День-ночь - сутки прочь

               

             ДЕНЬ-НОЧЬ, СУТКИ ПРОЧЬ
               
    ...Операционный корпус стоит особняком. Голубое двухэтажное здание, построенное еще тогда, когда стены делали толстыми, словно в крепости. Поэтому там всегда прохладно. Поэтому гулко разносится внутри его чистое кафельное, каменное эхо, стремительно взбегает вверх, на второй этаж по широкой мраморной лестнице, ударяется о высокий потолок и уходит вниз, в белые подземные коридоры, днем и ночью белые от кафеля и ртутного света.
В корпусе большие окна. Очень большие, словно витрины магазина, замазанные изнутри краской окна. За ними горит яркий свет, даже если на улице солнце; там яркий свет - даже в два часа ночи. Хирурги,  фельдшеры, операционные сестры и санитары обычно дежурят сутками: день - ночь. На это время они уходят из своей обычной жизни: здесь все существуют в другом измерении. Одни, внезапно подошедшие к грани, разделяющей жизнь и смерть, так близко, как не подходили, возможно, никогда с самого рождения, другие - внезапно превращенные в вершителей чужих судеб, распорядителей жизней,  ответственных лишь пред всевышним.   
Сергей Филиппов сидел на желтой банкетке в холле. На желтой, обтянутой шершавым пластиком банкетке, которую поднимает наверх ночью, поспать перед институтом, санитар Юра
Застиранная больничная пижама всегда либо мала, либо велика. Но когда человек попадает в предоперационную, ему не до пижамы. Филиппов держал левую руку кистью вверх. Вверх кровавым бинтом, который расцветал все сильнее алым маком его крови. Филиппову было холодно, холодно не снаружи, не от того, что его светло-синяя пижамная куртка была начисто лишена пуговиц, - ему было холодно изнутри. Плохо и холодно, а голова горела и в висках стучала лишь неотвратимая реальность происшедшего, реальность пахнущего больницей и операцией гулкого помещения. И  людей в странных зеленых и белых одеждах, словно подчеркивающих их близость к другому, находящемуся за чертой реальности миру. Они мелькали перед ним, казалось не обращая на него и его боль никакого внимания. А какая паника была в цехе!
Фельдшерица Оленька, похожая на десятиклассницу, только без косичек, побледнела и закусила губу. Неумело и испуганно она пыталась забинтовать ему руку. И в маленьком медпункте тоже отчаянно пахло больницей.
- Я.. я сейчас... Вот, так, поверни... Что, очень больно?
Филиппов вспоминал, как два месяца назад она  в первый  раз пришла на работу, и ее не пустили на проходной. А на ногах были старые лакированные туфельки, и лак потрескался. Светлый плащ и шарфик на шее...
- Подержи вот так, я сейчас.- Оля подошла к маленькому шкафчику и открыла его. Кровь капала прямо на белую простыню банкетки."Наверное, на ночных дежурствах она спит здесь",- подумал Филиппов и отвел руку в сторону.
- Ну что там с ним, серьезное что или как? - спросил заглянувший в дверь начальник смены.
- Надо немедленно в больницу, я с ним, - ответила Оля.
Оленька надела свое клетчатое пальто прямо на белый халатик, а затем нагнулась рядом с банкеткой и достала сапожки. Филиппов внимательно смотрел, как  она, торопясь, натягивала их. Капрон поднимался к коленям складками. И тогда, видя, как она волнуется, как волнуются все кругом, он вдруг удивился тому, что сам совершенно спокоен. "Оказывается, рука - не так уж страшно",- подумал он.
Филиппова на удивление быстро приняли. Врач даже не стал развязывать руку, лишь спросил, что произошло и записал в историю.
- Дома знают?
- Нет.
- А с кем живете?
- С женой.
- Я ей позвоню,- неожиданно произнесла Оленька и почему-то смутилась.
- Вы?
