Стрекоза на зрачке-6

Стрекоза на зрачке

Из цикла «Волжское ретро-1980»

Повесть


Глава 6. Амурные петли


1.
Дом Миры располагался на окраине этого «то ли деревеньки, то ли городка».
Шли нарочито долго. И нетрудно было догадаться, что проводы растягивались не односторонне.
На всем пути до ворот турбазы «Ландыш» соблюдалось мистическое беззвучие, с коим робко диссонировал наш лепет:
- Интересный у тебя друг. Я сперва думала: так себе - безвредный балабол.
- Что ты?! Колонизатор. Пивом не пои, дай кого-нибудь подчинить. Что, кстати, тоже чревато...
- А, по-моему, в большой мир нужно входить с большими заявками.
- Это как?
- Входить с заявкой Гаршина, а уходить с эпилогом Томаса Мора. - Задумчиво прошептала Мира.
Господи, какая умная! - струхнул Андрей, но вслух включил громкость:
- Под запись, если можно?
- Диктую. "Прошу дать мне немедленно рюмку водки и хвост селедки". - С порога затребовал Гаршин, впервые посетив Толстого… Льва. А Томас Мор, взойдя на эшафот, с улыбкой заметил палачу: "Любезнейший, а ведь погода нынче не дурна. Не правда ли?" Не дурно, не правда ли?
А что еще скажешь, если рожден Мором?!
- Дурно. Мор есть Мор. Мне в этой притче милее старт. От Гаршина… Всеволода. - Сознался Андрей, успокоившись: "Ну, это, по-моему, я где-то читал». - На финал я бы предпочел другого англичанина, почти современника Мора… Томаса. На смертном одре он мило улыбнулся и радостно прошептал: «Опыт удался». Бэкон. Френсис.

- Прости, вот этот вот ответ - типичное подражание Роману.
- Для такого утверждения нужны аргументы, и солидные. А стаж нашего знакомства, если вдуматься, жидок и тощ. И, вообще мне непонятно, зачем ты выбрала не Рому, раз уж он такой интересный?
- А о чем бы я стала с ним говорить? О тебе? – Она забавно глянула из-под очков. - Мне гораздо приятней с тобой, пусть и о нем.
- Знаешь, когда малость во хмелю, всегда очень восприимчив и сильно нежен. И готов уже влюбиться. Особенно, после таких слов.
- Не ты один. Но давай сегодня помолчим.
- Зачем? Вот именно сегодня, пока чуток пьяные, и надо говорить обо всем. Пока хорошо говорится и говорится о хорошем.
- А утро все расставит на свои места. - Сказывала Мира.
- Вот как раз поэтому и следует мести прекрасную чушь, которая чушью покажется только утром.
- Не надо.
- Нет, надо, - настаивал: Андреи. - Надо. Для проверки глубин, высот и звуков.
…Как пролетело полночи, не уследил не только он...

Роман бодрствовал.
- Никак бессонница? – диву дался Андрей.
- Как и у тебя.
- Что до меня, я с нею собираюсь активно бороться.
- А я как придется. Кстати, тебе не встретилась Рита?
- Кто? Она была здесь? Эта недотрога?
- С еще одной приставкой "не"... Поздравь меня с бульварным романом в гостиничном номере...
- Санитарной палате. - Поправил Андрей. - Вот не думал...
- И я. Это-то и хорошо. Знай заранее, стал бы я так джентльменствовать, пиво беспошлинно транжирить. Как же! Слава богу, у Риты истек срок лечения!
Во, словечки!
- Тебе не позавидуешь.
- Это почему?
- Если она до конца курса не подыскала себе постоянного…, а оно так, раз шляется по танцплощадкам, я не удивлюсь, если в один хороший момент наш санаторий посадят на карантин имени старой и доброй девушки Венеры, - слово «доброй» Жерлов наделил слащавинкой.
Он был зол. На удачливость соседа? Или на Миру. За что? За то, что у нее такая подруга. Впрочем, кто сказал, что они подруги? Дивились две дивчины на танцплощадке, к ним привязалась пара парней…
- Ты явно преувеличиваешь мою безразборность...
"Почему же только твою?" - усмехнулся про себя Андрей.
- Гуд бай... - сонно бормотнул Севцов.      
Ага, чуть что - ушки под подушку.
- Спокойных сновидений.
- Об этом позаботились другие. Гашу свет…
Андрей уже спал.
Сон сломил магически. И так крепко, что память не запечатлела  ни будоражащих, ни самых спокойных снов. Беспрецедентно!

