...  Татьянин день решили отметить у нее. Что на свалке насобирали, что приватизировали на местном рыночке. И неплохо  собрались. Конечно, кругом было несколько грязновато, но только  что распустившаяся зелень, птички и майское тепло вполне скрашивали некоторый недобор комфорта. Танька, насколько смогла, укра¬сила импровизированный стол. И откуда набралась!  Не из деревенского же пьяного житья и ночевок в грузовиках!
Даже стаканы пластиковые. И икра в икорнице, и зелень какую-то натащила. Смена бумажных тарелок, ножи,  очищенные от кожуры палочки вместо вилок.
- Ё-мое...  - сказал Бульба, что выражало высшую степень его
восхищения.
- Ну ты даешь...- как-то неопределенно похвалила ее Люська.- Во, теперь и у нас, как у людей. Спасибо власти, и мы зажили, так они живут, а Танька? Белую рыбку под белую и под икорочку? И девки голые пляшут?
- Где девки, где мужики,- вдруг сказала Танька, вызвав у всего общества бурный восторг. А затем пир бомжей пошел горой. Хоть прикармливала их и раньше перестройка отбросами, но на этот раз, по случаю солидарности пролетариев, почти попавшего на новоназначенный Татьянин день, решили гульнуть. Пили баночное пиво.  Лысый Вася не рассказывал, где он его достал, но уверял, что не отравятся.
Под это пиво хорошо шла закусь из ресторанов и комков, закусь, которой уже не рисковали набивать свои желудки преуспевшие в деле разграбления собственной страны граждане.
Танька на несколько минут отошла. И Бульба,  подмигнув своим сотрапезникам,  поменял открытую банку,  из которой  Танька наливала пиво, на  другую, внешне точно такую же.
- Чего там? - спросила Люська.
- Да ничего.  Спиртик у меня был. Мужик с завода вынес. Я ей
и плесканул.
Вернулась Танька и села на ящик.
- Ну, Татьяна, с твоим днем,- сказал Бульба и поднялся, еще раз подмигнув остальным.- Наливай. Пива-то можно. Тут всего на стакан, не окосеешь... С праздничком тебя,  счастливой будь. – И неожиданно ерничая взвыл: -Долгаая леета...
Танька, поморщившись, отхлебнула из стакана.
- У заграничного и вкус совсем другой,  даже горло дерет,- сказала Люська.- А градусов, как в квасе. Не бойся, Танька, не окосеешь...
Мата сегодня было совсем мало,  словно стеснялись. И слова говорили все больше хорошие:  о том, что воздасться, и о том, что не праведников,  а грешников приходил спасать Христос, о том, что сам он был бомжем, и его милиция гоняла.
      Таньке уже пару раз меняли "импортное",  которое Бульба, почти не стесняясь, крепил из бутылки за пазухой. Но потом между сотрапезниками пробежала черная кошка:  Люське тоже захотелось чего-нибудь посущественнее пива, и она потребовала долива у Бульбы. Конечно, не мог остаться в стороне и Лысый Вася. Но когда Бульба в открытую извлек на свет божий трехсотграммовую плоскую бутылочку, оказалось, что вожделенной жидкости там едва ли на треть.
- Все на эту сучку перевел!- взвыла Люська.- А она нахрюкалась и молчит.
- Разлилось все,- попытался вяло оправдаться в растрате Бульба.    В этот момент из-за кустов появился Библиотекарь с огромным мешком за плечами. Увидев компанию и пьяную, поводящую бессмысленны¬ми глазами, что-то бормочущую Таньку, он бросил мешок и с руганью подбежал. Бульба на всякий случай вскочил, а Люська закричала:
- Наконец-то явился. Смотри, наклюкалась твоя мученица, щас представление будет божественное делать. Мы ей говорили, не пей,да она заводная, не тормознешь.
Библиотекарь с трудом поднял Таньку на ноги.
- Фу, дура,  дура. На что так... Они ж потом издеваться над
тобой будут. Тьфу, да разве ж можно с нелюдями пить и разум терять? Эх, Танька, Танька, все от того с тобой и есть, что ты разум теряешь, то водке, то дяде его отдаешь...
