In Раrаllеl

For You, my everlasting chimera

07/12/2009








IN PARALLEL




ПРОЛОГ


Break yourself through the clouds and build above those sleepy buildings.
Mystified by your capabilities all is yours if you can handle…
Visible from higher than the sky,
Plain and simple,
the facts are at your feet…
Stones are snoring,
Walls are breathing loud,
Roofs are poking
Into cosmic mouth…
Start the artifact and build above those sleepy buildings.
Only you… Only you know what is the absolute best…(1)

(The Gathering, “Sleepy Buildings”)


Он разбудил меня под утро. Обнимал сзади. Целовал плечи. Мягко прикасался к груди. Обжигал дыханием шею.

Был таким нежным…

Сон уходил медленно, мне не хотелось его отпускать – там я была счастлива, там… я была с тобой. Мы плыли куда-то на плоту, лежа головами на плечах друг друга, слушали тягучий виолончельный плач, разбавленный медленным фортепианным арпеджио. Всматривались в звезды, наполняясь музыкой, пока река несла нас в неизвестном направлении. Я хотела видеть эти звезды – наши с тобой звезды. Продолжать слышать эту музыку – нашу с тобой музыку. Мне не нужны были эти поцелуи и объятия – не твои...

Но меня медленно, настойчиво будили – обнажая спину от длинных волос, сжимая в объятиях, переплетая ногами…
 
«Я не хочу… Не хочу…» - неозвученные мысли подступали слезами к глазам, - «оставь меня здесь… Не надо…»

Но собственное тело не слушалось меня, продолжая просыпаться… Звезды тускнели, сливаясь во влажности век, мелодия из сна достигла кульминации, срываясь в фортиссимо крика.

Неееееееееееееееееееееееет!............. НЕ ХОЧУ!!! Внутри все сжалось - от неизбежности и жалости к себе… Легкие сдавил спазм, не давая дышать.
 
«Не открывай глаза» - услышала твой голос, - «просто не открывай» - и твой взгляд, рассматривающий мою перевернутую душу, улыбающийся и успокаивающий. «Дыши, солнце… Я рядом… Будь здесь, со мной…» - ты сжал мою руку, не отпуская из сна. «Пусть это буду я… ДЕЛАЙ ЭТО ТАК, КАК БУДТО БЫ ЭТО Я…»

И я повернулась – не размыкая век.
Обняла, ощущая ТВОИ плечи под ладонями.
Покрыла поцелуями лицо, держась взглядом во сне за ТВОИ черты.
Пила губы,
впускала в тепло маленького сонного тела,
отдавала себя всю
не ему…
тебе…

Но тебя не было. Был только он. Тот, кто незаметно стал чужим.

После я оделась и тихо вышла в зимнюю ночь. Снег облеплял хлопьями мое пальто, путался в волосах, таял на лице, растворялся в дыхании… В плейере играло что-то спокойное и очень красивое.

И мне было хорошо. Просто от жизни. И от понимания того, что туда, в тот дом и ту постель, я больше не вернусь.

Можно бороться за что-то. Можно – ради или против чего-то. Или кого-то.
За и ради себя.
Но бороться против себя «ни за что» нельзя. Даже ради кого-то…

Я набрала смс. Тебе.
Альбом, номер и название трека.

“No other”
 
Ну и что, что пять утра… Ты же где-то на другом конце света и, кажется, там уже вечер. Эту музыку ты точно знал – именно ты и дал мне ее, как и все самое яркое, что было в моей жизни в последнее время. А может, и за всю ее…

«Очень красивая песня…» - пришло в ответ, когда я спускалась к шоссе: было неохота идти до лестницы, и, усевшись на снег, я скатилась с горки, как в детстве. Улыбаясь этому еще не рассветшему утру всей радостью своей свободы. Так и сидя на снегу, я набрала замерзающими пальцами на дисплее телефона: «Обещай мне послушать ее ровно в 7 вечера 7 сентября».

«Да я уже слушаю…»

«Нет, поставь напомналку в телефоне. Где бы ты ни был – по местному времени».

«Синхрона с Москвой не надо?»

«Нет. Ну, в смысле, я приспособлюсь».

И, дождавшись твоего «ок», я выключила телефон. До сентября он мне не понадобится.

__________________________________________________________
(1) Прорываясь в облака, надстрой себя над тусклым миром.
Окружен тайнами возможностей: все твоё - ты только удержи…
Видимо из занебесья звезд,
просто… просто…
… то, что у твоих ног.
Камни дышат,
Стены так гремят…
В небо, выше,
Крыш острых взгляд…
Словно эталон, надстрой себя над тусклым миром.
Только ты… Только ты -
мера абсолютно лучшего…



I

ПОНЕДЕЛЬНИК. АВГУСТ. ПЕТЕРБУРГ.


Looking out for love
All that nights so still…
Well you paid me to keep you
In that house on the hill
Looking out for love
Big, big love…
Said that you loved me
And that you always will…
So, I built you a kingdom
In that house on the hill,
Looking out for love
Big, big love…
Cause I wake up along with it all…
I wake up all the way to fall
Looking out for love
Big, big love…(2)

(Danny Cavanagh, “Big Love”)


Мы абсолютно эгоистичны с самого рождения. Осознавая себя и свое место в этом мире, мы, несмотря на то, что учимся подавлять природные инстинкты и становиться частью социума, все сильнее и сильнее погружаемся в собственный эгоизм. Начиная с вопроса «почему я - это я, а не кто-то другой, и почему я чувствую именно себя», который каждый задает себе еще в детстве, и, заканчивая вопросом «в чем смысл жизни», которым мы занимаем себя, когда поиски ответа на предыдущий заходят в тупик.

И почему-то верим в то, что самое неэгоистичное на свете чувство - любовь. Ищем ее в лицах друзей, знакомых и просто прохожих, во вздохах, во взглядах, ускоряя биение собственного сердца надеждой. И всегда находим. Рано или поздно, однажды или множество раз… А найдя, видим в ней свой смысл.

«Мне от тебя ничего не нужно! Я готов(а) на все ради тебя, лишь бы ты был(а) - просто был(а) - в моей жизни!» - вот, чем мы живем, когда встречаем любовь. Когда впускаем ее в свое пустое сердце. Когда ступаем на новый путь – уже с ней, поселившейся внутри, - к чему-то еще, к чему-то другому… Ведь когда находишь то, что искал, всегда оказывается, что нужно искать что-то еще… И мы снова возвращаемся к себе и своему «хочу».

Хочу внимания, взаимности, близости, общения, гарантий, семьи, ребенка...

Даже когда получаем все это от тех, кого любим, требуем больше и больше... Почему хочется стать всем миром? Ведь ни один - даже самый яркий, умный, красивый и замечательный - человек на свете не заменит всего того, что несет в себе разнообразие окружающего… И почему, ПОЧЕМУ никто не понимает, что настаивая, только отталкиваешь?.. Что любое давление порождает протест. Отторжение. Неприятие. Дискомфорт. Отчуждение. Нелюбовь. Ненависть…

А что у нас с невзаимностью? Невзаимная любовь умирает или становится болезнью - преследующим всегда и везде призраком недостижимости, неудовлетворенности и поражения твоего эго.
 
Но опять тот же вопрос: почему?!. Ведь изначально было ничего не нужно, кроме любви... И, пока любовь не вошла в сердце, раскрасив все внутри в разные цвета, оно работало вхолостую, пустым, серым и бессмысленным.

Своим «хочу» мы вымываем все эти краски, оставляя только голые стены. И рано или поздно просыпаемся в одиночестве. Даже если не одни в постели… И все начинается заново.

Замкнутый круг.

С тобой я не хотела так. Хотела быть выше этого… Или ниже, не важно. Просто быть там, где этого нет. Там, где есть только чувство радости и комфорта, когда ты рядом. Ощущение света и тепла - где бы мы ни находились и что бы ни делали вместе. Или по отдельности. Улыбка совершенного счастья от одного воспоминания о тебе, светлая грусть от мысли о том, что ты далеко, и вера в то, что там, далеко, тебе хорошо…

Не было и нет места лучше, чем рядом с тобой…

- Я не умею быть «с», я умею только быть «рядом», - говорил ты, - а все меня просят: «будь со мной». Понимаешь различие между «с» и «рядом»?..

