Новое начало

   Утром свербение в черепе только усилилось.
Словно кто-то тонким ювелирным сверлом терзал макушку. Вгрызался. З-з-з… В-з-з…
-Мариночка! – взвыл Митрохин.
-Что, Вовчик?
   Жена появилась в спальне, взбивая венчиком яйца в стекляной миске. Мерное дон-дон-дон венчика о дно миски тут же отдалось в страдающей голове.
-Мариночка! – Митрохин накрылся подушкой. Голос его зазвучал глухо. – Хоть ты не стучи, ради бога!   
-А омлет, Вовчик?
   Митрохин махнул рукой.
Жена ушла, но через мгновение вернулась.
-А чего хотел-то?
-О-у-фф!
   Митрохин вынырнул из постельных недр будто бело-синий кит. Плеснули хвостовым плавником бледные ноги. Буруном застыло одеяло. Подушка, подпрыгнув, изобразила фонтан.
   От искаженного, словно сползшего куда-то на сторону Митрохинского лица с закаченными под лоб глазами жена в испуге отшатнулась и механически перекрестила миску.
   Дон-дон-дон-дон.
-Ай! – коротко вскрикнул Митрохин, закрываясь руками от звука.
-Вовчик, прости! – кинулась к нему жена.
   Митрохин протянул ладонь:
-От головы, что-нибудь от головы…
   Нечто трагическое, гамлетовское проклюнулось в его полулежачей позе, а голос упал до предсмертного, едва различимого шепота.
-Голова…
-Я сейчас, Вовчик!
   Марина метнулась в коридор, а из коридора – в большую комнату. Стукнул ящик трехсекционной стенки. Запестрели перед глазами таблеточные упаковки.
   Ага, вот початая. 
-Вовчик, тебе аспирин или парацетомол?
   Из спальни донесся стон:
-Без разницы! Аспирин!
-Несу, Вовчик, несу!
   Зажав упаковку в кулаке, Марина побежала в кухню. Блеск стекла и металлических поверхностей. Желто-коричневые плитки пола.
   Надо что-нибудь такое, красивое…
Вода брызнула в высокий цветной стакан. Вспенилась.
-Потерпи, Вовчик!
   Марина выгрызла таблетку из пластика. Все!
Опять коридор. Зеркало на мгновение показало Марину самой себе: кошмар, а не волосы, кошмар, обязательно сегодня в салон…
   Митрохин спустил на пол ноги.
-З-з-з… В-з-з… - пело сверло. Чуть глуше вроде бы, чем минуту назад. Чуть глубже?
   Халат жены замаячил в поле зрения. Залиловел.
-Давай уже, - сморщился Митрохин.
-Вот… и вот… - Марина подала таблетку, потом стакан.
   Митрохин разжевал и выпил.
-Ну как?
   Жена участливо заглянула в лицо.
-На работу пойду.
   Митрохин встал, опираясь о покатое женино плечо.
Комната подрагивала, Марина подрагивала вместе с комнатой, пол казался нетвердым.
-Омлет, - напомнил Митрохин.
-Да-да, - Марина подхватила миску.
   Дон-дон-дон-дон.
Но, слава богу, в кухне уже.
   Митрохин снял рубашку со спинки стула, одел, не с первого раза попадая пуговицами в петли, затем стянул с плечиков в шкафу брюки.
   Нет, не дождетесь, Сергей Васильевич! Чтобы Митрохин, да из-за какой-то головы! Повод подал! Ниче, дотелепаем как-нибудь…
   Пиджак повис на сгибе локтя.
В зеркальной дверце шкафа отразился скособоченный, с больными глазами человек.
   Пришлось, оскалясь, выпрямиться.
Сверло взвизгнуло как-то особенно громко и вдруг притихло, заработало щадяще: зыу-зыу…
   За столом Митрохин прислушивался к новому ощущению, то так, то эдак поворачивая голову. Казалось, внутри, по извилинам, гуляет сквозняк.
-Вовчик, что, невкусно? – наклонилась жена.
