Шекспир на представлении комедии 12-я ночь

       

                Л И Ц Е Д Е И

                ( в е р с и я  - ш у т к а )




         В феврале 1601 года,  в первую пятницу, пополудни,
в общедоступном театре "Глобус",  что на южном берегу Темзы,
актерская труппа слуг лорда-камергера представляла пера
Уильяма Шекспира комедию,  как она игралась в прошлую зиму
на двенадцатую ночь лондонских веселий.
         В час,  когда публика собиралась к началу представления,
автор комедии пребывал  в  самом  наимрачнейшем  расположении
своего великого духа,  а потому,  чтобы как-то развеяться,
он решил позабавить себя не столько собственной поделкой,
сколько атмосферой самого лицедейства.
         Театр, этот восьмигранный колодец-гигант, был переполнен.
Приземки с трех сторон уже обступали сцену, на галереях
расположились достойные джентльмены, рядом с ними - в масках,
как того требовали нравы - отважились появиться дамы.
         Протиснув себя  поближе  к  симпатичной  маске, Шекспир
вдруг  уловил,  что  к  аромату дамасских роз привмешивается
столь знакомый запах чернил. Он оглянулся и узрел у соседа на коленях
огромный фолиант с девственно чистыми страницами и - пузырек
с черной жидкостью.
         "Пират! Злодей!"-  чуть  было  не исторг из себя великий
драматург, мгновенно поняв, что соседний театр подослал переписчика,
дабы столь недостойным способом заполучить пьесу. Но создатель
"Двенадцатой ночи" сдержался, ибо очень хорошо помнил дни,  когда
молодой провинциал из Стратфорда сам подобным же образом начинал
столичную карьеру и нередко  так  упивался происходящим на подмостках,
что после представления обнаруживал в своей тетради одно лишь название.
Однако заказчики без текста не оставались.

     ...Удар гонга известил о начале лицедейства,и усердие актеров
двинулось обычным шагом. Ричард Бербедж в образе герцога Орсино
достаточно правдиво томился любовью,вмеру перевирая гениальные строки.
Предмет его страсти Оливию играл молодой Гильберн, который перед выходом
не удосужился поскоблить щетину на подбородке, что вызвало у приземков
буйное веселье. Шута играл Роберт Армин. Последний в отношении юмора
настроился особенно удачно, потому как четвертый день пропивал свой
заработок в непотребных заведениях, коих было предостаточно в окрестностях
деревянного храма искусства.
         Но всех слуг лорда-камергера своим небрежением  к  магическому
имени "Уильям Шекспир" превзошел неизменный исполнитель ролей Виолы и
Себастьяна,  двадцатилетний любимец публики, смуглый красавец, острослов
и задира - Таракашка-Нэд или - Эдмонд Шекспир, младший сын и утерянная
надежда матери.
         За все время действия пират-переписчик весьма сноровисто поспевал
за репликами актеров. В моменты особенно удачные неузнанный  автор
косился на похитителя,  пытаясь уловить в его лице невольные восторги. 
Тот бесстрастно продолжал свой сомнительный труд.
         Это обстоятельство ввергло Уильяма Шекспира в уныние, но тут
на подмостках случилось такое, что сильно его развлекло.

