Обида

1.

–Приехала?! Хорошо. Совсем загуляла ты там в своём Ростове. 

– Разве я гуляю? Тоже скажешь! Я же учусь!

– Учишься… А каково мне одной? В прошлую субботу тебя так и не дождалась. Что это за жизнь? Я тебя вижу раз в месяц!

– Не раз в месяц. К тому же у тебя есть Василий… Чего мне путаться у вас под ногами?!

– Так этот кот вот уже три дня как носа не кажет!

– Заведи себе другого!

– Василий – хороший. Руки у него золотые…

– Важно, чтобы сердце было не каменное.

– И тихий, не дерётся. Вот только раз в месяц у него на три  дня отключка. Запой.

– Так, чего же ты жалуешься? Если он тебе пригож, терпи…

Екатерина, студентка последнего курса медицинского института, коренастая пухленькая девушка, поставила сумку, сняла обувь и пошла в свою комнату переодеваться. После того как умер её отец, считала своим долгом помогать матери. Приезжая в родительский дом, затевала генеральную уборку. Мыла окна, полы. Варила обед. Жалела мать. «Что у неё осталось? Жизнь прожита, а счастья, – думала Екатерина, – так и не видела».

Василий, сожитель матери, работал в домоуправлении сантехником. Был хорошим мастером и, как правило, отказывался от  угощения, которым его баловали жильцы. Но считал, что раз в месяц его организм требует разрядки. Нужно выпить, помянуть жену и сына, друзей, которых потерял на войне. Все знали эту его слабость и относились к ней терпимо, тем более что в остальные дни работал безотказно и без выходных…

Первое время Екатерина сомневалась, говорила матери:

– Ты, конечно, женщина одинокая, вдова не богатая, но ведь и не бедная. А ну как этот твой новый знакомый не тебя любит, а на жильё зарится? Может, аферист какой или бандит бывший? Он у тебя денег в долг не просил? Ты его документы видела?

– Да что ты, доча, такое говоришь?! – возмущалась мать. – Зачем мне его документы?! Я его и так знаю. И квартира ему наша не нужна. У него своя есть. Семью потерял в войну. Тоже скажешь!

Вот уже года два как Василий стал приходить к Наталье Михайловне. А до того она несколько лет жила одна. Дочь училась в Ростове. Наташа – тихая, чистенькая и чем-то напоминала ему его Галю.

– Катя! Ты чем так взволнована? Что случилось? А ну, посмотри мне в глаза!

Катерина никогда не лгала матери, но, сталкиваясь на работе постоянно с ложью, Наталья Михайловна пристально всматривалась в глаза дочери, пыталась прочесть её самые сокровенные мысли. Вообще то она была добрейшим человеком, никогда не повышала голос и первое время очень смущалась соседей и дочери, когда к ним начал приходить Василий. Но скоро к нему привыкли, да и Наталья Михайловна объяснила: «Это жизнь! Не такая уж я и старая!..»

– Всё нормально, мама! Вера, моя одногруппница, вышла замуж. Приглашала, но я не пошла… Вот, приехала.

Наталья Михайловна взглянула на дочь и улыбнулась.

– А ты не жалей. Своё счастье нужно строить! Вон, к Новиковым приехал Андрей. Ты не смотри, что он старше тебя. Мужик крепкий, войну прошёл, институт ещё до войны окончил…

– Да что мне твой Андрей?! Сама как-нибудь разберусь.

– Разберёшься! Я что, тебе плохого желаю?! Василий сейчас придёт. С ним посоветуемся.

– Нужен мне в таких делах советчик! Ты лучше скажи, меня никто не спрашивал?

– Нет будто… Ах да, вспомнила: Николай, твой школьный ухажёр, вчера забегал, на свадьбу звал! Свадьба через три дня, а он приглашает. Хотел бы, чтобы ты была, пригласил бы раньше.

– Бог с ним! Кто же его невеста?

– Не знаю. Нужен мне твой Колька сто лет. Так ты согласна познакомиться с Андреем?

– Да как я с ним познакомлюсь? И не хочу я ни с кем знакомиться! На носу государственные экзамены. Не до знакомств!

– А жених-то знатный! При орденах. И работает где-то большим начальником.

– Ну и пусть себе работает. Мне-то что?

Вечером пришёл Василий.

– Катюха, здравствуй, дочка, – сказал он, снимая обувь. – Давно тебя не видел. Как у тебя дела?

– Всё нормально… Скоро распределение. Получу направление в Тмутаракань, тогда и вовсе редко будем видеться. А вы, дядя Вася, уж переезжали бы сюда. Чего жить на два дома?

– Так я что? Я не против. Твоя мама всё сумневается…

– Ладно вам болтать! Проходи в комнату. Как ты?

– Нормалёк. Я там продуктов принёс. Мясо купил по случаю. Брынзу…

– Есть будешь?

– Вместе поужинаем…

Наталья Михайловна собрала на стол: нарезала хлеб, брынзу, сказала:

– Я вот говорю, хорошо бы Катюшу с соседом нашим познакомить. С Андреем Новиковым.

– А что? Хороший мужик. Ты чего выкаблучиваешься, Катюха? Андрей – не чета твоим соплякам. Знатный мужик!

– Вот и я говорю…

– Да что тут долго говорить. Я этого Андрея пацаном помню. Готовьте ужин, я сейчас…

Екатерина крикнула было ему вслед, чтобы не вздумал приглашать «жениха», но Василий уже захлопнул за собой дверь.

Не прошло и пятнадцати минут, как за столом уже сидел и Андрей Новиков.

– Василь Петрович, я так и не понял, что за праздник сегодня? По какому поводу пьём? Я ведь не большой любитель. На фронте свои сто граммов отдавал ребятам.

– А за встречу. Чем не повод? Фронтовики ведь оба. Вот за то, что остались живыми, и давай выпьем!

Андрей – высокий, пегий, выглядел много старше своего возраста. Лицо обветренное, губы сухие, узкие, глаза серые, словно припорошенные пылью. Его трудно было назвать красивым. Но аккуратно подстриженная бородка под Хемингуэя придавала облику некую романтическую загадочность.

– И где ты сейчас якорь бросил? Говорят, в начальниках ходишь?

– В начальниках, в начальниках… Я геолог. Вот начальником геологической партии и работаю. А живу всё больше в палатках, в вагончиках, в походных условиях.

Наталья Михайловна не знала, как втянуть дочь в разговор. Однако заметила, что Катерина пару раз взглянула на Андрея и взгляд её был тёплым.

– И где же ты работаешь? В каком городе?

– Числюсь в Челябинске. Там наше управление. Но всё больше в экспедициях, горах.

– Во как интересно! Охота, рыбалка!..

– Случается… – усмехнулся Андрей. – Только редко. Геология – сложная наука. Но страшно интересная. Я доволен выбранной профессией…

– А как же семья?

– Какая у геолога семья? Я по полгода дома не бываю. Кто согласится за меня замуж выйти? Купил гитару и вечерами сам себя развлекаю, бренчу.

Андрей был человеком неторопливым и обстоятельным. Он медленно дожевал кусочек хлеба и встал из-за стола, чтобы размяться. Екатерина уже с интересом смотрела на него. На вопрос, кто согласится за него замуж выйти, Екатерина вдруг азартно улыбнулась и, смело глядя ему в глаза, сказала:

– Зачем же так себя принижать? А вот если я возьму да и соглашусь? А что?! Новиков – фамилия красивая!

Андрей впервые взглянул на Екатерину внимательно. Ответил:

– А если не слабо, то и я могу… Мне терять нечего, кроме своей девственности. Так я её давно потерял… – Он, казалось, затравленно посмотрел на всех и улыбнулся. – Мне что? Я могу. Только у меня хором нет. Однокомнатная в Челябинске… да палатка в горах. Но зато красоты там необыкновенные.

– Неужто красивее наших донских степей, нашего Дона? – спросила Наталья Михайловна.

– Если бы вы там побывали, поглядели хоть разок, тогда бы сказали… Вдоль реки Агидель такие места! Закачаешься! Горы, сосновые леса, скалы… Ягоды, грибы, озёра… И охота, и рыбалка… Нет красивее мест на земле!

– Почти уговорили, – весело откликнулась Екатерина. – Только никак не пойму: неужели до сих пор и женатым не были? Что так? Только серьёзно…

– А если серьёзно: не до того было. Война, потом другие проблемы. А нам, чтобы лучше друг друга узнать, можно и пойти куда-нибудь…

– Так я в Ростове живу. В институте учусь.

– Вот и хорошо, – ничуть не смутившись, ответил Андрей. – У тебя когда занятия заканчиваются? В три? Ровно в три буду у твоего института…

– А чего? Дело молодое: погуляйте, в кино сходите или куда ещё… – подхватила Наталья Михайловна. – А то засиделась Катенька за своими учебниками…

– Ну, что ж. Я не против, – чуть смутившись, сказала Екатерина. – Только ты меня вряд ли найдёшь. В понедельник буду в  клинике. Это в Нахичеванском переулке.

– Вот и добре! За это, Наташа, можно и выпить.

Василий разлил водку в гранёные стаканы.

– Вась, ты же только что отошёл.

– Да мы по  чуть-чуть. Не сорвусь. Сказал, значит, точка!


В понедельник Екатерина вышла из клиники и направилась в студенческую столовую. О том, что её встречает Андрей, она уже и забыла.

Но, видимо, у госпожи Судьбы на её счёт были другие планы. Зайдя в столовую, она почувствовала аромат свежеиспеченного хлеба. Голодный желудок настойчиво заурчал. Оглядевшись, она увидела стоящего рядом Андрея. Вспомнив о том, что он должен был её встречать, улыбнулась:

– Привет! Я думала, что ты так просто… говорил. Уж очень мои хотели нас с тобой сосватать…

– Почему же «просто так»? Или ты против?

– Да нет. Только сначала давай что-нибудь поедим и пойдём выполнять нашу культурную программу.

– Так, может, в ресторан?…

– Ты что? У меня и денег таких нет.

– Если я приглашаю женщину в ресторан, значит, у меня есть. Пошли!

Андрей взял Екатерину за руку и вывел из столовой.

Судорожно хватая воздух, чтобы сердце билось чуть медленнее, Катя заставила себя успокоиться.

– Я никогда не была в ресторане.

– Да и я не большой любитель. Но по такому случаю…


Всё было для Кати непривычно. На душе было радостно и по-весеннему солнечно. После обеда, который вызвал её восхищение, так всё было красиво, они пили чай с пирожными. Девушка думала, почему ей так льстит, когда к ней обращаются: женщина? Наверно, когда станет женщиной, ей будет нравиться, когда к ней будут обращаться: девушка…

Катя внимательно всматривалась в лицо Андрея. Нет, его нельзя назвать красивым! Её представления о красоте были другими. Но то, что он сильный, верный, она не сомневалась. Что взрослеет и, соответственно, стареет быстрее всего? Кожа? Нет! Глаза!  В них Катя увидела и усталость, и опыт, и знание того, чего он хочет. Глаза – это отражение души. Но Катерина не была таким уж тонким психологом, чтобы прочитать в глазах, что на душе у Андрея. Впрочем, он и не скрывал.

– Ты мне нравишься, – сказал Андрей, – и у меня самые серьёзные намерения. Мне уже тридцать три. Пора заводить семью, чтобы меня ждали дома, чтобы было куда приезжать. Чтобы были дети…

– Но ты же скоро уедешь. А у меня направление совсем в другую сторону. Знаешь, как поётся: «Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону…».

– Я думал об этом. Если подать сегодня заявление, то через неделю нас распишут. А тебе, как жене инженера, должны выдать свободный диплом…

– Через неделю?

– Можно и раньше. В Новочеркасске я договорюсь…

– А тебе не кажется это странным? Ещё позавчера я о твоём существовании даже не догадывалась, и вдруг…

– Так ты мне отказываешь? Ты против?

–  Не против, но слишком уж поспешно…

–  А как иначе? Через две недели мне нужно быть на работе. В конце мая уезжаю в экспедицию…

– А что я буду делать?

– Получишь диплом, приедешь, устроишься на работу…

– Кто меня возьмёт без направления?

– Об этом не беспокойся. Я тебя встречу…

– А у вас в партии врач есть?

– Нет… Положен фельдшер, но и того нет.

– А если что случится?

– Для этого у нас есть лошади, вездеход.

– А можно мне к тебе в партию? Я бы выполняла функции фельдшера…

– Ну, об этом рано говорить. Сначала нужно, чтобы ты получила диплом…


Когда они вышли из ресторана, на улице уже зажглись фонари.

Катя вдруг вспомнила слова матери, что женщиной она ещё успеет стать. И бабушкой тоже. А вот девушкой, выйдя замуж, уже никогда не будет. Тогда она отмахнулась от её слов, а сегодня почему-то вспомнились. Теперь она ощутила всю их неизбежную реальность.

– Теперь куда? – спросил Андрей.

– Никуда. Давай просто погуляем по городу. А ты расскажешь о себе.

– Что рассказывать? Война началась, я только индустриальный институт окончил. Пошёл в военкомат. Взяли. Направили в пехотную дивизию. Служил в разведбате. Дважды был ранен. Дослужился до командира батальона. В сорок пятом демобилизовался и поехал в Челябинск, куда ещё до войны получил направление. Там и осел.

– А в Новочеркасске кто у тебя?

– Родители. Мать-старушка. Ей уже шестьдесят пять. И батя. Тому скоро семьдесят. Живут с сестрой.

– Сестра замужем?

– Замужем. Двое пацанов у неё. Она на два года младше меня.

– Понятно…

– А у тебя что с отцом?

– Умер от рака в сорок восьмом.

– А мать в детском садике воспитательницей?

– Да…

Они долго ещё бродили по улицам ночного Ростова. Было непривычно тихо и безлюдно. На автобусных остановках блестели свежей краской в свете фонарей скамейки. Недалеко от общежития, в котором жила Катерина, витрина магазина освещала большой участок улицы. Но ей почему-то не хотелось на свет, и она ускорила шаги, чтобы снова оказаться в темноте.

Когда пришло время прощаться, Катя спросила:

–  Куда ты теперь? У тебя здесь есть к кому зайти?

– Нет… Попробую в гостиницу, хотя там, думаю, мест нет. Поеду в Новочеркасск. Ты лучше скажи: мы подаём заявление или как?

Екатерина взглянула на Андрея, и её глаза заблестели.

– Мы же договорились!

– Так когда тебя ждать?

– Завтра у меня две лекции. Можно их пропустить. Приеду часам к десяти.

– Вот и ладушки. Сначала я тебя познакомлю со своими. Потом пойдём в загс.


Когда Катерина вошла в общежитие, дежурный Егор Матвеевич укоризненно взглянул на неё и проворчал:

– Двенадцать скоро, а они всё шастают…

Катя тихонечко приоткрыла дверь в свою комнату. Женя Елагина, однокурсница, с которой она жила, уже спала. Стараясь не разбудить её, она быстро разделась, повесила платье на стул и юркнула в постель.  Надо было подумать хорошенько, осознать, что же произошло? Два дня назад она даже не думала о замужестве, и вдруг… Он, конечно, мужчина самостоятельный. И зарабатывает, видимо, хорошо. А она? Любит ли она его? В этом она разобраться не могла. Но что ни говори, замуж пора! Через три месяца оканчивает институт, а у неё до сих пор никого нет. Другие девчонки уже успели… Впрочем, она никуда не опоздала. А что такое любовь, она представления не имела.

В голове мелькали различные картинки её неминуемого взросления. Почему-то они ассоциировались с седыми волосами, дряблой кожей, вставными зубами…

«Наверно, в каждом возрасте есть свои прелести. У меня открываются новые возможности, а до старости ещё далеко. Почему же мне хочется плакать? Понятно только одно: нужно ловить каждый миг, который предоставляет мне жизнь. Это и есть счастье… В конце концов, жизнь одна, надо урвать по полной, пока молода, красива и желанна. А старость? Старость подождёт!».
Растормошив спящую подругу, Катя спросила:

– Жень, ты бы замуж без любви пошла?

– Глупости в твоей голове, подруга! Женитьба – дело неизбежное! Семья, дети… А для любви у тебя всегда любовник найдётся!

– Я так не хочу!

– Хочу, не хочу. Кто тебя спрашивает?! Мужик должен быть мужиком. Тебя любить, нежить, баловать… А ты можешь его благодарить… а можешь и не благодарить… Это как получится.

«Да, наверное, и правда пора замуж, – пронеслось в голове Кати. С этим она и заснула.

2.

На следующий день Екатерина приехала домой, её мать и Василий были уже на работе. По дороге купила большой букет сирени и поставила в ведро с водой. На душе было светло и тревожно. Умылась, переоделась и посмотрела на часы. Было ровно десять, когда пришёл Андрей.

– Здравствуй, Катюша. Давно приехала?

– Час назад. А ты как вчера добирался?

– Поездом. В час был дома. – Андрей помолчал. Потом спросил: – Твои ничего не знают?

– Нет. Я их и не видела. Ушли на работу…

– Не заругают?

– Нет… Они спят и видят, чтобы я вышла замуж. Боятся, что в девках останусь…

– Такие в девках не остаются… Так что, идём, что ли?

Екатерина взглянула на Андрея. Понимала: сейчас будет решаться её судьба.

– Боюсь отчего-то.

– Чего бояться? Мои тебя не обидят. Они тоже мечтают поскорее меня женить.

– Кого ж ты так долго ждал?

– Тебя.

– Да ладно! Три дня назад ты даже не знал о моём существовании.

– Не знал. А увидел и сразу понял: это моя судьба.

– Судьба… – эхом отозвалась Катя. – А я боюсь…

– Пошли. Не съедят!

Они прошли в соседний двор. Их встретила огромная овчарка. Увидев хозяина, завиляла хвостом и лизнула ему руку.

– Будет тебе, Леди! Познакомься, это Катя. Своя!

Катерина собак не боялась. Она погладила овчарку по голове и осмотрелась. Вся территория двора усыпана тюльпанами. По периметру – цветущая сирень. Зелёная травка. Дворик небольшой, но ухоженный и уютный.

Вошли в дом.

– Мама, батя! Вот и мы. Это Катюша Михайлова, соседка наша!

За столом, накрытым белой скатертью, сидели родители Андрея. Окна комнаты, выходившие во двор, были открыты, и со двора доносился крик петуха.

– Заходи, заходи, дочка, – сказал Иван Михайлович, вставая и приглашая гостью к столу. – Во какая вымахала. Невеста!

Валентина Ивановна, мать Андрея, молчала и внимательно смотрела на Катю. В этом взгляде была и радость, и ревность, и  оценка, и надежда.

Катерина не знала, как себя вести, но выручил Андрей. Он взял её за руку и громко сказал:

– Мама, батя, мы с Катюшей решили объединиться. Её вы знаете. Оканчивает медицинский институт.

Глаза Валентины Ивановны потеплели, она улыбнулась, а Иван Михайлович сказал:

– Давно пора! Мы только рады…

Потом пошли расспросы, рассуждения, пожелания… Наконец, Иван Михайлович поставил на стол самовар, а Валентина Ивановна вынесла из кухни испечённый утром сладкий пирог. Аромат сдобы разнёсся по комнате.

– По такому случаю можно и по стопочке.

Семья Новиковых была непьющей, но для торжественных случаев бутылка водки в доме имелась.

– Ты, мать, солёных огурчиков достань, а я… – Иван Михайлович разлил водку и торжественно произнес: – Совет вам да любовь, дети мои! Будьте счастливы… – Он выпил и сморщился: – Ох, и горькая же, зараза!

Екатерина покраснела. Она поняла, что сейчас нужно будет целоваться, да ещё при всех. Она встала. Андрей впервые обнял и крепко её поцеловал. Но Екатерина ничего особенного при этом не ощутила, только сухие губы и колющуюся щетину.

Валентина Ивановна говорить не могла. Всплакнула.

После сватовства Андрей и Катя пошли на главную улицу, где располагался городской загс.

– Ты здесь постой. Я быстро.

Он вошёл в нарядное здание и через несколько минут вышел.

– Пошли! Сейчас оставим заявления, а в одиннадцать в четверг нас распишут.

– Это как? Ты что, им взятку дал?

– Нет. Сказал, что уезжаю в экспедицию. Когда они увидели документы, особенно возражать не стали.

– А свадьбу мы будем устраивать? Я хотела бы подругу с мужем пригласить.

– Конечно. Нас двое, твоих четверо, и моих четверо. Десять человек. Завтра пойду на базар, куплю гуся, рыбу…

– А я ведь ещё ничего не говорила маме.