Танька мычала и вырывалась. Неожиданно ей это удалось, и она бросилась через овраг к шоссе. Библиотекарь за ней.
- Лови девку,- крикнул Лысый Вася и заржал,- голосовать на
дорогу побежала. Щас призывы откроет... Увезут, увезут ее в тундру и там чукчам за стакан продадут...
...Весь день тягостное предчувствие чего-то неотвратимо-ужасного не оставляло Сергея Петровича, что-то должно было случиться, и он терялся в догадках, что. "Донесли, что ли?" - даже такая совковая мысль закралась в его голову. "Ну и что, - подумал он,- Ну донесли. Что они могут? Ликвидировать не посмеют, пока хозяин не скомандует, а до него еще добраться надо... Арестовать - кишка тонка. А потом, там своих людей полно, если что - предупредят, я человек не бедный, и друзья у меня...  тоже пока не побираются... Но, черт возьми, почему ж так погано на душе? Что не так? Что должно случиться?!" Но сегодня отступать было уже некуда:   машина закрутилась и, попытавшись остановить ее, можно было оказаться затянутым пришедшими в движение шестеренками. Кроме того, Сергей Петрович ощущал, что наконец-то делает вещь по-настоящему важную и необходимую, ощущал, что из пешки в чужой и непонятной,  но явно злой игре, превращается в действующее лицо, как приводимая в действие веревочками марионетка, вдруг открывшая в  себе способность двигаться самостоятельно.
Несмотря на неясное беспокойство,  не оставлявшее его, чувство неожиданно обретенной свободы и уверенности, что именно так, как он поступает и надо поступать, заставляло действовать. Он - первый, прежний, ощущал всем телом страх приближения чего-то угрожающего этому телу; он - второй,- действовал уверенно, решительно, целеустремленно, не тревожась ни о чем, не совершая ошибок и ни на что не рассчитывая.
Обналичить большую сумму в валюте да еще так, чтобы комар носу не подточил, чтобы не звякнули раньше времени сторожевые колокольчики, было непросто. Может быть и невозможно. Но вопреки невозможности это удавалось:  конфиденциальное оставалось конфиденциальным, когда надо - верили на слово или под подпись, гномы не блокировали счета, не изводили бюрократией. Все шло даже  слишком хорошо. И к вечеру у него уже должны были быть первые миллионы налом,
 миллионы, как бы материализовавшиеся из его отрешенной воли.
И это восхитительное ощущение свободы, жившее в нем совершенно отдельно от тревоги, свободы не только от всего, что его окружало, но и от самого "я", от того, что он привычно считал своим «я».  Границы расплылись, и вдруг Сергей Петрович с удивлением обнаруживал, что наблюдает за Сергеем Петровичем как бы со стороны, не безучастно, но и без особой тревоги. И тот, наблюдающий со стороны, знает, что все происходит как надо, как должно быть.
Сергей Петрович вспомнил, когда он впервые испытал похожее ощущение покоя, отстраненности и уверенности. Во время крутого виража на заснеженном альпийском склоне неожиданно лопнуло фирменное крепление, и он, кувыркаясь и поднимая в воздух клубы снежной пыли, полетел вниз с обрыва, на камни. И вот животный ужас падения сменился странной тишиной и покоем, перераставшим в какое-то новое, отличное от всего, что когда-либо ему пришлось испытывать, чувство. И его даже не испугало, что исчезло привычное ощущение тела. Все вокруг наполнилось новым и сообщало ему что-то очень важное.  И кажется, стоило сделать еще одно,  ничтожное, усилие, чтобы оторваться от земли и подниматься вверх, в синеву    неба. Неизъяснимый восторг и свобода подхватывали его, заполняли все его существо. И нелепо  становилось все то, от чего он приехал оторваться на курорте. Многомиллионный особняк, какие-то кредиты,  авизо, льготы, счета, фьючерсы,- все, такое пустое, неважное, не просто перестало существовать - отделилось от него и зажило своей ничтожной мишурной жизнью, больше не нужной и не волнующей его...