-А? Нет-нет, все замечательно…
   Митрохин обратил взгляд на тарелку, ковырнул вилкой пышную лепешку омлета, куснул хлеб.
-Как голова?
-Фа-ва-но…
-Что?
   Митрохин прожевал.
-Нормально, говорю. Лучше.
   С тумбочки бубнил телевизор. На плоском экране мелькали лица, потом дома, потом небо. Небо светилось.
   Митрохин прибавил звук с пульта.
-…необычное атмосферное явление. Ученые говорят, что таким образом может отражаться солнечный свет на кристалликах льда в облачных слоях.
-Ой, Вовчик, это ж у нас! – обрадовалась Марина.
-У нас, - Митрохин тоже узнал угол Полтавской и Кривова со зданием горадминистрации на заднем плане. – Новости местные - значит, у нас.
  Он встал.
-А я смотрю-смотрю…
   Марина подтянула стул к телевизору.
Митрохин просунул руки в рукава пиджака, надел дешевый, на резиночке, галстук.
-Мариш, я пошел.
-Ты посмотри, Вовчик, как интересно, - жена, обернувшись, округлила глаза, - небо светится…
-Тьфу!
   Митрохин запаковался в куртку и хлопнул дверью.
Выйдя из-под входного подъездного козырька, задрал подбородок. Ну, светится. Не конец же света. И вообще – так себе иллюминация, слабенькая.
   Было ветрено.
Митрохин повел плечами и заспешил к автобусной остановке.
   У деревянных щитов, оклеенных плакатами наезжающих в город звезд, ширкал метлой дворник. Ших-ших. Летели в квадратнорылый совок окурки и листья.
   Увидев Митрохина, дворник заулыбался, закивал болванчиком, отставляя метлу – проходи, добрый человек.
   Но тут сверло наконец пробило Митрохину череп и вонзилось в мозг.
   Вж-жа!

   Ах-ха-ха!
Он расхохотался, осматривая себя. Две руки, две ноги, посередине… Ха! Посередине – тело!
   Человек-человечек.
Немолодой уже, но ничего, ничего…
   Светло. Необычно. Одежда диковинная, но не теснит. Ну-ка, шаг, другой… Твердо. А это, видать, дома. Уродство, а не дома.
   Он покрутил короткой шеей.
Все, все изменилось. Повозки какие-то самодвижущиеся. А это…
-Проходи! Проходи!
   Перед ним выжидательно застыл низенький, в стеганом доспехе стражник.
-Проходи! Мешаешь же.
   Это мне? Ах-ха-ха!
Он расхохотался снова, прямо в смуглое небритое лицо.
-Дурное у тебя копье, вот что, стражник. Спал ты, наверное, а дети тебе его и подменили. Метла у тебя теперь…
-Уйди, ради бога!
   Веточный пучок обмахнул ноги.
Он отступил. По-бычьи нагнул голову.
-Ради какого бога?   
   Стражник вздохнул, завел глаза куда-то в небо, к сияющим облакам.
-Ради Аллаха.
-Что-о?

   Очнулся Митрохин в автобусе.
Ныло плечо. Болели костяшки пальцев. На языке шипели непонятные, ругательные слова. Трагос… Что за трагос? К чему?
   Зажатая в ногах, упиралась черенком в стекло дворницкая метла.
Митрохин осторожно отставил ее в сторону. Было непонятно, откуда она у него взялась. Дворник дал? А зачем? Ерунда какая-то!
   Голова казалась горячей.
Митрохин приложил к ней руку. Да нет, теплая всего лишь.
   На всякий случай он отсел от метлы и с независимым видом стал смотреть прямо перед собой. Даже попытался насвистывать, пока не сообразил, что поступает нелепо и подозрительно.
   В конце концов Митрохин не вытерпел и сошел на две остановки раньше, уверенный, что вслед ему вот-вот кинут это… дори?
   Дори? Что за…?
Здание управленческой конторы при заводе металлоизделий издалека блестело металлостеклом.