– Так сегодня и скажем…


Напрасно она волновались. Их расписали. Директор загса произнесла торжественную речь. После этого поехали к памятнику Ленину и возложили цветы. Дома все поздравляли молодых, желали им счастья и много деток.

На дворе расцветал май. Было солнечно и тепло. Казалось, сама Природа радовалась счастью Андрея и Кати.

– Теперь, сынок, ты сбреешь бороду? – спросила Андрея мать.

– Не сбрею. Не хочу, чтобы мои веснушки на физиономии светились, как звёзды в летнюю ночь.

– У тебя веснушки на лице? – удивилась Катя. Ей было всё равно, есть или нет на лице Андрея веснушки. Было просто радостно и весело, и голова кружилась от выпитого вина.

– Веснушки… – почему-то смутился Андрей.

– Нет, вот ты вспомни, как раньше было? – сказал Василий. – К родителям невесты засылали сватов. Сватали, угощались. Потом невеста шла в дом мужа, там…

– Будет тебе рассуждать, будто знаешь все старинные обычаи. Пей меньше, – незлобно сказала Наталья Михайловна, отодвигая от Василия бутылку с водкой.

– А где жить-то будут молодые? – не унимался Василий, снова придвигая бутылку к себе.

– Да сколько там жить? Через неделю Андрей должен ехать. Он же работает… Да и Катюшке нужно готовиться к экзаменам. А уж потом она поедет к нему. Понятно?

Наталья Михайловна снова взяла бутылку и поставила на край стола подальше от Василия.

– Понятно. За это нужно выпить!..


Когда гости разошлись, Катя смущённо ждала, что будет дальше. Она понимала, что сегодня должно произойти, ждала этого и боялась.

– Ты, дочка, не стесняйся. Все через это проходили. – Валентина Ивановна обняла её и повела к комнате, в которой должны были спать молодые. – Вот здесь… хозяйничай… и ничего не бойся… Ты жена Андрея… – Она легонько подтолкнула её и, обращаясь к сыну, сказала: – Поздно уже. Вы завтра можете подольше полежать, а мне на работу рано вставать…

В комнату вошёл Андрей и сразу же снял сорочку. Потом закрыл дверь и, оставшись с Катериной наедине, обнял её и поцеловал. Почувствовав напряжение девушки, прижал к себе, шепча:

– Да не дрожи ты так! Я тебя не съем…

– Не съешь… ты свет потуши. Не могу я ещё при свете раздеваться… Не привыкла.

Андрей потушил свет. Катерина быстро разделась и юркнула в постель, укрылась одеялом, наблюдая за мужем. Подумала: «Всё нормально. В самом деле, чего мне как-то не по себе? Это когда-нибудь должно же произойти!».


Проснулась Катерина, когда в окна светило яркое солнце. Подумала: «Жива! Ничего со мной не произошло. Только не понимаю, что в этом такого, чтобы все к этому стремились! А может, я пока и не разобралась? Интересно, где Андрей?».

Потом стала вспоминать, что ей снилось в эту первую их ночь.

Вспомнила: она стояла у края скалы, нависающей над пропастью, и совсем не хотела летать. Странно. Всем обычно хочется летать, а ей этого не хотелось. Не хотела она быть птицей, не хотела взмывать в небо и смотреть на всех с высоты. Потом откуда-то появился Андрей с курительной трубкой в зубах. Он прищурился и спросил: «Так ты едешь с нами в экспедицию?». И она не знала, что ответить. Она и сама не знала, чего ей хотелось. Подумала: «Скорее бы сдать государственные экзамены». И увидела себя перед столом экзаменаторов. В центре сидит профессор с бородкой, как у Хемингуэя. Он прищурился, улыбнулся и говорит ей: «А ты боялась, глупенькая!..».

«Действительно глупенькая», – подумала Катя и встала с постели. Быстро надев платье, вошла в столовую. В квартире никого не было. Куда все подевались? Она пошла в ванную, умылась и уже собиралась выйти во двор, как в комнату вошёл Андрей.

Её удивило, что Андрей не подошёл к ней, не поцеловал. Всё обыденно, прозаично. «Конечно, для него это не было открытием…».

Катерине захотелось забыть всё, что произошло в эту ночь, захотелось спрыгнуть с той высокой скалы.


Неделя пролетела незаметно. Когда Андрею нужно было уезжать, Катя не смогла даже его проводить: в институте была консультация по предмету, которого она больше всего боялась.

– Не беда, – успокаивал её Андрей. – Не надолго расстаемся. Как только получишь диплом, сразу приедешь ко мне. Дашь телеграмму, я тебя встречу.


В институте замужество Екатерины восприняли спокойно. Многие подруги уже были замужем. Удивляло лишь то, что после получения диплома ей предстояло ехать в Челябинск. Все её одногруппники распределились в Ростовскую область. Сёмина Наташка, так та стала фантазировать, что, если бы она вышла за начальника геологической партии, ни в коем случае не отпускала бы его одного на полгода.


На государственных экзаменах профессор Карташов, заведующий клиникой госпитальной хирургии, удивлённый глубоким ответом Екатерины, предложил ей поступать к нему в аспирантуру, но Екатерина отказалась, сказав, что едет по месту работы мужа.

– Вы, девочка, не знаете, от чего отказываетесь… Впрочем, каждый выбирает свою дорогу сам.

Екатерине было приятно это предложение, а в группе голоса разделились почти поровну. Одни говорили, что этот «муж объелся груш»… Пусть он приезжает в Ростов. Здесь тоже есть учреждения геологического профиля. Он бы даже мог преподавать геологию студентам, тем более имея опыт работы начальника геологической партии. Другие же считали, что жена должна следовать за мужем, как нитка за иголкой. И что хорошего держать крючки на операции профессору, даже если он и Карташов. Только самостоятельный опыт делает из зелёного молодого человека специалиста.

– Разве не этот же Карташов говорил, что мы ещё не врачи, а лишь люди, научившиеся читать медицинские книжки. Врачами нас сделает жизнь. В этом он был прав на все сто!

Никита Мальков давно и внимательно наблюдал за Катей, но так и не осмелился заговорить с ней о своих чувствах. Он же считал, что и в клинике она могла бы приобрести тот самый врачебный опыт, причём сделать это быстрее и безболезненнее. Зато какие открываются перспективы!..

Но Катя всё же решила ехать к мужу.


После получения диплома Катя выписалась из квартиры матери, собрала большой чемодан, и мама с Василием проводили её на московский поезд. В Москве нужно было  переехать на другой вокзал, закомпостировать билет на Челябинск… А чемодан такой тяжёлый… Катя волновалась, как она справится…

Когда, наконец, поезд остановился на Курском вокзале и пассажиры стали выходить из вагона, Катя, едва тянувшая тяжёлый чемодан, для верности перевязанный двумя ремнями, подошла к выходу последней.

– Катерина Новикова? – спросил рослый парень в сером костюме и брюках, заправленных в кирзовые сапоги.

Катя удивлённо взглянула на парня.

– Да. А вы кто?

– Меня Павлом кличут. Андрей Иванович послал вас встретить и доставить в целости и сохранности…

– Странно. Мне он об этом не говорил. Ну, хорошо. Так куда нам сейчас?

Павел взял чемодан Кати, помог ей выйти из вагона, и они направились к выходу в город.


Уже сидя в поезде, везущем их в Челябинск, Павел разглядывал жену начальника партии. И Катерина наблюдала за этим огромным парнем. Ей было интересно всё: кто он, как оказался в партии Андрея, чем там занимается. Разговор журчал ручейком. На вопрос, как он оказался в геологической партии, Павел ответил:

– Со школы мечтал… А все заветные мечты сбываются. Это я точно знаю. Мечтал о Марусе. Теперь она моя жена. Работает поварихой в партии. И я рядом. Это ли не счастье?!

– А если дети пойдут? Что тогда?

– Пойдут… Уже «пошли», – засмеялся Павел. – Двое пацанов бегают. Третьего ждём…

– Повезло вашей Марии, – сказала Катя и подумала, что и ей повезло. «Это же надо: в Москву послал человека. Заботливый!..»

Когда за окном опустилась ночь, стали укладываться спать. Павел вышел из купе, и Катя, не раздеваясь, прилегла, укрывшись простынёй. Уже сквозь сон услышала, как вернулся Павел и полез на свою полку.

«Такой громила. Полка может не выдержать», – подумала Катя и провалилась в сон.

Ночью сосед напротив зашуршал-заворочался и Павел, нагнувшись, спросил:

– Всё в порядке?

«Охраняет…» – подумала Катя…


Утром за окном вагона на зелёном ковре под стук колёс танцевали вальс сосны и ели. Вольные табуны лошадей паслись на лугу. То и дело поезд грохотал по мостам, перекинутым через бурные речки. Небо посветлело и стало глубоким. Вдали видны были голубые горы, а вдоль дороги тянулись смешанные леса, сосны и орешник.

«Андрей прав, – подумала Катя. – Здесь действительно красиво!».

Когда поезд медленно подходил к перрону Челябинска, Катя заметила Андрея. Он протянул ей руку и помог сойти. Не стесняясь, обнял и поцеловал жену.

– С приездом! Как Павел? Легко тебя нашёл?

– Подошёл ко мне, будто давно со мною знаком.

– Разведчик! – гордо произнёс Андрей.

Они вышли на привокзальную площадь, где их ждала машина.

– Так меня ещё никогда не встречали, – сказала довольная Катя. – Только зачем весь этот форс? У вас что, нет городского транспорта?

– Городской транспорт есть. Но я через три дня должен поехать на базу. За это время Павел получит в управлении всё что нужно, и мы поедем…

– И я? – удивилась Катя.

– А что тебе здесь делать одной. Тебе на работу первого августа, а сейчас двадцать пятое июня. Месяц отдохнёшь. У меня вагончик стоит. Природа чудесная. Сейчас полно ягод, грибов…

– А населённые пункты далеко от вашей базы?

– В тридцати километрах Миасс. Самые красивые места. Горы, лес, скалы, пещеры. В речке рыба, в лесу ягоды, грибы!

– Ты будешь работать, а я умру от скуки!

– Не умрёшь! К тому же у меня неплохая библиотечка…

– Ну, ладно. Поехали!

Андрей сел за руль и они тронулись.


Квартира начальника геологической партии представляла собой комнату на третьем этаже пятиэтажки. Два больших окна выходили на оживлённую улицу, по которой проходил трамвай. Когда это случалось, в комнате всё дребезжало.

В коммуналке проживало ещё две семьи. Кухня и удобства были общими. Здесь всегда аппетитно пахло, жужжал примус.

В комнате на стене висел шерстяной ковер и ружьё с прикладом, украшенное хромированными табличками. Его Андрею подарил начальник управления геологии за какие-то достижения. Тут же стояла широкая тахта, и ковёр ниспадал со стены на неё. Вывешенные от пола до потолка стеллажи с книгами закрыли противоположную стену. Два больших окна делали комнату светлой. В центре стоял круглый стол, покрытый бархатной скатертью. Вокруг стола четыре стула. И всё. Ничего лишнего.


Утром пошли в облздравотдел, где Катя получила направление в поликлинику № 3 терапевтом. В отделе кадров сказали:

– У нас большая нехватка участковых врачей. Поработаете в поликлинике, а там видно будет.

Андрей показал жене город, зашли в универмаг, где купили босоножки, в которые Катя сразу же переобулась. Потом отправились пешком к местному рынку. Можно было доехать пару остановок на автобусе, но такой замечательный день не хотелось проводить в пыльном автобусе, битком набитом усталыми пассажирами, и они пошли неспешно по тенистой аллее.

Городской рынок был большим и шумным миром другой жизни. Они бродили между рядами с яркими овощами и фруктами, прислушивались к громкому говору и торговались с весёлыми продавцами. Их внимание привлёк старик, одетый в старый потрёпанный пиджак, из-под которого выглядывала военного образца оливковая рубашка. Он грелся на солнышке. Руки его опирались на тросточку, внимательные и добрые глаза следили за проходящими мимо людьми. Казалось, старику просто некуда было идти и он проживал свой день здесь, на рынке.

– Дедуля, что вы продаёте?

Дед медленно поднял на неё глаза, лучики добрых морщинок, как тонкая сеточка, прорезали его загорелое лицо.

– Вишню и черешню, красавица. Да ты угощайся, внученька, пробуй... авось понравится... – тихим трескучим голосом сказал старик.

Андрей купил по килограмму и вишни, и черешни.

Катя неплохо готовила, но обращаться с примусом не умела, и Андрей её научил.

Пока Андрей ходил по своим делам, она убрала квартиру, сварила борщ и макароны по-флотски и стала ждать мужа к обеду. Но его всё не было и не было. Катя не знала что и думать. Андрей пришёл, когда на часах пробило восемь вечера. Катя решила ни о чём его не расспрашивать. Понимала: он приехал в Челябинск по делам. Спросила только:

– Есть будешь?

– Голодный как волк.

Катерина подогрела борщ, макароны и принесла в комнату.

– Ты со мной будешь?

– Нет, я уже ела…

– Завтра по утряночке поедем. Ты отбери книжки, которые хочешь почитать. Посмотришь, как мы живём…

– Я до сих пор не понимаю, что вы там делаете?

– Составляем геологические карты, изучаем геохимические характеристики вулканических образований, составляем геодинамические модели раннекаменноугольного вулканизма…

– Я думала, вы ищете полезные ископаемые…

– И это тоже. Но основное – карта. Описываем характеристики разных зон… Дел много, людей мало, оборудование допотопное…

– И далеко от базы работаете?

– Не очень. На лошадях часа за два добираемся.

– И что же я буду делать одна на той базе?

– Во-первых, не одна. Там народу остаётся много. А во-вторых, я хотел бы, чтобы ты организовала медицинский пункт. Составь список, чем его нужно оснастить, какие  лекарства приобрести…

– Понятно… Используешь даровую рабочую силу…

Она первый раз за вечер улыбнулась. Ей стало не по себе от предстоящей жизни. Но делать нечего. Подумала: «Жаль, что я никогда не увлекалась рыбалкой, а то было бы чем заняться…»

А Андрей подумал: «Молодец… Борщ, правда, не такой, к какому я привык, но уже хорошо, что пытается что-то делать… Ничего. Привыкнет».

3.

База располагалась на высоком холме с лесистым южным склоном. На востоке был неглубокий обрыв, на дне гремела горная речушка. На севере вдалеке виднелись голубые горы, упирающиеся острыми вершинами в небо. А на западе почти до горизонта тянулся луг, где паслись лошади. Вершина холма представляла собой площадку, на которой приютились четыре вагончика. Здесь жили члены геологической партии. Поодаль у дороги стояли вездеход, трактор и два автобуса. Тут же – большая цистерна с водой. Воду возили из соседней речушки.

Когда Андрей с Катериной приехали на базу, солнце припекало так, что пришлось переодеться. В лёгком светлом платьице она казалась солнечным лучиком среди серых вагончиков.

Фатима, черноволосая девушка с огромными глазами, выглянула из кухоньки, с любопытством взглянула на приезжую и снова скрылась в вагончике.

– Ты напрасно так оголилась. Здесь тебе не город. Клещей полно, всякой живности противной. Обычная гусеница проползёт и надолго оставит красный след. Жечь будет сильно.

– Да я никуда не хожу. А вот попить чего-нибудь было бы неплохо.

– Пойдём, я тебя с нашей поварихой познакомлю. Там всегда есть и вода, и что в клюв бросить…

Они прошли к вагончику Фатимы, и Андрей представил ей свою жену:

– Это Катерина, жена моя. Дай чего-нибудь холодненького попить. Жарко ей с непривычки… А Мария-то где?

Фатима оценивающе взглянула на Катю, вытерла руки о фартук, спросила:

– Может, кумыса налить? Он хорошо утоляет жажду. А Мария в вагончик пошла. Вовка её перегрелся, что ли…

– Можно и кумыса…

Потом Андрей знакомил Катю с базой.

– А где все?

– На работе. Собираются на базе только те, кто работает поблизости.

– И много в твоей партии человек?

– Сейчас человек пятьдесят. На вспомогательные работы привлекаем жителей близлежащих деревень. А вот здесь я хотел бы, чтобы ты организовала медицинский пункт. Половина вагончика уже отгорожена. А дальше командуй сама…

Катя поднялась по лестничке в вагончик, осмотрела помещение и спрыгнула на землю.

– Нужно, значит, организую…

Было нестерпимо жарко, и Катя, постелив одеяло в тени большого дерева, взяла книжку и улеглась почитать. Андрей уехал проверить вторую группу геологов.

– Ты смотри, чтобы никакая тварь тебя не укусила. Мы-то все привиты, а тебя будут вакцинировать только после выходных.

– Ладно… Поберегусь…

Но через час Катерина уже крепко спала. Воздух, богатый кислородом, усыпил.

Разбудил её Андрей. Подошёл, хотел погладить по лицу и… отдёрнул руку. Катя была покрыта испариной и горела.

– Катюша, вставай! Как ты себя чувствуешь?

– А, что? Это ты, Андрей? Ничего. Заспалась… Жарко… Что-то устала я. Сил нет…

– Перегрелась. Тень давно сместилась, и ты спала на солнце…

– Ну да! Пойдём в вагончик… Голова раскалывается.


Но и утром Катя чувствовала, что горит. Подумала: «Это ж надо, простыть в такую жару!».

Потом вспомнила, как ранним утром хлопнула входная дверь и Андрей ушёл, на прощанье чмокнув её в лоб. Подумала: «Что это он со мной прощается, как с покойницей?». В вагончике остался запах его дешёвого одеколона и смятый комок воспоминаний ночи, проведённой в полубреду. Вставать не хотелось. Кружилась голова, и немного поташнивало. Подумала: «Неужели я забеременела?» – и снова провалилась в сон.

Днём температура поднялась до тридцати девяти. Её измерила Фатима, когда, удивлённая тем, что Катя не идёт завтракать, пришла в их вагончик.

– Полежи, миленькая, я сейчас позову твого Иваныча! А пока на голову мы положим полотенце, смоченное холодной водой.

У её вагончика стояла оседланная лошадь. Фатима вскочила на неё и галопом поскакала разыскивать начальника партии.

Через два часа на базу приехал Андрей с врачом из миасской больницы. Катя была в сознании и чувствовала себя виноватой.

– Мало у тебя забот! Теперь ещё и со мной приходится возиться. – У неё страшно болела голова и немели ноги.

Доктор внимательно осмотрел всю поверхность тела и на левой ноге нашёл то что искал. Маленький чёрный клещ впился в кожу. Доктор взял нитку и, сделав петлю, набросил на клеща. Потом капнул в кольцо, образованное ниткой, капельку камфарного масла. Через минуту стянул петлю и удалил. Место укуса смазал йодом. Аккуратно положил клеща в  бумажный пакетик и позвал Андрея.

– Ситуация более чем… Укус клеща. По всему видно, токсичного. Слишком быстро развиваются симптомы. Больную нужно срочно отправлять в инфекционное отделение. Чем раньше начать лечение, тем больше шансов на успех. Поехали!

Андрей крикнул Павлу, чтобы подогнал к вагончику машину. Потом аккуратно перенёс Катю и сел рядом. Доктор сел в кабину с водителем.

– Павел, гони в Миасс! – крикнул ему Андрей и закрыл дверцу.

Через час они были в инфекционной больнице. Дежурный врач осмотрел больную, связался с кем-то по телефону и прямо в приёмном покое наладил капельницу.

Когда Катю отвезли в палату, Андрей на минуту задержал врача-инфекциониста.

– Доктор! Скажите, каков прогноз?

Врач, рыхлый мужчина лет пятидесяти, устало взглянул на Андрея и спросил:

– А вы кто?

– Муж.

– Прогноз неблагоприятный. Уж слишком бурно развивалась симптоматика. Заболевание может привести к параличам… Нейроинфекция. Это если останется жить… И вот ещё: если и выживет, не стоит ей рожать. Беременность и роды могут привести к рецидиву заболевания, причём не сразу, а через некоторое время, даже через несколько лет.

– Может, нужно что-то достать? Я работаю начальником геологической партии. Привезти консультанта из Челябинска или какое-то заморское лекарство?

– Всё что нужно у нас есть. Здесь это не редкое заболевание. Но если вы нам не доверяете…

– Доверяю. Но если что-то понадобится, дайте мне знать. Вот телефон нашего управления. Скажете, что информация для Новикова. Они меня найдут.