"Этто фас маладой шеловек фаш правый славный пог пас,- ужасно коверкая слова, говорил старый доктор, бывший военнопленный, очень гордившийся своим знанием русского языка.- Ни один перелом нет. Такой везет рас в жизнь. Вашим место я просил свой пог, зашем так? Я  бил фронт, бил ошень глюп,  бил плен Сибир. Много рас смерть. Пог пас, я эсть потом доктор.  Эсть хороший, ошень нужный доктор. Я пас много жизнь всякий шеловек. А кто ви эсть? Придешь пог говорить:  я бил русский мафий? Свой фатерлянд взял, чужой принес? Гитлер дать это рыцарский крест, много молодец сказать. Фаши это стрелять или иди Сибир, стройка строй. Фаш пог надо думать верно:  зашем такой плохой шеловек пас? Его надо шерт, а хороший помогать. Ви надо думать, раз пог дал и пас... Зашем так эсть?.." Сер¬гей Петрович вновь закрыл глаза, ощущая, как боль волнами разливается по всему оживающему телу, беспощадно заглатывая все новые и новые участки и жестко, грубо какой-то осатанелой злобой возвращает его назад, к тому пустому и неважному, что он готов был оставить, и,  давая ему пестрые пустышки,  лишает всего, что он только начал понимать, лишает иного "я" и пронзительного ни на что не похожего чувства свободы.
...Звонила жена и кричала, требуя срочно,  сегодня же или завтра перевести на ее счета деньги.  Она угрожала, молила и плакала, настаивая на встрече.  "Неужели, она что-то чувствует?"- отстраненно подумал Сергей Петрович.
К шести часам миллион пачками по десять штук, уложенными в специальный дипломат с кодовым замком,  был в секретном,  замаскированном под бар,  сейфе его лимузина. Деньги можно было передать и завтра, но Сергей Петрович, у которого неожиданно стала кружиться голова и появилось странное жжение в области желудка, решил сделать это сейчас. Он отпустил второго телохранителя и помощника, оставив при  себе только Юрку, которому почему-то доверял. Затем позвонил в ведомство Владимира Александровича по прямому, но все равно попал на помощника. Оказалось, шефа срочно вызвали наверх.
- Все равно, давай тогда на Тверскую,- сказал Сергей Петрович шоферу. - Давай к Артуру. - Сергей Петрович, вернее его тело, чувствовало себя все хуже: начала нарушаться не только координация, но и зрение принялось выкидывать странные шутки: левый и правый глаза  видели собственные картинки, которые упорно не складывались в одну общую.
Артур Иванович не любил принимать решения самостоятельно. Точнее, не любил, чтобы знали о том, что он их принял: уж больно велика была цена ошибки. И, тем не менее, ему предстояло это сделать. Когда утром ему позвонил из машины Сергей Петрович и сказал, что плохо себя чувствует. Утренний звонок из машины неожиданно захворавшего Сергея Петровича вдруг наградил его столь пугающей и нежеланной свободой выбора.
Он положил перед собой листок бумаги и нарисовал слева чертика. Прямо напротив него, справа, нарисовал второго. Потом нажал кнопку на телефоне, и тут же, еще до гудка, дал отбой. Вдруг призывно заголосил старенький аппаратик, приютившийся на углу стола в окружении более молодых и крутых собратьев. Этот непритязательный телефон отличался от прочих одним важным свойством: с него трубку хозяин снимал сам.
- Артур, привет,- раздался знакомый мягкий голос с чуть приметной хрипотцой. Все работаешь, трудишься не покладая рук? Молодец, труженик ты наш на финансовой ниве... Так вот, там Сережа воду мутит, в Наполеона играет... Откуда знаю? Оттуда. Мы все знаем... Шалунишки... Так ты подумай хорошенько, что лучше: икра на Гавайях или баланда в Бутырке... - Артур Иванович вздрогнул. - Такие возможности хм... понимаешь, а ты в дурацкие игры играешь. С дураками. Просты вы, ребята, очень...
- Я понял. Я все понял. Но...
- Это уж твое дело. Но лучше, советую, без звона. - У  Артура Ивановича выступил противный пот на лбу и похолодели руки. – Сам влез, сам и расхлебывай, учить тебя, что ли? Или поучить?
- Хорошо, понял. У него с сердцем плохо...
