Пишущий и Читающий

                Как бы предисловие к моему как бы сборнику рассказов

     Вспоминалось "Люблю грозу в начале мая", за окном был февраль, на улице хлопьями валил снег, и явно слышались дикие раскаты грома. Бред какой-то, как всё изменилось!

     Позвонил мой друг из Нью-Йорка и, сообразно моему настроению, радостно пробасил:

     -  Наташк, признайся честно, тот рассказ, что ты мне прислала, ты сама написала или сдула откуда-нибудь?

     - Ты с ума сошёл,  - обиделась я, - открыла Улицкую, перекатала и послала тебе, как своё, что-ли?

     - Ну, ладно, ладно, - заворчал он, - тогда ты - талантливая девка.

     - Спасибо, особенно за девку, - моё настроение не улучшалось.

     - Наташ, а у тебя, правда, был такой любовник? - осторожно пробасило на той строне.

     - Правда, был, - мрачно призналась я.

     - Ну, поздравляю, тогда тебе повезло!

     - Не тебе бы говорить, сам счастливо живёшь-поживаешь со своей женой уже пятьдесят лет, - обиженно преувеличила я. 

     И вдруг начала жаловаться, что не знаю, всё страдаю-думаю, как мои близкие, мои друзья будут реагировать на мои описания их самих в моих повестушках.

     -   Наташка, ты что, серьёзно думаешь, что получишь Нобелевскую премию за свои рассказы, и их прочтёт весь мир?! - завопил приятель.

     -    Нет, конечно, - усмехнулась я в ответ, - но должна же я быть готова к тому, что они это всё как-то прочтут. А там всё совсем не то, что сами они думают о себе, даже не то, что они хранят в своей памяти.

     Всё это серьёзно меня мучило, прямо-таки останавливало пишущую руку или ручку, как хотите. Да, это секрет, кого он интересует, но пишу я по старинке: ручкой в большой школьной тетрадке моей дочери. Гусиным пером не пыталась, а компьютер лёгкость мысли почему-то убивает. В голове всё начинает загружаться и перегружаться в десять раз медленнее, а юмор начинает напоминать те шутки, которые вам присылают по десятку в день по электронной почте. Так что компьютер я отвергла.

     Ну, возвращаемся к идее: не как писать в смысле инструмента, а как писать в смысле жизненной правды. Ответ неожиданно подоспел от Веллера из его "Перпендикуляра". Помните, где он пересказывает рассказ Пильняка? Нелепо, конечно, здесь пересказывать ещё раз его пересказ, но без этого ничего не получится.

    Японский офицер на Дальнем Востоке в двадцатые годы во время очередной бойни влюбился в русскую женщину. Возвращаясь в Японию, он забрал её с собой, они поженились. 

    Он был самурай, высшее общество, и по законам этого высшего общества, женитьба на этой русской женщине была совершенно недопустима. Его отвергла семья, друзья отвернулись от него, он не мог найти даже самую простую работу. Они жили вдвоём, очень уединённо, очень бедно. Но они любили друг друга, и им было хорошо вдвоём.  Она работала на подённых работах, он что-то там пахал или строгал. А вечерами при свете керосиновой лампы он что-то писал. Что он писал, она не знала, так как не умела читать по-японски. Говорить немного научилась, а читать и писать - нет.

     И вот однажды в их халупу ворвалась толпа журналистов с камерами, вспышками и блокнотами. Оказалось, его книга была опубликована, и буквально за ночь он стал знаменит на всю Японию. А о чём книга? А книга о ней. Ей, естественно, стало любопытно, она засела за учебники, несколько месяцев училась читать по-японски и, наконец-то, прочитала книгу.

    На следующий день она собрала свои пожитки, продала всё, что могла, купила билет на пароход и вернулась во Владивосток. Он несколько лет писал ей, умолял вернуться. Она знала, что он любит её, что он многим пожертвовал ради неё. Она, наверное, тоже его любила. Она никогда больше не вернулась к нему.