Катерина лежала в палате одна. Возле неё дежурила медицинская сестра. Ей всё время что-то капали, давали жаропонижающие средства, но температура держалась на тех же цифрах. Вечером были судороги, дико болели икроножные мышцы. Спать не могла, впрочем, и думать ни о чём не могла. Мысли были какими-то короткими, блуждающими. Подумалось: «Как мне не повезло! Нужно было мне сюда приезжать… А я всё-таки сварила этот чёртов борщ!.. А в августе теперь вряд ли смогу приступить к работе… Чёрт, ничего не помню, что там происходит… Помню только, что это – нейроинфекция… Если меня перекосит и я буду тянуть ногу, зачем я такая Андрею…».


В июле ночи короткие и бессонные. На потолке в палате трещина. Трещина извивается, как змея. «Прямо-таки зигзаг жизни, – подумала Катерина. Она зажмурилась. – Боже, когда же это пройдёт, и пройдёт ли когда-нибудь. Левую ногу не чувствую. Неужели паралич? Мысли, цепляясь друг за друга, плелись и плелись. Вдруг подумалось, что об Андрее почему-то даже не вспоминает. Чужой он стал для Катерины. Совершенно чужой.

Катя думала о жизни. Вернее, об изменениях в ней. Быть нищим, конечно, нелегко. Но терпимо. При одном условии: что все вокруг тоже нищие. А вот быть калекой – это страшно. Все вокруг здоровые, крепкие, красивые, а ты…


«Вот и всё! – грустно думал Андрей. – Только решил создать семью, и всё рухнуло. Даже если Катя выживет, мне она не нужна. Я хочу нормальную семью, детей! А ей детей иметь нельзя. Это ж нужно такому случиться в первый же день!»

Он зашёл в кухню и попросил:

– Фатима, пойди в медицинский пункт и принеси немного спирта.

Фатима, ни слова не говоря, принесла ему пузырёк со спиртом. Андрей подержал его, потом налил немного в стакан, и, не разводя, выпил…

«Дурак, – продолжал думать Андрей. – Разные мы с ней люди. И судьбы у нас разные. Вот Фатима и та больше мне подходит…».

Он плеснул в стакан ещё спирта, выпил, не закусывая. Потом протянул пузырёк Фатиме, сказал:

– Буду у себя. Если ничего срочного, не тревожь. Посплю маленько…

Через два месяца Катерине стало значительно лучше. Но всё ещё тревожили головные боли и потеря чувствительности левой ноги.

– Не спите? – спросил дежурный врач. – Как вы? Температура снижается. Это хорошо.

– Не сплю.

– Мешает что-то?

– Да. Трещина на потолке.

– Так она ж там всегда была...

– Была всегда. А мешает сейчас.

– Надо будет сказать, чтобы щель эту зашпаклевали. Да и стены заодно покрасили, а то как в колодце. Здесь в окошко и солнышко не заглядывает.

– А стены нужно покрасить в жёлтый солнечный цвет, раз здесь солнышка не бывает.

Врач посмотрел на больную и вдруг улыбнулся.

– Вы, коллега, молодцом. Вам повезло. Значит, жить будете долго.

– Долго-недолго, но жить буду до самой смерти!

– Раз начинаете шутить, значит, пошли на поправку. А муж давно был?

– Вчера. Он же работает. И работа у него ответственная.

– Когда он приедет, передайте ему, что я хочу его видеть.

– Хорошо.


Раннее утро. В шесть за дверью палаты стала греметь вёдрами раздатчица пищи тётя Нюся. Санитарка Степанида громко возилась со шваброй, протирая полы в коридоре. Утро как утро. Катя встала и с трудом подошла к окну, едва волоча левую ногу. На душе было скверно. Что теперь? Как ей бегать по участку? Впору инвалидность оформлять…

В детстве мечтала стать писателем, но очень скоро поняла, что никаких особых талантов у неё нет, и решила идти в медицинский. По крайней мере, математику сдавать не нужно… «Доктор! – подумала Катя. – Какой из меня доктор. Ничего не знаю, а теперь и ходить не могу… Вышла замуж, а теперь и Андрею не нужна… Вернусь к маме. Вот кому я нужна в любом виде! Хромая, косая… Мать есть мать…».

Она, конечно, понимала, что есть настоящая любовь, что где-то ходит её половинка. Понимала и то, что Андрей – не её половинка… Но пока на горизонте никого не было видно...

За окном на дереве появились жёлтые листья. Осень.

Катя с трудом вернулась к кровати и легла, отвернувшись к стенке. Ей было жалко себя, но сделать она ничего не могла. Почему-то вспомнилось, как в детстве она орала своим писклявым голоском песни, стараясь подражать Клавдии Шульженко, и ей казалось, что она красиво поёт.

Синенький, скромный платочек
Падал с опущенных плеч.
Ты провожала
И обещала
Синий платочек сберечь.

Исполнив всю программу, она раскланивалась, будто пела не в пустом дворе, а в зале перед обожающей её публикой.

«Всё в прошлом», – подумала она и закрыла глаза. Ей хотелось умереть, не выходить из больницы. Не могла представить себя с палочкой или костылём. Ладно, если бы это было временным делом, а то…

Потом почему-то вспомнилась мама. После того как появился Василий, её словно подменили. «Вася сказал так, Вася сказал этак, я посоветуюсь с Васей…» Может, так и нужно вести себя с мужиками? Впрочем, эта наука ей уже не потребуется. Всё! Жизнь кончилась!

После обеда пришёл Андрей. Серый, с мешками под глазами, уставший… Катя сказала, что его хотел видеть врач. Андрей выложил фрукты в прикроватную тумбочку и пошёл к врачу. Вернулся через полчаса.

–Тебя готовят к выписке. На следующей неделе…

Говорил, избегая встретиться взглядом с Катей. Смотрел куда-то в пол.

– И что?

– Я куплю тебе билет до Ростова. С тобой поедет Павел. Он поможет тебе добраться до мамы…

Катерина всё поняла. Вот как всё оказалось просто. Она поедет домой. Её проводит Павел…

– Хорошо… – тихо сказала она и отвернулась к стене, чтобы при нём не расплакаться.

– Ты обиделась?

– Нет… Всё нормально. Голова болит… Ты иди, а я попробую заснуть…


Андрей ещё несколько раз приходил проведать Катерину, но всякий раз она отворачивалась к стенке и не хотела с ним разговаривать, ссылаясь на головную боль.

Когда её выписали, к больнице подъехал автобус геологической партии, за рулём которого сидел Павел. Андрей помог Кате сесть в машину, и они поехали в Челябинск на вокзал. Говорить было не о чем. Мысленно Катя уже всё ему сказала.

Потом Андрей купил два купейных билета до Ростова, помог затащить чемодан в вагон, едва прикоснулся губами щеки Катерины, и, стараясь не смотреть ей в глаза, пробормотал:

– Не суди меня строго… Я очень хочу иметь семью, детей… А тебе врачи не рекомендуют беременеть…

Катя ничего не ответила. Как упрекать глухого, если он не слышит, или слепого, если он не видит? О чём говорить?!

– Я всё понимаю! Будь счастлив! Я сама виновата…

– Прости меня, если можешь…Не думай обо мне плохо…

– Да ничего я не думаю, я спать хочу! – сказала Катя и вошла в вагон.

– Я тебе напишу…

– Напиши, – безразлично ответила Катя.

Паровоз засвистел, и состав тронулся. Куда-то назад поплыл Андрей, станционные постройки, дома, деревья.

Катя села на полку и смотрела на окрашенные в осенние цвета кусты, деревья, уплывающие на восток.

4.

Весна 1953 года была дождливой и ветреной.  В марте умер Сталин и люди словно осиротели. С его именем было связано всё, а теперь его не стало…

Екатерина оправилась после болезни и работала терапевтом в поликлинике, расположенной неподалёку от её дома, на улице, ведущей к собору. И участок ей выделили центральный.

С Андреем развелась заочно, выслав на его адрес заверенное нотариусом согласие на развод. Теперь она снова была Михайловой. Сторонилась шумных компаний, всё ещё ощущала слабость левой ноги, и ей казалось, что все видят её дефект. Много ходила, чтобы тренировать мышцы.

Ей не приходилось подниматься по лестницам. Участок состоял из «частного сектора»: одноэтажные домики, в которых проживало по нескольку семей. За полтора года работы Катерина обрела уверенность, быстро ставила диагноз. Впрочем, большего от неё и не требовалось. На работе отличалась решительностью, даже резкостью, говорила с больными тоном, не допускающим возражений, и очень скоро привыкла считать, что владеет истиной в последней инстанции.

Дома в своей комнате переставила мебель, сменила воздушные занавесы на тяжёлые портьеры, купила магнитофон «Днепр», и теперь у неё всегда тихо звучала классическая музыка. Как правило, никуда не ходила.

– За целый день так набегаешься, что не до гулек, – говорила матери, когда та уговаривала её пойти в кино или на приезжего гастролёра.

Недавно им провели газ, и теперь не нужно было возиться с углём и дровами.

Катерина отдавала матери почти всю зарплату и домашними делами не занималась. Купила рижскую стиральную машину с валиками для отжима белья, небольшой холодильник «Дон», телевизор «Рекорд». Стала властной, и последнее слово в решении домашних проблем было за ней.

– Где сейчас купишь большой холодильник? Таких связей у меня нет, да и очередь на него – на целый год. Нам и этого хватит. Семья небольшая… Да и погреб наш – не хуже холодильника…

При Катерине постаревший Василий вёл себя тихо, пил меньше.


В поликлинике жизнь бурлила. У кабинетов толпились очереди больных. Приёмы были ограничены только временем работы врача, а так как Катерине спешить было некуда, она задерживалась на работе на час, а то и на два. Чтобы как-то упорядочить приём, она выдавала повторным больным талончики, в которых было написано время, и возле дверей её кабинета никогда толчеи не было. Этот опыт переняли, и теперь талончики на приём стали выдавать и в регистратуре. Три часа на приёме в поликлинике, три часа на участке.

У Катерины появились новые знакомые. Одним из них был Александр, зубной техник её поликлиники.

Познакомилась она с ним случайно. Однажды ей передали  вызов на дом. Поднявшись по узкой и крутой грязной лестнице на второй этаж, она позвонила, подождала немного, позвонила ещё, но к двери никто так и не подошёл. Тогда она забарабанила кулаком, и незапертая дверь сама приоткрылась.

– Здесь есть кто-нибудь? – спросила она в пустоту. В коридоре был полумрак.

– Доктор? Проходите, проходите, – раздалось из темноты.

Осторожно, стараясь не задеть мебель, она вошла в маленькую прихожую. На выключенной электроплитке стоял кофейник. Собравшись с духом, распахнула дверь в комнату и увидела Александра. Он сидел на кровати, осунувшийся, красный, с всклокоченными волосами, скрестив по-турецки ноги. На коленях его лежал большой планшет с приколотым листом ватмана, в руках карандаш. Больной рисовал!

Катерина окинула взглядом комнату. Везде: на столе, на полу, на пианино – валялись рисунки. Спросила:

– Это вы больной? Что с вами?

– Банальная ангина. Температура до тридцати восьми. Боли в горле… Состояние пакостное…

– Вы один живёте?

– Один… Родители  в Ростове. А я здесь застрял…

Катерина поискала глазами, где можно вымыть руки.

– В прихожей кран… Извините, удобств нет.

Она поставила сумку на стул, на котором лежали наброски портрета какой-то женщины, прошла в прихожую и вымыла руки.

– Где у вас ложки? Хочу горло посмотреть.

– В буфете.

Екатерина встала, чтобы взять ложку, и, случайно взглянув на девушку, нарисованную карандашом, вдруг узнала в ней себя. Не выказывая удивления, осмотрела больного.

– Да, фолликулярная ангина… Нужно лекарства купить.

– Увы! Некому.

– Ладно… Кажется, здесь недалеко аптека. – Катерина встала. – Сейчас приду. А вы ложитесь. С ангиной шутить не стоит.

Она купила в аптеке лекарства, в магазине – молоко и снова поднялась к Александру.

– Где у вас кастрюли? Нужно молоко вскипятить.

Александр смотрел на Катерину влюблёнными глазами. Он не мог говорить, с трудом глотал слюну.

У больного Катерина провозилась до самого вечера. Благо вызов этот был последним, а торопиться ей некуда.

Она подняла с пола несколько листков, положила на стол, внимательно разглядывая рисунки.

– И что это у вас одна и та же особа?

– Последнее время она всё время перед глазами… Наваждение какое-то. Может, это болезнь так протекает?

Катерина теперь уже внимательно осмотрелась. Большая захламленная комната. Какие-то серые грязные обои. У стены пианино. Рядом письменный стол, заваленный книгами. У окна мольберт, где та же женщина нарисована маслом. На стене приколота кнопками всё та же натура, но теперь уже и вовсе без платья…

Странными были эти лица. Совершенно разные, не похожие друг на друга, и в то же время в них было что-то общее во взгляде, в угадывающемся неуловимом движении, в жёстком выражении губ.

– Кто это? – спросила она.

– Вы…

Пропорциональное, роскошное молодое тело было выписано подробно и тщательно.

– Рисуете свою мечту?

– Мечту.

Александру было трудно говорить, и он отвечал одним словом.

Катерина ещё раз взглянула на Александра, потом притронулась ко лбу, желая определить, снизилась ли температура от жаропонижающих.

Он горел. Тогда она сказала:

– Как же вы здесь будете один? Ладно, лежите. Постарайтесь заснуть, а я пока немного уберусь и попробую что-нибудь вам сварить. Где вы готовите?

– В прихожей…

Екатерина подобрала разбросанные повсюду рисунки и разложила их аккуратно на письменном столе. Потом, укрыв больного пледом, приоткрыла форточку и комната наполнилась свежим весенним воздухом. Пройдя в прихожую, в шкафчике нашла вермишель, половину бутылки кислого молока, муку в трёхлитровой банке. На столике стояла бутылка с подсолнечным маслом.

Не долго думая, она принялась варить вермишель. Потом нажарила оладушек и поставила на плитку чайник с водой.

Когда зашла в комнату, Александр крепко спал. Она огляделась, снова присела к письменному столу и стала рассматривать рисунки. Нет, это были рисунки профессионального художника. Интересно, кем он работает? Интеллигент. Много книг, пианино… Видно было, что стоит оно здесь не для мебели. На нём играют.

Часов в семь Александр проснулся. Он сильно пропотел, температура снизилась, но был слаб и беспомощен.

Катя накрыла салфеткой стул и пододвинула его к кровати.

– Поешьте, и я пойду. А то мои будут волноваться.

Она дала больному горячий чай с молоком, оладьи с мёдом.

Когда Александр поел, убрала посуду, сказала:

– Завтра я во второй смене, так что утром зайду.

– Екатерина Семёновна! Спасибо вам. Но мне больничный нужен. Я ведь работаю.

– Будет вам больничный. Где вы работаете?

– Как где? Разве вы не знаете? Вот чудо! Во второй поликлинике!

– Шутите? Почему же я вас не знаю?

– Так я работаю зубным техником. Мы сидим в другом здании в полуподвале. Могли и не заметить…

– Ну, хорошо. Постарайтесь поспать, а я утром приду. Принесу вам позавтракать… Выздоравливайте…

Екатерина ушла. Она не могла дольше задерживаться. Чувствовала, что ей нравится этот парень. Не понимала, чем нравится, просто нравится, и всё.


На следующий день часов в девять Екатерина снова пришла к Александру. Он был уже на ногах. Чисто выбритый, рослый, с копной соломенных волос, он ждал её.

– Здравствуйте, Александр Васильевич!

– Нужна ли такая официальность? Я ведь вас люблю!

– Прежде чем выяснять отношения, скажите, как вы себя чувствуете?

– Температура почти нормальная. Горло ещё немного болит, но думаю, через пару дней буду здоров.

– Это хорошо. Только я не понимаю, неужели у вас никого нет, кто в случае чего пришёл бы на помощь?

– Как нет? Я занимаю в этом домике весь второй этаж. А на первом живёт тётя Маня. В продуктовом магазине продавцом работает. Пришла бы…

– Да как бы она узнала, что вы нуждаетесь в помощи?

– Стучу по водопроводной трубе… У неё двое пацанов. Я часто с ними вожусь… У нас прекрасные отношения.

– Почему вы один? Вроде бы вполне созрели для семейной жизни.

– Выходите за меня замуж! Не пожалеете! Я давно вас люблю…

– Вы всё шутите. Значит, пошли на поправку. Ну-ка, покажите горло.

Катерина осмотрела горло, прощупала подчелюстные лимфоузлы и сказала:

– Вам нужно вылежать.

– Я вовсе не шучу!

Когда Катерина ушла, сидящий во дворе муж тёти Мани, попыхивая папиросой, проговорил, обращаясь к Александру, вышедшему проводить врача:

– Докторица-то ничего собой! У меня глаз намётанный.

– Сам знаю, – буркнул Александр. Но видно, Матвею Сафоновичу было скучно, и он продолжал:

– А чё? Дело молодое, холостое. Эх, скинуть бы мне годков двадцать, так я бы!..

– Да уж, ты бы – да!.. Ты бы своего не упустили, кобелина старый! – вступила тётя Маня. Она сегодня не работала и вышла во двор развешивать бельё.

– Так ведь я и щас – о-го-го! – ухмыльнулся Матвей Сафонович.

– Да тьфу на тебя, балабон! – сплюнула тётя Маня и стала натягивать верёвку.


Александр Васильевич Заплавский был человеком одарённым. За что бы ни брался – всё у него ладилось. Он хорошо играл на пианино, имел разряд по шахматам. Его ценили дантисты, наперебой забрасывая заказами. А в свободные минуты он садился за мольберт и писал маслом кусты сирени, натюрморты. Он знал себе цену. Гулял, но не думал о женитьбе. Отметал одну потенциальную невесту за другой. И вот неожиданно для себя влюбился, да так, что ни о ком другом и думать не мог. Однажды увидев Катерину в поликлинике, потерял покой. Находил повод прийти в главный корпус, посмотреть на ту, которая вдруг стала для него самой желанной на белом свете. Она не обладала внешностью модели, но была по-своему красива, к тому же умна.

Он проследил, где она живёт, узнал, что не замужем, и это ещё больше разожгло его фантазию. Но поскольку никаких умных мыслей по этому поводу обнаружить в голове ему не удалось, Александр решил попробовать нарисовать свою желанную. Но сколько ни пытался это сделать, рисунки не удовлетворяли его.

Через неделю Александр пришёл на приём к Екатерине, чтобы закрыть больничный лист. Высокий, чуть сутулый, он надел свой лучший костюм, а в руках держал большой букет сирени. Пройдя в кабинет, вручил доктору цветы и, улыбаясь, спросил:

– Так что вы ответите на моё предложение?

– На какое предложение? – Катерина сделала вид, что не поняла его. Она надеялась, что этот Дон-Жуан не осмелится при медсестре говорить о своих чувствах. Но Александр ничуть не смутился.

– Я люблю вас и прошу вашей руки. Взамен отдаю сердце и свою жизнь.

– Александр Васильевич! – воскликнула смутившаяся и покрасневшая Екатерина. – Не стоит из себя делать клоуна. Мы с вами едва знакомы…

– Так давайте поближе познакомимся. Но я говорю серьёзно: я люблю вас и прошу выйти за меня замуж.

Медсестра, только что окончившая медицинское училище, не знала, как себя вести. Она вышла из кабинета, чтобы не присутствовать при столь необычном объяснении в любви.

О чём они там говорили, она не слышала, но после приёма, когда Катерина собралась идти домой, её ждал Александр. Он шёл рядом, отчего она казалась ещё миниатюрнее. Александр о чём-то ей рассказывал, а она громко смеялась.

Они договорились в выходной пойти вместе в театр.

– А не смущает, что я старше тебя на три года?

– Вовсе нет! – радостно ответил Александр.

– Я была уже замужем…

– Знаю… Я много знаю о тебе. Я ведь люблю тебя!

– Ты так легко это говоришь.

– Но это правда. Никогда ещё не чувствовал то, что чувствую сейчас. Мне кажется, что я стал сильнее, что у меня выросли крылья.

– Не хватает ещё, чтобы ты, как Икар, попытался летать!

Она взглянула на крыши, деревья, дома и представила, как Александр, закрепив на плечах гигантские искусственные крылья, взмахнул ими и полетел… Потом подумала: хорошо, что рядом нет высоких домов. Крыша соседнего дома совсем уж невысокая. Крытая оцинкованным железом, она отражала небо. На мгновенье ей показалось, что и с такой крыши если спрыгнуть, всё равно разобьёшься.

– А как твои родители отнесутся?

– Мой отец – фельдшер. Он с особым почтением относится к врачам. Так что невестке-докторше будет рад несказанно. Впрочем, я давно привык жить самостоятельно.


