плата за честь

ГЛАВА 1
Эта трагическая история произошла в 1919 году в Самарканде во время гражданской войны.
Стоял теплый майский день. Остались позади дождливые дни, и горожане уже жили в ожидании летней жары.
Недалеко от дома отставного генерала Ираклинцева остановилась закрытая коляска, запряженная парой дорогих лошадей.
Прежде чем спуститься с коляски, Аня - девушка лет девятнадцати - с волнением посмотрела на двух молодых самодовольных комиссаров и еще раз спросила:
- Извините, я могу надеяться на вашу добропорядочность? Вы не будете приставать к моей подруге?
- Ну что вы, барышня! - воскликнул Николай Предо, начальник контрразведки и, улыбаясь, глянул на рядом сидящего заместителя Василия Милованова.
Для своих должностей они были слишком моло­дыми людьми, всего на лет пять старше Ани, но революция нуждалась в верных людях.
- Аня, как вы могли так скверно подумать о нас, - продолжал Предо. - Разве мы похожи на каких-нибудь злодеев? Мы люди воен­ные и ко всему же представители Советской власти. Так что, не оби­жайте нас своими подозрениями.
- Простите, я не имела намерения кого-либо обидеть. Просто, очень волнуюсь за свою подругу, ведь это необычная поездка и для нее.
- Ну, Аня, зачем драматизировать. Времена меняются, бросьте свои буржуазные предрассудки. Неужели нам нельзя по­бывать на природе с милыми девушками из культурного общества?
Аня молча покинула коляску и медленно пошла вдоль выцветшего забора. Это была улица Верещагина - одна из центральных улиц рус­ской части города, где располагались красивые добротные дома зажиточных горожан. Аня еще раз обдумывала свой поступок, пока не скрылась за калиткой гене­ральского дома. Уже во дворе она облегченно вздохнула.
В этом большом уютном дворе все было родным. И ей почему-то показалось, что она очутилась в совершенно другом мире, где нет опасности, нет большевиков и, вообще, не было проклятой революции, которая довела их жизнь до состояния дикости. Однако это обманчивое чувство, навеянное тоской по прошлой жизни, быстро прошло.
Аня, постояв с минуту в одиночестве, хотела войти в дом, но уви­дела Татьяну под тенистым орешником: в плетеном кресле та читала книгу. Это была ее близкая подруга, с которой дружила еще с женской гимназии. Девушке подумалось, какая идиллическая картина для столь беспокойного времени: без­мятежно погрузиться в чудесный мир литературы и не думать обо всем ужасном, что творится вокруг. «Возможно, такой период наступит и для меня, когда отца выпустят из тюрьмы», - решила про себя Аня.
Татьяна заметила подругу и с радостью устремилась к ней навстречу. Аня сняла шляпу, и они обнялись. На душе у Ани стало как-то легко, этого чувства не доставало ей со дня ареста ее отца. Прежде подруги виделись чаще. И Таня сразу заметила, как исхудала подруга, и глаза ее полны грусти.
Татьяна спросила:
- Почему не появлялась? Сегодня уже сама хотела навестить тебя.
- Потом расскажу, а в общем, сплошная грусть. Как хорошо иметь такую подругу, как ты, которая любит, жалеет, понимает...
Таня взяла ее под руку, повела под большую орешину и усадила в свое кресло. Аня поинтересовалась:
- Что читаешь?
- По совету папы, перечитываю Достоевского. Только теперь я начала понимать пророческие мысли Ивана Федоровича, но уже поздно: вакханалия началась, и кто нынче остановит эти безобразия? Ой, что я тебя дер­жу здесь! - спохватилась Таня. - Идем в дом, там за чаем поболтаем, и ты расскажешь о своих делах.
На какое-то мгновение Аня успокоилась и последовала с подругой. Но у дверей в дом она вспомнила о цели своего визита и остановилась, с трудом произнеся:
- Татьяна, я с удовольствием посидела бы с тобой, но сейчас спешу и забежала всего на минутку. Понимаешь, тут такое дело, - и голос подруги сник, с лица исчезла улыбка, появилась тревога. - Одним словом, мы едем на пикник, и я решила пригласить тебя.
- О боже, как это чудесно! - воскликнула подруга. – Сейчас, должно быть, за городом очень красиво, все цветет. Как давно я не была на природе и как ужасно хочется на волю. Если ты помнишь, последний раз мы выезжали туда в семнадцатом, перед революцией. Ах, куда канули те славные, добрые времена, и в какой кошмар превратилась наша жизнь!.. Да, ты знаешь новость? Дашиного брата тоже арестовали, говорят, за антисоветскую пропаганду. Папа мне строго-настрого запретил говорить на подобные темы, но я не могу молчать, когда решается судьба России.
- Вчера я проходила возле городской площади и видела, как публично расстреляли штабс-капитана Высоцкого.
- Какой ужас! Бедная Клеопатра Владимировна, что теперь будет с нею? Ты ее знала? Раньше она содержала балетную школу, и я учи­лась у нее. А как она любила своего мужа! Что творится, о Господи!
- Говорят, что она сама помогла большевикам арестовать мужа.
- Это чудовищная ложь! Никогда не поверю в такое.
- Мне тоже не верится, и все же многие почему-то поверили.
- Это у них от страха. Ты же видишь, что твориться вокруг. Как все это надоело! Поговорим о чем-нибудь другом.
И тут Таня вспомнила о пикнике:
- Конечно, я поеду, ведь это редкая возможность. Только хо­телось бы знать, с кем мы отправимся туда? Об этом папа спросит у меня непременно, да и мне любопытно узнать: кто все это организовал.
Аня не сразу ответила, потому что ее охватило сильное волнение, и она поняла: сейчас при­дется сказать горькую правду, которая самой не приятна и тревожит уже второй день.
- Понимаешь… меня пригласили на пикник… Предо и Милованов, и тогда мне подумалось, может быть, и тебе захочется поехать со мной?
Услышав эти фамилии, Татьяна сильно удивилась, ее живые глаза насторожились:
- Я полагала, что тебя пригласили люди близкие нам по духу, ко­го мы хорошо знаем и с кем прежде бывали на природе…
Смущенная Аня, с опущенными глазами, боялась взглянуть на подругу.
- Я не понимаю, что у тебя общего с Предо и Миловановым? - взво­лновано произнесла Татьяна. - Мы никогда с ними не дружили, особенно с Предо. Ты же знаешь, какие страшные слухи ходят о нем по городу. К тому же он арестовал твоего отца. Я тебя совсем не понимаю?
Аня молчала, устремив отрешенный взгляд куда-то в глубь сада. Столь странное поведение подруги не могло не встревожить Татьяну, и она почувствовала: у подруги какое-то новое горе.
- Аня, милая, очнись! - нежно сказала она и рукой провела по ее вздрагивающим плечам.
В ответ Аня глянула на нее совсем печальными глазами, при этом уголки ее губ дрогнули, а глаза наполнились слезами. Девушки обнялись и распла­кались. Затем Татьяна сказала: «Пойдем, поговорим», - и повела подругу в тень орешника и усадила в кресло.
Тогда Аня поведала о своей новой беде:
- Два дня назад, когда я стояла с передачу у тюремного окошко, то совсем нео­жиданно мне предложили встречу с отцом. Разумеется, я обрадовалась, ведь мы не виделись со дня ареста, и уже прошло три месяца. Тогда чекист в гимнастерке пустил меня вовнутрь и привел в какую-то комнатку. Возле окна на стуле сидел папа, весь сгорбленный, похудевший. Я бросилась в его объятия, и мы расплакались. Он подтвердил, что их держат в большом подвале дома бывшего миллионера Калантарова. Там сыро, душно, света не хватает. Но через пять минут охранник разлучил нас и когда в коридоре уводили папу, я заметила, как тяжело он передвигает свои больные ноги. Кажется, он серьезно болен, хотя мне так и не признался. Как это несправедливо, бесчеловечно и ужасно!.. После свидания этот же молодой чекист привел меня в кабинет Предо. Я была удивлена, и мне подумалось: сейчас опять предложит сотрудничать с чекистами, то есть доносить на своих знакомых. Однако в сей раз Предо был вежлив. И начал разговор с того, что спросил о контрреволюционной организации, в которой якобы состоит и мой отец. Я вновь принялась уверять его, что впервые слышу о такой организации, и что мой от­ец, ученый-археолог, и никогда не имел злых намерений против новой власти. Кажется, на этот раз Николай поверил мне, и стал высказы­вать мысли о возможном возвращении папы домой, если он перестанет кри­тиковать политику большевиков. Затем Предо завел какой-то странный разговор и начал жало­ваться на свою опасную работу, а после зачем-то вспомнил и о дореволюционной жизни. А кончился наш разговор тем, что предложил мне поехать с ним на пикник за город, где соберется уважаемая публика. При этом Предо заверил: если я поеду, в тот же день папу отпустят домой.
Рассказав о всем этом, Аня глянула на подругу совсем озабочено.
- А почему ты должна ехать? – в гневе воскликнула Таня. - Неужели он не нашел других или ему мало своих девиц?
- Предо говорит, что ему нужны культурные, образованные женщины, чтоб показать гостям, что советскую власть поддерживает и интеллигенция. Разумеется, когда Николай предложил такое, я сразу отказалась. Однако Предо стал уверять, что в этой поездке нет ничего оскорбительного для дамы. Когда я отказалась опять, он сказал откровенно: «От этого зависит жи­знь и свобода вашего отца». Тогда я согласилась. Ты же знаешь, у папы ревматизм, а их держат в сыром подвале. И сегодня утром Предо заехал за мной, и в коляске я увидела лишь Василия Милованова. Я была удивлена: это и есть вся компания? На это Николай ответил, что остальные уже в пути. Затем он попросил меня, чтобы я взяла с собой подругу, и сам назвал тебя. Сначала я отказалась, но Николай и Василий принялись уверять, что нам вдвоем там будет веселее. И тогда от страха мне подумалось: и в самом деле, вместе будет не так опасно. А вот теперь я поняла, что мой приход к тебе был весьма неразумным и даже оскорбительным. Прости меня, это от страха… И еще, я пришла сюда потому, что кто-то из моих близких должен знать об истинной причине моего безнравственного поступка… Я заранее знаю, что будут говорить обо мне люди после этой поездки, - и Аня добавила, тяжело вздохнув. – Признаться, я боюсь Предо. Говорят, что он и комиссар Гуща вылавливают по вечерам девушек и на своем фаэтоне привозят к себе, где насилуют. Не знаю, так ли на самом деле, и все же страшно.
От жалости и обиды к подруге у Татьяны потекли слезы. Ее душило бессилье и ненависть к Предо, и в гневе стала выговари­вать:
- Да как он смел - это ничтожное существо предложить тебе такое, ведь он прекрасно знает нас, наших родителей? Как этот недоучка, изгнанный из гимназии, смеет унижать достоинство ува­жаемых людей, которые значительно умнее и нравственно чище?
После столь горячих слов Татьяна быстро остыла и стала задумчивой:
- Какая странная жизнь, - уже спокойно продолжила она. - Никто, даже сам Предо, не мог допустить мысли, что однажды волею судьбы он так вознесется, и из хулигана, бездельника сделают вершителя челове­ческих судеб. Неужели он так безобразен и бездушен, что не может понять: его угрозы и принуждения просто бесчеловечны?
И тут Татьяна замолчала, не зная, какими еще резкими словами вы­разить свое возмущение. Но стоило Татьяне взглянуть на печальное лицо подруги, как сразу поняла: в этом деле никакие слова не помогут.
- О боже! Чем же тебе помочь, милая Аннушка?
И Таня встала за спиной подруги, поглаживая ее гладкие волосы. Аня же обреченно произнесла:
- Сейчас никто не сможет мне помочь: вся власть у них в руках. Я должна сама нести свой крест судьбы, как и Иисус.
- Подожди, сейчас я поговорю с папой. Он меня поймет, и мы отправимся вместе. Я не могу отпустить тебя одну, - решительно заявила Татья­на, но подруга остановила ее:
- Не надо, прошу тебя. Я думаю, твое присутствие на пикнике не по­может... не желаю, чтобы этот позор коснулся и тебя. А может быть, мне не стоит драматизировать ситуацию, может, не так все страшно?
- И все же нужно рассказать папе - он даст дельный совет.
- Прошу, не стоит тревожить Николая Алексеевича. У него и без этого были неприятности. Да и чем поможет, ведь он сам под надзором. Нам даже некому пожаловаться, потому что мы для них буржуа, эксплуататоры - надо же какие слова придумать. Ну вот, поговорили, и на душе стало легче. Я должна идти, они ждут меня на улице.
- Аня, я не могу отпустить тебя одну. Сейчас поговорю с папой, но про Предо умолчу - и тогда отпустит.
Аня хотела было остановить ее, но та уже побежала в дом, не желая слушать подругу.
Отец Татьяны сидел в кабинете и что-то увлеченно писал. Он даже не заметил, как вошла дочь. От волнения у Татьяны забилось сердце. Ей было стыдно обманывать отца.
- Папа, - начала дочь, пытаясь придать голосу немного ра­дости, - друзья пригласили меня на пикник, на при­роду.
Изумленный отец поднял голову, его лицо нахмурилось, хотя в голосе сохранял спокойный тон:
- Доченька, одумайся, о каком пикнике ты говоришь? Те прежние времена давно канули в небытие. Сейчас идет гражданская война: в горах бас­мачи, в городе убивают, грабят, а ты говоришь о поездке. Эх, безответственная молодежь! Ныне решается судьба Рос­сии, а они о пикнике. Это просто легкомысленно.
После осуждения дочери Николай Ираклинцев принялся за свою работу, обмакнув перо в стеклянную чернильницу. Татьяна же поняла - разговор на эту тему окончен и покинула комнату.
Выйдя во двор, Татьяна сразу заметила пустое кресло. Подруги нигде не было.

ГЛАВА 2
Аня вернулась к коляске, села на прежнее место и сообщила, что по­друга не поедет.
- Почему? - недовольно спросил Предо, на что девушка ответила, что не знает.
- Да, жаль, - разочарованно протянул Василий Милованов, который сидел на месте кучера.
- Василий, ты погляди, как интересно получается, - язвительно произнес Предо, - мне хорошо помнится, как Татьяна прямо-таки с великим удовольствием ездила на пикники с молодыми людьми из богатых семей. А вот с нами брезгует, потому что мы для нее низший класс. Ну ничего, теперь власть в наших руках, и мы наведем справедливый порядок: все будут равны. Василий, правильно говорю?
- Верно мыслишь, - спокойно поддержал его заместитель, который всегда соглашался с начальником контрразведки. Василию нельзя было иначе, ведь только благо­даря Николаю он смог занять эту должность.
Предо чувствовал себя оскорбленным: ему, большому начальнику, и отказали:
- Сейчас я поговорю с ее отцом, и после этого она как миленькая поедет с нами. Я знаю, что сказать этим господам.
Начальник контрразведки хотел выйти из коляски. Аня, охваченная ужасом, не знала, как остановить его и положила руку на его плечо и при этом решительно сказала:
- Я умоляю вас, не тревожьте Ираклинцевых. Ее отец - строгий человек с устаревшими взглядами и не нужно на него обижаться. Ко всему же он болен.
Николай уловил возле своего лица приятный аромат ее духов. Его глаза восторженно сверкнули, и он горячо поцеловал ее пальцы. Аня вздрогну­ла и убрала руку.
