Свобода

 
ЭЛЕОНОРА БЕЛЕВСКАЯ


               

   По дороге домой Вадим думал о том, что завтра суббота — первая с того дня, как ушла Рита. «Она ушла или я ушел?» — задал он себе вопрос и почувствовал, как заскулили нервы.
   Всю эту неделю он пережевывал злое и надрывное молчание последних дней с женой — молчание тем более гнетущее, что оно стояло за каждой пустячной репликой, что-что, а молчать Рита умела — обреченно, трагично молчать. И Вадим всегда сдавался. Он готов был сделать все, чтобы прекратить это невыносимое молчание. Часто он взрывался, выходил из себя, но при этом всегда побаивался дать волю словам. А Рита не боялась. За каждым его словом она угадывала недосказанное, что приводило его в ярость больше, чем просто вздорные обвинения.
  Еще сильнее бесил его плач жены. Палач, творивший пытку, требовал еще жалости к себе. Однажды после такой сцены, завершившейся беззвучными рыданиями Риты, Вадим ушел, убежал из дома и остался ночевать у приятеля. Это была первая ночь, которую он провел не дома. В эту ночь он не спал. Вечером он вернулся, но Риты не было. Ушла к матери.
  И вот он свободен. Жены не было  рядом, но она продолжала мучить его заочно. Выражавшееся ранее в междометиях слепое раздражение обрастало теперь словами. Вадим произносил про себя блестящие монологи и диалоги, полные сарказма и мудрого, снисходительного презрения к женскому потребительству, суетливости, стремлению всех окружающих подчинить быту, неумению жить так, чтобы быт не довлел. Некоторые свои мысли он пытался высказывать приятелю, которого по мальчишеской памяти называл Крокодилом, хотя теперь это был красивый вальяжный сорокалетний мужчина, убежденный женоненавистник.
    Он всецело поддерживал разрыв друга с женой: «Истеричка. Заездит такая». Характеристики Крокодила были кратки и непреложны. Однако к излияниям Вадима он отнесся без интереса, как к чему-то давно известному, банальному. И сам Вадим чувствовал, что произнесенные вслух слова как-то странно тускнеют и смахивают на некогда слышанные им язвительные тирады самого Крокодила.
   Да, ему следовало смириться с тем, что он красноречив только про себя. Вадим был по природе скрытным человеком. Даже предаваясь своим мыслям где-нибудь в метро, он тревожно оглядывался: не отражаются ли на его лице эмоции, не привлекают ли они внимание окружающих? Нет, лица его случайных спутников не выражали обычно повышенного интереса к нему. Он для них, так же, как они для него, был просто фоном, повседневным фоном. Как-то он поймал на себе в метро пристальный, ожидающе-вопрошающий взгляд миловидной девушки и только потом сообразил, что всю дорогу сам смотрел на нее, думая о своем.
Сегодня, поднимаясь по эскалатору, Вадим вдруг засмотрелся на уходящий вверх строй светящихся круглых плафонов. Подумал: как маленькие планеты. Почему я раньше не замечал?
   Дома Вадим долго искал спички, чтобы зажечь газ. Роясь в столе, наткнулся на Ритины бигуди. Выругался и решил зажечь газ зажигалкой, но тут на плите обнаружил спички. Они ломались одна за другой. «Принц привык пользоваться зажигалкой», — вспомнил он притчу, которую рассказывал ему Йог. Сгоревшая спичка жаловалась, что принц не видел ее в огненном платье. Он бы обязательно влюбился. Она не знала, глупая, что принц пользуется зажигалкой. Йог был специалистом по таким историям... Всплыло ожидающе-вопрошающее лицо девчонки в метро.
   Когда газ был зажжен, обнаружилось, что разогревать нечего — все кастрюли и сковородки были пустые и грязные. Вадим поставил чайник на огонь и закурил. «Надо перейти на общепит. Не хватало еще в кастрюлях погрязнуть... Принц — домохозяин... Чушь какая-то... Хватит блажить. Надо работать. Столько времени потеряно зря. Нет, теперь он не позволит никому и ничему себе мешать.
