Пустили Дуньку в Европу...

    - Знаешь, Петр Иваныч, самое страшное в нашей стране, это случайные люди, которые обретают рычаги управления или осуществляют миссию к которой непригодны - сказал Кочергин, мой старый приятель, журналист.
    - Да, поди разбери его, случайный он или нужный для этого места на котором сидит. Возможно, он и притворяется деятельным, а, на самом-то деле и делать ничего не умеет. Зато, братец ты мой, он сумел доказать свою личную преданность нужному человечку! Ну и что, что он малообразованный и недалекий, глуповатый и туповатый, а зато он свой, надежный. Он, как нерадивое дитя, которому мать все прощает. Он руководит, делает глупости, а ему все сходит с рук, потому что он свой, родная кровиночка, так сказать. И что самое интересное, эти кровиночки были и при царях, и при советской власти, сохранились они и даже приумножились в период перестройки и последовавших за ней реформ. Все реформировали, но свои «кровиночки» повсюду сидят в креслах и руководят, как прежде.
  - Согласен. Сейчас этой чиновничьей братии расплодилось пруд-пруди, но бороться с ней трудно. Она изменилась по сравнению с советским временем до неузнаваемости, приспособилась, сменила окраску, обогатилась, откормилась, комфортно обустроилась. В общем, как в природе, приобрела мимикрию, благодаря которой не отличишь успешного бизнесмена от чиновника. То ли дело было раньше –  партийная работа была и поилицей и кормилицей. Научится какой-нибудь прохиндей с пятью классами образования выкрикивать правильные лозунги и он уже в фаворе. И начинает мнить о себе, что ему все дозволено, ибо он принадлежит к номенклатуре. Все идет у него в жизни гладко до тех пор, пока не обнаружится, что этот партиец  дискредитировал партию. А что ты думаешь, он наносил вред умышленно? Да, упаси боже! Только в силу своей глупости, недалекости ума, его примитивного уровня развития. Он на коленях готов ползать, чтобы его простили! Готов каяться денно и нощно и молить, чтобы его оставили у кормила. Бывало, что оставляли, но ежели видели, там наверху, что в их рядах идиот затесался, то спуску не давали и «клинические случаи» не прощали.

- Ты это о чем, Кочергин?
- Вспомнился один эпизод, достойный пера сатирика на совпартдействительность. Могу рассказать, если не торопишься.
 - Да, куда нам с тобой торопиться? Слушаю тебя.
   
   Окончил я довольно престижный институт в середине 70-х и, как водится, с друзьями отмечал получение диплома у себя дома, на частной квартире, которую снимал у супругов-строителей. Эти супруги поехали прорабами куда-то на Север подзаработать на стройке на выплату кооперативной трехкомнатной квартиры, которую нам с женой и сыном сдали. Сидим мы в большой комнате с распахнутой дверью на балкон, запуская теплый июньский воздух с улицы. Музыка играет, шутим, танцуем, в рюмки с водкой опускаем свои нагрудные значки, обмываем их на будущую удачу, смеемся. И вдруг звонок в дверь. Жена побежала открывать и обомлела: на пороге стояла хозяйка квартиры Зинаида с чемоданом. Одна стояла, без мужа. Муж там остался на Севере, а она, как выяснилось, поехала в Москву разменивать квартиру и подавать на развод. Ну, в общем, у ее благоверного мужа-инженера на строительстве завелся служебный роман.

   Зинаида прошлась по своей квартире, посмотрела на свое имущество и как женщина решительная, предприимчивая с твердым характером резанула:
   -Побелите потолки, смените обои и можете уезжать. Даю вам месяц. Я пока поживу у мамы, но буду вас часто навещать, следить за ремонтом.

   Если кто-то и хотел бы придумать, как лучше испортить настроение выпускникам, ему вряд ли удалось бы сделать это с таким искусством, как, попавшей в беду, Зинаиде. Мы рассчитывали жить в этой новостройке еще, как минимум, год. Теперь же придется делать ремонт, на который нужны деньги; искать квартиру, вносить аванс за месяц вперед. Все это не пугало нас, поменявших за годы учебы с десяток квартир и имевших  опыт по поиску и переездам. Одним словом, нужны были деньги на ремонт и телефон для поиска новой квартиры по объявлениям.

  Жена, как преподаватель, находилась в летнем отпуске и зарплату не получала,  мне выплатили последнюю стипендию и я имел около двух месяцев каникул до выхода на работу в информагентство, куда меня направили по распределению.