- Хорошо, на сей раз простим этих господ за их классовое высокомерие, - успокоился Предо и сел на прежнее место. - Но пора им при­выкнуть к мысли, что власть отныне и навсегда принадлежит больше­викам. Василий, поехали! - скомандовал Предо.
Коляска тронулась.
По дороге Николай и Василий рассказывали смешные истории и при этом громко смеялись, поглядывая на грустную спутницу. Им хотелось развеселить ее, но не удавалось. Аня не вступала в разговор.
Аня сидела, прижавшись в угол коляски, и думала об отце. Это была единственная тема, которая хоть как-то облегчала ее присутствие в столь чуждой компании. Затем девушка закрыла глаза и погрузилась в чтение молитвы. Она молилась за отца, за себя и просила Господа уберечь их от новой беды. Тем более год назад она потеряла мать, а брат ушел служить в «белую» армию. Говорят, сейчас он где-то в Крыму, у Врангеля.
Постепенно молитва стала приносить душевный покой, но вскоре тревога и страх вернулись. «Если папу отпустят, - мечтала Аня, - то мы уедем в Россию. Хотя нет, туда нельзя: там война пострашнее, чем здесь. Тогда уедем за границу, но как это сделать? Ведь это очень далеко, да и денег нет… Видимо, судьбой нам суждено терпеть, впрочем, я согласна, пусть только отпустят папу… Говорят, большевики с такой политикой долго не продержатся у власти. До сих пор не пойму, за что папу держат в подвале? Разве мыслимо арестовывать лишь за то, что человек выразил свое недовольство и потребовал освободить из-под стражи близких друзей: полковника Полонина и профессора Да­видовича? Эти милейшие интеллигентные люди отдали все силы и зна­ния для развития Туркестанского края. Их почитает и коренное насе­ление за прекрасные знания истории, обычаев и языка местного народа…»
Коляска резко остановилась, и Аня очнулась от своих мыслей.
- Смотрите туда, - весело произнес Предо и показал на красивое здание с колоннами в два этажа.
Прежде это был русско-китайский банк, а ныне его занял военный комиссар города Гуща, который в это время подъехал к колоннам, покачиваясь в седле. Он был пьян и, сидя на бе­лой лошади, поднялся по лестнице и вошел в здание.
Предо громко рассмеялся:
- Сейчас Гуща на лошади поднимется на второй этаж и войдет в комнату губернатора – теперь это его кабинет. Я его пьяную привычку знаю.
- Во дает комиссар! - усмехнулся Милованов, и было непонятно, то ли он осуждает комиссара, то ли восхищается его властью.
Аню это совсем не развеселило - напротив, вызвало еще большую тре­вогу.
- Поехал! - внезапно скомандовал Предо и встревожено добавил, - Василий, гони лошадей.
- Что случилось? – в недоумении спросил заместитель.
- Когда Гуща сильно пьян, он выходит на балкон - там стоит пу­лемет, и без разбору начинает стрелять по воздуху. Того и гляди, можно угодить под шальную пулю.
- А зачем он так делает? - изумилась Аня.
- Пьяный, вот и веселится. Что только не бывает по пьянке, - усмехнулся Предо.
И коляска поехала уже по старой, азиатской части города. Здесь была совершенно иная картина: женщины с закрытыми лицами, мужчины в цветастых халатах, величественные минареты, правда, вид у них жалкий: местами глазурью отвалилась.
Вскоре они выехали за пределы города, и пейзаж сменился: вдоль дороги стояли глинобитные низенькие дома, зеленые поля и сады, а вдали виднелись голубые горы.
Некоторое время путники молча любовались пробудившейся природой. Однако Аню не покидала тревога, в голове крутились опять одни и те же мысли: может быть, я напрасно терзаю себя неприятными думами? Может, Предо не такой негодяй, как говорят о нем? Может, и в самом деле он не собирается причинить мне зло? Зачем заранее думать о худ­шем, ведь пока нет серьезных причин?
Но когда Аня вспомнила о последней встрече с отцом, то поняла, что напрасно себя успокаивает: «Бедный папа, если на пикнике со мной что-нибудь случится, знаю, ты не переживешь этого. Я все сделаю, чтоб спа­сти тебя и свою честь. А если Предо поставит мне условие?»
Девушка из благородной семьи не раз задавала себе такой вопрос и так не смогла найти ответа. И в этот миг ей захотелось рыдать от отчаяния. Никогда прежде она не испытывала столь безнадежное и унизительное состояние.
Но тут Аня вспомнила, что с ними едет Милованов, и слегка успокоилась: Василий, может быть, защитит ее. Как-ни­как он тоже вырос в интеллигентной семье, у них общие знакомые, правда, гражданская война разделила общес­тво на своих и врагов. И хотя Аню очень пугало холопское поведение Василия, но девушка все же надеялась, что в решающий момент он не останется равнодуш­ным к ее судьбе.
- Василий, гони лошадей, а то Аня совсем приуныла, - дал команду Предо.
Сам же придвинулся к девушке и пытался завести беседу. Аня отвечала однозначно. Предо понял: ее не развеселить и решился обнять, но Аня остановила его руку. Тогда Предо усмехнулся и заговорил с Миловановым.
Аня облегченно вздохнула и погрузилась в воспоминания, в чем находи­ла хоть малое утешение. И перед глазами замелькали радостные ка­ртины детства, лица друзей и близких. А когда вспомнила своего жени­ха, Сережу, на душе стало больно, стыдно и она чуть не разрыдалась. Замученная страхами и ожиданиями, девушка ни разу не вспомнила о нем, кого безумно любила и тосковала. Сейчас ей хотелось мыслен­но поговорить с ним: «Милый Сережа, где ты нынче, ведь прошло более полугода, как я не имею от тебя вестей? Жив ли ты или, может, ранен и нуждаешься в помощи? Ты воюешь против большевиков, и я горжусь тобой… Должна признаться, что только теперь стала понимать, каким благородным делом ты занят. Ты спасаешь Россию: да хранит тебя Господь! Я мысленно представляю, как ты будешь потрясен, узнав об этом пикнике. И все же ты умный, благородный и сможешь понять мой пос­тупок правильно, хотя после этого твоя любовь ко мне невольно угаснет и сменится лишь жалостью. И тогда твои ласки не будут искренними, трогательными, как были прежде. При всем этом ты будешь благородно обманывать меня и себя. Такой любви я не хочу и, разумеется, мы расстанемся... Нет. В моем положении лучше не думать о печальном. Сейчас мне нужно что-то светлое, приятное. Что может быть лучше твоих нежных объятий, милый Сережа, от которых кружилась голова. А помнишь, с какой дрожью в сердце я позволила тебе коснуться моей груди, и при этом мы остались нравственно чистыми людьми? Это была наша тайна, которой мы стыдились и радовались. Как жаль, что в те дни наши отношения не оказались совсем близкими. Может, сейчас мне не было б так стра­шно. А если Предо силой овладеет мной, как тогда быть: переживу ли я? Хватит ли у меня сил лишить себя жизни? Что тогда бу­дет с папой, ведь он тоже не переживет такого позора?»
Теперь коляска ехала по пыльной ухабистой дороге. Впереди показался какой-то кишлак с низенькими глинобитными домами.
Милованов остановил лошадей и спросил:
- Может, нам не следует ехать через кишлак, а вдруг там басмачи?
- Не бойся, бандитов здесь нет - это я точно знаю. Да и не к лицу нам бояться этих сволочей. Вперед!
И экипаж тронулся дальше. В кишлаке их встретила веселая детвора в цветастых тюбетейках. Все бежали за крытой черной коляской, махали руками и что-то кричали вслед, ведь такое чудо они видели впервые. Путники все же решили вести себя осторожно, оглядываясь по сторонам. Но по дороге им попадались лишь женщины в паранджах. И только на выходе из кишлака они встретили старика в выцветшем халате и чалме. Увидав военных, он стал на край дороги и учтиво поклонился, приложив руки к груди. Чекисты не ответили и проводили того равнодушными взглядами.
Вскоре и детвора отстала от коляски, и тогда Предо произнес:
- Какой дикий народ! Кругом революция, жизнь меняется, а здесь тишина. Хотя раньше они вели себя куда тише, а нынче того и гляди, как бы в спину не выстрелили. Не пойму этот народ. Для них революцию делали, а они идут на службу к басмачам…
Наконец экипаж выехал к реке, и природа словно ожила: вдоль берега тянулся тугайный лес с куста­рниками и зелеными полянками. В пяти шагах протекала тихая неширокая речка, которая исчезала среди густой расти­тельности. Такие приятные места в этом крае - редкость. После жары и утомительной дороги – это был сущий рай.
- Какое прекрасное место! - восхитился Василий и опустился на траву. - В прошлый раз нужно было сюда приехать.
Предо тоже восторженно разглядывал местность. Лишь Аня осталась сидеть в ко­ляске.
Василий, не дожидаясь приказа, расстелил на траве светлую скатерть.
- Аня, а ты что сидишь, как неживая? - спросил Предо. – Может, местность не по душе?
Девушка сразу отметила про себя: Предо обратился к ней на «ты»? Что бы это значило? И не спеша, Аня сошла вниз и вяло ответила:
- Место красивое: много зелени, река рядом.
- Ты у нас хозяйка, так что помоги Василию.
Сам же Предо сбросил сапоги, расстегнул гимнастерку и пошел к воде. Намочив ноги, он побрел по песчаному берегу.
Василий достал из плетеной корзины большую бутыль вина и раз­ные продукты. Аня присела рядом и начала нарезать копченую колбасу, ветчину и печеную курицу. Давно она не видела таких дорогих продуктов и была этому поражена. Когда Милованов вытащил из корзины изумительной красоты тарелки и чашки, Аня сразу узнала их. Эта посуда из сервиза винодела Филатова. До революции он слыл одним из самых богатых людей Самарканда. Аня с его дочерью учились в гимназии и не раз бывала у них дома. После революции их имущество конфисковали, но они успели убежать за границу. И вот теперь эти тарелки стояли перед ней. Изумленная девушка не могла не спросить:
- Василий, откуда столь красивый сервиз?
- Не знаю. Предо где-то нашел. Вообще-то, я не интересуюсь его делами. Он мой начальник, и не могу быть ему судьей. Скажу откров­енно: держись к нам поближе и безбедная жизнь тебе обеспечена. Большевики пришли к власти надолго.
- Ты предлагаешь из-за этих благ стать мне падшей? - возмутилась Аня и уставилась на него.
- Ну зачем так! Я не это имел в виду. Скажу откровенно, ты мне давно нравишься… и хочу, чтобы ты стала моей женой. Тогда у тебя будет хорошая работа, зарплата, тем более я при высокой должности. Одним словом, мы будем счастливы. Подумай, я очень серьезно. Я люблю тебя... Конечно, такие слова нужно говорить в другой обстановке, но время такое…
Не задумываясь, девушка ответила:
- Я не могу быть твоей женой.
- Из-за Сергея?
- Да, но есть и другая причина. Ты стал совсем другим, и я просто не узнаю тебя.
- Мы все изменились и в этом нет нашей вины. Новая власть принесла нам новую жизнь и приходится как-то приспосабливаться, иначе не выживешь. Глянь, каким стал Предо.
- Мне думается, и раньше он был таким же, только вот старая власть не допускала таких людей до власти.
- И все-таки, когда мы учились в гимназии, он не был столь злым.
Из-за кустов появился Предо и направился к ним. В одной руке он держал гимнастерку, в другой - маузер. Тут Василий прошептал:
- При Николае не надо вспоминать о дореволюционной жизни: он не любит этого.
Аню опять охватило волнение.
- Ну как настроение, товарищи отдыхающие? - весело произнес Предо, пытаясь подзадорить остальных. - Не вижу в ваших глазах огня. Неужели вас не радует такая красота? В городе в летнюю пору о такой природе только мечтать приходится. Наверно, дорога утомила Аню? Ничего, сейчас выпьем, покушаем и все пройдет. Предо растянулся на траве и снова заговорил, чтобы не было скучно:
- Аня, где тебе больше всего нравится природа: здесь или в России? Вы – дети богатых господ - ездили туда, а мы не имели таких возможностей.
- Не знаю, - вяло ответила девушка. - Здесь я выросла, привыкла. Там мне тоже нравится. Но весна здесь красивее, особенно в горах.
- Да, ты права, однако сейчас соваться в горы опасно. Но ничего, скоро разобьем всех буржуев и хорошенько отдохнем. Тогда придет время и для поэзии, и для искусства.
- А где ваши гости? Мы одни будем здесь? – спросила Аня.
- Не знаю, почему вторая коляска не приехала. Может, позже подъедет.
Тут девушка поняла, что молодой комиссар обманул.
- Василий, ты давай наливай, - вспомнил о вине Предо. - Для такого дела не жди указаний.
Заместитель разлил вино по чашкам и стал всем протягивать. Аня решительно отказалась. Предо стал упрашивать девушку выпить этот божественный напиток, который восстанавливает силы. Впрочем, красивые слова не помогли. Предо понял: уговаривать дамочку бесполезно и с сожалением глянул на Василия. Затем последовал его тост:
- Предлагаю выпить за здоровье товарища Ленина. Сейчас, как вам известно, после ранения, он сильно болен, – и голос его показался всем наигранным, хотя звучал торжественно. Затем Предо хитро посмотрел на девушку и спросил:
- Неужели Аня откажется выпить за здоровье товарища Ленина? Грешно не выпить, ведь он символ всего трудового народа, а ты частица народа.
- Если я и мой папа – частицы народа, тогда почему его держат в тюрьме? - вырвалось из уст девушки, и она удиви­лась своей смелости.
Чтобы смягчить обстановку, Предо предложил:
- Не будем сегодня об этом – это политика, а ты в ней плохо смыслишь. К тому же, мы уже договорились, что завтра твой отец бу­дет дома. А сейчас давайте выпьем, чтобы все было хорошо. Аня, ну глоточек?
Аня подняла чашку и сделала несколько глотков, правда, за свободу своего отца. При этом решила больше не пить, иначе Предо будет считать ее опьяневшей и доступной.
Николай и Василий осушили чашки и уже без всяких тостов выпили еще несколько раз.
- Да, вино отменное, - отметил Василий. - Где взял?
- У Филатова. Когда производили у него обыск, нашли погреб с двойным дном. Думал, что мы столь глупые: не обнаружим. Это очень дорогое вино. Не век же богатым пить хорошие напитки, пусть и пролетарии получат удово­льствие. Верно рассуждаю, Василий?
- Вполне справедливо.
- А ты что, поддерживаешь меня? Ты же не из пролетариев? - усмехну­лся Предо.
Он изрядно опьянел, его лицо было пунцовым.
- Я хоть не из пролетариев, но и не из богатых. Моя семья жила скромно и такие вина в нашем доме тоже не пили, - спокойно ответил Василий. Видно, ему не раз приходилось говорить об этом, и ответ был давно заготовлен.
- Ты, Василий, хитрый человек и понимаешь, где власть, там и все. В этом ты молодец, но тогда почему некоторые твои дружки ушли к «белым»?
- Это бывшие друзья, бывшие, - повысил тон Милованов, и по его голосу стало заметно, что он тоже пьян и потому осмелел. - Николай, а ведь и ты с ними общался, когда мы учились в гимназии, пока тебя не выгнали.
- Ты брось молоть эту чепуху, - закричал Предо. - Я с ними никогда не дружил. А выгнали из гимназии из-за моего низкого социального происхождения.