   Митрохин ускорил шаг, провожая автобус печальным взглядом.
По небу волокло дымы. Впереди и сзади спешили на завод люди. Шорох множества ног то наплывал на Митрохина, то отдалялся, становясь похожим на морской прилив. 
   Ш-ш-ш…
А з-з-з… и в-з-з… нету. Аспирин помог.
   Отваливались за спину дома, мигали светофоры, Митрохин вскорости побежал и галстук, завернувшись, заполоскал за ним словно высунутый язык.
   Посторонитесь! Пропустите! Извините, не хотел!
Улица раскачивалась в такт бегу. Кружились листья. Стеклянные конторские двери вдруг возникли прямо по курсу и Митрохин, запаленно дыша, их таранил. Ай! Чьи-то пальцы тут же цепко ухватили его за рукав.
   Пропуск? Пожалуйста! Вот я. Это я. Митрохин Владимир Сергеевич. Я пройду?
Сверенный и отпущенный, по широкой лестнице он взлетел на второй этаж в свой отдел.
-Здравствуйте, Иванна Семеновна.
-Здравствуйте, Илья Ильич.
-Здравствуйте, Ирочка.
   Пробираясь к своему месту, Митрохин пожимал руки, улыбался, сетовал на головную боль, ловил ответное: «Здрасьте. Здрасьте. Здравствуйте». 
-Добрый день, - сказал Капустин из соседней выгородки.
-И вам, - Митрохин плюхнулся на вертлявый стульчик, одновременно включая компьютер и снимая стикеры с экрана монитора.
   Стикеры были однообразные, все на тему «вам звонили».
Звонил «Трансгресс». Звонил Федорив. Звонила Алла из Нижнего.
-Как начальство? – спросил Митрохин Капустина.
-У себя, - кивнул тот на дверь начальственного кабинета. – Затаилось.
   Митрохин повесил куртку на расцветший крючками ствол вешалки.
И хорошо, подумал. Затаилось – значит, перепило вчера. А если перепило – значит, будет тихое.
   Полтора месяца отдел от нового начальства трясло.
Молодой и энергичный племянник директора завода взялся наводить свои порядки с нездоровым энтузиазмом буйнопомешанного. Что-то у вас, было сказано, народу как в таборе. Нехорошо. Дармоеды нам не нужны. И отдел был тут же сокращен. Оставшиеся с зубовным скрежетом и тихой, в нос, руганью распределили между собой обязанности уволенных и вновь кое-как наладили работу. Племянник посчитал это прорывом, поднял себе зарплату и стал устраивать идиотские тренинги и собрания в стиле «мы – команда!» и «эффективный менеджмент». 
   По отделу загуляли шепотки про отстрел диких животных, смирительные рубашки и крысиный яд. Митрохин же, обычно читающий лишь программу телепередач и анекдоты, вдруг пристрастился к детективам. Причем поневоле, смутно прикидывал, как оно было бы в местных реалиях. В смысле, раскрыли б, не раскрыли убийство, если бы…
   Впятером тянуть отдел было туго, они подсчитали, отбили аналитику в целом и по цехам, еле-еле сдали планы финсектору на следующий месяц, с обеспечением мудрили уже по вечерам и вроде бы и тут успевали. Но…
   Это «но» в лице племянника радостно, как награду, скинуло на них еще и отчетность по двум заводским магазинам и аналитику продаж: отдельно, видите ли, по метизам, отдельно по стеллажам и стойкам, отдельно по литью.   
   И отдел, с неделю конвульсивно подергавшись, впал в кому. Повалились сроки, посыпались раздраженные звонки – где? где? А нетути. Племянник бегал ошалелый и просил: «Ну, ребята! Ну, поднажмем! Мы ж команда!»
   Увы, визит директора не заставил себя ждать.
Ах, каким бальзамом лился на душу Митрохину и остальным громогласный, проникающий сквозь тонкие кабинетные стенки директорский рев: «Где люди? Где они? Не отдел был, а механизм. Налаженный! Только не ломай. Нет, вдрызг! В щепки! Уволю, скотину, и не посмотрю, что родственник! Кто, кто тебя просил?»