Прекрасно понимала… Лучше, чем ты думал.

- Ну, знаешь, и до твоего «рядом» тоже надо очередь отстоять! – шутила я, - Ты же звезда, Наумов… А мне повезло – я тебя в последнее время каждый день вижу на репетициях и записях, и вообще, ни одна челистка(3)  на свете не сможет так подстроиться под твою манеру игры, как я! – конечно, это было преувеличением. Но мне очень хотелось так думать - хотя бы вслух.

- Да, ты - молодец… Мне с тобой очень легко и комфортно. И работать и общаться… А очередь… Я в последнее время сам к себе стою в очереди, - ты обреченно смотрел в пустоту, - Нашла звезду, тоже мне… Просто востребованная физиономия. И то, как говорится, в узком кругу ограниченных людей. Еще пара-тройка лет, и я свалю из этой тухлой станы разводить крокодилов на какую-нибудь австралийскую ферму. Забуду ее, а она – меня.

Ты часто говорил так, и говорил всерьез. Мне было чуть грустно от этих слов, но я была рада за тебя и крокодилов: Австралия - прекрасное место.

А со мной рядом теперь только Амелия и дома, подпирающие небо крышами. И иногда - мое отражение в окнах, силящихся скрыть то, что внутри, - прямо как глаза людей на улицах…

Просветы насыщенной синевы сквозь облака в зеркале еще мокрого от ночного дождя асфальта. Дыхание приближающейся осени в тени деревьев, незаметно теряющих листья.

Понедельник. Поздний август. Петербург.

Прошло больше полугода с тех пор, как я оставила все, что было мне дорого. Нет. Бросила. Именно бросила. Все, что давило обязательствами и чувствами. Все, что я ненавидела и любила. Все, что было моим и чего мне хотелось. Все, чего было много и мало...

Тебя всегда было мало. Как только ты уходил, мне казалось, что мир проваливается куда-то, не оставляя мне твердого места для того, чтобы просто стоять. Не говоря о тех минутах, когда ты был близко… Когда хотелось, - боже, как же хотелось - подойти еще ближе и взять тебя за руку. Вдохнуть тебя с воздухом этих волшебных минут и… поцеловать. Мягко, растворяясь в твоем дыхании. Просто… отметить свое присутствие. Как легкое стаккато по струне. Будто «отпечататься» на твоих губах - памятью об этом поцелуе… тем, что это просто было…

…Дотронуться холодной ладонью до твоей щеки. Обнять… Бережно, не сдерживая нежность… Не представляла, как это, но знала, что донельзя приятно. Потому что недоступно… Потому ли?.. Разве оттолкнул бы, если бы поддалась искушению попробовать? Разве осудил бы, если нашла бы в себе смелость суметь?.. Нет. Знаю же, что нет…

Но действовал мой запрет на «хочу». И дело не в питерско-музыкальном воспитании… Просто самым большим желанием было, чтобы хотел ты. Но ты не хотел. Или не мог. Что, в принципе, по сути одно и то же, - на эту тему есть глупая, но меткая шутка про «нельзя, но если очень хочется, то можно». Может, тебе и хотелось, но для того, чтобы твое «нельзя» испарилось, нужно было что-то сверхъестественное… А я не представляю из себя ничего такого. Простая и обычная. Не длинноногая и не шибко красавица. Две руки, две ноги, голова и то, к чему все это крепится - ничем особо не примечательное. А с твоей внешностью, талантом и характером… В общем, мне ну совсем не хотелось походить на глупеньких поклонниц и наших оркестровых дурочек, безнадежно пытающихся тебя очаровать. Правда, получалось у меня это из рук вон плохо, - прокручивая в голове какой-нибудь из наших разговоров, часто приходила к выводу, что можно было бы и поумнее что-то ответить. И не так откровенно «строить глазки» при этом… Иногда ловила себя на том, что веду себя как самка морской свинки, по два часа выискивая в зеркале оставшиеся «недостатки» и пытаясь их «умыть» перед репой. Помню, ты долго смеялся над этим моим сокращением слова «репетиция»… И «сажать репы» стало синонимом тому, чем мы занимались в «консерве», как ты ласково называл консерваторию.

Мы много общались - писали твой диск, делились интересной, красивой и редкой музыкой, впечатлениями, книжками и мыслями, - и это было замечательно, когда это было…

Вспоминала наши прощания - они всегда были ярче, чем встречи.

- Так… Я что-то хотела тебе сказать… Забыла, - я задумалась, застегивая чехол с Амелией, - ну, точно же что-то хотела!.. – оторвалась от виолончели и почесала голову, тщетно пытаясь вспомнить то, что было не вспомнить. Потому что сказать-то я ничего не хотела - просто непреодолимое желание побыть рядом еще чуть-чуть…

- Что?.. Что-то хорошее?.. Светлое и доброе?.. Как всегда?..

Я даже растерялась.

- Да… Наверное. Скорее всего…

- Оставь на завтра.

- Хорошо, - улыбнулась я, - пока…

- Пока, сонц, - от твоей улыбки все внутри сжалось нежностью.

Тебя всегда было мало… И не могло быть больше. Дома тебя всегда ждала семья. А не дома - еще кто-то. Тебя всегда кто-то ждал…

Далекое эхо донесло твой голос из прошлого: «Что-то хорошее... светлое и доброе… Как всегда…»

Спасибо. Тогда это было почти как поцелуй…

Чехол с Амелией грел привычной тяжестью спину. Не знаю, что бы я делала без нее… Ты называл ее «челла» и смеялся, когда я начинала возражать.

Отдельно от черно-белых клавиш, переливавшихся под твоими руками всеми цветами радуги, моя Амели звучала по-другому, но она звучала. В оркестре Санкт-Петербургской Госфилармонии по средам и иногда – по пятницам. И еще, в маленьком джаз-клубе на Ваське – всегда по субботам. Часто - под аккомпанемент твоих записей. Я надеюсь, ты был бы не против…

Сегодня понедельник и сто сорок шестой день подряд, за который я ни разу не увижу тебя.

__________________________________________________________
(2) В поисках любви
в безмолвии ночей,
на мой холм поднялась ты,
чтобы было видней
в поисках любви…
Большой любви…
«Навсегда люблю», -
ты сказала мне,
И я выстроил замок
там, на этом холме,
в  поисках любви…
Большой любви…
Ведь я проснусь со всем этим опять…
Я проснусь, чтоб снова искать…
В поисках любви…
Большой любви…

(3) виолончелистка


ДВЕРИ


Толком и не помню, как оказалась в городе своего детства. Просто однажды утром открыла глаза в гостиничном номере. Какая-то маленькая гостиница на Пряжке… Я и моя виолончель. Ни чемоданов с вещами, ни зубной щетки, ни сменной обуви. Только я, Амелия и моя память.

Все мы - чьи-то воспоминания… Когда происходит что-то прекрасное или ужасное, мы не можем в должной мере прочувствовать момент, потому что он кажется естественным и обычным в тех или иных обстоятельствах. Но с тобой… Невозможность происходящего заставляла чувствовать остроту каждого мгновения так, как будто я переживала его по второму разу, осознавая и пропуская через себя. Каждый твой взгляд. Каждое слово. Каждую улыбку… Я ничего не потеряла – ты всегда был воспоминанием.

После столичной жизни с трудом привыкала к размеренному течению времени в Питере. Другие расстояния, другая погода, другой менталитет местных… Забыла это все в вечной суете московских улиц.

Мне повезло - мой преподаватель из музучилища - друг отца, - помог устроиться в оркестр и сдал комнату в своей квартире на Фонтанке (родительскую продали, когда я уехала в Москву). А в свободное от репетиций время я подрабатывала учительницей музыки в частной школе неподалеку - в третьем и пятом классах, пять уроков в неделю. Работа с детьми приносила радость, и деньги платили неплохие – мне хватало. Конечно, не на все, но на жилье, еду, одежду, струны, ноты и даже кино раз в неделю - вполне.

