Семейные предания. Бельтеневы

                БЕЛЬТЕНЕВЫ


    Мама рассказывала, что фамилия Бельтеневых появилась в России в XV веке. Иван III женился на византийской царевне Софье Палеолог, которая привезла с собой иконописца Бельтуса (в 1472 г.). Когда Бельтеневы стали дворянами – не знаю. Дядя Лева (Лев Константинович Чистов) говорил, что история рода записана в Третьей дворянской книге. Какие-то родственные связи тянутся к  Гедеминовичам, Страховым.

    Дедушка – Бельтенев Борис Павлович (20 .07. 1885г. – 26. 04. 1938г. .) – имел три высших образования, преподавал в Петербургском университете. О трех высших образованиях говорила мама. Двоюродная сестра Оля Воробьева поясняет – в то время не надо было заканчивать три отдельных факультета, студенты могли посещать лекции любого приглянувшегося им профессора. Поэтому  уточнять этот вопрос не будем, остановимся на вышеизложенной информации.  Сестра дедушки – Вера Павловна – преподавала высшую математику в Политехническом институте. В Устюжне, рядом с которой находилось родовое имение Бельтеневых, проживал брат Николай. По рассказам мамы Борис Павлович был одаренным человеком, прекрасно рисовал и пел, был шумным, веселым, общительным, гостеприимным.

    Жили они в то время в г. Пушкине (во время войны дом был разрушен, мы приходили поклониться остаткам каменного крыльца). Их стометровая гостиная всегда была полна друзей. Разыгрывались шарады, хозяин пел красивым баритоном арии и романсы ( из «Демона» Рубинштейна, «Свадьбу» Даргомыжского, «Дочь султана» Рубинштейна). Мама ему аккомпанировала. Об его первой жене ничего не известно. Вторую свою жену, мою бабушку, он просто отбил у  приятеля. Услышал, что она приезжает в Питер, явился на вокзал с огромным букетом цветов и покорил юную красавицу Ольгу. Ухаживал  красиво. Приходил к ней в гости. В памяти остался яркий рассказ о том, что она угостила как-то своего суженого яичницей из подтухших яиц. Благородный поклонник съел сомнительное угощение, поблагодарил и мужественно попросил добавки. Вырисовывается образ широко образованного человека, авантюриста, рыцаря.

   Очень любил своих детей: старшую Лизу (мою маму), Андрея (тихого красавца, сгинувшего во время войны), Ефима (озорного, ехидного, обаятельного, которого всю жизнь оберегала моя мама). Борис Павлович был кадетом, после революции скрывался, стал слесарем. В артели, состоявшей из бывших профессоров, делали печки-буржуйки и продавали их. В большую квартиру на улице Жуковского в Пушкине с согласия Б. П. подселили его знакомого с семьей, который в « знак благодарности» написал на Б. П. донос.

    Первый раз Б. П. был арестован в 1934 г. по доносу свох соседей и попал в «Золотые камеры». Народу в эти камеры набивали так много, что все стояли, плотно прижавшись друг к другу. Многие, не выдержав, умирали, и трупы висели между живыми. Сколько времени продолжался этот кошмар? Не знаю, но думаю, что несчастные заключенные не могли продержаться втаких жутких условиях слишком долго.

    Второй раз его арестовали в 1937 г. и сослали в Казахстан. Мама ездила на его розыски. Нашла след в г. Кустанае. Там всех заключенных разделили на две большие партии. Одна была уведена и сгинула без следа. Другая осела в какой-то деревне, где мама и нашла своего отца. Рассказывала, какие интересные люди окружали ее папу. Для жителей деревни они устраивали спектакли и по памяти исполняли оперы «Демон» Рубинштейна, «Евгений Онегин» Чайковского. Потом был третий арест и расстрел. О том, что Б. П. был  расстрелян, семья узнала через много лет.

  Борис Серебряков (мой двоюродный брат) нашел в интернете такую информацию: Борис Павлович Бельтенев родился 20. 07. 1885г. в городеУстюжна Новгородской губернии. Отец – губернский секретарь Павел Андреевич Бельтенев. В молодости Б.П. работал учителем пения в гимназии. Пению обучался в Италии. Женился на учительнице географии. Позже переехал в Петербург. В советское время работал слесарем–механиком в промышленной кооперативной артели «Металлист». Жил на ул. Скороходова 1\ 13 кв. 17. Арестован 12 февраля 1938 года. Расстрелян 26 апреля 1938г. Реабилитирован 18 июля 1989г. (источник: Архив НИЦ «Мемориал», Санкт-Петербург).


БЕЛЬТЕНЕВА ОЛЬГА ЕФИМОВНА (1887 – 1963 г.г.)

    Бабушка происходила из купеческого рода. Ее мать – Ульяна Васильевна, отец –  Чистов  Ефим Филиппович (цыган)  - купец второй гильдии, позже пожалованный в дворянское сословие. На Пискаревке в Питере целый квартал занимали большие добротные двухэтажные дома, выстроенные Ефимом  Филипповичем для себя и своих детей. Ульяна Васильевна родила пятерых детей: Нюшу (Анну), Ольгу, Алексея, Николая, Константина. Позже, когда Ефим Филлипович умер, она вышла замуж за Сергея (отчество не известно). Все дети стали Сергеевичами. Только бабушка отказалась сменить отчество и осталась Ефимовной.

Из всех детей немного известно лишь о Константине Сергеевиче. Он женился на Элеоноре Станиславовне (литовке). Дети: Ольга Константиновна Зуева – живет в Питере, удивительной души человек, и Лев Константинович Чистов (жена Валя, дочь Ольга). Дядя Лева был талантливым человеком, к тому же еще не менее талантливым дебоширом, любил выпить. Помню, что моя бабушка прятала его в лесах Косулино от милиции. Долгое время жил в Уфе, получая постоянные нагоняи от моей мамы за свой образ жизни.

   О детстве и юности бабушки воспоминаний  немного. Вот что помнит моя сестра Ира:
- Я очень хорошо помню рассказы бабушки о пра–пра–бабушке – матери Ульяны. Она была настолько богомольная, что ходила пешком из Петербурга в Киев. И уходила месяца на четыре. Приходила усталая, истощенная. Ульяна, зная о ее возвращении, готовила ей, откармливала. Та неделю отдыхала и начинала ходить на Пискаревку – в церковь. Брала с собой только одного ребенка – Олюшку. Вставали в четыре утра, бабушка намазывала внучке голову лампадным маслом, брала для нее подушечку, воду и шли молиться. Олюшка во время молебна засыпала, но ее будили – Олюшка, не спи, - и Олюшка, следя краем глаза за тем, что делает бабушка, молилась, клала земные поклоны, осеняла себя крестом.

    Олюшка блестяще закончила 3 класса приходской школы. По-видимому, она так выделялась среди остальных детей, что директор  школы вызвал ее отца и сказал – вы должны учить ее дальше. Отец повел Олюшку в Мариинскую гимназию. Дома был переполох – ее наряжали, опять намазали лампадным маслом волосы и заплели тугие, торчащие в стороны, косички. Когда они пришли в гимназию, это была катастрофа – все дворянки в великолепных туалетах, волосы уложены в изысканные  прически. Все хохотали и показывали пальцами на девчонку, измазанную лампадным маслом. (Замечание двоюродной сестры Оли Воробьевой: Мариинские гимназии специально были созданы для обучения детей из различных сословий, принимали туда не только дворян. Из дворян туда поступали, как правило, из обедневших семей или недавно получивших дворянство. Неприятие возникало, скорее всего, на почве личностных отношений).Пошли к директору. Бабушка говорила, что пока шла по длинному кабинету к столу, от страха забыла все, что знала, даже как ее зовут. Пригласили несколько педагогов, которые проэкзаменовали новенькую. Она оставила очень хорошее впечатление. Директор сказал – я не против, но последнее слово останется за батюшкой. Отец повел ее в кабинет священника. Тот погладил девочку по голове и началось – «ты Отче наш» знаешь?»..., «А эту молитву знаешь?»... «До конца знаешь?» И  поставил ей 5 с тремя плюсами. Благодаря батюшке, она была принята в гимназию. Он, видимо, первое время помогал ей, защищая от нападок дворянок. Одна из них прозвала свою собачку Ефимкой и все время кричала – Ефимка, Ефимка. Это длилось около года, пока бабушка себя не проявила. Сказывалась чистовская порода – блестящая память. Она училась без единой четверки. По словестности получала 5 с плюсом.


    Императрица Мария Федоровна приглашала гимназисток на приемы, где они пели, читали стихи, танцевали. Бабушка очень хорошо танцевала. Когда она чем-то выделилась, Мария Федоровна подозвала ее к себе и спросила: «Девочка, что ты хочешь?» И девочка неожиданно сказала: «Велосипед». Через некоторое время на улице Матвеевской появилась карета. Все высыпали на улицу – появление царской кареты в их краях было явлением неординарным. Карета остановилась у дома бабушки, вышли два лакея и вынесли велосипед. Первый на их улице велосипед!
                (записано на диктофон в 1999 г.).

   Гимназия окончена в 1911 г. Затем  - Бестужевские курсы – сначала юридическое, затем экономическое отделение. Работала в центральном статистическом управлении Ленинграда главным статистом, отвечала за перепись населения.

    Мама закончила Горный институт, где познакомилась с папой. Во время войны Институт Земного Магнетизма, где работал папа, был эвакуирован в Алма – Ату.  Потом он  возвращался в блокадный Ленинград, чтобы вывезти Ольгу Ефимовну. Рассказ мамы о приезде бабушки – возвращаюсь с работы, захожу во двор и вижу – сидит скрючившись на крыльце маленькое, сморщенное, лысое существо, похожее на обезьянку, с большой папиросой во рту – это была ее красавица мать. В Алма–Ате в 1943 г. родился мой брат Андрей.
После войны многие научные институты Ленинграда и Москвы были переведены на Урал. Так мы попали в Косулино под Свердловском, где родились я и Ира. С нами всегда были бабушка и няня - баба Дуня (нянчившая еще мою маму и ее братьев). Папа и мама все время в разъездах – один на Полярном Урале, другой в Казахстане. (Андрей так тосковал по маме, что по ночам прижимал к себе и нюхал ее махровый халат). Потом – Шеелит, Свердловск, Уфа – и всегда рядом бабушка, ни разу не повысившая на нас голоса, но и не целовавшая нас – говорила, чтобы не плакали, когда умру. Наиболее яркие воспоминания, связанные с бабушкой проявляются в  памяти  в период жизни в Уфе.

- Бабушка, маленькая, сгорбленная, почти без зубов, надевает мои платья и , весело напевая, кружится по комнате. Мы смеемся.

- Новый год. Бабушка надевает валенки, тулуп, подвязанный веревкой, жуткую маску Деда Мороза, берет свою клюку и идет по знакомым «просить милостыню». Сначала переполох, выносится какая-то еда, потом узнавание и общее веселье.

- Бабушка идет в магазин за любимыми шоколадными конфетами «Ну-ка, отними» и громко просит продавщицу – сто грамм «На-кось, выкуси». Весь магазин хохочет (продавщицы ее обожали).