Часы умчались скоростным аллюром. И не сразу разобрался, кто это требовательно трясет твое плечо. Догадался интуитивно, не вздымая чугунных лепестков. Первую порцию солнечных лучей потрудился принять уже сидя на кровати.
Сегодня у него был минимум процедур. И он, конечно же, не сильно расстроился.
Утро выдалось дождливое и холодное.
Взбрело, наверное, со скуки, завернуть в бассейн.
Гидро-моцион принимало, в большинстве, пожилое поколение. И в абсолютном большинстве - прекрасный… или, лучше тут сказать, слабый пол.
Лишь три седо-лысых старичка уныло скоблили плечи и грудь, трусовато опускаясь по шею, болотисто побулькивая и кнуровато отдуваясь. Похоже, все трое забрели сюда из любопытства.
Андрей, тоже из любопытства, саженцами пересек бассейн пяток раз. Туда-обратно. Из любопытства же поглядывая по сторонам, откопал в далеком уголке красивую дамочку. При пятом проплыве с усиленным прищуром близоруких глаз оказавшуюся… роминой соседкой по столовой. И она, ясен пень, жеманничала с амурным экстремистом в неизменных очках.
 
Жалко нет Ромы. Его ущемленное самолюбие могло бы малость поликовать: телесные пропорции красавицы сильно уступали портретным. А уж чичисбей был просто безобразен. «Сентиментальный скорпион в паре с томной пандой», - гуманно охарактеризовал их из уголка Андрей. И в ту же секунду поддался единодушному вектору всех женских взоров: в бассейн императорским галлионом вплывал загорелый великан. В  соразмерной мощи тренированного тела бесспорный конкурент поликлетовского Дорифора.
Андрей не сразу узнал отца: странная виляющая походка, сгорбленные плечи, потухший взор. Но при всем при том, в плавках он еще мог будоражить женскую половину. Весьма недвусмысленная реакция купальщиц лишь  подтвердила это.
В своей ипохондрии седой атлет был трогательно благороден, во всяком случае, с виду. Обкомовская «шишка» из отдела культуры нерешительно взялась за поручень и рассеянно скользнула ногами по лесенке. А мог бы совершить показательный прыжок античного полубога. Раз окунувшись, отец поспешил обратно. Все вопреки всегдашности.
Вот он усаживается на скамеечке и, не замечая обожающих пожаров, вгоняет волевой подбородок в пластилиново податливые ладошки.
Андрей хотел не "рассекречиваться". Но от понурой фигуры родителя сквозило чем-то непривычно жалким, беспомощным. Ему стало больно.
Сын тихо присел рядом. Отец бесстрастно сдвинул зрачки. Искринка удивления, заронившаяся было в карих глазах, немедленно потухла. Фаддей Серафимович Жерлов как будто разучился удивляться, он был подавлен и разломлен. И Андрей догадывался - чем. Вернее, кем. Только это казалось малореальным. Судя по долгому опыту, любовные страсти не оставляли на дамском удачнике даже мелких царапин. Ну, разве что по касательной. А тут такая острота переживаний!