Павел Андреевич – светоч музыкальной литературы, - жил с женой – профессором кафедры общей философии СПбГУ. То была удивительная пара – разговаривать с ними можно было часами, чем я и занималась за вечерними чаепитиями – непоколебимой ежедневной традицией Фроловых. И это было даже интереснее, чем смотреть фильмы и читать книги.

В силу своих глубокотворческих характеров в квартире у них был непрекращающийся то ли ремонт, то ли бардак. В холодильнике всегда одиноко стояла большая кастрюля – обычно со свекольником. Одно из немногих блюд, которые умела готовить Надежда Ивановна. Или думала, что умела. Почему-то она всегда подавала его холодным. Даже ледяным. Выглядел суп как застывший фиолетовый холодец. Не знаю, как это ел Павел Андреич, но как-то ел… Я же, сославшись на аллергию на свеклу, избежала участи попробовать это совершенно неаппетитное с виду блюдо.

В оркестре играл мой однокурсник – Вовка Кириллов. На гобое. И Вовка, и гобой у меня всегда ассоциировались с гусями, даже не знаю, почему. Помнила Кириллова времен музучилища таким маленьким угловатым и вечно куда-то бегущим со стареньким футляром, в котором он хранил любимый инструмент. После армии, как водится, Володя изменился - вытянулся и возмужал. Но футляр с гобоем неизменно был при нем - тот же самый, что и раньше. Амелия со всеми ее принадлежностями была тяжелой, я не носила ее с собой без необходимости, а Вовка говорил, что они с гобоем «срослись душами».

Не знаю, как у гобоя, но у Вовки душа была доброй. Он часто заходил после репетиций в гости и выпивал по нескольку литров чая с нами. Не то, чтобы он не мог попить этот чай дома, или совсем его не пить… Просто он был влюблен, и влюбленность эта освобождала в нем очень много пустого места, куда он и вливал этот чай, за неимением лучшего, сидя рядом со мной и поддерживая умную беседу с четой Фроловых. С ними было легко ее поддерживать – Надежда Ивановна на пятой-шестой чашке углублялась в такие дебри философии, что любое грамматически корректное сочетание слов, даже логически не сочетающихся, рассматривалось ею как глубокая мысль, требующая дальнейшего развития.

Я ночевала на раскладном диване, который никогда не раскладывала. И просила Надежду Ивановну не закрывать двери в комнатах. Спала я мало и тихо, а Фроловы – в разных спальнях, и открытые двери не вызывали у них претензий. Даже вопросов не вызывали – творческие люди не задают друг другу вопросов, касающихся их странностей, потому что для них эти странности вовсе и не кажутся странными.

Мое желание держать все двери открытыми появилось еще в детстве. Помню, мама рассказывала, как полуторагодовалая я, только научившись ходить, вставала по утрам и отправлялась в рейд по коммуналке - открывать все запертые двери. И ни дай бог наши несчастные соседи - пожилая пара, баба Шура и дед Гриша, - по старой памяти закрывали вход в свою опочивальню на ключ - весь дом содрогался от истошных воплей, означавших требование о немедленном устранении этого нарушения моего миропорядка.

«Все двери должны быть открытыми, чтобы я всегда могла войти, куда хочу, и беспрепятственно выйти в любое время… И совсем необязательно, что «хочу» означает «нужно».

Так я входила я баб Шуре (а после ее смерти - к теть Вале, ее дочке), - пила чай или яблочный компот с хлебом и слушала очередную сказку. То про Красную Шапку и волка, крестиком вышитых на единственном украшении стен в их комнате - небольшом коврике, прикрывавшем особо потрескавшуюся часть штукатурки, то про золотой ключик, который был в вымышленной дверке, прикрытой этим гобеленом советской эпохи, то про глупую Мальвину, не оценившую искреннюю любовь Пьеро за вычурностью Артамона, то про Золушку, обязанную своему счастью слишком маленькому размеру ноги... И, как не звала и не обижалась на меня мама, приготовившая вкусный обед и всегда мечтавшая собрать за красиво накрытым столом всю семью, я не уходила от соседки, не получив то, зачем пришла - внимание постороннего человека и интересную историю.

Так я вошла в мир музыки - впитывая, как губка, знания в музыкальной школе, углубляясь в нотную грамоту, как в самую сокровенную тайну во вселенной, не раскрытую большинству моих сверстников, развивая на максимум умения и технику в музучилище, стирая в кровь пальцы струнами, по восемь часов в день занимаясь одним и тем же – моей любимицей Амели. Консерватория была логичным продолжением - поступая туда, у меня не было цели стать профессиональным музыкантом или кому-то что-то доказать. Просто подошло время куда-то поступать после училища, и я прошла по конкурсу в московскую... В Питере тоже бы прошла, но после того, как отец с мамой переехали в Израиль, меня ничего особенно не держало здесь. Из России я уезжать не хотела - у родителей-то была объективная причина: маме нужно было лечение, которое она могла получить только там. А мне не нравилась тамошняя атмосфера - слишком жарко, слишком тесно и слишком… не мое, что ли.

Больше месяца в маленьком городке под Тель-Авивом я не выдержала. Название этого места в переводе на русский значило что-то вроде «деревня деда», а я в свои восемнадцать была не готова к спокойствию и благополучию, которое цвело в кронах цитрусовых деревьев и созревало на клубничных полях.

Когда летела обратно в Петербург, «погодные условия» развернули самолет на Москву… И я почему-то решила, что это судьба. В общем, стечение обстоятельств и природное «неймется» привели меня в столицу.

Пять лет учебы - замкнутого пространства безграничной музыки - я всегда вспоминаю с теплом. Решение учиться дальше я не принимала, просто хотелось продолжать заниматься тем, чем я занималась, и оно «принялось» само собой…

«Да… Что бы сказала мама, если бы узнала, что бросила аспирантуру, когда до защиты оставалось меньше года…» - думала я с улыбкой.

Меня не интересовали статусы и степени - я просто хотела заниматься музыкой. Она была моей жизнью… Мы с Амелией разучивали сложные партитуры классиков, повторяли мелодии современников и создавали собственные нотные записи. Виолончель всегда была моим самым верным, а теперь и единственным другом – Кириллова я к себе не подпускала. Безответно влюбленный друг хуже врага – не хочешь делать ему больно всей душой, но не можешь не делать, и чем больше пытаешься его оградить, тем изощреннее боль, которую причиняешь. В этом плане Вовка был в какой-то степени на моем месте… И я очень хорошо понимала, почему ты не стремился бывать со мной рядом чаще и больше, чем было нужно для работы и для того, чтобы я не съела себя изнутри комплексами.

Наши с Вовкой разговоры ограничивались общими фразами, и, как он не старался, я не поддавалась на провокации и ничего ему не рассказывала о себе.

Ведь и в жизни мужчин я входила, как в распахнутые двери – раскидывая «по местам» все, что было в беспорядке в их квартирах и в жизнях, кладя себя рядом так, будто спала с ними всегда, развивая в них чувство собственничества своим нежеланием быть одинокой, заполняя собой, своим «всепониманием» и «всепрощением» пустоты их сердец и совести… А потом просто выходила. Прямиком в пустоту из их дверей - душ, горящих надписью «No Exit». Не оглянувшись и не попрощавшись. И меня совсем не интересовало, открыты они теперь или нет. Потому что они открыты, ибо я знаю их обладателей вдоль и поперек. Ни один из них никогда не понимал и никогда не понял бы меня до конца. Ни один не мог дать мне то, чего я хотела… Потому что никто не знал, чего я хочу. А я не умела и не хотела учиться объяснять. Непроизвольно всегда была загадкой - даже когда прощала непростительное и помогала в безнадежном. Всегда была чужой – даже в близости. Я умела приручать – биологией, восхищением и чувством вины… Самым сильным и отвратительным чувством, которое только можно себе представить. Мне же чувствовать себя виноватой всегда было не за что - разве что, за то, что не умела до конца держать ответ за тех, кого приручала… Но ведь слабость нельзя победить жалостью - только терпением и жестокостью. Мое терпение заканчивалось, и я исчезала.

