Глава 8. Пророчества в колодце

Часть 1. 1027 год и южные границы Руси – жизнь, быт и опасности.


  Небо было полностью синее – такое синее, что даже глазам неприятно было смотреть на этот простор, распростёртый над головою в шлеме. Нередко так бывает в августе – ни единого облачка, и синева, синева, точно в центре которой висело ослепительное солнце; лучи его сегодня были такими жаркими, какими были и по обыкновению летом. Шлем раскалялся от них, как глиняный горшок в печи. Пот обильно стекал по лицу – сейчас бы окунуть голову прямо в холодную речку, остудить её и посидеть в тени деревьев немного! Но нельзя – только ведь выехал из деревни, нужно сначала совершить обычный обход территорий, внимательно осмотреть всё – мало ли какая сволочь затаилась неподалёку?
  Нагрело солнышко воздух-то, и казался он тяжёлым, вязким; витавший в нём степные запах смешивался с пылью, что вылетала из-под копыт коня, уверенно – недавно совсем выехал – скакавшего вперёд. Хорошо, что хоть скачет, и в лицо бросается свежий воздух, а то вообще бы долго не простоял. Взгляд привычно скользил по золотому морю травы, что колыхалось ветром: волны проплывали влево и впёред, до самого небесного окоёма. А справа море переходило в лес – он широкой тёмно-зелёной полосой выделялся между полем и небом. Там прохладно, в лесу-то: тень старых деревьев оберегает от солнечной жары, раскалившей конную дорогу. На ней уж за многие года вытоптали траву, и теперь лишь осталась серая земля; с земли этой мёртвой облаками поднималась пыль, когда здесь пробегал конь. А ведь утром, наверное, этой пыли и не было – роса бы смочила дорогу, а солнце ещё не успело разогреть её. Хорошо было бы утром здесь пройтись, по этим просторам! Солнце только ещё выходит, а ты уже сторожишь поле, бойко скачешь на коне, вглядываясь вперёд, туда где далеко, и небо сходится с землёю!..
  Нет, глупости это всё; поле приходилось осматривать либо в самый разгар дня, когда голова медленно варится так под шлемом, либо ночью, когда из-за сонливости враги и померещиться могли. А может, и вообще проспишь их появление… Вот так ведь оно – всегда смотришь на этих пограничников, мол, они здесь отслеживают врагов, спасают народ от северян да огульных радимичей... А на самом-то деле – вот так каждый день и скачи, следи за степью. Но всё равно – обычно это и не нужно, а вот когда нападут враги на деревню, тогда и окажется, что пограничники смотрели не туда, куда нужно… Как это было несколько месяцев назад, во время набега северян: враги заявились ночью, проскочили сквозь поле, где в это время подобало быть большому отряду пограничников, и вошли в деревню – а большинство, ни о чём не ведая, спало спокойным сном. Стражники, охранявшие в это время ворота и стены деревянной крепости, не смогли остановить врагов, выскакивавших внезапно из темноты. Едва отбили вражью гадину – и разбиты стены, что прочным кольцом окружали деревню, пожар спалил чуть ли не половину изб, много, много убили детей, женщин, стариков. Ужас на лицах, страх, крики не смолкали всю ночь, на земле – пролитая кровь русаков и северян… И пограничники – пьяные, беспробудно спящие в лесу вместе с кучкой блудных девок. В своём праздновании они разбавили брагой думы о собратьях. И вместо того, чтобы сложить свои головы в суровом бою в степи, защищая деревню от врагов, пограничники оказались растерзанными толпой жителей, которые были вне себя от горя. Одни были ранены, другие, покрытые кровью своих и чужих, пылали ещё яростью, а остальные просто хотели отомстить тем, кто не остановил убийц… Трупы этих пограничников гниют в лесу вместе с трупами распутниц, деревня понемногу отстраивается (стены уж восстановлены – не такие прочные, как раньше, но тоже надёжные), те, у кого во время нападения сгорели избы, построили себе полуземлянки, а жизнь продолжала идти своим чередом. В поселении все занимались своими делами – грохотали изо всех сил