    Что же такого ужасного он там понаписал? А описал он там всю её физиологию: как она пахла, как ходила в уборную, какие звуки издавала, когда они занимались любовью, как спала, открыв рот. И всё это было описано очень правдиво, натурально, но это так сильно отличалось от привычек японских женщин, было так непривычно для японцев, что книга имела бешеный успех. Вот только для неё всё это было непереносимо. И потерял он её навсегда, став писателем.

     Вот, пишет Веллер, и выбирайте, потому что компромисса не бывает. Подтверждением опять же служит история дружбы Чехова и Левитана. Чем всё кончилось, мы все до сих пор помним.

     То есть ответ таков: хочешь писать хорошо, пиши так, как ты чувствуешь. И пока есть писатель и читатель, пишущий и читающий, всегда  пишущий будет описывать читающего не так, совсем не так, как тот себя сам себе представляет. Никакой объективности тут нет и быть не может. И ответ у Левитана или у этой русской женщины мог быть только один: напишите сами свою историю, поменяйте местами пишущего и читающего, всё поменяется и будет очень даже интересно это прочитать.

     Это - задумка для моего следующего рассказа. Только вот не знаю, смогу ли я это написать, надо для этого всего ничего - влезть в шкуру другого человека, думать и чувствовать не по-своему, а по-его.

     И когда автор пишет, он, конечно же, перетягивает одеяло на себя и себя представляет в наилучшем возможном свете и ищет поддержки, сочувствия, сопереживания своего читателя.

     И этот читатель в его воображении больше похож на него самого, а не на того, кого он себе противопоставляет в своей истории. И тайная цель пишущего человека - создать свой лагерь единомышленников, свою когорту, свою коалицию, собрать воедино всех, кто любит его, думает, как он, чувствует, как он, голосует за него.
 
     Как поиски любви, так и поиски читателя. Вот так и ищещь всю жизнь своего читающего, своего сочувствующего, сомыслящего, сострадающего. И иногда кажется даже, что ты его почти нашёл.

     И жертвой, конечно, падает тот, кого писатель описывает, этот чужак, лазутчик из другого стана, предатель, враг, как хотите назовите, но другой. Этот другой может быть и русской женой для японца, и русской женой для русского, и любовником для любовницы (национальность тут, как вы понимаете, в большинстве случаев не при чём), и сыном для матери, и дедушкой для внучки, и нагородите дальше всё, что вы только можете себе вообразить.

     Я думаю, если, например, Джефри Дамер, или как там его, этот вполне симпатичный на вид насильник, убийца и людоед, если бы он, сидя в тюрьме, описывал свои похождения, у него бы тоже нашелся лагерь его читателей, людей с какого-то боку и каким-то образом разделяющих его систему взглядов, его эмоции: 

     -  Ну, вот хочется его сожрать, и ничего поделать с собой не могу, а почему - не спрашивайте, ничего объяснить не сумею, сам не знаю.

     Видела же я своими собственными глазами, как его отец навещал его в тюрьме, целовал, говорил:

    - Я тебя все равно люблю.

     И вполне интеллигентный, вполне думающий человек. Трудно представить, но, ведь, не врёт, любит. Значит, сострадает, жалеет, пытается понять, объяснить, найти причины. Я это к чему? У каждого, у каждого найдётся свой читатель. И когда мы пишем, мы именно его и ищем. И наплевать нам на тех, кто падёт жертвой - они всего лишь персонажи истории, не больше того, принесенные в жертву самой этой истории. А без этого история не получится, и всё тут.

     Так что, дорогие мои близкие, бывшие и настоящие, хотите -  читайте мои истории, хотите -  нет, хотите продолжайте со мной дружить, хотите - нет, а писать я буду всё равно так, как диктует мне это что-то неумолимое, это моё я. А вы пишите себе свою собственную повесть, свой собственный рассказ, если сможете, и даже можете обо мне.