   Он вытащил рукопись диссертации, чертежи. Стал перечитывать. Это его увлекло. Но когда он попытался продолжать работу, ничего не получилось. Мысли ворочались лениво и вяло. «Нет, сегодня я не в форме. Надо рассеяться. В магазин что-ли сходить?»
   На улице, еле освещенной редкой цепочкой фонарей, Вадима обступила какая-то тошнотворная пустота. «Пойти бы напиться».
   Вадим никогда не пил один, хотя в компании пил много. Опьянение не приносило веселья и беззаботности. В этом отношении он всегда завидовал Йогу, который не пил совсем. Теперь ему особенно часто вспоминалось то холостяцкое время, когда они собирались в тесной комнатенке Йога. Комната была увешана авангардистскими картинами. Здесь уживались два художественных направления — Йога и его матери. Мрачное декадентство соседствовало с аляповатыми занавесками, ажурными салфеточками и любительскими семейными фотографиями. И все-таки их притягивал сюда какой-то таинственный аромат богемы. Компания давно распалась.
    Вадим постепенно со всеми потерял связь, кроме своего старого друга Бориса-Крокодила и Миши, просто Миши. Маленький, глуховатый, невыносимо корректный Миша был белой вороной среди них. К нему все относились насмешливо, снисходительно, и в то же время каждый говорил, что Миша — его лучший друг. Кто-то глубокомысленно изрек, что в Мише есть внутренняя правда. После этого все повторяли, что в Мише есть внутренняя правда.
...За спиной Вадима послышался смех и топот. Девичья ватага со свертками бежала к автобусной остановке, натыкаясь на прохожих, смеясь и взвизгивая.
 «Дуры», — пробормотал Вадим. — Сколько дур развелось. Ржут, как лошади. И все пигалицы какие-то. Ни одной приличной девки. Он произнес это как бы для Крокодила. Пойти что-ли к нему? Нет, сегодня идти к Крокодилу не хотелось. С ним надо выглядеть победителем, иначе запризирает. Как-то незаметно он отучил Вадима быть искренним даже с самим собой.
  Не к кому пойти. Незаметно Вадим очутился на набережной, облокотился на парапет и стал смотреть на пляску огней в черной воде. Внезапно он представил себе, как его труп вытаскивают из грязной ледяной воды. «Радуйся, радуйся, ты доконала! Теперь такая тоска, что только б добежать до канала и голову сунуть воде в оскал». «Глупость, блажь... Пойду-ка к Мише. В нем есть внутренняя правда».
.. .Миша встретил его своей обычной безмятежно-приветливой улыбкой. Пожав ему руку, Вадим вытащил из кармана бутылку «столичной». -
  -Ну, как жизнь? Все еще ходишь в литературных мальчиках? — бросился он сразу в атаку.
  Миша промолчал. Вадиму стало немного не по себе. Он знал, что Миша руководит каким-то литературным кружком, получает за это гроши, сам что-то пишет и почти не печатается. Впрочем, Вадим никогда не интересовался его творчеством. Сам он давно уже отошел от легких поигрываний литературой, живописью. «Это все дым. У человека должно быть серьезное дело».
  -Знаешь, на последнем занятии у нас был Йог, — сказал Миша, когда они сели за стол.
   —Йог! Занятно, — оживился Вадим,- — Сто лет его не видел. Ну как он? Подклеил какую-нибудь поэтессу? 
  —Между прочим, там была и ваша общая знакомая.
  -Кто это?
  -Таня Жаркова.
  -Таня... Таня... Из книжного магазина, что ли?
  - Да нет. Она учительница. Французский преподает.
    Вадим стал тасовать з уме стертую колоду своих старых приятельниц.
   -Не знаю я никаких учительниц. Ты что-то перепутал.
   -Не может быть. Мне Йог говорил, что у вас был роман. Она тебе
как-будто даже стихи посвятила.
    Вадим поморщился: «Учительница, да к тому же еще поэтесса. Наверняка что-нибудь претенциозно-анемичное».