- Плохо, значит плохо. Совсем не щадит себя человек. Конечно, какой из него финансист, пацан еще... Вот и сломался. А жаль, сейчас только и жить... -  В трубке раздался гудок.
Сергей Петрович ехал на Тверскую и думал, что не доверяет Артуру. И скверно так сошлось, что приходится ехать к нему, и вообще скверно, что без него не удалось обойтись. Как не удалось обойтись и без еще кое-кого, кому верить нельзя ни на грош. Но вот скверно почему-то именно то, что приходится тащиться к Артуру.
" Может, лучше домой, врача вызвать? Но тогда бросить все на полдороге?" И тут Сергей Петрович вдруг понял, что не сможет этого сделать. Что им движет сила, которой безразлично его физическое состояние и иного пути для него, как только покориться и действовать в согласии с этой силой, для него больше нет. И странная пауза в голосе Артура, когда он созвонился с ним из машины и сказал, что едет, и вдруг подозрительно дрогнувший голос уже не имели значения: откуда-то Сергей Петрович знал, что у него уже нет выбора.
- К самому, ждет,- бросил через плечо охраннику Сергей Петрович.- Юрка, со мной. - И тихо, так, чтобы только тот расслышал: - В кейсе лимон баксов. Будь со мной рядом. Все время.
Но в кабинет Юрку не пустили: ему пришлось остаться смотреть по видаку какой-то ужастик. Через полчаса Сергей Петрович вышел.  Побледневший еще больше, ставший каким-то прозрачным. Кейса в его руках уже не было.
- Ждешь? - Он попытался улыбнуться, скривив на сторону бесцветные
губы.- Помоги, Юрка. Что-то меня здорово прижало: и даже фирменный кофе Артура не помогает. Ладно, теперь до дому. Дело сделано. Вернее, я сделал все, что смог...
Артур Иванович, убедившись что машина отъехала, встал из-за стола, взял кофейные чашки, из которых они с Сергеем Петровичем только что пили кофе, и сам тщательно вымыл их в раковине персонального сортира. При этом он бормотал: "Какой больной человек... Конечно, больной, больное сердце... больной. Он же просто больной".  Артур Иванович достал из карманчика рубашки маленький пластиковый флакончик-ампулку со специальной крышечкой и, слив остатки бесцветной жидкости в унитаз, положил флакончик в заранее приготовленную пепельницу. Затем, тщательно вымыв и просушив руки, поджег его зажигалкой.
... Пройдя метров двести вдоль шоссе, Библиотекарь наткнулся на Таньку. Поджав ноги к животу, она лежала в придорожной канаве вся перемазанная собственной рвотой. Библиотекарь долго ругался и тряс Таньку, но она только икала и хрипела. Тогда он за ноги потащил ее к берлоге. И у спуска в овраг увидел в кустах Бульбу. Его рвало.
- Вы чем, гады, Таньку напоили?! - заорал Библиотекарь.
Побледневший Бульба, умудрившийся так разделить остатки жидкости в бутылке на троих, что ему досталось больше всех, огрызнулся:
- Да ничем. Сама она спирту тяпнула!
- Танька? Брешешь, сука, мать твою... А ты не с того ли спирта
блюешь?
- Ну и я хватанул немного...
- Ой,- завизжала Люська.- Отравил, б...дь... - И сунула два пальца в
рот.- Ой, гад, Танечка наша бедная...
До библиотекаря, кажется, что-то дошло. Он крикнул Люське, чтобы та принесла воды, и попытался напоить Таньку. Но из этого ничего не вышло. Потом Лысый Вася стал демонстрировать свои познания в медицине и совать ей в рот пальцы, потом Люська. Но они только расцарапали Таньке горло и язык, и изо рта потекла кровавая слюна.
- Стой!- закричал Библиотекарь.- Кончай ее мучить. Сволочи. Она
дышать тише стала. Тащи к дороге, в больницу надо.
... Сергей Петрович потерял сознание в машине. Вдруг. Его земное бытие провалилось в черноту. И последнее, что он успел сказать, было:
- Юра, скажешь генералу - деньги у Артура. Пусть...- Юрка, ошалев от свалившейся на него ответственности, привалил шефа к плечу и заорал:
- Гони в Кремлевку... нет, не довезем. В первую попавшуюся больницу. Жми. Гуди, идиот. Собьешь кого, черт с ним, спишем. Гони.
