Бизнес

- Что, мать, бутылку надо? – спросил парень. Сделав несколько завершающих глотков, он протянул бутылку старой женщине. Та, благодарно кланяясь, убрала её в сумку и побрела вдоль длинной, гудевшей в нетерпении, очереди в пивной киоск. Шла и молилась: хоть бы пиво в киоске кончилось! Тогда бы мужики ринулись в магазин, там бутылочное. Но тотчас её одолевали сомнения – ведь накупят бутылочного, да по домам разъедутся, остолопы. «Глупые, - твердила про себя, - на травке-то пить да на солнышке – одна благодать!». Нет, уж лучше пусть разливное не кончается, но очередь пусть будет подлиннее, в ней всегда нетерпеливые находятся, в магазин за бутылкой-другой то и дело шныряют.

За пивнушкой в скупой тени жидкого деревца расположилась компания, пили пиво из пол-литровой банки, которую наполняли из мешочка. Женщина давно их присмотрела, да они ей без интересу – у них только пиво. На всякий случай она всё же чуть прошла в их сторону, пристально вглядываясь, и вдруг у одного в руках что-то сверкнуло на солнце – неужели стакан?! Сомнения надо было рассеять, и она уверенно пошла вперёд. Мужики, видать, травили похабные анекдоты, потому как при виде женщины затихли. Её взгляд безошибочно упал на две порожних бутылки из-под водки, лежащих в траве. «Вот дура старая! Чуть не проглядела! – торжествовала женщина. – И когда успели?! В магазин не заходили, видать, с собой было».

Один из компании перехватил взгляд женщины:
- Бутылки? Бери, мать, бери…
Она опять качнулась несколько раз в благодарном движении и подобрала посуду. Сумка наполнилась, пожалуй, можно отнести домой.

Дом был рядом, свой, деревянный, на окраине города их ещё много сохранилось. В доме было тихо и, с жары, прохладно. Женщина выложила свою добычу на пол, пересчитала, прибавила к тем бутылкам, что собрала с утра, - и осталась довольна, день получался удачным.
 
В неудачные – когда пива ни в магазине, ни в пивнушке не было – она была злой и мрачной, а и зло-то сорвать было не на ком, жила одна. Муж давно помер, после ранения на войне под самое сердце он совсем плох был, часто болел.

Где-то в Челябинской области жили две её старшие сестры, жили на одной улице, у каждой большая семья, внуки, и даже правнуки уже появились. У неё же детей не было. О родне вспоминала лишь в праздники, когда открытки поздравительные от сестёр получала. Иногда приходили письма, в конце которых кто-нибудь из внуков подписывал неровными скачущими буквами: «Баба Вера, приезжай к нам в гости, мы очень тебя ждём». Вера редко отвечала. Что писать-то?! И ехать к сёстрам не собиралась, не тосковала по ним, чего уж там – у них своя жизнь, у меня – своя. Да и тратиться… Последнее, пожалуй, было решающим.

Баба Вера глянула на часы на стене – магазин вот-вот на обед закроется, передохнуть можно. Без аппетита перекусила хлебом, посыпанным сахарным песком, запила холодным чаем. Ноги гудели, но если прилечь сейчас, можешь не встать до вечера. Нет, нельзя, шевелиться надо. Вышла во двор, зачерпнула в таз воды из бочки, вода на солнце чуть не горячая, внесла в дом – на улице печёт слишком, поставила на лавку и перемыла в тазу одну за другой все бутылки из сегодняшнего «улова». Их и мыть-то нужды не было, и запылиться не успели, но женщине нравилось это занятие: каждую лишний раз потрогать, погладить, нежно протереть и установить в ровную батарею, чарующую глаз.

Подняла взгляд на часы – что ж время так ползёт? Не стоят ли? Прислушалась – тикают. Ладно, посижу полчасика…

