Глава 18. Возвращение офицера

     ДВА ТЕРПЕНИЯ: Возвращение офицера:
   
 Юноша стал офицером, блистательно воевал, удачно и благополучно был переведен во Францию, по делам морской военной миссии, но и не подумал разыскивать свою родню, а продолжал находиться в море.

От одного он все-таки не удержался. Однажды Он отправился на экскурсию к дому своего предка: Париж, Амстердамская улица, дом 77.

Ему так хотелось конкретности, а не ночных мечтаний и литературных домыслов.

Реальность вызвала в нем странное чувство: знакомства.

Не было ничего иного и нового: все вещи находились на знакомых и ожидаемых местах.

Мешали только экскурсоводы и ограждения.

 В этом доме звучала та же музыка жизни, которую он слышал в своих снах.

Он, второй раз в жизни, горько заплакал, словно приходил на могилу отца. Время перепуталось.

Он походил по тем местам, о которых писал его отец: "мои читательницы - графини Сен-Жерменского предместья, банкиры Монбланской улицы, и княгини улицы Бреда, где расположено много увеселительных заведений".

 Потом долго сидел в одном из кафе на Монмартре, разглядывая лестницу, ведущую к собору Секре Кер, и дом, похожий на корабль, плывущий в лучах серого рассвета.

 Поднялся по этой лестнице, вошел в пустой собор и поставил несколько огромных белых свечей в горки, горящие по всему храму. Он сделал это без тупой злости и недостойного ехидства.
   
 Выйдя из храма, он спустился к своей крошечной гостинице и тоже поднялся по лестнице, незаметно поглаживая рукой почти живые изображения парижан, которые в прошлом веке также поднимались по этой лестнице, ведя за собой очаровательных спутниц.

 О чем он хотел бы с ними поговорить? - Ни о чем. Они дали ему главное – жизнь!

 Они дали ему и второстепенное – обеспечение. Они дали ему столько – сколько могли.

 Они даже оставили ему возможность предъявить им свои претензии в родстве (могли бы и скрыть свои имена).

Они поступили с ним благородно. Это он, наконец, понял.

 Мало того, его отец так много рассказал ему о себе, сколько не знают о своих отцах большинство сыновей, реально воспитанных ими.

И, через эти рассказы, он передал ему столько любви, сколько этот сын мог вместить.

Душевное богатство его отца было так велико, что он сожалел лишь о своем позднем желании узнать его.
   
 Свое достоинство он проверял неоднократно в сражениях, на тактических спорах, на дипломатических беседах и, особенно – в море – везде он вызывал уважение и желание выслушать его мнение.

 Да и военное звание было уже достойным: капитан 1 ранга, по сухопутному - полковник.
   
 До сорока пяти лет он помнил о своей клятве и, наконец, счел возможным вернуться.


- Это был 1905 год.
    
Ему пришлось писать рапорт об увольнении по состоянию здоровья.

 Командование не сочло эту причину уважительной: у него не было справок по обращению к врачам, а старые раны не были достаточной причиной. Ходить по врачам - было для него унизительно.

Тогда он написал рапорт о желании вернуться к мирной деятельности, стать священником, поскольку его детство прошло в монастыре, на Восточном Кавказе.

 Эта адресная справка вызвала интерес военной комиссии и ему предложили поехать в пограничную крепость, на Кавказ, в районе Махачкалы, около селения Ахты.

 В этой крепости был достойный комендант, но после тяжелого ранения он был парализован и подал рапорт об увольнении в запас.

Константин Дюма мог бы стать комендантом вместо него.

 Он отказался, сославшись на свое незнание стратегии войны на суше и, особенно, в горах, и ему предложили стать гарнизонным священником в этой же крепости (мало разбираясь в препятствиях к этому).

 И сообщили, что на подмогу ему посылают еще одного офицера, который тоже подал рапорт с  желанием вернуться на Кавказ.
   
  Дорога "домой" показалась очень долгой и раздражающей. Все не нравилось, все было помехой покою и тишине.

Более всего угнетало ожидание нового подчинения, и необходимость отпрашиваться и объясняться, для того, чтобы поехать в монастырь.

 Быть заменой парализованному коменданту – это было бы, наверно, проще, чем перестраиваться на смиренное подчинение всем и каждому.

 Но – согласие дано! А ропот души – это лишь привычка к командирскому положению.
   
  - Оказывается, вовремя спохватился, чтобы успеть сломить свою гордыню. Кого же благодарить за это? Того же настоятеля?