- Я фельдшер, дежурный, с поста. Мы... вот с ним приехали,- Оленька оглянулась. _- Ну, в таком случае не ждите его. Сейчас пойдет на операцию, а потом положат... Свободны. Ваше дело, девушка, закончено. Теперь мы уж тут сами...
Филиппов остался внутри, за стенкой, в приемном. Сестричка достала квитанцию и принялась описывать его вещи. «Можно уезжать. Уже все, - вертелось в голове.- Не забыть только позвонить Ирине. Жене. Она же жена, самый близкий человек,"- думала Оленька и ей захотелось расплакаться.

...Лишь один бесконечный кафельный коридор. Филиппов шел и шел по нему куда-то, и санитар, похожий на пингвина, поддерживал его за локоть. А в ванной ему чуть не стало плохо, когда пришлось снимать пиджак. Толстая бабка помогла ему. Сергей третий раз рассказал ей, что же с ним произошло, и сам удивился, как просто все это прозвучало.
- И-и, говоришь, и жона молодая в положении... Ну, плохо. Ты не одевай куртку-то, накинь ее на плечи. Ну, все равно, там сымать будут. Сергеич, ты тогда с операционников белье-то возьми...
- Может его на каталке? - нюхнул табак Пингвин-Сергеевич.
- Сам дойдет. Сюды-то шел? Так шел. И туды дойдеть. Дойдешь?
Филиппов кивнул. А рука пылала так, словно костер. Голоса казались резкими, раздражающе-требовательными.
"А все она. Нужно было Ирке скандал закатывать. Не попал бы... Задумался, как жить. Иди к своей стерве. Разве Оля - стерва? И между нами так ничего и не было... Отрезать бы, чтобы так не болело. Пусть режут, только скорее... как холодно... И откуда Ирка взяла, что... Уж было бы, так не так обидно... Хорошо, что Ольга сейчас здесь. Вот бы видеть ее, когда начнется. Но так, чтобы она не видела. Не так больно... Мне сейчас было просто тепло.. Какие странные лица у всех тут: бабка ходит вперевалку, бабка таких видит по сотне каждый день... И покойников... Нет, их, наверное, везут не сюда... " - все это как-то несвязно крутилось у него в голове.
- Тебе плохо, что ли? Слышь, парень? Пошли, Сергеич проводит...
..."Дзинь-дзинь-дзинь",- требовательно позвал телефон в ординаторской  травматологии. Задремавший на диване Карпетян вздрогнул, открыл глаза, затем перебросил свое расплывшееся не по годам тело в тот конец дивана, где прежде находились ноги, а уже оттуда, не вставая, с трудом дотянулся до черной телефонной трубки.
- Травматологов в операционную...
- Что там?
- Кисть и пальцы. Оскольчатый перелом...
- Шить или резать?
В ординаторскую вошел второй дежурный травматолог Алексеев. Это был еще сравнительно молодой человек роста несколько выше среднего, оттого сутулившийся, не слишком красивый, но и не безобразный, черты лица имел тонкие, даже как бы нервные, но держался в то же время спокойно, даже тихо.
- Операция в экстренной, да? - спросил он Карпетяна. Тот, задержав на несколько мгновений гудевшую отбоем трубку, ответил:
- Наверное ампутация. Размозженная рана, пальцы. Надо идти.- И он наклонился, поднимая с пола свою белую докторскую шапочку. Алексеев присел на край дивана:
- А ты что, спал?
- Так, вздремнул немного. Тяжело все же сутки через сутки.
- Это кто ж тебя так поставил? Чего же молчишь, так и загнуться можно.
- Сам попросил. Много ли на ставку-то заработаешь? Тут мы квартиру купили...К… кредит,  не смотри так на меня….
Алексеев встал с дивана.- Лежи, отдыхай. Я сделаю.
- Не, Олег, ты только что из гипсовой.
- Да ладно тебе, лежи, пока есть возможность, копи для молодой жены силы... Чего мне? Я человек холостой, свободный, приду - отосплюсь...- Он решительно встал и вышел.