На следующий день, когда они возвращались из театра, Александр обнял Катю и поцеловал в губы. Этот поцелуй показался ей таким сладким, таким нежным и в то же время горячим, что у неё закружилась голова. Ничего подобного она никогда не испытывала. А он, поняв, что ему позволено, целовал её глаза, щёки, нос, губы, шею…

– Ну, всё, всё! – успокаивала Катерина Александра. – Завтра рано на работу…

Но он её не отпускал, и она в ответ обняла его и крепко прижалась к нему…


В ближайший выходной поехали в Ростов к родителям Александра. Они жили в Первомайском районе в новом доме. Отец работал в медсанчасти завода, а мать – учительницей начальных классов. Небольшая двухкомнатная квартирка походила на картинную галерею. На стенах комнат и на кухне висели картины, написанные маслом. Больше – пейзажи. На кухне – натюрморты.

– Твой папа рисует? – тихо спросила Катерина.

– С чего ты взяла?

– Картин много…

– Это мои художества. А куда их девать? Вот и завешиваем стены…

В комнату вошёл Василий Васильевич. По такому важному поводу он надел пиджак.

– Очень рад познакомиться. Рад, очень рад, – повторял он, разглядывая Катерину. – Василий Васильевич Заплавский. А тебя, дочка, как величать?

– Я – Екатерина… Екатерина Семёновна Михайлова.

– Вот и хорошо. А это моя жена, – сказал он, указывая на вышедшую из другой комнаты полную женщину, – Нина Ивановна… Наконец-то мы дождались, Сашок пришёл знакомить нас со своей девушкой. Дожили!

– Ладно, батя. Я очень люблю Катю и завтра мы с нею пойдём подавать в загс заявление…

Катерина с удивлением посмотрела на Александра, но промолчала.

– Ну, что ж, мы только «за»! А ты, дочка, присядь, присядь на диван. Расскажи о себе.

– Да рассказывать-то нечего. Три года назад окончила медицинский. Теперь работаю участковым врачом в поликлинике. Живу с мамой… Отец умер, когда я ещё в школе училась. Мама работает в детском саду воспитательницей. Вот и вся моя анкета.

– Ну, что ж. Нормальная анкета. Не знаю, что тебе про нас рассказывал сын, но я ещё работаю фельдшером в медсанчасти на Ростсельмаше. Всю войну прошёл. Начинал с санинструктора. Потом окончил курсы и дослужился до звания капитана. Моя жена работает в школе. Возится с ребятнёй. Любит их. Нам бы внуков побольше…

– Мама, батя! Вы уже Катю заговорили. Давайте лучше чаю попьём с маминым вареньем.

– Сейчас, – всполошилась Нина Ивановна. – И варенье по такому случаю найдём. Вот угодил сынок, так угодил.

Катерине было хорошо в этой бесхитростной семье. Всё было понятно и просто.

А на следующий день Александр и Катерина подали заявления в загс. Вскоре их расписали и Катерина перебралась к мужу.

5.

Катерина так и не разобралась в себе. Что же произошло? Тогда с Андреем она и представления не имела, что такое любовь. А когда после недолгого замужества вдруг снова оказалась в постели с Александром, стала мучиться сомнениями: неужели это и есть любовь?

Она вспомнила, как закружилась голова, когда он поцеловал её, как хотелось к нему прижаться, а прижавшись, почувствовала, как твердеет его плоть, и от этого и ей захотелось, чтобы он был не столь интеллигентен, а сорвал её платье и, повалив, овладел ею… Неужели это и есть любовь?  Нет, думала Катерина, это страсть!

Вдруг до неё донеслись далёкие раскаты грома. Она взглянула в окно. Огромный куст сирени закрывал от неё небо, но и сквозь ветки она не увидела туч. Небо было чистым. Но, видно, ночью прошёл дождик, словно природа тоже грустила вместе с Катериной. Ей захотелось за кем-то спрятаться. Деревья после дождика дышали свежестью. Дул порывистый майский ветерок.

Она думала о столь неожиданных переменах в её жизни. Ей всегда казалось, что в море любви каждый может погрузиться с головой. А ей любви всё время не хватало. Ведь любовь – первопричина всего живого на Земле. Но при этом любовь для Катерины была самой великой тайной на свете. Подумала: «Нужно просто любить и не мучить себя размышлениями».

Она лежала на кровати и боялась пошевелиться – разбудить спящего рядом Александра. Конечно, с Андреем всё было не так. Всё было проще, прозаичнее.

Катя подумала, что любовь это чувство, которое развивается. Сейчас быть с Александром ей приятно. Он такой ласковый, такой изобретательный, такой нежный. Ей с ним хорошо. Но наступит время, и она привыкнет к этому чувству. Ей захочется чего-то другого, и тогда… Неужели она порочная женщина? Нет, лучше об этом не думать…

Катерина старалась убедить себя в том, что Александр это её судьба, весна её жизни. То, что вчера казалось мечтой, сегодня реальность! Теперь жизнь должна быть приятной и лёгкой, как дуновение ветерка, и уже не страшны никакие заморозки, никакие зимние холода. Она как весна, с новизной чувств, с шальными радостями, с очищающей грозой!  А потом…

Потом будет лето с шуршанием густой травы и полуденным зноем, со звонкими голосами детей…

Но всё проходит, и лето жизни пройдёт. И тогда наступит жёлтая осень! Но ни об осени жизни, ни о холоде зимы не хотелось думать, и она снова ощутила себя в весне.

«Конечно, любовь это прежде всего взаимное чувство. Её нужно ощущать всем своим нутром, интуицией, видеть третьим глазом, – думала Катерина. – Впрочем, словами это выразить нельзя. Гораздо естественнее признание в любви звучит на языке тела. Главное, чтобы желание было взаимным…».

Стало светать. Тьма рассеялась, и в окно заглянуло солнышко. Катерина тихо, стараясь не разбудить Александра, встала и открыла окно. Прямо у дома рос огромный куст белой махровой сирени, можно было протянуть руку и сорвать веточку. Тонкий аромат наполнил комнату.

– Ты давно встала? – спросил Александр, открывая глаза. – Сколько времени?

– Скоро семь. Тебе к восьми?

– Да. Иди ко мне…

Он снова стал обнимать и целовать Катерину, но она мягко отстранилась.

– Не заводись. Вставай, будем завтракать.

Александр встал, подошёл к окну, порадовался солнцу, теплу, весне и поспешил во двор, где залез под кран колонки. Он громко фыркал и стучал ладонями по груди.

– Уф! Хорошо!

Завтрак был бесхитростным: яичница с колбасой и чай.

– В детстве я мечтал стать художником, но, перемазавшись изрядно краской, понял, что талантов к этому не имею.

– Это неправда! – Катерина искренне была убеждена в обратном. – Не знаю, что тебе кто говорил, но твои пейзажи необычны, отличаются точностью и хорошо передают настроение. Мне кажется, что ты напрасно бросил это дело.

– Так я не бросил. Просто не сделал живопись своей профессией.

– А что у нас стоит это пианино? На нём кто-нибудь играет?

Александр, ни слова не говоря, сел за инструмент, стал играть, да так, что Катерина заслушалась. Обнаружив новые таланты мужа, выдохнула:

– Здорово!

Она не лукавила. Ей действительно понравилось.

– Ну да! Есть ещё немало дел, которые я делаю так же.

– И что же ты ещё умеешь?

– Могу паять, ремонтировать электроприборы, выполнять столярные работы, играть в шахматы – у меня первый разряд…

– Почему же у тебя так запущена квартира? – улыбнулась Катерина.

– Во-первых, потому что не было стимула. А во-вторых, летом хочу прихожую отгородить и сделать туалет и душ. Не дело бегать во двор.

– Ладно тебе! Ешь и собирайся на работу.

После завтрака Александр принялся разглядывать себя в зеркале. Ничего. Хорош, только предательская блаженная улыбка выдавала, что он счастлив.

– Всё! Я пошёл, родная! А ты чем будешь заниматься?

– Я найду себе дело. Обед сварю, приберусь…

Уже на улице Александр вспомнил, как однажды мать сказала ему:

– Порой даже тихие и скромные девушки после замужества превращаются в деспотичных, сварливых и жадных и при этом требуют к себе королевских почестей. Нередко женитьба ломает даже сильных духом мужиков. Они начинают пить, ныть, теряют интерес к профессии и жизни, опускаются…

Подумал: «Нет. Катюша вроде бы не такая…».


Первый год Заплавские прожили в мире и согласии. Катерина не торопилась заводить детей. Боялась испортить фигуру, которую считала совершенной. А когда вдруг поняла, что беременна, смирилась с этим. Ей хотелось иметь ребёнка, и это горячее желание примирило её с мыслью о временном изменении форм.

Узнав о беременности жены, Александр ещё больше стал оберегать её. Соглашался со всеми её капризами, сам ходил на базар, даже готовил. Вечерами нежно гладил её живот, в котором зарождалась жизнь.

– Родная, у нас точно будет мальчишка! Он мне сейчас так дал по уху! – с нежностью и восторгом говорил Александр и целовал жену.

Мальчик родился и рос именно таким, каким его хотела видеть Катерина: с большими голубыми глазами и пушком на голове.

В роддоме она лежала в одной палате с двадцатитрёхлетней женщиной по имени Анна. Оказалось, что та и живёт неподалеку. Они подружились и через месяц уже катали вместе в колясках своих сыновей по тенистой аллее. У Анны муж был начальником автобазы. Семья была достаточно обеспеченной, и это вызывало у Катерины незнакомое ей чувство зависти. Ещё бы, муж Анны приезжал домой на собственной «Победе»!

Потом они стали бывать друг у друга в гостях.

Владимир Николаевич Андреев был на двенадцать лет старше жены, участвовал в Отечественной войне. Высокий смуглый мужчина. Говорил мало, всегда только по делу. Александр же был мягким и деликатным, компанейским человеком, знал и умел рассказывать анекдоты.  Когда они собирались вместе, он всех веселил, придумывал розыгрыши, пел под гитару или просто наигрывал на пианино модные песенки:

От Евы и Адама
Пошёл народ упрямый,
Пошёл неунывающий народ…

А Владимир Николаевич больше любил песни военных лет, и, хоть и не имел ни голоса, ни слуха, пробовал петь:

Вьётся в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза…

Когда подрос сын, Александр, души не чаявший в малыше, мог часами играть с ним, читать книжечки, заучивать стишки, петь песенки. Он не стеснялся стирать ползунки, убирать квартиру, готовить.

Последнее время Катерина стала ощущать, что левая нога немеет. Она растирала её, пробовала сама лечиться. Потом обратилась к невропатологу, который предположил, что у больной сосудистые расстройства. Рекомендовал лечение. На какое-то время стало лучше. Она реже стала чувствовать онемение и успокоилась.

Однажды, когда в гости пришли Андреевы, Александр испёк великолепный, ароматно пахнущий мясной пирог, покрытый блестящей коричневой корочкой, чем поразил Катерину.

– Откуда в тебе такие таланты? – смеялась она. – Как многого, оказывается, я ещё о тебе не знаю…

Александр с Анной переглянулись и улыбнулись. Оказалось, что это она дала рецепт и консультировала, когда Александр готовил пирог. Катерина прикусила губу. Она хотя и держала себя чуть высокомерно по отношению к Анне, но вести дом, как подруга, не умела. Да и не хотела, откровенно говоря.

Вот и сейчас маленький Петя, не обращая внимания на гостей, громко потребовал:

– Папа, я писать хочу…

И Александр, вскочив, побежал за горшком.

Анна, подметив это, вздохнула. У них в семье было иначе. Муж сына воспитывал в спартанских условиях. В три года он уже самостоятельно справлялся со своими мальчишескими делами. Его не кормили из ложечки, с раннего детства приучали не хныкать по пустякам.

– Не девку воспитываем – парня! – говорил Владимир Николаевич.

Анна была значительно младше Катерины, да и интересы у них были разными, но их объединяли дети, которые росли вместе.

Как-то коллега по работе заметила Кате:

– Если хотите воспитать хорошего мальчика, подбирайте ему друзей. Друзья влияют на воспитание не меньше, чем родители.

Вот Катерина и подбирала Пете друзей. Семья Андреевых ей нравилась. Теперь хорошо бы, чтобы мальчики подружились.


Шли годы. Миша, коренастый, спортивный, учился в школе весело и легко. Он играл в школьной футбольной команде, пользовался авторитетом ребят из-за своей силы и справедливости. Петя же Заплавский был похож на отца. Подвижный, весёлый, он спокойно относился к учёбе и не очень огорчался, когда в его дневнике вдруг появлялись тройки. Зато был участником школьной самодеятельности, хорошо играл в шахматы, бренчал на гитаре и пользовался успехом у девочек.

За несколько лет Заплавские кардинально изменили своё жильё: провели канализацию, купили новую мебель, лёгкие воздушные занавеси заменили тяжёлыми гардинами. На полы положили линолеум, а в гостиной повесили дорогую люстру.

В центре комнаты стоял стол, накрытый бархатной скатертью, в центре которого блестела своими гранями ваза из чешского хрусталя. Когда к Заплавским приходили гости, скатерть снимали и стол раздвигали. Устраивали весёлые вечеринки с пением под гитару, со стихами и анекдотами.

В доме Заплавских царил матриархат. Инициатором всех перестроек была исключительно Катерина. Всё делалось по первому её слову.


В 1965 году Владимир Николаевич Андреев заболел, дважды ложился в окружной госпиталь, ездил в Ессентуки, пил воду, но улучшений не наступало. Врачи настаивали на операции, но он, прошедший войну и имеющий множество наград, боялся самой мысли о ней. Наконец, ему удалили камень из мочеточника, но, как оказалось, операция была напрасной. Её нужно было делать значительно раньше. Развилась почечная недостаточность, и в 1967 году Владимир Николаевич умер.


Катерина после смерти Владимира Николаевича сильно изменилась, стала неразговорчивой, совершенно равнодушной ко всему происходящему. Часто уходила в спальню и оставалась там до сна, отказываясь от ужина, не интересуясь новостями, о которых ей рассказывал Александр.

Её мало интересовала и судьба сына. Это было так необычно, что на её эмоциональную глухоту стали обращать внимание коллеги. Она стала резкой, властной, даже ворчливой. Считала, что жизнь её не удалась, что так и не нашла в жизни своего счастья. Упрекала в этом всех, в том числе и мужа.

Катерина ощущала себя старой елью. Все вокруг давно превратились в труху, а она всё ещё держится за свою неудавшуюся жизнь, крепко вцепившись в неё узловатыми корнями, покачивая толстыми ревматическими ветками с колючками седой хвои. Но ветер жизни всё раскачивал и раскачивал сосну, и она вот-вот могла рухнуть.

Последнее время она слушала только свой внутренний голос, и он гармонизировал окружающее пространство, находил объяснение каждому непонятному явлению. Она не понимала, почему муж стал ей неприятен. Мысли, которые крутились в её голове, отвлекали от обыденности, погружали в прошлое, предлагая переосмыслить всё, что с нею происходило. Ветер шелестел листьями и спорил с нею, но она легко разбивала его аргументы, не замечала ничего вокруг, не желала ни жизни, ни смерти, только бесконечного продолжения этих диспутов с самой собой. Владимир ушёл из жизни. Ушёл из жизни человек, которого, как ей казалось, она по-настоящему полюбила, но никогда ничем не выказала этой своей любви. Он просто был в её мыслях, в её мечтах… Она верила, что неразделённого чувства не бывает. По её мнению, между каждым и каждой всегда возникает поле напряжения. Его делят пополам, Он и Она.

Когда дыхание ушедшего перестает ощущаться – человек исчезает, рисуя в жизни черту между «было» и «стало». Исчезая, он оставляет за собой след дорогих воспоминаний, осколки прожитых дней, мозаику памяти.

Теперь его не стало и жизнь потеряла смысл…

Она уже с трудом ходила, оформила инвалидность и уволилась с работы. Левая нога полностью потеряла чувствительность, стала словно чужой, деревянной. Погрузившись в мягкий пух постели, она всё время растирала левое бедро, надеясь хотя бы почувствовать своё прикосновение. Из комнаты доносились голоса. Это пришёл сын. Но и это её не отвлекло от переживаний. «Неужели конец? Неужели предсказания того доктора сбудутся и меня парализует? Только не это…». И снова она услышала голос. Голос Владимира. Он что-то говорил, но она не могла разобрать, что именно, и подумала: «Ах, Володя, Володя! Почему ты ушёл из жизни и оставил меня здесь?.. Теперь тебя нет, а есть только дождливая осень и этот ветер… Врут, что в сорок пять баба ягодка опять?! Какая я ягодка?! И в сердце уже ничего нет, и ничего мне больше не нужно. Всё прошло, будто и не было».

Она тяжело переживала то, что стала инвалидом, целыми днями лежала в постели и с огромным трудом, опираясь на стул, ходила в туалет, стараясь, чтобы этого никто не видел. Ей не хотелось ни читать, ни смотреть телевизор. Часто, когда муж приходил с работы, демонстративно поворачивалась к стене и лежала, уставившись в одну точку… Петя пропадал в школе. У него всегда находилось много дел, и Катерина всю обиду выплёскивала на мужа.

– Неужели трудно было зайти в магазин и купить кефир? – говорила она. – Когда уже ты, наконец, остепенишься?! Вот Андреев был мужиком, а ты – тюха! Так и будешь всю жизнь сидеть в своём подвале и выпиливать протезы…

– Катя, что ты говоришь?! – возмущался Александр. – Зарабатываю я неплохо. – Разговор этот ему был неприятен. – Деньги мне достаются нелегко, но ты никогда не говорила, что нам их не хватает. В доме полная чаша. А взятки я брать не умею…

– Да что ты умеешь? На гитаре бренчать? Анекдоты рассказывать? Ладно, отстань, у меня голова болит…


Александр тяжело переносил изменения в характере Катерины, понимал, что виной тому её болезнь. Думал, что Катя ненавидит его за то, что он ей не дал того, что она заслуживает. Он был готов винить себя в том, в чём совсем не был виновен.

Где-то гремела гроза, и небо плакало мелким дождиком. И на душе у него было тяжко, муторно и мерзко. Иногда ему казалось, что это лишь иллюзия, колдовской обман, что Катерина, его Катерина, скоро станет такой же, какой была прежде, а этот дождик – обман, устроенный матушкой природой.

Тёплый ветер нёс с осенних садов кружащие голову запахи, и чем ярче и радостнее припекало солнце, тем холоднее было на его душе.

6.

Как-то, когда Александр ушёл на работу, Катерина долго не вставала с постели. Какие-то лоскутные мысли всё блуждали в её голове. То она вспоминала прошлое, свою весёлую институтскую молодость, то вдруг всплывал в памяти Андрей. Теперь он ей казался не таким чужим, каким она его ощущала тогда… А вот мысли об Александре почему-то вызывали раздражение. «Я света белого не вижу». Возможно, именно эти ассоциации о чёрно-белой полосочке приходили ей на ум, когда она думала о своей жизни. Но она помнила ещё из курса физики, что белого света не бывает.

«Неужели я попала в чёрную полосу жизни? И как долго она будет продолжаться? – думала Катерина. – Я не хочу так жить… Зачем мне такая жизнь? И чего я буду портить ему жизнь? Ему бы только веселиться, песенки петь. Мне нужно его освободить от себя… Нужно возвращаться к маме. Пете уже двенадцать, большой мальчик. Проживём…

Катерина не привыкла долго размышлять, взвешивать «за» и «против». Она попросила сына собрать вещи в две большие сумки, потом вызвала такси. Написав короткую записку, с трудом добралась до машины и уехала с сыном к матери.

Александр, вернувшись с работы, очень удивился, что Кати нет дома, хотел уже идти к соседу, у которого был телефон, чтобы узнать, не случилось ли чего, не забрала ли жену Скорая помощь? Но тут увидел на столе листок бумаги, прижатый хрустальной вазой. В короткой записке было всего несколько слов: «Я ухожу, не хочу мешать тебе жить. Будь счастлив. Катя».

Александр сел на диван, не зная что делать. «Что значит ухожу? Куда она ушла? Из жизни ушла? Где Петя? Из школы он давно должен был прийти».

Александр понимал, что не должен сидеть на месте. На дворе 1967 год. Медицина сейчас может многое. Если нужно, они поедут в Москву… Наверное всё-таки он виноват. Катя больна. С нею нельзя было говорить как со здоровым человеком. Психика её истощена… Это же не шутка, в тридцать восемь получить паралич левой ноги.