   -А она хоть ничего? — Вадим описал ладонями эллипс. Миша покраснел.
   -Очень милая девушка. И стихи эмоциональные, глубокие.
   -Знаешь, старик, меня не интересует, какие у нее стихи.
   -Ну и напрасно. Душа человека...
   -Душа, душа... Устал я от этой души, от разных там претензий высокоморальных, запросов высокоинтеллектуальных... Я бы предпочел тело без души. Хочу чего-то простого и настоящего, искренности хочу без вывертов.
   -Значит, души тебе как раз и не хватает.
   -Вот ведь у тебя все по полочкам разложено. На все можешь рецептик выдать. Тебя ведь ничем не удивишь, ничем...
   Вадим умолк и нервно забарабанил пальцами по стеклу. Миша смотрел на него с кроткой задумчивостью.
  -У тебя случилось что-то? — спросил он тихо.
 Вадим хотел сказать, что теперь он свободен — ушел от Риты, но что-то ему мешало. Как кость в горле застряли вертевшиеся на языке небрежные слова. Исповедоваться он тоже не мог. А ведь он затем и шел к Мише. Хотел рассказать, что жена превратила его в тряпку, что он уже целый год не брался за диссертацию, зато без конца что-то достает и «организовывает», выполняя ее капризы и прихоти, а теперь когда он свободен, ему плохо. Нет, не мог он высказать всего этого. Не мог выглядеть в чьих-то глазах хлюпиком и идиотом. Теперь им владело другое желание. Бессознательно ему хотелось сломать чей-то спокойный, гармоничный мир. Миша был для этого подходящей фигурой.
   -Все же надо посмотреть, что это за ископаемое. Мне старик, жен¬щина сейчас нужна. Познакомишь? У нее есть телефон?
   -Есть телефон. Да только не стоит тебе...
   -Ладно. Я не на предмет...
    Ушел Вадим далеко за полночь. Провожая его до дверей, Миша сказал, неизвестно к чему:
   -Свобода — тяжелый груз, тяжелый. Она дается недешево.
   Эти слова долго не выходили у Вадима из головы, хотя он и мысли не допускал, что Миша, этот отрешенный от мира идеалист, мог догадаться о чем-нибудь.
 «Наверно, Крокодил растрепал», — подумал он с досадой.
   На следующий вечер он решил позвонить Тане. Но подойдя к телефону, заколебался: «Начнется сейчас ломание, расспросы. Что он будет отвечать? К тому же, вполне возможно, Йог трепанул или просто перепутал». И тут ноги его сами понесли к Рите.
 Вместе с ним в лифт вошла пожилая женщина с девочкой.
   -Вам какой? — спросила она.
*   -Восьмой, — пробурчал он, подозрительно косясь на женщину. Ему показалось, что она понимает, куда и зачем он едет.
    Женщина вдруг приветливо заговорила:
   -Хорошо как, что есть лифт. А то подыматься пешком тяжело-то как.
   -Еще бы, — поддержал Вадим с облегчением. — На четвертый этаж
и то трудно топать.
    Из квартиры Риты слышалась музыка, голоса. Вадим отпрянул. Потом понял, что это радио. Он боялся, что откроет ее мать и холодно скажет, что Риты нет дома. Тогда он соврет, что ему нужно взять свои книги. А если Рита?
    Он поднял руку к звонку и опустил, не позвонив. Постоял еще немного и побежал по лестнице вниз, стряхивая с себя противное чувство провинившегося школьника. Больше всего теперь он боялся столкнуться с Ритой где-нибудь в подъезде или во дворе — подумает еще, что он простаивает в ожидании у ее дверей.
    Когда Вадим отошел от ее дома на приличное расстояние, он  сбавил шаг и подумал, что домой идти сейчас нет смысла. Вечер пропал  все равно, за работу приниматься поздно. Вот уже завтра он начнет работать день и ночь. Его больше не будет, как раньше, давить тоска. Тут  он опять вспомнил про поэтессу и решительно направился к телефонной  будке. Трубку сняли очень быстро, так что Вадим не успел морально подготовиться.