А твои двери закрывались, когда хотели, и открывались неожиданно. Меня это бесило и радовало одновременно. Рождало несравнимые ни с чем всплески эмоций, головокружительные взлеты и болезненные падения, непреодолимые желания и сомнения. Твое настроение - как колебание маятника с огромной амплитудой. То ты далеко, как недостижимая звезда, то близко, как родниковая вода в руках, и также стремительно утекаешь сквозь пальцы… При этом, ты никогда не удерживал меня рядом, и никогда не делал мне больно. По крайней мере, намеренно. Ты понимал меня и ценил. Но, то принимал, то игнорировал. Не отталкивая, не обижая… Казалось, просто забывал на какое-то время о моем существовании. А я чувствовала, что не нужна, и, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не ломиться в эту дверь, молча мучилась на ее пороге в детской истерике бессилия. Всегда рядом, мечтая о том, чтобы эта дверь была открытой – так же, как и моя для тебя. Готовая на то, чтобы закрыть все остальные навсегда, взамен на снятие с петель этой… И все же, я всегда понимала, что это невозможно. Понимала тебя, но не могла принять то, что было очевидным - невзаимность. Как в детстве, борясь всем своим существом с закрытой от меня дверью…



ОНА


Your beauty is beyond compare
With flaming locks of auburn hair
With ivory skin and eyes of emerald green.
Your smile is like a breath of spring,
Your voice is soft like summer rain,
And I cannot compete with you, Jolene…

(Dolly Parton, “Jolene”)


- Я как пазл…

- В смысле?

Она вздохнула.

- Пазл, мозайка. Знаешь? Ну, такая картинка, фигурно разрезанная на кусочки - немного задумавшись, продолжила, - Я, наверное, пейзаж… Да, точно! С небом и морем. А посередке - какое-то побережье, с домами и людьми… Вот, - она отпила коктейль из соломинки, с мечтательным выражением лица представляя, о чем говорит, - В детстве очень быстро собралось из кусочков мое небо - четкие понятия, основные чувства, идеальные мечты, иллюзии, любовь к музыке… Потом - море и земля. Ну, время и накапливаемые знания с опытом привели, вроде как, к осознанию окружающего мира, реальности, людей вокруг и т.д.… Наверное, когда я встретила тебя, - эта мозайка полностью собралась, и ты стал как будто ее сердцем - самой центральной частью моей гармонии, моего целого…

Я слушал, не перебивая - ее мысли «складывались» перед глазами в картинку. Мне всегда нравилось это ее умение - создавать образы. Они были во всем, что она делала. Как бы поспешно ни одевалась – всегда выглядела «законченно»: от обуви до прически. И то очаровывала серьезностью строгой бизнес-леди, то звала на пробежку спортивной девчонкой, то жарила шашлыки оторвой с соседнего двора, то выходила на сцену волшебной принцессой… Что бы она не играла – от вариаций на жизнерадостного Моцарта до ее любимых грустных григовских элегий, закрыв глаза, можно было увидеть чувства, вырывающиеся наружу с кончиков тоненьких, легких и сильных пальцев, доносивших через клавиатуру до слушателя всю глубину, вплетенную в нотное кружево композитором. Она всегда была разной – такой, как было нужно моменту, сочетала в себе бесчисленное число образов.

- … А потом наши дороги разошлись, - говорила почти без грусти, как о каком-то отвлеченном факте из чьей-то чужой жизни, - и как будто из моей мозаики в центре убрали несколько важных деталей. Убрали в плоскость, которая называется «прошлое»… - положила ладонь на кисть другой руки, показывая плоскости, о которых говорила, - … и картинка поплыла дальше с дырой, а ты остался для меня там - у макдональдса на девятьсот пятого года, в том самом феврале.

Я вспомнил тот аномально дождливый февральский день, как будто это было вчера, а не два года назад.

Ее мокрые волосы, пустой долгий взгляд больших глаз цвета корицы и короткое «Пока»… Зеленый ларек «Крошки-картошки», зайдя за который она по зебре направилась к машине, ни разу не оглянувшись.

Удаляющаяся хрупкая фигурка в коротком белом пуховике.

Холодные капли на лице, смешивающиеся с солеными остатками любви.

«Интересно, а она тогда плакала?.. Вряд ли… Когда человек уходит по-настоящему, ему не о чем плакать».

Я представил себе, как этот «островок» большой Москвы - место, на котором мы расстались, чтобы не видеться никогда, - удаляется, становясь частью мозаичного пейзажа, о котором она говорила сейчас - полуострова с домами и людьми. И как эта мозаика начинает рушиться - с этого самого места, оставляя, зияющую пустоту посередине… Как скоро она заполнилась? Быстро ли она нашла замену тому чувству?.. Я думал об этом сотни раз - когда слал письма с музыкой на электронный ящик, специально созданный для того, чтоб отражать настроение. Тогда я еще надеялся на то, что она послушает их - когда ей это снова станет нужно. Потом слово «когда» заменило слово «если»… Потом…

Прошел год, и боль утихла. Сначала перестала резать сердце при виде похожих женщин («не Она…»), при появляющихся из ниоткуда запахах, связанных с ней, при случайном попадании на улицы, по которым мы иногда гуляли. Потом перестали мучить воспоминания, хорошие из которых когда-то ранили сильнее, чем плохие. Иногда мне безумно хотелось рассказать ей что-то из произошедшего в жизни: про старинные ноты, которые я нашел на чердаке маминого дома, про удачный концерт, про книгу, которую прочел… Но я понимал, что это ей больше не интересно. Не нужно… Ей без этого легче. И это успокаивало подобные желания.

Шли дни, недели, месяцы без нее, и через какое-то время телефонный номер в мобильном перестал настаивать на звонке. Он просто был, и стирать его не хотелось. Но не потому что я думал, что когда-нибудь пригодится… Просто в этом не было смысла - знал его наизусть. Но больше не было нужды услышать ее голос...

«Никогда» продлилось по чьей-то неведомой воле всего (или целых?..) два года. И сейчас она сидит напротив - как всегда, безупречно красивая, но неуловимо изменившаяся… Дело даже не в короткой стрижке и зеленых контактных линзах. Изменилось что-то внутри - то, что может заметить только по-настоящему близкий человек.

- Ты изменилась.

Она подняла глаза и улыбнулась:

- Еще бы! Столько времени прошло… Ты, кстати, тоже. Но несильно. А я хоть в лучшую сторону?

«Хм… Она всегда была Женщиной, которой было небезразлично, что о ней думают мужчины. А особенно - те мужчины, которые небезразличны ей».

- Ты выглядишь прекрасно и всегда так выглядела. В том числе, и когда была длинноволосой и кареглазой. Я не о внешности.

Она рассмеялась - без кокетства, просто весело и тепло.

- А о чем?

- Да так… О своих ощущениях. Ты же знаешь, я человек эмоций.

- И какие эмоции у тебя вызываю зеленоглазая и коротко стриженая я?

Я не знал, как ей объяснить, но решил попробовать - может, если озвучить, и самому будет понятнее…

- С тобой по-прежнему очень легко и волнующе находиться рядом. Только чувствуется, что теперь что-то совсем иначе, чем тогда… Будто что-то в тебе сломалось.

- Или наоборот, построилось. Я многое переосмыслила за это время и действительно кое-что сломала. Чтобы жить не мешало, - в ее движениях сквозила нервозность, раньше этого не было.

- Например?

- Например, перестала пускать в свой пазл всякую дрянь, - и, видимо, поняв, что я могут принять на свой счет, продолжила:

- Я не о тебе - так, в целом. Раньше относилась к людям, которые были рядом, как к какой-то части меня. И было очень тяжело и больно кого-то терять. В смысле, трудно переживала разрывы, непонимание и недостаток общения с теми, кто становился мне дорог.

Я задумался.

- Это нормально… Слово «дорог», в общем-то, подразумевает, что с этим трудно расставаться. Хотя, наверное, рано или поздно ко всем приходит осознание того, что нужно уметь отпускать… Теория автобуса…

- Теория чего?