Посидев ещё с полчаса, он решил зайти к родителям Катерины. Может, они знают, куда уехала Катя?

Дверь открыла Наталья Михайловна и молча пропустила его в квартиру.

– Здравствуйте, Наталья Михайловна! Катя исчезла. Я ничего не знал, пришёл с работы, а на столе записка. Ничего не понимаю…

– Саша, я не знаю, что там у вас произошло, но Катя здесь, лежит в своей комнате, и сказала, что не хочет никого видеть.

– Я хочу с нею поговорить.

– Иди… Только учитывай, что она больна.

– А Петя где?

– Поел и побежал в школу. У них там какой-то фестиваль.

Александр прошёл в комнату, где лежала Катерина.

– Родная, в чём дело? Я тебя обидел? Прости меня, ради Бога!

– Ты ни в чём не виноват… Не хочу тебе мешать!

– О чём ты говоришь? Я же без тебя не смогу! Я люблю тебя!

– Брось это сюсюканье. Решение окончательное и обжалованию не подлежит. Живи… Будь счастлив. Петя уже большой мальчик, мне поможет. Если можешь, помоги ему, а мне от тебя ничего не нужно…

– О чём ты говоришь? Ну, хорошо. Тебя что-то расстроило. Пусть пройдёт время. Я хочу тебя проконсультировать в Москве. Может, у них там в центре…

– Ничего не нужно, – прервала его Катерина. – Уходи. Я устала.

– Но можно мне к тебе приходить? Я ведь буду скучать…

– Я же не возражаю против твоего общения с Петей. Приходи. Только не вижу, зачем тебе приходить каждый день. Давай условимся, ты будешь приходить по воскресеньям.

И как ни уговаривал её Александр, она настояла на своём.

Он ушёл, а Катерина лежала, повернувшись к стене, и вспоминала, как ещё студенткой любила рассматривать себя в зеркало. Вспомнила, как Коновалов, ассистент по хирургии, который вёл их группу, обращался к ней не иначе как «красавица». Она с ним не спорила, улыбалась, и сердце её билось чаще. Ей казалось, что «Конь», как они называли его между собой, «положил на неё глаз», и от этой мысли ей становилось отчего-то весело. А «Конь» предложил, когда они случайно встречались в коридоре:

– Если хочешь, красавица, приходи сегодня в клинику. Я дежурю. Поставлю тебя ассистировать на операции…

У неё защемило сердце, но она хорошо понимала, чего ждёт от неё этот «Конь». Она этого боялась. Но было приятно, что преподаватель это говорил, хоть и знала, что такие предложения поступали и другим студенткам.

Тогда в зеркале она рассматривала себя придирчиво и строго, а отражение беседовало с нею:

– Кого ты ждёшь, дурёха?! Принца на белом коне? Живи, пока молодая, чтобы потом не жалеть!

Катерина вспоминала беседы со своим отражением, и ей казалось, что только ему она могла доверить все свои тайны, поведать сомнения и надежды…

Она смотрела в стену до тех пор, пока не засыпала.


Александр собрал вещи, которые не смогла забрать Катерина, и в следующее же воскресенье отнёс их ей. Петя был предупреждён о приходе отца, и они вместе пошли в кино, потом зашли к Александру домой. Петя собрал книги, которые хотел прочитать. Разобрали шахматную партию, поговорили о том о сём, и мальчик вернулся к матери, а Александр снова остался один.

Через год Катерина заговорила о разводе.

– Мне это не нужно! – возражал Александр, но Катерина настояла. Их развели, но это ничего не изменило в жизни Александра. Он по-прежнему по воскресеньям приходил к сыну, помогал чем мог, приносил продукты, деньги.


Слухи о том, что Катерина с сыном ушли от Александра, расходились кругами, как от брошенного в воду камня, неслись мощным цунами, сметая в злой энергии уничтожения всё на своем пути – знакомых, друзей, родных.

Родителям Александр пытался  рассказать о том, что произошло, но мать даже не хотела слушать.

– Завёл себе бабу? Знаю я вас, кобелей! От хорошего мужа жена не уйдёт! Ты мне здесь не пудри мозги, они у меня и так запудрены склерозом…

Отец тихо проговорил:

– Болезнь легче предупредить, чем лечить…Молодость редко заботит себя проблемами родителей. А у нас не перестаёт сердце болеть за тебя, за Катю, за внука.

– Вы же меня не слышите. Нет у меня никого. Я люблю Катю, люблю Петю. Души в них не чаю. Но Катюша заболела. За-бо-ле-ла! Я хотел показать её доктору. Не помню, но, наверное, сказал о том, что нужно показаться психиатру. Она, наверное, обиделась и ушла. Ушла, оставив короткую записку. В чём моя вина? А я без них жить не могу…


Последнее время Александр снова стал рисовать. Но теперь всё больше мрачные пейзажи: «Гроза в степи», «Плакучая ива»…

Однажды поздним вечером, когда Александр закончил очередной пейзаж, он сидел на диване не зная куда себя деть. Постепенно задремал и увидел короткий сон, как будто он умер и во дворе собрались друзья, соседи, чтобы проводить его в последний путь. При этом он лежал неподвижно в открытом гробу и всё слышал и видел. Обратил внимание, что люди вовсе не горюют, а почему-то смеются. Он не ожидал от тех, кто присутствовал на этой церемонии, такого бурного проявления радостных чувств. Оркестр пьяно фальшивил. Речи были тоже похожими на юбилейные тосты. Говорили много и трогательно. Могильщик, не стесняясь, жадно пил водку прямо из горлышка и поторапливал:

– Чего тянуть, словно прощаетесь с ним навсегда. Скоро встретитесь!

Оркестр выдул очередную порцию траура, и могильщики опустили его в яму. Но странное дело, ему вовсе не было страшно, и вдруг истошный вопль чуть было не разбудил на кладбище всех усопших. Это кричала Анна Андреева, сама недавно похоронившая мужа.

– Постойте! Что вы делаете? Он же ещё жив!

Родственники очень огорчились. Исчезала возможность выпить на поминках и погорланить весёлые песни. Но его снова вытащили из ямы. Открыли крышку, Анна приложилась губами к его лбу, как обычно целуют покойников, и воскликнула:

– Конечно! Он жив! Сашенька, вставай! Пойдём домой!

И они пошли, не обращая внимания на огорчённых родственников.


Александр очнулся и взглянул на часы. Было без пятнадцати восемь. Подумал: «Ещё не очень поздно. Зайду к Аннушке. Всё не одному среди этих картин сидеть…».

Он собрался, зашёл в ближайший магазин, купил коробку конфет и позвонил в квартиру к Андреевым.

– Можно? Давно не виделись…

– Давно. После того как ушёл  Володя, никуда не хожу.

– Скоро год уже, как его нет… И у меня жизнь дала трещину.

– У вас-то что случилось?

– Катя ушла от меня. Говорит, что не хочет меня связывать…

– Как же ты её отпустил?! Она же обслуживать себя не может.

– Не отпускал её. Просил вернуться, а она, ты же знаешь, упрямая… Настояла на разводе. Мать и Петя за нею ухаживают…

– Вот не думала… Вы мне казались идеальной парой…

– Это так и было до её болезни. А когда ей стало хуже, не хотела меня связывать… Да что всё время обо мне. Ты-то как?

– Работаю. Мишка от рук отбился. Целыми днями на улице. Связался с какими-то мальчишками. Боюсь, чтобы чего плохого не случилось. Что делать, посоветуй!

– Да, парню нужен мужской глаз… Ну, хорошо, а чаем ты меня угостишь?

– Угощу, конечно! Может, и поужинаем вместе?

– Не откажусь. В последнее время мой ужин: кефир и хлеб с маслом.

– Ладно. Тогда ты здесь посиди, «Огонёк» или «Крокодил» посмотри, а я сейчас…

Она вышла на кухню и стала готовить ужин.

Вскоре пришёл Михаил. Ему шёл тринадцатый год. Увидев дядю Сашу, у которого, когда был жив отец, они часто бывали в гостях, улыбнулся. Ему нравился этот весёлый человек. Когда-то даже тайно завидовал Петьке, что у него такой «клёвый пахан».

– О, дядя Саша! Привет! – сказал Миша. – А где muter?

– Мама на кухне. А ты здорово по-немецки говоришь! Или кроме muter других слов не знаешь?

Парнишка смутился. Он в школе учил английский.

Потом сели ужинать.

Александр спросил, как им живётся, как ей работается. Анна ответила, как всегда, с самоиронией, ничего не скрывая:

– Что у меня может быть нового на работе. Целый день в кабинете, в прейскурантах. Экономист… Этим всё сказано. Инструкции, руководства… Они плодятся как кролики два раз в квартал, отменяя предыдущие. Иду на работу и чуть не плачу, до того всё опротивело. Потом смотрю в зеркало, показываю себе язык, запоминаю свою улыбку и выхожу на улицу. А на работе, после того как Володя ушёл, вообще начальство стало на меня смотреть как на товар. Посылают ублажать ревизоров, крушников. Я пару раз отпела этим нахалам, так директор мне сказал: «Не хочешь быть ни купленной, ни проданной, иди копейку в балансе ищи!». Вот и ищу!

– А у тебя как дела, герой? – обратился Александр к Михаилу.

– Какие у меня дела? Учусь…

– Учишься – это хорошо. Только как учишься?

Михаил наклонил голову и покраснел. Врать дяде Саше не хотел.

Анна с грустью взглянула на сына. Месяц назад она была в школе и там получила очередную порцию горечи.

– Вы бы лучше за своим Мишей смотрели, – говорила классная руководительница, худая и плоская как доска женщина лет сорока, – а то он заводила всех безобразий в классе. Учительнице химии на стул кнопки подложил. Сидит на последней парте и из трубочки стреляет бумажными пулями в сидящих впереди. Сам не учится и другим не даёт… Его словно подменили. Видно, переходный возраст.

Учительница всё говорила и говорила, но Анна уже не слушала. Она готова была расплакаться прямо в школе, и чтобы этого не случилась, пошла домой. Всю дорогу думала, что же делать? А дома Миша, бесстыдно глядя матери в глаза и улыбаясь, ответил её на упрёки:

– Ты неправа. Я паинька-мальчик, только курю и пью иногда…

– Балбес! Жил бы папа…

– Но его же нет! Чем же я виноват, что он ушёл от нас…

– С кем ты стал дружить? Был у тебя друг, Петя Заплавский. А теперь связался с Пашкой Жуковым. Он из детской комнаты милиции не вылазит!

– Это ты напрасно. Твой Петюнчик – маменькин сынок. Ему бы красоваться перед девчонками, подлизываться к учителям. А Пашка – мужик! Он знает чего хочет!

– И чего же он хочет?

– Знает чего…

У Анны появились седые пряди, резко обозначились морщины. Она не знала что делать и просто перестала разговаривать с сыном. Объявленный бойкот был неполным. По утрам он находил записки: «Вынеси мусор», «Обед в холодильнике». Ну и всё в таком духе.

И у Миши было скверно на душе.

Анна предприняла попытку изменить жизнь сына. Подстерегла во дворе Пашку и попросила больше никогда не общаться с её сыном. Как ни странно, разрыв с приятелем Миша перенёс спокойно, вечерами делал уроки.

– Понятно, – сказал Александр. – С этого дня я лично буду проверять твои уроки! И мне будет веселей. Сейчас, как ты слышал, я живу один…
С тех пор Александр стал часто бывать у Анны. Возился с Михаилом, проверял уроки, помогал решать задачки. А в свободное время играл с ним в шахматы, разбирали партии. У парнишки дела в школе несколько поправились.

Однажды Александр увидел, как Миша попросил у товарища «докурить». Вечером, когда они были одни, сказал ему:

– Лучше не курить, тем более в твоём возрасте. Но уж если куришь, смоли свои. Вот тебе деньги, купи сигареты. Только не унижайся, не проси, и уж тем более не собирай бычки! Заразу подхватить – раз плюнуть! И не демонстрируй, не кури в школе.


Новый 1968 год они решили встречать вместе. Александр купил шампанское, подарки Анне и Мише и часов в десять пришёл в их дом, ставший ему уже близким.

Праздничный стол Анна накрыла в комнате. Провожали уходящий год, выпили за память о Владимире Николаевиче.

– Ты знаешь, я часто вспоминаю Володю. Это было в пятьдесят третьем. Я только окончила институт и была направлена в составе бригады на ревизию. А в перерыве мы шли обедать в соседнюю столовую. Поели, и девчонки ушли. Не помню почему, но я задержалась. Зашёл Володя, попросил разрешения сесть… Так и познакомились, а через год я вышла замуж. Помню, свадьбу отметили в ресторане «Дружба». На ней было человек десять: две подруги из института, Володины сослуживцы и боевые друзья. А в пятьдесят пятом мы с Катей рожали в одно время. Я утром, а Катя  вечером. Потом детский сад, школа… Так и жизнь проходит… Мне было двадцать три, когда родила Мишу.

– Да, проходит… Проходят и горести, и радости…

– Да, и горести, и радости, – эхом отозвалась Анна. – Ушёл из жизни Володя, но он в моей памяти. Я была счастлива: любила и была любима!

– И я благодарен судьбе, что в трудное для себя время нашёл тебя… Благодарен за день сегодняшний и день, кто знает, завтрашний…


Анна росла сиротой и воспитывалась у родственников. Жизнь в богатом доме тёти и её мужа, ответственного работника НКВД, была безбедной, но лишённой радости детства. Бабушка часто говорила: веди себя пристойно, помни, мы живём у дяди из милости. Ты – сирота и должна быть благодарна, что тебя не сдали в Детский дом.

В Анне это чувство благодарности стало чертой характера. Со временем оно распространилось на всех, с кем общалась. Она была благодарна мужу, что он – блестящий офицер, фронтовик – взял её, бесприданницу, в жёны. Что была хорошенькой, что её юная неброская красота пленила его, видавшего виды, опытного мужчину, ей и в голову не могло прийти. Откровенно говоря, она и не знала – любит ли его? Ей казалось, что да. Она была искренне к нему привязана, старалась быть хорошей женой, хозяйкой.  Когда Владимира не стало, ей казалось, что она потеряла в жизни последнюю опору, что не справится с жизнью. И если бы не Саша…


Они и сами не заметили, как стали привязываться друг к другу. Поначалу Саша приходил, чтобы с Мишей поговорить, помочь ему с математикой и физикой. Анна стала замечать, что в день, когда Саша должен прийти, у неё с утра светло на душе, даже в ненастную погоду казалось, что солнце на небе светит. Вернулся румянец на побледневшее лицо, глаза заблестели. Саша заметил эти перемены в Анне и, будучи человеком догадливым, понял, что с нею происходит. Эти изменения ему были приятны. Он и сам привязался к этой мягкой, уютной женщине с умными и чуть печальными глазами.

Однажды Саша рассказал Анне свой сон:

– Будто вошёл я в комнату, большую, просторную, посредине стол – за ним ты, Аннушка, месишь тесто. Говоришь – пирожки решила испечь. Миша уже поел. Теперь Пете готовлю. И мы вместе с тобой начали месить тесто.  К чему этот сон, не знаешь?

– Вместе стали тесто месить?..

– Ну да, – живо откликнулся Александр и осёкся. Он понял, о чём подумала Анна, ставшая ему такой родной в последнее время. Подошёл к ней, взял её маленькую руку в свою и проговорил:

– Ты думаешь, сон вещий?

Что они потом говорили – не важно. Главное – оба поняли, что жить поодиночке уже не смогут.

Больше всего Анна боялась объяснения с сыном. Но Миша даже не дал им договорить заготовленные фразы.

– Дядя Саша, если вы обещаете, что маме будет с вами хорошо, если обещаете, что не дадите её никому в обиду, – я согласен. Отец у меня один. Я его любил и любить буду. А вас – уважаю. И лучшего мужа маме не желаю.

Так они зажили уже втроём. Саша не мог не отдать должное мужеству и мудрости этого паренька. Он даже позавидовал немного покойному Володе за то, что у того вырос такой пацан. К сожалению, сам он так и не смог найти с Петей общего языка.


Александр тихим голосом пел под гитару, а Анна, забравшись с ногами на диван, смотрела на него и думала: «Неужели жизнь ещё имеет продолжение? Неужели…». Это воскрешение к жизни было настолько острым, что ей захотелось летать. Её душа  рвалась и замирала, как гитарная струна под пальцами Александра.

Миша уже давно лёг спать, а они всё сидели, говорили, вспоминали свою прошлую жизнь, мечтали о будущем.

Александр наполнил фужеры шампанским и сказал:

– С Новым годом, Аннушка! Я верю, что у нас всё получится.

Он подсел к ней на диван, привлёк и поцеловал.


На следующий день Александр достал под ёлочкой подарки Анне и Мише.

Миша смотрел на мать, словно спрашивал: «Ты счастлива? Тебе с ним хорошо?» Вслух сказал:

– Будьте счастливы! – и поднял стакан с кефиром.

– Спасибо тебе, дорогой, – сказала Анна. – Ты знаешь дядю Сашу. Он хороший. Мы же не виноваты, что папа ушёл из жизни. Но мы всегда его будем помнить, а весной поставим памятник…


Через некоторое время Александр настоял на том, чтобы они пошли в загс и расписались.

– Хочу, чтобы всё было по закону, – сказал он. – А мою квартиру можно…

– Нет! – прервала его Анна. – Твоя квартира нужна ещё будет Пете…


Когда же, как обычно, Александр в воскресенье пришёл к сыну, Пети дома не оказалось. Александр зашёл к Катерине.

– Привет, Катюша! Как ты?

– Всё так же. Что у меня может быть нового?

– Нужна помощь?

– Мне ничего от тебя не нужно…

– Как знаешь… Уже год как ты ушла…

– Для меня время остановилось… А ты живи! Женись… Молодой ещё.

– Я и думаю это сделать. А невесту ты знаешь. – Катерина не подала вида, что ей интересно, кто его невеста. – Это Анна Андреева…

– Ну, вот и хорошо… Будьте счастливы. А теперь уходи. Я устала… И вот ещё что: теперь у тебя есть Миша, так что забудь сюда дорогу. Я не хочу тебя ни видеть, ни слышать. Алименты можешь присылать по почте…

– Катюша, о чём ты говоришь? Какие алименты? Я разве алименты тебе плачу? Я своему сыну помогаю… И тебе готов помогать!

– Ничего мне не нужно. И к Пете тебе незачем ходить… Уходи!


Александр вышел из дома Кати совершенно потерянный. Теперь она будет ему мешать общаться с Петей! Подумал: «Мальчик большой, сам должен понять…».

Но Петя жил своей жизнью, не очень-то задумываясь над драмой родителей. Но находясь постоянно возле больной матери, всегда выбирал её сторону. Понимая, что матери будет неприятно, если узнает, что он встречался с отцом, сам стал его избегать. «Мама больна, а он женился!» – думал он. Когда наступало воскресенье, уходил из дому.

Александр пытался встретиться с сыном, караулил его у школы, но, как правило, это ему не удавалось. Он не знал что делать. Петя избегал его.

В 1970 году умерла Наталья Михайловна, мать Катерины, и Александр стал ещё больше беспокоиться о ней и о сыне. Он разыскал Василия, и тот рассказал, что Петя учится хорошо, берёт дополнительные уроки по физике и математике. Собирается поступать в политехнический институт. А Катерина стала ещё сильнее болеть. У неё появились пролежни, и поликлиническая медсестра приходит их обрабатывать.


Александр медленно возвращался с работы и думал о том, что жизнь такая непредсказуемая, что даже планировать наперёд ничего нельзя. Человек играет в свои игры всю жизнь. Каждому – своя игра.

Придя домой и переодевшись, он зашёл в кухню, где Анна готовила обед.

– Аннушка, а где Миша?

– Бегает где-то. Он разве говорит, когда уходит.

– Что у него в школе?

– Сказал, что нормально. Тройка по математике, а у него «нормально».

– Давай после школы его определим в военное училище? Дисциплина там – не разгуляешься. И высшее военное, и гражданское образование.

– Не знаю, – растерянно проговорила Анна. – Захочет ли? Было бы неплохо… Ну, давай обедать, а то мне ещё гладить нужно.

7.

В 1976 году Катерине стало хуже. Её состояние осложнилось амилоидозом почек. Она умирала. Практически неподвижная лежала в своей комнате и тяжело дышала. Она была обижена на весь свет, считая, что все виноваты в том, что жизнь её не удалась. Часто вместе с дыханием у неё вырывался стон. Тогда Петя, наловчившийся за это время, делал матери укол и давал лекарства. Она засыпала ненадолго. А потом всё начиналось сначала...