Или самого мудрейшего папашу? - Ишь ведь, "только в конце жизни" – завещал…

 А когда этот конец? – Одному Богу известно!

 Вот и поехал тогда, когда еще силы и разум есть.

 Странная вещь – уважение к родителям! Хоть их и нет, а уважение присутствует в твоем теле, в мозгу и сердце.

Кавказ. Мистический край. Край непреклонных гор, передавших свою непреклонность людям.   

Гудящий от злобы, коричневый Терек, ледяные водопады, страшные своей непохожестью неземные звуки  ледников, насмешки камнепадов, желтые подножия степи, бескрайние холмы, солончаки – все готово уничтожить это крохотное горделивое существо, которое мнит себя царем его! Царем этого края и его мощи.
   
  Крепость не вызвала никакого удивления. Она была стандартна и стара. Квадратная форма, угловые башни с бойницами, надвратная часовня, широкие стены, пушки на них, замощенный камнями двор, каменные склады для оружия и провизии, внутри стен – жилые квартиры для офицеров, конюшни, посередине площади – комендантский дом. Колодцы.

 Это очень хорошо, что есть несколько колодцев, именно поэтому крепость и стоит так долго. Осада не страшна. Вода в крепости, которая обычно находится на большой возвышенности – это главное достоинство.

Солдат и прочих военных что-то слишком много. Похоже на сборы, или подготовку к очередному нападению горцев.
   
 Найти коменданта не составило труда, но, вместо ожидаемого адъютанта, навстречу вышла девочка лет десяти – и бравому военному Константину Дюма пришлось искать  глазами стул, чтобы присесть и вернуть себе потерю сознания.
   
 Прошло несколько минут и два образа: Тео и девочки – не расстались. Девочка стояла перед ним и также заботливо, как Тео когда-то, предлагала стакан воды.

 Рядом с нею стояла сильная красивая дама лет сорока или более?… Женщины так хорошо скрывают свой возраст.

- Простите. Дорога по горам. Видимо, мои осколки расшалились - сказал приезжий - высокий темноволосый полковник,

 - Прибыл для встречи с комендантом. Вы, скорее всего, его супруга? И вы - его дочь? –

Позвольте представиться - Константин Дюма.

- Сколько удовольствия испытал он от своего имени! Никогда такого не было! Сколько гор рухнуло перед его взором, как мгновенно выросло перед ним имение баронов во всей красе и цветении!
   
 Пошатнувшаяся дама тоже была поддержана полковником:

-Теофилия Ромазевич-Пикельштейн – сказала она, глубоко вздохнув, словно огромное горе, которое давило ее, прошло – Это моя дочь – Фотина.

- Ваша дочь - приемная? Она мусульманка?- несколько испуганные нотки в голосе полковника заставили даму улыбнуться.

- О, нет, это во время крещения батюшка дал ей имя из святцев. Фотина – то же, что Светлана. Отец ее – по происхождению польский шляхтич - Леонид Леопольдович Ромазевич. Он парализован – вы это должны знать.

 А теперь я пойду приготовить супруга к встрече с вами. Нам не сообщали ваших фамилий и я думаю, что вам следует пока пройти с адъютантом в приготовленные для вас комнаты.
Отдохните с дороги, там все готово, если вам не нужен французский шик…

Остальное у вас будет. Комендант пришлет за вами рассыльного.

- Леонид Леопольдович Ромазевич…- вспоминал полковник.

Леонидом звали ее тогдашнего "жениха". Хорошо бы, если бы это было только совпадение.

Но его гордыня и брезгливость – это тоже польские черты!
   
 О Господи! Как упорно Ты ведешь нас! – А если этот паралич – косвенный результат того падения? – И моя нераскаянность – первопричина возвращения в этот "детский мир"?

 – Как долго они меня ждали! Как долго Господь ждет моего раскаяния. Они не узнали меня по внешности. Надеюсь, что и он изменился с тех пор.

Его пригласили в приемную коменданта. Но там его опять ждала та же дама.
    
- Мне не удалось подготовить коменданта… без вашей помощи. У меня к вам неожиданная просьба: нет ли у вас, как у графа Монте-Кристо, какой-нибудь другой фамилии? Ведь вам не привыкать устраивать мистификации!
 
    Я прошу вас серьезно подумать над этим комедийным предложением потому, что опасаюсь, что ваша фамилия даст новый приступ – и это может кончиться трагически. Ему надо переждать после предыдущего, хотя бы несколько недель.