- Автобуса. Ну, жизнь это автобус с определенным номером маршрута и все люди едут в нем просто до нужной им остановки. Каждый едет куда-то конкретно. Ты едешь, человек, который рядом с тобой, проехал пять остановок, вышел на шестой, пересел на другой маршрут, а ты поехал дальше уже с новыми людьми, вошедшими на этой остановке. Я достаточно спокойно отношусь к этому… К тому, что окружение постоянно меняется, что какие-то люди исчезают из моей жизни. Одни едут долго и играют большую роль, другие просто мелькнули в глубине салона и исчезли, но автобус все равно продолжает ехать дальше.

Она внимательно слушала. Я закурил.

-  Но есть определенный костяк, который едет точно с тобой и который не меняется.

- Родные?..

- Нет, их я не беру в расчет. Семья -  это то, что мы не выбираем и воспринимаем таким, каким оно дано. В большинстве случаев родственники с самого начала едут другими маршрутами… Я говорю именно о знакомых, товарищах, друзьях…Одни люди приходят, другие уходят, потом кто-то знакомый опять встречается в автобусе.

- Вот как я сейчас - через два года решила опять в твоем автобусе появиться…

- Ну, да, наверное, как ты.

- Можно мне тоже сигарету?.. Я, вроде как, бросила, но что-то захотелось…

- Да, конечно, - я протянул ей открытую пачку и улыбнулся, - травитесь, как говорится, на здоровье.

Она чуть подалась вперед, чтобы прикурить, и мой взгляд невольно упал на инкрустированную подвеску на ее шее – две отвернувшиеся друг от друга буквы «С», сплетенные «спинами». Она проследила за моим взглядом и чуть поправила маечку, улыбаясь.

Я понял ее мысль – небольшая грудь действительно выглядела очень соблазнительно в вырезе обтягивающей майки, - и тоже улыбнулся:

- Красивый кулон.

- Это Chanel, - ее улыбка стала шире, а в глазах появился озорной блеск. Я помнил этот взгляд… И знал, во что он перерастает, когда надолго встречается с моим… Ничего не прошло, - нас все также тянуло друг к другу.

- Даже не сомневался.

- Знаешь… - она отвела глаза и вздохнула, решив, все же, продолжить прерванный разговор, -  Мне подумалось, что если каждую жизнь рассматривать как автобус, то возможность проехать пять остановок в чьем-то еще автобусе и выйти на шестой напрочь отсутствует. Получается, что кто-то едет, а кто-то должен ходить пешком, иногда садясь в чей-то автобус. А те, кто едут постоянно – никогда не пересекаются…

- Или же есть множество маршрутов, и ты можешь сменить один на другой – зная нужную тебе остановку. Теория не идеальна, конечно, но хороша именно для понимания того, что смена окружения неизбежна.

-  Но если речь идет о действительно близких людях – они вряд ли выйдут просто так, потому что «их остановка».

- Да, ты права. «Костяк» иногда рушится тоже. Но на это должны быть серьезные причины…

- Ты жалеешь о том, что мы расстались? - она резко перевела тему в «прикладной» аспект.

Мне не нужно было задумываться, чтобы ответить - и так слишком много и слишком часто думал об этом в свое время:

- Нет. Иначе я многого бы не понял, не переосмыслил и не пережил. Я благодарен тебе за то решение, несмотря на боль. Я вообще никогда и ни о чем не жалею…

Она грустно вздохнула, и на миг ему показалось, что уголки макияжа ее глаз предательски смазывали слезы. До боли знакомая внезапная смена настроения…

- Мне тоже было больно. Но еще больнее было оставаться рядом, зная, что ты не можешь быть и никогда не будешь со мной. И я загнала эту боль глубоко внутрь. Научилась расценивать твою женатость и мое замужество как недостаток - тот, который нельзя исправить. Изъян, который нельзя завуалировать никакими поступками.

Я давно хотел задать ей один вопрос:

- Ты считаешь меня трусом?

Она закусила нижнюю губу и, чуть погодя, ответила:

- И да, и нет. Да - потому что ты лю… - она запнулась о слово, как будто обжегшись, -  ладно, скажем, испытывал ко мне сильные и настоящие чувства и, думаю, испытываешь до сих пор… Ведь такое взаимопонимание и притяжение друг к другу редко встречается дважды в жизни. Но побоялся последствий шага в мою сторону - за порог дома, в котором прожил столько лет с женщиной, которая ничего плохого не делала - просто искренне любила тебя, не будучи твоим зеркалом, но с самого дна и до самого верха. Не смог оставить замечательного ребенка, которого ты очень любишь…

- Ты права. Я сам рос без отца и не смог бы лишить его…

Она несогласно покачала головой:

- Нет, Наумов, ты не можешь лишить себя его - он ведь твое продолжение, он всегда будет рядом и никогда не предаст, потому что он - твой сын. Я же знаю, что это такое – быть родителем. Ни я, ни ты не можем похвастаться тем, что уделяем много времени детям, - у нас с тобой совершенно ненормальная жизнь с вечными разъездами, репетициями, концертами, поклонниками, цветами, любовниками на одну ночь… Но осознание того, что наши дети живут в полных семьях, делает нас чуточку более правильными, чем мы есть на самом деле… Я помню, как ты был горд – нормально, по-отцовски горд, - когда твой Костя впервые встал на лыжи … В твоих глазах - радость, когда ты говоришь о нем. И я не в обиде нисколько - с этой стороны тебя нельзя назвать трусом. Ты просто настоящий отец, и это прекрасно. Но я не могу так - ты мне нужен весь или не нужен вовсе. Хоть и твоя трусость по отношению к себе, ко мне, к нам - это настоящая, истинная смелость по отношению к семье. Мы с тобой все правильно сделали…

- Ну да… И теперь живем с одними, любим других и трахаем третьих. Правильнее некуда, - внутри все переворачивалось от этой правды.

Она помолчала.

- Я долго думала о том, что было бы, если бы…

Она замолчала и отвернулась к окну.

- Ну, наверное, мы жили бы вместе долго и счастливо… - продолжил я, но она будто и не услышала. Несколько долгих секунд казалось, что ничего не ответит. Но, оторвавшись от заоконного пейзажа, ее пристальный взгляд впился искусственно-изумрудной зеленью прямо мне в сердце:

- Не бывает так, Наумов. Не бывает. Вот ты как думаешь, почему все сказки заканчиваются примерно на том месте, где разрешаются проблемы и преодолеваются трудности главных героев? Потому что дальше - рутина. Ничего. А ты остался моей сказкой… И мне ничего больше не нужно от тебя. Правда…

Но я слышал сомнение в ее голосе, и ее слезы не были плодом моего воображения - вопреки ее желанию они уже текли по щекам, оставляя темные дорожки. При этом ее лицо не выдавало никаких эмоций – слезы были непроизвольными, она их не замечала. Я почти инстинктивно протянул руку и коснулся ее щеки. Пересел к ней, не осознавая, где мы находимся.

Начало мира, где есть только двое… Новое начало мира, который рухнул два года назад.

Закрыв глаза, она поцеловала мою ладонь… Доза адреналина - в кровь, туман в голову и полное отсутствие контроля своих действий. Хотел обнять ее - первый раз за очень долгое время я испытывал желание, которое не мог преодолеть, эмоции, которые был не в силах подавить, захватывающее ощущение невесомости, которое невозможно было понять - неповторимое до сих пор ни с кем, кроме нее. И я потянулся за ее поцелуем - жадно ловя тепло ее дыхания, снова, как в первый раз, поражаясь мягкости ее губ и упиваясь забытым вкусом чистых эмоций, не разбавленных ни единой мыслью.

Она часто моргала, пытаясь перекрыть поток слез, и пух ее ресниц оставлял мокрые следы на моем лице.
Ее непривычно короткие волосы открывали шею для поцелуев - она пахла также... Не важно, какой парфюм - запах ее тела я узнал бы из тысячи. Умопомрачительно МОЙ запах… Ее грудь легко легла мне в ладонь - отсутствие белья под майкой подняло (или опустило?..) эмоции на уровень инстинкта.