Она села за стол у окна, подперев рукой подбородок, прислонившись к стене. Под монотонное жужжанье мух, бившихся в окно, её сразу сморил сон. Сон был продолжением жизни – ей снились бутылки. Ей давно уже снились только бутылки. Грязные, ибо зачем же лишать себя удовольствия вымыть их! Такие она приносила, бывало, из своих походов в город, когда в магазине спиртного не было. Закутки в парках, глухие подворотни, заброшенные стройки – она знала все места, где можно было «поживиться». Сунулась было в столовые, на стадион – но там без неё есть кому этим заниматься, прогнали, да ещё припугнули. Только тогда поняла она, что магазин и пивной киоск возле него – её территория, законная! И никаких конкурентов она на свою территорию не допустит. И когда забрёл в её владения инвалид на деревянной ноге и посмел взять винную бутылку, протянутую ему юнцом из компании, которую она «пасла», решила его баба Вера проучить, и проучила! Пошла за ним, приговаривая: «Зря ты, дед, пришёл сюда! Пожалеешь! Ой как пожалеешь!» Дед обернулся было, сказать чего хотел, но, увидев, какой жаркой ненавистью горят глаза старой женщины, не на шутку испугался, споткнулся, громыхнув сеткой с посудой, и решил поскорее убраться. Но не тут-то было: баба Вера, шипя свои угрозы, ни на шаг не отставала. Костыль да деревянная культя разбежаться не дадут. Баба Вера тоже была «о трёх ногах» - с палкой, но использовала она её в первую очередь не как помощницу при ходьбе, на ногах она и так крепко стояла, а как рабочий инструмент: лопушок приподнять, чтоб не нагибаться лишний раз (спина-то как раз побаливала), кустики раздвинуть, в листьях павших пошвырять, землю копнуть. В этом был особый шик, признак высочайшего профессионализма: ткнуть в землю палкой и найти уже «похороненную», всеми забытую, обжитую какими-нибудь личинками бутылку. Вот счастье, вот радость! Тебя давно списали, думали – нет тебя, пропала, а я – нашла, к жизни вернула!..

Баба Вера свернула за калекой в проулок, глянула по сторонам – безлюдно, и врезала палкой по сетке с посудой, и ещё, и ещё! Бутылки не бились. А старик завертелся на культе, матерясь, да руку с сеткой всё выше подымал, чтоб не достала безумная баба, и костылём прикрываться пытался, не подпустить к себе. Но не поспевал он здоровой ногой вокруг деревяшки оборачиваться, палка бабы Веры молотила всё сильнее и сильнее. Он бы ей, наверно, не только ту винную бутылку отдал, он бы ей все отдал, лишь бы отстала. Но не этого нужно было бабе Вере – ей нужно было… справедливости! Мне чужого не надо, но и своего не отдам! А раз не понимаешь – получай!.. И – то ли промахнулась она, то ли так и метила – врезала баба Вера не по сетке, а по пальцам старику. Вскрикнул старик от боли, и выпала из разжатых и, может, перебитых пальцев сетка и грохнулась об асфальт. Посуда, ясно, вдребезги. Баба Вера на секунду растерялась, но тотчас поняла – победа! И услышала крики – люди приближались. Развернулась и – бежать. А душа – поёт! Поёт душа! Сунься ещё кто! Так отделаю! До дома на крыльях летела. Возбуждена была крайне, весь день успокоиться не могла, и ночь глаз не сомкнула, всё победу свою смаковала. А сколько снилась ей эта сцена! И по утрам просыпалась – счастливая…

Но сейчас бабе Вере, заснувшей за столом у окошка, снились бутылки – уже чистые, построенные в ряды, и ряды эти уходили за горизонт. В левом уголке её рта блаженно пузырилась слюна. Вдруг – пошатнулась бутылка, одна из бесконечного множества, и выпала, и полетела куда-то вниз и вниз, в пропасть без дна, и ринулась за ней баба Вера – в бездну и… вздрогнув, проснулась, тяжело дыша. Сердце щемило. Мгновенье соображала, приходила в себя. Со страхом глянула на часы и вскрикнула: «Батюшки! Проспала, дура старая!» Пять минут, как магазин открылся. Вскочила, утёрлась, схватила сумку, закрыла дом и – на улицу… А сон – не к добру, будь он не ладен, не к добру…

За пивнушкой пятеро парней, пацаны совсем, пили «из горла» вино. Уже вторую приканчивали, первая у их ног валялась. Баба Вера с опаской приблизилась к ним, потянулась было к лежащей бутылке, но один из ребят проворно подобрал её и протянул старой женщине:
- Бери, мамаш.
Другой допил из второй и тоже отдал ей:
- Держи, бабуся!
- Спасибо, ребятушки, спасибо, - откланялась она и отошла от компании с облегчением. Обошлось, спокойные ребятки попались, а вообще к этому возрасту она относилась с подозрением: любят они бутылки бить. Ещё в армию не сходили, под носом пушок, а бутылки бить научились. Как можно?! Пару недель назад один такой герой хрястнул бутылку об асфальт, допил и с размаху – хрясть! Пьяный был сильно, из стороны в сторону его мотало, но разбил-то нарочно, сознательно, а не выронил случайно. У бабы Веры тогда сердце заныло – от лютой ненависти к пареньку. Шарахнуть бы его палкой по башке его безмозглой! Да она, может, и шарахнула бы, но забрали его, милиция подоспела, то есть милиция просто мимо проезжала, а он им чуть под машину не угодил…

Эти-то вроде не такие. Но они ж пока не пьяные! А расходиться не собираются, значит, есть у них ещё, вон у двоих сумки через плечо, что там, в сумках этих? Так что за ними теперь глаз да глаз нужен, оставлять их без внимания надолго никак нельзя…