Дело в том, что после приступа, давшего паралич, он стал совершенно непереносим только в одном – в отношении ко мне. Его безумная ревность скоро сделает посмешищем и его, и меня.

Но так обстоит дело. Ваш приезд может закончить его жизнь также трагически, как вы поступили с ним в начале.
 
   Полковник молчал. Слишком сумбурно и нереально было это утверждение. Ведь прошло столько лет! Невозможно остановиться на подростковом возрасте и более не изменяться!

Дама подождала и продолжала.

- Он сильно изменился с той драки, стал предельно сдержан и никогда более не позволял себе мальчишеских выпадов.

Этим своим изменением и многолетней преданностью, он и добился моего согласия на брак.
   
  Первые годы после женитьбы, я думаю, он был почти счастлив, потому что, как его супруга, я тоже отличалась сдержанностью и никак не проявляла своих детских симпатий и антипатий.

 «Терпению никто не знает пределов»- она опять помолчала.

- Он превратился в сурового военного, резкого, но очень умного человека, державшего в узде гарнизон большой крепости.

 После тяжелого ранения, полученного при защите крепости от горцев, он долго, слишком долго, болел и остался парализованным и лежачим. Его даже не сняли с должности, лишь добавили ему еще двух офицеров.
   
  Опять длительное молчание, словно годы носились над ними, как грозовые тучи, и не давали вернуться в сегодняшнюю действительность.

Одним из них и оказался бывший воспитанник монастыря, Константин Дюма. Господь иногда очень жестоко возвращает нам наши долги"

 – Едва найдя силы выговорить эти слова, дама замолчала...
   
 Константин поражался ее выдержке и уму. Она, действительно, никак не проявила своих "детских симпатий и антипатий".

- Вы достойная женщина, Теофилия…

- Гавриловна, - дополнила она.

- Я перевела на русский язык имя моего отца, иначе солдатам и казакам это не только трудно произносить, но и звучит враждебно.

- Я бы хотела, чтобы супруг, пока он жив, не узнал бывшего противника и соперника - вернулась она к прежней теме.

Напряжение, с которым Константин слушал ее, мгновенно спало.

 Из-за одного слова.

- С легким сердцем – ответил он – я подарю вам свой реальный псевдоним, по которому я проходил по службе, когда был в некоей дипломатической миссии.

 Это никому не будет опасно. Моя псевдо-фамилия Констант.

Я не  искал ее происхождения... Я просто повторил свое имя. Константин Констант.

Но – он раздумывая смотрел в пространство – и у меня тоже есть к вам просьба: помогите мне взять отпуск до вступления в должность, и поехать в монастырь, который вырастил меня.

Я должен разыскать там кое-какие документы моего отца.

- Я согласна  просить об этом коменданта – улыбнулась она впервые - в благодарность за ваше согласие со мною.

Но уверена, что вам одному с этим не справиться. Вы не знаете здешних дорог, не помните маршрута…

- «Помните?» – Да я никогда не ездил в крепость.

- И мне придется очень хорошо обосновать и подготовить ваше путешествие. И еще одно возражение: знаете ли вы, что произошло с монастырем?

- Нет…

- Монастырь почти разогнали, осталось человек пять монахов, вместе с настоятелем, которые ушли дальше в горы, и почти прекратили общение с миром. Вы все еще настаиваете на этой поездке?
 
    - Да – сказал Константин после горького вздоха - Я поклялся настоятелю, что я вернусь. Ради этого я и писал рапорт. Ради этого я здесь. Ради этого я и согласен на мистификацию.

     Теперь горько вздохнула Теофилия: - Здесь на счету каждый человек, и посылать с вами отряд комендант будет  не в силах.

Он не смог послать отряд на помощь монастырю… А уж одному человеку?…

Вам может помочь только удачное время прибытия.

Ранняя осень. Почти лето. Очень много работы по уборке урожая.

Вы можете проскочить. Или…

Помните ли вы хоть один горский язык?... - она опять улыбнулась, словно что-то сообразив – может помочь еще одна мистификация.

Но об этом – в следующий раз.

Сейчас я иду представлять вас коменданту в качестве бывшего полковника, а впоследствии – гарнизонного священника.

- Еще одно обстоятельство может служить помощью в моем желании – продолжал Константин – то, что я не рукоположен в священнический сан и рассчитывал на помощь моего настоятеля в этом.

- Это серьезный аргумент – ответила Теофилия – молите Бога о содействии.