- Андрюша…ты? Тоже здесь?
Сыну захотелось съязвить. Допустим, насчет Аю-Дага, но в приливе сострадания вымолвилось не то:
- Ты не болен?
- Я? Нет, что ты? Я в норме, как никогда! Посмотри на мои мышцы. - Фаддей Жерлов предпринял попытку ободряюще улыбнуться. Вышло нечто вымученное и до крайности жалкое.
- Надо же! Мы почти соседи, - продолжил Жерлов-старший. – Впервые за двадцать лет,
- Я подозреваю, мы не почти, мы в прямом смысле, соседи. Ты, как я теперь понимаю, из одиннадцатой?
Ответное «Да» прозвучало тускло и безжизненно.
- Вот видишь. А я из 12-й.
- Да? Так ты меня уже видел? Знал, где, и не подошел? - его брови обиженно скрючились. Типичный «обкомовский дитятко». Мы знаем все инструкции, очень любим рулить, еще больше любим, когда нас любят, но ни черта не можем за рамками инструкции и загибаемся, как изнеженный кот, после первого же щелчка по носу.
- Нет. Но мне почему-то так подумалось, - поспешно сказал Андрей, решив, что сейчас не стоит афишировать источник своей догадливости, точнее осведомленности.
- А что мы торчим тут среди старых неврастеников и астеников? - коряво пошутил Жерлов-старший. – По нам давно буфет тоскует…

2.
Само собой, санаторский буфет для пары страждущих меланхоликов был мелковат.
И уже спустя полчаса они ангажировали столик в единственном городском ресторане «Столица». Было 12 дня.  Заказывать спиртное не полагалось, даже если вы в отпуске. Отдельное спасибо Михаилу Сергеичу…
В иные дни отец, как пить дать, взял бы инициативу на себя...
Но сегодня переговорами занялся сын. Им доставили по сто пятьдесят граммов коньяка «пять звездочек». Который был, собственно, ни к чему. Но для партийного чиновника служил и признаком приобщения к власти, и стимулом личной функциональности, и способом туда-сюда именитого рюмочничанья.

...Фаддей Серафимович и мерзавчика не выпускал из левой, и не пригублял...
- Ты надолго здесь, сынок?
- Какая разница?
- Тоже верно. - Жерлов-отец опустил голову. Жерлов-сын тронул его рюмку своею и отпил.
- Ты, наверное, думаешь... А ничего не думай, сынок. - Фаддей бесцветно улыбнулся.
- А я и не думаю. Скажи, тебе помощь нужна?
- Что ты? Гуляй в свое удовольствие и не бери чужих трудностей. Это самое главное... Я чуток не в форме? Да? Тоже не в голову бери. Ничего не произошло, всего-то прогнившая табуретка на колесиках сломалась. – (Понятно: о «Форде»). - И вся печаль. Видишь, какой я ничтожный обыватель. Хуже, чем у Горького.
Андрей знал, что дело не в автомобиле, но не мешал изливаться.
- И еще, у меня выявилась агорафобия. Я не знаю, кстати, сам, что это за дрянь. Похоже – людебоязнь, страх больших просторов и прямоходящих групп. Потому и умотал из города… сюда вот.
- A y меня открылась монстротяга, она же чудо-юдо-филия. Убежал к уродам и калекам.
- Ну, относительно тутошних калек еще можно поспорить. А вот монстры... - отец задумчиво впаял зрачки в рюмку. - Они всюду, и красота не спасет мир. Уроды… они ревнивы. Красота - их антипод... Не обращай внимания, я шпарю чушь. Я - линготипист чужих извращений. Все прекрасно. Как и нынешняя погода.