- Мы с Андреем и компанией сбегаем с уроков, чтобы сходить в кино. Денег нет. Идем домой к Славке Виноградову. Ждем во дворе. Слышим шум и крики. Заглядываем в окно: Вера Алексеевна, мать Славки, схватила его за шиворот и отхаживает полотенцем. Идем к нам. Бабушка, не говоря ни слова, дает всем деньги. Правда потом идет в школу выяснять отношения с учителями. Для учителей ее посещения превращались в настоящее бедствие. Они ее боялись. Она устраивала им такие разносы, что не нам попадало, а наши классные руководители вылетали из учительской со слезами на глазах. Такое шоу было, когда Андрей «подорвал бомбой школу». Шучу. Конечно не подорвал – такого и в мыслях не было, но бомбочку собственного изготовления во дворе школы-таки взорвал. А часть тетрадных листков, в которые были завернуты порох и спички, уцелела. По ним и определили подрывника-любителя.

    Сколько бесконечной любви и заботы о маме, о нас в бабушкиных письмах. Но их немного. Большая часть сохранившихся бабушкиных и папиных писем относятся к марту–апрелю 1953 г., когда мама с тяжелейшими головными болями лежала в Бехтеревскй больнице в Питере. Папа и бабушка ей почти ежедневно писали, заставляли писать нас с Андреем, посылали наши рисунки. Выбираю из писем те отрывки, которые посвящены нам с братом, ими просто переполнены письма (да и читать о своем детстве, согласитесь, крайне интересно), о папе (их меньше, но о папе  у меня так мало сохранилось в памяти, что они  бесценны), просто жанровые зарисовки, в которых проявляются бабушкины  юмор, эрудиция, наблюдательность. Все остальное опускаю – это, в основном, беспокойство за маму, рассказы о множестве знакомых.

16 марта. – Оленька возвращается из школы всегда громко, с песнями и с громкими возгласами, так Трезор чует ее , еще когда она внизу – на лестнице, и начинает неистово лаять. А как она входит в квартиру, он не знает, куда деваться от радости. А она- то – миленький, Трезорушка и т. д. Очень люблю ее возвращение из школы, всегда ликующее. Наглядеться на нее не могу...

17 марта. – Вчера Оленька приходит из школы не ликующая,как всегда, а печальная. Села на диван и опустила руки. Что такое, доченька? – Черная кошка перебежала нам два раза дорогу, и у нас сразу разболелась голова – у меня, у Наташи и у Гали. Из- за стены голоса детей Силиных: «Неправда, неправда, у них не болят головы. Это они нарочно». Через минуту у них уже возня с Трезором. Андрюша как всегда приходит из школы, отдает честь и говорит – есть, т. командир. Я совсем впадаю в детство. Я всегда так рада, когда они приходят из школы, точно не видела их Бог весть сколько. Сегодня утром усаживаю детей в сани, идет Мария  Екимовна. Вчера вечером к ней на квартиру явился В. П. (мой папа). А она прилегла. Ты что делаешь? – спрашивает, «Занимаюсь», - отвечает М. Е. – Я вижу,как ты занимаешься, в среду экзамен, а ты спишь. Я пришел к тебе на консультацию. М. Е. отвечает – мне все понятно, не надо консультации, - а сама думает – какая консультация, спать  смерть как хочется. Вот, говорит, иду сейчас на работу и дрожу, наверное мне сейчас головомойка будет за то, что спала вчера...
Сегодня все на работе, все готовятся к экзамену. Надя рассказывает, что очень серьезно готовится Вера Серг. На стенах развешаны наглядные пособия. Вера Серг. подойдет к одному, запишет себе что- то, пошепчет, потом к другому и т. д. Надя спрашивает «Вы что, Вера Серг.?». Та отвечает: «Надо всем иконам поклониться».

20 марта. – У нас частенько гостит Борисик (наш двоюродный брат). Насмешил он меня вчера. Рассказывает, что приятель в школе получил двойку за то, что написал «лысапет» (т. е. велосипед), и тут же комментирует – надо было написать «волосапет», что ли он лысый...
Лиза, дорогая, родная, хоть бы поправилась совсем, была бы такая, как прежде...

22 марта. – Голубушка моя! Эти кружочки? (папа заставлял нас исписывать целые тетради кружочками, чтобы вырабатывать округлый, пластичный почерк). Они давно забыты, т. к. с кружочков перешли на письма к маме. Виктор вокруг ребят как клуша топчется. Все свободное время он или письма тебе пишет или с ребятами возится. Никогда у них не было такой близости с Андрюшей как сейчас. И шашки и какие-то опыты в рабочей комнате. И как может меня обижать В. П.? В такой момент, когда ты лежишь больная? Господь с тобой!

23 марта. – Голубушка ты моя! Ненаглядная ты моя! Тебе легче? Я сразу ожила. И В. П. ожил. А то вчера после твоих предыдущих писем все время было хождение из комнаты в комнату. То он придет из рабочей комнаты ко мне, встанет и начинает какими-то полусловами разговор о тебе. Уйдет – я к нему ползу в рабочую комнату, сяду на кровать и опять какой-то полуразговор...
 Сижу сейчас и думаю – до чего ж ты любишь всяких калечиков! Вот например как ты попала в детское отделение? Зачем тебе нужно это? Уверена, что много слез льешь из-за чужих горей! Что с тобой делать?

27 марта. - ....я разрешила В. П., чтобы Соловьев ночевал у нас (Соловьев и какой-то Саша приезжали читать лекции для сотрудников геологической экпедиции и останавливались у нас. На этих курсах читал лекции и папа о происхождении земли). Уж очень он хорош с детьми. Оля сегодня с ним буквально соловьем разливалась. Ходит по комнате и говорит, что им надо написать тебе – «Мамочка, дорогая, мы живем как в раю, за нами ухаживают папа и бабушка. Ты о нас не думай, а думай о себе, чтобы выздороветь, а то тебе лет 20, не меньше еще надо работать, чтобы воспитать нас». Ребята рты открыли, глазенки вытаращили и слушают. Андрюша выдохнул – много 20 лет.

28 марта. – Сейчас Соловьев читает лекцию от 9 до 11 утра и уезжает в Свердловск до вторника. Хороший он человек, но говорун невозможный. Все говорит, говорит без конца. Мне лично прочел целую лекцию об экономических проблемах. Вчера в 11 ч. вечера приходит ко мне в комнату В. П. и говорит «Что делать? Работать не дает, все говорит». Я ему посоветовала ложиться спать, а в следующий раз будем просить Старцева играть вечерами с ним в шахматы. На этом и порешили.

28 марта. – Силин болен радикулитом (ходит скрючившись) и высокое кровяное давление. Ему ежедневно надо ездить в больницу, делать вливания магнезией и мышъяком и паровые ванны. Вот он и пишет записку Андрею Мих., чтобы он оставлял ему лошадей для поездки в больницу. Вдруг вбегает к нему на квартиру его заместитель Наталья Алекс. и делает ему выговор, как он смел, минуя ее (она же директор сейчас), писать записки. Так он пришел просить у В. П. лошадей для ежедневных поездок в больницу....
Бессмертный Щедрин, ты жив тут у нас в Косулино! Как тебе нравится – Марфа Алекс. на производственном собрании обзывает председателя месткома сволочью и балдой. Тот идет к директору жаловаться, а тот ему отвечает: «Голубчик, я давно уже сам сволочь и засранец». Год тому назад она отдала Лидии Иван. валик и каток,а теперь отобрала – «Не хочу, чтобы валик и каток гладили «болдино» белье». И Лидия Иван. и Иван Махаев у меня были и рассказывали возмущенно.

31 марта. – Сегодня была у меня Фаина Алексеевна (учительница Андрея) и долго мы с ней беседовали. Она шлет тебе сердечный привет и умоляет не беспокоиться об Андрюше. У него отметки лучше, чем в первых двух четвертях. По чистописанию 4. Так что ни одной тройки. Он стал гораздо лучше писать. Беда вот в чем. Когда бывают школьные письменные работы, он кончает раньше всего класса, ему становится скучно и он начинает вертеться. Она говорит, что он самый развитый мальчик в классе и ему становиться скучно, когда нечего делать.
Хочу рассказать про Оленьку. В каникулы она несколько дней играла с Зиной, дочерью Нат. Алек. Белявской. Я не возражала. И, видимо, Зина была очень довольна, и Оля тоже. С ними, к моему удивлению, играл и Андрюша. Примерно дня через три является Оля с целым ворохом своих кукол и тряпок и заявляет – «Раздружилась я с Зиной, все командует, все делает, как она хочет. Не буду с ней играть». А Андрюша замечает: «Бабушка, Оля и мои команды никогда не слушает, а уж будет она слушать Зину». Все больше вырисовывается характер Оли. Независимость полная.
И еще интересный момент расскажу про Андрюшу. Мы читали с ним «Майскую ночь», когда нет Оли. Оленька боится черной кошки, про которую там написано. Но, когда мы дошли до конца, она примчалась, лежала на своей кровати и ноги задирала (извини за выражение). Мы с Андрюшей дошли до того места: «Парубок, найди мне мою мачеху и т. д.». Видимо красота написанного так завладела его вниманием, что пассивно, непроизвольно он во время чтения три Олиных приказа исполнил, ни звука не говоря, только чтобы отвязалась. «Андрюша, дай мне меду». И еще два раза его отрывала. В другое время подал бы он ей!
Сегодня и капризница делала утром гимнастику. Андрюша делает почти ежедневно.
С Соловьевым у нас истинная драма. Такой говорун, что вечерами совсем не дает заниматься В. П. Он махнул рукой на свои занятия и видимо решил лучше ложиться спать раньше, в 11 часов. Вчера в 12–ом часу вхожу в рабочую комнату, чтобы взять пурген для Дуни, и застаю такую картину – В. П. лежит уже в постели, а И. С. сидит на стуле у самой кровати и говорит, говорит. Я мельком взглянула на лицо В. П. Глаза широко открыты (возможно боится, чтобы не закрылись), а на лице страдание, как от боли в желудке.
А вторая драма – кончились ленинградские конфеты. Здешние конфеты – это не конфеты, а гаомян. С сахаром не люблю пить, а без конфет беда, ты ведь знаешь, сколько я пью.
(Очень хорошо помню бабушкины чаепития. Чаю она наливала в чашку совсем немного – четверть чашки, но пила несколько чашек подряд. Рядом, на развернутом фантике лежала шоколадная конфета, нарезанная тонюсенькими ломтиками, которые она неторопливо смаковала. Мама же любила карамельки. А я обожаю и шоколадные конфеты и карамельки).

6 апреля. – Сейчас передо мной Оля занималась с Галей Долгушиной. Если бы ты видела! Умрешь! Оля так строга с ней, что Галя встает со стула, когда ей отвечает. Дело в том, что Алевтина Алексеевна велела Оле с ней заниматься. Галя стала плохо учтиься...
Андрюша встает теперь раньше, чистит ботинки и себе и Оле. После этого надевает ватник и идет на площадку чистить боты свои и Олины. Просыпается Оля, одевается и спешно хватается за ведро, чтобы вынести. Но будто я тебе этого не писала. Сегодня Андрюша, уходя в школу, сказал, что сам напишет и просил меня не писать.