И она скрылась, в зашторенном тяжелыми темными гардинами, кабинете.

- Как жаль, что прошло столько времени! - думал будущий гарнизонный священник, смотря на закатное небо со стен крепости.

- А что изменилось бы?- Под его ногами, под стенами крепости, по-прежнему расстилались желто-коричневые предгорья, за ними виднелись мрачные густые леса, поднимавшиеся все выше, как волны, и за седьмым хребтом - белые вершины.

Весной эти коричневые склоны скрывал священный покров любви – цветы и травы, приносившие свои незаметные плоды – семена новой любви.

- Требовали ли они для себя хоть чего-нибудь? – Их топтали овцы и лошади, казаки и горцы. Их срывали лавины и смывали ливни. Их поливала людская кровь.

 И опять оставались желто-коричневые склоны каменных утесов.

Казалось, что ничего более не будет. Откуда же каждой весной появлялся этой прекрасный душистый покров любви?

Странно, что я не знал всю жизнь этого чувства ни к кому из людей.

Странно, что мне оно безразлично и почти презираемо мною.

Я и сейчас говорю об этом равнодушно, как о том, чего не избежать, но и заботиться не стоит.
   
 - Любовь к Богу? Чем любить Бога? Какой частью тела?- "Всей душой, всем сердцем, всей крепостью нашей" – так сказано в молитве.

Но дает это – только Сам Бог.

Мне страшно раскрывать свои внутренние отношения с Богом. Да и не о том я сейчас!

Только одна из всех женщин прошла со мною через все сорок лет – Тео.

 Но ей и до сих пор 13-14 лет! Столько, сколько сохранилось в моей памяти.

Кормилица и она – были объектами моей любви.

Родители не дали мне ее – вот главная моя трагедия.

 Они мне дали имя, обеспечение, даже достоинство, но не дали любви. Поэтому я стал военным – профессиональным убийцей, которому неважно кого и почему – важно: использовать свою профессию. Показать свое умение, тактику, организованность – а результат? Неважен! Победил – значит убил! Тело или душу – неважно.
 
    Я ни разу за жизнь не плакал над убитыми, я плакал только дважды – и оба раза из-за родителей.
 
    Я плакал над собой. Хорошо, что хоть тут я не мертв.

Почему я ушел из монастыря? – потому что там слишком близко находится Любовь.

Мне было страшно - Любить.

У меня не было в этом никакого опыта и самозащиты.

 Я боялся, что я разломаюсь на части, как кукла, что я разобьюсь, как ваза, что моя жизнь прольется, как вино из чаши причастия.

Это было потому, что о Любви я знал только из Библии. Из песни песней Соломона. Это было загадочно и плавно, как восточная музыка и восточные ткани.

Я попадал в сумеречные покои, сладко пахнущие благовониями, видел дымы, восходящие от курильниц, ощущал поцелуи, похожие на прикосновения к виноградной кисти, и не мог поймать ничего, кроме музыки стихов.

Поэтому я замуровал свои ожидания в каменную крепостную стену.

Но вот теперь и получил насмешку от Бога: он тоже меня замуровал в этой крепости вместе с моей единственной Тео.
   
  Она тоже отгородилась от Любви своим терпением. Два терпения, которые так и не расплескали своих чаш.

Но и не причастились ни разу!

"Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий.

Если я имею дар пророчества и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что смогу и горы переставлять, а не знаю любви: то я ничто.

 И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею: нет мне в том никакой пользы". (1Послание Коринфянам стих13), отметил он автоматически.

 И горько усмехнулся.
     - Собираюсь поучать взрослых и детей – чему?  И по какому праву? По праву должности?

- Фарисей!
   
  Мне все равно, как выглядит теперь та, которая была 13-тилетней Тео, мне это было безразлично и тогда – ее душа и ее любовь выглядели так.

И я принял этот знак.

Этот образ – как воплощение Любви.

Вся, отпущенная мне на жизнь, Любовь должна и может выглядеть только так, как выглядела Тео.

Что же из того, что она теперь иная? Пусть даже более совершенная, но иная? Если душа ее сохранилась – то в ней моя Любовь и наша общая.

Мало того, что я не могу ничего изменить, но я и не смогу ничему сопротивляться. "Руки мои бессильны, очи мои – слепы, язык мой мертв, душа моя ничтожна".

Я могу только ждать.
   
 Тут я услышал смех. Свой собственный смех.