- Хочу тебя, - прошептала она, вторя моим мыслям, разбудив дыханием волну мурашек по коже - от раковины уха по всему телу, - хочу тебя сейчас…



УТРО


Even my heart is broken in two
Now I feel no sense of certainty
Can there ever be any guarantees in life?
Tell me…

(Delerium, “Love”)


Я оставил машину в гараже - на общественном транспорте был шанс не опоздать. Сел в отходящий с Киевского аэроэкспресс чуть ли не на ходу - следующий привез бы меня, разве что, помахать рукой набирающему высоту самолету.

Стук колес скоростной электрички и пролетающее за окном лето не отвлекали от мыслей. Прошедший день был похож на сон - как и каждый из наших дней и каждая из ночей, проведенных вместе.

«Одно и то же редко снится дважды… Если это не Маркес», - я улыбался своим мыслям, - «но наши отношения всегда были чем-то таким же странным и бессмысленным, как поиски «глаз голубой собаки»… Нам всегда грустно оттого, что мы рядом и не можем продлить это «рядом» - именно такое, какое оно есть в предвкушении расставания - навсегда. Это физически невозможно - сохранить то, что есть между нами, без элемента страдания, который существует только в разлуке…»

Я вспоминал ее, стоящей у окна номера гостиницы с чашкой кофе. Для нее, как и для меня, в жизни не могло уже произойти ничего сверхъестественного, ничего, способного изменить нас кардинально, ничего, что могло бы принести облегчение или незнакомую боль. Мы случайно встретились и отразились друг в друге изменившимися, но опять абсолютно похожими...

Теперь мы виделись нечасто - она уехала на пмж в Белоруссию. Были планы на Европу, она заключила хороший рекламный контракт с известным ювелирным домом. Да, эти руки были достойны самых изысканных украшений и драгоценных камней… По бриллианту за каждую слезу, которую она потеряла из-за меня… По изумруду - за каждую минуту счастья, которую она мне подарила. По рубину - за каждую каплю испорченной скандалами с мужем на почве ревности ко мне крови. По топазу - за каждую мысль, которую она донесла до меня…

Мы встречались только тогда, когда оказаться рядом было важнее, чем все остальное, - когда так и только так можно было почувствовать себя хорошо… Хоть в этом не было ничего хорошего. И в ее взгляде всегда при встрече было мое понимание того, то нельзя найти равновесие там, где его нет. Если отдаешь что-то, это от тебя убывает. И ты не додаешь это в другом месте. А в нашем случае «другое место», откуда убывает то, что мы хотим друг другу отдавать, - это семьи… Семьи, которые мы стремимся сохранить. Единственное, что мы построили, и не разрушили… Пока еще…

Я вспоминал ее прохладные тонкие руки, обнимающие мою душу, рвущуюся из неприкрытой одеждой груди… Хрупкие крылья острых лопаток, то собирающиеся в объятия, то расправленные желанием на вдохе… Магию ее пальцев, сжимающих простынь… Ее гибкое, стройное тело, податливо повторяющее любую из задаваемых моими руками траекторий… Она занималась любовью божественно – как будто предназначенная, созданная для меня, угадывала любое желание, воплощала в жизнь любую фантазию. Без малейшего узелка комплексов в движениях и действиях, обволакивая меня долгим, тягучим легато.

Но я знал реальность - как мы возвращаемся домой к тем, кто ждет. И как лжем о том, где были…

Я обожал смотреть на нее спящей - абсолютно расслабленное и от этого какое-то детское лицо, тихое ровное дыхание… Теплая кожа обнаженного тела под одеялом, - любил гладить ее шелковое бедро, зная, что она не проснется, но во сне почувствует мое присутствие…

Мне не интересно, как часто и что именно она лжет мужу. Мне все равно, смотрит ли он на нее спящей. Я до самых мелких оттенков знаю, что она ощущает, ложась с ним в постель. О чем думает, возвращаясь после ночи, проведенной со мной. Как чувствует себя, укладывая дочерям полдники в школу под его пристальным взглядом... Я знаю, что такое быть с человеком и не видеть в нем «свое». И знаю, что мне она никогда не лжет. Нет смысла.

И тут же вспомнил осуждающий взгляд жены, когда, только вернувшись из аэропорта, сказал ей, что улетаю опять. Сегодня у нее видимо, не было сил и настроения истерить. Тихо пожелала мне удачной поездки, поцеловала в щеку и пошла в душ. Я был ей благодарен… Эту женщину я тоже любил. По-своему. Иначе… Но как объяснить ей, что она не единственная? Как ей понять и принять, что есть другая - отражающая мою душу, рождающая желания, заставляющая задыхаться абсолютным счастьем и падать в пропасть безумной душевной боли?.. Никак…

Поэтому мы строим стены изо лжи. И, заложив однажды камень, не можем уже остановиться. Мечемся между тем, что дорого в силу общности прошлого и социального, и тем, что заставляет быстрее биться сердце. И ничто не перевешивает постоянно и не дает права выбора. Нет черного и белого - все сливается в непроглядную серость жизни. Где чувствуешь, что без ярких вспышек, которые дает тебе пусть даже то, что неправильно и подло, сойдешь с ума…

Вспомнил разговор - с девочкой, которая когда-то проехала в моем автобусе пару остановок и исчезла. И хорошо, что исчезла - я не успел покалечить ее своим мировоззрением...

- Понимаешь, я не могу сказать, что жена мне чужая. Но не вижу я в ней того, что вижу… в других женщинах. Не чувствую то, что чувствую к ним… Это как помидор и апельсин. Если тебе хочется апельсин, ты не можешь съесть помидор и успокоиться…

- Хм, интересно… Если биологически, то и в апельсинах, и в помидорах есть одни и те же вещества и витамины - их не так много в природе. А если без аллегорий - в одном и том же человеке можно находить совершенно разные «витамины». Главное, чтоб этот человек умел под тебя подстроиться, а ты - под него. В общем, главное - желание быть вместе, в остальном можно себя убедить…

- Да убедить себя можно в чем угодно… И ты права, все женщины - женщины. И в каждой есть доза того, что нужно в тот или иной промежуток жизни. Просто в апельсине она сконцентрирована именно в том количестве, на которое я «подсажен». И есть еще один момент… Страдание. Оно «выделяется» при поедании апельсина и именно оно питает истинную любовь. А в помидоре его нет.

- А если будет? Вот как ты думаешь, что с тобой будет, если жена уйдет? Просто в один момент соберется и уйдет? Например, встретит кого-то, кто разбудит в ней своим «витаминным комплексом» истинную, как ты говоришь, любовь?

- Буду рад за нее… Я не смог. Слишком хорошо понимаю, что на самом деле, все это у меня в голове. А по природе ВСЕ ОДИНАКОВЫЕ. И через пару-тройку лет апельсиновой диеты меня опять потянет на помидоры…»

Но сейчас этот «апельсин» нужен мне как воздух… То, что она мне дает, я могу найти только в ней… Но я чувствую ее по-другому… По-прежнему тепло и радостно, но как-то… безысходно. Я делаю ей больно просто тем, что я есть. И наоборот… И выхода нет - расставаться мы пробовали. Это дало два года боли в разных ее ипостасях и новую неизбежную встречу… Мы ничего не изменим… Никогда…

Я знал, что и в следующий раз, если буду стоять одной ногой за порогом дома, не смогу уйти. Слишком много социального…

«Сыну одиннадцать, и ему нужен отец».

«Жена ни в чем не виновата - просто любит меня. Все еще…»

«Я не могу сделать несчастными ребенка и женщину, с которой никто не заставлял меня связывать жизнь - это было мое решение, за которое в ответе только я».

«Черт… Ну почему все всегда так глупо и сложно?.. А для дурацкого счастья нужно закрыть глаза и прыгнуть, но никто не дает никаких гарантий…»



КАФЕ


…I still see your eyes when light hits the water
And I've never seen a color so beautiful
I still hear your voice from across the horizon
And wasn't that you walking into the shadows?
In time I'll believe it was just and illusion
In time I'll believe it was only a dream
Till then I will breathe you in from the ocean
And walk with the waves rolling under my feet(4)

(Delerium, “Just a Dream”)


Время обеда - значит, надо обедать. Этому меня научили здесь – в Москве я никогда не ходила с репетиций на обед. Ну, если не с тобой.