кузнецы, выковывавшие шлемы для воинов, мирные мужчины и женщины начинали весело собирать с полей урожай, дети бегали по улице и смеялись, играя в свои игры, для них уже не осталось прошлого горя. Бабки молились Богу в церкви, стукаясь лбом о пол и не особенно понимая, ради чего всё это делают – обычай… Старички тихонько прогуливались между домов, для них-то кончились все дела. За скотиной только если последить, или на гуслях поиграть, если кто из них умеет. Воины сторожили поселение, наблюдая за окрестностями со сторожевых башен. Пограничники дневной смены сменили тех, кто следил за степью ночью…
   Вот и он вместе со своими товарищами вышел недавно из деревни, чтобы весь оставшийся день до захода солнца внимательно следить за степью и суметь предупредить деревню, коли обнаружатся враги. Прошло уже несколько месяцев со дня того зловещего нападения северян, и теперь траурное настроение поселян развеялось – скорбь не могла быть вечной. Всё-таки здесь, на границе, это был не в редкость – в прошлые годы было совершено несколько набегов со стороны врагов: любили сюда заходить радимичи. Некоторых из тех разов были ещё хуже, так что деревня, простившись с погибшими, быстро вернулась к своей прежней жизни. К счастью, в этот раз великий князь не забыл о границах своего государства – вскоре после набега северян он прислал в деревню подкрепление в виде нескольких сотен воинов-молодцев, которые заняли место погибших и освободили от этой обязанности более зрелых мужчин, занявшихся стройкой. И поэтому в сей день молодой пограничник следил за степью вместе с сотнею товарищей, которые уже разбежались кто куда, в разные стороны, да и пропали из виду. Он ещё раз оглянулся на холм, на котором стояла деревня. Отсюда нельзя было увидеть, что скрывалось за высокой деревянной оградой, неровной полосой окольцевавшей широкую вершину холма, – виднелись лишь деревянный купол и такой же крест, на фоне солнца казавшиеся чёрными и немного расплывчатыми. Пограничник моргнул слезящимися глазами, и повернулся обратно к степи. Не хотелось ему скакать здесь, отдыхать хотелось, но сторожить-то надо поле… Не дай Бог здесь снова пройти какой-нибудь сволочи…
   Воин пришпорил коня и помчался быстрее. Становилось жарко и ногам (хотя на них и были всего лишь серые порты), и туловищу, покрытому кольчугой с выпячивающей из-под ней грубой белой рубахой. Нет, надо бы освежить себя прохладной водичкой из реки, ещё осмотреть степь до берёзовой рощи, что виднелась впереди и шла вниз к лесу, и потом спуститься вниз. Ненадолго – лишь бы жажду утолить, а потом опять начать дозор. За это малое время едва ли что-то произойдёт…


Часть 2. Колодец и странное свечение.


  М;лодец повернул коня направо и быстро поскакал вниз в тени берёзовой рощи. Лес, доселе казавшийся просто широкой полоской от неба до степи, теперь становился всё больше и больше – стволы деревьев стали внушительными, и, чтобы посмотреть на их макушки, нужно было задирать голову. В тот миг, когда тополя заслонили весь обзор перед глазами, закрыв собою небо, воин резко потянул на себя узду, остановив коня, а затем быстро спрыгнул с лошади и привязал сбрую к ближайшему дереву. Конь фыркнул, наклонил голову над влажной травой и принялся неспешно жевать её. Стражник быстрым ходом спустился по сырому берегу к речке, с наслаждением вдыхая прохладный воздух. По сравнению со степью лес казался полным жизни – вокруг постоянно раздавились щелчки, шорох, чириканье птиц и зверей, здесь обитавших. А в открытом поле мало какой было жизни – мошки вокруг пролетали, изредка проскальзывали в траве мыши или ящерки, и тишина, неприятная тишина вокруг. Чем пыль глотать и под солнцем печься, уж лучше, наверное, в лесу поживать. Там за деревьями, как за стеной, да и враги туда не полезут… А в тени еле слышно журчит речка, она подходит к самой деревне, вплотную почти – без неё и жизни тут нет. Приятно было опускать в прохладную