9 апреля. Теперь о Трезоре. Стала невыносимая собака. Всех проходящих рвет за ноги. Растрепал двух куриц силинских, детей не трогает. Пришлось посадить на цепь у нашего сарая. Представь, дети не переживают этого, я никак не ожидала. Зато почти не уходят от него. Представь удивительную картинку. Оля сидит с вышиванием около него, около сарая, а Трезор нежится около нее. Сидит долго, наконец зову ее делать уроки, она встает, чтобы уходить, Трезор начинает скулить, тут родительское сердце, которое все видит из рабочей комнаты, не выдерживает и с возгласами «ох, уж эти бабушки!» (а при чем тут бабушки, когда виновато родительское сердце) несется опрометью отвязывать Трезора, и Оля с Трезором шествует делать уроки домой. Каждое утро она успевает до школы снести ему сахару. В общем они чередуются с Андрюшей в дежурстве у Трезора.
Кстати, я Оленьке дала для вышивания кусок нового материала шить себе полотенце, и что- то мы с Дуней не видим, наверное подстелила Трезору.
Андрюша на крыши больше не лазает, я ему сказала, что напишу маме, он говорит, что ни за что, ни за что не будет лазать по крышам. И это верно. Только не огорчай, бабушка, маму.

И еще несколько цитат из писем 1960 – 1962 годов, написанных бабушкой маминой подруге тете Вале (Валентине Михайловне Черногубовой).

- У нас в семье такое убийственное настроение в связи с заболеванием Ольги Гавриловны раком пищевода. Звонили вчера по телефону Сухачевым. Все хуже и хуже...
Мое молчание – причина – Лиза. Сейчас время отчета. Работает по 15 – 16 часов в сутки. Покрылась вся нервной сыпью. Главное лицо – ужас какой- то. Погнала к кожнику и невропатологу. Пьет мышъяк и еще какие- то сильные лекарства.
Все прошло, кроме ног. Нервна невероятно. Еще бы! На работе рвут ее со всех сторон. Она ведь не скажет сама. Говорят сослуживцы мне. Передо мной маячит 1953 год, когда ей пришлось лежать в Бехтеревской. От нечеловеческой работы – определение главного врача.

- Не могу не описать нашу с Лизой Одиссею. Андрей сдает экзамены на аттестат зрелости. Каждый его экзамен для нас с Лизой страдание. Сдал русский – 4, алгебра – 5, геометрия – 5, физика – 4, немецкий – 5 (!!!)... За три дня до экзамена по нем. языку он мне заявляет – бабушка, надо составить 20 немецких рассказов... Как меня не хватил удар – я поражаюсь. И вот я написала – это была поистине Голгофа. 20 рассказов! Весь класс наделал шпаргалок из моих рассказов и благополучно сдали... Знаешь, Валя, мои нервы так были натянуты в день экзамена, что как только он вышел из квартиры, я сразу сказала себе –«ты вытащишь 14 билет», потому что там тема – природа и я списала ее с книги – не так коряво вышел рассказ как другие. он пришел с экзамена и я спросила «Ты вытащил 14 билет?» - «Да». Здорово? Он сдавал экзамен в белой рубашке. Положил ее на стиральную машину и попросил выстирать. Пришла Лиза и запретила стирать. Она – т. е. рубашка – счастливая – пусть все экзамены сдает в ней. А как носки? И носки тоже пусть надевает одни и те же (!!!). Она решила, чтобы он в августе сдавал экзамены в Горный. Я пробовала ее отговорить, что это безнадежно, он неуч, весь год не работал, схватился к экзаменам. Теперь молчу, вижу, не надо этого делать. И Боже тебя упаси высказывать сомнение по этому поводу. Недавно такой разговор был между ней и нашим приятелем – гл. инженером треста – тоже охотник страстный. Он спрашивает Лизу – я думаю, что Андрюша после экзаменов успеет приехать сюда в Уфу. Когда у них начало занятий? И Лиза спокойно отвечает – 1 –го сентября. Честное слово! Я молчу...
Приехал В. П. с похорон. Рассказывал и с трудом удерживал слезы. И с момента приезда видимо ищет уединения, пот. придя с работы, берет Иришу и уезжает с ней в сад Якутова. Возвращаются поздно вечером...
Как раз в это время я заканчивала биограф. книгу о Моцарте.  Как жутка была его смерть и главное его похороны. Собак лучше хоронят. И вспомнила твои слова в одном из писем – какое благо умирать среди любимых и заботливых детей. Я оставлю завещание, чтобы на моих похоронах наш приятель играл «Реквием» Моцарта и чтобы похоронили меня с оркестром, и чтобы оркестр играл «Похоронный марш» Шопена. Говорю все это серьезно. (Увы! Не было музыки на похоронах бабушки. В цинковом гробу мы увезли ее в Ленинград и скромно похоронили там, где уже лежал мой папа, его мама – в месте, откупленном Сухачевыми. Многие уже сейчас там лежат).

- Золото мое, Валюша дорогая! Спасибо, спасибо тебе за переводы!... Ведь никто не знает из семьи, кроме Лизы, о том, что ты мне помогаешь. И дети в полной уверенности в моей гениальности. Знаешь, какое уважение ко мне! Положим Андрюше-то хоть трава не расти, а Оля серьезная, вдумчивая – «Бабушка, ты так замечательно переводишь!»...
(Этот подвиг бабушка совершала ради любимого внука. Он – в Ленинграде. Шлет ей темы. Она пересылает их в Пушкин. Тетя Валя шлет переводы в Уфу. Из Уфы бабушка пересылает их в Ленинград. Чтобы для внука – только высшее качество! В Питер из Уфы летели и бесконечные конспекты по научному коммунизму – законспектированные первоисточники, доклады).

- Писать мне трудно, много работы, устаю. С утра мне 20 лет. К 5 часам 80 л., а позже больше 100 лет. И давит меня смертельная тоска. Никогда раньше этого не испытывала. Чего-то боюсь. В особенности, когда просыпаюсь в 6 утра. Потом расхожусь, начинаю ворочать по своему быту.

Светлая тебе память, любимая наша бабушка. Сколько ты выстрадала, а нам всегда казалось, что ты такая легкая, молодая душой.

   Привожу беседу с мамой о ее семье, записанную за три года до ее смерти. Мама тогда была уже  больна, память ослабела. Она забывала имена, фамилии. Я, перебирая свои воспоминания и сравнивая их с тем, что говорила в этой беседе мама, обнаружила ряд несостыковок. Что делать? Все корректировать, изменять, опираясь на что? Сказанное другими, отложившееся в моей памяти, на последний рассказ мамы? Решила оставить все, как есть. Память человеческая своенравна, что-то с годами меняет, что-то убирает, не делает только одного – не прибавляет (конечно, если сам человек этого не захочет, но это будет называться уже по-другому – не память, а фантазия). Есть не очень серьезные расхождения:
- 1. Раньше мама говорила, что дворянская линия Бельтеневых сплетается со Страховыми, Гедеминовичами. В этой беседе назвала Строговых. Ладно, согласимся, вплетем в наш род всех – все равно до 3-ей книги дворянства добраться пока не можем.
- 2. Ефим Филлипович Чистов называется то цыганом, то полуцыганом, то купцом 1-ой гильдии, то 2-ой. Истина все равно на лицо – цыганская кровь, купец.
- 3. Мама говорит о своем муже, что он был во время революции комсомольским активистом. Но он родился в 1906 г. В 1917 г. ему было 11 лет. Тут просто нужно сделать небольшой временной сдвиг и перенести его комсомольскую деятельность в 20-е годы. Тогда все сходится. Итак, рассказ мамы:

- Я не знаю историю своей семьи как следует. Наши мама и папа не рассказывали нам, боясь, что мы можем проговориться – часто так бывало, что дети рассказывали о своих родителях, а потом репрессировали и родителей и детей.
Я знаю о маме больше, чем о папе. Ее отец – купец 1-ой гильдии, жили они на Писках (Советская улица),  было четыре дома деда, двухэтажные, с большими верандами, окруженные сиренью. Там, где сейчас Пискаревское кладбище, у деда были лавки, ресторан. Все его дети очень талантливы. Дядя Костя (отец Левы) не имел специального образования, но был талантливейшим инженером по строительству аэродромов, его возили по Советскому Союзу как консультанта высокой марки. Дядя Коля – другого склада, очень музыкален, пел, играл на гитаре. Старший, дядя Леня, был партийным работником, погиб он в лагере.

   Мама была очень красивая, очень веселая, очень умная, получала в гимназии медали, которые вручала императрица Мария Федоровна. Одна медаль долго у нас хранилась. Потом Бестужевские курсы. Сначала она поступила на юридический факультет, училась великолепно, потом перешла на экономический факультет и закончила Бестужевские курсы экономистом. Работала она в машино-счетной станции на Петроградской стороне, на канале Карповки, вела перепись населения. И первая перепись населения Ленинграда и поседующие велись под маминым руководством. Жизнь ее была, конечно, тяжелая – все репрессии, которые свалились на папу, все это переносила и мама. Мама – интереснейший человек. В молодости она вращалась в среде политических деятелей. У нее была подруга – Анна Акулова.

    Два ее брата – Иван (большевик) и Ганя (меньшевик) – тоже были мамиными друзьями. Об Иване Акулове написана книга, как он защищиал от белогвардейцев Оренбург. Был помощником Вышинского. Потом был уничтожен Сталиным. Иван Алексеевич Акулов, будучи в Москве, очень много нам помогал. Он освободил папу из «Золотых камер», без него папа конечно бы там погиб.

   Среди маминых друзей был и известный революционер Федор Раскольников, который любил маму всю свою жизнь. Он был посланником в Болгарии, не вернулся по приказу Сталина в Союз, бежал во Францию, оттуда написал известное разоблачительное письмо Сталину. В то время оно ходило в списках, и я его читала. Перед своей смертью он написал письмо маме, которое хранилось у ее подруги Екатерины Константиновны. Я об этом узнала, когда хоронила Виктора, и так и не съездила за ним. И все это приходилось нам скрывать. Мама без конца повторяла – забудьте фамилию «Раскольников». Бывала она часто в Москве, присутствовала на обедах известных политических деятелей  - таких как Бухарин. Это были настоящие большевики, и все они погибли в застенках, в страшных муках. Рассказывала, какая на этих обедах была дружественная обстановка. Когда вызывал Сталин, говорили – надо идти, идолу поклониться.


   Мама организовывала для Бестужевских курсов благотворительные концерты. Была знакома с Маяковским, беседовала с ним, он не раз выступал на этих концертах. Пел по ее приглашению Собинов.Шаляпин не пришел ни разу – отказывался выступать бесплатно.
С папой гораздо сложнее. Он был дворянского происхождения и за это наказан. Поместье папино было под Вологдой, недалеко от Устюжны – именье Раменье. Смутно, смутно помню большой господский дом, с одной стороны дома был большой господский парк, в который надо было спускаться по лестнице с огромной террасы, попадая в бесконечную липовую аллею. А с другой стороны – большое голое пространство – скотный двор – конюшни, коровники. У папы был завод – маслобойня. После революции папа был оставлен управляющим своим поместьем. До него дошли слухи, что его должны расстрелять. Он бежал в Ленинград, там скрывался. Позднее к нему уехали и мы с мамой.


    Мы скрывались еще некоторое время в поселке за Пушкиным, под Вырицей  (4–я платформа). Лишь потом перебрались в Пушкин. Папа получил огромную квартиру – весь нижний этаж большого графского дома – 600 кв. м. Одну комнату он отдал Ганьковским, знакомым еще по Раменью. Другую комнату отдал какой-то бедной семье, две средние оставил себе. Ганьковские все время писали на нас доносы (платили, что ли, этим ужасным людям за это). Например, что мама – сестра  Зиновьева. Хорошо, что мы жили в Пушкине, а не в Ленинграде, все друг друга практически знали. Иначе не избежать бы нам ссылки. До самой войны они чинили нам всякие гадости.