Такой ответ показался Милованову смешным и, улыбаясь, он бросил взгляд на Аню, которая тоже знала истинную причину его исключения. Но девушка не хотела участво­вать в их пьяном разговоре и поднялась с места. Она принялась срывать растущие рядом цветочки для венка, складывая их в букет.
- Ты эту легенду кому-нибудь другому расскажи, - усмехнулся Мило­ванов. - А ты забыл, как весь наш класс, в том числе эти «белые», помогали тебе, когда умер твой отец?
- Я никогда не нуждался в ваших буржуйских подачках, - закричал Предо и даже привстал. Его лицо приняло злобную гримасу.
Но на этот раз быстро успокоился, заметив Аню с букетиком в руке. Та же старалась не замечать пьяных мужчин, прогуливаясь по лужайке. Предо стал пристально разглядывать миловидную девушку и почему-то повеселел. Затем тяжело поднялся и, шатаясь, подошел к Ане. Девушка отвернулась и от волнения затаила дыхание. Предо провел рукой по девичьим плечам и почувствовал ее дрожь. Это был страх, который доставлял ему удовольствие. И было от чего. Некогда благородная, недосягаемая дама нынче трепещет перед ним. А ведь было время, когда он поглядывал на этих господ с завистью. Сегодня он наслаждался своей властью над ними. Только вот непросто было сломить их благородный дух, и это злило Предо. И все же молоденький комиссар чувствовал себя счастливым, ведь о такой головокружительной карьере он даже не смел мечтать. «Ну вот, началось, - подумала Аня. - Мне надо преодолеть страх, иначе я окажусь в его руках беззащитной игрушкой». Тогда Аня подошла к Василию и присела рядом. Николай последовал за ней и опустился возле девушки.
- Я умоляю вас, не приставайте. Вы дурно думаете обо мне.
Предо тихо засмеялся, опустил голову и уставшим голосом произнес:
- Эх, Аня! Если бы ты знала, как я устал от этой опасной, неблаго­дарной работы и нуждаюсь в утешении. Пожалей меня, и как женщина доставь радость. Я уверен: женщины созданы именно для этого.
Предо хотел сказать еще что-то красивое, но не смог подобрать подходящих слов:
- Василий, ну-ка налей еще вина.
Пьяный Милованов поднял одной рукой бутыль и, не удержав ее, уронил на тарелки и чашки, разбив посуду.
- Ты, товарищ, уже совсем готов, - засмеялся Предо и лукаво подмигнул помощнику. - Василий, сходи погуляй, сделай разведку местности, а то, глядишь, басмачи незаметно подкрадутся к нам.
Заместитель тяжело поднялся и побрел в сторону густых кустов, однако голос девушки остановил его:
- Василий, подожди, я тоже хочу прогуляться.
Предо схватил Аню за руку, не позволив встать. Милованов был растерян и уставился на начальника. Но Предо сразу нашел ответ:
- А девушки в разведку не ходят. Их надо охранять и беречь от войны. Так что, Василий, ступай один.
Милованов зашагал прочь, покачиваясь, пока не скрылся среди густых зарослей.
«О, боже! Это была единственная надежда, - мысленно взмолилась девушка. – Теперь я осталась с этим чудовищем наедине». И в этот миг Предо обнял ее за талию. Деву­шка попыталась вырваться из цепких объятий, однако Николай оказался силен, несмотря на тощий вид. Затем он повалил ее.
- Ну что вы делаете?! Отпустите, ведь это бесчеловечно! - закри­чала Аня.
- Делаю то, что делают все мужики, - улыбаясь, пробормотал Предо.
Аню охватил безумный страх, и все же она решила защищаться. От надви­гающейся беды в ней пробудилась небывалая сила, и резким движением она смогла столкнуть с себя насильника. Затем она подбежала к коляске, войдя внутрь, она забилась в угол и затряслась от страха. Она не знала: что делать дальше, куда бежать, кого звать на помощь. Тогда закрыла руками лицо и горько заплакала.
Предо, покачиваясь, направился к коляске и забрался туда. Но в этот миг Аня выскользнула с другой стороны. Предо кинулся было за нею, и вы­валился из коляски и растянулся на земле. Он злобно выругался, поднялся. Аня побе­жала в сторону Василия, но на скатерти увидела маузер. Не раздумывая, она подняла тяжелое оружие и двумя руками направила дуло на приближающегося Николая. Тот остановился в трех шагах от нее, вытаращив глаза от страха и пребывая в легкой растерянности. Еще с минуту они находились в таком противостоянии. Предо заметил в ее искрящихся глазах решительность и не стал рисковать. Надо было как-то улаживать все по-хорошему.
- Ну ладно, опусти оружие. Теперь я до конца убедился, что мои знаки внимания тебе неприятны.
- Клянитесь, что не будете приставать! Клянитесь именем своей матери! – от крайнего волнения голос девушки звучал уже надрывно.
- Хорошо! Клянусь, хотя моя мама тут ни при чем.
Лишь тогда Аня медленно опустила пистолет, бросив его на траву, и облегчено вз­дохнула. Предо же быстро поднял оружие, засунул в кобуру и злобно произнес:
- Кажется, ты спятила. Да ты знаешь, на кого ты подняла руку?! Только за это тебя можно арестовать: за попытку убийства государственного деятеля. Но я не желаю держать зла на нашу гостью, хотя поражен таким смелым поведением. Оказывается, ты храбрая барышня и потому мне нравишься еще больше.
Предо приблизился к девушке и бросил на нее пристальный взгляд. Ане была неприятна его пьяная улыбочка, и она отвернулась. Вмиг Предо ловко обнял девушку и повалил на траву. Она упала навзничь и начала отбиваться, широко раскрыв глаза от страха. А между тем из-за кустов появился Василий и в испуге замер, наблюдая за происходящим. Аня позвала его на помощь. И Предо тоже стал кричать на заместителя:
- Василий, уходи, я приказываю, потом придешь.
Растерянный Милованов стоял на месте и колебался. Тогда Предо злобно выруга­лся, и это заставило его подчиниться. Аня же, находясь в ужасе и отчаянии, еще раз жалобно позвала его на помощь. И все же Василий удалился, еще раз глянув в их сторону. Он ушел подальше, чтобы не слышать голоса Ани, которая нравилась ему давно.
Весь подавлен­ный, Василий опустился у берега и стал смотреть на мутную воду, с болью думая о происходящем там. В эти минуты, как это не раз бывало, он нена­видел Предо: ему хотелось застрелить его, но боязнь и зависимость подавляли его благородный порыв – защитить честь девушки. Затем он стал ругать себя за трусость. Он ругал и большевиков, и весь их нелепый строй.
Прошло немного времени и за спиной Милованов услышал голос Предо. Тот стоял раздетый по пояс с маузером в руке и сиял от удо­вольствия.
- Теперь и ты можешь попробовать эту благородную даму, - усмехнул­ся Предо и добавил: – Ничего, зато перестанет выпячивать свое происхождение, интеллигентность. Иди к ней.
- Не хочется.
- Перестань, будь мужчиной. На то и бабы… Теперь она будет нашей.
- Она никогда не будет нашей.
- Это почему же?
- Потому что она приехала сюда только из-за отца. Зря ты с ней так по-скотски поступил.
Такое откровение разозлило начальника, и глаза его сузились:
- Ах, ты паршивый интеллигент! Значит, по-твоему, я – скотина, да? Ты что думаешь, она не знала, куда и зачем едет? А коль приехала, зна­чит, сама того хотела. Это плата за свободу ее отца.
- Ты напрасно злишься и кричишь. Просто надо было все сделать по-доброму, по согласию, - и Василий старался смягчить гнев Предо.
- Ты мне не указывай, а то и тебя не пожалею.
Василий испугался и притих. Между ними возникло гнетущее молча­ние. Но Предо пребывал в благодушном настроении и сразу смягчил свой гнев, по-дружески похлопав друга по плечу:
- Будет тебе, брось, не обижайся на меня. Нынче у меня хорошее настроение, а ты хочешь его испортить. Поверь мне, ничего страшного с ней не случилось. Долой буржуазные предрассудки, и как нас учит наша партия, свобода нравам, ближе к простым людям. Прекрасная философия. Так что, ступай к ней.
С волнением в душе Василий побрел к месту пикника. Он думал о том, с какой ненавистью Аня встретит его. Ему было стыдно, что струсил и не смог заступиться за девушку. Зачем шел к ней, он не знал.
Он вышел на полянку и под деревом увидел коляску и Аню. Девушка все еще неподвижно лежала на траве рядом с белоснежной скатертью. Некоторое время Василий стоял в замешательстве: подойти к ней или вернуться? И все-таки пошел. Оказавшись рядом, он ужаснулся ее виду, и сердце от жалости к невинной душе: Аня, словно обезумев от горя, смотрела куда-то вдаль, на ее красном лице застыли слезы. Она была столь отрешена от сего мира, что не заметила, как подошел Василий. Было невыносимо больно смотреть на это, и он отвернулся. Перед глазами всплыли картины прошлых лет, когда с подругами она возвращалась с гимна­зии или прогуливались в парке. Василий тайно любовался красотой ее лица, нежным голосом и легкой походкой. И вот теперь она лежит здесь вся униженная, оскорбленная, поруганная. Василий обернулся к ней и дрожащим голосом спро­сил:
- Аня, тебе помочь?
В ответ она лишь взглянула на него глазами полной ненависти и не молвила ни слова. Не выдержав презрительного взг­ляда, Василий отшатнулся и спешно удалился с полянки.
Предо сидел на берегу, свесив худые ноги. Он забавлялся маузером, вращая его вокруг пальца. Василий сел рядом, и Николай удивленно произнес:
- Ты уже здесь? Однако, быстро. Или она тебе отказала? – усмехнулся он.
- Кажется, она лишилась рассудка.
- Я не заметил. Они все такие, когда с ними это случается впервые, особенно у благородных, а потом со временем привыкают.
- И все-таки, нехорошо вышло как-то...
- Не бери в голову: это мелочи жизни. Погорюет и успокоится.
- Ты же прекрасно знаешь, что она не такая и не свыкнется с этим.
- Как только ее отец вернется домой, обо всем забудет.
Затем Предо скомандовал, что им пора трогаться в обратный путь, то есть в город.
Они вернулись к полянке. Но к их изумлению Ани там не оказалось. Встревоженные мужчины переглянулись и стали ее искать.
- Куда же она могла деться? - недоумевал Предо.
Василия же охватил ужас, потому что ему в голову пришла мысль, что Аня бросилась в воду.
- Да брось, хотя кто ее знает, - и Предо призадумался.
- Я поищу ее вдоль берега.
- Подожди, кажется, я знаю, где она.
Предо подошел к коляске и заглянул внутрь. Аня сидела в углу, уже в шляпе с опущенным лицом.
- Василий, успокойся, она здесь.
- Ну что ж, тогда поехали? – спросил Василий.
- Подожди, выпьем на дорожку. Аня, может, и ты – за компанию? Выпей – и на душе разом полегчает.
Совсем неожиданно она согласилась и спустилась с коляски. Далее со скатерти подняла полную чашку с вином и залпом выпила до дна. Василий удивился, а Предо пришел в полной восторг и засиял. Затем Аня попросила еще, и Предо мигом исполнил ее желание. Выпив, Аня бросила чашку на траву и ве­рнулась на прежнее место. В недоумении Предо наблюдал за ней и затем восторженно воскликнул:
- Вот это по-нашему! Давно бы так. Давай, и мы выпьем на дорожку.
Коляска тронулась в обратный путь. Скатерть с посудой была брошена на полянке: начальник контрразведки сказал, что при необходимости такое добро еще сыщется. Предо подсел к Ане и сразу обнял ее. Спутница не стала противиться и лишь резко посмотрела ему прямо в лицо. В ее глазах сверкала ненависть, будто какая-то дьявольская сила вселилась в это нежное существо. Предо, не выдер­жав столь пристального взгляда, растерянно усмехнулся и убрал руку. Аня тоже отвернулась и стала наблюдать за дорогой.
Коляска тяжело пошла на возвышенность, край которой обрывался глубоким оврагом, а внизу протекала речка.
Предо решил больше не беспокоить ее: он сделал свое дело, и те­перь она была ему не нужна. Николай ненавидел интеллигенцию и хотел принизить их до своего уровня, чтобы они не казались выше него, как-никак он комиссар, очень важное лицо в городе. До революции люди удостаивались его чина лишь к сорока годам, а ему всего двадцать три.
Неожиданно Аня сама заговорила с Предо:
- Николай, вы обещали: если я поеду на пикник, то освободите папу. Помните? - девушка говорила строго и даже как-то официально.
- Ну, обещал, - не сразу ответил Предо.
- Я выполнила вашу просьбу, а теперь и вы дайте слово, что сегодня же отпустите моего отца на свободу.
- Что с тобой? Если обещал, значит выполню.
- Я верю вам и, не дай Бог, обманите! Умоляю, хоть в этом деле сдержите свое слово.
Аня была крайне взволнована и попросила остановить лошадей.
Милованов потянул на себя поводя, и коляска встала.
- Мне надо, я на минутку, - сказала девушка.
Милованов обернулся и глянул на Николая – оба насторожились.
Аня спустилась с коляски, сделала несколько шагов к обрыву и на глазах у изумленных мужчин молча бросилась в глубокий овраг.
Комиссары соскочили со своих мест и кинулись к краю дороги. Ее тело лежало внизу, у берега. Они стали метаться и искать пологий спуск, пока по крутой тропинке не спустились к реке. Далее между кустами вышли к месту падения. Василий застыл и глазами полного ужаса смотрел на разбитое тело. С головы на песок стекала кровь, образовалась алая лужа.
Предо склонился над ней и схватил за запястье. Пульса не было.
- Вот, дура! – произнес Предо и опустил ее безжизненную руку.
У Василия навернулись слезы, и он отвернулся, чтобы не заметил Предо, и застонал:
- Какая ужасная смерть!
- Сама виновата. А ты чего раскис, как баба.
- Жалко ее, все-таки вместе росли, на одной улице...
- Будет тебе! Лучше помоги сбросить труп в реку.
Через два часа коляска вернулась в город, но уже без Ани.

СПУСТЯ СЕМЬДЕСЯТ ЛЕТ
В один из майских дней я оказался на кладбище. Хоронили нашего сослуживца Артема Тарасова, который не дожил до тридцати. Он трагически погиб в Фанских горах при восхождении на пик «Мария».
Я научный сотрудник института археологии, немного моложе Артема, и любовь к горам нас объединяла. Не раз забирался с ним на вершины, однако на серьезные восхождения не осмеливался, считая это неоправданным риском. А рисковать во имя утверждения своего геройства, во имя славы, во имя эйфории от адреналина в крови – это несерьезное отношение к жизни. Человек, прежде всего, создан, чтобы творить, а не ублажать свои чувства, страсти, которые могут оказаться надуманными, ложными. Другое дело, когда ты совершаешь географические открытия. Такая смерть имеет смысл. Однако оставим философские рассуждения: от них люди быстро устают, хотя вся наша жизнь протекает по законам философии и психологии.
Когда люди стали покидать кладбище, я и Андрей – тоже молодой сотрудник – немного отстали.
Шли мы молча, пребывали в раздумьях, хотя размышляли об одном и том же. Я заметил, что когда люди оказываются на кладбище, всегда задумываются о своей смерти, о своих похоронах.