влагу горячие ладони, ополаскивать лицо, окунать голову в реку и снимать с себя жар и пот. А, хорошо! Встряхнул головой, разбрызгав по сторонам капли, и встал на ноги. Надо бы ещё хлебнуть холодной пресной водицы из колодца. Пограничник пошёл вдоль берега реки в тёмно-зелёной тени деревьев, не пропускавших солнечных лучей, направляясь к старой сторожевой башне, что построена была давно уже, с полвека назад. Тогда воина-м;лодца на свете белом не было, как и многих других его товарищей по мечу, крещённых и обученных грамоте в Киеве, и переведённых сюда, на границу, по достижении зрелости. В поселении также немало было и тех пограничников, что приехали сюда со своими семьями из столицы. Некоторые из них выучили азбуку Кирилла и Мефодия, почти все были крещённые, и слово веры православной посему глаголалось в церквах и в молитвах. Несколько лет ушло на борьбу с язычеством – сожжены все идолы и божки, и памяти о них в поселении не осталось. Высоко поднялись красные языки костров, унося в небо, на суд Божий, всю ересь, всё бесовское, все лжеучения – прочь от земли, прочь от людей русских, прочь от поселения их небольшого, но верного родине и Господу…
  …Башня уютно располагалась в лесу, так что со стороны степи увидеть её было невозможно. Несмотря на свои не слишком маленькие размеры – восемь саженей, – из-за высоких тополей, плотной стеной растущих вдоль берега, башню вообще нельзя было разглядеть среди этих густых зелёных макушек. Но как по осени листья опадали, можно было увидеть сквозь переплетения голых ветвей это старое деревянное строение. Когда было решено построить эту башню недалеко от реки и леса, тополей и в помине не было – пограничники тщательно следили за тем, чтобы земля вокруг строения не зарастала ничем и удобной была для выпаса коней. Однако после пяти лет службы необходимость в башне пропала – на это место приехало много воинов со своими семьями, построивших укреплённую деревню и следящих за степью сразу же во время объезда. Там уж потом и тополи проросли, но башня мало-помалу использовалась, ибо в ней отдыхали после ночного обхода пограничники, которым предстояло вновь выехать в поле после захода солнца.
  Рядом с этой же серой башней располагался под квадратной крышей, опиравшейся на два деревянных столба, небольшой колодец, он питался от протекающего где-то под землёй родника. Неглубокая яма в земле, выложенная ранее белокаменными, а ныне посеревшими от влаги стенками, держала внутри питьевую воду, за которой шагали по утрам бабы с коромыслами на плечах. Однако сейчас колодец изменился как-то, что-то в нём появилось другое. Воин сначала недоумённо остановился, внимательно разглядывая источник воды, а потом подбежал к нему торопливо, в миг пройдя несколько саженей.
  Теперь молодец стоял возле колодца. Изумлённый, он наблюдал за играющими на серых шершавых стенках золотыми яркими бликами, то гаснущими, то вспыхивающими вновь. Они были похожи на те блики, что отражались водной гладью от солнышка. Но ведь под плотной деревянной крышей, в тени деревьев тем паче солнце не может светить на воду! Истинно, коли ещё учесть, что эти блики испускало загадочное золотое свечение в глубине воды, которое, как и блики, периодично затухало и возникало вновь. Стражник ни разу подобного не видел, а потому боялся этого. Свечение было ярче бликов, и, ежели подумать, в свою очередь испускалось каким-то предметом, лежащим на дне колодца. Дно-то у него неглубокое… Пограничник осторожно просунул голову под крышу колодца, бросил взор на воду в колодце, когда свечение снова померкло, но затем воин испуганно высунул голову, когда вспыхнувший свет ослепил глаза. Молодец чиркнул головой о крышу, но эта боль в голове не погасила в нём страха и удивления. Стражник огляделся по сторонам слезящимися глаза – и не увидел никого вокруг. Может, кто и подсказал бы, что здесь да как? А не бесы ли уж в голову прокрались? Ух вы, черти!