   И нектаром струилось блеяние племянника, неразборчивое, испуганное: ме-е, бе-е.
Уволенных в результате вернули. Племянник поумерил прыть, к тренингам охладел, к эффективности отдела - тоже, зато вдруг стал блюстителем трудовой дисциплины. А кто? А куда? А во сколько? К директору – с объяснительной! Специалистов – пруд пруди! Уж они-то на вашем месте от звонка бы и до звонка! Без перерывов!
   И ведь, в сущности, не поспоришь. Хотя виделась в этом мелкая месть коллективу.
Митрохин бросил взгляд на опущенные жалюзи, повел плечами – опоздал-то минут на десять, чего нервничаю? – и взялся за телефон.
-Вероника Михайловна? Это Митрохин. Что там по машине нашей? Которая по обработке поверхностей? Мы уже заждались.
   Трубка забубнила в ухо унылым женским голосом: не знаю, сами ждем, нас самих подводят, вроде бы надежная фирма была…
   Слушая, Митрохин отпустил взгляд в свободное плавание по отделу. Макушка Капустина. Кофейный автомат. Плакатики на стене. Ирочка – цок-цок каблучками. Вентилятор на столе у Ильи Ильича шевелит веселыми ленточками.
-Вероника Михайловна, я, конечно, понимаю…
   Митрохин внезапно умолк, потому что глаза его наткнулись на белую сорочку, придавленную бортами дорогого пиджака. Сорочка покачивалась у края стола, а выше…
   Митрохин уронил трубку на рычаг.
-Здравствуйте, Сергей Васильевич.
-Здравствуйте, Владимир Сергеевич.
-Что-то случилось?
   Нотки подобострастия скользнули в голосе. Как Митрохин не старался их вытравить, ничего у него не получалось. Робел. Все-таки над ним имели власть. Его могли выгнать, лишить премии, на него могли наорать. Даже глаза сдавались, предпочитая лишний раз не тревожить начальственное лицо. Сорочка - другое дело, в сорочку как раз можно уткнуться.
-Пойдемте-ка, Владимир Сергеевич, ко мне.
-К вам? 
   Сорочка сменилась шевиотом, грудь – лопатками.
Митрохин поднялся. Где-то на периферии зрения взметнулся Капустинский кулак – но пасаран! В ноги словно пружинки вставили, мягкие, гнущиеся черт-те куда.
   Щелкнула дверная «собачка».
-Итак…
   Митрохин остался стоять, племянник директора сел, сорочка сместилась, пришлось заново фокусироваться.
-Да, Сергей Васильевич.
-Форменное светопреставление за окном. С утра такая чехарда в небесах, видели?
-Видел, - кивнул Митрохин.
-Почти конец света, да?
-Необычно.
-И поэтому вы позволили себе опоздать?
   Митрохин похолодел.
-Я совсем немного… у меня голова…
-Одиннадцать минут сорок две секунды! Одиннадцать! Сорок две! – взорвался племянник.
   Словно второй взрыв – рассыпается подкинутый к потолку ворох бумаги. Снежный буран. Ах, нет, не смотреть в лицо, не смотреть!
   Колеблются жалюзи.
-Вы здесь работаете или как?
-Ра… Работаю…
-Одиннадцать! Хрена вы здесь работаете! На имя директора! Объяснительную! Я, Владимир Сергеевич Митрохин!
   Вж-жа!

   Ха, племянник купца! Почитатель Гермеса!
Он с интересом огляделся. Странная лавка – ни товара, ни покупателей. Но просторно. Из стороны в сторону – шесть шагов. До стола – три.
   Ну чего, чего кричим-то?
Он схватил кричащего за грудки, вытянул на себя.
-Ах, нехорошо!
   Выпученные глаза оказались прямо напротив. Серые, с расширившимися зрачками. Сначала злые, потом удивленные. Потом и вовсе мученические.