- Короче, у нас депрессанс.
- Никогда сему не предавался. И тебе не советую. Оттого я такой! Сравни меня с моими сверстниками. - Он неопределенно махнул рукой на выход. Старик пытался устояться в плену сопрелых иллюзий о личной  исключительности. И, пожалуй, это у него получалось довольно убедительно. До поры. - Ты заметь, как на меня дамочки сверкают?
- Еще бы! В бассейне ты бы потушил и шаровую молнию, - польстил Андрей.
- Не только старушки, милый мой. – Впаянные в рюмку янтари влажно заблестели. - Эх. Я всегда был баловнем успеха. Цик-цик. – он прочищающее поцикал и сплюнул лимонное ядрышко. - Я счастливо прожил. Да-с. Чего и тебе желаю?
- Мне? – Андрей оторвался от пригубленного прибора.
- Конечно, тебе. Не всем же, - отец говорил так, словно изрядно подпил. – На всех счастья не хватит. Прости за прописные... нотации. - Он отодвинул свой коньяк. Янтари сразу померкли и затвердели, как прошлогодний клейстер.
- Вся твоя жизнь - сплошная симфония любви. - Отметил Андрей не без иронии.
- Знаешь. Моя жизнь - это еще та, что надо еще… Такая, понимаешь, жизнь... Иллюминация! А любовь - это то, что жизнь отравляет. Она уксус, который портит самую красивую жизнь, причем, в самый заздравный момент, портит так же, как и хорошее вино, которое ты скрягой приберегал на юбилей. Ты его лелеял, прятал, а распечатал, - Фаддей Жерлов кисло скомкал лицо, - уксус.
- Уксус портит вино, когда оно перестоится, служа пресловутым качествам. Не служа не другим, а выпендриваясь…
- Да! А что? Какому псу какое дело до того, что я никому себя не отдавал, ни с кем не делил свои соки? "Бродил" для себя? И пускай. Ну, и перебродил. Себе же во вред. Другим ни пользы, ни… И ты  весь в  меня...
- Где уж! Мне не хватает твоей победительности. - Андрей искривился весь, до позвоночника. - И мышцы у меня слабже.

- Это наживное. Для чего только? - громко спросил папаша и внимательно настроил "осовелые" янтари на сыновний овал. - Для чего? А,       пустой разговор. Я никогда не выносил дебильных диспутов за смыссел жизни, ибо у жизни нету никакого смысссла.
Андрей промолчал. Он тоже не любил переливать из пустого в порожнее. Это надоело, потому что практиковалось всеми и везде.
- Ни в чем нет смысла. Всё - нелепица. И я болтаю иногда пустое для заполнения бессмысленной пустоты, - отец встал. - Пойду.
Внезапно его лицо мучительно, осколочно потрескалось.
- Андрюша, но отчего же все это так глупо и жестоко?! Любимая женщина! Любимая всамделишно! И впервые... Это вообще... Это кошмар! Что и нелепо! Дико... Светлана, помнишь - та, в гараже… Так она… она… она оказалась дочкой моей… бывшей… любовницы. Моя любовница - моя мать, моя дочь. То есть ее мать - любовница… моя дочь. Любовница - мать моей до…черт. А дочь – моя лю-бо… То есть… А-а! - И он озверело клацнул зубами.
Ты зря распинаешься: Андрей все уже понял и знал даже худшее.
Отец нервно вскинул к губам рюмку, но совершил факирскую дугу и выплеснул «*****» на формочку с шестью лимонными брусочками. Два из них были высосаны им.
- Прости, я не в силах больше... Любовница - дочь любовницы... Бывай... - он поковылял к выходу.
Андрей смотрел в спину. Накатила жалость. Ему стало жалко... жалко не отца, а человека, промотавшего все свои задатки, истерзавшего себя и массу других, изверившегося во всем...

Думать не хотелось. Было горько, мерзко и все-таки жалко...
"Кровосмеситель"! До чего дошло! Родной папенька… Бедная мама. Ты терпела этого гадкого человека двадцать лет.
…он снова представил, как часто мы сидели вдвоем в пустой двухкомнатной квартире. Ты  держишь меня на коленях, что-то пошептывая, обняв, прижав к груди. Только взгляд мамин - Андрей, ты помнишь? - отчего-то был всегда печальным и отрешенным. Ты был еще совсем маленький, но догадывался: она всегда думает о большом смешливом человеке, загадочном и великом - его отце. И никогда ни в чем не упрекнула этого человека, хотя ни разу и не говорила о нем. Мне. До самой смерти, даже перед роковым инфарктом, всего за минуту до конца, ты, мама, бережно перелистывала семейный альбом, заклеенный снимками с этим сияющим… Кем? Гедонистом, эротоманом, повесой? ПАПОЙ…