   По моим догадкам, папа вел политическую работу – он принадлежал к меньшевикам. Откуда-то я слышала, что они организовали побег какой-то революционерки из Соловков, и папа вложил в эту акцию большую сумму денег. Закончил он Петербургский университет – 3 факультета: исторический, литературный и естественный. Вместе с ним в Петербурге жила его любимая сестра Ольга. Она тоже была революционеркой. В 1905 г., во время восстания, она,как какой-то политический руководитель, стояла во главе восстания моряков. Поверила царскому манифесту, а когда обнаружила обман, покончила жизнь самоубийством – приняла цианистый калий. У папы было много сестер, все они учились за границей. Вера Павловна окончила Сорбонну. Где-то в Череповце жил папин старший брат. Папа преподавал в университете, участвовал в ополчении, защищая Петроград от Юденича Во время гонений скрывался, работал во всяких мастерских, чинил примусы, печки. Официально развелся с мамой, чтобы сохранить семье жизнь. Мы жили в Пушкине, а он  в Петрограде – сначала у Пяти углов в конспиративной квартире, в мансарде с отдельным входом, где я заставала каких-то людей. Вторая его квартира была на Петроградской стороне, на улице Скороходовой.

    Оттуда его забрали в 37–м и расстреляли. И тут же я узнаю, что он со своим другом Владимиром Федоровичем Динзе, преподавателем английского языка в каком-то морском институте, писали историю России, писали самочинно, не по заказу.Вот за это и за политическую деятельность их обоих арестовали и расстреляли, – говорят,  что расстрелян он в подвалах Большого дома на Литейном (НКВД). Под Левашовым обнаружен большой ров, где хоронили из застенок Большого дома. Сейчас, оказывается, собираются люди около Серого дома и вспоминают своих погибших. А литургию исполняют над этим рвом. Жители Левашова видели, как туда возили машины трупов. Возможно, это могила моего отца. До этого он прошел «Золотые камеры», где требовали, чтобы люди сдавали золото. Я очень хорошо помню, как стояла у окна, и вдруг вижу, что по аллее идет папа. Выбежала на кухню и кричу – Дунечка, папа идет. Дуня побежала. Папа ввалился в коридор и упал без сознания. Дуня согрела в большом баке для белья воду, срезала с него всю кишащую, шуршащую от вшей одежду и сожгла в печке, вымыла его.


  Затем, как бывший дворянин, он был сослан на два года. Был в ссылке в 60 км. от города Кустаная. Там я была и встретила такое великосветское общество, которое не поддается никакому описанию. Там были князья Урусовы, князья Волконские, князья Жуковские – был цвет аристократии. Они были бедно одеты, потому что выехали все в 24 часа, все бросив и взяв с собой только самые необходимые вещи. Это были богатейшие по духу люди. Несмотря на тяжелые условия, они там организовали музыкальную группу, ставили оперы. Я сама участвовала в качестве второстепенного лица в опере «Демон». Фисгармония была единственным инструментом, который использовали в качестве аккомпанемента, там масса клавиш даже не звучала. И, тем не менее, эти люди пели, ставили оперы, разъезжали с этой бригадой по всей Кустанайской области. Босиком, в рваных штанах, все заплатанные. Но этого не видно было. Это были люди, которые несли свет, которые жили для народа.
В 37 году папу еще раз арестовали за то, что они с другом самочинно писали историю России, и расстреляли.

   Весь свой багаж по истории, естествознанию, искусству я получила от папы, который был для меня богом, на которого я молилась и молюсь, как человеку, подобного которому я на земле не знаю. Гуманного, образованного, ласкового, талантливого – он прекрасно пел, писал стихи. Он знал несколько языков, но главное – был большой души человек, который все последнее, если кто-то просил, отдавал людям. Мать – столбовая дворянка из известной семьи Строговых. Отец – учитель рисования. Дед и папа великолепно рисовали. Фамилия Бельтенев по-гречески звучала Бельтус. Софья Палеолог привезла с собой богомазов. В Вологодской области многие церкви расписаны Бельтусами.
Остались в Пушкине люди, которые знали моего папу. Катенька Шульгина помнит, что он первый в России сделал перевод Шерлока Холмса. Я помню, как он читал нам в своем переводе «Собаку Баскервилей». Он печатался в журнале «Вокруг света» - писал интереснейшие фантастические рассказы, очень много. Один из таких рассказов – о громадном цветке Виктории-Регии (все хотела найти эти журналы).
Какие люди интересные прошли через мою жизнь! К папе, когда он появлялся в Пушкине, приходили музыканты, к маме – бестужевки. Все они пели, играли, читали стихи. Мы, дети, сидели замерев, завороженно слушая их беседы.

   Мой муж – из простой семьи. Отец, Петр Николаевич, был каменщиком по мрамору, ваял надгробия. В Ленинграде они жили около Волкова кладбища, где он и работал (это где–то на Лиговке, называлось Петушки). Они из Волосова, такое впечатление, что это близко к Эстонии, потому что все они рослые, носатые. Мать Виктора – Ольга Гавриловна – чудесная женщина. Закончила три класса приходской школы, подняла пятерых детей, вела большое хозяйство. Виктор в революцию был большим активистом – работал на заводе и руководил комсомольской ячейкой. Случилось так, что около этого завода было совершено покушение на девушку, обвинили в этом комсомольцев. Потом еще завод загорелся. Так как Виктор был вожаком, его судили и сослали – сначала в Соловки, потом на Обь, в Сургут.Работал он  в охотничей бригаде, ловили зверя, занимались ловлей рыбы. После ссылки вернулся в Ленинград, поступил в Горный, там мы с ним и познакомились.
(записано на диктофон 23 февраля 1993 г.)


БЕЛЬТЕНЕВА ЕЛИЗАВЕТА БОРИСОВНА (19. 11. 1919 – 15. 6. 1996)
 
   Мама! Дорогой, любимый человек, оставивший после себя на земле ауру тепла и доброты.Она столько пережила. Жизнь ее была служением – братьям, матери, мужу, детям. Колоссальное чувство долга (она говорила – какие могут быть настроения?! – надо, значит надо), колоссальная самоотдача во всем, безграничная любовь к нам, детям, тяжелый труд – на работе и дома, блестящая память (передавшаяся Андрею), широкий круг интересов – история, поэзия, литература, изобразительное искусство, музыка, необычайная гостеприимность – наш дом всегда был открыт и заполнен людьми (все к ней тянулись, несли свои беды и получали самую действенную помощь), борец за справедливость и просто очень талантливый, сильный и добрый человек.

Ее детство было счастливым. Когда мы  расспрашивали тетю Валю Черногубову, мамину ближайшую подругу, о наших дедушке и бабушке, то тетя Валя ничего не смогла рассказать – это был не их мир. Их мир – это лыжи, волейбол, плавание, поездки по окрестностям Ленинграда, игры на улице (домой прибегали только поесть). Жизнь взрослых шла где-то в стороне, а они были свободны и счастливы. По просьбе ветеранов Пушкина мама написала небольшую статью о своих учителях:

   «Воспоминания о школе самые светлые. Она сформировала наши души и вывела нас на большую дорогу. Все освещено дружбой, доброжелательностью,влюбленностью, слитностью с прекрасным.
Увлеченными, глубоко гуманными, большими психологами были наши преподаватели. Что за чудесные это были люди! Мы верили им и уважали их, а они уважали нас. Сейчас не понятно, как, не повышая голоса, мягко, ласково могла Мария Алексеевна вести уроки химии (светлая ей память), а ведь мы были шалунами, да еще какими! Грех было обидеть ее. Любимцем ее был Коля Лебедев.

   Преподавателя русского языка мы звали «апельсинчиком». Образованный, великолепно знающий свой предмет учитель. Как много он дал нам знаний! Каким-то образом ему были известны и наши романтические увлечения друг другом, семейные дела. Помню, мы с Борей Вышенским рассорились. «Апельсинчик» вызвал Бориса к доске, и когда тот в чем-то запутался, попросил меня ему помочь. И я становлюсь у доски рядом с Борисом (под одобрительный шепот и смешки всего класса). «Вернись, я все прощу», - запел как-то учитель, и из- под парты показывается пунцовая Надюша Сцибаровская, где она задержалась, ища резинку. А во время диктантов учитель медленно ходил по рядам между партами, и, положив свою руку на мою, делал легкие нажимы, когда нужно было поставить какой-либо знак препинания.

  Историю нам преподавал Фимистокл Павлович. Это был грузный, огромный человечище. Все у него было большое, особенно глаза чуть на выкате. Голос был рыкающий. Доброты необыкновенной. Любимой ученицей была у него Валя Щеклеева. Он так ее и звал – Валюша. Видимо ее неуемность была ему по нраву. Когда Валюша отвечала, чувствовалось, как благостно было учителю. Такой с ним был случай. Моя мама возвращалась из Ленинграда домой. Вагон был набит битком. Вдруг какой-то пьянчуга начал к маме приставать. Беспомощно оглядывалась она по сторонам. Публика молчала. Вдруг раздался «рык». Люди сжались, пропуская Ф. П. Молча взял он пьянчугу как щенка за шкирку (тот даже заикал от страха) и вышвырнул его на площадку. «Извините», - сказал он маме и молча сел на место. Господи, неужели правда, что он был повешен немцами на углу Советского бульвара и улицы Жуковской. Сердце сжимается от боли.

   Когда окончилась  война, мы приехали в Пушкин, чтобы разыскать своих бывших учителей. Их не было... Живой оказалась наша классная руководительница Е. И. Манашева. Одиноко жила она в Ленинграде в коммунальной квартире. Валюша ее нашла и опекала до кончины. И другие ребята помогали. Особенно Боря Тягин.
Школьную дружбу мы сохраняем и бережно несем по жизни. Всякие невзгоды приходилось переживать, но по-прежнему мы были вместе, помогая друг другу в тяжелые минуты. Всегда вспоминаются слова А. С. Пушкина: «С горечью вижу я, что «климат» школьный теперь не тот... Нет той веры друг в друга, нет того человеческого уважения и той культуры поведения и преподавания». И мне жаль, очень жаль моих внуков, у которых нет любви к школе и к своим учителям».

   Сохранился  черновик ее автобиографии:

     «Родилась 19 ноября 1919 г. в д. Раменье Устюженского района Вологодской области. Отец – служащий (инженер-геолог), мать – служащая (экономист-статистик). В 1923 г. переехали в г. Пушкин (Детское Село). В 1937 г. окончила школу и поступила в Ленинградский горный институт. В 1941 г. окончила 4 курса института. Отечественная война прервала учебу в г. Ленинграде. Служила в полевом госпитале 1381 в качестве медсестры.
В ноябре месяце 1941 г. по приказу Ворошилова (как студентка последних курсов) была демобилизована и уехала в г. Алма-Ата. С 1942 г. по 1944 г. работала в  Казгеологоуправлении, одновременно училась в Казахском горном институте и окончила его в 1944 г.
Работала в качестве коллектора и с 1943 г. в качестве инженера гидрогеолога в Каз. фондах. В 1944 г. после окончания ин-та была направлена в г. Свердловск в Цветметгеологию. В связи с семейным положением была переведена в НИИ Земного магнетизма в качестве инжнера- геолога. С 1946 и по наст. момент будучи младшим научным сотрудником НИИЗМ, откомандирована на Урал в Союзный Уральский Геофизический трест в качестве техрука партии».