  - А ты поезжай в эту свою организацию и попросись на работу сейчас, хоть куда-нибудь, - советовала жена. Нам же важно, чтобы  был телефон, да и деньги какие-никакие платить будут. Объясни кадровикам ситуацию, они тебя знают по преддипломной практике и они же  запросили тебя на работу. Пусть помогут.

   Ехал я устраиваться на работу из Чертаново в душном автобусе, потом метро, а потом троллейбусе и думал о своих сокурсниках-москвичах, отдыхающих на морском песке, подмосковных пансионатах, на дачах, на речках в лодках  с удочками. Что и говорить завидовал их безмятежному летнему времяпрепровождению. Ну, как говорится, каждому свое.
 
Начальник отдела загранкадров Кубасов  встретил меня в своем крошечном кабинете любезно, но настороженно. Он слушал меня положив ногу на ногу, пальцами перебирал связку ключей, лежащих на столе. Голову с густой шевелюрой с проседью отбросил назад. Он поминутно устремлял на меня свой пронзительный взгляд и часто  щурил глаза на смуглом лице с крошечными следами оспы. Выслушав мое печальное повествование он, глядя в глаза мне,  сказал: « Все понимаю, Кочергин, но тебе, как молодому специалисту положено отдыхать до сентября. А тогда мы вас всех молодых специалистов соберем и вы начнете стажироваться по редакциям. Куда я тебя могу взять, разве, что только к себе в кадры на несколько месяцев, на период отпусков. А? Пойдешь ко мне? Будешь заполнять объективки на отъезжающих за границу. Оклад будет  небольшой, но побольше, чем твоя стипендия. Сколько ты стипендию получал? – Семьдесят рублей на последнем курсе была, - ответил я. – Ну, а здесь на должности референта  получишь девяносто.

  Кубасов забыл упомянуть про налог в одиннадцать рублей и семьдесят копеек. Но даже с налогом, моя зарплата была на несколько рублей больше стипендии. Мне захотелось посмотреть свое новое место работы, и мой будущий начальник охотно показал его мне, открыв дверь соседней комнаты. Вдоль каждой стены стояло по три стола друг против друга. Слева, за столами, спинами к стене, сидели две  солидные женщины. Рядом с сейфом, паспортистка Мария Серафимовна, пенсионного возраста, с ярко накрашенными губами, за соседним столом с пишущей машинкой Татьяна Владимировна, среднего возраста, с высокой прической и приветливым лицом, за столом у окна восседал совсем седой и очень полный мужчина с большим красным лицом и прищуренными глазами  Строгин. Одет он был в просторную рубашку навыпуск с короткими рукавами, под которой выделялся огромный живот. Напротив него, сидел мужчина пенсионного возраста с глубокими морщинами на щеках, над которыми свисали очки в коричневой, старомодной оправе. Узнать в нем отставного полковника не представлялось возможным ни по каким признакам, тем не менее, Фонарев был до недавнего времени кадровым военным и, как говорили, работал в орденской группе; обладал  каллиграфическим почерком и был чрезвычайно аккуратен в работе. У пятого стола стоял Ухабеев, невысокого роста, черноволосый, круглолицый, с открытым лбом, смеющимися, веселыми глазами. Шестой стол у самого входа в комнату был свободен и Кубасов указал мне на него. Конечно же, он меня представил, сидящим в комнате, как выпускника, направленного на работу в агентство, но для начала сочли целесообразным поработать мне в отделе загранкадров на период отпусков. Главное, что я отметил про себя – два телефона на столе – внутренний и городской. Одно дело было решено и я с удовлетворением поехал домой, заполнив предварительно анкету.

  На следующий день я приступил к работе. Моим наставником был Ухабеев Он объяснил, как работать с личными делами отъезжающих за границу работников агентства и как писать объективки, что-то вроде резюме для инстанций.
  В дверь нашей комнаты непрерывно входили и выходили, прибывшие в отпуск корреспонденты. Все они шли прямиком к Фонареву, оформлявшему приказы. Кто-то приехал из Африки, кто-то из Индии, а кто-то из Штатов или из Европы. По внешнему виду невозможно было определить, что кто-то, из входящих в нашу комнату, работал за границей. Поразительная скромность в одежде. Создавалось впечатление, что приехавшие в отпуск корреспонденты, собираясь посетить агентство, надевали старые, давнишние рубашки в которых хаживали до поездки за рубеж. Главным была предельная скромность, неприметность. Демонстрировать свои материальные возможности, благополучие, приобретенное за границей, куда направили корреспондента трудиться на переднем крае идеологической борьбы, считалось для большинства  журналистов неприличным. Они прекрасно понимали, что повсюду с кем бы ни встречались, их будут внимательно рассматривать оценивающими взглядами, за которыми скрывался вопрос: Мы тебя послали работать или прибарахляться? Да-а, видимо, не понимает товарищ значение возложенной на него миссии борца идеологического фронта, поддался мелкобуржуазным соблазнам. Падким оказался на заграничные шмотки.