Баба Вера решила сделать быстрый обход своих владений и сразу вернуться к молодёжи, но тут заметила у калитки своего дома мальчика лет шести, который сидел на полной дорожной сумке и ел мороженое. Рядом с ним была ещё одна сумка, матерчатая, ручки носовым платком перевязаны. Тут из-за калитки вышла женщина, старая, мальчонка вскочил, но она ему сказала что-то, и он опять на сумку опустился, а бабушка на лавку у изгороди присела… Приехал кто-то, принесла нечистая. Баба Вера кинула взгляд на парней – вон они уж опять винцо потягивают, на мужиков, что дальше на траве пиво пили, вздохнула тяжело и побрела к своему дому. Она ещё надеялась, что не к ней это приехали, а просто адресом ошиблись. Подошла и грубо спросила:

- Кого надо?
Женщина, прищурив взгляд, вгляделась в неё и радостно воскликнула:
- Вера! Здравствуй! Нешто не узнаёшь?!
- Настасья? Узнала… Ну, здравствуй, что ли…

Сёстры обнялись. Сказать точнее, Анастасия обняла сестру, а та не ответила.
- А я зашла – замок висит. Куда, думаю, запропастилась. Да ладно, объявилась, считай, не ждали совсем, вот только подошли… - у Настасьи слёзы потекли от радости встречи, сколько лет не виделись. Вера радости не испытывала…
- Чей? – кивнула на мальца.
- Да Любкин, напросился со мной, возьми, говорит, к бабе Вере, я её не видел ни разу.
- Как звать?
- Артёмкой, в честь деда.
- Ну, пойдём в дом, что ли, - сказала Вера, открывая калитку… «Вот он, сон-то, - думала она, - пропал день, пропал. И чего припёрлись?! Кто звал?! Чать, не на день приехали, теперь когда выпроводишь?!» На душе у Веры становилось всё чернее…

Войдя в дом, растерялась. Привычный, размеренный уклад сломан, в голове калейдоскоп быстро сменяющихся картин: какие-то обрывки из её давней, иной, как будто чужой, как будто не её жизни, парни у киоска, глохчущие дешёвое вино, лица сестёр, вдруг вынырнула из памяти пьяная харя мужа, и какие-то незнакомые лица, нет, знакомые, но забытые, кто они? ни имён, ни фамилий, ни профессий; и опять парни у киоска, чать, набрались уже, сейчас начнут бутылки бить, чтоб руки у них поотсохли, и опять сёстры, и мужья их… как звать-то их? не упомню…

- Что ты, Вер?! Лица на тебе нет! Занемогла?!
Очнулась Вера.
- Сердце что-то прихватило, - и вправду прихватило. Опустилась на лавку.
- У меня валерьянка с собой есть, погоди.
- Да отпустило вроде, не нужно. А где малец-то?
- На дворе остался, играет. На-ка, выпей…
Вера не стала отказываться, выпила, водой запила. Надо бы на стол собрать, гости всё-таки, с дороги. Настасья как будто её подслушала:
- Ты сиди, я сама на стол соберу, у нас с собой чего только нет.
Вера сидела и смотрела, как её сестра извлекает из сумки свёртки, пакеты, мешочки, кулёчки.

- Куда бумагу-то, Вер? В печку?
- Брось к печке, печка мусора полна, сожгу потом, всё одно протопить надо, за лето не топила ни раз.
- Вер, а что это у тебя посуда кругом? Хотела сумки за кровать бросить, а и там бутылки. Это сколько ж их тут?! А пошто не сдашь? Не принимают? У нас принимают. Нешто от Егора столько осталось? Так он уж сколько годков как помер… Ты молчишь чего, Вер? – Настасья подошла к сестре, с тревогой всмотрелась в неё. – Вер? – за плечо тронула. А Вера как в ступор вошла, нет её здесь. – Ну посиди-посиди, - вздохнула, отошла. Не то что-то с сестрой. Не душе у Настасьи становилось всё беспокойней…

Егор, муж Веры, пил. Получал пенсию, из которой ни копеечки жене не давал, и пропивал её подчистую. Пустые бутылки зачем-то прятал – рассовывал: под кровать, за комод, под стол кухонный, за печку, а то и под перину, или в бельё в серванте, в дрова, в сарай, в снег –где только потом ни находила их Вера. «На кой ляд ты их прячешь, паразит?! - ругалась, приходя с завода. – А то я так не вижу, что опять шарики залил!».

Так вот и началась её «поисковая работа». Найденные бутылки несла сдавать, не выбрасывать же. И таким вот только образом она и получала хотя бы часть мужниной пенсии.
После смерти Егора она ещё с год натыкалась на «приветы» от мужа – в самых неожиданных местах. Но уже радовалась этим находкам.