А Светлана?! Как все обернулось!
Эту девушку пять лет назад Анд¬рей… что? Любил. Все-таки это самое честное слово. А она? Наверное, то же… Но оба были схожи, как две росинки. У каждого не было в душе ничего путного и обстоятельного. И ничего путного, обстоятельного не получилось... Дальнейший итог стал ясен уже через полгода. Еще полгода плелись «унылой рысцою» для «пары гнедых» - скучно, склочно, по инерции. Потом развод, вернее, разбег. Раз - бег. Бег.
Они не были семьей, но квартиру поделили. Она не имела права, но пожелала. Он имел право, но пожалел.
И все-таки, чтобы все повернулось именно так!
Наваждение! От этого, действительно, можно сбеситься.
Что же это жизнь так жутко над нами измывается?!

Тоже мне страдалец, злобно подумал вдруг Жерлов. Трутень бестолковый. Кого пожалел? Себя, несравненного? Себя! Еще бы, себя всегда жалко. А еще больше жалко то, что стал таким. Ибо ведь невозможно родиться таким вот полным нравственным уродом?
Ему стало невмоготу. Прибрав и батин «пятизвездочник», Андрей стал перебирать имена великих людей, сопровождая каждое коротенькой справочной характеристикой. Он часто делал так, когда хотел заснуть или отвлечься от постылых размышлений. Карлссон по этому случаю советовал пересчитывать воображаемых барашков, но Жерлов отдавал предпочтение людям. Хотя опять же в качестве усыпляющих баранов. Так велика ли разница? 
На улице было сыро. В голове - скверно. На душе  стыло. Только что пролился дождик. По лужам Жерлов дотопал до телефона-автомата. Набрал номер Миры. Она только что вернулась с работы. Договорились встретиться у кинотеатра.

Он явился первым. Впрочем, и она не заставила ждать. Молча подошла, серьезно кивнула, приветствуя. На этот раз без очков. Глаза поменьше, но ненамного. И какие-то иные. Те были трогательней и невинней. Эти просто очень красивые: серые впросинь.
Он радостно посмотрел на нее. До чего приятная девушка! Как с ней все просто. Может быть, и нет... Но об этом мы и думать не желАм, как сказал бы Мандрашов, не к свиданью будь помянут.
- Сегодня мы не станем гулять так долго. Ладно? - попросила она, пленяя его локтевую скобу.
- Ладно, - он закурил.
- За поздние возвращения меня не ругают. Не подумай. Просто бабушка ворчит. Даже не ворчит, а как-то странно смотрит по утрам. И не осуждающе, а как бы...
- Да я ничего такого не думаю. - Мягко перебил Андрей. - Это единственный кинотеатр?
- Да. Для такого лоскутка цивилизации и его хватает. Сейчас убедишься.
- А я заочно поверю. Тем более, фильм плотности масс не гарантирует. - Афиша обещала знакомство со сложной, если не с элитарной картиной. Как бывший наш «кино-разведчик» попал на чужую планету, где его встретили два бывших «кино-монарха», толстый и тонкий. И поехала,  извилины вихря, философская гипербола про убогих пацанов… Нет, пацаков! Вот такое в таком-то захолустье!