В мае, когда цвели сады и газоны зазеленели, а на углу улиц Ленина и Просвещения бабки бойко продавали сирень и тюльпаны, Катерина умерла. Её похоронили рядом с матерью, недалеко от церквушки на центральной аллее.

Пётр не плакал. Крепко сжав губы, старался не смотреть на отца, считая его виновником того, что произошло с матерью.

Как только мать помянули, Петя ушёл. Не хотел с отцом выяснять отношения.


Через год Петя женился на Марине Соколовской, враче-терапевте. Её мать и семья брата жили в США, и теперь они подали документы туда на постоянное место жительства. Это тщательно скрывалось от всех. Если бы кто-то узнал, неминуемо нужно было бы пройти через осуждения и укоры: «Вас выкормили, выучили, а вы Родину предаёте!» Последовало бы увольнение, всякая другая нервотрёпка…

Брат Марины нанял адвоката, который помог сравнительно быстро получить разрешение на переезд. Вот тогда только всё и закрутилось: увольнение с работы, вызов в посольство на медицинскую комиссию, собеседование. Увидев у Петра восемь свидетельств об изобретениях, в посольстве на редкость скоро дали согласие на въезд в Штаты. Шёл 1977 год.


Когда, наконец, они оказались в самолёте, вздохнули с облегчением. Впереди была новая жизнь. Самолёт вырулил на взлётную полосу, разогнался и взмыл в небо.

– Только теперь я поверила, что мы действительно  покидаем страну. Что нас там ждёт? – сказала Марина.

– А я почему-то волнуюсь, – откликнулся Петя. – Говорят, что получить работу там непросто. Все как-то устраиваются. Твой брат писал, что уже говорил обо мне со своим руководством. Обещали помочь.

– Приедем и посмотрим…

От постоянного гула двигателей Пётр задремал. Марина спать не могла и читала на английском детектив. Они с Петром окончили курсы английского языка.

В Вашингтоне  пересели на другой самолёт и прилетели в Питтсбург.

Вскоре после таможенного контроля оказались в объятиях Марининого брата.

Огромного роста, в костюме, белой сорочке с галстуком, он выглядел уж очень торжественно. Легко взяв чемоданы, повёл их к своей машине. Блестящий «Крайслер» стоял на площади у здания аэровокзала. И здесь начались для них американские чудеса. Подходя к машине, Борис нажал на кнопку брелка, и машина открылась, а двигатель завёлся. Звука работы его не было слышно.

Положив вещи в багажник, они плавно тронулись с места. Выезжая с площади, Борис притормозил, расплатился с охранником и выехал на широкую магистраль. Серый асфальт поблескивал на солнце. Несмотря на жару – в машине приятная прохлада.

Борис беспрерывно что-то рассказывал сестре о родителях, о детях. Пётр не очень прислушивался. Его занимали все эти электронные фокусы.

«Да, нам пока ещё далеко до такого комфорта, – подумал он. – Впрочем, теперь уже не «нам» а «им». А ведь ничего особенного. Радиосигнал, и все дела. Но здесь всё это широко используется в быту, а у нас…».

Но от этих мыслей ему почему-то стало грустно.

Подъезжая к дому, Боря нажал кнопку, и ворота открылись. Машина въехала во двор. Но чудеса на этом не закончились. Несмотря на жару, в доме было прохладно.

Потом Пётр познакомился с матерью Марины, которая приехала к сыну, чтобы повидать дочь и её мужа. Как оказалось, она жила отдельно в доме престарелых. Это известие обескуражило Петра. Неужели Борис и его жена, имея большой дом, не могли содержать мать?!

Но когда во время обеда Пётр высказал своё недоумение, Нелля Наумовна улыбнулась:

– Я сама не хочу жить с детьми. Подумайте: они на работе, а я должна целыми днями сидеть в четырёх стенах? А там у меня прекрасные условия, а когда есть потребность общения, таких же пожилых людей много. Мы играем в карты, смотрим интересные телепередачи, гуляем. Возле нас прекрасный сад с озером. Вот придёте ко мне в гости и всё увидите сами.

После обеда расположились на диване и в креслах гостиной.

– Когда же вы успели приготовить праздничный ужин? – спросила Марина. – Дина же тоже работает.

Тихая миниатюрная жена Бориса с яркими рыжими волосами и большими сливами глаз лишь улыбнулась. Ответил за неё муж:

– По четвергам в супермаркете мы закупаем на неделю продукты. В пятницу Диночка готовит два первых блюда, два вторых. Кстати, американцы первые блюда не употребляют. Всё загружается в холодильник. Разогреваем в микроволновке, даже хлеб. Он становится тёплым, точно только из печи. Вот и весь секрет…

– Это нужно увидеть своими глазами… согласитесь, всё очень удобно, – сказала Нелля Наумовна.

Потом перешли к вопросу, который больше всего интересовал Петра. Борис успокоил его.

– Сегодня воскресенье. В понедельник вы зарегистрируетесь, откроете счёт в банке, получите какие-то деньги, а во вторник пойдём на фирму. Я тебя представлю шефу. Он человек влиятельный, и если всё будет нормально, поговорит с боссом, чтобы тебя приняли. Потом снимете жильё и начнёте привыкать к новой жизни.

Всё получилось так, как и предсказывал Борис. Петра приняли в отдел, который занимался автоматизацией литейного производства. Заплавские сняли квартиру неподалёку от работы.

– Нужно записаться на курсы, чтобы получить водительские права, – сказала Марина. – Здесь городского транспорта практически нет… Пока тебя подвозит на работу Борис, но я же вижу, что это не очень удобно.

– А на какие шиши мы купим машину?

– В кредит. Здесь все живут в кредит…

– Хорошо, если бы и ты устроилась на работу. Но получить работу врача практически нереально.

– Даже сестрой. Медсестра здесь получает диплом в университете. Мне обещали в службе крови место лаборанта, и одновременно придётся походить на курсы. Завтра пойду…

– А что делает лаборант?

– Многое… исследования крови. Например, исследуется ДНК…

– Это что ещё за зверь?

– Дезоксирибонуклеиновая кислота. Эта штука может многое рассказать о человеке. Но её определению нужно ещё учиться.

Через неделю Марина Заплавская работала уже лаборанткой на станции переливания крови, и заведующий лабораторией был доволен новой исполнительной сотрудницей. А ещё через полгода они взяли в кредит бывшую в употреблении машину.

В 1979 году у Заплавских родилась дочь, которую они в честь матери Петра назвали Катрин. Долго находиться дома Марина не могла, и они наняли женщину, которая возилась с ребёнком, пока хозяева работали. Такие расходы они уже могли себе позволить. А ещё через год купили хорошую квартиру на восьмом этаже огромного дома.

Пётр вполне освоился, и только одна мысль в последнее время тревожила его всё чаще и чаще: как там отец? С годами его обида постепенно проходила. Он стал понимать, что ему, тогда совсем зелёному юнцу, не дано было разобраться в сути конфликта родителей. Хорошо помнил, как отец учил его играть в шахматы, водил в музыкальную школу – возился куда больше матери, постоянно занятой своими проблемами.

А в 1987 году грянул гром. Сталелитейные компании стали разоряться одна за другой. Их компания обанкротилась. Говорили, что всему виной дешёвый японский прокат. Пётр оказался в числе многих безработных. Безработным стал и брат Марины Борис.

Пётр растерялся, не знал что делать. Рассылал свои интервью, но ответа так и не получал. Целыми днями лежал на диване и смотрел в потолок. Самокритично подумав, что этим стал похож на мать, вздохнул: «У неё был стресс. И она так на него реагировала».

А вот Борис, брат Марины, в который раз оказавшийся в армии безработных, вёл себя иначе. Он нашёл временную работу  на стройке, потом в редакции газеты, в китайской прачечной, перегонял из Нью-Йорка во Флориду грузовики, одновременно посещал курсы по программированию на компьютере. Словом, лежать на диване и ждать, когда тебе кинут спасательный круг, не собирался. Говорил Петру:

– Вспомни притчу о лягушке, брошенной в молоко? Она, пытаясь выплыть, била изо всех сил лапками молоко и, взбив масло, села на него. Если опустишь лапки – утонешь!

– Но я ничего другого делать не умею, – возражал Пётр.

– Как не умеешь? Ты неплохо играешь в шахматы. Может, в школе какой-нибудь директор захочет, чтобы его ученики лучше узнали об этой игре! Играешь на гитаре? Где-то есть русские рестораны. Может, твоя игра и русские песни заинтересуют хозяина… Не лежи! Двигайся!

Марина тоже переживала. Она не упрекала мужа, но с сожалением убедилась, что он, умница, интеллигент, талантливый инженер, оказался человеком со слабой нервной системой.

У Петра же из-за всех этих упрёков и укоряющих взглядов возникло огромное желание восстановить связь с отцом. Вот кто его понимал! Но написать в Союз, не подвергая адресата опасности, было нельзя. За связь с Америкой человек попадал в поле зрения спецслужб.

Однажды он всё же решился и набрал номер квартиры приятеля, который остался на кафедре.

– Серёга, привет!

– Кто это? – не понял Сергей.

– Это Заплавский. Неужели не узнал?

– Петька? Заплавский?! Ты что в такую рань? Что-то случилось?

Тут Пётр сообразил, что в Союзе сейчас четыре утра.

– Бога ради, старик, прости! Не учёл.

– Ладно, проехали. Как ты там?

– Всё нормально… Я вот что хотел тебя попросить: ты не мог бы подъехать к моему отцу и передать ему мой адрес?

– Это можно. Постой, я сейчас возьму ручку.

Записав адрес отца и телефон Петра, он хотел расспросить его о жизни в США, но Пётр ограничился несколькими междометиями и положил трубку. Он даже не догадался спросить у приятеля, как тот живёт, женат ли, есть ли дети?

Через несколько дней позвонил Сергей.

– Пётр? Привет. Сергей Никитин.

– Узнал. Привет, Серёга.

– Я ходил по адресу, который ты мне дал. Зашёл в дом.  Вышла какая-то тётка и сказала, что твой отец с женой года три как уехали. Поменяли квартиру. Причём был какой-то тройной или пятерной обмен, так что она не знает, куда они уехали и где теперь живут.

– Там уже не живут? – растерянно переспросил Пётр. – Как же их найти?

– Не знаю, старик. Чего не знаю, того не знаю…

– Ладно, Серёга. Спасибо тебе…

У Петра ещё больше испортилось настроение. «Вот и отца потерял», – подумал он. Вспомнил, что, когда Катрин было шесть лет, она спросила, а был ли у её папы папа? А если был, то где её дедушка живёт? И ему долго пришлось объяснять девочке, что папа папы живёт далеко и, к сожалению, приехать сюда не может. Тогда девочка попросила, чтобы он рассказал о нём, и Пётр рассказал всё, что сохранилось у него в памяти:

– Он весёлый и добрый… Я его очень люблю, но судьба сложилась так, что он остался там, а мы с твоей мамой приехали сюда…

Однажды к Борису, когда у них гостили Пётр с Мариной и дочерью, пришёл приятель, приехавший из Союза на промышленную выставку. Когда-то в Москве они были неразлучными друзьями. Теперь Максим Тарасенко – учёный, доктор наук, руководитель проблемной лаборатории.

Все сидели в гостиной и беседовали. Разговор зашёл о том, что в Америке дети не так привязаны к родителям. Сразу после школы они пробиваются в жизни самостоятельно.

– Конечно, они вправе рассчитывать на помощь родителей. Но понимают, что им уже никто ничем не обязан.

– У нас, – сказал Максим, – совсем не так. Связь родителей и детей более тесная.

– Ну да, родители до пенсии нянчатся с детьми! – улыбнулся Борис. – Но ты не можешь сказать, что здесь хуже, чем в Москве! Посмотри на улицы, на наши подъезды. Как вспомню наш московский подъезд, больше похожий на общественный туалет, – в дрожь бросает…

– Может, ты и прав. Но вот метро у вас грязное. Между рельсами бегают крысы, бумага, банки, лужи. Вид отвратительный, как на помойке. Да и ходит оно раз в полчаса, а то и в час. Это тебе не Москва, где поезда ходят каждые две минуты.

– Зато оно у нас круглосуточное!

Борис понимал, что Максим прав.

– Мы как-то с коллегой ехали из Вашингтона в Балтимор. Хотели остановиться, погулять по рощице, так тут же полицейский потребовал, чтобы мы убирались, так как это частная собственность. Это просто смешно. Чувствуешь себя ограниченным и зажатым со всех сторон.

– Во многом вы, Максим, правы, – присоединилась к разговору Марина. – Здесь выписывают штрафы все, кому не лень. Можно, конечно, их оспорить, если оплатить адвоката. Но это очень дорого. А сколько стоит здесь медицинская помощь? За всё нужно платить…

– Однажды я увидел такую картину, – добавил Борис, – к магазину подъехали полицейская машина с мигалками, сиренами, пожарная машина, перегородившая проезд, и скорая помощь. Вокруг собралась толпа зевак. Я тоже протиснулся. Хотелось узнать, что же произошло? Минут через пять выводят под руки старичка и сажают в скорую помощь. Оказывается, ему стало плохо в магазине и они вызвали скорую по телефону девятьсот одиннадцать, по которому вызывают и полицию, и пожарных. Потом с этого старичка возьмут около двух тысяч долларов. Он, бедный, скорее всего, не имеет таких денег, и ему повесят долг, и он попадет на всю жизнь в кабалу.

– При этом здесь принято всем пудрить мозги, что вы успешны, у вас всё нормально и нет проблем. Никто здесь не хочет иметь дело с человеком, у которого есть проблемы, – с грустью сказал Пётр.

Марина, увидев, что все эти разговоры только расстроили мужа, засобиралась.

– Петя, Катрин, нам пора.

– Для нас, – продолжал Максим, – огромное значение имеют отношения между родственниками, между родителями и детьми… Семейные традиции, традиции воспитания детей, отношений между поколениями меняются медленно...

– Если хотите знать, – сказал Пётр, надевая  куртку, – человек, приехавший из Союза, не способен быть счастливым за его  пределами. Родина – она и есть родина… Жаль только, что я это поздно понял.

Когда они ехали домой, Марина, встревоженная настроением мужа, стала его успокаивать. Предложила обратиться в фирму, занимающуюся программированием. Она знала сотрудника этой фирмы, который мог бы помочь встретиться с боссом. Но когда через день обратилась к знакомому, тот недовольно сказал:

– Пусть напишет резюме, а я попробую передать. Вообще набором новых сотрудников у нас занимается не босс.

– У него восемь изобретений, множество рацпредложений. Окончил институт с красным дипломом…

– Да я уже слышал, что он гениален, – поморщился знакомый, – но так говорят все. Впрочем, пусть в резюме он всё это укажет.

От всех этих передряг у Петра развился невроз. Он плохо спал, часто срывался, грубил. А однажды пожаловался на сильные боли в сердце. Марина испугалась за мужа. Они пошли к врачу, который провёл обследование и успокоил:

– Ничего серьёзного. Кардионевроз. Нужно расслабиться, принимать антидепрессанты…

Марина поняла, что легче всего рекомендовать быть спокойным. Пока Пётр не найдёт работу, его не излечить.


Катрин училась в школе хорошо. Она унаследовала от родителей живой общительный характер, весёлый нрав, хорошо рисовала, пела и, по настоянию матери, изучала русский язык. Родители дома старались говорить по-русски, чтобы дочь имела практику разговорной речи. Ей было десять, но её акварели с успехом выставлялись в школе, а один рисунок купил даже папа одноклассницы, заплатив Катрин пятьсот долларов! Когда девочка принесла деньги домой и отдала их отцу, он сначала испугался. Но потом, выяснив подробности, успокоился и решил, что неплохо было бы дочь отдать в художественную школу. Но Марина отговорила его:

– Не стоит девочку лишать детства. Пусть совершенствуется в языке. Это в жизни ей больше пригодится…

8.

По сравнению с Петром Заплавским Михаил имел совершенно противоположные черты характера. Он не любил много говорить, всегда был собран и спокоен. В любой непредвиденной ситуации его эмоции никогда не превалировали над разумом, и, наверное, самый мужественный человек мог бы позавидовать его выдержке. Те, с кем он общался, немного побаивались этой невозмутимости. Его товарищи могли громко возмущаться, жестикулировать. Михаил всегда был внешне спокоен, почти равнодушен.

В 1977 году он окончил училище и был направлен в Киргизию на должность командира взвода мотострелковой дивизии. Ему служба нравилась. Впервые в жизни почувствовал свою значимость, жил в общежитии и вполне был этим доволен.

Михаил был тщеславен, и ему хотелось, чтобы его взвод был лучшим в батальоне. Постоянные тренировки, упражнения дали свои результаты. Его солдаты отличились на стрельбище, на кроссе с полной выправкой. Этого добиться было непросто. От командования он получил благодарность.

Осенью ему дали отпуск и он полетел домой. Хотелось увидеть мать, отца, да и девушку, с которой познакомился незадолго до окончания училища и потом переписывался. Лена работала медсестрой в госпитале.

Всё было так, как и предполагал Михаил. Посидев с родителями, он позвонил Лене на работу. Договорились встретиться у памятника Ермаку.

Потом бродили по осеннему городу, окрашенному во все цвета радуги, поехали в ресторан «Сармат», построенный неподалёку от сарматского кургана, а когда стемнело, Михаил проводил Лену к её дому. Она жила с мамой и сестричкой в небольшой комнатке старого дома, некогда принадлежавшего настоятелю собора. Теперь в том доме жили четыре семьи. Одну комнату занимали Вагины.

– И долго мы так будем?.. – спросил Михаил, держа её за руку.

– Во-первых, это не от меня зависит, а во-вторых, я не представляю, как оставить маму. Когда от нас ушёл отец, мне было семь лет. Надя на три года младше меня. Учится ещё. Мама работает нянечкой в больнице. Ты же понимаешь, что достаток у нас небольшой и моя зарплата совсем не лишняя. Как они проживут на мамину зарплату?

– Мы будем помогать… Тебе уже восемнадцать…

– Что ты хочешь сказать? Скоро стану старой девой?

– Нет! Но…

– Мишенька, о женитьбе мне думать рано. Надя окончит школу, определится, потом только можно. Если любишь – подождёшь!

Миша обнял и нежно поцеловал девушку.

– Пусть будет по-твоему. Завтра увидимся?

– Я работаю до шести. Приходи к госпиталю…

Так и прошёл отпуск у Миши. Они с Леной ездили в Ростов, ходили в театр, цирк, гуляли по набережной, катались на прогулочном катере. А когда настало время уезжать, выяснилось, что родителям он так и не уделил должного внимания.


В декабре 1979 года Михаила направили в Афганистан, где начались боевые действия.

Полк, в который прибыл Михаил, выполнял задачу по охране аэродрома. Не успел он познакомиться с ротой, куда его назначили заместителем командира по политчасти, как они оказались под обстрелом.

Комбат был лаконичным:

– По батальону работает реактивная установка. Найдите и уничтожьте!

Михаил подумал: «Что за реактивная установка, дальность стрельбы которой не более двенадцати километров, умудрилась положить четыре снаряда точно на площадку рядом с взлётной полосой?».

Вдруг снова короткий свист, взрыв, грохот, пламя, дым и столб пыли. На его глазах одна из сторожевых башен превратилась в пыль… Один за другим последовали ещё два разрыва. Уже не было места, где можно было чувствовать себя в безопасности.

Комбат, мрачно взглянув на офицеров, приказал:

– Гордеев, ты возглавишь разведгруппу. С тобой пойдут Иванов, Андреев и Нилов. Подберите себе солдат. Выполните задачу – представлю к орденам. Нам известно, что эта реактивная установка доставлена из Пешавара. Пришёл новый отряд – триста моджахедов. Экипированы и вооружены как никогда: десять крупнокалиберных пулемётов, четыре безоткатных орудия...

Ночью начали подъём. На горбу под сорок килограммов. Под бронежилетом всё клокотало, пот выедал глаза. Михаил понимал: если не успеют до рассвета, «духи» здесь и «упакуют».

Наконец подъём закончился. Потянуло дымком, и послышался собачий лай. «Ветер на нас – не учуют», – подумал Михаил.

– Вижу в двух километрах душманский лагерь, – доложил боец.

Дальше всё шло по отработанному сценарию: одна группа – на перевал, две другие по хребту охватывают лагерь. Быстро светает, но разведка успевает снять без стрельбы охранение противника.