 Я увидел напротив себя сидящего в облаке - Демона. Он был прекрасен и он - смеялся, хотя в глазах его было море отчаяния.

Я стал напрягать зрение, чтобы он растворился, но этого не происходило. Я перевел глаза на горы и вновь взглянул – Демон сидел и горько смеялся:
   
  "Ты не войдешь в ворота, которые открыты только для тебя?" – услышал я переданную мне мысль.

- Ты откажешься от того, чему служил твой отец? Ты убьешь их обоих тем, что отвернешься от их завещаний? Разве ты уже выполнил их? Разве ты узнал их? Ты угадал их? Ты останешься за порогом, подойдя так близко?

- Да, нет, - ответил я машинально вслух – я же собираюсь туда ехать! Я настаиваю на поездке. –
   
  Опять раздался зловещий смех.

- На пороге рукоположения всегда бывают сильнейшие искушения – всплыли из детства слова настоятеля - Начни читать Иисусову молитву - и все рассеется.

Наступил вечер, пришла ночь. Константин нехотя отправился в свои комнаты. Вечерняя молитва заставила его сосредоточиться и успокоила.

Что-то было обещано, он это ощутил. И он стал обдумывать план поездки и поисков документов.

 Вспоминал места, куда бы их мог спрятать настоятель.

 Жив ли он сам?
    
Сон сморил Константина.

 А утром – к нему явился адъютант и передал распоряжение коменданта – познакомиться с крепостными постройками, церковью, квартирами офицеров и прочими внутренними сооружениями и – представить критический отчет для губернатора края,  с целью получения дополнительных средств на восстановление.

 Это озадачило Константина – такая работа оттягивала его отъезд на длительное время и могла вовсе сорвать его?
   
  Константин начинал понимать, что бытовой жизнью в крепости занималась жена коменданта.

Он прошелся по указанным объектам, побывал в столовой и лечебнице, постоял в хорошо убранной и расписанной церковке-часовне, где его радостно встретил старик – бывший солдат, который убирал и служил молебны и панихиды.

 Службы вести было некому вот уже года два, после того, как горцы подстерегли и застрелили батюшку.

- Он ведь тоже, бесстрашный был. Один ходил к ним, все уговорить хотел не воевать.

Убеждал их, что мы все в ладонях Божьих, не нам решать, кому мстить - горестно сказал старик, ставя свечи за упокой

– У них же родовая месть – главная цель жизни. Кому мстят и за что? – уже и забыли.

Но и траур по десять лет носят и месть продолжается. Истребляют сами себя!

 А люди-то хорошие. И разве их так много? – Малые народы – называются.

Но не попадись на дороге! В доме тебя не тронут – гость – это святое. А на дороге! – Враг.

- Почему? – спросил Константин. Ему это предстояло.

- Ты не его рода – значит, ты из рода врага.

- А что надо знать, чтобы быть из "его рода"?

- Имена сородичей.

 Или жену везти с собой. Особенно, если жена в трауре. – Не тронут. К одному горю - второе не добавляют.

- Такие милосердные?

- Нет. Такие изверги. Подождут, чтобы продлить твое горе, и убьют, когда пройдет срок траура.

 Если враг сам умер – плохо. А умереть от большого количества горя легко.

Константин неожиданно легко вспомнил стоянку казаков в монастыре. Разговор с настоятелем о том, что его, маленького, могут убить горцы…

- А детей они убивают? Детей врага.

- Не-ет! Кто же будет продолжать род врага? Кому будет передана родовая месть? Это недостойно!

- Странные понятия о достоинстве. Хотя получается, что они и мстят, но и жизнь продолжается.

Константин вышел, и некоторый план еще одной мистификации стал разворачиваться перед его взором.

- Зачем? Зачем же мне надо ехать по чеченской дороге? Какая причина поездки будет для них уважительной? – На похороны моего друга, убитого его врагом? Мой траур будет некоторым прикрытием. Но сопровождение необходимо.

Константин что-то вспомнил и вернулся в церковь.
- Скажи, старик, а почему же они убили батюшку? Не потому ли, что он оделся не в черный подрясник, а - в светлый?

Старик был поражен: - Вы угадали, ваше превосходительство. Он пошел к ним сразу после службы на Троицу. А они убили его, хотя хорошо знали и много раз беседовали. - Старик сморщился и не удержал слез.
   
 Черный подрясник. Черная арба, в которую впряжен осел или мул.

Хорошая лошадь – тоже опасна. Могут отобрать, если встретятся несколько всадников.