Последние два года, а то и больше, Вера бутылки не сдавала. То ли у пивнушки услыхала, то ли по радио, то ли ещё где, но говорили, что цену на посуду вот-вот повысят, потому как двенадцать копеек за бутылку – это преступно мало, вот и бьют посуду, не берегут. Вера прикидывала, на сколько повысят, и дух захватывало от прибавления каждой копеечки, голова кругом шла от расчётов и перерасчётов. В своих мечтаниях она доходила до двадцати копеек, это был предел. Да и, казалось, именно об этой цене в народе и говорили. И потом – ведь как считать удобно! Пять бутылок – рубль! Боже ж ты мой, деньжищи какие!..

Сдавать бутылки она, конечно, перестала. А собирала теперь с удвоенной силой. Посуда копилась, а цена на неё всё не повышалась. Вера не отчаивалась, наоборот, оглядывала свои богатства, ежедневно прираставшие, и по-детски радовалась, даже морщины от счастья разглаживались. И забыла она со временем, для чего дом свой посудой заставила, и не помышляла уже о том, чтобы сдать её, не могла она уже без них обойтись, не могла расстаться с ними – с бутылками, которые стали для неё даже не смыслом жизни, а самой жизнью… А Настя – дура! – про бутылки спрашивает. Что она может понимать?!

Настя что-то говорила и говорила – про их житьё-бытьё рассказывала. Как через броню, к Вере пробивались какие-то имена, какие-то сведения: этот женился, у тех двойня родилась, Зинка, шалава, опять от мужа ушла, Кольку в армию этой весной забрали, Степан покалечил кого-то по пьянке, под следствием, посадят, наверно… Зачем мне это нужно?! На кой ляд?! Чего она мелет без передыху?! А за пивнушкой ребятки вино пьют, хорошие ребятки – бутылок не бьют. Сколько ж у них? У них две сумки, в двух сумках сколько может быть? Ой, много может быть! Сходить, проверить… Ага, дурища, ждут они тебя, чать, растащили всё… Моё, моё растащили!..

- Вер, тебе получше? Что с тобой? Врача, может? У нас участковая врачиха сама по старикам ходит, добрая душа…

Взгляд у Веры прояснился. Увидела бумажную кучу возле печки. Сжечь надо. Поднялась.
- Никак очухалась, Вер? Вот и ладненько. Я Артёмку кликну, да за стол сядем. – Настя во двор вышла. Вера печь затопила. За лето мусора много скопилось, в топке плотно, вот она кочергой-то его и пошевеливает, чтоб горел лучше.

Вбежал мальчонка, хотел было сразу за стол, уже и схватил с него что-то, но следом Настя вошла, прикрикнула:
- А руки кто будет мыть! Ну-ка марш из-за стола! – Настя проверила рукомойник – полный, взяла с полки мыло, дала внуку. – Хорошо мой, проверю! – сама в избу прошла.
- Ладно, ба…

Высоковато ему до рукомойника, дотягивался, да неловко – вода под мышки потекла. Огляделся Артём, увидел табуретку в углу, чугунок на ней пустой, снял его на пол, а табуретку к умывальнику подтащил. Залез на неё – вот теперь самый раз. Давай руки намыливать. Да только табуретка эта ещё при царе Горохе была сделана, труха да рухлядь, подогнулась ножка – и с криком полетел с неё Артёмка. Рядом, сокрытый занавеской, был не то чтоб шкаф, а так – полки самодельные, примерно того же возраста, что и табуретка. Полки были заставлены бутылками в три ряда на каждой, под тяжестью они прогнулись и держались разве что на честном слове. Мальчик ударился о боковину, не сильно и не больно, напугался только, но полки рухнули, занавеска на тонкой проволочке оторвалась, и бутылки со звоном попадали на пол, чем напугали мальчика ещё больше… И разбилось-то немного…

- Батюшки святы! Что стряслось?! – подскочила баба Настя. – Живой?! Не ушибся?! – подняла внука на ноги. Не ушибся, да не туда ты смотрела, баба Настя, не обернулась, не уберегла ты внука, который смотрел, не смея глаз оторвать, в лицо своей смерти. Страшный был взгляд у Веры, тяжёлая кочерга в её руке поднялась и обрушилась на хрупкую белобрысую мальчишечью голову. Он так и сел, ноги подкосились. Второй раз ударить Вера не успела – с диким воем оттолкнула её сестра. Но мальцу и одного удара хватило…

Не было в глазах бабы Веры ни безумия, ни раскаяния, ни недоумения. А было сознание собственной правоты и торжество справедливости над наказанным злом…

Настя не дожила даже до похорон внука.

Вера живёт – на Владивостокской, четыре… (адрес психбольницы в г. Уфе - прим. автора)

1981 г. 1998 г.