  – Огради мя, Господи, силою Честнаго и Животворящаго Твоего Креста, и сохрани мя от всякого зла! – прошептал пограничник, крестясь двумя пальцами.
  Свечение и не думало исчезать – вспыхивает и знай себе исчезает. Стало быть, не придумал его себе воин. Насмешка ещё бесовская! Да что же это такое? Колодцу этому больше, чем сторожевой башне – и сроду был обычным и не проказничал так. В деревне, по крайней мере, об этом никогда не говаривали. Надо бы спросить у дьякона – преклонный возраст его и всеобщее доверие к нему жителей деревни весомы, чтобы прямо сейчас побежать обратно в деревню. Хотя нет – разве не дьякон ли вместе с бабками молился Богу в сей момент в церкви и читал тропарь Успению Пресвятой Богородицы? Прервать церковную службу? Нет, ни в коем разе! Тогда у кого же спросить можно про свечение?
  Пограничник рванул с места и бросился к башне, взбежал по сырым каменным ступеням и остановился перед ивовой дверью. Потрескалась она, постарела за годы прошедшие, и стала не такой прочной, но оставалась надёжной – как и стены, из ивы же сделанные.
  – Батюшка! – закричал молодец, несколько раз громко ударив кулаками в дверь. – Диво здесь, диво! Не обессудь, ежели разбудил тебя, но диво странное я увидел! И ты бы взглянул, батюшка! В колодезе оно, у башенки рядом! Сроду такого не видывал!
  Ох, не рад, наверное, был сейчас отец дрёму прерывать и выйти из башни! Зашаркали шаги его за дверью, спросонья ругался он на сына – и слава Богу, что он один проснулся: эх и досталось бы молодцу от других разбуженных стражников! Дверь хрипло распахнулась. Стоявший на крыльце мужчина сорока пяти лет был одет в грубую белую рубаху, рукава и подол которой были чуть покрывали красные узоры, серого цвета порты, запыленные после полевого дозора, и сапоги, старые и помятые. Не был он великовозрастен, но пересекли морщины лицо, изрезали его так, что похоже стало оно на старческое. Густая светло-рыжая борода покрыла собою подбородок и щёки; под носом были усы. Русые волосы поседели и опали, устало торчали в разные стороны. Человека звали Мефодий.
  Мефодий бросил хмурый взор на сына, уж открыл рот, чтобы отругать его, но, взглянув через плечо молодца на колодец и увидев там свечение, быстро понял, что сделать ему сейчас надобно. Мужчина быстро спустился по ступеням и торопливым шагом подошёл к колодцу, просунув голову под крышу. Сын его шагал следом.
  – Когда увидел, Сергий? – взволнованно спросил Мефодий, разглядывая свечение в воде.
  – В сей же час, отец – едва прискакал сюда попить воды, так и увидел я диво, – ответил Сергий, недоумевающий: как это так отец умудряется смотреть на свет этот ослепляющий и не морщиться, не жмуриться?
  – Показывал ли ты сие другим? Звал ли ещё сюда кого?
  – Нет, сию минуту тебя будил. Сначала хотел я дьякону сказать, да молится он в церкви в честь праздника великого, и незачем его беспокоить.
  – Незачем… – негромко повторил отец, после высунул голову из-под крыши и с блеском во взоре глянул на сына своего. Мефодий поражён был золотым дивом боле Сергия. – А не твои ли глаза в час сей поле смотреть должны?
  – Я… я ненамного отошёл, попить всего лишь… к реке прискакал, голову свою в воду окунул… и далее сюда, к колодезю…
  – Не тревожься, сын, ибо не даром диво-то эти тебе на глаза попалось! Уж догадываюсь я, догадываюсь, что прячется в колодезе… Великое ты дело сделал!
