Портрет композитора 23 глава

Петербург, XIX век
Мусоргский проснулся посреди ночи, огляделся. Господи, опять заснул в халате. И что вчера такого произошло? Он выпил стакан воды, сел, пригладил растрепанные волосы. В окно, раскачиваясь на ночных невидимых качелях, смотрел усмешливо месяц. Будто подтрунивал над композитором и его слабостями – заносчивы вы, сударь, без меры и вести-то себя не умеете. И не хотите. Да Модест и сам это прекрасно понимал. И не мог простить себе ссоры с другом. Но Илья тоже хорош – так поддеть Софью! А в чем она виновата? В том, что опередила время? Порядка, видите ли, на Руси нет! А где он есть-то, порядок этот? И чего хорошего в порядке? Беспорядок, между прочим, для природы привычнее, естественнее, так сказать. Хаос – основа мироздания! Это всем известно. С древних времен. И спорить не об чем. Хотя, тут композитор задумался, человеческому обществу порядок нужнее. Иначе эти самые человеки перегрызут друг друга как последние псы. Войны, волнения, восстания, вся история умыта кровью. Выходит, Репин прав? Да ни черта не прав! Хотя бы в том не прав, что друга своего не уважает! А друг его, этот самый гениальный композитор… какой к черту гениальный - бездарный и никчемный композиторишка! И как его такого свет Божий носит!      
Мусоргский в расстройстве рухнул на постель и провалился в тяжелый сон. На этот раз до утра, до самого рассвета.

- Ну, и как наш больной, выздоравливает? - в палату заглянул как всегда опрятный и подтянутый, в отглаженном белом халате Лев Бернардович Бертенсон.
- Спит наш композитор, - ответила шепотом Евдокия Ивановна. – Опять, видимо, ночью не спал. Вот и досыпает, сердешный.   
- Несчастный русский музыкант, - вздохнул врач. – Сколько ему приходится терпеть! А мне казалось, что он полежит у нас, сил поднаберется, а потом и к трудам своим музыкальным вернется. Ему еще многое предстоит сделать. 
- Ничего не предстоит, все кончено, – послышался голос из-под одеяла
- Модест Петрович! Вы разве не спите? – удивленно воскликнула Евдокия Ивановна. – Это мы вас разбудили?
- С вами уснешь, - Мусоргский отвернул одеяло и увидел врача. – Здравствуйте, Лев Бернардович!
- Здравствуйте, Модест Петрович! – Бертенсон наклонился к больному. - Как вы себя чувствуете? На что жалуетесь?
- Не на что мне жаловаться, кроме как на свою жизнь, - сказал Мусоргский. – Скорее бы все кончилось!
- Ну, что вы такое говорите! Нельзя так говорить, - посетовала сестра Евдокия.
- Действительно, Модест Петрович. Поглядите, какое утро! - Бертенсон шагнул к окну, сильным, уверенным движением раздвинул шторы, и утренний синеватый свет заструился, кружась, по больничной палате. – Как прекрасна жизнь! Стоит ли отчаиваться из-за каких-то там пустяков? 
- Какие пустяки - все впустую! – продолжал между тем композитор. – Жизнь, творчество, оперы…Ничего не закончено, не завершено, не доделано. И времени совсем уже не осталось. Ах, я несчастный!
- Евдокия Ивановна, сходите на кухню, поторопите с завтраком, - попросил Бертенсон. Напрасно он назвал Мусоргского несчастным музыкантом. Вот и отозвалось. - А я пока побуду с больным, поговорю, успокою его.
- Хорошо, Лев Бернардович.
- Ну, что ж вы, голубчик, с собой делаете! – покатился по палате мощный голос Бертенсона, как только сестра вышла из палаты. – Разве позволительно так над собой издеваться! Еще не старый, крепкий человек, талантливейший музыкант, автор блистательных опер и вдруг такое уныние! Возьмите же себя в руки!
- Так уж и блистательных? – не поверил врачу композитор. – Это вы для красного словца сказали, только чтобы меня успокоить.
- Да нет же, я действительно так думаю. Дайте-ка мне вашу руку. Дайте, дайте.
Мусоргский высвободил из-под одеяла руку, Бертенсон сжал ее у запястья, и Мусоргскому стало лучше. Будто через руку передалось настроение врача, который хотел поддержать композитора, находившегося без средств к существованию и лечившегося в госпитале под видом денщика на полном казенном обеспечении. Что бы Мусоргский делал без своих друзей? 
- Так, так, голубчик. Вы поразительно здоровы, у вас отличнейший пульс. Хотя, конечно, радоновые ванны вам бы не помешали. Но чего нет, того нет. Тогда может клистир с танином поставить для общего успокоения?
- Все, что угодно, только не клистир, - взмолился композитор и сел на кровати. – Вы же сами сказали, я здоров, совершенно здоров! Зачем же тогда клистир?
- Ну, если здоровы, - улыбнулся хитро Лев Бернардович, - тогда вставайте, принимайте умывание и приготовляйтесь к завтраку.
  - А вот и завтрак, - в палату с подносом вошла Евдокия Ивановна.