         Как раз игралась сцена "В доме Оливии". Здесь царили весёлый траур
госпожи и траурная веселость  шута, когда вошла камеристка Мария и доложила:
         - Сударыня, какой-то молодой человек у ворот очень хочет
вас видеть.
         Зрители оживились:  приход  Виолы под видом пажа к прекрасной
сопернице обещал забавное положение. Приземки, почуяв, что дело пахнет
дракой, вплотную придвинулись к подмосткам, нетерпеливо поглядывая
на входную  арку,  задернутую  тяжелой тканью.
         - От герцога Орсино,  вероятно?  - равнодушно  вопросила Оливия,
направляясь к креслу, возле которого чопорно застыл дворецкий Мальволио.
         - Не знаю, сударыня, - отвечала Мария.- Красивый юноша,
и свита у него не маленькая.
         Сообщая о немаленькой свите, камеристка дала понять, что разуеет нечто такое,
отчего приземки, ловящие сходу всякую непристойность, довольные разгоготались.
         Юная госпожа  устроилась  в кресле, подав знак впустить посланника.
         Камеристка присела в встречном реверансе. Оркестр сыграл
музыкальный номер "Выход Виолы", но - гость не появлялся.
         Все смотрели на входную арку. Паж не показывался.
         Шекспир забеспокоился:"Что стряслось с этим болваном?.."
         На подмостках творилось некоторое замешательство. Оркестр еще раз,
много громче, сыграл "Выход Виолы", но любимец публики Таракашка-Нэд не являлся.
         По зрителям прошло дуновение недоумения. Переписчик с пером наготове
ждал реплик.
         И реплики последовали.
         Надо  было  как-то  объяснить  задержку  пажа, и  Оливия нашлась:
         - А кто его не пропускает?
         Мария выпалила первое попавшееся на язык:
         - Ваш родственник, сударыня, сэр Тоби.
         Шекспир  схватился за голову: "Дурень:неужели нельзя проще -
ваш дядя!.."
         "...родственник. - Легло  у  переписчика  в тетрадь.
         Оливия почему-то спохватилась:
         - Уведи его оттуда, пожалуйста. Вечно он несет такую чепуху -
просто стыд и срам.
         Мария бегом удалилась, и Шекспир понял: на розыски Виолы. Оливия
металась по сцене,  нервно обмахиваясь веером. За нею сновал шут,
пытаясь передразнивать походку  госпожи,  на что в публике раздавались
отдельные смешки. У кресла окаменел Мальволио.
         За сценой слышались беготня и отчаянный шепот:  "Виола - на выход! 
Где этот недоносок?!" - это старался актер, игравший Марию.
         Оливии второй раз пришлось явить находчивость:
         - Пойдите вы, Мальволио. Если  это посланец герцога, то я больна
или меня нет -все,  что  угодно, только спровадьте его.
         "... спровадьте...  -  записывал  сосед,  а бедный автор проклинал
беспечность  родного  братца.  "В какую щель  забился этот Таракан?! -
негодовал великий драматург.
         Зритель уловил, что его странным образом дурят. Поднялся ропот.
Среди приземков, пользуясь моментом, шныряли торговцы бодрящих напитков и
восточных  сладостей;  приземки  хрустели орехами и шелуху швыряли на сцену.
         Неожиданно для всех на подмостки  вытолкнули  совсем  не того,
кто требовался.
         Изумлённой Оливии предстал сэр Тоби Белч - шут  как  раз язвил
по поводу его мозгов:
         - ...У одного из твоих родственников (вот и он, кстати) pia mater
совсем размягчилась...
         С тем,что явление родственника было кстати, актер,игравший родственника,
был несогласен. Он еще не вник в предложенные обстоятельства,  а уж Оливия
объяснила странное поведение дяди:
         - Честное слово, он уже успел выпить.
         Сэр Тоби захотел возмутиться, но племянница насела с неожиданным
вопросом:
         - Дядя, дядя, кто это там у ворот?
         Актёр стоически молчал.
         "Да подскажи ты ему!" - мысленно взмолился Шекспир.
         Что подсказали дяде,  было не слышно, но ясно видно, что ему
незаметно  постарались  подсказать. Однако старый плут впридачу к алькогольным
порокам оказался туг на ухо. И только когда  приземки начали почти скандировать
реплику, он понял, кто стоит у ворот:
         - Дворянин!
         Оливия неподдельно изумилась:
         - Дворянин? Какой дворянин?
         Бедный родственник тут уж совсем потерялся. Ответ его был неуверен,
а потому краток:
         - Этот дворянин.
         После столь  гениальной  реплики Шекспир решил сторонним наблюдателем
следить за неожиданной  скачкой  сюжета,  махнув рукой на то, как друзья
порочат его имя, а усердный грамотей закрепляет это в веках.
         Зритель уже всё раскусил и откровенно наслаждался попытками актеров
спасти положение.
         Сэр Тоби, отнеся настроение публики на собственный счет, выдал
свой коронный номер:  начал усиленно икать, что вызвало приступ смеха
и овации, после чего дядя указал причину икоты:
         - А будь она неладна, эта маринованная селедка!..
         "Пудинг! - осенило драматурга. Он вскочил и стал поспешно
продираться к выходу - через ноги,  тела, головы зрителей. - И как я раньше!..
Бедняжка Нэд всю ночь страдал животом!.."
         При самом выходе с галереи Шекспир обнаружил второго переписчика.
Перелезая через него, корифей английской драмы бесцеремонно вырвал
из его тетради листы с актерской  отсебятиной.  Бумагомаратель воззрился
на нахала, узнал его и с перепугу поздоровался. В ответ несчастный автор
постучал кулаком  по  лбу, давая понять вежливому собрату,  что у того
тоже размягчена pia mater.
         А на сцене сэр Тоби во всю лицедействовал:
         - Как дела, дурень?
         - Достойный сэр Тоби!..- начал было шут, но тут же иссяк.
         Оливия продолжала версию опьянения:
         - Дядя,  дядя, еще совсем рано, а вы дошли до такого неподобия...
         - Преподобия? - дядя был неисправимо глух. - Плевал я на преподобие.
Пускай себе стоит у ворот.
         У Гильберна,  игравшего Оливию, сдали нервы, и он совсем неженским
голосом рявкнул в сторону входа:
         - Да кто ж там, наконец?
         Сэр Тоби творил на уровне Шекспира:
         - Хоть  сам черт,  если  ему  так  нравится, мне-то что? Уж кто-кто,
а я врать не стану...
         На этом  его  драматургические  таланты оскудели,  и он, вспомнив,
что самое главное вовремя уйти со сцены, промямлил напоследок фразу, которая
обличала полную его растерянность:
         - А, что с вами разговаривать!..
         Но всего этого Уильям Шекспир уже не слышал: он спешил к небольшому
деревянному строению, стоявшему на отшибе.
         Гениальная интуиция, явившая миру великие творения, и на сей раз
не обманула Шекспира: его брат оказался там. Ужас заключался в том, что
дверцу сего прибежища кто-то припер колом, что говорило о явных происках
завистников...
         В тот самый момент, когда Эдмонда Шекспира освободили из места
заточения, Мальволио на сцене докладывал госпоже о всё том  же загадочном
дворянине, который стоит у ворот.  Оливия продолжала выяснять:
         - Какого рода этот человек?
         - Мужского, разумеется, - не понял Мальволио.
         Оливия презрительно глянула на дворецкого:
         - Да нет, какого сорта?
         - Хуже не бывает, - помялся  слуга, но заверил: - Хотите иль не хотите,
а он к вам прорвется...
         Это обещание  уже не воодушевило актера,  и он продолжал безучастно
допрос, не предполагая, что минута разрешения близка  - Уильям Шекспир почти
за шиворот тащил Эдмонда к театру,  проклиная день и час,  когда вздумал
вызвать  брата в Лондон, дабы вдвоем потрясать столичные подмостки.
         Наконец, Оливия узрела, что Виола маячит у входа. И тогда она
сделала вид, что согласна принять пажа:
         - Пусть он войдет!
         Мальволио поклонился и направился к выходу. Приятный голос Оливии
(актер уже справился с собой) остановил его:
         - Только сначала позовите мою камеристку.
         Дабы не терять времени,дворецкий прямо со сцены воззвал:
         - Мария!Вас зовет госпожа! - и скрылся за занавеской, где не забыл
дать Эдмонду подзатыльник. Тот лягнул его.
         Явилась Мария - запыхавшаяся. Она так и  не нашла Виолу.
         Оливия величаво проговорила:

