Стаканная проба

     Понедельник шел на убыль, и поликлиника постепенно пустела. В маленьком кабинете молодой участковый доктор Митяев тоскливо урчал пустым желудком. Он тихо ненавидел вечерние приемы, потому что в это время всегда был голоден. Но сегодня, голод уж что-то особенно невыносимо завлял о себе и доктор, буквально считал минуты до того момента, когда можно будет забросить в регистратуру амбулаторные карты и с легким сердцем помчаться навстречу свежеприготовленному ужину.
     Очередной больной покинул кабинет, и доктор вышел посмотреть, сколько же еще осталось пациентов, а точнее говоря, определить, как долго ему предстояло сегодня мучиться. В почти пустом коридоре странно пахло наваристым бульоном. Странно, потому что в поликлинике неоткуда взяться гастрономическим ароматам. Ни столовки, ни сколько-нибудь завалящегося буфета здесь не было. Единственное, что варилось в этом заведении - питательные среды для микробов бактериологической лаборатории. Но их запах был так омерзителен, что скорее вызывал тошноту, чем желание поесть.
- Фу, ты черт, - подумал доктор, - С голодухи что ли, вонь бактериологической кухни кажется столь аппетитной?
Он посмотрел на рядом стоящую скамейку и к своему облегчению, увидел только одного, последнего больного
- Входите, - сказал доктор и вернулся в кабинет. Пациент вошел следом и сел на стул, стоящий напротив врачебного стола. Доктор тоже сел в свое кресло и вдруг почувствовал, как здесь, в этом маленьком кабинете, неожиданно сгустился бульонный запах
- Нет, это невыносимо, - почти испуганно подумал он, - Надо будет взять в привычку, хоть кусок хлеба с собой носить, а то так можно и голодный обморок получить.
     Но, тут до него дошло, что это был запах не бульона. Бульон видимо все-таки, померещился с голоду, а был это крепкий запах лаврового листа и его источник, сидел сейчас, прямо напротив. Неожиданно сделанное открытие, сразу погасило гурманские мечтания и заставило доктора насторожиться. Он впервые внимательно и даже, как бы с интересом, посмотрел на пациента. Им оказался тщедушный, лет сорока с небольшим, мужичонка, который хоть и старался держаться бодро, однако, его красные глаза, выдавали состояние явной болезненности.  При том, при сем, запах он излучал, как герой Олимпа, только что награжденный свежеприготовленным лавровым венком.
     Доктор взял карточку больного.
- Кузькин, - прочитал он написанную на ней фамилию. Прочитал и удивился, так сильно подходила эта фамилия пациенту.
- Надо же,  - подумал он, - Не фамилия, а просто кличка какая-то.
      Известно, что фамилии нам дают при рождении, а клички по заслугам. В данном случае, глядя на мужичка, трудно было придумать другую, более подходящую кличку, чем его собственная фамилия.
- Что беспокоит вас, Кузькин? – привычно спросил врач.
- Я простыл, доктор, у меня голова болит невыносимо и слабость жуткая. Я даже не смог на работу сегодня выйти.
     И видя, что врач потянулся за стоящим в стакане градусником, он быстро добавил.
 - Температуру можете не проверять, я ее аспирином сбил.
      Однако ж, упрямый доктор все-таки измерил температуру, которая, как и предсказывал больной, оказалась нормальной. Затем, наложив манжету тонометра и немного склонившись к пациенту, он стал измерять давление, размышляя про себя, о странных пищевых пристрастиях Кузькина. «Зачем ему понадобилось объедаться лавровым листом?» - подумал он, - «Что-то я не слышал о таком народном методе борьбы с простудой».
      Давление повышенно, а пульс частил за сотню ударов в минуту. Кузькин был явно болен. Но вдруг, доктор неожиданно, среди густого лаврового аромата, почувствовал едва уловимый, однако хорошо узнаваемый и ни с чем не смешиваемый, противно-кислый запах перегара.
« Ну, вот и нашлось объяснение лавровой диета», - подумал врач, - «Спиртовый дух пытался замаскировать, чтобы больничный получить. Видать, укушился, аки свинья».