  Не внемля бормотаниям сбитого с толку сына, Мефодий снова залез под крышу, затем склонился над колодцем, закатал рукава и погрузил руки в воду до плеч – этого вполне хватило бы, чтобы достать до дна. Тогда же Сергий увидал, что золотое свечение вкупе с бликами на стенках исчезли, оставив взамен странный тусклый прямоугольный ореол в толще воды, который, как и свечение ранее, также загорался и гас. Подумал Сергий, что это потухло то, что светило недавно, а сейчас тусклый ореол – от другого предмета, на котором лежит прежний погаснувший. Пограничник в удивлении подскочил к колодцу, бросил взор в толщу воды и спросил у отца: «Что сделал ты, батюшка?».
  Мефодий возбуждённо шарил руками под водой и не сразу ответ дал. Позже повернулся он к сыну с выражением радостного предвкушения на лице своём: знал он, что лежало в колодце, и давно хотелолось ему достать это!
  – Я нашёл его, и оно не светится потому, – ответил Мефодий. – Сияло оно, чтобы ты увидел. Теперь я нашёл его, и светиться незачем – светится другое, что под ним лежит.
  – Что? Что лежит? – переспросил Сергий. Ему очень не нравилось, как отец относился к диву – как к какому-то чуду прекрасному! Но нету здесь чуда, коли боится его так Сергий. Это ж бесы тут, может, уже и к Мефодию в голову забрались! Сергий тихо прошептал молитву против бесов и перекрестился. Отец, повернувшийся снова к воде, этого не заметил.
  – Тяжёлое оно, не поднять одному. Тяжко, наверное, кузнецу его было выковывать… Помоги мне, сын, поднять его на землю – там и посмотрим, что за диво.


Часть 3. Вера против веры.


  Сергий, творя мысленно все изученные молитвы, со страхом пролез под крышу и сунул руки в воду, опасаясь возможного появления чертей. Как вода достигла плеч, до которых была засучена рубаха, так и ладони молодца уткнулись в какой-то твёрдый рельефный металл, на дне колодца лежащий. Мефодий заметил, что его сын тоже обнаружил это под водой, и объяснил Сергию, как нужно найти границы предмета, чтобы можно было ухватиться за него, да и наверх сразу поднять. Они довольно скоро отыскали, где нужно взяться за металлический прямоугольник (границы его как раз совпадали с ореолом), затем сомкнули пальцы на поперечных гранях, поднатужились хорошенько и оторвали от дна эту вещь. Отец и сын тут же быстро переместили пальцы на нижнюю грань металла, чтобы проще было поднимать, а после достали из воды большую золотую пластину, верхняя сторона которой была покрыта известными Сергию буквами, а также каким-то странными символами, похожими больше на рисунки. Стражник во все глаза смотрел на обнаруженное золото, которое они перетащили на землю; но боле его поражало то, что под поднятой пластиной, по-видимому, лежала ещё одна, которая так же испускала затухающий и вспыхивающий свет и создавала на стенках колодца те же блики.
  Мефодий, напротив, казался счастливым, будто исполнилось давнее, потаённое желание его – глаза в возбуждении искрились, улыбка сияла на губах. Мельком осмотрев рельефные письмена, что покрывали пластину, мужчина отчего-то довольно кивнул и, оставив на земле мокрое золото, нагнулся и вновь залез под крышу, за ещё одной пластиной. Сергий же, сузив глаза, начал было читать надписи на золоте, но отец гневно окрикнул его, и молодец оставил сие занятие и принялся помогать батюшке.
