Жан Кокто. О котах

ЖАН КОКТО
(1889-1963)
                ИЗ «ДНЕВНИКА НЕИЗВЕСТНОГО» (1953)

О КОТАХ

Не надо удивления. Нужна вера.

Насколько мне известно, история с котами, рассказанная Китсом, никем не записана. Странствуя из уст в уста, она все более меняется. Разных пересказов у нее множество, но дух одинаков всюду. Дух столь неуловимый, что я невольно задаюсь вопросом: а не потому ли именно история эта куда пригодней для подробного, с расстановками, повествования, нежели для пера, которое всегда спешит?
Дело было так. Китс отправился в деревушку Ф. отобедать там у своего приятеля-священника. Пробираясь верхом через лес, Китс сбился с пути. Сумерки тем временем сгущались, и выбраться на дорогу оказалось непросто. Китс решил дождаться рассвета, привязал лошадь к дереву и отправился на поиски какого-нибудь дровосека, который мог бы приютить его у себя в хижине до утра.
Блуждая по чаще и делая зарубки на коре, с тем, чтобы легче потом было вернуться к лошади, которую он боялся оставить надолго, Китс заметил впереди себя свет.
На этот свет он и двинулся. Свет исходил из неких развалин, о существовании которых не упоминал ни один путеводитель. Из руин античного цирка - подобия Колизея, из хаотического нагромождения арок, уступов, разрушенных каменных плит и обвалившихся стен, из проломов, заросших густым кустарником.
Свет, весьма причудливый, перемещался и оживлял мертвое запустение цирка. Китс подошел ближе, скользнул за колонну и стал всматриваться в один из проломов.
Увиденное сковало его страхом и изумлением. Амфитеатр переполняла добрая сотня котов, занимавших места бок о бок, подобно зрителям на корриде в Испании. Коты мяукали и толкались. Внезапно раздался звук фанфар. Коты застыли на своих сидениях, устремив горевшие в темноте зрачки направо, откуда к ним приближалась игра светотени. Мрак разгоняли факелы, которые несли другие коты - пятьдесят котов в сапогах. За ними следовала процессия котов в пышных одеяниях: котов-пажей и котов-герольдов с фанфарами, а также котов, несших знамена и боевые штандарты.
Кортеж медленно шествовал по арене, описывая круг. Затем появились четыре белых кота и четыре черных, со шпагами и в фетровых шляпах, ступавших, как и все прочие участники процессии, на задних лапах. На плечах они несли гроб, украшенный золотой короной. Вслед за гробом шли коты, которые держали перед собой приколотые к подушечкам ордена с алмазами, сверкавшими при огне факелов и в лунном свете. Шествие замыкали барабанщики.
Китс подумал: "Я сплю. Я задремал, сидя в седле, и вот теперь мне снится сон". Но одно дело - сон, другое - явь. Это не было сном, и он понимал это. Он заблудился в ночном лесу, он присутствовал при тайном обряде, запретном для человеческого глаза. Китса охватил страх. Как только его присутствие обнаружится, толпа котов ринется на него и разорвет острыми когтями на части. Китс отступил в тень. Герольды трубили, развевались штандарты, гроб медленно продвигался вперед - и все это в глубоком безмолвии, усугубленном горделивыми руладами фанфар.
Совершив по арене круг, кортеж стал удаляться. Фанфары смолкли. Огни погасли. Собрание котов начало покидать скамьи амфитеатра. Многие коты прыгали через тот самый пролом, где затаился Китс. Руины цирка на глазах превратились в простые развалины, и в них обитал теперь только лунный свет.
И вот тогда Китса пронзила мысль - мысль еще более страшная, чем зрелище, свидетелем которого он был. Ему не поверят. Он никогда не решится поведать эту историю. Ее примут за очередной поэтический вымысел. Но ведь Китс-то знал, и еще как знал: поэты никогда ничего не выдумывают! Они только свидетельствуют об увиденном. Китс знал и то, что, по общему убеждению, поэты - просто-напросто фантазеры. И тут Китса захлестнула волна подлинного отчаяния. Ведь эта тайна так и останется его собственностью. Никогда ему от нее не избавиться, никогда не поделиться с ближними... Наедине с тайной сойдет он в могилу.
Понемногу Китс опомнился и поспешил к лошади, желая выбраться из леса во что бы то ни стало, - и поскорее. Незаметно он очутился у домика священника, где его уже не ждали.
Священник слыл человеком весьма образованным. Китс питал к нему уважение и считал достойным ценителем своих стихов. Он коротко описал происшествие, ни словом не обмолвившись о кошачьем церемониале. Поднятому с постели священнику пришлось самому накрыть стол, так как слуга уже спал. Китс ужинал молча. Священник, заметив его растерянность,  осведомился у гостя, не болен ли он. Китс ответил, что совершенно здоров, но признался: ему и в самом деле не по себе, однако причину тревоги открыть не может. Священник, ласково подбадривая его, убеждал не таиться. Китс долго отнекивался и всячески отпирался, но, в конце концов, священнику удалось настоять на своем. Поэт сознался, что от рассказа его удерживает только боязнь навлечь на себя подозрение во лжи. Священник обещал поверить каждому слову. Китсу и этого казалось мало. Он умолял священника поклясться на Библии. Тот, разумеется, не мог этого сделать, но заверил Китса, что данное им дружеское обещание равносильно клятве на Библии. "Я весь внимание", - произнес он и откинулся на спинку кресла, выпустив из трубки облако дыма.
Китс начал было говорить, но вдруг запнулся: страх овладел им с прежней силой. Заинтригованному священнику пришлось выждать, пока Китс, собравшись с духом, не заговорит опять.
Китс закрыл глаза и начал рассказывать. Священник слушал его, сидя в углу в тени. За открытым окном сияли звезды. В очаге тихонько потрескивали поленья. У камелька дремал кот. Китс описывал руины и диковинных зрителей диковинного спектакля. Время от времени он приоткрывал глаза и поглядывал на священника, который, сомкнув веки, мирно покуривал трубку.
То, что случилось далее, походило на вспышку молнии, сверкнувшей так внезапно, что ни тот, ни другой не успели прийти в себя.
Китс говорил о процессии, о факелах, о фанфарах, о знаменах и барабанах. Он подробно описывал костюмы, фетровые шляпы и сапоги. "Четыре белых кота, - продолжал он, - и четыре черных несли гроб на плечах. Гроб был украшен золотой короной".
Едва он произнес эти слова, как кот, дремавший у очага, подскочил на месте, выгнулся дугой и, взъерошив шерсть, прокричал человеческим голосом: "Так, значит, теперь кошачий король - я!" - и прыгнул в окно.

                Перевод с французского Сергея Сухарева

                - В кн.: Искусство и художник в зарубежной новелле
                ХХ-го века: Сборник. СПб.: Изд-во СпбГУ, 1992. С.30-32.