 


В телепередаче, посвященной маминой лекции о Мандельштаме, ведущий расспрашивает ее о семье. Она коротко рассказывает о родителях и о себе. Приведу ее рассказ о военном периоде:

«В 37-м году я окончила школу, поступила в Горный институт, проучилась там 4 курса. В 39-м году, учась в институте, мы, я и группа моих приятельниц, кончили курсы Красного креста и полумесяца, и всю Финскую войну мы вечерами дежурили в госпитале. Это была страшная война прямо на пороге Ленинграда.

Когда началась Отечественная война, то у меня не было сомнения, что я также должна работать в госпитале. И я поступила в госпиталь, который находился во дворце Палей в Пушкине, в изумительном мраморном дворце Палей.

Когда немцы стали подходить к Пушкину, то госпиталь эвакуировался. Эвакуировался он на реку Шексну, недалеко от Волхова. Последний эшелон, который прошел через мост над Волховом, был наш эшелон с ранеными. (Вставлю воспоминания о подробностях  этой поездки, рассказанные мамой ранее: подъезжая к мосту, санитарки увидели удивительную картину – мороженщица продавала мороженое! Это в войну-то! О мороженом уже все давно забыли. Перед продавщицей выстроилась бесконечная очередь. Санитарки стали умолять начальника поезда позволить им купить мороженое. Он запретил. Поезд только переехал мост, как на то место, где шла торговля мороженым, упала бомба. Все погибли. Мост был разрушен).
 
Это был Ленинградский фронт, потом стал Волховский. В этом госпитале я работала, пока не появился приказ, по-моему, Жукова, что студенты последних курсов должны покинуть госпитали и ехать доучиваться. Вот по этому приказу я вместе с братом, которого мой будущий муж из окруженного Ленинграда перевез ко мне в госпиталь, выехала в Свердловск. От Шексны до Свердловска мы ехали 21 день, в санитарном поезде, под бомбежкой.

Приехав в Свердловск, я пошла в Горный институт. Директор института посмотрел на мою шинелишку, на мои обмотки солдатские: «Это все, что у тебя есть? А родные есть?» - «Нет ни родных, ни знакомых» - «Поезжай-ка ты в Алма-Ата». Дал мне письмо к ректору в Алма-Ата, и я поехала в теплые края. Там я закончила институт, вышла замуж, родила сына. Была распределена на Урал, где мы работали вместе с мужем».


     Мои воспоминания о маме не укладываются в четкую временную схему – они летают по десятилетиям, связывая их воедино. Хочу рассказать о большой маминой юношеской любви и сразу перед глазами появляется булка. С Борисом Вышенским мама училась в школе, они  любили друг друга, ссорились (тетя Валя становилась посредником), хотели пожениться. Война – он ушел на фронт, попал в плен, исчез. Мама, благодарная папе за спасение своей семьи ( он вывез из блокадного Ленинграда ее, Ефима, бабушку), вышла за него замуж. Борис В. вернулся, женился, присылал маме свои стихи (стихи надутого индюка, по  моему мнению). Мне кажется, что мама боялась с ним встретиться – постаревшая, больная. Но, когда приезжала в Пушкин, то бродила с тетей Валей по паркам, по тем тропинкам, где когда-то гуляла с любимым. Однажды они зашли очень далеко, маму начало трясти. Она болела диабетом и всегда брала с собой кусочки сахара или хлеба. А тут забыла. Тетя Валя в панике – до шоссе далеко, людей вокруг нет, а маме все хуже. Они идут по лесу, выходят на поляну и видят на пеньке целую, свежую французскую булку. Мама спасена.

Папа был старше мамы на 13 лет. Познакомились они в Горном институте, папа ее очень любил, долго ухаживал. Его друг – Д. Е. Огороднов, с которым они вместе учились в Горном, тоже был влюблен в маму. Да и как не влюбиться – смуглая красавица с ослепительной белозубой улыбкой, веселая, спортивная (выступала в волейбольной команде института на российских олимпиадах). Многих она приворожила. Признание в любви и предложение руки и сердца пришло к ней из юности в Уфу, когда мы, ее дети, уже имели своих детей. Приехал за ней ее школьный товарищ Виктор Барбашинов. Получил отказ, но отношений с мамой не прервал – помню, как он катал нас в Пушкине на лодках (работал на лодочной станции в Екатерининском парке).

    Детство и юность – это счастье а потом, вся жизнь – служение долгу и одиночество (но не такое, как у Фаины Раневской, воспетое и взлелеянное, а молчаливое, о котором можно догадаться, лишь став взрослым), постоянная тоска по Пушкину, где осталась ее душа.
Мама рассказывала о госпитале, в котором работала во время войны. По колоннам зала, забитого раненными, тонкой струйкой ползли вши. Раненые вели себя по-разному: были терпеливые и сдержанные, были такие, которые постоянно метались и  кричали. Один при перевязке, сходя с ума  от боли, прокусил сестричке грудь.

   Потом эвакуация. Мама едет  в поезде в Алма-Ату со своим любимым Пимочкой (младшим братом Ефимом), слабеньким, постоянно просившем есть. Майор, ехавший с ними, увлекается мамой и стаскивает ее с поезда. Она стоит на рельсах и не думает об опасности, а с отчаяньем провожает глазами удаляющийся состав, увозящий от нее ее больного Пимочку.
Ефим жил какое-то время с нами в Косулино. Был таким же белозубым красавцем, как сестра, донжуаном. Однажды в камералку, где работали папа с мамой, вошла маленькая черноглазая девушка со свертком. Подошла к маме, положила на стол сверток и сказала – это ваш. В свертке  молча лежал крохотный мальчонка. Так в нашу жизнь вошли тетя Надя (Надежда Федоровна Серебрякова) и Борис, сын  Ефима ( Ефим так на тете Наде и не женился). Мама любила Борю как сына, он часто жил у нас  в Косулино, и в Шеелит мы переехали вместе, и на море (в Адлер)  нас возили троих – Андрея, меня, Борю.

    Борис закончил Свердловский горный институт, уехал в Магадан, где и встретил свою суженую – москвичку Светлану. Тетя Надя получила  однажды письмо от нее. Дело в том, что молодые решили пожениться, перехать в Москву, и Боря заявил – ты поезжай, а я пешком пойду. Вот такой он, Борис Ефимович Серебряков.В Москве он долго тосковал «по воле», часами ездил на велосипеде по окрестностям. Сейчас это благополучная семья (дочь Рита), Боря успешно работает, выезжает за границу. Но налет «бродяги» не выветрился. В Мадриде, отстав от своего автобуса, не растерялся, разложил на улице гордой испанской столицы одну газетку, укрылся другой и сладко проспал таким образом всю ночь. Потом удивлялся – откуда на утро репьи в волосы набились – ведь спал на чистом тротуаре (думаю, если русский человек спит на заграничном тротуаре, то репьи должны быть непременно -  как символ национальной независимости).

   Ефим женился на чудесной женщине – Миле, Людмиле Степановне Устиновой. Переехал с ней в Хабаровск (мы с Люсей Платоновой – папиной племянницей – ездили к ним в Хабаровск, где провели чудесный месяц. Ефим, главный геолог Хабаровского края, облетая на вертолете  свою необъятную территорию, хотел взять и нас, но, увидев как я раздуваюсь от укусов мошки, отказался от этой затеи и велел сидеть спокойно и не вылезать из Амура). Мила была центром всей семьи – воспитывала Алешу и Витю, успевала работать, вести хозяйство, читать (спала очень мало), занималась ночами с Ефимом, когда он решил защитить кандидатскую диссертацию. Писала письма моим маме и бабушке, посылала посылки Боре. Умерла после успешной операции – оторвался тромб. Ефим с детьми переехал в Питер. Сейчас Витя (Виктор Ефимович Бельтенев) тепло опекает мою Лену. А мама, когда Ефим заболел раком, уехала в Ленинград, жила с ним, ухаживала, проводила любимого брата в последний путь.

    Вспоминаю свое детство. Помню, как мама и бабушка ходили с нами на лыжах – брали с собой длинную веревку и спички – от волков – если нападут, то надо поджечь веревку и тащить за собой, отвлекая внимание волков (скорее всего это придумка бабушки, великой искусницы на всевозможные розыгрыши и представления).

      А вот вУфе, когда я уже повзрослела, мама предстает в очень ярких картинах и красках:

- Умер папа. Мама, чтобы заглушить боль, находит себе отдушину – по воскресеньям собирает детей со всего двора и рассказывает им о художниках. На стене, на большой деревянной сетке, развешена выставка репродукций. Вся прихожая была завалена детской обувью, а в комнате, на полу рассаживалось человек тридцать малышей и, затаив дыхание, слушали про передвижников, про Перова, как он на полях документа нарисовал муху, и начальник все пытался ее согнать. Повзрослев, ребята навещали маму и с благодарностью вспоминали ее рассказы. Намного позже, когда моя Леночка училась в институте, мама собирала всех ее друзей и рассказывала о поэтах – Мандельштаме, Ахматовой... Даже с телевиденья приезжали и снимали одну из ее лекций. Студенты -  дирижеры, режиссеры, вокалисты, не только с большим вниманием слушали стихи и комментарии, но и с не меньшим удовольствием затем распивали чаи с вкуснейшими пирогами. Я нередко звонила маме, когда надо было вспомнить какое-то стихотворение (мамочке позвонить проще, чем рыться в сборниках) – например, «Сакья–Муни» Мережсковского или «Лебедь» Бальмонта – и она тут же тихо, но очень проникновенно читала мне требуемое. А когда она потеряла зрение, я ей по телефону читала стихи.

- Мама уходит на работу в новом, только что сшитом желтом платье. Возвращается – рукав оторван, шов распоролся – играла в обеденный перерыв в бадминтон. Водила нас по вечерам в спортзал, где мы увлеченно гоняли волан. А с другим новым платьем  из синтетики произошел  конфуз. Мамочка нарядилась, отправилась на улицу, начался дождь, и платье мгновенно сократилось до размеров кофточки.

   -Мама во главе большого обеденного стола. Вокруг гости. Ее в шутку называли «наша Голда Меир», т. к. по правую и левую руку хозяйки весело щебетали ближайшие друзья – Браславские, Флаксы, Кронроды, Вульфовичи. Она всегда солировала, но не забивая других, а просто очень интересно рассказывала ( но и слушать умела замечательно, с ней всегда хотелось поделиться всем наболевшим, и не мне одной). Очень любила хвастаться моей игрой (я подчинялась с большой неохотой). Очень любила петь. Усаживались рядком с Валей Александровой, открывали песенник и задушевно запевали. Остальные дружно подхватывали. Одну только песню она не пела, а слушала с удовольствием – любимый хит моего муженька в его же сольном исполнении «Ширеный, ковыреный, поломаный, кривой, в ухо замастыреный качает головой...».

- Андрей возвратился с поля – работал оператором, привез с собой кучу друзей, которые вечером весело пили, а глубоким утром глубоко спали. Витя Кронрод зашел к нам позвать на лыжную прогулку. Стоим в коридоре, подпираем двери, разговариваем – мама,  Витя, я. Из комнаты Андрея вываливается опухший заспанный тип и, покачиваясь, идет мимо нас к входной двери. Мы его развернули – туалет там. Заходит, сидит, спускает воду, выходит. И вдруг его мутный взгляд фокусируется на маме, он тыкает в нее пальцем, произносит – утром  я пью кофе – и исчезает. Мама замирает, Витька складывается от хохота.