  И так раз, и ещё раз, и ещё один раз. Поднимали они злато из воды. И всякий раз, ежели ладонь отца или сына дотрагивалась до пластин, гасло мерцающее свечение. Как погасала пластина, то обязательно светилась нижняя прямоугольным ореолом вдоль границ несветящегося золота. Когда же ладони Мефодия дотронулись до четвёртого прямоугольника, лежащего в колодце, и он потух, ореол больше не появлялся – стало быть, золота в колодце больше не было. И смотрели они после на добытое золото: Сергий – опасливо и удивлённо, Мефодий – восторженно и счастливо. Было четыре золотых пластины, и все они были вровень одинаковые, но с разными письменами. На первых двух молодец увидел много знакомых букв, на других же пластинах число этих букв уменьшилось раза в два, и складывались они отнюдь не в понятные слова. Сергий нисколько не понимал, что это за золото, откуда оно тут взялось и почему светилось. Честно говоря, узнать это ему хотелось, да вот привитые с младенчества устои поведения говорили ему, что лучше позвать сюда людей, которые-то и должны разобраться, есть ли тут бесовские проделки; случись с тобой что-то из ряда вон выходящее – крестись и беги: дьявол ведь и не на такие вещи способен. Сатана то и дело ищет доверчивых людей, не слушающих старших и не внимающих народной мудрости, проверенной многими годами. А вот Мефодий… молодцу совсем не нравилось, как вёл себя отец. Было дело, и ранее вёл он себя странно, не по-людски, поражал люд своими думами, но служил на границе храбро, вместе со всеми честно защищал деревню от огульных врагов. За то его и уважал Сергий. Но чтобы отец так взволновался при виде этих пластин, чёрт знает откуда взявшихся? А огонь, огонь-то горел в глазах, будто сам не свой Мефодий! Это пугало Сергия.
  – Великое, сын, дело мы с тобой сделали! – произнёс отец, ликуя и веселясь. Он смотрел на сына почти не моргая. – Когда увидел я это диво золотое в колодце, гадал, что это такое. Теперь, как вытащили злато из колодца, понял, что не заблуждался! Воистину злато это – пророчества Олега, великого князя нашего! Слышал ли ты, сын, о князе сем песни хвалебные, что в деревне нашей старики поют?
  – Слышал. – Сказал так Сергий, а сам думал, что слова отца его – не иначе как глупости. Слышал молодец о князе Олеге много разных историй, ещё в Киеве, когда учили его учению Божию, рассказывали о походах на Царьград, о том, как Олега прозвали Вещим и о том, как князь не предугадал свою смерть от своего же коня, но не рассказывали ему о пророчествах. Много было историй интересных, но ни одной о золотых пластинах, что после себя князь оставил на дне колодца!
  – Великий князь он был, Олег! Воистину великий! Помнишь ли, как в Царьграде его ромеи отравить яствами пытались, а Олег сразу и сказал: «Отравить вы меня хотите!»? А даром ли он сии пророчества написал, коли не был Вещим?! Так слушай меня Сергий, слушай и внемли! – с жаром промолвил Мефодий, замечая, с каким неверием глядит на золото его сын. – Много Олег в Царьграде мудрых людей повидал, со многими волхвами разговаривал, а толмачам велел книги святые читать! Неспроста он Вещий! Ведал князь обо всём, всё знал, что есть, и что будет, угадывал! Говорил, что беда великая ждёт Русь, говорил, что страшные, злые дни будут впереди! Погляди, сын, сколько крови мы проливаем на этой земле, сколько у нас врагов! Князь всё рассказал дружине верной, не утаил ничего, и велел сохранить знание своё, ибо время придёт, и знание будет нужно, чтобы побить злого врага, выгнать его с земли нашей!
  Но не понимал Сергий слов отца своего, ибо в этой речи не видел молодец ничего, кроме ереси и крамолы. Казалось сыну, что Мефодий насмехается над пророчествами о Страшном Суде: ждут впереди грешный мир страшные дни, и сказано об этом в Священном Писании, а не на пластинах князя, который всю жизнь свою язычником был!
  – А почему же, батюшка, он всему народу о пророчествах не сказал, ежели и в самом деле пророком был? – спросил Сергий, чувствуя, что подходит к концу терпение его: всё сильнее и сильнее одолевали его страх перед бесами и раздражение к словам отца. – Почему ж сказал он об этом лишь дружине своей?
  – Читай, сын, пророчество на сей пластине! Читай, и поведаешь всё, что хочешь поведать! – сказал Мефодий, присев перед пластиной, самой первой поднятой из колодца. Сергий последовал его примеру.