С двух сторон аллеи на нас смотрели красивые могилы знатных горо­жан. Один – известный геолог со скромной могилой, другой – директор универмага с огромной могильной плитой из черного мрамора, а третий был главой города и за ним вор в законе с бюстом во весь рост. В общем, как живем – так и хороним. И кладбище отнюдь не олицетворение загробной жизни, наоборот, это продолжение земных проблем.
Мы уже близились к выходу, к большим металлическим воротам, распахнутым настежь, как Андрей остановил меня:
- Смотри, какая-то странная могила.
Я предложил подойти к ней. Могила была мне знакома, но сейчас выглядела как-то странно. Двухметровый железный столб казался осиротевшим оттого, что с постамента исчез золотистый ангелочек. Это была могила губернатора Ростовцева, скончавшегося в 1910 году.
Еще со школьных лет я был увлечен историей нашего края. И как-то раз одна милая старушка привела меня на русское кладбище, чтобы показать могилу своего деда – генерала, начальника городского уезда. Затем подвела и к другим уникальным могилам и рассказала о людях дореволю­ционного времени. Эту старушку звали Татьяна Викторовна Ираклинцева, ей было уже за восемьдесят, и она могла часами вспоминать о том удивите­льном времени, о чем в советские годы старались не писать или писали совсем плохо. С ней я чувствовал себя первооткрывателем.
- А вот эта фигурная плита капитана по фамилии Оренбристер. Видите, на мраморе высечен автомобиль того времени? Так вот, он являлся обладателем первой легковушки в Самарканде. Правда, жизнь его оборвалась трагически. В девятнадцатом году уча­ствовал в заговоре против Советской власти и был расстрелян.
Затем, совсем рядом, Татьяна Викторовна показала могилу своей учительницы по балетной школе Клеопатры Владимировны. Ее муж, штабс-капитан Высоцкий был также обвинен в заговоре и расстрелян. Потому о дореволюционной жизни она вспоминала с восторгом, но о советских годах предпочитала помалкивать. Да и за что было любить, если новая власть отняла у них большой двор, имущество, а в гражданскую войну она потеряла близкую подругу и друзей. Позже, перед войной, Ираклинцеву объявили врагом народа и на десять лет сослали в Сибирь. Однако ее несчастья на этом не закончились. Чтобы уберечь семью от ареста, ее муж развелся с нею и остался с двумя детьми. Но самое страшное оказалось впереди: сразу после окончания школы двух ее сыновей призвали на фронт, и они оба погибли. И только после войны эта женщина смогла вернуться домой. И все же Татьяна Викторовна сохранила веру в благородство души и осталась истинным интеллигентом.
В этот день от долгой ходьбы у старушки разболелись ноги, и я проводил ее до остановки, взяв под ручку. Там мы сели на скамейку и продолжили нашу беседу.
- О такой прогулке я давно мечтала, - сказала она, добродушно улыбаясь. – Молодой человек, я очень признательна вам. А вы весьма приятный кавалер, знаете, когда подать руку, обходительны. Современная молодежь немного грубовата. У вас есть девушка?
- Нет, но сейчас у меня другие заботы: этим летом я буду поступать на исторический факультет. Признаться, мне хочется иметь верную подругу, которая понима­ла бы меня, - и после таких слов я устыдился, опустив голову.
- Похвально, красиво мыслите. Поверьте, в наше время вас оценили бы по достоинству: за любознатель­ность, за скромность. В молодости была у меня подруга – Аня Смирнова, - и тут не договорив, Татьяна Викторовна воскликнула. - Ах, как я могла забыть! Я же хотела побывать на ее могиле. Ах, старость, как я могла забыть, - она все разводила руками. Я не знал, как помочь ей. Кладбище осталось уже далеко позади, а с ее больными ногами не вернешься назад.
Впрочем, благородная старушка быстро смирилась:
- Давайте оставим это на следующий раз, если Господь даст мне еще силы. С тех пор, как начали болеть ноги, прихожу на кладбище редко. А надо! Я боюсь, что могут уничтожить могилу моей подруги, ведь у нее никого не осталось. Аня трагически погибла в девятнадцатом году. Это была ужасная сме­рть. А через год умер и ее отец, и совсем некому стало смотреть за могилой Ани. Ныне и я полуживая – что будет потом с моей подругой.
- Уничтожат ее могилу?! – крайне удивился я.
- Да, это кощунство, но последние годы на этом кладбище стали уничтожать старинные могилы, если долгие годы их не посещает родня. А затем эти места тайно продают состоятельным людям, в основном зажиточным армянам. Так исчезли многие могилы простых людей, которых я знала в молодости.
- Просто невероятно! Это же вандализм, преступление, ко всему же эти могилы стали историческими па­мятниками. Они уничтожают нашу историю, - возмутился я.
- По этому поводу я дважды обращалась с письмом в милицию, но мне кажется, ничего не изменилось: подумаешь, убирают могилы буржуев.
В это время подошел автобус, и наш разговор прервался.
Потом я не раз бывал у Татьяны Викторовны и всегда с интересом слу­шал ее воспоминания, однако снова побывать на кладбище, чтобы продолжить историческую экскурсию, нам не удалось. И вот в одну из таких встреч она рассказала о гибели своей подруги Ани Смирновой.
Спустя год свет покинула и Татьяна Викторовна, оставив в моей памяти яркий образ истиной интеллигенции, которая явно отличалась от интеллигенции советского времени, от которой все же попахивало борщом, как от детей кухарок.

Я и Андрей остановились у могилы губернатора Ростова. И тут я заметил, что верх этой колонны пуст – с постамента исчез маленький золотистый ангелочек. И тогда я понял, почему памятник имел стран­ный вид. Татьяна Викторовна была права: и по сей день уничтожают старинные могилы.
- С какой целью украли статуэтку? - спро­сил Андрей.
- Скорее всего, для продажи, как антикварную вещь.
- Какой это низкий поступок, ведь это могила своего рода святость?
- Для тех, кто украл, такие чувства не знакомы.
Когда Андрей успокоился, я предложил провести экскурсию по кладбищу, как это сделала Татьяна Викторовна в свое время для меня. Оказывается, его тронули мои краеведче­ские рассказы, да и мне было приятно вспомнить о событиях, связанных со школьными годами.
- А ты не боишься бродить по месту, где покоятся мертвые? - спро­сил я в шутку.
- Не скрою, немного жутковато, но любопытство сильнее. Да, мой прадед похоронен здесь. Он был одним из первых русских поселенцев, работал на мельнице. Бабушка рассказывала, что умер он рано, еще до революции. Здесь же похоронен его сын, то есть мой дед. Он был комиссаром и тоже погиб молодым, в 1923 го­ду от рук белогвардейцев. В нашем роду мы очень чтим деда – героя гражданской войны. Потом я покажу его могилу. Мне будет приятно, если ты напишешь о нем статью.
- Если это интересная личность, конечно, напишу.
Экскурсию начал с самого примечательного памятника, который был виден издали. Мы подошли к бронзовой фигуре юной девушки в образе ангела. Эта выразительная скульптура в человеческий рост вызывала ощущение живого существа, застывшего на мгновенье. Ее скорбное лицо было обращено к небу. Ее религиозный образ вызы­вал в нас, атеистах, что-то мистическое и это навевало страх. Я рассказал другу, что здесь похоронен знатный купец Герасимов, а также поведал о дореволюционном купечестве города. И вдруг Андрей заметил, что у ангела нет правой кисти руки, поднятой к небу.
- Почему она без руки? - удивился Андрей. - Это что, замысел автора?
- Увы! Десять лет назад эта рука была цела и держала крест. Но потом, как мне рассказал один старик, какой-то молодой священник отпилил кисть и продал, как антикварную вещь.
- Это же варварство!
- Тогда по этому поводу мы, юные историки, написали письмо в горком, но ответа не последовало. Позже я узнал, что по идео­логическим соображениям это дело оставили без внимания. К тому же тот священник оказался нештатным сотрудником КГБ, и его не тронули. Ну что, пойдем дальше?
С горьким чувством на душе мы побрели дальше, прямо по пыльной дорожке между решетками. И вдруг у наших ног мы обнаружили неболь­шую отколотую надгробную плиту. Она лежала рядом с дорогой оградой, и нетрудно было догадаться, на чьем ме­сте возникла эта свежая могила. Андрей вытер платочком пыль с выброшенного надгробного камня, который к тому же был треснутым, и надпись проясни­лась: «Здесь покоится прах отставного сибирского казака П. Е. Коз­лова, умершего в 1875 году». Я догадался: это один из первых русских солдат, который участвовал в завоевании Туркестана под командова­нием генерала Кауфмана. И теперь на месте Козлова красовался дорогой черный мрамор с надписью: «Спи спокойно, наш дорогой папочка. Дети и внуки».
- Как ты думаешь, этому человеку спокойно спиться на чужом месте? - с иронией заметил Андрей.
- Не знаю, как ему, но его детям, которые согласили­сь на такую мерзкую сделку, живется спокойно и совесть их не мучает.
- А почему все хотят быть похоронены именно здесь?
- На окраине как-то не престижно, а здесь – центральное место, где хоронят богатых, то есть состоятельных. Да и места на кладбище почти не осталось.
- Неужели только по этой причине можно уничтожать память о другом человеке?
Его эмоциональный вопрос я оставил без ответа, потому что неподалеку от нас заметил свалку таких же разби­тых могильных плит. Мы спешно направились туда. Перед нами предстала ужасная картина: здесь друг на друге лежали обломки разных старинных могильных камней с эпитафиями. Возмущаться уже не было сил. Тогда я предложил разобрать плиты и переписать надписи в надежде, что когда-нибудь эти данные пригодятся для истории нашего города. Пусть хоть в таком виде сохранятся.
Мы склонились над обломками и стали записывать фамилии, даты, должности, чины, заслуги покойных. Когда убрали верхнюю часть камней, среди груды плит показалось надгробие в форме граненого столбца. Оно сразу привлекло внимание своими длинными те­кстами на гранях.
- Тут, кажется, стихи. Сейчас прочитаю, - сказал Андрей и стал зачитывать надпись сбивчиво и неторопливо, потому что местами поверхность плиты была повреждена.
«На 20-м году жизни от руки сластолюбивого злодея погибла… 20 мая 1919 г. на берегу р. Даргом».
- Это очень интересно, читай дальше, - попросил я друга и от волнения замер в ожидании.
Но, чтобы прочитать тексты с других сторон, нужно было поднять надгробие. Для этого мы полностью освободили столбец из-под обломков и мусора. Затем подняли его и облокотили на ограду. Андрей вытер платком одну из граней, и высеченные на ней буквы прояснились:
«Здесь покоится жертва необузданной преступной страсти Аня Смирнова 1888 - 1919 гг.»
После прочтения этого текста я сразу вспомнил историю о траги­ческой гибели подруги Татьяны Викторовны. Андрей зачитал еще один полустертый текст уже на другой стороне:
«Если ты посетила город мертвых. Тихо бродишь среди других могил… Ты почти млад и стар… Жизнь невинной девушки Антонины».
Под впечатлением невероятной находки, я долго не мог прийти в себя и все разглядывал надгробие. В свое время, лет десять назад, меня так потрясла эта история, рассказанная Ираклинцевой, что я исследовал ее до мелочей. И вот никак не ожидал, что вновь столкнусь с нею. Не зря Татьяна Викторовна беспокоилась за могилу своей подруги. После сегодняшней находки мне подумалось: какая же все-таки несчастная судьба у этой Ани, что даже спустя семьдесят с лишним лет над ней продолжают издеваться.
Заметив мое взволнованное состояние, Андрей стал терпеливо ждать, когда начну рассказ. После того, как я немного пришел в себя, то начал так:
- Эта тра­гедия даст возможность посмотреть на события гражданской войны дру­гими глазами, чем принято в официальной истории. Ты будешь сильно удивлен и немного разочарован. Нам, советским людям, понять такое будет сложно. Но, что было… то было. А для начала покажу тебе интересную могилу одного человека.
И я привел Андрея к могиле Предо. Большая плита была из черного мрамора со звездой и надписью: «Предо Николай Васильевич, 1899-1923 гг. Погиб за Советскую власть в Туркестане». Могила была ухожена: кругом цветы, зелень, чистота.
- Ты хочешь сказать, что этот человек как-то связан с этой трагедией? - спросил Андрей.
- Еще как! Это и есть тот сластолюбивый злодей. Именно о нем идет речь.
- Не может быть: он герой гражданской войны…
- К сожалению, это так. Тогда он был начальником контрразведки. Чтобы тебе было все понятно, давай я расскажу эту историю с самого начала, с дореволюционного времени, когда Предо был еще гимназистом. Потом стал прапорщиком и в первые дни революции мигом примкнул к большевикам. А теперь слушай, все вопросы потом.
Мы сели на скамейку в тени небольшого дерева, и я начал свой расска­з.
Когда я закончил печальную историю, мы долго молчали, погруженные каждый в свои мысли. Андрей был поражен, что даже побледнел. Ему верилось с трудом.
- От кого ты узнал подробности? – спросил друг расстроенным голосом, все же не веря до конца в сказанное.
- Сам Милованов поведал мне.

МИЛОВАНОВ
В школьные годы занятия в историческом клубе привели меня к мест­ному писателю М. Н. Самсонову. Каждый раз, встречаясь с ним, я узнавал много интересного из истории нашего города. Например, он рассказал о подземных ходах под городом, проложенных во времена Амира Те­мура, или об интересных находках археологов, историков.
Я был безумно рад знакомству с таким необычным человеком. Вскоре мы подружились, несмотря на огромную разницу в возрасте – я учился тогда в десятом клас­се, а ему было уже за шестьдесят. Однажды Самсонов серьезно заболел, и тогда пришлось мне помогать писателю в его работе над новым романом о первых годах революции. Он давал мне поручения, и я стал ходить на встречи с ветеранами гражданской войны и вообще долгожителями города, которые охотно вспоминали прошлое. Мне же оставалось лишь прилежно записывать их рассказы и факты тех времен, задавать вопросы. Именно тогда я узнал историю о некой девушке Ане из интеллигентной семьи, которая по легкомыслию поехала на пикник с Предо и Миловановым. Там ее обесчестили. Затем Предо застрелил ее и бросил в реку.
Потрясенный услышанной историей, я с волнением в голосе пересказал ее писателю, однако трагическая судьба Ани не заинтересовала Михаила Николаевича: у него была другая тема для нового романа, да и в то время ни одна редакция не опубликовала бы такое. Я же не мог успокоиться: не верилось, что комиссары – идеалы чистоты, как нам твердили, – способны на жестокое преступление. И продолжая бывать у старых людей, я не забывал спрашивать и об истории этой девушки, узнавая все больше подробностей. Старики рассказывали эту историю почти одинаково, притом комментируя: эта девица сама виновата, ибо знала, с кем едет и зачем. А коль поехала – значит, была распутной, хоть и вышла из приличной семьи. Ее позорная гибель не вызвала в городе особого сочувст­вия. А одна старушка, ветеран комсомола, назвала ее просто гулящей и уверяла меня, что на самом деле вся буржуазная интеллигенция была таковой. Впрочем, и старые интеллигенты также осуждали поступок Ани, недоумевая, как порядочная барышня могла опуститься до подобной низости. Вот в таком виде эта история сохранилась в памяти людей.
И лишь знакомство с Миловановым окончательно прояснило запутанную историю. В то время Василию Николаевичу исполнилось восемьдесят три. Я знал, что в годы гражданской войны он служил в ЧК, а затем долгие годы – в исполкоме и ушел на пенсию в должности заместителя председателя облисполкома. В общем, в свое время он был важной фигурой.