- Салют, друзья! - возгласил Рома, возникая у кассы. - Погодите. Я тоже парочку возьму. А потом представлю вас восхитительной леди. Она ужасно любит интеллектуалов. И вас мне просто бог послал.    
У Андрея сразу вдруг заныло в груди. От страха, носившего женское имя «интуиция». Он испугался сразу. Напрочь. Чего-то. Ты сначала не отдавал отчета: чего? Потом понял: сейчас выйдем из кассы, и Рома представит вас Светлане, непременно Светлане. Страх родил дрожь. Дрожь пробрала до пят.
- Ну что такое? Быстрее давай. - Поторопила Мира, силком увлекая к дверям.
В животе перекатывались щекотинки. Сильное волнение. Он даже прищурил глаза... Такая вот страусиная привычка.
Но глаза пришлось открыть.
Фу-у-у-у…
Спутницей Романа оказалась приземистая, но стройненькая и вполне смазливая Василиса.
И сразу полегчало. Стоило паниковать! В самом деле, и что это вдруг накатило?
Клокоча от энтузиазма, он куртуазно раскланялся. Очередная пассия лошадника неуклюже взбрыкнула.
Когда они подали билеты пожилой контролерше, та честно и добросовестно предупредила:
- Если вам фильма не понравится, выходимте в эту дверь...
Здрасьте! Реклама а-ля USSR!
- Так, может, прям сейчас и выйти? - гнусаво прыснул Роман.
- А еще лучше вообще не заходить. – Подыграла Мира.
- Нет. Почему? Просто некоторовым не нравится. – Вразумила билетерша и нудно обратилась к свежим "киноманам": "Если вам фильма не понравится..."

3.
Обратно вышли вечность спустя. И каждый был при мнении, делиться которым не пожелал. Исключение составила Василиса. Пушечно зевнув, она выдала невнятицу, в которой слабо проскребались глагол «заспала» с существительным «хрень». 
Погода поправилась. И понравилась. Грязноватые лужи отфутболивали солнечные пульки в убаюканные сумраком глаза.
- Предлагаю вояж по культурным памятникам. - Сказал Роман, списочно выдавая мороженое.
- И, сдается, один из них вам уже знаком. - Иронически зевнула Мира.
- Лапочка, я не предлагаю экскурсию в продуктовый. Не тушуй благородства целей и святости порывов.
- Ну, оконфузилась, - сказала Мира, снимая умажный кругляшок с хрустящего стаканчика. - Бывает.
Василиса, вообще, ничего не говорила, лишь временами неопределенно хмыкала и сосредоточенно чавкала. Видимо, от избытка интеллекта.
- А Рома сегодня лирически настроен. - Шепнула Мира Андрею.
- Тоже заметил.
- Не думала, что его интересует культура, которая здесь представлена девятью магазинами и кинотеатром.

- А ателье, фотосалоны, прачечные, химчитска... Ты льстишь его эстетизму. Рому никогда не влекли феномены культуры. Просто у него настрой такой: прошвырнуться по городу. Но, временами, и его прошибает лирика. Ты права…
- По правде, верится с трудом. Очень любопытно убедиться, да?
- Не знаю. Грустный Рома - это тема для готического романа, ускоритель мигрени. Представь тоскующего аллигатора…
- Уж ты, конечно, насмотрелся на аллигаторов!
- Я член Географического общества.
- Ты  член... без уточнений... - засмеялась она.
- Опять мы несем ахинею. - Охнул Андрей.
- А сколько весит ахинея? – ахнула Мира.
- Друзья. - Раздался ромин баритон. - Вы когда-нибудь видели репортера в действии?
- Конечно. - Ответили одновременно все, даже Василиса.
- Не по "телику". Наяву? - уточнил он.
- Не-а. - откликнулись остальные.
- Тогда прошу сконцентрировать ваше породистое внимание на скромной персоне товарища Севцова Р.Т.
- И не спросясь давно добился... – Нахмурясь, процедила  Мира.
Андрея ее слова заставили насторожиться.
В руках Ромы возникли блокнот и карандаш.