  Когда же молодой воин дошёл до середины первой пластины, его отец, читавший в своей жизни больше, уже прочитал вторую, и теперь изучал другие две и ждал, когда и сын закончит чтение. Сергий, жизнь свою до службы проведший в Киеве, учился читать у грамотного дьякона в церкви – но читать Священное Писание и Псалтирь приходилось нечасто. Слава Богу, учение хотя бы знание дало о православной вере, да научило меч в руках держать. Молодец, скрепя сердце, читал далее, щуря глаза и двигая взгляд со слова на слово медленно, как старик, старостью согнутый, еле переставлял ноги.

Пророчество первое.
  Грядёт вселенское зло, и да приидет в мир со смертью и скорбьми великими, с умерщвлением живота, с огнём страшным, с дымом чёрным, небо застилающим; сущий ныне, не будет боле мир. Со смерчом диаволим пройдёт зло вселенское, и не остановится пред людом, но попрёт его – слабого и сильного, праведного и грешного, младого и старого, праздного и трудящегося, богатого и бедного, мудрого и неразумного, больного и здорового. Ибо будет зло – и не прогонит его человече, еже изречёт Диавол: «Се ушло время людское, но пора настала исхода!».
  Во двух царствах сущ единый мир, во земле Восхода и земле Захода; две – но единая твердь, единый люд! Многими грехами каждый повинен, страшными грехами полно житие их: глух разум, слепа душа, и от добра отвернулись в малодушии своём. Но быть должно пределу сему – придти злу вселенскому, и не миновать его!
  Ведают царь земли Восхода и царь земли Захода, доколе тако жить народам своим. Ежели дана им власть мирская – на борьбу со многохитростным бесом наставят людей царств своих. Духом тверды, разумом светлы, душою девственны – се достойные пастыри людских стад! Во братолюбном и добродеятельном жительстве быть вам, два царства великих мира единого! И воистину так, ибо прогоняют Диавола – во крепости вместе скрываются от зла вселенского: будет мир новый и хороший!

Пророчество второе.
  Близко вселенское зло, и Диавол не страшится человека; искусителен он, и в житии людском сущ грех. Плодится грех, и прячет в мире плод, яки гады скрывают во земной утробе порождения свои. Человече слаб пред соблазном – и страждет люд от своих же страстей: во слёзах и зле живот сотворён. Быть времени, егда падут цари земли Восхода и Захода, и быть девяти десяткам лет искупительных. Искупительных, тяжких, но спасительных: не царям будет дано помогать народам своим, но трём поколениям – три с каждого поколения. Во бремени долга, во единой борьбе, во своём веровании несокрушимом пойдут они на битву со злом вселенским, ибо дано отвратить им его от народов и мира своего.
  Первому поколению – ведать о борьбе со вселенским злом, да взрастить младенцев, для борьбы сей готовых, да на дорогу поставить новое поколение, в битве честно сражающееся.
  Второму поколению – во смирении и терпении зреть, духом крепким выйти на борьбу и, не сломившись пред тяжким испытанием…

  Остановил Сергий чтение, преисполняясь гневом и боря в душе робость: знал молодец, что дьяволом были писаны эти слова, и бесы сейчас и у Мефодия в голове был. Воин выпрямился во весь рост и взглянул на онемевшего отца, в глазах которого стояли слёзы.
  – Оставь это, отец, – решительно сказал Сергий. – Злато сие – бесовское творение, и в голове твоей сейчас черти сидят. Ступай со мной в деревню – дьякон поможет тебе.
  – Нет! – на лице Мефодия промелькнул испуг. – Не нужно сие творить! Князю, князю великому их надо показать, дабы он наш народ научил со злом вселенским бороться!
  – Это ложь, отец! Внемли! Ложны сии слова! – горячо молвил Сергий. – Нельзя веровать в ересь, которою бес в заблуждение нас вводит! О чём в церквах молвят?!..
  – Сергий, это истина! Сие злато – пророчества Вещего Олега, великого князя нашего! Своё он знание он нам оставил, чтобы остановить беду, которая в Русь идёт!
  – Словам сиим никто не поверит! Кто сказал, что сие – истина?!
  – Олег велел злато сотворить и слова свои на них написать! А поведал о злате он дружине лишь одной, да и той сказал молчать, доколе пророчества сами людям не явятся! Дружина по сыновьям своим сие повелевание передавала – так и я о злате поведал от отца!