   -Это я, — ответил ему детский голосок с ноткой печали. Вадим почувствовал, что тонет, но тут вспомнил манеру разговора
одного знакомого журналиста. Его голос приобрел нахально-светский оттенок. Чужие интонации помогли избавиться от скованности и неловкости.
   -Здравствуйте, Таня. Это говорит один ваш старый знакомый.
— Алик? — осторожно откликнулись на другом конце провода.
— Вадик.
— Простите... Я что-то не понимаю, кто со мной разговаривает. Она говорила тихим, прерывистым голосом. Куда-то ускользали непринужденные интонации.
— Много лет назад мы собирались у Йога, если вы помните...
— А-аа!? Да-а-а... Откуда вы? Откуда вы узнали мой телефон? Это Йог вам дал?
— Сколько вопросов сразу. Я Йога не видел два года.
— Но кроме него никто не знает...
— Вот что, Таня, давайте лучше встретимся и на месте во всем разберемся. Когда вы можете к центру подъехать?
— Вы хотите сейчас? Уже поздно, да и потом...
— Пустяки. Еще нет десяти. Можно завалиться к моему приятелю.
— Почему вы мне вдруг позвонили? Ведь пять лет прошло. Вы меня, пожалуй, и не узнаете.
 «А ведь в самом деле», подумал Вадим. — Ну, я такой длинный, тощий.
— Не надо... Я вас помню, — сказала она почти шепотом. — Приезжайте лучше ко мне... вы.
 Вадим был несколько озадачен.
— Но у вас, наверно, дома папа и мама.
— Нет... Я одна.
  Вадим вышел из телефонной будки со странным чувством. Голос испуганно невинный не сулил быстрого успеха и в то же время — приглашение в довольно поздний час почти незнакомого человека... А может, и в самом деле что-то было...
 Вадим долго плутал среди одинаковых крупноблочных коробок. «Как здесь люди ориентируются? Что дома, что жители — все на одно лицо».
Дверь ему открыла совсем незнакомая девушка. Вадиму она показалась сразу очень красивой. Собственно, сразу он увидел одни глаза — огромные темные глаза. Вадима смутил ее прямой и сияющий взгляд, настороженная улыбка. «Может, не туда попал», — мелькнуло в голове.
— Ну, что же ты!.. Раздевайся, — сказала она уже знакомым ему прерывистым полушепотом.
-Видимо, ее смутило то, как Вадим посмотрел на нее. Она покраснела и быстро заморгала глазами.
«Чего-то в ней не хватает... Женского кокетства, что ли? — подумал Вадим, но тут же отметил про себя, что она женственна — вся какая-то обтекаемая.
 Он прошел за ней в комнату, напомнившую ему журнальные картинки модных интерьеров.
— Садитесь.
Сама она присела на краешек стула в напряженной позе. Чем-то она вдруг напомнила Вадиму Мишу, и он, нервно рассмеявшись, сказал:
— Как в сказке.
— Да, — встрепенулась Таня. — Вот не думала, что встречу вас когда-нибудь. Ведь пять лет прошло. Откуда же у вас мой телефон?
— Миша дал, — неохотно ответил Вадим. — Миша дал — ваш предводитель.
— Ах, вон оно что! Вы его знаете? Он хороший, правда?
— Да, в нем есть внутренняя правда.
 Она радостно улыбнулась. Эта улыбка начинала раздражать Вадима. Она словно возводила между ними барьер.
«Сколько же ей лет? Конечно, не восемнадцать. Она как будто вчера родилась. Где же могли мы встречаться? Случайно затесалась в пьяную компанию? Переспал с ней под банкой?.. Почему же она не замужем?» Эти вопросы копошились в голове Вадима, пока она что-то восторженно говорила про Мишу.
— Ну, я полагаю, надо отметить встречу, — сказал Вадим. Он вышел из комнаты и вернулся с бутылкой коньяка.
Таня растерянно посмотрела на бутылку и сказала:
— Нет, нет. Не надо. Уберите. У меня есть.