   Пережал он, что ли, что-то? Да вроде нет.
-Слушай сюда, кутос трагос мой сероокий…
   Племянник ухитрился кивнуть.
Слушает. Внимает. И готов внимать дальше. Сколько угодно.
-Лично от тебя, лично – жду жертвы. Курицы хватит. Отрубишь голову, тушку сожжешь в мое имя. Я прослежу.
   Он погрозил пальцем.
-Второе: человечка моего не трогать. Иначе отправлю в тартар к папе. А папа у меня злой. У него времени много… 
   Нет, что за нелепая одежда. Не хитон, не гиматий.
Он отпустил племянника и тот сполз в кресло, вжался затылком в спинку.
-Ты… вы кто?
   Ах-ха-ха!
Молнию ему, что ли, показать?
-Я – Диас!

-Владимир Сергеевич! Владимир Сергеевич!
   В лицо Митрохину брызнули водой.
Он мотнул головой, выловленной рыбой хватанул ртом воздух.
-Кто? Что?
-Очнулся, - сказала Ирочка, отставляя стеклянный кувшин.
-Ну, Митрохин, ты зверь! – выдвинулся, шутливо ударил в плечо кулаком Капустин. – Мы думали – все, сейчас тебя племянник – вместо завтрака… А ты! Ну, просто!..
-А что я?
   Отдел толпился вокруг стола, улыбался, жмурился. Илья Ильич теребил галстук. Иванна Семеновна слала воздушные поцелуи.
-А что – я? – снова спросил Митрохин.
   В памяти от произошедшего была темнота и искры.
-Придуриваешься? – Капустин хохотнул. – Ты, брат, выдал! Ты, брат… Стенки тоненькие. Сначала он кричит. Объяснительную! – кричит. Одиннадцать! А потом ты ка-ак!..
   Отдел закивал. Митрохин, словно какой-нибудь приносящий удачу идол, удостоился поглаживаний, похлопываний, тисканья рук и даже прикосновения к коленям. Ирочка, наклонившись, мазнула его по щеке полными губами.
   Митрохину почудилось, она шепнула: «Ты - мой герой!»
-Слушай, - сказал Капустин, - где ты так рокотать научился? Просто жуть берет, как рокочешь. Уроки брал?
-Я?
-Бас-профундо! - восхищенно сказал Илья Ильич. Он снял свои очки и промокнул левый увлажнившийся глаз галстучным уголком.
   Митрохин зажмурился и разожмурился.
-А что я… это… рокотал?
-Ну, брат, это тебя спросить надо! – фыркнул Капустин. - Большей частью ты вообще не по-нашему рокотал. Из оперы, что ли, какой-то? 
-А начальство?
-Пулей! Пулей вылетело куда-то! Бледное, трясучее, напуганное.
-Не помню. Что-то у меня с головой.
   Митрохин стянул с вешалки куртку. Перед ним расступились.
-Во! – сказал в спину Капустин. – Ты рокотал: «Я – Диас!».
-Я – Зевс, – вырвалось из Митрохина.
   Глаза у него сделались ошалелые.
-Кто?
-Простите, простите.
   Митрохин выскочил из отдела и ссыпался по лестнице вниз.
Я – Зевс? О, боже! Чушь какая-то. Я – Зевс. А молнии? А гром? Выйдя из конторы, он бросил взгляд в небо.
   Только иллюминация. Может, это вредное излучение?
Я – Зевс. Я – президент России. Я, черт возьми, похоже, страдаю амнезией. Выборочной.
   Мысли рассыпались. Митрохин обнаружил себя бредущим по тротуару в неизвестном направлении. Впрочем, от завода все улицы вели в центр. Так что в центр, в центр.
   Кутос трагос.
Вот откуда, спросил себя Митрохин, я знаю про кутос трагос? Ведь это означает… Он напрягся, вылавливая слова и смыслы. Означает – глупый козлик.
   А дори – копье. А эмпорос – купец. А обменный курс афинской дидрахмы – две коринфских. Нет, надо присесть.