                - Закрой лицо мне этим покрывалом.
                Посол Орсино к нам сейчас придет...

         Музыка с  воодушевлением  заиграла "Выход Виолы",  Мария присела
в реверансе, Оливия царственно ждала.
         Никто не выходил.
         За сценой слышалась приглушенная возня: Мальволио и посланник
герцога награждали друг друга пинками.
         Камеристка и ее госпожа изобразили продолжительную немую сцену,
в то время, как терпение зрителей лопнуло, и они начали свистеть, орать и
поносить слуг лорда-камергера самой отборной  бранью. В довершение всего
занавесь на входной арке оборвалась, и ценители искусства узрели, наконец,
драку, которую так жаждали.
         Последняя капля  переполнила  гигантский колодец театра "Глобус".
         Партер самозабвенно взвыл, галереи  в упоении хохотали; публика
улюлюкала,  аплодировала  и орала во всю мощь своих глоток.
         Шекспир бросился  к  дерущимся и вышвырнул брата на подмостки.
Тот мигом вскочил, рванул назад, но наткнулся на занавесь,  натянутую спешно
актерами. И Эдмонду Шекспиру ничего другого не оставалось как, процедив
ругательство, развернуться к партнерам.
         Театр рукоплескал любимцу.
         Тот, одёрнув  пажеский  наряд,  как  ни  в чем ни бывало раскланялся,
пятерней поправил прическу и начал сцену, но... оркестр счел своим долгом
еще раз сыграть "Выход Виолы".
         Лишь музыка смолкла, Виола сразу приступила к делу.
         - Кто из вас достойная хозяйка этого дома?
         Оливия с удивлением внимала визитеру, не остывшему после драки. 
Чтобы привести в чувство задиристого посланника, красавица вопросила гневно:
         - Откуда вы явились, сударь?
         Сударь прыснул в кулак:
         - Мне  трудно сказать что-нибудь сверх того,  что я заучил,
а этот вопрос не входит в мою роль...
         "...мою роль. - записал переписчик и с недоумением помотрел на актеров.
Но Виола снова заговорила,  и  на чистые листы  стали,  наконец,  ложиться
подлинные слова Шекспира.
         Переписчик был доволен.  Сегодня он снесет эту увесистую рукопись
в соседний театр,  ему отсчитают желанные пенсы,  на которые он впервые
за полгода ублаготворит свой желудок бифштексом и вином.
         "Славный этот малый Шекспир, - мурлыкал себе под нос переписчик. -
Славный малый! Всем задал работку: и мне, и актёрам, и зрителям - на века...

                1971 г.

Реплики персонажей "12-я ночь" звучат в переводе Эльги Линецкой - ППС В.Шекспира в 8 т. т., "12-я ночь"