  За этими невысказанными словами скрывалась зависть к тем преимуществам, какие давала поездка за границу, в особенности, в капстраны. Опытные журналисты знали, что не надо дразнить гусей, возбуждать повышенный интерес к своей  английской рубашке безупречного покроя и качества у своих коллег по работе, довольствующихся ширпотребом советского образца за восемь-десять рублей. Их ум взрослел в томительные годы ожидания поездки на загранработу. Они присматривались к своим коллегам, допускавшим опрометчивую демонстрацию своего превосходства над менее удачливыми собратьями по перу, тайно мечтающими пожить где угодно, лишь бы за границей. Из уст в уста, как былины, передавались страшные истории, что такой-то, приехавший в отпуск из Франции,  США или Японии, обратно, к месту работы уже не возвращался, в связи с отсутствием целесообразности. В какой момент возникало это отсутствие целесообразности, по какой причине и кто принял это суровое решение, никто из коллег несчастного журналиста не знал. Незнание истинных причин, сделавших корреспондента вдруг невыездным, порождало домыслы и кривотолки.

 Шепотом, с горящими глазами у Леши и выпученными от удивления у Михаила, обсуждались за чашкой кофе в буфете варианты возможного прокола их сослуживца Вадима.
 – Да это у него из-за жены. Чистая аморалка, понимаешь?
 -  А я слышал, что по пьянке, на машине сбил кого-то из местных.
 -  Нет, приехал в отпуск и не дал кому надо хороший сувенир. Жлобоват он.
 -  Дело в другом.. Ну куда он так вырядился в свои батики-шматики ходить по начальству. Дурак, безмозглый, перед кем форсить вздумал! Кроме зависти и раздражения ничего не вызвал своими заморскими шмотками.
  Обсуждая коллегу, приятели сами того не замечали, как взрослели умом, становились осторожными, осмотрительными, извлекали из проколов своих коллег  серьезные уроки для  будущей работы за границей, расставляющей для простаков всевозможные капканы норм поведения советского журналиста. Никакое пребывание, даже самое длительное, даже в самой развитой капстране не должно отражаться на моральном облике советского корреспондента, смотрящего свысока на соблазны западного ширпотреба. Как показывал опыт, именно те журналисты, кто придерживался взглядов: советское, значит, лучшее и не заражался «вещизмом», были выездными вплоть до выхода на пенсию.

  Однако, Петр Иваныч, увлекся я, так сказать, преамбулой. Но без нее был бы не совсем понятен тот эпизод, который рассмешил меня так, что я выбежал в коридор из нашей комнаты. В общем, сидим мы утром за своими столами, как всегда, молча с серьезными лицами работаем с ответственными бумагами. Около десяти утра зашел отметить свое прибытие в отпуск корреспондент из Японии в серых брючках и бежевой рубашке; худощавый, в очках, подвижный и очень приветливый. На стол каждому положил по паре шариковых ручек, вошедших и у нас в моду.

 И вот, когда этот «японец» ушел, минут через десять открывается дверь и в комнату заходит круглолицый мужчина солидного возраста; его одежда не давала поводов усомниться, что к нам, в убогую комнату, со спертым воздухом, пропахшую старой инвентарной мебелью, мастикой для полов, архивными бумагами и смесью одеколонов с духами, вошел натуральный герой ковбойского фильма и прямо с порога, широко улыбаясь, выкрикнул: « Всем привет из далекой Австралии!». Мария Серафимовна, имевшая привычку пить чай в это время, чуть не поперхнулась бутербродом с колбасой. Все остальные оторвались от  бумаг и с любопытством смотрели на вошедшего героя вестерна. Голову корреспондента покрывала черная кожаная шляпа типа стетсон (с высокой округлой тульёй, вогнутой сверху, и с широкими подогнутыми вверх по бокам полями, расшитыми узорами. прим.Б.А.); вдоль загорелых толстых щек,  свисали черные завязки от шляпы; черная рубашка на уровне плеч украшалась расписанной разноцветными нитками кокеткой с изображением кенгуру; черные джинсы с бахромой по бокам поддерживались широким, коричневым ремнем из толстой кожи с множеством круглых отверстий, обрамленных светлым металлом; джинсы были заправлены в короткие сапожки со скошенными, расшитыми замысловатыми узорами  голенищами; на носках и задниках сапог красовались металлические пластинки желтого цвета.