   Митрохин привалился к фонарному столбу, потом заметил окаймленную бегущими огоньками вывеску. Кафе «Путник». Очень хорошо. Очень вовремя.
   По узким ступенькам он поднялся наверх, в полутемный зал. Мерцало полукружье эстрадки, мягко желтело бра над барной стойкой. Тяжелые шторы на окнах напрочь отсекали наружный свет. День, ночь – неважно. Безвременье.
   Папа – Кронос.
Тут же, у входа, Митрохин сел за столик.
-Что будете заказывать? - Официантка, молодая, полненькая, встала перед ним, раскрыв блокнотик.
   Митрохин поднял голову:
-Вы знаете…
   Вж-жа!

   Ах, пампушечка какая!
-Все неси, все!
-Все?
   Это что? Он подвинул к себе прямоугольник твердой бумаги. Ме… Меню. Меню! Он заводил пальцем, читая.
-Кнели куриные в горшочке…
   Пампушечка кивнула.
-Два, - сказал он. – Два горшочка. Суп-харчо. Мясо на ребрышках. С гарниром из сладкого картофеля. Салат «Цезарь». Салат «Витаминный». Жаркое под итальянским соусом. Вот, вот! Салат «Греческий». Обязательно! 
   Пампушечка сосредоточенно строчила.
-Побеги бамбука с перцем. Форель, запеченная на углях. Салат «Камикадзе» рыбный. Язык говяжий с чесноком. Шашлык на шампуре. Да, - он поманил пампушечку пальцем, - и вина. Хорошего, выдержанного вина. Кислятины не надо.
-Хорошо.
-И пусть все веселятся!
-И поют!
-И пляшут!
   Ах, как славно! Пейте, люди! Ешьте вместе со мной!
-Еще вина!
-И еще!
-Ну, повторяй! Зевс, меж богов величайший и лучший, к тебе моя песня! Громкораскатный, владыка державный, судья-воздаятель, Любишь вести ты беседы с Фемидой, согбенно сидящей. Милостив будь, громкозвучный Кронид, — многославный, великий!..

-Вовчик, ты пьян!
   Жена с ужасом смотрела, как он топчется у вешалки, застряв руками в рукавах.
-Я? – спросил Митрохин и икнул.
-Ты!
-Марин, - Митрохин прижал ладонь к груди, - утром у меня болела голова. И я ее п-полечил.
   Он наконец освободился от куртки, повесил ее мимо рожка и, пошатываясь, попер в спальню.
-Куда, куда? – Марина вцепилась Митрохину в пиджак. – В ванную сначала.
-В ванную?
   Митрохин удивился, качнул головой и попер в ванную.
Марина села на край кровати и, прижимая к животу декоративную подушечку, слушала, как он плещется там, отфыркивается и что-то пьяно поет. Заездили его совсем. Зевс, меж богов величайший и лучший…
   Откуда набрался такого?
Появившийся вновь Митрохин был мокр. С волос у него капало, с ресниц капало. Косо повязанный халат сменил деловой костюм. С него, с рукавов, тоже капало.
-Мне бы… - сказал Митрохин.
   И рухнул на кровать.
Марину опрокинуло навзничь, Митрохинская рука упала ей на грудь.
-Вовчик! Ты совсем?
   Марина попыталась выползти из-под руки, но та попалась сильная, любопытная.

-Елена, Алкмена, Семела!
-Я Марина, Вовчик!
-О, дочь моря!
-Во-овчик!

На следующее утро свечение в небе сошло на нет. А еще через пять месяцев Марина, сходив на УЗИ, узнала, что у них с Митрохиным будет мальчик.
   Они пили чай. Митрохин читал газету, хрустел вафлями. Марина смотрела на него, подперев щеку ладонью.
-Вовчик, а Вовчик…
-Ну, - отозвался Митрохин.
-Как сына-то назовем?
-Как-как… Геракл.
   Вырвалось имечко, берегись!

Ноябрь-декабрь, 2009