  – Но никто боле об этом не ведает! – яростно молвил молодой воин. – Ибо на злате писана ересь! Истина только в Священном Писании! Почему ты так просто веруешь в ересь?
  – ЭТО НЕ ПРОСТО!!! – закричал Мефодий: в своём переживании он затрясся дрожью, мелкой вначале, и ставшей большой после. – Неужели ты не видишь, какая истина в сиих словах? Неужели не понимаешь, как грешен наш род? Неужели хочешь убивать врагов в бою или свою голову сложить хочешь? Неужели ты не хочешь зло от мира отвратить?
  Мефодий замолчал и тяжело задышал; из глаз его текли слёзы. Сергий понял, что бесы далеко забрались в голову отца и теперь придётся насилу тащить его в деревню, сказать всем о бесовском злате и помочь Мефодию прийти в себя. Быстро перекрестившись и попросив благословения у Господа, Сергий вынул меч из ножен, висевших у него на поясе:
  – Идём со мной, отец.
  – Сергий!
  Молодец резко обернулся и увидел человек пять товарищей-пограничников, пробирающихся к нему сквозь высокую траву. Заметили, должно быть, что в поле не хватает одного воина, и пустились на его поиски, потом коня увидели, привязанного к тополю, а после прибежали в лес. Пограничники держали в руках обнажённые мечи и с испугом смотрели за плечи Сергия – на Мефодия, что стоял позади сына.
  Воин повернул голову к своему отцу и с ужасом глянул на меч в руках батюшки, невесть откуда взявшийся. Мефодий, страшно вскрикнув, обрушил клинок на сына; Сергий по наитию выбросил вперёд свой меч и отразил удар, но случайно поскользнулся на сырой земле и упал прямо на отца. Мефодий уже замахнулся, готовый отрубить сын голову, но тот, падая, ударил в грудь бывалого стражника, выронившего из руки меч свой. Оба повалились на землю. В следующий миг звякнул меч, упавший на пластину, а после золотая, съедающая глаза вспышка поглотила собою всё.

***

  …Происшествие с золотыми пластинами, много раз пересказанное Сергием и пограничниками, подняло в деревне небывалый шум и волнение. Товарищи видели, как Сергий упал с отцом вместе на злато, после чего и полыхнула та ослепительная вспышка. Очнулись воины вместе Сергием, всё возле башни: ни злата, ни Мефодия уже не было. Поднялись молодые воины на ноги, да и сразу ж оседлали коней. Явились в деревню, напуганные и молитвы творящие. Вскоре и деревня обо всём узнала: все вместе с дьяконом порешили, что Мефодий дьяволом был одержан, причём давно уже – ведь бесы не желали оставить мужика даже после усиленных молитв Сергия. Долго не желали успокаиваться – Мефодий, простой вояка, ну, хоть и бывал странным, не походил на одержимого. А вот и оказался… Хотели было помощи у киевской церкви попросить, да как-то не дошло до этого дело. Зато долго потом сами молили Бога о прощении, просили Его оградить деревню от бесовской силы, а потом и вовсе место, где находился колодец и башней, признали проклятым. После родные Сергия смирились с исчезновением Мефодия, дьякон сказал, что Бог не позволит больше подобному случиться здесь – на этом и успокоились. Потихоньку, правда, принялось старшее поколение иногда слухи пускать, после в байки переходящие,  о том, что Мефодий, мол, был колдуном, а злато он сам сотворил и сам же написал на нём свои злые пророчества. Ивовая дверь, в которую постучался Сергий, отца вызывая, стала дверью, которую нельзя открывать – ибо проклятие выйдет на свет. Вода в колодце, которая раньше поила всю деревню, стала именоваться «золотой, проклятой» водой. А меч, невесть откуда у Мефодия появился, назвали страшным мечом: как звякнул он о злато, так и вспыхнула эта злая вспышка, из-за которой-то колдун и смог убежать.
  О содержании пророчеств никто ничего не знал…