 Даже казацкие лошади не идут в сравнение с ногайскими.

 Горская черная повязка на голову. Черная теплая бурка.

- Как бы не переборщить? – Мелкие детали, которые ты знать не можешь, выдадут и послужат более сильным оскорблением.

 Не зря он читал отчеты и военные мемуары барона Торнау…

-Оружие? – оружие можно подобрать в крепости. – Этим и займемся. – И он направился к оружейному складу.
 
   Пока он присматривал ружье, саблю, большой чеченский кинжал, и прочее, его нашел посыльный и передал приглашение на обед от жены коменданта.

- Что-то сердце стало давать о себе знать – подумал Константин, совершенно спокойно внешне, передав свое согласие.

- Экие благоглупости в моем-то возрасте. Это все-таки из-за ранения, ведь пуля прошла так недалеко от сердца.

 Которая же это пуля? – Да. Та, что я получил от турок…
   
  Обед проходил без коменданта. За столом было несколько офицеров и двое детей: юноша в кадетской форме и та же девочка – Фотина.

Теофилия представила обществу нового офицера, назвав его полковником Констант.

 Взгляды были очень любопытными, он не сомневался, что все решили, что это - будущий комендант.

Остальное - пришлось рассказывать Константину. Он тоже сообщил минимум.


Вначале ему придется выехать к командованию военного округа, с целью представить свой критический отчет о нуждах крепости и для получения средств.

Это вызвало такой общий радостный вздох, что Константину на миг стало совестно.
   
  Офицеры ему понравились, за исключением одного-двух, которые были излишне веселы или заранее пьяны.

 Мальчик был вначале насуплен, но после сообщения об отъезде, тоже облегченно вздохнул и успокоился.

 Мать сказала гостю, что его зовут Леопольдом, он заканчивает кадетский корпус в Санкт-Петербурге, и находится на каникулах.

В самом конце обеда, Теофилия, как бы что-то сообразив, предложила: - А не поедем ли мы с вами одновременно?

Как бы было надежно: мне отвезти Леопольда во Владикавказ и вам послужить нам защитой!

А оттуда я отвезу его вместе с денщиком до Минеральных Вод и вернусь, а он с денщиком поедет как всегда – до Санкт-Петербурга.
   
 Эти неожиданные и сложные повороты вызвали бы явную растерянность у многих мужчин.

Константина спасло дипломатическое прошлое и природная молчаливость. Остальные офицеры отнеслись к этому предложению совершенно равнодушно.

 Один спросил: - Что так рано, матушка?

Но "матушка" не ответила, словно не слышала. Она вся была обращена к Константину и ждала его решения.

Когда молчание стало затягиваться, он, слегка поперхнувшись от бокала вина, выразил удивление такой готовностью хозяйки к столь трудным путешествиям.

 И предложил самому отправить мальчика, вместе с денщиком, но без матери. Про себя слегка раздражаясь еще одной нагрузке.
   
 Теофилия выслушала его, улыбаясь одними глазами, и попросила кого-то из офицеров сообщить Константину: о ее любви к таким поездкам, и уверенности в ее возможностях, что и было сделано.

Затем она предложила после обеда пойти на стрельбище, а, потом, проверить ее умение ездить на лошади, в соревновании с сыном.

 Это развлечение вызвало опять глухое возражение Константина.
   
  Он понимал, что хозяйка крепости должна подтверждать свой авторитет, но зачем она пытается помешать ему – этого он пока не понимал?

Все эти "пассы" были выполнением ее замыслов, а его – отходили на все более дальний план.

Ему уже хотелось подать в отставку и вырваться из чужих планов, так резко и легко использующих его по-своему. Без всякого армейского командования.

- О, эти женщины, - сказал бы на его месте любой ловелас. Но он не был ловеласом. У него не было никакого опыта, кроме детского.

Эти воспоминания еще не всплыли в его памяти.

Он ушел с соревнования очень недовольным. Его не поразило умение Теофилии стрелять из любого оружия – она была женой коменданта.

Не поразили и ее успехи, как наездницы. Его сковывала ее активность.

 Его привычное духовное одиночество было нарушено непонятно почему.

Остальные женщины никогда не раздражали его. Как может раздражать то, что тебе безразлично?

 Почему же раздражала эта женщина? Не из-за того же, что она бросает больного мужа?

Это, вероятно, отлажено. Он видел возле кабинета санитара.

Единственной поддержкой своему настроению он счел такое же недовольство Леопольда.      