- Последние годы мама тяжело болела: диабет, гипертония, инфаркты. Забота о ней легла на плечи Иры, с которой мама жила. Вспоминаю один из маминых сердечных приступов. Она от боли вдруг превратилась в маленького ребенка. Лежит на кровати и стертым, лишенным тембра голосом без конца повторяет: «Хочу лежать на полу. Положите меня на пол». Мы ее аккуратно положили на пол. В углу комнаты, под потолком, висела картонная елочная игрушка-собака. Мама показывает на нее пальцем и  хнычущим детским голоском говорит: «Хочу собачку! Хочу вон ту собачку! Дайте мне собачку!» Сердце разрывается от таких воспоминаний. С окончанием приступа сознание к ней вернулось.
 
   Маминых писем к папе сохранилось очень мало (1956 г. – одно письмо, 1957 и 1959 еще несколько). Они короче папиных, наполнены заботами о семье, о переездах, сначала из Шеелита в Свердловск, затем из Свердловска в Уфу. Папины письма начинаются с обстоятельного отчета по работе, затем подробное описание наших проделок. У мамы  - сначала о нас, потом о работе. Больше всего писем относятся к 1957 г., когда папа уехал в Москву заканчивать обучение в горном институте (учеба была прервана войной). Письма нередко заполнены каракулями маленькой Иры, сидящей у мамы на коленях и тоже пишущей папе – папа, пизяй колей домой, Инька тебя ждет (перевод мамы):

- Ох, и волнуюсь я. Волнуюсь обо всем. Нахожусь в каком- то подавленном состоянии. Но ничего, все пройдет. Ребята радуют. Старшие выросли и возмужали. Ирка такая капризуля – ужас. Все ждет тебя. И в окно- то смотрит, и в калитку заглядывает. О нас не беспокойся. Только бы у тебя было хорошо на работе.
                Целую тебя, мой родной.
                Лиза

-5 февраля 57 г. – Дома, в основном, все по-прежнему. Купил ты маме лекарства? Плохо она себя чувствует. Иришка без конца тебя вспоминает и ждет. Старшие ребята к твоему приезду готовят в четыре руки вальс Хачатуряна из постановки «Маскарад».
Вот когда ты был здесь, в Свердловске, у меня такой тоски не было, а уехал – и как будто что-то потеряла. Пустота такая на душе!
Любимый ты мой! Целую крепко.
                Лиза

- Виктор, родной мой! Почему нет от тебя писем? Тоскливо на душе...Жизнь дома идет по- прежнему. Иришка один раз утром встала и вдруг заплакала. Мама спрашивает «о чем ты плачешь?» - «Папу в Москве кикимора съела». Уж нет ли истины в словах ребенка? У Андрюши с дисциплиной наладилось. Оля передает свою страсть к нарядам младшей сестре. Разрядит ее в свои платья и маленькая девчонка в восторге. Ходит «павой», но очень грациозно, закатывает глазки к потолку, а личико хитрое-прехитрое... Но они, т. е. две девчонки прелестны!

23 февраля 57 г. – Андрюша мне очень нагрубил во время занятий по музыке. Ну как нагрубил – очень грубо разговаривал. Я заплакала. Если бы ты видел Иришку. Как она меня целовала, уговаривала... Она какой- то необыкновенно трогательный ребенок. Даже страшно становится. Вчера утром проснулась и лезет ко мне целовать, я ей сказала, что заразная и пусть ко мне не лезет. Она надулась, отвернулась и стала звать Катю (няню), чтобы она ее одела. Одели ее. Посадили на стул в кухне и вдруг ребенок наш громко заплакал: «Где мой папа, никто меня не любит». Подошла я к ней. Обняла меня. Слезы высохли. Взяла меня за щеки, заглядывает в лицо и говорит «не будем мама сердиться?»

- Виктор, родной мой!
Вчера у нас был настоящий праздник – получили от тебя сразу четыре письма. Письма твои настоящие поэмы. Конечно мне не легко справляться со всеми делами: семейными и по работе, но все это окупается удовлетворением, причем грандиозным, что ты учишься! Это ведь моя мечта. Мечта видеть тебя полноценным и знающим инженером. Я готова еще многие годы тянуть лямку – только бы ты учился. Ведь мне-то сейчас уже мечтать об этом невозможно (только не думай, что я пишу это с горечью). Семья наша для меня это все. Ребятами я живу, они занимают все мои мысли...
Как мне тоскливо без тебя! Когда бывает тяжело, особенно ясно чувствуешь, что ты единственная моя опора в жизни. Все остальное – это «американские наблюдатели».

-11 марта.- «Мама, я тозе хочу писать папе». Пусть пишет. «Мне нузно маленькую лучку» Не захотела писать на моем письме.
Разводит каракули и говорит: «Папа, я здолова, папа пиезай, мама тебе писет тозе письмо, ты там долго не сиди, тебя здет твоя доченька Ила Сухачева, Оля, Андлюса, бабуска и няня. Бабуске насей плохо. Я лекалство, папынька мой лодной, пью холосо. Я тебя очень люблю. Пивези мне конфетки, олески, новую луцку, меня заставляют писать каландасами, а луцкой нет. Целую тебя, папочка. А больсе я писать не хочу!»
Вот и все. Это дословный перевод ее каракулей.
                ***

    Сохранились воспоминания о маме ее подруги детства Валентины Михайловны Черногубовой (в девичестве Щеклеевой):

    «Когда родилась эта девочка, то судьба, вероятно, решила наградить ее всеми своими дарами – умом, красотой, скромностью, обаянием. Живая, веселая, приветливая. Помимо того, что дала ей природа, родители добавили много и своего для ее совершенства. Отец ее был, как тогда говорили, «из бывших», мать – «бестужевка». Отца не было часто дома. Будучи в фиктивном разводе и не желая подвергать семью опасности, он жил где-то в Ленинграде, появляясь раз-два в неделю в семье. Это был широко образованный человек, знавший и любивший музыку. Обладая хорошим баритоном, он часто исполнял любимые арии из опер под аккомпанемент на рояле своей дочери. И все-таки не уцелел. Сначала был арестован в  1934 году, потом в 1935 году, отбывал «наказание» где-то в Казахстане. Лиза ездила туда. А потом снова взяли в 1937 году безвозвратно. Где погиб, не известно. После войны пришло извещение о его гибели в каких-то концлагерях, его невиновности, реабилитации… (Я не собиралась писать об отце Лизы, но, бывая почти каждый день у них, не могу писать о ней, минуя судьбу ее родителей). Таков был отец.

    Мать – Ольга Ефимовна – была сильной, волевой женщиной, работала где-то в Ленинграде начальником какого-то бюро. Несмотря на постигшее горе, смогла удержать семью на соответствующем моральном и материальном уровне. Детей было трое: старшая Лиза, Андрей и Ефим (учился с моей сестрой в одном классе). Андрей, закончив школу, сразу же был призван в армию и погиб в первые дни войны. Вот такова была семейная обстановка, в которой росла и создавалась эта удивительная по своему духовному богатству женщина. И, конечно, школа, ее учителя, которые были не только источниками наших знаний, но и духовными нашими наставниками, помогавшими как-то незаметно переносить беды подобного характера, которые происходили тогда во многих семьях.

    А теперь о нашей дружбе. От 5-го класса и до ее смерти. Дружбе, которую мы пронесли через всю нашу жизнь, не запятнав ее ни ссорами, ни недоверием. Дружбе, основанной на взаимном уважении и взаимопомощи в мелочах и крупных делах.

    Жили мы недалеко друг от друга: я – на углу Октябрьского бульвара и Госпитальной, она – на улице Жуковской. В школе сидели за одной партой, уроки делали вместе, все свободное время – вместе. Такие разные по внешности, мы оказались очень близки по нашему духовному нутру и потребностям. Мы обе занимались у одних внешкольных учителей как по музыке, так и по немецкому языку; читали одни и те же книги: сначала это были душещипательные книги Чарской, затем был прочитан весь Дюма, затем романы Вальтера Скотта, Байрон, Шекспир, Данилевский и многое другое. Все это было уже прочитано в школе, не считая необходимой и дополнительной литературы по школьной программе.

    Не могу теперь понять, как мы все это успевали. Мы ведь много занимались спортом. Сами. Самостоятельно. Нас никто не организовывал. Но, как только сходил снег и подсыхала земля, то, если не в каждом дворе, то во многих имелись волейбольные площадки, у кого-то хранились сетка и мяч, и каждый вечер мы самозабвенно забивали в волейбол! Всегда вместе, в одной команде: я подкидывала, она гасила. Нас охотно включали в любую создающуюся команду. Летом плавали, тогда разрешалось купаться в большом пруду, катались на лодках, на велосипедах. Часто гуляли по своим роскошным паркам. В Екатерининском парке летом, всегда вечером, играл на Террасе духовой оркестр. Конечно, с нашими одноклассниками. У нас со всеми были хорошие, чистые, дружеские отношения.

    После окончания школы наши дороги разошлись. Из нашего класса четыре человека намеревались поступить в Горный институт. Трое свое намерение выполнили, а я нет. Я была четвертой, которая, уступив просьбе больного отца, пошла в Институт иностранных языков. Может, оно так было и лучше. Папа считал, что эта романтика только на молодые годы.

    Разошлись наши дороги учебы, но не дружбы. Правда от спорта совместного остался только каток и лыжи по воскресеньям. На каток же ходили зимой часто. Великолепные катки были у нас до войны в Пушкине. Они собирали много молодежи. Один каток был долгое время на самой Дворцовой площади, затем его перенесли на аллею перед Александровским дворцом и, наконец, на Октябрьский бульвар у Египетских ворот. Что касается постоянного вида спорта, то Лиза стала отчаянной баскетболисткой, а я теннисисткой. Но театры, различного рода лекции и вечера остались у нас общими.

    Нагрянувшая война застала нас на разных позициях: она окончила четыре курса института, а я, занимавшаяся в педагогическом инязе, окончила его. Но первые месяцы войны мы, обе окончившие курсы медсестер, работали в эвакогоспитале в г. Пушкине (в бывшем дворце Палей).

    В сентябре Лиза уехала заканчивать институт в г. Алма-Ата, куда институт был переведен. Там она вышла замуж также за геолога. Затем они жили в Свердловске, в Уфе.

    Но далекие расстояния нашу дружбу не прервали. Она каждый год, раз или два, приезжала в свой родной город. Это были, конечно, радостные встречи, на которые я старалась собрать всех наших одноклассников. Переписывались мы постоянно. Был год, когда я, оказавшись в довольно затруднительном материальном положении, поехала к ним на Урал в экспедицию, в их с мужем партию, где проработала около полугода. Имела возможность наблюдать настоящую жизнь геологов и Елизаветы Борисовны в частности. Конечно, это не каждой женщине под силу, тем более в должности или начальника партии или тех. рука. Знаю, что она, как специалист, пользовалась огромным авторитетом, что многие ее отчеты о сделанных открытиях равносильны были любой диссертации, но у нее никогда не было времени ни на сдачу кандидатского минимума, ни на защиту.