Вскоре из лагеря, не получив, очевидно, подтверждения на свои сигналы с постов, «духи» открыли огонь из безоткатных орудий и пулеметов. Разведчики забились под камни.

Видя только разведчиков и не зная об остальных, «духи» решили обойти их и уничтожить.

Две группы по тридцать человек резво стали подниматься к  позициям, где располагались бойцы Михаила. Он дал команду не спешить с открытием огня.

Снаряды легли в цель. Одновременно с флангов ударили из стрелкового оружия. Миномёты со стороны «духов» успели «выплюнуть» по паре мин, но их накрыл залп наших, безоткатки заткнулись ещё раньше. Через час всё было кончено.

За этот бой Михаил получил орден Красной Звезды.


Днём убийственная жара изматывала не хуже многокилометровых маршей. Как же разительно отличалась афганская военная наука от той, которую Михаил изучал в училище и которая была прописана в учебниках по тактике! И не нужно было неоправданных жертв, чтобы с ходу уяснить: во время марша бойцы должны сидеть на броне, а не внутри. Тогда при подрыве на мине или фугасе есть шанс остаться в живых.

Многие «секреты» заимствовали и у противника. Например, при стрельбе из миномёта место его расположения легко вычисляли по облаку пыли, поднимавшемуся из-за удара плиты орудия о песчаный грунт, и снопу пламени из ствола. Чтобы замаскировать огневую точку, душманы выкапывали яму, поливали землю водой, устанавливали миномёт и покрывали «гнездо» мешковиной с продольной прорезью. Пыль после выстрела не поднималась, а мешковина скрывала сноп пламени, вырывавшийся из ствола.

За полтора года  старший лейтенант Андреев выучил массу «афганских уроков», которые не раз помогли ему выжить.


Новый год встречали на позиции. Семь убитых и тринадцать раненых при штурме блокпостов. Настроение отвратное. 30 декабря взрывом снаряда оторвало ногу у командира танковой роты Олега Михеева. А Михаил сидел с ним накануне вечером, чай пил. Из штаба бригады сообщили, что у Олега Перцева родилась дочка...

В новогоднюю ночь лил дождь. В окопах грязи по колено. Михаил, который после ранения гвардии капитана Правдина остался за ротного, спросил у танкистов:

– Какова вероятность, что ночью на нас «духи» пойдут?

– Да по такой погоде вряд ли, – ответил техник роты.

– Ну, так давай развернём башню твоей «красотки» на девяносто градусов и натянем через пушку тент, – предложил Михаил.

Соорудили подобие вместительной палатки, расставили снарядные ящики. На столе немудрёная снедь. Бойцы сделали торт из печенья и сгущенки. Разлили в стаканы сок. Михаил, поднявшись, сказал коротко:

– Чтобы жили!..


Раннее новогоднее утро. В холодном небе одна за другой гаснут звезды. Солнца пока не видно. Лишь дальние грозные пики, увенчанные снегами, и гряды голых вершин окрашены розово-красным светом. «Как у Рериха», – подумал Михаил. Несколько минут спустя из-за гор показывается краешек огненного светила. Начинался день. Ещё один день в Афганистане.

Задача группы состояла в том, чтобы не допустить внезапного нападения моджахедов на аэродром. Для этого в назначенном районе на путях наиболее вероятного продвижения противника одновременно работали четыре груп­пы. В одном бою, где Михаил проводил корректировку огня нашей артиллерии, он был ранен и отправлен в медсанчасть. Но, как оказалось, ранение требовало операции, которую в медсанчасти не делали, и было принято решение отправить его в тыл.

Уже в Ташкенте, после операции, Михаил узнал, что награждён вторым орденом Красной Звезды.


Михаил долго не мог проснуться, а проснувшись, снова и снова рассматривал узоры обоев и потолок, изучил каждый квадратный сантиметр его и теперь сосредоточился на лампочке, свисающей на тонком проводке. У другой стенки лежал парень, которому ампутировали ногу. «Вот кому не повезло!» – подумал Михаил.

У его кровати сидела девчушка, чем-то напомнившая Михаилу Лену. Такая же светловолосая, с сочными красными губками…

«Хорошо, хоть они не видели того ада», – подумал он.

В коридоре металлический ковш звонко ударял о ведро. Это санитарка черпала воду, переливала в баночки. У каждой постели небольшой букетик. Приятно!

К кровати подошла  Татьяна, процедурная сестра. Она наладила капельницу и мастерски попала в едва заметную вену. Михаил подумал: «Мне капельницу будут ставить вечером…».

Когда все ушли, Михаил окликнул соседа по палате:

– Гриха! Ты там как?

– Ничего… Только пятка болит. Вот какая хреновина! Ноги нет, а пятка болит!

– Ты держись…

– Держусь, старлей… Только кому я такой нужен? Это красиво говорят: «Почёт и уважение участникам»… А ты видел, старлей, как доживают свой век эти участники?! Не те дедушки и бабушки, которые с полным набором наград идут в колоннах в день Победы. И не те, которые сидят в сквере и играют в шахматы. А те, обожжённые, слепые, глухие, без рук и без ног, кого называют «чайниками»!

– Не думай об этом, сержант, – сказал Михаил. – Сколько тебе? Двадцать? Вся жизнь впереди! И поверь мне, самое главное, что жив остался!

– Ты знаешь, как вспомню тот вылет. Мы летели ведомыми. Потом взрывы вокруг нас. Потом крик командира: «Ничего не вижу!».  И всё. Ночь… Мы летели низко, прямо над сопками. Только помню пулемётную очередь и резкую боль в ноге. Понял, что ранен. Подумал: «Лишь бы командир до наших дотянул». Дотянул! Очнулся в госпитале… Видно, много крови потерял…


Это были времена, когда все верили в светлое будущее и от этого жизнь казалась прекрасной, как бы трудно ни жилось. Да и кому жаловаться? Никто тебя и слушать не будет! Хочешь быть счастливым – будь им. А жалуешься, скулишь – не советский ты человек! Нытик! Почти что враг!

Михаил вспомнил маму и дядю Сашу. Вот кто никогда не ныл!.. Потом вспомнилась Лена. «Она будет моей женой. Мне больше никого не надо». Именно в ней он разглядел и красоту, и ум, привлекательность и порядочность, верность и скромность…

А когда расцвели сады и зазеленела травка, Михаила выписали из госпиталя и дали месячный отпуск.


…Михаил мчался в ночь на бронетранспортёре. Свистел ветер, обдувая угловатую броню, а за откинутой крышкой люка назад неслись пустыня и скалы. И не осталось в мире ничего, кроме этого стремительного, прямого и безостановочного движения к нерадостной цели. Михаил взглянул вокруг: куда же подевался старший сержант Скоков? Потом, наконец, понял: его нет и не может быть, потому что он не в бронетранспортёре, а летит в самолёте домой и вокруг не скалы, сверкающие на солнце, а облака.

К нему вернулось нормальное восприятие окружающего. Он пальцем зацепил сеточку, прикреплённую к спинке переднего кресла, как будто нажимал курок автомата. Удивительно, что он, раненый и неизвестно сколько раз прощавшийся с жизнью, всё же выжил и летит домой…

Нет, наверное, удивительно именно то, что ситуация кажется ненормальной. Ведь и воевал он за то, чтобы жить, жить спокойно, достойно, честно… А вокруг, наполняясь ложью, всё деформировалось до такой степени, что казалось странным, что он всё же выжил.

Когда лежал в госпитале, вполне осознанно чувствовал, что жизнь его кончилась – кончилась там, в пустыне, под чужим солнцем. Да и можно ли вообще нормально жить после всего: крови, грязи, зверства, изуродованных человеческих тел, никому не нужного страшного насилия и ещё более ужасного насилия над насилием?!

Он научился убивать, научился не гореть в огне, и что он будет делать с этой наукой?! В этой жизни, как оказалось, это совсем и не нужно! Как ему жить в этой новой для него жизни?

Почему-то вспомнился первый день, когда он, ещё необстрелянный, распластался под густым свинцовым покрывалом и всё время прощался с жизнью, искренне и всерьёз. Был уверен, что не доживёт до заката. Но выжил… Потом овладел наукой выживать и учил ей своих подчинённых.

Но напряжение последних дней не отпускало. Появилась какая-то злоба ко всем, к окружающим предметам, людям. Тяжёлая, свинцовая, разрывная злоба. Он всё и всех мерил мерками войны, и чтобы сдержаться, не выплеснуть эту злобу наружу, начинал пить. Тогда становилось легче, но охватывала тоска и мучил вопрос: зачем всё это было нужно?! И чем дальше он думал об этом, тем острее понимал, что для спасения должен напиться. Вдрызг, до тумана в глазах. Только так можно было унять эту злобу на всех за свою испоганенную жизнь… Потом, закручивая колпачок фляги с коньяком, подумал: «С этим надо кончать!». Снова рывком отвинтил крышку, лихорадочно припал к горлышку и торопливо, боясь собственного запрета, сделал несколько глотков, и,  наконец, презирая себя, но не имея сил остановиться, допил коньяк, постоял немного с закрытыми глазами, чтобы хмель скорее разлился по телу, и пошёл к автобусной остановке.

Михаилу хотелось забыть прошлое, потому что он не представлял себе будущего.

Потерявший в Афганистане здоровье и идеалы, он пытался верить в перемены к лучшему, но ещё не знал, что его коварной, фальшивой и лицемерной родине, именем которой он отнимал жизни у других на чужой земле, этой родине осталось существовать совсем недолго.

Сев в дребезжащий и пьяно шатающийся на ходу трамвай, Михаил прижался в углу недалеко от выхода. Через пять остановок сошёл и направился в сторону, где, по его мнению, должен был располагаться домик родителей, который они выменяли за две квартиры в Новочеркасске.


Домик стоял в глубине двора. В нём было три комнаты, большая прихожая, кухня и веранда. Невысокие потолки, небольшие окошки, зато газовое отопление и большой сад за домом.

Михаила встретили с радостью и волнением:

– Ты даже не написал, что ранен, – упрекала мать.

– Там настоящая война? – никак не мог поверить Александр.

– Настоящая, дядя Саша, только нет сплошного фронта. Это больше похоже на партизанскую войну, только в роли партизан моджахеды, «духи». А в училище нас не учили воевать с партизанами.

– А как они вооружены?

– Самое современное вооружение, вплоть до ракетных установок. И природа на их стороне: горы, скалы, ущелья…

– Надолго домой? – спросила мать.

– Месяц. Потом должен явиться в штаб округа, получить назначение.

– И что будешь делать, сынок? – спросил Александр.

– Отдохну, осмотрюсь, может, женюсь! Хочу вас познакомить с девушкой…

– Так у тебя есть девушка?

– Есть… Леной зовут. Но я её ещё не видел. Может, за это время замуж вышла!

– Хорошо… Приведи её к нам. Только предупреди. Надо же нам подготовиться.

Анна с нежностью смотрела на сына. Вырос. Как же на отца стал похож…


Через день вечером Михаил привёл невесту в родительский дом. На ней было сиреневое платье, а у воротничка была приколота веточка ландышей. Девушка смущалась, краснела, боялась поднять глаза. Но вскоре, увидев доброжелательный настрой родителей Михаила, осмелела и с интересом разглядывала богатый, по её соображению, дом Миши. «Шутка ли, имеют собственный дом! И пианино, и книг много… А какие картины на стенах!» – думала она. Она вспомнила, что Миша рассказывал ей об отчиме, который и играл на пианино, и рисовал, а работал зубным техником. Нет, ей положительно всё нравилось.

Встреча прошла спокойно. Девушка понравилась и матери, и Александру. Зашёл разговор о свадьбе. Договорились, что отметят это событие в доме у жениха.

– Сейчас лето. Расставим столы в саду, и будет нормально. Сколько, Леночка, будет гостей с твоей стороны?

– Подружка, мама и сестрёнка – три человека.

– И с нашей стороны будет не намного больше. Все разместимся. А жить будете у нас. Выделим вам отдельную комнату… Захочешь – пойдёшь учиться. Иди в медицинский на стоматолога. Я помогу. Опыт, знания, связи передам. И работа хорошая, и обиженной не будешь…

Через неделю Михаил и Лена стали мужем и женой. В саду под кроной ореха отметили это событие водкой и радостными возгласами «Горько!». Когда гости разошлись, Анна провела смущённую Леночку в их комнату.

– Поживёте пока здесь… Окно выходит в сад. Прикроешь дверь, и вас никто тревожить не будет… Спите, дети мои…


Через три недели Михаил в штабе СКВО получил направление на должность начальника штаба батальона мотострелковой дивизии и тут же подал рапорт с просьбой направить его в Академию. Вскоре он с радостью сообщил родителям и жене, что принят в Военно-Политическую Академию.

– Где же мы жить будем? – с волнением спросила Лена.

– Снимем комнату. Зато в Москве поживём! Ты только представь: в Москве!

Годы жизни в Москве пролетели быстро. За это время они побывали практически во всех театрах, ходили в музеи, картинные галереи… В 1984 году у них родился сын, которого в память об отце Михаила назвали Володей. Лена поехала в Ростов. Когда же Михаил окончил Академию, в отделе кадров министерства ему неожиданно предложили должность военного журналиста. Это было настолько неожиданным, что он даже растерялся.

– Какой из меня военный журналист? – удивился Михаил. – Я – боевой офицер!

– Именно потому, что вы боевой офицер и орденоносец, мы и предлагаем вам должность военного журналиста. Кстати, в вашем родном городе, в Ростове.

– Но какой из меня журналист? Единственно, что я писал, так это анкету и автобиографию…

– Не прибедняйтесь. Мы знакомы с вашим умением излагать мысли…

– Но таким журналистом вполне может быть выпускник факультета журналистики. Стоило мне оканчивать училище, академию?!

– Почему-то, если речь идёт, к примеру, о медицинской тематике, о медицинской журналистике, то доверие к публикациям людей, ничего в медицине не понимающих, не разбирающихся, равно обычно нулю. – Сотрудник отдела кадров, седой подполковник с орденскими планками на груди, смотрел на Михаила и улыбался только глазами. – Можно научиться писать на медицинскую тематику, но для этого нужно потратить несколько лет,  чтобы начать рассуждать профессионально на медицинские темы. Не проще ли найти из медиков людей, умеющих писать?! Аналогичная ситуация и в военной журналистике. Вы имеете явное преимущество перед дилетантами, учащимися писать на эти темы. Ждать, что выпускник МГУ, ни дня не служивший в армии, приедет на войну и напишет правдивый профессиональный очерк о передовой, так же глупо, как верить, что этот самый выпускник сделает профессиональный репортаж с ходовых испытаний ледокола или проанализирует состояние рынка лекарств. Его придётся как минимум несколько лет учить. Только уже выплачивая ему ставку профессионального корреспондента. Так что берите назначение, и, поверьте, это назначение совсем не самое плохое. А опасности у вас будет достаточно. Военная журналистика – живое и совсем не безопасное дело…

Так Михаил Андреев оказался в родном городе в должности заместителя главного редактора военной газеты.


Шли годы. Михаил ни разу не пожалел, что так круто изменил свою судьбу. Работа у него была интересной и не лишенной опасности. Поиск истины во все времена был занятием небезопасным. Его, как человека, побывавшего на войне, посылали в «горячие точки», вдруг появившиеся после распада Советского Союза. Нужно было не только собирать материал, но и правдиво о нём рассказать, причём так, чтобы не вызвать панику, не принести вред стране, выступить в защиту стариков и детей, в защиту справедливости. Работая в «горячих точках», он сталкивался и с необходимостью совместить журналистскую этику с правовыми вопросами, с необходимостью подготовить материал и при этом остаться в живых, избежать клеветы, тюрьмы, увольнения и прочих неприятностей.

9.

–Брось причитать. Чуть дольше поживу, чуть меньше – какая разница?!

Александр грустно улыбнулся.

– Но если можно пожить дольше, зачем же сознательно сокращать себе жизнь? – Анна со страхом посмотрела на мужа. – Ты обо мне подумал?

– Ты пойми, – упрямился Александр, – с возрастом болячки приходят по расписанию, как поезда. У человека в определённом возрасте все эти… возрастные изменения указывают на то, что… перевал пройден и теперь – быстрый спуск в долину… И пусть я буду есть всё что мне хочется, а не перелистывать страницы «Книги о вкусной и здоровой пище»!

– Но тебе же никто плохого не желает! – продолжала Анна.

– Что ты хочешь? Чтобы я нечего не ел? Так я и так похудел в последнее время сильно.

– Да нет! Только ты же всё время просишь жареное, острое… В нашем возрасте это вредно!

– Вредно, но вкусно!..

Такие разговоры происходили у них часто. И однажды Михаил принёс им две путёвки в санаторий курортного города Ессентуки.

– Жертвами этого медленного самоубийства, – говорил Александр жене, когда они шли по аллее парка на водопой, – являются те, которым, в конце концов, всё же удаляют жёлчные пузыри, желудки или ещё что-нибудь, испорченное диетами.

Осенний парк начал желтеть и сбрасывать листву, солнце грело уже не так жарко, и Анне спорить не хотелось. Да и привыкла: переспорить мужа ей никогда не удавалось. Решила перевести разговор на другую тему.

– Ну, хорошо. О диете больше говорить не будем. Но что тебе стоит за двадцать минут до еды пить воду?

– Так я разве против? Мы же идём на водопой. Только противно всё это делать и думать, что это нужно, чтобы продлить свои дни.

– А ты не думай! Сделай это своей привычкой.

– Аннушка, не порть мне настроение и аппетит этими разговорами!

– А я устала с тобой спорить. Жрёшь, прости меня, всякую дрянь, а потом жалуешься, что тебя врачи отремонтировать не могут. Членовредительство какое-то! Вот вегетарианцы…

– Нет, дорогая. С головой у меня всё в порядке.

– В порядке?! – воскликнула Анна. – Чего же ты так смотришь на нашего доктора?! Она же тебе в дочери годится!

Александр громко рассмеялся.

– Ну, что ты, дорогая! Смотрю, как на произведение искусства…

– Ты думаешь, общение с молодыми тебя молодит?

– А что? Очень даже может быть… Но ты серьёзно? Выбрось из головы!..

Они подошли к источнику, наполнили свои поильники и не торопясь стали пить тёплую и противную на вкус воду.

Заплавские не часто отдыхали в санатории. В советское время достать путёвку было трудно, а в последние годы было не до санатория.

Из окна их комнаты были видны крыши приземистых домиков, деревья и небольшой участок ухоженного двора. На скамейках в зарослях сидела парочка и целовалась. Они были счастливы.

Солнце скрывалось за горой, и небо было окрашено в розово-малиновые краски.

– Завтра будет ветер, – сказал Александр, глядя в окно.

– Ты слышал прогноз?

– Нет. Небо уж очень необычное. Закат ярко-алый.

– А я скучаю по звёздному небу, по лунной дорожке на реке, по нашему Дону… Именно это для меня является эталоном красоты природы… Эта картина меня околдовала раз и навсегда.

– И я люблю звёздное небо. Я всегда ищу самую яркую, самую большую звезду, и мысли мои летают в космосе. Путешествую по Млечному Пути, и звёздочки подмигивают мне.

– Поэт!

– Какой есть! Мне кажется, я схожу с ума от этой красоты, и мне всегда хотелось запечатлеть её акварелью на ватмане. Но никогда по-настоящему не удавалось это сделать. Я всегда был недоволен своей мазнёй.

Дни в санатории пролетели быстро. Александр с Аней свободное от процедур время проводили в парке.

За неделю до окончания срока Александра пригласила на приём врач и рекомендовала по приезде в Ростов обратиться к онкологу:

– Вам нужно специальное обследование, а наш специалист, к сожалению, в отпуске.

Настроение у Александра испортилось, он попросил врача ничего не говорить жене.

– У неё гипертония. Ещё давление подскочит…

В Ростове Александр ни к какому онкологу не пошёл. Чему суждено быть – того не миновать, рассудил он и стал возиться в саду.

А вечером к Михаилу пришли двое парней. Как оказалось – «афганцы», с которыми он служил в самом начале своей военной жизни. Принесли с собой водку. Решили помянуть тех, кто погиб на той непонятной войне.

Леночка сидела с сыном и старалась не показываться. Понимала, что будет только мешать общению боевых товарищей. А Александр совсем не сторонился ребят. Ему было с ними интересно.

Шёл 1997 год. Они сидели на веранде, и Михаил, уже в звании полковника, набросив на плечи китель, курил. Его товарищи, давно гражданские люди, были рады встрече, вспоминали то, что им довелось пережить, своих погибших товарищей, какие-то запомнившиеся события.