Милованов жил в центре города, по улице Шаумяна, в большом дворе. Калитку мне открыла его внучка, примерно моего возраста. Юля, словно секретарша, скороговоркой спросила у меня, по какому вопросу меня интересует Васи­лий Николаевич, то есть ее дедушка.
- Я пришел по поручению писателя Самсонова и хочу побеседовать с ним.
Юля молча отстранилась от двери, и я вошел во двор. Закрыв за мной калитку, девушка сказала:
- Идем за мной, сейчас дед во дворе, - и ей подумалось: вот опять явился краевед-короед, который снова будет «пилить» деда скучными вопросами. Но ее дед никому не отказывает, он молодец. К ним приходят не только школьники – юные любители истории, но и писатели, краеведы, историки. Вос­поминания деда изданы отдельной книгой.
Милованов расположился в старинном массивном кресле за столом с резными ножками в тени ветвистой че­решни. Услышав наши голоса, он отложил газету, снял очки и обратился ко мне, улыбаясь:
- Это, наверное, к нам пожаловал юный историк? Угадал?
Я рассказал о своем поручении и о том, почему сам писате­ль не смог навестить его. Милованов оказался приятным старичком и был искренне рад моему приходу. Он усадил ме­ня напротив, подвинул ко мне вазу с фруктами и налил чаю. Ему хотелось, чтобы я непременно попробовал яблоки и виноград из его собственного са­да, он сам их сажал. Фрукты оказались, в самом деле, вкусными.
Потом я коротко рассказал о новом романе и задал вопросы, которые интересовали Самсонова, и аккуратно записал их в общую тетрадь: речь шла об одной операции чекистов по раскрытию белогвардейской организации. Старику эта история оказалась знакомой, о ней ему было приятно вспомнить. В конце он сказал:
- Это интересная история и рад, что наконец кто-то решился о ней написать. Правда, следует отметить, что руководил этой операцией Предо.
Я был очень доволен собранным материалом и собирался было покинуть старика, как вспомнил о своем деле – спросить о гибели Ани. Только он мог знать правду, как единствен­ный свидетель. Признаться, тогда мне еще не верилось, что та девушка могла погибнуть от рук большевиков. Но стоило упомянуть имя погибшей девушки, как со стариком случилось нечто невероятное. Милованов весь сник: голова свисла, живые глаза погасли, а лицо сделалось испуганным, будто его уличили в страшном преступлении. С минуту он находился в отрешенном состоянии. После моего вопроса, прямо на глазах он превратился в дряхлого, умирающего старичка. Я испугался и поднялся с места, спросив у Милованова:
- Василий Николаевич, вам нехорошо?
С минуту молчал, мне показалось, что он не расслышал моих слов, и я повторил. Наконец, голос Милованова прозвучал, но уже раздраженно:
- Зачем ты спросил об Ане? Узнать об этой истории тебе велел писатель Самсонов? Он хочет о ней написать?
- Я спросил просто для себя, из любопытства. Самсонов тут ни при чем.
- Мальчик, оставь меня в покое. Мне плохо, позови Юлю.
Чувствуя себя ужасно виноватым, я побежал в дом. Юля сидела на веранде в кресле и смотрела телевизор. Я быстро рассказал о случившемся. Мы вместе прибежали к деду. Василий Михайлович сидел в том же положении – свесив голову.
- Дед, а дед, что тебя беспокоит? Может, уложить тебя на кровать?
Но Милованов, не поднимая головы, тихо произнес:
- Пусть этот мальчик уйдет и больше не приходит. Вызови мать и «скорую». Я умираю.
Юля бросила на меня недоуменный взгляд, в ее глазах искрилась злость. Я был подавлен, быст­рыми шагами пересек двор и покинул дом через калитку.
Всю дорогу до остановки, а затем и в автобусе, держась за поручни, думал только о случившемся. Никак не мог понять: в чем моя вина? «Если Милованов умрет, то виноват буду я, ведь мой вопрос сразил его. Почему эта история так встревожила старика? Может быть, он решил, что я обвиняю его в смерти Ани?»
Оттуда я приехал сразу к Самсонову, который жил неподалеку от меня, в районе фабрики «8 Марта». Как всегда, дверь квартиры открыла приветливая тетя Валя, жена писателя. Михаил Николаевич сразу заметил мое бледное лицо и повел меня на кухню. Нередко наши беседы проходили за чашкой чая. Тетя Валя поставила на стол мой любимый пирог и варенье, но мне было не до этого: хотелось немедленно рассказать о случившемся. Самсонов же остановил меня:
- Ты сначала выпей чаю, успокойся, а потом расскажешь свою новость.
Я в под­робностях передал о случившемся и высказал опасение: «Как бы по моей вине не умер старый человек. Самсонов выслушал и первым делом похвалил меня за ценную информацию о диверсантах – героях его романа. Затем в недоумении спросил:
- Зачем тебе сдалась история о гибели легкомысленной девушки? Я же говорил, что этот случай не представляет никакой исторической ценности.
- История Ани увлекла меня лишь по одной причине: хотелось знать, неужели большевики могли быть настолько подлыми? Как-то в это не верится. Неужели социализм строили такие люди?
В ответ Самсонов улыбнулся:
- Ты думаешь, что все комиссары были идеальными? Нет. Путь любой революции тернист. Было немало врагов и внутри партии – различные карьеристы, авантюристы или просто заблуждающиеся. Например, мне рассказали такой случай. На митинге, посвященном какому-то революционному празднику, на трибуну поднялся пьяный Гуща, ко­миссар области. Он должен был выступить с речью, а вместо этого принялся ругать врагов новой власти, и самыми что ни на есть матерными словами. Ко всему же, комиссар еле стоял на ногах. От стыда военным пришлось спустить его вниз и запереть в его же кабинете, чтобы не безобразничал и не позорил Советскую власть. Но зато, когда поднялся белогвардейский мятеж и велось сражение у станции Хазар, то и Гуща, и Предо оказались самыми активными в борьбе с врагами. Мне думается, людей нужно оценивать по их главным поступкам. Но следует помнить, что именно такие личности построили нам социализм. А относительно старика Милованова можно предположить, что в этой истории имеется и его вина, иначе не повел бы себя так странно. Твоей вины здесь нет.
- И все же, ужасно неприятно. Я думал, старик умрет.
- Чтобы забылась эта неприятность, давай займемся интересным делом. Вчера я получил архив одного покойного историка. Помоги мне его разобрать.
Это была наша последняя совместная работа. Я знал: Михаил Николаевич болен, но не предполагал, что болезнь его столь серьезна. Через месяц Самсонова не стало.
После встречи с Миловановым прошло три дня. В этот день в нашей школе проходила городская конференция по истории и географии. До открытия оставалось пятнад­цать минут, и часть приглашенных уже заняли в зале места, другие же еще гуляли во дворе или в холле. Я тоже был участником конференции и спустился в вестибюль, чтобы пройти в зал. Но знакомое лицо девушки заставило меня остановиться – это была Юля, внучка Милованова. Она стояла у окна и читала свой доклад. Меня не заметила. Я замедлил шаги, не совсем уверенный, стоит ли заводить с ней беседу. Возможно, она еще держит на меня обиду. И все же решился подойти и поздороваться, потому что хотелось узнать о здоровье ее деда. В ответ Юля улыбнулась, и у меня разом полегчало на душе. Признаться, эта девушка понравилась мне с первой же встречи: невысокого роста, слегка смуглая, голубоглазая.
- Ты тоже будешь выступать?
- Да, - робко ответил я.
- Наверно, твой доклад посвящен гражданской войне? - уверенно спросила Юля.
- Не угадала, - улыбнулся я. - Моя тема о первых русских ученых Туркестана.
- А у меня география. О Зеравшанской долине.
- Как твой дедушка? Тогда я сильно испугался.
- Сейчас немного лучше, хотя неделю назад у него был инсульт.
- Ты на меня не сердишься, ведь ему стало плохо после моего упо­минания об одной неприятной истории. Однако, я не мог предположить, что это так подействует на него.
- Ты не виноват: просто он старый человек. Да к тому же ты сделал это не специально. Скажу честно, история гражданской войны меня интересует мало и все-таки очень хочется знать, что заставило деда так разволноваться? В нашей семье мы не раз думали об этом, и даже моя мама хотела разыскать тебя и расспросить. Расскажешь об этой истории?
- Конечно, расскажу.
Но в это время из зала донесся звонок, и всех пригласили на конференцию. Мы решили поговорить позже и направились за участниками.
После открытия конференции члены секции юных географов ушли в другой зал, и с Юлей мы увиделись только во время награждения. Там мне вручили диплом за первое место, и когда я спускался с трибуны, Юля внизу пожала мне руку.
Из школы вышли вместе и, сев в автобус, приехали в городской парк. Я взял ее портфель, и мы беззаботно гуляли по аллее в тени столетних чинаров, посаженных еще при первом губернаторе. Мы как-то сразу сблизились, и мне была приятна наша дружба. Кажется, я тоже понравился ей. А может, девушка согласилась на прогулку лишь за тем, чтобы узнать о гибели Ани и не более?
Я рассказал Юле о трагической судьбе той девушки, промолчав о том, что Милованов тоже был на пикнике. Ведь в правдивости этой истории я не был уверен до конца. И еще, Юля очень любила своего дедушку, и я не хотел ее расстраивать.
Девушка задумалась:
- Какая ужасная история! И все же не пойму, что так взволновало деда, ведь он не виновен в случившемся. Может быть, из-за друга Предо?
Мы расположились на скамейке, откинувшись на широкую спинку. Юля сидела достаточно близко, и временами я любовался ее красивым лицом. Это немного смущало девушку. Такое приятное чувство я испытывал впервые.
- Что так смотришь на меня?
От смущения я опустил голову и не сразу нашелся, что ответить:
- Признаться, мне нравится твоя открытость.
Юля тихо засмеялась, и я вместе с ней. Это было своего рода признание. Ее настроение говорило, что я могу рассчитывать на ее дружбу. Лишь бы не помешало здоровье деда.
- Наверно, твой дед невзлюбил меня?
- Ничего плохого о тебе не сказал, но попросил, чтобы впредь не пускали в дом. Нас это сильно удивило. Странная история! Должно быть, здесь есть какая-то тайна. Ты сказал, что погибшую девушку звали Аня? Так вот, дед в бреду дважды звал ее. А может, это была его любовь? Нет! Вряд ли он мог полюбить такую легкомысленную девушку, чтобы еще в старости переживать за нее. Здесь что-то другое.
И Юля призадумалась, устремив взгляд куда-то в глубь парка.
Мне же не хотелось говорить об этой печальной истории, когда рядом такая милая девушка. Чтобы отвлечь ее, я незаметно сменил тему и рассказал о том, как сто лет назад стали строить этот парк. Затем показал Юле уникальные деревья того времени: три болотных кипариса, два ливанских кедра и железное дерево. Эти и другие растения доставлялись сюда из Африки и Азии караванами на деньги русской интеллигенции, которые искренне заботились о процветании края.
Юля была поражена: часто бывая здесь, только теперь открыла для себя этот уникальный уголок.
Потом я покатал ее на лодке, на качелях, мы посидели в павильоне для мороженого, пока девушка не вспомнила о времени, глянув на свои часы.
- Меня, наверное, уже заждались. Сейчас я живу у деда: теперь за ним нужен постоянный присмотр.
Мы вышли из парка, перешли дорогу, где начинались частные дома, и Юля сказала:
- Дальше провожать не нужно. Здесь близко, сама дойду.
- Очень буду надеяться, что в скором времени твой дед поправится.
Мне не хотелось расставаться, и я спросил у нее:
- Мы еще встретимся?
- Не знаю. Запиши мой телефон. Спасибо за беседу, экскурсию, было очень интересно.
Юля подала мне руку, и после мы простились. Еще некоторое время я стоял на тротуаре и провожал ее взг­лядом, пока она не скрылась за углом старинного дома с лепными узорами на окнах.
Вернулся домой невероятно счастли­вым. Возле подъезда по обыкновению на скамейке сидели наши старушки. В задумчивости чуть было не забыл с ними поздороваться, а затем пулей взлетел на второй этаж. Я был так возбужден, что даже не смог сделать уроки, и весь вечер только и думал о ней.
Утро встретил с тем же чувством. На душе было светло. Зато на уроке был немного рассеян. К счастью, меня не вызвали к доске, иначе бы получил двойку. Шел пятый урок, как сейчас помню, была алгебра. Этот предмет давался мне тяжело, и недолюбливал его, как и саму учительницу. Вдруг кто-то постучался в две­рь – на наших уроках такое было редко. Раздраженная Вера Ивановна резко открыла дверь и строго глянула на возмутителя школьного порядка. Мы не видели, кто это был. А за дверью, в коридоре стояла Юля. Она извинилась и просила позвать меня по очень срочному делу. Вера Ивановна напомнила ей, что для это­го существует перемена – и резко закрыла дверь. Не успела учительница дойти до стола, как за ее спиной дверь вновь отворилась и появилась Юля, которая искала меня глазами. От удивления я вскочил с места и кинулся к ней. Лицо Юли было взволнованным, и сразу догадался: у нее неприятности и она нуждается в моей помощи. Весь класс наблюдал за столь необычной сценой. Когда был уже у двери, Вера Ивановна крикнула, чтобы я вернулся на место. Я думал только о Юле и не расслышал ее грозного окрика. И тут кто-то из ребят крикнул: «Да здравствует любовь!». В классе разда­лись аплодисменты, радостные возгласы и смех.
Я закрыл дверь, и Юля торопливо объяснила, что ее деду очень плохо, и он хочет видеть меня немедленно. А между тем дверь снова открылась и Вера Ивановна предупредила:
- На мои уроки можешь больше не ходить.
- Хорошо, - ответил я учительнице, и мы побежали с Юлей по коридору, а затем спустились во двор. Я хотел было бежать к остановке, но Юля взяла меня за руку и оста­новила:
- Нас ждет машина.
Мы сели на заднее сиденье белой «Волги» и тронулись. Машина выехала со двора, и наш сторож не сделал водителю никакого замечания. Тогда я догадался: кто-то из родителей Юли большой начальник и, вероятнее всего, это ее отец. Это открытие насторожило меня: нередко дети больших руководителей становятся избалованными. Однако Юля не была такой, и я успокоился.
- Два часа назад дедушке стало совсем плохо, - и глаза Юли наполнились слезами. Она очень любила деда, потому что воспитанием внучки занимался он.
Я взял ее руку и принялся гладить, хотелось как-то утешить.
- Может, после разговора с тобой ему станет легче, - сказала Юля и провела рукой по своей мокрой щеке. - Мы догадываемся, что дед хранит какую-то страшную тай­ну, но почему не доверяет нам, и даже мне? Оказывается, когда я родилась, папа решил назвать меня Аней, но дед очень воспротивился этому, даже поругался с моими родителями и заставил дать другое имя. Все это странно.
Юля говорила полушепотом: ей не хотелось, чтобы молодой водитель слышал наш разговор.
- Я хочу тебе сказать, что дед самый близкий мне человек. Он по­нимает меня и любит по-настоящему – не так, как родители. С ним мо­жно поговорить по душам, он всегда выслушает и не будет кричать, если окажусь в чем-то не правой. А родители вечно заняты своими государственными делами, и у них нет времени для единственного ребенка.
- Юля, я хочу стать для тебя таким же другом, как твой дедушка.