    Муж ее довольно рано умер. Осталось также, как когда-то и в своей семье, трое детей – две дочери и старший сын, мать, конечно уже пенсионного возраста. Семью, как когда-то и ее мать, тянула одна. Вытянула всех с достоинством и честью. Сын окончил Ленинградский горный институт, дочь – преподаватель музыки в музыкальном училище, младшая дочь окончила ЛЭТИ. Все живут в Уфе. Пять внуков. И их всех помогла вырастить и воспитать.

    Ко всем ее данным, как специалиста-геолога, подобно своему отцу, обладала удивительно широкими и глубокими знаниями в области литературы, музыки, искусства. На уровне профессионалов. Она в школах, где учились ее дети, а потом внуки, читала лекции о Русском музее, Эрмитаже, мифологии. Поборник и поклонник прекрасного, она старалась везде, где это было возможно, приобщить к нему и всех окружающих, будь это школа ее детей или больные, которые лежали в одной с ней палате в больнице.

    Было короткое время – года четыре, когда она жила в Пушкине рядом со мной. С ней часто была ее внучка, дочь старшей дочери, а младшая дочь занималась в институте. Для нас обеих это были дорогие дни, когда мы могли не только вспоминать о прошлом, но и побродить по нашим благословенным дорогим тропам и дорожкам. За это время она досконально изучила всю историю нашего Царского Села.

      Вот такое счастье мне выпало провести свою юность с таким перлом человечества. ПАМЯТЬ О НЕЙ ДЛЯ НАС НЕЗАБВЕННА.

                Январь 2002 г. В. Черногубова.
                ***

    В заключении главы о Бельтеневых  приведу воспоминания Ольги Константиновны Зуевой (в девичестве Чистовой):

- В то время мне ничего не говорили, боялись, что заберут – мы богатые, у дедушки – ресторан, магазины, мебелированные комнаты, у тети Оли муж дворянин. Бабушка Ульяна боялась соседей, которые могли донести.
Жили мы на Пискаревке, улица Матвеевская, дом 13. У дедушки было четыре дома, но при Советской власти три из них он отдал государству, оставил один. Потом отдал верхний этаж последнего дома, и мы жили на нижнем этаже. Четыре комнаты, большая кухня, огромный подвал. В комнатах была очень красивая мебель. Большой буфет весь украшенный резьбой – цветы, завитки, летают ангелы; диваны, кресла, стулья покрыты красным бархатом; посередине – огромный дубовый стол; на стенах много больших картин; под потолком – старинная люстра со свечами (электричество еще не было проведено). Дом окружала большая веранда с цветными стеклами-витражами. Вход из комнаты на веранду отделяла не занавеска, а как бы соломка из разноцветного бисера. Очень красивое крыльцо, небольшой вишневый сад, где висели для нас гамаки. И еще было много медных самоваров самых разных размеров – от огромного до крохотного, который почему-то называли «спиртовой». А для варенья, как в «Евгении Онегине»,  - огромный медный таз. В буфете – очень много очень красивой посуды с вензелями дедушкиного ресторана, которую моя мама уставала перемывать. Держали коз. К нам часто приезжали Лиза и Люся Плетнева (дочка старшей дочери Ульяны – Нюши), Ефим с Андреем, дядя Коля. Говорили – едем к вам на молоко.
   
    После Финской войны около нас построили большое кладбище, где хоронили погибших солдат. Оно было окружено забором, по верху которого был сделан небольшой козырек. Братья – Лева, Ефим и Андрей забирались на него и бегали вдоль всего забора до тех пор, пока кто-нибудь из них не свалится. Когда хоронили солдат, всегда звучала музыка, и мы (мне было 8 лет) бегали смотреть. В доме жили до самой войны. Когда забрали Бориса Павловича, тетя Оля привезла все письма (в том числе и письмо Федора Раскольникова). В подвале вырыли котлован и закопали туда письма. А после войны, когда вернулись, дома уже не было. Сначала там были огороды, сейчас просто пустая площадка.

     Когда я родилась, бабушки Ульяны уже не было в живых. Она очень любила и баловала своего внука Леву – носила его на руках и позволяла все, что душа пожелает. Он, еще не умея говорить, указыал пальчиком на картины и молоток. Бабушка подносила его к картинам и он с наслаждением разбивал молотком все стекла (надо понимать, висели на стенах не копии, а подлинники). Потом картины с разбитыми стеклами уносили в подвал.
Папа очень хорошо умел сочинять. Он мне каждый вечер рассказывал сказки про девочку Полю (мне уже было 9 лет, но он все равно ежевечерне рассказвал эту бесконечную сказку). Когда уезжал в командировки, то писал ее продолжение в письмах. Взрослые люди с нашей улицы вместе с нами ждали этих писем, спрашивали – есть продолжение? –и внимательно слушали.

    Во время войны папу послали в Куйбышев в командировку. Он увез туда всю семью. Ехали от Ленинграда до Куйбышева целый месяц – часто останавливались – пережидали бомбежки, пропускали военные эшелоны, идущие на фронт. Однажды перед нами разбомбили поезд с детьми. Детишек, оставшихся в живых, переносили к нам, грязных, испуганных. На станциях их понемногу куда-то отсылали. В Куйбышеве я пошла во второй класс, Лева – в 9-ый. Его с классом послали куда-то в колхоз (работать было некому – все на фронте). В это время папу перевели в Ташкент.Уезжать надо было через три дня. Мама пошла в школу, узнала, где эта деревня, и поехала за сыном. Переехала Волгу на пароме, а дальше – пешком – транспорта не было. Шла почти двое суток. Ноги сбились, распухли, как бревна, но передышек себе почти не позволяла – нужно было спешить. Наконец нашла сына, показала справку из школы. Леву отпустили. Дали мешок семечек и машину – так они успели вернуться во-время.

     В Ташкент тоже добирались месяц. Ехали в теплушках, которые назывались «телячьи вагоны», грелись у буржуек. В Ташкенте остались одни – папу снова послали в командировку, а потом пришло извещение о его смерти. Он заболел сыпным тифом, уже поправлялся, но началось воспаление легких, приведшее его к смерти.
     Папа очень любил маму. За всю жизнь ни разу не повысил на нее голоса, все звал «голубушка». Бабушка Ульяна была против их брака – мама литовка, без образования. Но брак оказался очень счастливым. Я помню, что мама училась в 7 классе, когда я была уже достаточно большая.

      После смерти Ефима Филипповича Ульяна снова вышла замуж. Все дети стали Сергеевичами. Тетя Оля как-то сказала моему папе: «Костя, почему мы Сергеевичи. Ведь наш папа Ефим». Папа ответил – мне все равно. А тетя Оля добилась, чтобы ее документы исправили и стала Ефимовной.

       Дядя Коля у нас был очень красив – смуглый, волосы черные, вьющиеся. Семьи он так и не создал – был многолюбом. Я помню, что он жил с какой-то молодой женщиной, у них родилась дочь, которую назвали Оля. В честь вашей бабушки у нас пошли Ольги – меня так назвали, дядя Коля  так назвал свою дочь, Лиза и Лева своих дочерей тоже назвали Олями. Когда мы в Ташкенте остались одни, без папы, дядя Коля нам помогал деньгами. Мама рвалась на родину – в Ленинград, но уехать было невозможно – необходим был вызов. Дядя Коля написал маме – давай я на тебе женюсь, чтобы вас отпустили. Но мама отказалась. Уехать все-таки удалось. Приехал вербовщик, который брал людей только с ленинградской пропиской. Мама выстояла к нему большую очередь и была завербована. Приехали в Ленинград – ни дома, ни денег, одежда на жарком ташкентском солнце вся истлела. Пришли к Люсе Плетневой (двоюродной сестре). Та подарила подушку и серое солдатское одеяло, из которого мама сшила мне пальто (я потом долго в нем ходила). А Лева остался в Ташкенте. Он работал на авиационном заводе (где ему выдали бронь, поэтому на фронте он не был), учился в политехническом институте. И его с завода не отпустили. Папа работал в стройпроекте, который выделил нам в Ташкенте квартиру. А когда все вернулись в Ленинград, у Левы квартиру отобрали. Приятель посоветовал общежитие ликеро-водочного завода. Там Лева и пристрастился к выпивке.

     В семье у нас не пили. Я помню, какие у нас были застолья. Главным было общение. Дядя Коля играл на мандолине, папа – на гитаре, хорошо оба пели. Дядя Коля хорошо рисовал. В то время не было открыток – он рисовал открытки на ватмане и посылал мне. В старости что-то у него случилось с позвоночником, ходил сильно согнувшись, на спине вырос горб. Но все равно женщины его любили. А когда слег в больницу, то не пропускал ни одну нянечку и медсестру – ухаживал за всеми.

     У всех Чистовых была блестящая память. Тетя Оля считала Леву гениальным. У нее была тетрадка, в которую она записывала известных людей:
       Пушкин – кровь такая, кровь такая – гениален
        Царь такой-то – кровь такая, кровь такая – гениален
  В этой тетради был записан и Лева – смешение русской, цыганской, литовской крови – гениален.
         Она говорила мне – я очень боялась, что ты будешь дебилом. Так часто случается – если в одной семье природа все отдает одному ребенку, то второй рождается дебилом. Я смеялась – у меня по математике едва-едва тройка и памяти нет.

        По возвращении в Ленинград нам выделили одну комнату на две семьи, жили мы впятером Поэтому, когда приехал Лева, его к нам не прописали. Тогда он уехал в Косулино. (Ира, слушая рассказ Оли Зуевой, вспомнила, что Ефима, когда он вернулся с фронта, тоже отказались прописать. Он пытался дойти до Жданова, но не смог. На всех инстанциях ему отказывали. Тогда он решил покончить жизнь самоубийством, сказал – если меня Ленинград не принимает, то у меня без него жизни нет. Его спасли, и он тоже уехал в Косулино к матери и сестре. В Косулино его догнало разрешение Жданова на прописку).
      Мама работала на заводе, я училась в школе. У мамы была дистрофия, начались голодные обмороки. Я решила бросить школу и пойти работать. И тут появился Ефим – Лева попросил его помочь нам. Заставил меня вернуться в школу, занимался со мной (я много пропустила). И Лева стал присылать каждый месяц по 500 рублей.

       В Косулино я была два раза. Мы с мамой тяжело жили. И тетя Оля писала маме – присылай к нам Олю, набери только денег на билет, а отсюда мы ее сами отправим. Приехала. Встретили меня Лиза и Виктор Петрович в Свердловске, повезли в Косулино. Тетя Оля была больна (дистрофия), но очень энергична. Они с бабой Дуней вели хозяйство. Тетя Оля стирала белье, но выжимать не могла – так текущим и вешала – хорошо,что на улице. Баба Дуня готовила нам обеды, варила овсяные кисели. Готовить надо было много –  нас много.Еще и Игорь Платонов приехал, и в рабочей комнате всегда кто-то был – они тоже обедали с нами. Надя приходила с Борей.