Поведение матери явно раздражало и его. Почему? Разве в нем было что-то необычное для сына?
   
  Ответы пришли к нему во время сна. Он, неожиданно, проснулся среди ночи и… сел на кровати.
   
 Она пытается защитить его своей жертвой – понял он. Комендант не отпускает его.

 А она жертвует сыном и собой. Сыну еще можно было бы побыть дома. И ей не расставаться с сыном.

Но тогда ему, Константину, не успеть добраться до монастыря и вернуться до зимы.

 Если он поедет позже, то сможет доехать только до Владикавказа и обратно. И выполнить только приказ коменданта.
    
Да. Теофилия и в детстве была создательницей всяких игр и развлечений. Видимо, и эта просьба показалась ей хорошим развлечением в ее однообразной жизни.

Для меня – это приказ судьбы, а для нее – развлечение с большим риском для жизни.

Но, если это неизбежно, то - как же мне ее называть при встречах с горцами?

Неужели, женой?

 Интересно, что же предложит она для такого случая? Если она оденется в черную траурную одежду, то я пойму, что был прав.

- А если она оденется в русскую траурную одежду, а мне предложит выглядеть ногайцем? –

Прислугой. Сопровождающим. Проводником, скорее всего.

Нехорошо одеваться в траур при живом еще муже. Это вызовет осуждение в крепости.

Значит, ей придется переодеваться по дороге? Или, в ближайшем селении?

 Интересно, как же они отправляли сына раньше? Неужели, каждый раз с таким маскарадом?

Наверно, раньше было возможно дать ему несколько человек в сопровождение, тех, у кого подходил срок отпуска или увольнения.
   
 Я так занят своими долгами, что совершенно не вошел в курс событий.

Когда и какие здесь бывают волнения? Кому и чем помогает крепость? От кого защищает? –

Экое, право, настало безразличие к военной жизни! Действительно, пора рукополагаться или уходить в монастырь.
   
 Хорошо бы получить у владыки благословение на второе.

 Это возможно только  в Ставрополе или в Суб Хаче, где есть армянский монастырь. Но меня держит мое слово! Без знания завещания не могу ничего решить.
   
 Сон пропал.

Константин встал, оделся и пошел смотреть, что делается в крепости ночью. И что происходит за ее пределами?

Сторожевые солдаты ходили вдоль стен, перекликаясь: "Слушай!". Около них лежали пучки пакли, которые обмакивались в смолу и зажигались в случае внезапного и большого нападения горцев.

 В степи мелькали темные тени, похожие на всадников и арбы. Со стороны гор из леса тянулись дымки, в отдельных местах еще светились селения.

 Рассвета еще не было, но уже не было и черной южной ночи. Туман закрывал лощины, оставляя видными отроги гор.
   
 Его впервые поразила дальность горизонта. Казалось, что крепость стоит на вершине.

Каменные плиты ступенек подходили к воротам крепости с разных сторон. По одной из таких самодельных тропинок шел человек, неся за спиной огромный и длинный мешок, поднимавшийся над его головой и достигавший его коленей.

Сила местных жителей  уже успела удивить Константина, пока он доехал до крепости в сопровождении небольшого отряда казаков из ближайшей почтовой станции.
   
 Это были линейные казаки. Они были красивы, здоровы, называли себя староверами и непомерно гордились своим служением.

Разговорчивыми они становились только после выпитого "чихирю", которого им надо было не менее полуведра.

 Но разговоры были очень занятные. Константина поражала их цельность и ценность их жизни.

Никакой двойственности. Даже про воровство и угон лошадей говорили с похвальбой.

Их защита была самой надежной. Они считали, что "солдаты могли струсить и разбежаться (если было куда), увидев большой отряд горцев, забыв про выданную им оплату, а казаки все время " лезут на рожон", желая показать свою беспримерную удаль".
    
Может быть, нанять казаков для поездки в монастырь? Но как объяснить это желание таинственному коменданту, который, таким хитрым способом, оказывался непререкаемым распорядителем?

 Не вступая ни в какие отношения, а лишь находясь за спиной своенравной супруги. Что предпримет эта женщина, от которой опять зависела его судьба?

Он вернулся: На столе лежал конверт в нем была записка:
- «Эта работа и дает вам право на отъезд. Отчет надо представить во Владикавказ. Дорога одна. За подробностями обратитесь к интенданту. У названного интенданта отчет лежит на столе, в конверте».
   