     Но все же, прежде чем задать сакраментальный вопрос Кузькину о его вчерашнем времяпровождении, доктор решил убедиться в правильности своих подозрений. Он сделал вид, что перемеривает давление, для чего еще сильнее наклонился к больному, так, дескать, лучше видно шкалу тонометра, а сам,  расширив ноздри, стал интенсивно принюхиваться. В этой позе Митяев сильно напоминал легавого пса, делавшего стойку на дичь.
«Так и есть – перегар»,- почему-то радостно убедился он и, откинувшись в свое кресло, несколько мгновений молча смотрел на Кузькина пристальным, явно заимствованным из детективных фильмов, взглядом, а потом спросил, как выстрелил.
- Выпивали?
Кузькин даже не сморгнул. Его красно-голубые глазенки были кристально честны до самых зрачков, как у пионера, дающего клятву на верность партии. Он выдержал прокурорский взгляд Митяева, не зря же перед тем, как пойти в поликлинику, полчаса тренировался перед зеркалом, да и сосед Витька, с которым они вчера квасили, обнюхав его на выходе, авторитетно заверил, что кроме лаврового листа никаких запахов он не чует.
- Доктор, как вам не стыдно говорить такие слова больному человеку? – произнес с укором Кузькин, - В кое века, обратился к вам за помощью, а вы меня сразу оскорблять.
Кузькин не лгал. Его карточка была тонюсенькая – свидетельство редкого посещения поликлиники.
    Эти слова, тон с какими они были сказаны, а главное, честное до неестественности выражение лица пациента, заставили доктора усомниться в правильности своих обвинений. Он на минуту представил, а что если действительно, ему показался перегарный запах и Кузькин просто простыл, то, как должно быть, теперь обидно ему слушать подобные подозрения. Все эти мысли пошатнувшейся уверенности, легко читались на еще неопытном лице молодого врача. Не укрылись они и от Кузькина, поэтому, не теряя времени, он перешел в наступление. Теперь, его физиономия выражала не укор, а праведное возмущение поруганной добродетели.
- Работаешь на износ, - завелся он с пол-оборота, - все для государства стараешься, что бы такие, как вы, бесплатное образование получали, вот и выучили вас на свою голову. Теперь, значит, если вы с дипломом, то можно нашего брата, простого работягу, в алкоголики записать .....   
И дальше все в таком же духе. Он говорил и говорил, приплел сюда, даже, неизвестно оттуда взявшиеся в его не очень образованной голове, цитаты работ Ленина и постановления партии и правительства на последнем съезде КПСС. Он говорил так много и возмущенно, что у доктора не осталось и капли сомнения  - Кузькин врал. Да и сам Кузькин понимал, что перебирает, но не мог уже остановиться. Его несло и несло.
       В конце-концов, от этих наглых речей, доктора охватила злость. Он подумал, что если бы Кузькин скромно сознался в содеянном, то, скорее всего он, доктор, выписал бы ему больничный лист и отпустил бы с миром, но это, сильно отдающее перегаром, праведное возмущение взбесило врача, и он решил довести дело до его логического конца.
- Хорошо. – Прервал он излияния разошедшегося алкоголика, - Не хотите сознаваться, я приглашу сейчас заведующую, и она будет с вами разбираться.
   В это позднее время, единственный кто находился в поликлинике из высокого начальства, была Алевтина Николаевна - зам глав врача по экспертизе, пухлая блондинистая дама и добрейшей души человек. Экспертное дело она знала хорошо, и если случался скандальный больной, то, как никто другой, могла уладить все так, что и больной был доволен, и поликлиника спасена от жалобы.
     Однажды, Митяев ни как не мог мирно выписать засидевшегося на больничном листе пациента. Он просто печенкой чувствовал, что больному пора на работу, а тот, сначала жаловался на какой то мифический недуг, потом на медицину вообще и на него, доктора Митяева в частности, а потом совсем разошелся и начал уже  ругать Советскую власть. Ну, в этот момент, Митяев понял, что как говорилось в знаменитом фильме, клиент дозрел и его пора спровадить в кабинет заведующей. Помнится, он еще тогда, в душе посочувствовал ей, понимая, как  долго и тяжело придется доказывать этому разъяренному больному, что он здоров. Но каково же было удивление врача, когда буквально через пять минут, он встретил болезного в коридоре, который с радостным выражением на лице, бежал ставить печать на закрытый больничный.
- Как, это вам, Алевтина Николаевна, удалось его уговорить? – выразил свое неподдельное восхищение Митяев.
