Тёмно-синее

                Тёмно-синее.

               
               

Так чужды были всякой новизне,               
что тесные объятия во сне
бесчестили любой психоанализ.
Что губы, припадавшие к плечу,
с моими, задувавшими свечу,
не видя дел иных, соединялись…

                И.Бродский

     Если сесть на 15 трамвай, то можно доехать до того живописного бревна и огромных, молчаливых валунов, облизанных балтийской тёмно-синей слюной. Несколько метров через сосны – прямиком на шелестящий тёмно-синий шум. Странно, здесь нет янтаря, но откуда же тот вечный, коричневатый свет?! Море будет слегка беспокойно – раздражающая игра с берегом приводит его в замешательство, заставляя выплёвывать на песок грязную муть водорослей, шипящую белую слюну, артефакты компактных кораблекрушений.
     Туфли утопают в песке. Навстречу твоему профилю, симметрично замершей тени. Молчаливое чудо, закрывшее глаза от прохладного, бледного солнца, самой главной причины быстро наступающей темноты в твоём городе. Грудь Агнешки медленно поднимается, воздух под прилипшим платьем выдувает молочные пузыри. Несколько часов тому назад началась зима, а ты всё творишь гимнастические этюды, позируешь на бревне. Кому же это предназначено в награду? Может быть электронному фотографу – быстрым, музыкальным пальцам странного пана, задумчивого и эмоционального одновременно? Мокрые волосы, прилипшее к телу платье, босые ноги. Сколько же ты будешь так ещё мёрзнуть? На географическом Западе время идёт медленнее, иначе наступившая зима вынудила бы тебя стать более закрытой – вспомнить про национальный характер, закутаться в шарф, собраться в кулак, и на мгновение фотоснимка замереть…
     Так вот почему ты, мой дражайший телец, так пренебрежителен с бирюзой! Чувствуешь её немного вороватую, пошловатую природу. Согласен, её цвет более подходит для мест понтийских, оккупированных кем угодно, начиная от татар и сочинских армян и заканчивая  российскими нефтебаронами. Возьму Агнешку в охапку ради мокрой, конопатой дрожи по телу. Отнесу к голубому, деревянному домику, где на исходе осени переодеваются самые хладнокровные горожане. Внутри уснувшего улья моя полячка двигается совершенно бесшумно, а может быть виной тому - тёмно-синяя вода, постоянно отвлекающая взгляд.
     Моя подошва погружается в песок немного раньше, чем это делает каблук Агнешки. Как хорошо здесь, наверное, летом – дождливым июлем и коротким августом. Наши следы обращены к Сопоту – мы идём по нейтральной полосе между побережьем и морем, в криках чаек. Наши следы – там, где как бы и не земля и не море, где песок коричнев и рыхл. Иногда тёмно-синее берёт верх, прилизывая нам дорожку. Потом наступает передышка, во время которой наши следы затягиваются, превращаются в складку, становятся памятью.   
     Сидим на песке втроём с Ballantine`s. Вычищаю середину яблок, чтобы начался  стильный, балтийский чин-чин. Согреваемся. Наш первый поцелуй подчинён лучшим традициям брудершафта. Ты потихоньку млеешь, приходишь в себя от смены температур. Обнимаемся. Нас фотографирует пробегающий мимо парень в шортах и белых беговых кроссовках. На побережье часто можно встретить таких спортсменов. А ещё - больных, которым необходим морской воздух, молодые пары, философов и философинь. Рассмеяться, представив, что здесь могли в разное время пить виски Шопенгауэр, Туск или, вообще, какой-нибудь безымянный электрик с судоверфи. Потом будут говорить, что, возможно, тут мог быть Александр Скиперских. Вместе с Агнешкой. Вносить её на руках в голубой дощатый домик для переодевания.
     У Агнешки уверенное, сильное тело и серебряное колечко на безымянном пальце. Ты - красива во всём. Превосходный русский. Вдумчивые, рассудительные паузы – может быть во время их в тебя наконец-то и прибежит украдкой опьянение. И заплетут друг друга наши языки. Рассказываешь о своём доме где-то в провинции, в игрушечном городке, посреди озёр и хвои. Твой последовательный рассказ – эталон консервативности. Пластичного пуританства в эпоху постмодерна. Дружная и строгая семья. Недавно женился брат. Тебе всегда хотелось научиться играть на фортепиано. Как Фредерик Шопен. Нашёптываешь семейную идиллию – небольшой дом с белыми рамами, окружённый изогнутыми соснами, черепичная крыша, куда периодически приземляется геометрически стройный аист. Со временем он обязательно постучит тебе длинным клювом в окно. Бледно-фиолетовые метёлки вереска возле двери в сад, нарочито дикий. С губ Агнешки срывается послевкусие виски. У меня слегка кружится голова, хочется откинуться, закрыть глаза.