Их маршрут пролегал мимо мебельного магазина. Его низкие подоконники и железные тележки оккупировала банда грузчиков в серых и синих халатах. Это был их дневной клуб. Клуб производил вялый философский гудеж с заметным материалистическим уклоном. И все это под непрерывный покур редчайшей вонючести. Децибельные всполохи оживления случались по поводу проходящих баб. И, похоже, еще ни одной не удалось избежать скрупулезного анализа своих внешних достоинств, который сопровождался особо материалистическими остротами, тонущими в гомерическом ржании.
Совсем уже уработавшиеся дрыхли в раскрытых фурах «Трансагентства». В трансе и мычании. Еще двое просто молчали и уже поэтому выглядели интеллигентно.
Грациозно обогнув грузовик, Рома приблизился к аналитической группе "люмпен-пролетариата".  Спросил… Что? – не важно, потому что:
- Пошел... Х… Ё… Будешь тут мозги еп-онить!.. – степенно нарастающий гул епонского обвала был столь внушителен, что репортер предпочел ретироваться. 
Повернувшись к друзьям, он кивнул:
- Пикантные сравнения. Боюсь, моему скудному перу с такой гаммой не совладать.
- Краткий жанр перед эпосом пас. - Подтвердила Мира.
- А эпос масс – это фольклор, – прибавил Андрей.
Что и требовалось доказать!
Уже вчетвером остановились против машины доставки ме¬бели населению.  Рома выцелил сурового "люмпена" с фильтрованной сигаретой. Судя по губам, что рискованным Першингом** вздыбили палочку «Опала», и этот кадр уже был готов крылато послать нашего «репортера». Остановило  присутствие лениво вкушающих мороженое девиц. Оно же стимулировало творческие амбиции «опального» и, кстати, довольно молодого человека.

- Позвольте пару вопросов? Корреспондент областной газеты Карп Спиваков.
Квелым кивком губного Першинга интеллигент поощрил.
- Вы работаете здесь грузчиком?
- Не директором... еще. Только научитесь формулировать. Я не грузчик, а высококвалифицированный транспортировщик грузов, то есть продукции, хозмебельторга. - Бегло расшифровал «синий халат».
- Благодарю. Ваше образование, если не секрет?
- Понятно. Взяли моду людей клеймить, что с высшим образованием, а работают не по профилю. Думаете, он щас засмущается, а мы его в фельетоне раздолбаем! И фотку приложим до кучи… Щас! – Бесстрашно гримасничая, образованный грузчик выпустил товарный состав дыма. Из него локомотивно реяла пунцовая дуля.
Лицо Романа выразило праведное негодование: что, мол, за подозрения?
- Да, ладно. Рома базара не боится. – (Ба, никак еще один Рома, и почти также речист). - Ну, закончил. Ну, универ. Филфак. Дальше что? Тут, - он обвел рукой мебельный, - моя хата. А дыра, куда меня распределили, как и дипломированная зарплата – херня! Вы меня только не перебивайте, ладно? А то я сделаю то же, что Быня, Потя, Земеля, Хрюндель и Фраер, - все, даже Василиса, сразу поняли, что речь об угрюмых клубных аналитиках с подоконника. - Высшее образование, уж поверьте, не глушит образности речи и силы эпитетов. Даже наоборот.
Голова журналиста Ромы покачивалась, и не без доли иронии: "Давай, давай, знакомо".
Грузчик Рома это уловил, его узкие зенки утонули в волоке лукавой снисходительности.

- Да крапай! Чаво уж? Только зуб даю, всего не запишешь. Твоя задача меня продеть, как а-социального, а-морального, а-политичного типуса. Бича*** сиречь! Ну, так ведь? Сознайся, это твоя программа. В этом твоя профессия. И что бы я не говорил в оправдание, мне не спастись от сарказма будущего пашквиля. Мое назначение – позорный столб, гражданская казнь. Только я не Достоевский. И даже не Чернышевский. Умоюсь и зажую. Даже не стану драться. За тобой рупор. За мной стакан. За мной право матюгаться. За тобой – возможность печататься. Поверят тебе, а кто поверит мне – трижды «А-типусу»? За тобой общественная заданность темы, продиктованная властью. Власть и общественность всегда давили одиночек, будь они хоть трижды святые. Но я скажу одно: сам для себя я выше тебя, что ты обо мне не ври. Я живу, как хочу и мыслю, как могу, укрыв свой мир от вас всех. А вы все живете напоказ и по указке. Твой крест, - тычок «опалиной» в Севцова, - узкотемье актуальной злободневности. Твой штиль – штамповка. И вообще, харэ выёживаться перед девушками, штудиозус.