- Этому пациенту, - сказала заведующая, - Уже, как неделю, пора работать.
- Да, я понимаю, но он не переставал жаловаться на боли в шее. Говорил, что ничего не может делать.
- Не может? А вы видели, как он с больной шеей бодро раздевается и одевается? Вот, то-то и оно. Если бы действительно болело, навряд ли бы двигался так свободно. И,  вообще, вы еще молодой Митяев, неопытный, всему верите. Я тоже через это прошла. Помню, у меня пациент был на больничном, с радикулитом. Каждый раз, придет - жалоб куча. Ну, что делать? Приходится опять на неделю больничный продлевать. А он: «Спасибо, доктор» и кряхтя из кабинета выползает. Больше месяца на больничном отсидел.
- И, как же вы его разоблачили?
- А вот так, встретила случайно на улице. В первый момент, даже не узнала. Он шел совершенно прямо и очень резво. Я аж запыхалась, пока его догнала. А позднее, мне сказали, что за месяц больничного, он на своем доме крышу перекрыл...
Алевтина Николаевна немного помолчала.
- Нет, Митяев, вы не подумайте, что я призываю вас больным не верить. Верьте, конечно, но будьте бдительны. Они нас тоже дурят и еще как. И вообще, имейте  в виду, что ничто так не стимулирует скорейшее выздоровление, как закрытый больничный лист!
Доктор, тогда подумал: эту фразу можно было как лозунг, написать на ее кабинете....
Постучавшись в дверь, Митяев вошел
- Алевтина Николаевна, у меня больной, похоже, с похмелья, а сознаваться не хочет. Что мне с ним делать?
Заведующая не удивилась, для понедельника такой контингент - обычное дело.
- Хорошо, сейчас приду, - сказала она.
Доктор вернулся в кабинет, где сидел все еще бодрящийся Кузькин и через несколько мгновений, сюда же вплыла Алевтина Николаевна, сразу заняв большую часть свободного пространства маленького кабинета. Она, как грозовая туча, нависла над тщедушным Кузькиным и незамедлительно пошла в атаку.
- Так, Кузькин, не хотите сознаваться?
     Кузькину на какой-то момент показалось, что он задыхается. Он, как бы для ответа, открыл рот, но вместо этого, только глотнул воздух и промолчал.
- Ладно, тогда будем проводить Стаканную Пробу, - авторитетно сказала Алевтина Николаевна, - Пеняйте Кузькин, теперь, на себя.
При упоминании стакана, сердце Кузькина упало в малый таз. Он не имел и малейшего представления, что это за проба такая, но уж больно много у него было ассоциаций связанных со словом стакан, чтобы оставаться спокойным и он почти физически ощутил, что не видать ему сегодня больничного листа.
      В то социалистическое время, с пьянством, конечно, старались бороться, не так, разумеется, как в перестроечный период, когда за подобное нарушение могли и с работы турнуть, но на всех предприятиях можно было видеть плакаты, где, в уничижающих человеческое достоинство позах, изображались сине-зеленые алкоголики, и броская надпись гласила – Пьянству бой!  Во главе этой борьбы стоял могущественный профсоюз. Если работник имел неосторожность заболеть в пьяном виде или занедужить с похмелья, то вместо желанно-голубого больничного листа, ему выписывали унизительную белую справку, которая освобождала от работы, но не оплачивалась. Однако обычно на этом неприятности для горемыки не заканчивались, бдительный профсоюз, очень своеобразно понимая методы борьбы с пьянством, мог заменить летний отпуск на зимнее время, передвинуть на конец в очереди на машину, не дать путевку на курорт и много чего еще при желании,  мог напакостить профсоюз. От этих, всех мыслей Кузькину стало невыносимо тоскливо...
     Митяев, тихо стоял в стороне и лихорадочно пытался вспомнить, в чем же заключался этот метод исследования. Но сколько он ни напрягал память, кроме 3-х стаканной пробы с мочой при заболевании почек, ему ничего больше на ум не приходило. Однако он понимал, что 3-х стаканная, здесь ни причем, она явно не вписывалась в этот случай.
     Алевтина Николаевна повернувшись спиной к Кузькину, взяла, стоящий на краю раковины, предназначенный для питья граненый стакан. Кузькин нервно заерзал на стуле. Он издал какой-то совершенно нечленораздельный звук, как бы пробуя горло, а потом вдруг сказал.