- Спасибо. Приятно слышать, и особенно сейчас.
Машина затормозила у знакомых ворот. Мы вошли во двор через раскрытую калитку. За столом под виноградником сидел полный мужчина с лысиной на макушке, в белой рубашке и синем галстуке. Он курил сигарету, но, увидев нас, мигом потушил и направился к нам. Это был Юлин отец. Он пожал мне руку и сказал: «Идемте в дом, там ждут».
На веранде, за круглым столом, сидели три женщины разных возрастов. Они пили кофе и озабоченно молчали. Наше появление сразу оживило их, и одна из них воскликнула: «Наконец-то!». Другая женщина, лет сорока, в красивом халате, подошла ко мне:
- Ну, здравствуете, нарушитель нашего спокойствия. Я боялась, что вас не найдут. Хорошо, что моя дочь знала, в какой школе вы учитесь.
По ее властному тону не трудно было понять, кто управляет в этом доме. Говорила со мной строго:
- Несколько дней назад из-за вашего бестактного поведения у на­шего отца произошел приступ. Не знаю, что вы сказали ему, но с тех пор его сердце и нервы расстроились, - голос ее задрожал, глаза увлажнились, и женщина отвернулась.
Не успел я ответить, как Юля заступилась за меня.
- Но мама, он ни в чем не виноват. Он лишь спросил: знает ли дед одну историю о погибшей девушке и попросил о ней рассказать. К тому же сердце у дедушки болит давно.
Мать резко повернулась с платочком у лица и раздраженно произне­сла:
- Юля, ты не присутствовала при их разговоре и не следует никого защищать. Конечно, теперь он не признается в своей ошибке, а отец не хочет го­ворить об этом. Вот и ломай себе голову, что между ними произошло.
Я был подавлен столь несправедливым обвинением, но Юлина поддержка успокаивала меня.
- Мама, его ждет дедушка, - напомнила Юля.
- Действительно, сейчас некогда выяснять отношения: нужно спасать папу. Идемте к нему.
Меня повели по полутемному коридору, остальная родня шла за нами следом. У дверей мы остановились, и мать Юли заго­ворила со мной уже мягким и тихим тоном:
- Прошу вас, будьте с больным человеком предельно вежливы, обдумывайте каждое сказанное слово, чтобы случайно не поранить душу старого человека. Успокойте его, если даже из его прошлого всплывет что-то негативное. Можете похвалить его героические поступки, он любит это. В общем, вы меня поняли.
Дверь отворилась, и все зашли в светлую комнату.
На старинной кровати с железной узорчатой спинкой лежал Милованов. Рядом была тумбочка с разными лекарствами. Там же на стуле сидел пожилой доктор в белом халате с фонендоскопом на груди. Врач с залысиной на макушке подошел к Людмиле Васильевне – матери Юли, и та тихо произнесла:
- Вот тот юноша.
Доктор был в курсе всех событий и посадил меня на свое место. Я же с волнением глянул на умирающего Милованова. Его глаза были закрыты, слышалось лишь его тяжелое дыхание. Кажется, он дремал. Доктор разбудил его, коснувшись плеча больного, и тот медленно открыл глаза.
- Василий Николаевич, вот пришел тот мальчик, про которого вы спрашивали.
Увидев меня, глаза Милованова сразу ожили, и легкая улыбка скользнула по лицу. Это обрадовало всех, и родственники обменялись взглядами.
- Да, это тот мальчик, - тихо произнес больной старик.
Затем он подозвал старшую дочь, Людмилу Васильевну, и сказал: «Оставьте нас наедине: надо поговорить». Дочь кивнула ему и, подойдя к остальным, передала слова отца полушепотом:
- Папа хочет поговорить с ним наедине, - и добавила с некоторой обидой. - Этому незнакомому мальчику он доверяет больше, чем родне. Вот она благодарность.
Едва все покинули комнату, Милованов начал говорить, правда, запинаясь на каждом слове, будто не знал, с чего начать. Впрочем, с каждой минутой голос старика становился все увереннее, а речь более последовательной:
- Чувствую, что осталось мне немного и я хочу освободить душу от греха молодости. Я был свидетелем страшного преступления, но не остановил его: невинная душа погибла. Тогда я просто струсил, а ведь мог спасти… Этот грех я нес в себе всю жизнь, хотя он меня не сильно тревожил за давностью лет. Но тут появился ты и обо всем напомнил. Страшно с этим грехом уходить туда… Если кто-нибудь из стариков скажет тебе, что я тогда тоже надругался над Аней – не верь: это ложь. Аня оста­валась для меня святой, и я не мог прикоснуться к ней. Ты понимаешь, о чем я говорю. Я думал, ум­рет наше поколение, и эта история навсегда забудется. Однако после на­шей встречи понял, что это не так. Потому что такие, как ты, по­несут эту историю дальше и о ней станет известно моим внукам, правнукам, и они будут стыдиться меня. Шестьдесят лет никто не вспоминал о том ужасном дне – и вот явился ты. Поначалу я тебя испугался, а теперь чувствую: нужно было сразу тебе обо всем рассказать, чтобы освободить душу от позора.
На минуту Милованов задумался, тяжело дыша. Он очень устал, но через какое-то время продолжил:
- Мне есть, в чем покаяться, ведь я не спас Аню из-за своей трусости, испугался, что лишусь карьеры, сытой жизни. Тебе следует знать о самом главном: во-первых, я не насиловал ее. Во-вторых, что тоже очень важно, Аня поехала на пикник, чтобы спа­сти своего отца, которого могли расстрелять в любой момент. Такое было время. В-третьих, Аня сама кинулась в обрыв и погибла, и уже потом мы сбросили ее в реку, потому что Предо хотел скрыть следы своего преступления. У этой девушки было очень доброе сердце, чистая душа, невинная же и умерла. Не каждый способен на такое. В те годы Аня любила моего бывшего друга Сергея Вирского. Они ме­чтали обвенчаться, но помешала гражданская война. Сергей ушел к «белым», а я – к «красным», и стали мы врагами. Я тоже был влюб­лен в Аню и тайно завидовал бывшему другу, которого уже не было в городе. Не раз возникала мысль сделать ей предложение, хотя осознавал, что это ни к чему не приведет, особенно после того, как я стал большевиком.
Милованов снова умолк, но на короткое время: ему уже не терпелось как можно скорее выговориться.
- Я прожил долгую жизнь и старался не вспоминать эту историю. А вот теперь что-то непонятное творится в моей душе. Мне стыд­но за мою трусость, а ведь Предо был отъявленным мерзавцем. Тогда у реки Даргом я готов был помочь Ане, если бы она согласилась стать моей женой. Тогда Предо не тронул бы ее. Вот таким подлецом я оказался. Рассуждал тогда так: стоит ли рисковать из-за этой девушки, если она не любит тебя. Ко всему же я боялся Предо: по характеру он был вспыльчивым и злым, что даже свои невзлюбили его. Теперь ужасно стыдно за мое малодушие. Меня безумно пугает мы­сль: а вдруг я там встречусь с Аней и что я ей отвечу? Ах, молодость, какая ты неразумная. Думаю, что вам, молодым, надо брать пример с Ани. Не у каждого хватит мужества пожертвовать собой. А на вид девушка была хру­пкая, нежная.
После ее гибели по городу поползли слухи, что Аня гуляла с Предо, что тот застрелил ее по пьянке и бросил в реку. И в самом деле, ее труп выловили жители близлежащего кишлака и на арбе привезли в город. Тогда я испугался за себя: думал, что нас арестуют. Но Предо был близким другом комиссара Гущи – и все обошлось. Правда, через год меня пере­вели в облисполком, чему я был очень рад.
После долгой речи Милованов облегченно вздохнул и продолжил:
- Теперь, после встречи с тобой, я не нахожу себе места. Представляешь, иногда, словно наяву, вижу мертвую Аню – когда она лежала в овраге, у реки, и с изо рта сочилась кровь. От такой жуткой картины мои нервы не выдерживают. А однажды она приснилась живой: стоит у моего изголовья и все спрашивает без всякой злобы: «Василий, почему ты не помог мне?» Меня охватил дикий страх, стыд, что я чуть было не умер. Слава богу, врачи спасли. От таких кошмаров становится невыносимо, можно сойти с ума. Все эти дни доктор пытался помочь мне встать на ноги, но все безуспешно. И тогда от безысходности я попросил привести ко мне одну известную гадалку. Думал, что старуха откажется прийти, потому что она в свое время отсидела срок за свое ремесло и с тех пор не лю­бит чиновников. Но гадалка пришла, выслушала и посоветовала:
- Вам надо раскрыть свою душу, и тогда наступит облегчение.
- Перед священником, - спросил я и сам добавил, - но ведь они пьяницы?
- Нет, это должна быть юная, светлая душа.
- Кто это? Юля? Нет, внучке не могу. Для нее это будет сильное разочарование.
- Не знаю, это дол­жны сами решить.
Тогда я сразу вспомнил про тебя. Да, именно ты и есть тот человек, кому нужна эта история, но в неискаженном виде. Именно ты понесешь ее дальше и обелишь светлое имя Ани – ее незаслуженно оклеветали.
Вновь в комнате воцарилась тишина. После глубоких вздохов глаза Милованова слегка повеселели: «Кажется, гадалка права. И в самом деле, мне полегчало».
Я тоже заметил, что состояние больного улучшилось: лицо ожило, голос окреп. Я помог старику выпить воды и предложил ему хорошенько отдохнуть, а уже потом продолжить разговор. Милованов отказался:
- Пока я дышу, должен все рассказать, иначе не успокоюсь. И Милованов во всех подробностях передал историю гибели Ани. Затем попросил воды и продолжил:
- После того, как через три дня весь город узнал о смерти Ани, на следующий же день из тюрьмы выпустили Алексея Ивановича – отца несчастной: некому было хоронить девушку. Я был уверен, что ее отец не поверит в эти грязные сплетни о дочери, но злые разговоры сделали свое дело, и через полгода этого истинного интеллигента не стало. Надо сказать, что смерть Ани не вызвала в городе особого шума. В большей степени люди осуждали саму девушку, а не Предо. Правда, за такое дело Николай все же был наказан – получил выговор, а меня перевели на другую работу.
Вот теперь рассказ Милованова был завершен, и он не знал, что еще добавить. И тут я спросил:
- Говорят, что спустя три года после этого случая Предо был убит. Это так?
- Да, его застрелили глубокой ночью, возле ворот его дома, едва он сошел с коня. Николай получил две пули в голову из револьвера. На выстрелы выбежали его мать, жена и стали громко плакать.
- Кто это сделал?
- Никто не видел стрелявшего. Возможно, это был человек, кому он причинил большое горе, или белогвардейцы. Врагов у него было достаточно. Его сразу же причислили к героям гражданской войны, хотя в действительности, он не был таковым.
- Василий Николаевич, почему бы вам не рассказать об этом своим детям?
На лице больного мелькнула слабая ухмылка:
- Какой же ты наивный. Кто сознается в трусости? Люди не хотят оставлять о себе плохую память. Но с другой стороны, умолчать о гибели невинной девушки, которую любил, я не могу.
- Если ваша родня спросит меня о нашем разговоре, что им сказать?
- Можешь передать им эту историю, но, прошу тебя, не упоминай обо мне. Скажи, что на пикнике был только Предо. А через лет десять можешь рассказать всем и о том, что и я там был. Тогда Юля повзрослеет и уже не будет ко мне так строга. Надеюсь, ты настоящий комсомолец и сдержишь свое слово.
Мы распрощались совсем по-дружески и договорились вст­ретиться, когда он выздоровеет. Тогда он обещал рассказать еще много чего интересного.
Я покинул комнату и через полутемный коридор вышел на веранду. Все родственники поднялись из-за стола и замерли в ожидании моих слов, будто я врач.
- Василию Николаевичу стало лучше, он ждет вас.
Волна радости пробежала по их лицам, и они поспешили к отцу вместе с пожилым доктором.
Я остался один. Довольный собой, вышел во двор, чтобы вдохнуть свежего воздуха после душной комнаты, насыщенной запахами лекарств.
Прошло совсем немного времени, и я не заметил, как сзади подбежала радостная Юля и поцеловала меня в щеку. От такого счастья сам был готов обнять и расцеловать эту милую девушку, но вместо того стыдливо опустил голову. Еще хотелось сказать ей что-то ласковое, красивое, од­нако и тут проявил робость и не смог найти подходящих слов.
- Ты останешься с нами обедать? - спросила Юля.
- Не могу. Мне надо забрать из школы свой портфель, иначе класс закроют.
- Может, все же останешься, ведь твоя сумка не пропадет?
- Если честно, дело не в портфеле. Не хочу встречаться с твоими, ведь они непременно начнут меня расспрашивать о нашем разговоре с Василием Николаевичем. А тот просил кое о чем не рассказывать. И я дал слово.
- Понимаю тебя. Для меня сейчас самое важное – это хорошее самочув­ствие деда.
- Надеюсь, теперь твоя мама не будет на меня злиться?
- Она успокоилась, ты не обижайся. У нее нервная работа, она тоже большой начальник.
С Юлей мы решили встретиться завтра вечером. И она проводила меня до своих ворот. И только я набрался храбрости, чтобы поцеловать ее, как именно в это самое время к нам подъехала служебная машина ее отца. И я лишь пожал руку Юли.
На другой день с волнением я ожидал ее у остановки, недалеко от их дома. Боясь опоздать, явился на свидание на полчаса раньше. Оттуда мы намеревались прогуляться в центральный парк. Еще издали я заметил Юлю. Она спешила, и в ее походке я заметил что-то тревожное. Тогда я сам устремился ей навстречу. У нее были заплаканные глаза. Она прижалась ко мне и тихо произнесла:
- Дед умирает.
- Но как? Ведь вчера все было хорошо, что случилось?
- Не знаю. Идем к нам, по дороге расскажу.
С центральной дороги мы поспешили в глубь улицы. В пути Юля рассказала, что вчера вечером и сегодня утром Милованов чув­ствовал себя вполне здоровым: шутил, смеялся. Но после обеда ему вдруг стало плохо, а спустя час он потерял речь и теперь с каждым часом ему все хуже и хуже. Доктор лишь разводит руками и говорит, что те­перь нет никакой надежды.
Мы зашли во двор. Там сидели ее папа с пожилым мужчиной в све­тлой шляпе, они курили и тихо беседовали, выпуская струйки дыма. Я поздоровался. Ее отец, Евгений Львович, протянул руку и тяжело выдохнул со словами:
- Спасибо, что пришли поддержать в трудную минуту.
- Я могу быть хоть чем-то полезным? - спросил я.
- К сожалению, на этот раз ничем. Он уже никого не видит и пульс его совсем слабый.
Юля заплакала и прижалась к отцу. В это время с открытых окон веранды стал доноситься женский плач, и мы насторожились.
- Идите, попрощайтесь, - сказал ее отец.
Мы вошли в дом, и там я увидел вчерашних родственников Милованова. Лица у всех были печальные и красные от долгих слез. Они мельком взглянули на меня и почти не заметили мое приветствие. Я понимал, в каком они сейчас состоянии.
- Идем к деду, - обратилась ко мне Юля.
- Там ему нечего делать, - суровый голос Людмилы Васильевны ос­тановил нас. Ее леденящие слова прошлись мурашками по всему телу. Юля тоже растерялась и не знала, как вести себя дальше.
- Мама, ну почему? - вырвался возмущенный голос дочери.