- Так,- сказал Алексеев, рассматривая рентгеновский снимок.- Позвольте мне посмотреть... Потерпите, будет больно... - И бинты, заскорузлые от крови, упали на кафельный пол. Его моют мыльным раствором и водой с нашатырем. Так моют руки хирурги перед операцией. Коричневые бинты, завязанные Оленькой, упали на пол, на месте трех пальцев была лишь черно-красная каша, с торчащими из нее обломками костей.
- Пропали пальцы, доктор? Кисть хоть оставите? Жена у меня... Может и ни к чем ей буду, безрукий...?
- Глупости говорите,- сказал Алексеев, садясь за стол. Открыл историю болезни.
- Как же. От здорового уйти хотела. Вот. Теперь наверняка уйдет. Пропала рука, а, доктор?
Филиппов посмотрел на молодого, не слишком солидного человека в зеленых операционных штанах и белой докторской шапочке, человека, от умения и желания которого зависело теперь так много. Потом поднял вверх свою раздавленную кисть и почувствовал, что все вокруг начинает кружиться.
Алексеев писал историю болезни, что-то спрашивал, а сам думал об одном. Короткое, такое ясное слово "ампутация". Чик - и все. Не начнется заражение, не нагноится рана. Никакой ответственности. Никакой. Чик - и все. Он будет прав. Здесь надо резать. Он будет прав перед всеми.
"В принципе ведь можно сделать, - думает Алексеев, заполняя синие линованные листки.- Собрать по кусочкам, иссечь загрязненные ткани..." И он думает, как будет собирать размозженные пальцы. Он думает, пока моется в предоперационной, и когда ему надевают стерильный халат, и когда протягивает вперед сначала одну, потом другую руку, и  Томочка, пухленькая беленькая сестричка, отпуская двусмысленные шуточки, надевает на них резиновые перчатки.
- Тома, помой пожалуйста! - Филиппов уже лежит на столе, укрытый зелеными простынями. Ему в глаза бьет свет ярких операционных ламп. И слышно, как скрипнули его зубы, сведенные от боли, когда операционная сестра, промывает ему кровавое месиво фурацилином.
- Резать будете?
"Ампутировать или собирать?"- думает Алексеев. - Нет, потерпите, постараемся спасти вашу руку. Но будет немного больно... Колем местную. Новокаин переносите? Нет? Тома, коли платную, за мой счет…
Проходит час. Час, заполненный ярким светом и болью. Болью, пульсирующей уже не в покалеченной руке, а в мозге. Час, жаркий и душный. Проходит первый час операции. Потом второй. Третий. Хирург сел на круглую белую табуреточку. Идет четвертый час.
Уже нет сил даже скрипеть зубами. И операция, кажется, длится уже вечность.
Никто не даст хирургу награду. Никто, кроме операционных сестер, не узнает, как льется в глаза пот, мешая работать, и руки кажутся чужими, деревенея от напряжения. Они режут, сшивают, превратившись в самостоятельные живые существа. Они живут и работают. Пот льет со лба, мешая работать. Мешая...
Девушка в клетчатом пальто ходит в темном парке перед оперкорпусом и смотрит на его ярко освещенные окна. Она подошла к его двустворчатым дверям, на которых написано "Посторонним вход воспрещен".
Студент-санитар Юра курит с фельдшерицей из послеоперационной палаты. Они сидят сбоку от лестницы, поднимающейся с улицы.
- Вам кого?
- Простите, но сейчас одного молодого человека... его .. сказали... должны были отправить сюда.  Мне так  сказали...
- Что с ним?
- У него рука.
- Да. Сейчас идет операция,- говорит Юрка.
- Ему ампутируют кисть или?
- Знаете, вы лучше обратитесь к врачу. Потом. А пока: раз столько времени возятся, значит пытаются спасти.
- Спасибо.- Оля закрывает дверь.
Юрка потушил сигарету и сказал:
- Шьет ведь. Повезло мужику, что на Алексеева попал. Другой бы не стал возиться.