Рома-репортер положил на пол фургона «трешник».
- На поллитру не тянет, а на пиво аккурат. – Сказал он, отбегая к своим. – Ну, видели, какова работенка? Это я еще был в пассиве - для чистоты показа. А так мне по штату положено сбивать, разоблачать, поучать, короче, разыгрывать идейного моралиста. Но гласность испортила массы. Они стали грубые, злые и такие прямые! Правду-матку рубят, и плевать на авторитеты. Могут и в микрофон забарнаулить!
Андрей слушал, а думалось другое: «Никакой ты, Рома, не журналист. Бич ты и прощелыга, правда, деньжастый. И не исключаю: за счет тотализатора. Игрок».
За поворотом они расчленились на две группы.
В этот день Андрей и Мира были неразговорчивы. А если говорили, только о серьезном. Без фарса и фиглярства.
Жерлов чувствовал, как его переполняет что-то пышущее, прорывное.
Миру проводил до ее трехэтажки. Выше в этом городе не наблюдалось.
У подъезда прислонилась к двери и, опустив веки, с улыбкой:
- Ну, мне пора. Ты меня отпускаешь?
Андрей кивнул и, как никогда, медленно и просто поцеловал. Она долго не убирала пальцев с его затылка…

В санаторий возвращался веселый и взбудораженный.
Севцов еще отсутствовал. Жерлов забрался на кровать. Там перелистал полярную прозу Владимира Санина, потом открыл сборничек Мандрашова. В полночь завалился Рома. Через окно и кроху под "мухой".
- Подъем! - скомандовал экс-репортер, выставляя бутылку «Улыбки».
- Нашел новую подружку? - Андрей кивнул на «колбу».
- Да. С Василисой премудрой мы расстались. Досрочно. Несхожесть интеллектов в пропорции: старое мусорное ведро против городской помойки.
- Ты - это пункт номер два? - догадался Андрей.
- Сообразительный урод, - похвалил Роман.
- Он много знал прекрасных дам, Но хоть одну бы бросил сам. - Продекламировал Жерлов.
Приятель швырнул косой взгляд на лирический шелестюльник.
- Мандрашовщина тебе не на пользу. Никак. Ты не большой поэт. Ты большая грязная дворняга... Как и я, впрочем...
- Собака я? Да, не иначе. Но, господа, и наша жизнь собачья.
- Э, брат, у тебя и впрямь после мандрашки внутричерепное замыкание прямых проводков. Пора ослабить напряжение. На-ка выпей.
- Что за повод?
- Раньше тебя мало трогало: за что?
- То было давно. А как ты уже слышал: что было, то смешно.
- Во как!? Любовь, по слухам, всегда вызывает в человеке циклон нездоровых рефлексов и прочих странностей. Любовь к добру не приведет. Я в этом только что убедился. Любил, понимаешь, метался. Искал белые пятна с островами счастья... И видишь - что нашел?! - он показал, на бутылку дешевки…
Ну, и каналья! Шалопут…
- И так всегда: ищущий белые пятна неизбежно попадает в черные дыры. Короче, дуй...
- За это? - с сомнением бросил Андрей. - И это?.. - брезгливо отставил стакан.
- Хватит кобызиться:
Когда ты хочешь пить, То делай это смело:
Не пить - баклуши бить. За чем же стало дело?
- Все рно не убедил. - Вздохнул Андрей и отвернулся.
Рома не приставал…


* «*****» - коньяк «пять звездочек» по 15 руб. 80 коп. за пол-литра по ценовому прейскуранту 1986 года.
** Першинг – до кошмариков разрекламированная американская крылатая ракета времен Рональда Рейгана (1980-е).
*** БИЧ – популярная аббревиатура 1960-80-х: бывший интеллигентный человек.


Окончание следует

Все главы - http://www.proza.ru/avtor/plotsam1963&book=21#21