     Поменяем тёмно-синее на тёмно-осеннее. В городе – бастионе вечной осени. Выпорхнем из уютной кондитерской в сумрак старых кирпичей. Длинные стены запотевших костёлов. В твоём сказочном городе практически нет деревьев (сосны, провожавшие меня к поэтическому бревну не в счёт) – в своё время они все сполна ушли на постройку кораблей и на костры для счастливых обитателей побережья. Странно, но руки у Агнешки - тёплые и моё сердце такое же страстное. А что, если именно с той самой темнотой в нас и проникала странная, заманчивая теплота, излучаемая многочисленными фонарями, переливами ювелирных лавочек, горящими в стеклянных колпаках свечами, жарковатой дымкой из полуподвальных кафе, влажными, слезящимися огнями, плывущими по вдумчивой Мотлаве, навстречу морю? Тёмная, алкающая пасть вечера обкладывает город ежедневной данью, и острые руки кранов судоверфей, с крапинками красноватых габаритов сдерживают её аппетит, не дают ей проглотить Данциг, его строптивую солидарность, беспокойное гражданское общество. Исследователь сказок предположит, что краны установлены приблизительно так же, как в своё время придумал барон Мюнхгаузен с мачтой, чтобы выпустить из тоскливого брюха огромной рыбы на волю торговые корабли. В городе – заботливое приготовление к бесснежному рождеству. Ёлки в аккуратных гирляндах. Горы подарков в магазинах. Мистическим, потусторонним звоном дребезжат трамваи, с играющими бликами на бордовых боках, похожих на яблоки. Блаженная, тёплая пустота трамвая. Агнешка знает эту сказку. Пора послушать, как поёт по рельсам трамвай. Мы едем и молчим. От одного берега моря к другому.
     Вспыхнет зелёный абажур ночника. Соседи по номеру сквозь сон услышат, как за стеной зашипит вода, как пластмассой задрожит душевая кабина. Всё медленнее капает кран. Оставить мокрые следы на плитке как на песке. Завернуться в полотенце. Зелёный абажур лампы. По телевизору - ночные новости. Жалко, что практически ничего не понятно. В отличие от Агнешки, прекрасно умеющей молчать на русском… Дышать на польском…  Любить на эсперанто. Надоел телевизор. Лучше – красная сенсорная родинка. Мешает и ночник. Задую его, как одинокую свечу. Прошепчу что-то из Бродского наизусть...
     Наши крестики спутаются однажды – в католико-православной смутной дружбе. Деревянный, строгий на чёрном шнурке и золотой на цепочке. Выяснение отношений всё равно приводит к логической любви в конце. Тогда мы замерли. Улыбаясь, медленно распутывались сами собой. Как же не хочется уезжать, не договорив. Хотя, иногда это самый верный повод возвратиться на побережье. Ведь где-то там, среди сосен, в песке, становящемся круписто-сырым по мере углубления ямки, так удобно было зарывать бутылку Ballantine`s.         
     А завтра будет невыносимое солнце и чайки будут кружить над городом с крикливой, гастрономической целью. Ради этой картины позволяю себе сигарету, под удивлённое молчание Агнешки. Сидит против меня в клетчатом пиджаке. Волосы забраны сзади коричневой заколкой с янтарным зрачком. Смотрит на кончик сигареты, где отмирает пепел – именно такого цвета была вода в Висле, когда проезжал по гудящему мосту. В кофейне – мы одни. Если не считать официантку, всё делающую самостоятельно – от кофе до дымящегося омлета и канапок. С нами ещё и Фрэнк Синатра, спрятавшийся в невидимых динамиках. Как кстати сейчас его уютная, бархатная мольба! Агнешка улыбается. Целую твои пальцы. По очереди, начиная с мизинца, потом безымянный, где серебряное колечко... Мы обязательно встретимся, Вот, пройдёт Новый год. Экзамены, зима, март, тридцать дней в апреле, а там и твой день рождения. За расставаньем будет встреча. Я ведь такой отчаянный – могу и сам нагрянуть поутру в твой крошечный городок. Переодеться молочником или трубочистом. Любовь заставляет срываться с места. Менять распорядок. Учить польский только за то, что на нём Агнешка разговаривает чуть лучше, чем на русском. Ладно, мне пора. Тянешься на носочках ко мне сладкими губами. Трогательно. Нежно.         
     Полупустой Embraer 170 как будто нарочно был предоставлен для переосмысления и запутывания произошедших событий. Как шнурок и цепочка. Невысокий, с кошачьими усиками стюард, ловко раздающий сок и шоколадные вафли. Впереди плачет ребёнок – его успокаивают часа на полтора. Столько и нужно. Дорога домой будет ночная и хмельная – грамм сто пятьдесят коньяка поддержат, притупят боль. А у тебя впереди два часа. Приеду домой и увижу наши фотографии. Подкатят счастливые воспоминания. Обязательная Агнешка успеет проверить адрес электронной почты, что был указан в жёлто-льняной визитной карточке.
     Конверт с тёмно-синей праздничной открыткой придёт предусмотрительно в срок. За пару недель до Нового года. И наша связь не будет разоблачена бдительными путинскими соглядатаями. Кроме открытки из конверта выпадет трамвайный билет и фотография. Агнешка специально не стала передавать её по электронной почте. Хотя – могла. Но предпочла посмаковать мою радость. Разбудить во мне такой сплин…
     Мы сидим на песке втроём. Твои глаза излучают медленное янтарное тепло. Бутылка, вкопанная в песок, будет спрятана под соснами спустя несколько часов после того, как нас сфотографируют с этими забавными хрустящими плошками, зажатыми в кулачках. Вкусные польские яблоки. Нам уже хмельно и ещё не страшен подступающий вечер.
     Я до сих пор лечу в белой полупустоте и размышляю. Правильно ли мы поступили, не допив бутылку? Чего в этом больше – благородства или символичности?
     Если ты захочешь, я вернусь. В первую очередь, ради того, после чего происходит подобный ритуал. Рядом с прошлогодней бутылкой – оставим новую.
     Вернусь ещё и потому, что было бы интересно посидеть на берегу вчетвером.



                декабрь 2009