      Я гуляла с троими – Олей, Андрюшей (Дюдей,как его звала Оля), Боренькой. Ходила с ними в магазин за продуктами, тогда все было по карточкам. Мне было 15 лет, а дети звали меня тетей Олей, все вокруг удивлялись. Задержалась я в Косулино, и Виктор Петрович с Лизой устроили меня в школу, в 7-ой класс. Еще моей каждодневной обязанностью были походы за малиной – Лиза договорилась со знакомой женщиной и та разрешила собирать ежедневно по литровой банке ягод, чтобы дети получали витамины. Зайду в высокий малинник – кругом малина, так хочется съесть, а совестно – вдруг увидят. Тайком бросаю несколько ягодок в рот и стыжусь – Лиза ведь за это деньги платит. Потом ели малину с молоком.
    Каждое утро мы с тетей Олей ходили за грибами, уходили рано, едва развиднеется. Дети ведь маленькие, Дуне тяжело с ними, поэтому уходить надо было спозаранку. Однажды собираю грибы, наклонилась и вдруг вижу около грибов чьи-то страшные большущие сапоги (тогда по радио постоянно предупреждали, что в лесах прячутся дизертиры, их много и они опасны). Поднимаюсь – передо мной страшный, страшный заросший человек в страшном оборванном полувоенном одеянии. Стоит и молча смотрит на меня. А тетя Оля далеко – увидела, как побежит, встала передо мной и говорит ему: «Вы, наверное, закурить хотите? У меня есть пачка папирос и спички», а сама меня толкнула и прошептала – беги. Я выбежала на дорогу, а она отдала ему все, что у нее было, догоняет меня и говорит: «Пошли, быстро, но не беги». Уж потом побежали. И все равно за грибами каждое утро продолжали ходить, но не так далеко. Иногда с нами ходил Игорь, но толку от него не было – грибы он не собирал, только кричал по-тарзаньи и лазал по деревьям (Игорю тогда было 13 лет).

       Игорь однажды заявил – тетя Оля, мы с ребятами едем в поход на велосипедах на три дня, соберите мне продуктов. Тетя Оля мне шепчет – хоть отдохнем от него (Игорь был очень шустрый, да и тетя Оля устала от всех). Баба Дуня собрала ему котомку еды (это в голод-то, при карточной системе), и он укатил, Возвратился в тот же вечер. Еду они всю съели (детишки все были голодные). Виктор Петрович, когда узнал, рассердился – как вы додумались парня отпустить на три дня, а тетя Оля говорит – да вот он, уже вернулся.

      Поехали мы на грузовой машине в партию – Виктор Петрович, Лиза, какая-то женщина, я, Игорь, Оля с Андрюшей. Загрузили спальные мешки. Шофер Иван Иванович нас повез. Приехали в Челябинск, остановились около базара. Лиза с Виктором Петровичем ушли, строго-настрого наказав мне никого из детей из машины не выпускать. Но Игоря разве удержишь! – Я пойду, посмотрю, что там продают. – Игорь, нельзя, Лиза и Виктор Петрович запретили. Следи лучше за детьми. – Нет, пойду. И ушел. Вернулась Лиза. Я говорю – Игорь меня не послушался и ушел. Смотрим – у рынка стоит «черный воронок», милицейская машина, а около нее шум, драка, кого-то пихают в машину, а он кричит, размахивает руками. Игорь! Еще секунда и его бы затолкнули в машину и увезли, а мы бы не знали, куда он делся. Оказывается, была облава на банду воров. Игорь ходил по рынку и разглядывал прилавки, а за ним следили. Как Лиза и В. П. побежали! Схватили Игоря за руку, тянут, милиционеры тянут его в свою сторону. «Не трогайте его, это наш ребенок, наш племянник», - «Какой племянник! Он из шайки бандитов!» Едва его отбили. Посадили Игоря в кузов машины и поехали. Он сидит, молчит, сильно испугался.

       Потом приехали в Миасс, искупались в речке, ходили по заповеднику, забирались на горы. Остановились у лизиной знакомой. Лиза купила мяса и попросила хозяйку нажарить нам котлет в дорогу. А в избе было столько мух – я такого никогда не видела – весь потолок от них черный. От жара они падали прямо на плиту и сковородку. Едем в машине, Лиза всем раздает котлеты. Я отщипнула кусочек, а там муха. Пришлось незаметно выбросить котлету за борт. А Лиза еще одну протягивает – съешь еще, очень вкусные. Потом я уже эти котлеты не разламывала, скидывала тайком на дорогу.

                Когда пришло время уезжать в Ленинград, нам с Игорем дали деньги, чтобы мы в Свердловске купили билеты до Ленинграда. Стоим на вокзале. Игорь говорит – поедем в Москву. Зачем? – Там у меня дядя генерал, нас накормят и билеты до Ленинграда  купят. Долго он меня уламывал. Поехали в Москву. По дороге Игорь выскакивал из вагона на каждой станции. Я боюсь – отстанет, потеряется. А он все осматривает, зимние шапки примеряет. Бежит ко мне – дай денег на шапку, вон какая хорошая! – Игорь, у нас на еду-то денег почти нет. – Тогда давай деньги делить пополам! Я упираюсь. Он – ну, тогда купи мне шкатулку. Пришлось купить шкатулку – он меня одолел. Прибываем в Москву. У Игоря  записан адрес, с трудом добрались – я с чемоданом, он с котомкой. Дяди дома не было. Звоним – выходит жена генерала. Игорь – мы к вам приехали из Косулино. Она – ой, нет, нет, ребятки, некогда, некогда, я на дачу уезжаю, вы меня извините, идите, идите, идите. Выгнала. Домой не пустила. Вернулись мы на вокзал. Голодные. Надо брать билеты, а денег не хватает. Я решила брать один билет взрослый, другой детский. Времени до поезда еще много – уходит ночью. Говорю Игорю – посиди на вокзале, а я съезжу Москву посмотрю, ведь никогда здесь не была. Игорь сначала сопротивлялся, а потом согласился – отпущу, если купишь мне два мороженых, - хорошо, я тебе принесу. Только прошу – чтобы не украли мой чемодан – какие–никакие, а у меня там последние платья были, сшитые мамой, тете Оле они очень нравились. Знаете, что он придумал? – Лег на чемодан и привязал себя к чемодану веревками, и улегся спать. Я гуляю по Москве, такая довольная – Красная площадь, Мавзолей, так красиво! Возвращаюсь на вокзал с двумя морожеными, как обещала. Толпы народа уже схлынули. Посреди полупустого вокзала спит на чемодане привязанный Игорь, крепко прижав к себе свою котомку. Сели в поезд (сидячий). Я боюсь – контролеры заходят на каждой станции. Игорь успокаивает – не волнуйся, я короткие штаны надену, сойду за ребенка ( а сам высокий, с меня ростом). Когда появлялись контролеры, он или прятался под лавку, или ложился свернувшись на колени к сидящим пассажирам (все уже знали наши беды и сочувствовали) – ребенок спит. Никогда этого не забуду!
                (Воспоминания записаны на диктофон в 1999 г. в Уфе).

         Думала закончить эту главу рассказом Оли, но не получилось. Поэтому пишу заключение №2. Недавно  мы отметили 90-летие со дня рождения мамы. Пригласили тех, кто знал и любил ее и папу. Сказано было много теплых слов. Попытаюсь, как могу,восстановить их по памяти.

       Сначала взял слово мой муж Саша: «Мы собрались, чтобы вспомнить маму. Она была уникальным человеком, притягивала к себе людей своей, с одной стороны, открытостью, с другой стороны, вникала в чужие проблемы очень искренне, умела проявить участие ненавязчиво и так, что человеку становилось легче. Она умела разговаривать с людьми, что в нынешие времена является большой редкостью. Когда не создается видимость участия, а проявляется настоящее дружеское понимание и сопереживание. Она не ограничивалась словами – если могла чем-то помочь, то обязательно помогала. Высота ее человеческих качеств сочеталась с образованностью, высокой культурой и интеллектом. Она не стеснялась, без всяких кавычек, сеять доброе и вечное – в контактах с людьми, детьми, больными, коллегами».

      Алла Александровна Цветкова работала в партии, которую возглавлял мой папа. Поэтому она в первую очередь заговорила о нем: «Виктор Петрович был великолепным специалистом. Это связано с тем, что он окончил Ленинградский горный институт, а это хорошая школа, и, кроме того, за плечами у него была огромная практика. Он знал больше, чем все мы вместе взятые, но не кичился этим, а очень деликатно помогал молодежи. Был очень добрым, внимательным. А Елизавета Борисовна – это лидер. Сейчас остались только узкие специалисты. Елизавета Борисовна могла интересно, доступно рассказать обо всем, обсудить широкий круг проблем  геофизики и геологии. Я бы очень хотела организовать конференцию, посвященную ей».

    Перебивает Валя Александрова: «А какая она была  красавица! За ней даже боялись ухаживать, относились, как к Мадонне».

     Юра Александров ( как и все до него говорившие, по специальности геофизик): «Я всегда поражался, что Елизавету Борисовну все знают. Приезжаю  в Орск, Челябинск, Магнитогорск, Москву, в министерство – везде ее знают! Она была романтиком в геологии. Как она переживала за все, за каждый разрез! Помню у нас с приятелем было ночное дежурство. Сидим, все съели, все выпили. 3 часа ночи. Выйти из здания нельзя – двери можно открыть только снаружи. Мы залезли в подвал, через какой-то люк выбрались на улицу. И куда, вы думаете, мы поехали? К Елизавете Борисовне! Она напоила нас кофе. И мы отправились назад, продолжать дежурство».

   Ирина Игоревна Чернова, тоже геофизик, немногословна, она не любит привлекать к себе внимание.Наклоняется  ко мне и тихо говорит: «Я ведь к Елизавете Борисовне бегала чуть ли не каждый день со всеми своими проблемами. Все ей рассказывала».

  Светлана Шагиахметова, моя подруга, композитор, преподаватель: «Елизавета Борисовна, как и моя мама – это одно поколение. Их отличала общительность, доброжелательность к людям, желание помочь. Друзья их детей становились их друзьями. Я приходила к Елизавете Борисовне, как к своей маме. Познакомились мы с ней у Людмилы Петровны Атановой  (ведущий музыковед Башкирии и мамина подруга). Елизавета Борисовна была одна, Оля не смогла придти – была на охоте. Потом помню один день рождения Оли. Стол протянулся на две комнаты: в одной сидели друзья и сотрудники, в другой – олины ученики. По комнатам бегал какой-то мальчик. Елизавета Борисовна схватила его за руку и спросила – ты чей? Оказалось, малыш Витя (ему тогда было пять лет) попросил на улице незнакомого мальчика  проводить его до дома. Потом сказал – пошли к нам, у моей мамы сегодня день рождения. Вот они и пришли.
    Еще помню, как Елизавета Борисовна собирала в лесу малину. Она собирает ягоды с одной стороны, кто-то ломает кусты с другой. Елизавета Борисовна говорит – нельзя ли поаккуратнее собирать? Кусты раздвинулись и к лицу Елизаветы Борисовны придвинулась морда медведя. Оба сборщика малины со страху бросились наутек в разные стороны».

      Тамара Петрова, жена моего брата: «Елизавета Борисовна была подвижником. Всем, что знала, делилась с окружающими. Спросила как-то меня – есть ли у маленького Андрюши в школе уроки эстетики? – Нет. Тогда она собрала рулон репродукций и отправилась в школу рассказывать о художниках. В Республиканской больнице ее до сих пор вспоминают. У нее разрегулировался сахар, она легла в больницу. Чуть почувствовала себя лучше – снова появился рулон репродукций. Для всего отделения был прочитан цикл лекций о художниках. По-видимому, было очень интересно, раз до сих пор вспоминают».

      Мы провели весь вечер в воспоминаниях. Какое счастье, что маму и папу до сих пор помнят и любят. Потом Юра взял гитару и полились песни – мама очень любила петь.