Артур Иванович звонил по телефону.
- Ты думаешь, Сережа заигрался? Он был у меня только что. Прескверно выглядит. Впрочем, как любой, кто занимается не своим делом. Да, думаю дальше можно играть и без него, но в другую игру. Конечно: кто знает, что из его затеи выйдет... А, так он в больнице? Ну вот.В реанимации? С ним еще парень? Шофер? Нет? У меня он был один. Хорошо, конечно. Все чисто. Ты думаешь, он мог ему сказать? Кому? Этому? Цепному? Жвачному? Исключено. Хотя... Может ты и прав: Сережа у нас человек со странностями. Ну тогда уж об этом ты должен позаботиться: все знают, что у Сережи стало плохо с сердцем, но вряд ли его охрана могла этим заразиться, в общем, определи молодого человека, ладно?

Когда-то эта больница, хоть и плебейская, пользовалась хорошей репутацией.  Но теперь сильные нового мира не решались и приближаться к ней. Поэтому когда длинный лимузин с тонированными стеклами подкатил к приемному отделению, персонал испытал легкий стресс. Началась бестолковая суета, которая еще больше усилилась, когда дежурный врач, лишь взглянув на больного, безучастно лежавшего на каталке, вместо первой помощи тут же принялся куда-то названивать и ругаться.
... Чернота навалилась на Таньку. Она душила, и не было никакой силы выбраться из черного мутного потока. Машины только прибавляли скорость, проносясь мимо. Неожиданно скорая помощь, проезжавшая по шоссе, притормозила. Но увидев, кто лежит и кто стоит у обочины, резко рванула вперед, оставив Таньку наедине с чернотой.
... В больнице усиленно делали вид, что борются за жизнь Сергея Петровича. Вокруг суетились врачи и сестры, в обе руки вогнали иглы капельниц. Врачи не столько надеялись на чудо, сколько заботились о своем оправдании. Кому могло прийти в голову, что он умирал от какой-то дряни, подмешанной Бульбой в пиво и Артуром Ивановичем в кофе? Умирал вовсе не здесь, хотя и здесь, а в придорожной канаве? И вообще, был он давно уже не Сергеем Петровичем, и не Танькой. То, чем были они, уже покидало их земные оболочки, но все еще оставалось среди нас. ...
       ...Ирочка переехала в новую квартиру, свидетельствующую о ее быстром продвижении вперед в слое новых русских. Три комнаты в сталинском доме и умопомрачительная сантехника в ванной. Контора Артура Ивановича неожиданно выиграла крупный аукцион... А Юрка как в воду канул. По сводкам в покойниках не числился, но и в живых как бы не считался. Изрешеченную сожженную иномарку поначалу оттащили на стоянку РОВД,  но поскольку следов владельца найти не удалось, дело потихоньку спустили на тормозах...

Но вообще-то все, причастные к этой истории, чересчур рано успокоились: пули киллера лишь исцарапали и здорово исколотили Юрку. Исключительное везение и бронежилет, который оказался под рубашкой. Но везение продолжалось и дальше, когда Юрка выкатился в кювет из полыхавшей машины за несколько секунд до взрыва бензобака, и когда отполз в кусты, и когда ушел, незамеченным милицией.
Это исключительное везение не оставило его и дальше, наводя на мысль о помощи, которую ему кто-то оказывал. Кто-то, стоящий выше банков, мафии, спецслужб и всей той беспощадной государственной машины, работающей на себя и только для себя. Машины, спаянной жаждой наживы, с легкостью перемалывающей любого, кто попытался бы остановить ее бешено вращающиеся шестерни.

 Юрка, грязный, оборванный, но живой, сумел-таки дозвониться на генеральскую дачу. И ничего не пропало: просто еще время не вышло новомученикам российским прогнать бесов из свиней и превратить их вновь из хозяев жизни в полезных, хотя и не очень чистоплотных животных.
 
Май, 1996 г., Москва. Перед вторым туром выборов.