 Она побежала на кухню. Вадим, посмотрев ей вслед, еще раз отметил ладную округлость ее фигуры. «Ноги, пожалуй, коротковаты и движения слишком резкие». Отметив эти недостатки, Вадим почувствовал, что она стала как бы доступнее.
 Таня вошла в комнату с бутылкой шампанского.
-Ну, это уже глупости, девочка. Оставь для Нового года.
— Нет, нет. Я сегодня хочу пить шампанское. Вадим подошел к ней, взял из ее рук бутылку и обнял за талию. Она растерянно улыбнулась, однако решительно высвободилась из его объятий и побежала на кухню. Вадим почувствовал, что не осмелится больше прикоснуться к ней, уж очень она беззащитна.
 Она принесла два больших бокала. Исчезла опять и появилась с разложенным на тарелочке сыром. Стол был сервирован по всем правилам.
Пока она бегала, Вадим продолжал придирчиво ее рассматривать. Нет, черты лица не идеальные, нос утиный. Не отсюда ли комплексы? Однако глаза хороши. Когда она смотрит на тебя, кроме глаз ничего не видишь. Да, она несомненно красивее и моложе Риты. Почему же, живя с женой, он никогда не думал о ее внешности? Наверно, потому, что Рита была уверена в себе, а эта — явно, с комплексами.
  -А ты. что же, одна живешь? — спросил Вадим, когда она села, наконец.
— Да, родители работают за границей.
 «Вон откуда этот комфорт... маменькина дочка».
— Ну, к чему все это? Что за помпа! Мы не на официальном приеме. Она улыбнулась и стала сдирать фольгу с бутылки. Он взял у нее
шампанское и умело открыл его.
— Жалко, что не хлопнуло в потолок, — сказала она.
— Ну, за встречу.
 Они чокнулись и выпили стоя. Потом вместе засмеялись. Он — слегка саркастически. Она — с детской радостью.
 Ее лицо вдруг показалось Вадиму знакомым. Он вспомнил, как однажды с компанией поехал за грибами. С ними были какие-то незнакомые девушки. Разожгли костер. Йог пел под гитару. Больше он ничего не помнит — так надрался. Однако осталось в памяти: придвинулся в палатке к какой-то девушке и навалился на нее. Она оттолкнула его, он что-то говорил. Утром он проснулся от боли в руке, на которой спала девушка. Когда он проснулся в следующий раз, рядом никого не было. Солнце стояло высоко — было уже не до грибов. Потом в электричке на него смотрели влюбленно и ожидающе чьи-то большие глаза, но у него так болела голова, что он не в состоянии был к ней подойти, разговаривать. Неужели это она?
— Я, кажется, начинаю вспоминать? А ты помнишь, как... мы встретились?
— Я все помню, как будто это было вчера, — торжественно ответила она.
— Расскажи.
 И Таня принялась рассказывать. Сумбурно, сбивчиво. Голос ее то возвышался всплесками, то затихал до бормотания...
 Она училась тогда на первом курсе института. Шла с экзамена по языку. Получила тройку, но зато сдала с первого захода. Не радовалась и не огорчалась. Трудный был экзамен, многие на нем сыпались... Домой идти не хотелось. Пошла в Пушкинский музей. Там была какая-то зарубежная выставка. Пришлось постоять в очереди. У одной из наиболее непонятных картин кипели страсти. Тане удалось протиснуться к оратору — знатоку современной живописи. Он сразу покорил ее спокойствием, уверенностью и каким-то едва заметным пренебрежением к окружавшей его толпе. Это был высокий, довольно полный, довольно интересный молодой мужчина в очках. Говорил он очень свободно и уверенно. Такие люди умеют заставить себя слушать. Он говорил как будто для себя, не заботясь о том, какое впечатление произведет на слушателей.
— Но где критерий? Критерий где, я вас спрашиваю? — взвизгнул  румяный старичок.
    Таня смерила его презрительным взглядом и тут же услышала сзади:
— Девушка, а что такое критерий?