Я расплатилась за стандартный сэндвич с курицей, сок и кофе и села за единственно свободный столик в центре зала, что, в принципе, в час дня было удачей в Subway. Здесь шумно и людно. Но я давно привыкла этого не замечать - мысли, равно как и пустота в голове, всегда «шумели» сильнее.

Рядом весело обедали большой компанией какие-то иностранцы - трое мужчин и полненькая, но при этом вполне миловидная женщина лет сорока. «Не англичане и не американцы», - прислушалась к речи, - «но очень хороший английский и приятный акцент… Может, испанцы?..». Тем временем к ним подошел еще один:

- Excuse me, can I take this chair?..

Я кивнула. Глупо, конечно, но мне на секунду показалось, что стало еще более одиноко без второго стула. Как будто его наличие означало, что кто-то знакомый (ты?..) мог появиться здесь и пообедать со мной. Но защемило в груди не от одиночества - оно в принципе не способно уже вызывать во мне какие-то эмоции. Просто я четко вспомнила…


***

…Удобные диваны кафе. Тепло-зеленые тона обоев, охраняющие уют деревянной мебели и впитывающие рассеянный свет напольных светильников и плетеных абажуров люстр. Полуоткрытые резные ставни сглаживают до степени незаметности контраст пластика, стекла и мелкого осеннего дождя с этим местом - здесь в любое время суток и года можно устроить себе летний ужин в беседке старого сада. Даже сейчас - несмотря на серый будничный полдень за окном - можно было легко поверить в то, что на улице просто прохладный летний вечер...

Релакс-музыка фоном - разливается по телу, как горячий суп после прогулки по почти морозному воздуху поздней осени.

- Интересно, как они его готовят?.. - я разломила ложкой кусочек лосося и отправила в рот очередную порцию тепла с необычным вкусом.

- Черт его знает. Тертое брокколи, наверное…

- Ага, брокколи со шпинатом в блендер, потом - в кипяток и рыбу добавить… Вкусно…

- Да, вкусно…

Вслух продолжив тему блендеров, я думала об этих обедах, когда мы вот так сидели здесь, общаясь обо всем, и ни о чем, о глупостях и о важном. И даже важное здесь казалось каким-то далеким и не своим - словно со стороны… Понимая все во стократ отчетливее, но при этом, воспринимая гораздо спокойнее… Оазис спокойствия в центре суеты столичных улиц.

«Я люблю это кафе», - подумала я, улыбнувшись, - «привязана к нему и не хочу делить ни с кем, кроме него», - совсем не романтизируя, просто перебирая факты. Ведь вправду, мне и в голову бы не пришло прийти сюда с кем-то другим…

Суп на столе сменился на какую-то рыбу с пастой.

- Я в последнее время как-то мало ем рыбу - все мясо да мясо…
 
- Зря. Рыба - это полезно. Там куча всяких важных веществ…

- Ага, и вкусно. Вот вчера дома… Кстати, ты умеешь готовить дорадо в соли?

- Не-а, - улыбнулась я, - в жизни не готовила дорадо и, честно говоря, даже не видела ее неприготовленной.

Ты одинаково интересно рассказывал обо всем на свете - от способов приготовления еды до своих путешествий - а может, просто мне нравилась твоя манера рассказывать… Всегда эмоционально и весело, ярко и живо - если о еде, то до такой степени, что даже мне, очень спокойно относящейся к утолению голода, хотелось попробовать, если о фильме - я всегда находила возможность его посмотреть, если о стране или городе, в которых ты бывал, - следующее мое путешествие хотелось спланировать именно туда… Не говоря уже о музыке… Хотя, что о ней говорить... Ты любил повторять чье-то высказывание: «говорить о музыке - примерно, то же самое, что танцевать об архитектуре». Мы ее просто любили, слушали и создавали. А говорил ты только тогда, когда тебе по-настоящему этого хотелось. Вообще, казалось, что все, что ты делаешь - по желанию, хоть я и понимала, что так не бывает…

Свое «настроение одиночества» ты со мной не делил. А я со временем научилась чувствовать его и не мешать. Мне всегда было с тобой спокойно и комфортно, и … радостно, что ли. «Если есть на свете человек, который может на меня действовать только позитивно - в любом - его и моем - настроении, в любом состоянии и при любых обстоятельствах - то это он. Как это кафе... Хотя, наверное, ощущения от кафе в большой степени связаны с ощущениями от него - я ведь никогда не была здесь одна, или с кем-то другим…»

Несмотря на то, что мысли были далеко, я без труда поддерживала беседу - в голове, будто «галочками» отмечались темы: лишний вес, теннис, гастроли, смена обстановки, выходные, новый год, дети, собаки…

На несколько минут меня отвлек телефонный звонок. Закончив разговор, я улыбнулась - ты, расслабленный обедом и диванными подушками, задремал. Не стала будить. Просто смотрела на тебя - спящего, - в этом зелено-теплом интерьере. Слушала приятную музыку - в ритм твоего ровного дыхания, - и ни о чем не думала. Безрассудное желание сесть рядом, положить голову тебе на плечо, обнять, почувствовав тепло твоего тела под рубашкой, закрыть глаза  и заснуть под колыбельную твоего сердца, - на секунду стало реальностью. Картинка, полная ощущений, запечатлелась в голове еще одной страничкой книги с твоим именем на обложке.

Книги, которая писалась сама по себе и, буква за буквой, слово за словом, день за днем, заполняла собой пустоты моего внутреннего мира, стирала своей бессюжетной глубиной все то, что было важно раньше, успокаивала пониманием ее содержания страх перед неизбежным, завораживала интересом, отвлекая от серости мира. Как музыка…

«Люблю…» - думала спокойно, не собираясь произносить это вслух.

__________________________________________________________
(4) Я вижу тебя там, где свет тонет в водах
И нет ничего красивее в мире…
Я слышу тебя из-за горизонта,
И это ль не ты виден мне в каждой тени?..
Когда-то пойму, что все просто химера
Когда-то пойму, что все это - лишь сон
До тех мне вдыхать тебя с морским ветром
И гулять по мечтам в волнах у моих ног



***

Одним глотком выпила кофе - проглотив вместе с ним комок у горла, прикрыла на секунду глаза и глубоко вздохнула. Вышла из сабвея, оставив сэндвич, к которому даже не притронулась, одиноко лежать на столике.

Летний Питер кишел туристами – китайцы, европейцы, американцы, фотоаппараты, камеры… Одним словом, Невский. Не любила я это место, но когда репетицию назначали в малом зале, приходилось терпеть. Старалась пройти проспект быстрым шагом.

- Солнцева! – Вовка догонял меня бегом по пешеходному переходу от Казанского, - Привет! - запыхавшись, очень спешил мне что-то сказать.

Он еще не начал, а я уже все знала. Дежавю… Я видела это раньше. Этот пешеходный переход и Кириллова, кричащего мне… И вот этот кирпич в стене был также выбит. И вот эта вывеска так же раскачивалась от ветра. И вот у этого облака над вот этим собором были именно такие очертания…

- Знаешь, с кем сегодняшняя репа?!!

… Ты здесь.

- Что, Паганини воскрес? - я сказала это непроизвольно, «по сценарию» дежавю.

- Не, все менее круто, и не скрипка, но тоже имя! С Алексеем Наумовым!!!



ДЕЖАВЮ


…did I say that I love you?
Did I say that I want to
leave it all behind?..
I cant take my mind off of you…

(Agua de Annique, “The Blower’s Daughter”)


Залом владела рабочая музыкальная какофония - оркестр настраивался на репетицию. Я жалела, что слишком быстро подстроилась и отпустила Машу с камертоном - эта девочка всегда меня успокаивала своей болтовней. Виолончели рядом расспрашивали меня, как именно нужно брать несколько нот во второй части адажио - мы репетировали первый концерт Брамса, - а я тщетно пыталась проследить за ходом их мыслей, но волнение меня подводило: я никак не могла сообразить, что именно вызывает у девушек трудности. Сердце колотилось в висках набатом, хотелось быть где угодно, только не здесь… Где-нибудь далеко-далеко… Но одновременно с этим было еще одно желание - увидеть тебя. Увидеть снова… Мое сердце горело, раздираемое на две части радостью и неизбежностью.