  - А где ваш кольт и кобыла, Василий Игнатьевич? – сдерживая смех, спросила машинистка Татьяна Владимировна. – Их куплю в другой раз. Да? Верочка? – Василий оглянулся на женщину в широкополой, розовой шляпке с рюшечками и клетчатом платье с белым воротничком. – Жена корреспондента непрерывно улыбалась, отчего вид обоих супругов казался глупым.
  - Идите ко мне! – позвал Фонарев. – Присаживайтесь. Вы Кобылин Василий Игнатьевич? Корреспондент, значит, в Австралии. Т-а-к. Много к вам вопросов накопилось и кадровых, и хозяйственных, и финансовых. Ну, да ладно. С вами поговорят соответствующие службы, мое дело отпуск оформить. Фонарев рассматривал паспорта Кобылиных. – Ну как же так! Пересекли границу вы четыре дня назад, а явились только сейчас. Надо же приказом оформлять сразу по прибытии,- нервничал инспектор. – Да, ладно вам! Какая разница! Веселей на жизнь смотрите! – Отставной полковник после этих слов заиграл желваками и, сдерживая гнев, выпалил: « А с какой это стати вы вырядились не то под ковбоя, не то под клоуна? Вы пришли в серьезное учреждение или вы забыли там, в своей Австралии, где работаете? – А вам завидно, что я красиво одет? А? – Да, не завидно, а стыдно! – Лицо Фонарева побагровело. – Что-то я не видел вас раньше здесь! Новенький, что ли? Долго вы тут не проработаете, это я вам обещаю.- С этими словами ковбой встал и вместе с женой вышел из комнаты.

  - Кто это был? – спросил всезнающую Татьяну Владимировну Фонарев. – Как кто? Наш бывший секретарь парткома Кобылин. За успехи в партийной работе его год назад направили корреспондентом в Австралию. Австралия – синекура для номенклатуры, поощрение за заслуги, за правильную линию партийной и кадровой политики в агентстве. Место прекрасное, солнечное, с хорошими продуктами, морским воздухом, отличной экологией. А главное, никаких событий! Живи в свое удовольствие, отдыхай перед пенсией с чувством исполненного долга. – Фонарев продолжал играть желваками и кипеть внутри себя от злости, что некоторые умудряются удобно устраиваться в жизни.

     Кобылин вернулся в Австралию, но проработал там недолго. Кому-то из высокого начальства попалась информация, пришедшая из Канберры. Заместитель гендиректора долго хмурился над первой строкой сообщения, силясь понять, что означает «Вперед ярмарка Австралии!». Ему и в голову не могло прийти, что корреспондент Кобылин знал английский язык только со словарем и, переводя Go ahead, my fair Australia!  вместо прилагательного «прекрасная» почему-то выбрал существительное «ярмарка», чем вызвал очередной взрыв смеха в редакции и недоумение у руководства. Бывшие партийные заслуги Кобылина уже не имели никакого значения для впавшего в гнев замдиректора. И ковбою быстро нашли замену.

  Выслушав рассказ, Петр Иваныч усмехнулся. – А случай-то с этим ковбоем анекдотичный. И я бы не поверил в него, если бы не знал, что, как говорится, семья не без урода. На сто-двести, а то и тысячу человек обязательно найдутся типы вроде этого Кобылина. Он же, как я понял, и журналистом никогда не был, но завидовал тому, что они ездят по белу свету, а он, имея власть, кабинет, персональную машину,  дальше Болгарии, поди ж, и не выглядывал. И мечтой этого Кобылина было поехать в командировку, да в капстрану, да пожить там в свое удовольствие, как на курорте, а вернувшись, продемонстрировать всем, что он был за границей. И в меру своего развития, он представил  коллегам  доказательства своего преуспевания и своей значимости экстравагантной одеждой. Но самое удивительное то, что этот Кобылин не понимал, насколько он смешон.  В общем, как говорится, пустили Дуньку в Европу, то бишь Австралию...
Мы оба рассмеялись.
   10-19.12.09