... Идет четвертый час операции. Алексеев вставляет спицы по ходу кости и собирает вокруг сломанные фаланги пальцев. Он творит их из кровавого месива. В операционной не жарко. Жарко хирургу. Тома марлевым тампоном вытирает ему пот со лба.
- У, проклятье, - сквозь зубы , напрягаясь, говорит Алексеев.- Ну и кусачки у вас. В слесарной мастерской вы их приобретаете, что ли...
Щелк, откусанный кусок спицы летит в сторону. Дрожит согнутая в локте рука Филиппова. Алексеев шьет кожу, стягивая ее шелком. Потом гипсует. Все. Он бросает в таз резиновые перчатки, испачканные гипсом. Все.
Филиппов, совсем белый и мокрый от пота боли, встает с помощью Томы со стола.
- Осторожнее. Посидите немного.
- А вы молодец,- говорит Алексеев.- Выдержать четыре с половиной часа...
- Доктор, а пальцы будут сгибаться?
- Все будет. На гитаре играешь? Нет? Зря, учись! - Он неожиданно хлопает Филиппова по плечу.- Учись, говорю...
... Оленька прождала четыре часа в саду перед корпусом. Его высокие деревянные двери то открывались, то закрывались, пропуская внутрь людей. Вот вышел мужчина в накинутом  на плечи халате, встал у фонаря, закуривая. Чиркнул спичкой.
- Простите, вы не знаете, что там, руку там оперировали,- вдруг спросила Оля. Мужчина ответил не сразу, когда  она уже хотела отойти.
- Все в порядке. Все прошло хорошо.
- Правда? А что с рукой?
- Полный, девушка, порядок, собрали и скрепили.
- Вы?!
Он кивнул.
- Ой, спасибо, спасибо, доктор! - Оля быстро прижалась к нему и поцеловала в щеку... Алексеев постоял немного, глядя, как девушка в клетчатом пальто вышла из круга света, отбрасываемого фонарем, и пропала, сразу растворившись в темном парке. Он провел медленно рукою по щеке, потом заметил, что держит между пальцами потухший окурок, и отбросил его в сторону.
...  Наступило утро. Серое, холодное, октябрьское. Олег  Алексеев умылся, потер лицо жестким вафельным полотенцем, прогоняя сон. Ашот и Тамара из первой травмы варили кофе.
- Олег, тебе налить? - спросила Тамара.
- Да, пожалуй,- он подсел к столу, застеленному  зеленой простыней, и взял чашку. Она мелко задрожала в его руке. Тогда, чтобы не расплескать кофе, он поставил чашку на стол. Ашот и Тамара переглянулись.
- Нельзя же так выматываться, смотри, тебе же скальпель держать, - сказала Тамара.
- Ничего,- ответил Алексеев.- Это сегодняшняя ночная доконала. Приду домой, отосплюсь, и  снова в  норме... А потом, понимаешь, работа сегодня была с каким-то слесарным уклоном. Представляешь, каков я за столом, в маске, халате, перчатках и со слесарными кусачками в руках... Причем если бы хоть кусачки эти были хорошие,- так ведь дрянь просто несусветная, специально их портят, что ли...
 - Это от стерилизации. Их надо по-другому. Вот так: кладешь в дезраствор...
Тамара прервала Ашота:
- Знаешь, Карпетян, ты так говоришь, словно все так и должно быть. Мы не слесари. Почему работаем в операционной такими скальпелями, что смотреть страшно? На вскрытии и то лучше. Шприцы лопаются в руках. Теперь вот эти кусачки. Ну вот хорошо, вы мужики, сил хватает. А что мне делать?
- Соседа зови,- хихикнул Ашот.
- Остряк. Молчим все. А ведь не «Мерсы», людей чиним. Что, может, вместо скальпелей на кухонные ножи перейдем?
- Томочка,- воскликнул Карпетян,- именно этого мы все от тебя ждем, но никак не дождемся.