На нее смотрели веселые глаза Вадима.
.. Он помнил, что некогда они с Крокодилом околачивались на выставках. Крокодил ораторствовал, а Вадим ему подыгрывал. Но эпизод с Таней он решительно не помнил. Так значит, она не из грибной компании?
— Между нами было что-нибудь серьезное? — прервал он ее рассказ.
До Тани как будто не сразу дошел смысл вопроса. А потом она посмотрела на него так, как будто он признался в гнуснейшем преступлении.
— Так вы ничего не помните? Почему же вы мне позвонили?
— Да нет, тебя я помню, — оправдывался Вадим, — но всю эту историю. ..
    Она сникла и теперь только отвечала на его вопросы.
...К Йогу Вадим затащил ее после выставки, сказал, что покажет уникального парня. Йог, действительно, произвел на нее впечатление. И его картины тоже... Потом они договорились встретиться вечером... Опять зашли к Йогу. Там было много мужчин. Они перекидывались какими-то малопонятными репликами... Потом к Йогу пришла девушка, и все ушли... А они пошли в парк втроем: он, она и тот его друг — Вадим называл его Крокодилом. Она больше разговаривала с ним. Он ее поразил смелостью своих суждений, доходящей до парадоксальности и, порой, до крайнего цинизма. Все ее возражения он начисто разбивал своей уникальной эрудицией. А влюбилась она почему-то не в него, а в Вадима, который почти не принимал участия в споре, а только посмеивался и глядел на нее глазами, в которых прыгали веселые чертики... Потом Крокодил ушел, а они долго гуляли вдоль набережной Москва-реки, сверкавшей, как черный лак. В реке переливался дремотный свет фонарей, а они молчали.Только иногда она чувствовала, как его рука сжимает ее локоть. Он проводил ее домой и обещал позвонить.Телефона у нее дома тогда не было. И она дала ему рабочий телефон, по которому можно будет позвонить толко через две недели, по окончании экзаменационной сессии. Она ждала. Но он не позвонил.
— И это все? Она кивнула.
— Я не могла тебя забыть. После этого я начала писать стихи... Прочесть? — добавила она через силу.
— Не надо. Я не буду слушать, — ощетинился Вадим и тут же пожалел.
Он резко схватил ее и поцеловал в губы, словно прыгнул в холодную воду. Она рванулась и так посмотрела на него, что руки сами разжались.
Уходя, он сказал:
— Завтра позвоню.
  В ее лице появилось что-то жалобное.
   «Я женюсь на ней» — Думал Вадим по дороге домой. Эта мысль принесла ему успокоение, но не радость.
   На следующий день пришла Рита. Сначала Вадим услышал ее голос на лестнице — она поздоровалась с соседкой. Потом — стук приближающихся каблучков и... пауза. Длинная пауза. За эту паузу он готов 6ыл ей простить все. Наконец, короткий звонок. Вадим помедлил, прежде, чем открыть.
    Рита медленно разделась и устало опустилась на диван.
— Оставила что-нибудь?
 Она дернула плечами.
— Я почему-то считала тебя взрослей. А ты, оказывается, мальчик. Застрял где-то на уровне семнадцати лет.
— Ты пришла, чтобы сказать мне это.
— Послушай, Димчик, хватит. Я устала от всего этого, смертельно устала. Ты можешь меня пожалеть?
    Она всхлипнула.
— А меня кто пожалеет? — закричал он во все горло.
   Рита вздрогнула, потом встала, подошла к нему, обняла.
— Ну, хватит, Димчик, успокойся. Она принялась за уборку. Уверенно распихивала по ящикам его бумаги, отогнула воротник рубахи и велела снять.
— Димчик, надо сходить в прачечную, — крикнула она ему из ванной. — Заодно продуктов возьмешь.
 -Мне работать надо,- пробурчал он и подумал, что за неделю свободы так ничего и не сделал.
 Все же он с каким-то внутренним облегчением взял тюк белья и пошел одеваться. Утраченное душевное равновесие вновь вернулось к нему. Тане он больше не звонил.