- Я не желаю в присутствии посторонних людей обсуждать этот вопрос. Он прекрасно знает, в чем его вина. Еще хватает наглости являться в этот дом.
- Но ведь он не виноват... - не успела договорить Юля.
- Юля, ты нашла себе неподходящего друга.
Мне невыносимо было слышать такие слова, и я спешно покинул их дом, желая исчезнуть оттуда как можно скорее.
Сидевшие во дворе мужчины проводили меня изумленным взглядом. Отец Юли, зная характер жены, сразу догадался, что могло произойти на веранде.
Уже на улице меня догнала Юля, вся в слезах. Было больно смотреть на нее. Лишь в эти минуты я почувствовал, как сильно она любит меня, и от счастья мигом позабыл о том унижении, которое пришлось испытать. Я провел рукой по ее щекам и вытер слезы. Затем взял ее руки и стал их гладить. Мне было ее очень жалко. Теперь уже не помню, какими словами пытался утешить ее, но хорошо врезалось в память, как неожиданно появился ее отец и тяжелыми шагами стал приближаться к нам, вытирая платком вспотевший лоб. Я сразу отпустил руку Юли, и она тихо сказала:
- Мой папа добрый человек, не бойся его.
Конечно, Евгений Львович догадался о наших дружеских отношениях.
- Ты извини, - медленно заговорил он со мной, - как-то нехорошо получилось. У нашей мамы тяжелый характер. Да к тому же сейчас у нас такое горе, она стала нервной, раздражительной.
Слова отца Юли обрадовали меня: я почувствовал, что он на нашей стороне, то есть не против нашей дружбы:
- Спасибо, что вы не думаете обо мне плохо, - ответил я ему.
- Ты куда сейчас направляешься? - спросил Евгений Львович.
- В школу.
- Моя машина доставит тебя – не стесняйся. Мне нравятся умные и простые ребята.
От таких слов лицо Юли просветлело. Однако кто-то окликнул Евгения Львовича в дом. Это оказался тот пожилой мужчина в шляпе. Разумеется, от машины я сразу отказа­лся, как-то неудобно было ездить на служебном автомобиле для больших начальников. Я пожал Юле руку и зашагал к остановке.
В эту ночь Милованов скончался. Я тоже присутствовал во время погребения, стоял в сто­ронке, возле широкого куста жасмина, чтобы не столкнуться с Людмилой Васильевной. Юля, одетая в черное платье, была среди родственников и временами поглядывала в мою сторону. Народу на по­хоронах было очень много, почтить память Милованова пришли почти все руководители города и области.

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
Приближалось лето, до конца школьных дней оставалось два месяца. Мы с Юлей гото­вились к выпускным экзаменам и поступлению в институт. Несмотря на загруженность, если выдавалось свободное время, то старались быть вместе. О наших чувст­вах знал лишь ее отец, он одобрил выбор дочери, потому что Евгений Львович сам был из простой семьи учителей. Но однажды слух о том, что мы часто видимся с Юлей, дошел и до Людмилы Васильевны. О наших свиданиях она узнала от своего шофера, который случайно заметил нас, идущих вместе. Тогда мы шли держась за руки. Как и следовало ожидать, вечером того же дня в доме Юли разразился скандал, хотя этим мать ничего не добилась. Тем более на сторону дочери встал отец. Тогда Людмила Васильевна стала искать другие пути, чтобы помешать нашим встречам. Что только она не предпринимала: сначала угрожала Юле, потом пыталась соблазнить подарками, деньгами. Не добившись своего, она переклю­чилась на меня. Начала угрожать моей маме, что ее выгонят из университета, если я не оставлю в покое ее дочь. Конечно, моя мама была напугана и стала требовать, чтобы я не связывался с этой семейкой, если даже их дочь вполне нормальная девочка. У нас в доме тоже был серьезный разговор, но против моего твердого характера мама оказалась бессильна. Людмила Васильевна так ничего и не добилась, кроме еще большей нелюбви к себе со стороны родной дочери. По всей видимости, этой женщине ни разу не довелось испытывать настоящие чувства, и потому она совершенно не понимала дочь. Так думалось мне и Юле. Но позже выяснилась истинная причина. Людмила Васильевна имела свои планы относительно личной жизни дочери: через два года выдать дочь замуж за сына второго секретаря горкома, уже даже была договоренность между родителями. Евгений Львович знал об этом, и все же решил нам не мешать, за что мы были ему благодарны.
Как-то раз, в середине июня, после сдачи школьных экзаменов мы с Юлей пое­хали к реке Зеравшан. Ужасно хотелось отдохнуть, тем более, впереди предстояли вступительные экзамены. Расстелили взятое из дома одеяло в живописной местности: тугайный лес вдоль реки, а рядом холмы Чапон-ата. Над нашими головами высился каменный памятник погибшим русским офицерам и солдатам. В 1868 году здесь произошло сражение русской армии с бухарскими войсками. После эмир Музаффар отступил к Бухаре, и наш город был присоединен к России. Там же виднелся кирпичный мост XVI века.
Мы приехали к реке в будний день, людей почти не было. Весь день купались, загорали на кварцевом песке, Юля читала стихи, потом бродили по заповеднику, далее взобрались на холм и прошлись по старинному мосту.
День клонился к концу и нужно уже было возвращаться в город. Не спеша, мы стали собираться. Юля пошла за ку­сты, чтобы переодеться. Никогда прежде я не видел обнаженную девушку, и любопытство взяло надо мной верх. Но я почему-то знал, что она не обидеться на меня, потому что доверяет во всем. С вол­нением, на цыпочках, я подкрался к тем самым кустам и замер. Юля стояла ко мне боком, уже без купальника и мимолетной картинки мне хватило. Это было очаровательное зрелище. Надо заметить, что от увиденного тогда у меня не возникло ни малейшего желания коснуться ее тела. И даже наоборот, подобная мысль лишь вызывала чувство стыда. Когда она накинула на бедра синюю юбку, я стал тихо удаляться, но строгий голос девушки приказал мне остановиться:
- Ну-ка стой! И тебе не стыдно?
Я обернулся к ней, виновато улыбаясь. Девушка приняла хмурое выражение лица, хотя в глазах была доброта.
- Ну, что скажешь в оправдание?
- Я смотрю, тебя долго нет. Стал волноваться и вот пошел искать.
- Ах ты, бессовестный, не хочешь говорить правду?
- Хорошо, в свое оправдание я расскажу, какое открытие я сделал сейчас, подглядывая за тобой: увидев твою фигуру, я испытал только чувство красоты и ничего более. Клянусь, что говорю правду.
- В таком случае я прощаю, - уже с улыбкой сказала она. - Мне понравились твои чистые помыслы. Давай посидим немного у реки, еще есть время.
Мы опустились на теплый песок, рядом плескалась вода. Такая обстановка располагала к непринужденной беседе. Мы просидели так до самого вечера, не заметив, как пролетело время. Вдруг Юля спросила, не пора ли нам домой? Я словно очнулся, глянул на часы и вскочил, как ужаленный.
- Последний автобус ушел десять минут назад. Как же я прозевал?
Юля быстро поднялась и спросила:
- А разве попутных машин нет?
- На попутку я не рассчитывал. У меня в кармане осталось только два рубля.
Юля вытащила из кармашка блузки еще рубль и протянула мне. Но лицо мое почти не изменилось, и она спросила:
- Разве этого мало?
- Нам нужно хотя бы пять.
- Что будем делать?
- Идем к дороге, там что-нибудь придумаем.
Мы побросали вещи в небольшой рюкзак и поспешили к дороге.
- Если пешком, до города далеко?
- Около трех часов.
Мы вышли на дорогу и стали ловить попутку. Машины почти не останавливались. А редкие легковушки, узнав, сколько у нас денег, проезжали мимо. Я был в отчаянии, так как испытывал чувство ответственности, ведь со мной была девушка. И ко всему же через час начнет темнеть, а дорога до города небезопасная. Я начал нервничать, пиная маленькие камни на обочине.
- Пойдем пешком, иначе мы попусту тратим здесь время, - сказала Юля. - Я не боюсь трудностей, ведь со мной ты.
Я надел рюкзак, взял девушку за руку, и мы пошли вдоль дороги. Временами я оборачивался назад и пытался остановить проезжающие машины. Первый час прошли быстро, довольно бодрым шагом. Это был самый опасный уча­сток пути и хорошо, что мы успели пройти его дотемна. Позади остались холмы, заброшенное мусульманское кладбище, и появились развалины древнего городи­ща Афрасиаб. Люди поговаривали, что в этих местах иногда скрывались преступники.
Первый привал сделали сразу после развалин. Отдохнули не более пяти минут и тронулись в путь. Уже наступили сумерки, и это встревожило меня еще сильнее. Теперь Юля шла медленно – сильно устала, хотя не подавала вида, а когда я смотрел на нее тревожным взглядом, она старалась улыбаться, делая вид, что у нее еще много сил.
Мы не заметили, как нас окутала темнота. Теперь на дороге мелькали лишь фары редких машин да лампочки близлежащего кишлака. Когда стали подходить к нему, то вооружились палками на случай, если нападут местные собаки. К счастью, никто нас не тронул – собаки лаяли возле своих домов, не решаясь приблизиться к чужакам, а редкие жители разглядыва­ли нас с нескрываемым любопытством, недоумевая, откуда мы взялись тут в ночи?
Сразу за кишлаком появилась площадка, вокруг которой росли высокие тополя, а посреди располагалось серое квадратное здание. Я знал, что это музей, в котором выставлены экспона­ты древнего городища.
- Надеюсь, здесь имеется телефон? - спросила Юля.
- Ты хочешь позвонить домой?
- Нет. Позвоню папе на работу, и он пришлет за нами машину.
Это была хорошая идея, и мы побежали к музею. Поднявшись по ступенькам, я постучался в резные ворота, оформленные в восточном стиле. Видимо, сторож еще не спал, и деревянная дверь быстро отворилась. На пороге появился молодой узбек в тюбетейке и старом хала­те. Я спросил, есть ли здесь телефон.
- Да, есть, но только для работников нашего музея.
Когда я начал рассказывать ему о нашем непростом положении, Юля вмешалась и выпалила, что ее отец секретарь горкома, и она хочет позвонить ему. Сторож усмехнулся, недоверчиво глянув на девушку, и все же впустил внутрь здания, в небольшой зал с экспонатами. Затем он провел нас в сторожку и указал на телефонный аппарат.
Юля позвонила отцу, но на работе его не оказалось. Тогда пришлось звонить домой, хотя этого ей очень не хотелось из-за матери. К счастью, трубку поднял сам Евгений Львович. Юля обрадовалась и рассказала о том, где мы сейчас. Он ответил, чтобы мы никуда не уходили и ждали его служебную машину.
Я облегченно вздохнул. Мы поблагодарили сторожа и, покидая его полустеклянную комнатку, на прощанье угостили домаш­ними пирогами и конфетами – остатками нашей провизии. Затем мы направились к дороге встречать машину и на обочине сели на бетонную плиту. Нам снова стало весело: мы шутили, смеялись, целовались, пока в ночи не появилась белая «Волга». С радостными воплями мы подбежали к машине и мигом уселись на заднее сиденье. Однако радость в мгновение исчезла, когда мы увидели суровое лицо Людмилы Васильевны, повернутое к нам. Я растерялся, не зная как вести себя далее, появилось непреодолимое желание выйти из машины и добраться до города своим ходом. Все так и случилось, стоило заговорить Людмиле Васильевне:
- Мне кажется, твой друг настолько виноват, что не мешало бы ему пройтись пешком.
От ее холодных слов я пулей выскочил из машины, захлопнув дверцу. На ходу надев рюкзак, я зашагал вдоль дороги, и в душе был рад, что избавился от общества этой женщины. Но очень скоро за спиной услышал голос Юли. Она подбежала ко мне.
- Я пойду с тобой, - решительно заявила девушка, и это опять меня озадачило.
- Нет! Юля, только не это. Не хочу, чтобы сейчас ты была со мной. Я боюсь за тебя. Если по дороге на нас нападут какие-нибудь хулиганы, то я один не смогу защитить тебя. Я не перенесу такого позора. Прошу, не мучай меня и поезжай с мамой. Так я буду спокоен и быстрее доберусь до дома, а потом позвоню тебе.
- Нет, без тебя никуда не пойду, - решительно заявила она.
А между тем к нам подъехала машина, распахнулась дверца и вышла Людмила Васильевна. Она произнесла длинную речь:
- Юля, немедленно садись в машину и не сходи с ума. Я устала от твоих капризов. Я – твоя мать и ты будешь делать то, что тебе велю. У меня одно-единственное желание – сделать счастливой свою дочь. Когда сама станешь матерью, поймешь меня. Что касается этого юноши, скажу: он не заслуживает того, чтобы ты проявляла к нему такое благородство. Что это за будущий мужчина, если он не имеет даже денег на дорогу и заставляет свою девушку мучаться и рисковать. Попадись на ва­шем пути хулиганы, ты думаешь, у него хватило бы сил и смелости защитить тебя? Этот юноша мне совсем не нравится, и я не желаю, чтобы ты с ним общалась. И еще, не забывай: он повинен в смерти твоего деда. Надеюсь, ты любишь деда, как и прежде. Да и что этот юноша может дать тебе в жизни? Гордую бедность?
Я был столь ошеломлен всем услышанным: казалось, такое могло произойти только в дурном сне. Еще никто так жестоко не оскорблял мое достоинство – и это меня сильно потрясло. Я был в ярости и возненавидел эту женщину. И, не помня себя, побежал в сторону холмов, по направлению к городищу. Юля стала кри­чать мне вслед и умоляла остановиться. А я все бежал и бежал. Когда же остановился, чтобы отдышаться, и глянул в сторону дороги, то увидел слабый контур светлой машины. «Неуже­ли они будут ждать меня?» - удивился я. Мне этого не хотелось, ведь я бежал от них, чтобы Юля села в машину и уехала домой. Наконец-то через минуту белая «Волга» двинулась в ночи, и я облегченно вздохнул, присев на склоне холма.
Позже Юля рассказала, как они уехали оттуда. Сначала она звала меня, пока не поняла, что это бесполезно и разревелась. Мать же пыталась успокоить и уверяла дочь о временности юношеских чувств. Даже хотела обнять ее, но та вытянула руки, не подпустив к себе, и затем с глазами полной обиды и дрожащим голосом сказала все, что думала о ней. Мать пришла в ярость, ибо всегда была уверена в любви своей дочери, да и как же иначе, ведь та имеет все, что пожелает. И вот она благодарность. Людмила Васильевна в этот день решила ее проучить. Она дала ей пощечину, а затем силой затолкала Юлю в машину и захлопнула дверцу.
Когда «Волга» уехала, я вернулся к дороге и направился в сторону города.
Добравшись до дома, первым делом позвонил Юле и успокоил. Я знал: она будет сидеть у телефона и ждать моего звонка. Оказалось, она обиделась на меня за мой побег.
На другой день мы встретились в парке и долго обсуждали вчерашнее приключение. Юля сказала, если мать не изменит свое отношение к ней, она уйдет жить к бабушке.
- Неужели твой папа не может защитить тебя? - спросил я.
- В нашей семье мой бедный папа не имеет голоса: все решает мама. В свое время благодаря дедушке отец получал высокие должности. Так он стал зависимым от мамы.
Спустя неделю Юля переехала к бабушке. Впрочем, Людмила Васильевна не особо расстроилась: она была уверена, что в скором времени дочь вернется домой, когда будет нуждаться в деньгах.