_- Перестань, Ашот. Пусть Олег бумагу пишет.  То того нет, то этого. Олег, пиши. Пиши, а то водиться с тобой перестану.
Алексеев сказал, ни к кому не обращаясь:
-Ты водиться со мной перестала  три года назад, когда замуж  вышла...
- Не надо. Все ведь не так было, как ты думаешь.
Все трое отхлебнули по большому глотку кофе.
- Ну и горечь же получилась, - сказал Ашот.
- Пей, пока дают.- Тамара поставила чашку.- Ну ладно, ребята, мне надо еще в шестую палату, посмотреть девочку. Не нравится мне что-то как у нее перелом срастается.
- А что такое? - спросил Ашот.
- Понимаешь, не могу объяснить, а вот не нравится. Не так как-то. Пойдем, посмотришь. - Она подошла к двери и взялась за ручку.- А бумагу ты все же напиши. И мы все подпишемся. Не трусь.  Будь ты мужчиной, наконец. Мне вообще кажется, что настоящий ты только в операционной, а в жизни... Жаль, Олег, что с девушками ты не там знакомишься.
... Алексеев повесил свой халат на вешалку, надел плащ и взял свою потрепанную, еще студенческую, сумку. Вышел на улицу, став одним из многочисленных прохожих. Просто кем-то, мешающим другим и им совсем не нужным... В метро его толкали, нещадно наступая на ноги.
Мощный поток людей вынес его на Новокузнецкой, бросил куда-то, прижал к стенке. Кругленькая бабуся сердито ткнула его локтем в спину.
- Ну, чего встал? Дома надо было спать, ишь, десять часов времени, а он все проспаться не может.- И она уверенно засеменила вперед, бойко расталкивая всех локтями.
...Спать ему и хотелось и не хотелось. Как-то одновременно перед глазами всплывали и залитый ярким светом операционный стол, и девушка в клетчатом пальто, и Тамара, в которую он был влюблен еще с института... Тамара прижалась к его плечу, и он почувствовал ее упругую грудь,  потянулся к ней, повернулся... Ему стало так хорошо, так чудесно, он уже видел ее полураскрытые губы. И это была одновременно и Тамара, и девушка в клетчатом  пальто... Неожиданно неизвестно откуда взявшийся Ашот сильно ударил его по плечу.
- С утра уже набрался! - Олег открыл глаза и обнаружил, что заснул на сиденье в  вагоне. Все смотрели на него. Полногрудая женщина в красном громко сказала:
- Мы работаем, а у таких все время праздник!
- И расселся еще, ишь, олигарх,- поддержал ее бравый пенсионер в камуфляже.
Алексеев встал и полез к выходу. Ему почему-то не захотелось никому ничего объяснять.
- Здравствуйте, доктор,- кто-то тронул его за рукав.- Не узнаете? Я девушка, которая вчера, то есть сегодня, у корпуса... Вы еще курили..
Теперь он узнал, и увидел, что у нее голубые глаза. Голубые, как весеннее небо. Глаза, запавшие глубже после бессонной ночи.
- Не слушайте их. Они ничего не знают. Они не знают, какой вы. Хотите, я сейчас крикну, что вы ночью спасли человека?
- Ну зачем, не надо,- тихо сказал Алексеев.- Что это изменит? Пусть себе. Может, у них дети или внуки пьяницы, и пенсия маленькая. У меня просто такая работа, сам выбрал... Вы же тоже всю ночь не спали? И  очень помогли. Когда такая девушка всю ночь ждет под окном...
Алексеев почувствовал, что начинает говорить что-то не то и замолчал. Они ехали рядом и старались не смотреть друг на друга. Прошел день, и прошла ночь.  А новые сутки только начинались. Быть может, Тамара была права, и Алексееву действительно нужно было знакомиться в операционной или хотя бы поблизости от нее?   

   Ноябрь 1976 г. Нине – для зачета по литературе  во МОПИ.