- Я вчера выпил рюмочку перцовки, вы же знаете, это народное средство от простуды.
Алевтина Николаевна даже не отреагировала, она деловито ополоснула стакан под струей холодной воды и протянула его Кузькину.
- Дыхните во внутрь, - приказала она ему.
Кузькин взял дрожащей рукой влажный сосуд, понимая, что это конец и запираться далее бесполезно.
- Я сейчас вспомнил, это была не одна рюмочка, я же пил ее как лекарство, по две три раза в день, - в агональном отчаянии пролепетал он.
Алевтина Николаевна сурово смотрела на Кузькина, как-бы говоря: можете не тратить энергию на вранье, и так все ясно с вами, а эта проба нам нужна только для формальности. На какое-то мгновение в кабинете воцарилась тишина.
- Ну, хорошо, - сдал, наконец, свои позиции Кузькин, - Выпивал я вчера, выпивал, день рождение у жены было, - не удержался он опять от вранья, так как через свое пьянство, был уже несколько лет в разводе. Но ему, почему-то казалось, что упиться на день рождения жены гораздо благороднее, чем просто упиться без причины, как это собственно, произошло на самом деле.
- Но я не вру, - продолжал он жалостливым тоном, - Мне правда плохо.
- А вот, в этом никто и не сомневается, - произнесла заведующая, уже несколько сочувственно. Она размашисто написала что-то на листе бумажки и протянула Кузькину.
- Вот направление, идите в процедурный кабинет, пусть Лена сделает вам  вливание в вену, чтобы чувствовали себя лучше.
Кузькин взял бумажку, и его лицо впервые за этот вечер выразило искреннее чувство - оно было неподдельно радостным.
- Спасибо вам, Алевтина Николаевна, спасибо вам, большое, я вам, так благодарен! Он хотел еще что-то добавить, но от волнения у него перехватило голос.
- Идите, Кузькин, идите, а то процедурный закроют, - сказала Алевтина Николаевна, и мужичонка пулей вылетел из кабинета.
     Оставшись одни, доктор и заведующая немного помолчали, после чего Митяев спросил
- Алевтина Николаевна, а что это за Стаканная Проба? Что-то я не могу вспомнить такой метод для определения алкоголя в крови.
- Господи, да это скорее психологический, чем объективный метод. Когда пациент дышит во влажный стакан, то в закрытом пространстве, запах алкоголя становится более концентрированный и чувствуется отчетливее.
- И это все? – спросил разочарованно Митяев, - А, кто же даст заключение?
- Да, мы с вами, кто же еще?
- Но ведь это же субъективно, кто-то почувствует, а кто-то и нет.
- Согласна, но как же ты, сейчас, объективно определишь алкоголь в крови? Все лаборатории уже закрыты, а завтра, будет поздно.
- Да, но все равно, запах к амбулаторной карте не прикрепишь, а если бы Кузькин продолжал упорствовать, отрицая факт выпивки, что тогда?
- Что тогда? Тогда, мы бы обязаны были дать ему больничный лист, если конечно, есть объективные показания по здоровью...
      Позднее, когда, получив внутривенные вливания, удовлетворенный Кузькин ушел домой отсыпаться, доктор покинул поликлинику. Во всей этой суете, Митяев как-то позабыл о своем голоде и поэтому шел неторопясь, наслаждаясь приятной погодой. Крупные снежинки, искрясь в свете уличных фонарей, медленно падали на землю и пушисто накрывали ее. От чего она выглядела празднично и даже как-то волшебно. Настроение было удовлетворенно-философское. Митяев еще раз прокрутил в уме  последние события и опять удивился.
    - Вот ведь, как интересно все получается, - подумал он, - Окажись Кузькин немного упорнее, быть бы ему с больничным листом. Врач и больной – это как карточные игроки, выигрывает тот, у кого нервы крепче...
Снежок звучно поскрипывал под ногами. Идти было приятно.
- А  Алевтина Николаевна-то, какая молодец! - в который раз, восхитился, доктор, - Как смогла дело повернуть! Больничный лист не дала, а Кузькин ей еще и в благодарностях рассыпался. Настоящий профессионал! Вот, мне бы так научиться. По-хорошему позавидовал  Митяев.