 Драма оказалась коротка… Это был сюрприз! Оставалось только внимательно его прочитать и выждать хотя бы день для подачи коменданту.

Утром он узнал, что отъезд назначен на третий день. Он послал к интенданту адьютанта с просьбой о приобретении чеченской одежды.

 Никакого удивления это не вызвало – адьютанту тут же вывалили на стол несколько папах, бурок, башлыков, черкесок, рубах и портков, в таком неряшливом виде, что он понял, с кого они сняты.

Покупать новое было негде. Адъютант выбрал что-то под немалый рост полковника, и подходящее - для себя, и обещал заплатить за стирку и чистку.

 Сапоги они решили оставить свои. Один денщик был удивлен такими необычными действиями.

Затем адъютант  отправился в казармы и нашел трех солдат, которые прилично знали чеченский язык. Велел им тоже подобрать себе чеченскую одежду, выстирать ее и почистить.
   
 Из своих запасов полковник сам выбрал черный подрясник, куфейку и митру, которую вез настоятелю в подарок.
    
Золотой большой крест вызвал сомнения – оставить опасно. Взять с собой?

Может послужить соблазном к убийству, если нападут. Все-таки решил взять с собой, надеясь на Бога и большое сопровождение.

Оружие адъютант смазал и зарядил, патронов и дроби набрал достаточно. Провизией занимался денщик.
    
Тут его позвали в дом к коменданту и остальное время прошло в составлении маршрута вместе с Теофилией и хорунжим сопровождающего их отряда.

 Константин сильно скучал во время этого обсуждения, поскольку не мог принять в нем никакого участия – он не знал местных дорог, кордонов, почтовых станций, в конце концов, стал думать, что его опять позвали, чтобы дать понять всю силу и уверенность этой женщины – хозяйки целой крепости.

 Одно его порадовало, что ему дали хорошую открытую подорожную. Лошадей будут менять беспрепятственно.
    
Выехали засветло. Коляска, запряженная тройкой, была удобной, с поднимающимся верхом.

Теофилия ехала лицом к движению вместе с Леопольдом, а он сел напротив.

Его лошадей денщик вел сзади коляски.

 Часть отряда ехала впереди, часть – сзади. Некоторые – сбоку от коляски, прикрывая их лошадьми. Всего было человек двадцать.

 С таким сопровождением не страшно было и по горскому селению проехать - думал Константин.

 Поэтому, дорога не вызывала у него напряжения, а вызывала только интерес.

Встречались ногайские арбы, небольшие табуны красивых лошадей, стада баранов.

Виноградники перемежались с абрикосовыми и тутовыми садами, орешники занимали лощины и среди них гремели сильные ручьи, маленькие и большие водопады виднелись вдали от дороги на крутых склонах гор.

 Буруны, как здесь называли холмы, поднимали и спускали их коляску, создавая пыльный хвост за отрядом…

Теофилия, не только закрывала лицо зонтом, но и - белой плотной вуалью, почти платком, поэтому, так, молча и напряженно, ехали довольно долго.

К вечеру, когда все утомились и сильно проголодались, остановились.

Показалась станция разъездная, кордон и стоянка еще одного отряда с лошадьми.

Тут Теофилия начала вслух перечислять те дела, которые требовали немедленного исполнения в крепости, оказалось, что она всю дорогу думала об этом, и пришлось послать обратно троих солдат с письмом для исправления положения.

 Константин опять раздражился от этого шага – чисто женское поведение! Хорошо, что не потребовалось возвращаться всем!

Его сердитая мина почему-то очень развеселила Теофилию, и ему пришлось резко развернуться и прогуляться, чтобы не высказать своего отношения.

 Когда он возвратился, Теофилия со смиренным видом успокоила его, тем, что послала письмо с одним солдатом и присоединила его к встречному отряду.
    
Ночь на кордоне прошла тоже тихо, поехали опять чрезвычайно рано, часа в четыре утра, так что Константин вспомнил свои монастырские бдения и полусонное чтение Псалтири.

 И чем дольше он вынужден был смотреть на Теофилию, которая сидела напротив, тем дальше он отдалялся от нее. Детский образ подружки–покровительницы совершенно заслонил реальность, и он очень не хотел изменять его на иной.
   
 А.Дюма:
    " Есть у меня в жизни несколько прекрасных воспоминаний – таких, которые предстают утешением в часы грусти, воспоминаний, полных свободы, нежности, приязни. Спасибо милым, дорогим друзьям, кому я этим обязан!"