Этим летом мы с Юлей поступили в университет. Она – на филологический факультет, а я на исторический.
Через год дом Миловановых постиг новый удар. Отец Юли разошелся с женой и переехал жить к другой женщине, которую давно любил. Правда, это не могло не отразиться на его карьере и спустя полгода его понизили в должности до заведую­щего отделом. Но, кажется, он особо не переживал.
Людмила Васильевна же, оставшись одна, серьезно задумалась над своей дальнейшей судьбой – все-таки уже не молода. Она уговорила дочь вернуться домой, пообещав ей полную свободу. И Юля сжалилась над матерью, хотя в душе остался неприятный осадок из-за прошлого.
Юля не забывала отца, и иногда мы вместе бывали у него в гостях, где нас всегда дружелюбно встречали. Новая жена Евгения Львовича оказалась хорошей женщиной, и дочь радовалась за папу.
После окончания института мы поженились. Наша любовь за эти годы не потеряла силу, хотя, конечно, она уже не выглядела такой пылкой и в чем-то даже безумной. Мы берегли наши чувства и старались не растрачивать их на всякие мелочи, как часто это случается у молодых. Любовь – это божий дар и если не беречь его, то пламя погаснет.

ГЛАВА БЕЗ НАЗВАНИЯ
(И в самом деле, я так и не смог придумать название к этой главе)
Вернемся к кладбищу, где я рассказал Андрею о последних днях Милованова. Мы некоторое время молчали, пока друг не спросил:
- Ты рассказал Юле о тайне ее деда?
- Да, спустя пять лет, как того просил Милованов. Юля долго переживала и, помню, первый день даже плакала. Сильное впечатление произвел на Юлю Анин поступок. Она даже влюбилась в этот прекрасный женский образ и сказала: «Как жаль, что в нашей жизни осталось так мало места благородству». А как-то жена призналась: «Я бы так не смогла».
Мои рассказы произвели сильное впечатление и на Андрея. Он был потрясен, стал задумчив, даже каким-то растерянным. Меня удивило, что Андрей так близко принял к сердцу эту историю. Я поднялся со скамейки и в это время сзади кто-то закашлял. От неожиданности мы вздрогнули, и перед нами возник неряшливый мужчина лет сорока. Кажется, бродяга: лицо да­вно не бритое, под глазом синяк, грязная рубашка. Он снова закашлял в кулак, как бы извиняясь за беспокойство, и спросил:
- Мужики, выпить не найдется?
- Мы не пьем, - ответил Андрей небрежным тоном, и бродяга уже было собрал­ся уходить, как я его остановил.
- Подожди, хочешь заработать трешку?
- Я готов, что делать?
- Ты поможешь нам перенести одно надгробие.
Лицо бродяги стало задумчивым, а Андрей не мог понять, о каком надгробии я веду речь.
- Странная работенка, и все же я согласен.
По дороге объяснил, что надгробие Ани я хочу перенести к могиле ее подруги – Татьяны Викторовны, иначе его разворотят кувалдой и выбросят на загородную свалку.
- Мужики, дело ваше чистое? – на всякий случай спросил бродяга.
- Чище не бывает, - ответил я, и мы узнали, что зовут его Володя, после тюрьмы он остался без дома – вот уже год, как обитает здесь.
- Володя, разве ты не можешь вернуться к прежней жизни? - спросил Андрей.
- Можно, но для меня это трудно, нет силы воли. Сам не могу.
- А если мы поможем вернуться к нормальной жизни? - предло­жил я.
- Я уже привык к тому, что есть и не хочу новых забот.
- Все-таки подумай, а привычки – дело искоренимое. Если надумаешь, приходи к нам в институт археологии, там будешь работать на раскопках, общежитие получишь.
Втроем мы подняли тяжелое надгробие Ани. Нести было неудобно: мешали узкие проходы между загородками. Временами я оглядывался по сторонам: нет ли случайных прохожих – мало ли что могут подумать, еще вызовут милицию. Так мы занесли столбец в загородку Ираклинцевых и облокотили на чугунную ограду.
После этого я протянул бродяге три рубля.
- Спасибо, мужики, - улыбнулся Володя и собрался идти, как я его снова остановил.
- Скажи, кто здесь уничтожает старинные могилы?
- Я такими грязными делами не занимаюсь.
- Тогда кто же?
- Директор и бригадир. Они эти места продают за большие деньги. Только я вам ничего не говорил, а то меня покалечат. Ну ладно, я побегу, а то магазин закроется.
Мы тоже направились к выходу. Проходя мимо могилы Предо, я остановился там и спросил:
- Тебе, наверное, будет интересно узнать, кто же убил Предо?
- Ты и об этом знаешь? – удивился Андрей. – Конечно, очень хочется. Для меня это очень важно.
- Так вот, как я уже говорил, у Ани был жених Сергей Вирский. Это он застрелил Предо спустя четыре года после гибели его невесты. Об этом я узнал от Татьяны Викторовны. Уже темнеет, пойдем, по дороге расскажу, как все произошло.

ВОСПОМИНАНИЯ
ТАТЬЯНЫ ВИКТОРОВНЫ
«Если мне не изменяет память, это случилось глубокой осенью 1923 года. В нашу калитку постучались. Я открыла две­рь и увидела молодого человека в черном поношенном пальто и кепке, низко надвинутой на лоб. Лицо его было покрыто густой щетиной, он пристально смотрел на меня и улыбался. И все же я испугалась и пожалела, что сразу открыла дверь.
- Вам кого? – волнуясь, спросила я.
- Татьяна, неужто я так сильно изменился? Я Сергей Вирский, - полушепотом произнес человек и глянул по сторонам вдоль забора.
С трудом я признала в этом незнакомце Сережу.
- О Боже, неужели это ты? - радостно воскликнув, я завела во двор, подальше от посторонних глаз. - Ты так сильно изменился.
Закрыв калитку, повела его в дом. В полутемной прихожей Сережа снял пальто, сапоги, а вещевой мешок опустил на пол. Лицо его сияло от радости.
Затаив дыхание, я не сводила с него глаз, и все не верилось, что когда-то этот возмужавший молодой человек был миловидным, стеснительным юношей, на которого заглядывались девушки. Я по­звала родителей. Из кабинета вышел папа, а мама пришла из кухни.
- Весьма рад видеть вас, Сережа, - радушно встретил папа, крепко пожав руку. - Давно не виделись. Я гляжу, вы стали истинным мужчиной. Наверное, нелегкие испытания выпали на ва­шу долю?
Смущенный Сережа помялся и не сразу нашел, что ответить:
- Всякое пришлось увидеть.
- Ну ладно, подробности по­том. Я вижу, вы с дороги и надобно отдохнуть и покушать. Проходите в гостиную: будем угощать, чем Бог послал.
Мы быстро накрыли стол, состоящий из супа, хлеба, арбуза и бутылки вина - все, что имелось в доме. Сережа сел за стол и разговор начал с приятных воспоминаний:
- Как сейчас помню, последний раз сидел здесь четыре года назад – был день рождения Татьяны. Этот дом хранит теплую память о моих юношеских летах.
Затем лицо Сережи стало задумчивым и гру­стным. Я испугалась, что сейчас он спросит об Ане. Должно быть, он еще не знает о трагедии, случившейся с его возлюбленной.
- Сережа, кушай, я вижу, ты голоден с дороги, - сказала я, - а разговоры, воспоминания потом. Мы принялись за еду, и Сережа спросил:
- Как в городе с продуктами?
- Плохо, - ответил папа, - и тем не менее нам грешно жаловаться, повезло. Уже год как Татьяна работает в ихнем исполкоме экономистом. Там регулярно выдают пайки. Если не дочка, то пришлось бы голодать. Так и выживаем. Вот до чего довели страну большевики. Ну а вы, Сережа, как жили все эти годы? Давно не было от вас вестей.
- Долгая, неприятная история, что вспоминать тяжело. Служил в рус­ской освободительной армии. Сначала были победы, а далее пошла череда неудачных боев. Наш полк распался и все разбрелись: кто куда. Одни продолжали воевать, другие подались домой, к мирной жизни; третьи бежали за границу. Я примкнул к полковнику Семенову, но и там ждала неудача. Хотел вернуться домой – оказалось, это невозмо­жно. Нас арестовало ЧК. Тогда с большими приключениями добрался до города Углича. Там живет мамина родня, они-то меня и приютили.
- Стало быть, вы здесь пребываете инкогнито? Вам надо быть осторожным: о том, что вы служили в «белой» армии знают многие.
- Я приехал сюда по весьма важному делу.
- Ваши родители знают о вашем приезде?
- Нет. Не могу среди белого дня явиться домой: меня могут узнать. Вы не будете против, если задержусь у вас до вечера, пока не стемнеет?
- Наш дом всегда к вашим услугам. Мы рады помочь таким людям, как вы – истинным патриотам.
Затем мои родители ушли по своим делам: папа – к себе в кабинет, а мама – на кухню, и мы остались одни. Он сидел напротив. Я тогда с трепетом подумала: сейчас он спросит об Ане.
При этом лицо Сергея сияло, и он чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.
- Татьяна, у меня к тебе просьба: сходи к Ане домой и пригласи ее сю­да, - и хитро улыбнулся. - Только прошу, ничего не говори о моем приезде, пусть это окажется приятной неожиданностью. Ты заведешь ее в комнату, а я спрячусь за шторами. Затем скажешь подруге: желает ли она встречи со мной, и если да, то пусть закроет глаза – и после явлюсь я.
Сережа говорил о своем плане с мальчишеским азартом, как это бывало в прежние годы. Он был сильно возбужден перед предстоящей встречей, ведь он ждал этого дня четыре года и, естественно, глаза его сверкали:
- Знаешь, зачем я приехал сюда? Хочу увезти Аню в Углич. Мы там обвенчаемся и заживем мирной жизнью. Об этой встрече я мечтал так долго, что сейчас не верится, что это время наступило.
Я боялась взглянуть ему в глаза. Было невыносимо больно слушать эту нелепую фантазию. Я содрогалась от мысли, что сейчас мне предстоит развеять эту прекрасную мечту. Что с ним произойдет, когда он узнает правду. Я больше не могла сдерживать свои чувства и заплакала. Сережа удивился и сразу насторожился:
- Что-то случилось с Аней?
Я не знала, с чего начать, и к тому же слезы мешали говорить. Не дожидаясь ответа, Сережа с волнением произнес:
- Неужели она вышла замуж? В такое мне верится с трудом. Ведь мы поклялись…
- Не знаю, как тебе сообщить, ведь это так ужасно...
- Ты говори, я все выдержу. Жизнь меня многому научила.
- Ани больше нет, она погибла.
- Что ты сказала?! Не может этого быть! Что могло случиться, говори, говори! - почти вскрикнул он, ошеломленный ужасной новостью.
Казалось, его сознание не могло воспринять услышанное. Потом он заплакал, склонив голову над столом и закрыв лицо руками. И тогда я рассказала об аресте ее отца, о нашей последней встрече и о том, что произошло потом.
- Я убью их, - решительно произнес Сережа и вытер слезы.
Лицо его стало злым, холодным.
- Ты хочешь убить Предо и Милованова? - спросила я, и чувствовала в его голосе безумство. - Говорят, Милованов был только свидетелем. Ты же знаешь, Василий не способен на такое из-за своей трусости.
От злости Сережа сжал кулаки и леденящим голосом заговорил:
- И все же надо с ним встретиться и поговорить.
- Не делай этого: он может выдать тебя – это крайне опасно.
- Теперь мне все равно. Предо от смерти не уйдет – это единственное мое желание и я выполню его, даже если мне придется погибнуть. Жизнь без Ани потеряла для меня всякий смысл.
Вытерев слезы, Сережа попросил вина. Его бокал я наполнила до краев. Выпив его разом, он про­изнес:
- Отныне я лишился всего: нет ни России, ни любви. Что может быть ужаснее?
В тот вечер он долго говорил, а когда за окном совсем стемнело, Сережа решил пойти домой. Он тяжело поднялся со стула и спросил:
- Мне нужно побыть на ее могиле, ты покажешь?
И мы условились с ним: встретимся завтра у ворот кладбища.
На следующее утро, едва стало светать, мы встретились в назначенном месте. Он был в том же пальто, но уже в шляпе, закрывающей половину лица. В столь раннее время город был еще пуст. Я провела его к Аниному надгробию и открыла решетку. Мы оба склонили головы над могилой, и каждый прошептал молитву. Затем Сережа внимательно прочел надписи на столбце, словно искал в них тайный смысл. А когда мы опустились на скамейку, я рассказала о том, как прошли похороны: очень скромно, пришло всего несколько человек. Это были те, кто не поверил в слухи о порочности Ани. Кажется, их намерено распускал Предо.
Через некоторое время Сережа вытащил из кармана нож, вскопал ямку рядом с могилкой и опустил туда золотую цепочку с медальоном. Сережа пояснил – это был подарок для Ани, ко дню их свадьбы.
Я рассказала, что это необычное надгробие изготовили по замыслу Алексея Ивановича. Первоначально в своих стихах он хотел назвать имя убийцы, но мой папа отговорил его. Мы опа­сались: изобличающий текст может не понравиться Предо, и тот уничтожит могилу.
А спустя два месяца мы уже хоронили самого Алексея Ивановича: из тюрьмы он вышел совсем больным и прожил всего около года.
Когда совсем рассвело, я стала торопить Сережу покинуть кла­дбище: ему еще предстояло пересечь центральную часть города. А там кто-нибудь мог случайно узнать его, все-таки до революции отец Сережи был известным человеком, генералом, начальником гарнизона. Ко всему же в те годы русское население было еще малочисленным и многие друг друга знали.
Сережа неохотно поднялся со скамейки и поклялся, что непременно отомстит за Аню.
- Может, не надо, ведь себя погубишь?
- Нет. Это мой долг перед Аней, перед моей любовью.
Отговаривать было бессмысленно, и я лишь просила его проявить в этом деле осторожность.
У ворот кладбища мы простились и разошлись в разные стороны. А спустя три дня, ночью, Предо был застрелен неизвестным возле своего дома. Больше Сережу я не видела».

ЭПИЛОГ
Когда я закончил рассказывать об убийстве Предо, мы с Андреем вышли уже к цен­тральной дороге и должны были разойтись. Почему-то друг выглядел подавленным и очень озабоченным. Мне подумалось, что он просто устал, да и сама прогулка по кладбищу – не очень-то приятное занятие. На прощанье я пожал ему руку, и мы разошлись. Вдруг Андрей позвал меня. Я остановился. Он подошел ко мне и заговорил довольно странно:
- Хочешь, я расскажу тебе, что было потом, в ту ночь, когда застрелили Предо?
Удивленный его вопросом я ничего не ответил. И он продолжил:
- После того, как застрелили Предо, из калитки вышла его мать и стала громко плакать. Потом появилась его жена с годовалым ребенком на руках. Она тоже стала безутешно рыдать. Ты хочешь знать, откуда я все это знаю? Помнишь, я говорил, что мой дед тоже был комиссаром, гер­оем гражданской войны? Так вот, его фамилия Предо, Николай Предо.
- А почему ты сразу не сказал мне об этом?
- Стыдно было.
Андрей развернулся и ушел. Кажется, он плакал.
г. Самарканд, 1990 г.


Артур САМАРИ.



Уважаемые читатели!

Если прочитанная повесть доставила вам истинное удовольствие, то поделитесь с друзьями и знакомыми.