– У тебя, Миха, был талант к командирству, – говорил Олег, высокий, изрядно пополневший мужчина, проводя расчёской по редким волосикам. – Ты один остался в армии. Наши все давно на гражданке.

– За последние двадцать лет мы виделись нечасто, – поддержал его Юра, чуть меньше ростом коренастый мужчина в спортивном костюме, – а я всякий раз вспоминаю, как на нас напали «духи», когда мы сопровождали колону с дизельным топливом. Вот когда мне было страшно! Бензовозы пылают, со всех сторон тарахтят пулемёты, а мы у них как на ладони.

– Я тот бой тоже часто вспоминаю. Если бы не вертушки, никто бы оттуда не вышел!

Михаил потушил сигарету и почти сразу же достал из пачки следующую.

– Много смолишь? – спросил тот, что был поменьше.

– Да нет. Просто, воспоминания душу разбередили… Ты понимаешь, батя, – обратился он к Александру, тихо примостившемуся на стуле и слушавшему разговор, – юнцы, мы оказались сразу в другой жизни. А когда вдруг стали погибать товарищи, с которыми ты только что разговаривал, и ты понимал, что на их месте мог быть ты, ребята сразу становились другими. Витька Голиков после того боя стал седым…

Потом вспоминали, как проводили время, когда были на отдыхе. Как боготворили своего командира батальона, называли «Батей» и старались его не подвести. А он всё время говорил:

– Вы только не лезьте на рожон. Если можно, в драку не лезьте. Мы и так в дерьме…

Тогда они не очень понимали, что имел  в виду комбат.

– А потом началась перестройка, потом развал Союза, парад суверенитетов, разгул капитала и криминала. А потом Чечня. Кстати, тебе пришлось там побывать?

– Я там бывал несколько раз, – сказал Михаил, – но уже в качестве военного корреспондента. Это несколько другое амплуа.

– Другое, но там тоже стреляют, – вставил Александр.

– Давайте помянём пацанов.

Юрий разлил водку, и все молча выпили.

– Тебе, батя, может, не стоит? – сказал Михаил. – Мама говорила, что у тебя что-то с желудком. Пошёл бы проверился…

Потом они снова вспоминали «дела давно минувших дней», рассказывали, как сложилась их жизнь, показывали фотографии жён и детей.

Александр взял гитару, и под его аккомпанемент они спели песни своей молодости.

В десять вечера гости стали собираться домой.

– Вы куда? Оставайтесь. Как-нибудь разместимся, а утром поедете.

– Нет, в двенадцать есть электричка. Я в Таганрог, а Олег на север, в Каменск.

– Живём рядом, а видимся… – сказал Михаил. – Ладно. Бывайте! Теперь вы знаете, где меня найти…

Когда гости ушли, Александр ещё долго сидел на веранде и смотрел на небо. Низкие тучи, гонимые ветром, неслись на юг. Жёлтые листья висели в воздухе, покрывали землю. Наступила глубокая осень 1997 года.


После долгих колебаний Александр всё же пошёл в поликлинику, где после обследования врач направила его в онкологический диспансер. Он не испугался. В шестьдесят семь уже мало чего боишься. Больше тревожило, как же одной останется Аннушка. Ведь она такая ранимая, такая впечатлительная… Правда, у неё есть Миша с Леной. А вот где мой Петя? Куда уехал? Почему молчит? Неужели так и не может простить меня, так ничего и не понял?!

Решил дома пока ничего не рассказывать. Пропустил понедельник – несчастливый день, во вторник с утра пошёл к онкологу. Тот обратил внимание на бледность кожи с землистым оттенком, истощение, спросил:

– Давно похудели? Как едите?

– С полгода. В том-то и дело, что есть не могу, всё камнем стоит под ложечкой…

Врач направил на дополнительное обследование, потом на консилиум, где порекомендовали операцию.

– Только тянуть с этим нельзя, и так затянули…

Когда дома он рассказал о том, что ему предстоит операция, Анна растерялась.

– Когда операция, кто будет оперировать? Сейчас всё стоит денег. Нужно найти хорошего хирурга…

Вопросов было больше чем ответов.

Михаил сказал, что поговорит со своими госпитальными докторами, выяснит что к чему.

Но когда он попросил знакомого врача из госпиталя узнать у онкологов, что у отца, что ему предстоит, доктор через пару дней рассказал:

– У твоего отца рак желудка, причём далеко не ранней стадии. Хорошо, если удастся убрать опухоль.

– Может быть и такое?

– Всё может быть. И хорошо, что оперируют онкологи. Нам таких больных иногда приходится оперировать, как правило, когда только на операционном столе диагностируют рак. А там они каждый день таких оперируют. Руку набили, опыт…

– Ты сказал, может случиться, что опухоль не смогут убрать. Тогда что?

– Обычно такая операция длится час, полтора. Если его из операционной вывезут быстро, значит, убрать не удалось.

– И что тогда?

– Тогда – плохо… Будут пытаться  притормозить рост, вводить специальные лекарства, но, повторяю, тогда – плохо…


Когда Александра, напичканного лекарствами, полусонного, везли на каталке в операционную, в коридоре у его палаты сидели Анна и Миша.

– Успокойся немного, – говорил Михаил матери. – От судьбы не убежишь. Будем надеяться на лучшее.

– А я всё думаю: может, это я такая? Папа твой так рано ушёл, теперь – он. А я всё живу…

– Что ты говоришь? Тебе только шестьдесят шесть исполнилось! Ещё поживёшь! Туда торопиться не нужно.

– Так и Саше только шестьдесят восемь. Он же никогда серьёзно не болел…

– Он всё время говорит о Петре. Просит его найти. А где его искать? Я уже и в компьютере пробовал искать.

– В компьютере?

– Есть такой сайт «Одноклассники». Но пока никаких Заплавских там не нашёл.

– Тише, смотри, из операционной вывозят кого-то.

Анна побледнела. Сердце её вдруг замерло, и она, увидев издалека, что на каталке лежит Александр, встала и хотела подойти, но её задержал сын.

– Посиди, я посмотрю.

Больного отвезли в реанимационное отделение. Михаил только успел спросить у медсестры:

– Почему так быстро?

– Это к врачу, – сказала она и, даже не взглянув на Михаила, повезла больного в реанимацию.

Предполагая, что скажет врач, Михаил постарался увести мать.

– Пошли домой! В реанимацию нас не пустят. Завтра зайду, поговорю с врачом. А когда его переведут в палату, привезу тебя к нему…

Отвезя мать домой, Михаил вернулся в диспансер и дождался лечащего врача.

– Доктор, что скажете? – спросил он.

– А кто вы ему будете? – вопросом на вопрос ответил врач.

– Сын. Это неродной мой отец, но, поверьте, бывает и неродной, как родной.

– А где вы работаете?

– Я военный журналист, полковник…

– Понятно. К сожалению, мне нечем вас обрадовать. У вашего отчима генерализация процесса.

– Генерализация это как?

– Распространение. Поражена печень, мезентериальные лимфоузлы. – Потом, увидев, что полковник не понимает терминов, подытожил: – Плохо дело. Мы только открыли – и закрыли… Ничего не делали.

– Понятно… И что теперь?

– Попробуем химиотерапию, но это может лишь притормозить процесс.

Михаил не знал, как ему рассказать об этом матери. Спросил:

– Долго?

– Не знаю, – честно ответил врач.

На следующий день Александра перевели в палату и к нему пришёл Михаил.

– Ну, вот и всё! А ты боялся, – начал Михаил, чтобы что-то сказать, но Александр прервал его.

– Вот и всё, это ты правильно сказал. Ты забываешь, что всю жизнь я работал в медицине. Пусть совсем в другой области, но понимаю кое-что. Ничего они не смогли сделать… Поэтому и говорю: вот и всё…

– Ты сам не пугайся, и маму не пугай…

– Это правда… Как смогу, постараюсь. А ты мне обещай, что будешь искать моего Петю… Душа болит. Чувствую, что виноват перед ним… Ты иди. Мне пока трудно разговаривать. Ослаб…

Палата была серой. Того унылого серого цвета, который лишает людей, находящихся здесь, надежды. Цвет был настолько тосклив и безнадёжен, что так и хотелось повесить на входе табличку: «Оставь надежду всяк сюда входящий». Вечерами под потолком, притворяясь белой луной, тускло горела лампочка, и в свете её вновь поднимала голову надежда.

На следующий день пришла Анна. Она принесла кисель из чёрной смородины, кефир. Это разрешил доктор.

– Выпей кисель. В нём витамины.

– Потом.

– Сейчас! Давай я тебя покормлю!

– Ещё чего! Сам.

Он отпил немного киселя прямо из бутылочки и откинулся на подушку. Чтобы не говорить о своей болезни, пытался отвлечь Анну:

– Помнишь, лет пять назад, я упал с дерева и сломал ногу?

– Помню. И что?

– Тогда примчался Миша и отвёз меня в госпиталь. Там всё сделали, наложили гипс…

– Это ты к чему?

– Он для меня уже давно стал родным. Но всё же сердце болит о Пете. Где он? Куда подевался? За это время столько произошло в мире, а я о нём ничего не знаю… Всё время думаю о нём…

– Если бы он хотел тебя видеть, нашёл бы. Нас легче найти!

– Ну да, ну да! Но я ведь не знаю… Может, его и в живых давно нет. А если жив, то, может, и дети у него есть…

– У тебя ещё один сын есть, и внук. Так что давай, скорее поправляйся. Тебе есть с кем возиться. Мальчику дед нужен! У него такой возраст…


Но играть с внуком Александру так и не пришлось. Его выписали домой, но вскоре состояние больного ухудшилось. Он резко похудел, ослаб. С трудом вставал с постели в туалет. Старался никого не тревожить, не затруднять. Целыми днями лежал в постели, говорил тихо, едва слышно. Но о чём бы ни начинал говорить, снова и снова возвращался к теме потерянного родного сына.

Умер он тихо, словно заснул, и последние его мысли были обращены не к Лене и Мише, которые считали его отцом, а к родному сыну Пете, которого он потерял из виду лет двадцать назад. Он прощался с жизнью, обращая слова любви не к тем, кто любил его и ухаживал за ним все эти годы, а к сыну, который был жесток с ним.

Он всю жизнь нёс вину перед сыном.

Умирая, держал Мишу за руку и шептал: «Петя, сынок…»

Когда его не стало, Михаил, повидавший за свою жизнь немало смертей, горя и боли, вдруг зарыдал.


Была зима. Анна ехала в катафалке по уставшему и укрытому снегом городу. Всё в этой жизни было не так. Она была счастлива с Александром, но счастье внезапно закончилось. Утром, проснувшись чуть позже обычного, она не нашла его рядом. И теперь это навсегда: она будет просыпаться по утрам одна и никого рядом не будет… Всё кончено, и это после стольких лет счастливой совместной жизни. По её щекам текли слезы, она захлёбывалась в собственном горе и ничего не могла с этим поделать.

Всё вокруг стало каким-то нематериальным, как будто из облаков сотканные дома поплыли куда-то назад, мир растворился в горе, которое она несла в себе. В голове звучали одно и то же слово: «Одна, одна»…


Смерть и похороны Александра вконец подорвали здоровье Анны. Подскочило давление, появились боли в сердце. Её госпитализировали в кардиологическое отделение, где после подробного обследования обнаружили целый букет заболеваний. Капельницы, уколы, таблетки… Ей стало лучше, но не надолго, и в начале 2000 года и она ушла из жизни. Вот когда Михаил почувствовал себя сиротой.

Мать Михаил похоронил рядом с дядей Сашей. Об этом она сама попросила незадолго до смерти.

10.

Михаил верил в силу точно выбранного слова, верил, что оно может многое – спасти заблудшую душу и увести её от зла, поддержать, помочь, увлечь за собой, сделать жизнь лучше, добрее, интереснее и поэтичнее... Он был уверен, что между злом и добром существуют чётко очерченные границы, то есть одно обязательно белое, а другое – чёрное. И никаких полутонов. Много позже понял, что зло неистребимо, что оно есть в каждом человеке, даже когда принимает невинный вид и выдаёт себя за добро. Понимал, что спасти людей от зла нельзя, но можно помочь. Потому и увлёкся психологией. Не понимал тех, кто уезжал из России. Сейчас туристические поездки доступны всем. Можно посмотреть и убедиться, что лучше всего там, где родился, где твои близкие, друзья, где тебе известно всё до самых мелочей, и ты – свой среди своих.

Почему-то вспомнился Петя, которого знал с рождения. Слов нет, он был неординарным, эрудированным, остроумным, но при этом и высокомерным, и даже агрессивным, будто заранее стремился пресечь любые сомнения в том, что именно он «самый-самый».

Как-то вечером Михаил с женой сидели перед телевизором. Выступал известный тележурналист и говорил, как ему видятся США в современном мире. Высказался он твёрдо, несколько раз повторив свою мысль: «Следует признать и смириться с тем, что Америка сильнее России». Такой ход мысли российского тележурналиста несколько озадачил Михаила. Подумал: «А в чём сила государства? Все идут за Америкой, не понимая, что идут за слепым, бредущим в никуда… Это всё демагогия… В словах заключена мысль, и можно, если очень постараться, разглядеть и истинный смысл этих слов… Ведь за словом, как правило, следует дело».

Мысли его потонули в вате слов, доносящихся из телевизора, и Михаил задремал.


Лена была наслышана о сыне дяди Саши, но никак не могла понять, что это за сын такой, что отказался от такого замечательного отца. Она им восхищалась, вспоминала его с таким теплом, с каким вспоминают очень близких людей.

Окончив медицинский в 1996 году, работала стоматологом в поликлинике.

Почему-то вспомнилось, как начинала. Володя был маленьким, Михаил мотался по командировкам, а она в свои тридцать шесть была молодым перспективным специалистом!

Работа не утомляла, нравилась. Рядом были опытные коллеги, к которым можно было всегда обратиться за помощью или советом.

Вспомнился и первый пациент. Ввалился, измученный зубной болью огромного роста тюлень. Глаза выражали ужас, усилившийся при виде зубоврачебного кресла, бестеневой лампы и рукава бормашины. Он сидел, пытаясь слиться с креслом, крепко вцепившись руками в подлокотники. Казалось, хотел спрятаться куда-нибудь, но спрятаться было негде.

Анестезия не уменьшила его ужас.

Лена сделала всё что нужно и попросила его прийти на следующий день, чтобы поставить постоянную пломбу. В назначенное время этот тюлень пришёл. Теперь на его лице играла улыбка. В конце лечения, встав с кресла, он вытащил из кармана маленькую коричневую баночку с кофе и протянул ей.

– Это вам! Спасибо… Спасли от смерти!

– Что вы, что вы… Ничего не нужно, – смутилась она, но он вложил ей в руки баночку и вышел…

«Кофе «Пеле» – автоматом пронеслось в её голове. Жуткий дефицит.


Был приятный летний вечер 2008 года. Солнце заходило за горизонт, нежно и плавно оставляя свой розовый свет на безмятежных облаках.

«Где же искать этого Петюню? Неужели он драпанул из страны в надежде, что его там оценят?!» – вдруг подумал Михаил и проснулся.

– Леночка, давай завтра снова поищем в Интернете Петра. Ну, не может же быть, чтобы он не оставил хоть какой-то след!

– Давай. Посмотрим в разных поисковых системах… Заплавские – не такая уж распространенная фамилия.

Но случилось так, что Михаил заболел и оказался в госпитале. Долгие годы службы, поездки в «горячие точки», Чернобыль не могли не сказаться. Разрушенное здоровье стало сказываться на характере. Из блестящего офицера, души компании, балагура он стал превращаться в угрюмого человека, часами думающего о том, что жизнь прошла и теперь он не живёт, а доживает.

В госпитале Михаил провёл почти месяц. Он гулял по двору, больше похожему на парк, смотрел на догорающий закат. Солнце медленно скрывалось за деревьями, и постепенно мир становился серым.

Старшие офицеры, которые служили ещё в Советской армии, привычно ворчали:

– Великолепную страну погубили ради красивых слов! За это к стенке ставить нужно… Впрочем, кому до этого дело?

Эти рассуждения не прибавляли бодрости, и настроение было препаршивым.

Когда Михаил вернулся из госпиталя, Лена, хорошо освоившая компьютер, предложила поискать Петра в Интернете. Вышли на сайт «Одноклассники», увидели много знакомых имён, но Петра не было.

Михаил с помощью Лены разыскал тех, с кем учился в училище. Завязалась переписка. Было интересно узнавать, как сложились судьбы однокурсников.

Однажды, блуждая по сайту, наткнулись на Заплавскую Катрин. Она жила в Соединённых Штатах.

– Послушай! Катрин – это же по-нашему Катя. Так звали мать Петра. Может, дочь его?

На сайте был указан адрес и телефон. Подсчитали разницу во времени и позвонили.

– Алло, это квартира Заплавских?

Возникла небольшая пауза. Потом ответила девушка. Говорила с акцентом, с трудом подбирая нужные слова.

– Да. А кто говорит?

– Говорят из России. Из Ростова. Вы случайно не знакомы с Петром Александровичем Заплавским?

– Это мой папа.

– Мы хотели бы рассказать ему о его отце.

– Но я живу отдельно. Оставьте номер вашего телефона, он вам обязательно позвонит.

Михаил назвал свой номер, хотел ещё расспросить Катрин об их жизни, но она, извинившись, сказала, что торопится в университет.

Михаил был рад, что, наконец, нашёл Петра. Интересно, будет ли и Пётр рад ему?

На следующий день специально пораньше пришёл с работы, чтобы не пропустить звонок из США. И вот, наконец, раздался долгожданный звонок.

– Это квартира Андреевых?

Голос Петра Михаил узнал сразу, хотя столько времени прошло. Оба были напряжены, несколько взволнованы. Потом успокоились.

Михаил рассказал Петру, как умер его отец, как всю жизнь, да самой смерти, искал его.

Голос Петра задрожал.

– Да, жизнь прошла…

– Как вы там?

– Живём… Здесь совсем не так, как в России. Всё иначе. Отношения людей другие… Живём нормально. Я и жена работаем, а Катрин учится в университете. Живёт в своей квартире со своим бой-френдом. Здесь это принято…

– Не жалеешь что уехал?

– Нет… Что меня ждало в России?

Михаил хотел объяснить ему, как прекрасна и непостижима Россия. Не сумел. Не смог найти нужных слов… Пётр что-то говорил, говорил, а Михаил в его словах слышал оправдания, словно он хотел искупить свою вину. Михаил чувствовал, что Пётр старается оправдаться не перед ним, а перед собой. Говорил бодро: у нас всё о’кей! У нас свой дом, две машины. Здесь без машин нельзя!

Михаил понял, что ему паршиво и он не мог найти нужных слов, но и не мог побороть своего упрямства. Пётр сам не знал, как выйти из этого состояния. Может, он очень хотел сказать Михаилу что-то доброе, но давно отвык от таких слов. Разговор был формальным и не принёс облегчения ни Михаилу, ни Петру.

Михаил бесчисленное множество раз думал о возможной встрече с Петром. Помнил его в далёком детстве, но не мог себе представить, как он сейчас выглядит. А спрашивать его об этом было глупо. Разговор получился каким-то сухим…

– Теперь ты знаешь мой телефон, мой электронный адрес. Давай не терять друг друга, – сказал он и вдруг понял, что Петру этого не нужно.

– Да, да, конечно, – ответил он. – Наверное, у меня извращённый вкус и какая-то ущербная мораль! Я не понимаю того, что для многих представляется элементарно понятным. Причём длится это практически всю сознательную жизнь, и, сознавая ущербность своего мировоззрения, ничего с этим поделать не могу. – Он как бы извинялся, но делал это через силу… – Прошло много лет, – продолжал Пётр,  – и вот я, эмигрант, встречаюсь здесь с россиянами как со старыми друзьями… Но сказать, что хотел бы вернуться обратно, – не могу. Ни о чём не жалею. Здесь другая жизнь, другие люди, другие ценности…

Когда Михаил положил трубку, некоторое время не мог прийти в себя, а Лена, когда он рассказал ей суть разговора, вдруг сказала:

– Твой Петюня не изменился. Каким ты мне его описывал, таким он и остался…

– Что ты имеешь в виду?

– Ты обратил внимание, что он тебя не спросил, как твои дела, чем ты занимаешься, жива ли твоя мама. Ему не пришло в голову узнать, от чего умер его отец, как тот уходил... Он по-прежнему думает только о себе. Он так и не простил отца. Дядя Саша так его ждал. До последнего вздоха ждал. А  он… рыбья кровь…  Дурак твой Петюня!