Порфирий и коллективизация

С трепетом и страхом в душе моей берусь я за этот труд. Потому, что вступаю на территорию, где один неверный шаг, может стать роковым и последним. Ибо, силой мысли, проникаю я в немыслимое, непостижимое, за тот предел, где цена разума моего и самой жизни стремится к нулю.
Порфирий умер. Я зажил в его доме, соблюдая уклад его и, поддерживая дело его в порядке. Не все, но многие ученики Паршека, признали меня его продолжателем. Из скромных своих средств, я, и инициативная группа, облагородили Верхнекондрючинский бугор. Один из склонов его был разгрызен бульдозерами; там добывали белую глину. Карьер был небольшой, но, совсем не гармонировал с окружающим ландшафтом, и, не вписывался в сакральный образ «нашего места». Силами общины и на мои средства, мы засыпали карьер землей, придав холму первозданный вид. К тому же, мы нарастили бугор, подняв его, почти на пять метров, что стоило нам немалых усилий. Увенчало все загумливание тронутых мест перегноем и, подсаживание чувилкинского ковыля и кустов боярышника.
Я все больше сживался с ролью отца наставителя и адепта «закалки-тренировки». Кожа моя загрубела и продубилась, стопы окрепли и больше не нуждались в обуви, а «дух» мой, заматерел настолько, что я, иногда, сам морщил нос от своей природности. В ладонях я начал чувствовать силу. Она текла из меня, как вода из родника, и ей я поил моих подопечных. Единственное, к чему из ритуалов Порфирия относился я с осторожностью, была голодовка. К тому же, своих сотоварищей я подозревал в…, скажем, нечестности. На время голодовок они предпочитали удалиться в дома свои, а когда выходили из них, были румяны и довольны, нахваливая желудочное изнурение. Но, я не препятствовал таким уединениям, и сам бывал рад, остаться наедине с колечком «Краковской», головкой чеснока и черной краюхой. Краковская колбаса – была любимым лакомством Порфирия, она же стала причиной его гибели. Лакомый и , не побоюсь этого слова, «опасный» продукт.
С течением времени, пребывание мое в Верхнем Кондрючем, из постоянного и беспробудного праздника, стало превращаться, вдруг, в довольно скучное и унылое занятие. Прогулки по снегу голышом и ледяное купание, без Порфирия потеряли всю прелесть. Подозрительные и склочные «паршековцы» постоянно интриговали против меня: они устраивали заговоры и сходы, частенько поправляли меня словами: «Паршек, делал не так…», к тому же, они так ревностно следили за моим моральным обликом (чего не позволялось с Порфирием), что я окончательно скис и озлобился.
Я уже всерьез подумывал перебраться назад – в город, и даже начал копить из пожертвований на квартиру (свою я потратил на благоустройство бугра), как произошло нечто, изменившее мои планы кардинально.   
...продолжение следует.