В голове проносились питерские будни, перемежаясь с воспоминаниями о тебе. Совершенно хаотичные мысли - никакой логики, никакого смысла, просто картинки и факты. Калейдоскоп из эмоций. Секунды казались резиновыми - каждый миг ожидания растягивался каким-то немыслимо сильным новым чувством: страх, счастье, замешательство, неуверенность и снова страх…

В зал вошел Кириллов и прямиком направился ко мне.

- Где ты был? - почему-то спросила я, хватаясь за Вовкин рукав как за спасательный круг.

- В туалете… - растерянно ответил Кириллов, - а что?..

- Да так… Соскучилась. Во сколько приедет Наумов?

- Дык, это… Он уже тут, вроде, - Володя показал куда-то влево.

Ты стоял у кулис и разговаривал с дирижером. Темные брюки, рубашка на два тона светлее, пиджак - в руке… Миндалевидный разрез чуть улыбающихся темных глаз, тонкие черты лица, красиво очерченные скулы, легкая небритость и густые коротко стриженные волосы с редкой сединой. Я знала твое лицо наизусть, но это не помешало мне в который раз подумать о том, как же ты красив… Это ты… Это точно ты!.. Осмотрелся вокруг, не обратив на меня внимания. Еще бы, людей в оркестре было много, да и выглядела я, наверное, непривычно - ты ведь не видел меня полгода и совсем не ожидал встретить здесь…

 «Не паникуй. Соберись. Вы ведь друзья… Успокойся» - говорила я себе.

Тем временем, ты вышел в центр сцены, за дирижерский пюпитр. Разговоры и гул вокруг чуть стихли.

«Боже, ну почему виолончели сидят в первом ряду?!.» - мой стул был вторым от дирижера, и у меня еще был шанс остаться незамеченной за яркой Леной Фроловой - дочерью приютившей меня четы.

Мое сердце забилось быстрее, хоть это казалось уже невозможным, и сжалось при звуке знакомого голоса:

- День добрый, - поздоровался ты и представился, хоть в этом и не было особой необходимости, - Наумов. Алексей, - добавил, чуть осекшись. Я улыбнулась: среди собравшихся только я знала, почему ты сказал именно так. Ты не воспринимал свое имя в принципе, «Лёша», «Алёша», «Алексей Сергеевич» - все для тебя звучало чуждо. Фамилия была именем. Ты даже расписывался буквой Н.

- Очень рад, что мне выпала честь выступить с вами, - продолжал ты, обводя взглядом аудиторию - от труб до скрипок, от тромбонов до виолончелей. Мне на секундочку показалось, что ты меня не заметишь. Но твои глаза широко открылись от удивления, а губы растянулись в улыбке:

- Солнцева!!! Это ты?!! Ничего себе, вот ты где, оказывается! - я не успела понять, как ты оказался рядом, - Здравствуй!

Инстинктивно встала, - ты искренне обнял меня и поцеловал в щеку. Не без удивления для самой себя, я радостно ответила:

- Привет, Наумов. Очень рада тебя видеть!.. - голос не дрожал, зато смычок ходил ходуном в руке и я поспешно положила его на стул, - Мы с Алексеем играли в оркестре Московской Консерватории когда-то, - пояснила я коллегам, надеясь, что мой тон звучит непринужденно.

- И не только! - ты имел в виду наши совместные студийные записи, но прозвучало это двусмысленно.
«Ну и?.. Кому какое дело…»

- Да… Неисповедимы пути господни, как говорится… - даже через ряд альтов я услышала Вовкино неодобрительное бурчание.

А ты смотрел на меня и улыбался. Ты никогда не умел скрывать свои эмоции, и никогда не пытался этого делать. Ты был рад - действительно рад видеть меня. И мне стало так тепло… Волнение уже не мешало, и я тоже улыбалась. Ты взглядом сказал что-то вроде «поговорим потом, сейчас дело надо делать», и я согласно кивнула, продолжая улыбаться.

А память на несколько секунд вернула меня в прошлое.

Первый день в оркестре - администратор после прослушивания сразу же привела меня на репетицию и показывала, как и что устроено. Оркестру был необходим виолончелист - прежний уехал куда-то без предупреждения прямо перед началом сезона. Несмотря на то, что в консерватории было много желающих, я со своими питерскими рекомендациями и «великолепной, техничной игрой» всех обошла, чему была несказанно рада. Меня представляли другим музыкантам, но запомнить разом такое количество людей было просто нереально. А тебя я запомнила.

Эта неподражаемая улыбка… «Хм, видимо, вот оно, - мечта всех присутствующих лиц женского пола», - машинально подумала я тогда. Искру внутри тебя невозможно было не заметить. Даже надпись «идеал» на лбу, появляющаяся под особым наклоном головы, так эффектно не смотрелась бы, как ты тогда - в кричащей стилем и протестом рубашке и безразлично-пофигистичным выражением лица... Я думаю, ты много на кого производил похожее первое впечатление. И мало кто пытался противостоять твоему обаянию. Хотя, как я позже поняла, ты им пользовался только в «рабочих» целях и очень редко для удовлетворения своего эго - «победы для галочки» и «взятия неприступных замков» тебя не интересовали.

- Это - Алексей Наумов, Мариночка, он у нас не постоянный член коллекти..., - осеклась тогда администратор (убей, не вспомню ее имени-отчества, жуткая зануда), и ты прыснул:

- Ага, оч-чень непостоянный…

- Я имела в виду, не всегда с нами, - «жуткая зануда» неодобрительно посмотрела на тебя, но ты даже не взглянул в ее сторону, продолжая изучать меня оценивающим взглядом, - Алексей Сергеевич - пианист, часто гастролирующий без нашего оркестра и по этой причине отсутствующий.

- Алексей Сергеевич… Пианист… Ужас какой. Зовите меня просто Наумов. И можно на «ты». Можно же?..

Слово «пианист» непроизвольно заставило меня посмотреть на твои руки – длинные пальцы с ухоженными ногтями правильной формы, созданные для клавиатуры.

- Можно. Солнцева Марина, - я по-мужски протянула руку для рукопожатия, при этом совершенно по-женски мне хотелось просто дотронуться до этих пальцев. Ты без промедления коротко пожал ее и, развернув ладонью вниз, наклонился и чуть дотронулся до моей кисти губами. Электричество встревожило «бабочек» в животе.

- Добро пожаловать в наш чудный бэнд, - тепло, хоть и не без цинизма произнес ты.

А я поняла как-то сразу и все…




КОГДА-ТО I.


Битье посуды нам бы помогло. Наверное. Но никто не отважился.

- Ты шлюха, е*анная шлюха! - этот крик не прекращался уже час, периодически переходя в почти детский плач, - Почему все так?! Марина… Мы же любили друг друга!..

Наш несчастный пес неопределенной породы забился в угол, а я думала, как же хорошо, все-таки, что у нас нет детей… Родители никогда не ругались, по крайней мере, при мне, и уж точно - с матом. Но я могла себе представить, как на детскую психику действуют скандалы. Моей-то было уже все равно - одним больше, одним меньше…

- Ну как же можно, как можно относиться ко мне так! Как к вещи… Ты к собаке лучше относишься! Хотя бы кормишь ее два раза в день и иногда с ней гуляешь…

Передышка, и снова:

- Любишь умника, да?!! - он называл тебя так из-за фамилии, - А ему ты на х*й не нужна! Слышишь?!. Не нужна!!! Ты нужна только мне!

Мой телефон на столе завибрировал смс-кой. Очень не вовремя… На этот раз я успела к нему первой, увернувшись от неуклюжести пьяной злости.

- Опять?!! Этот тип совсем, что ли, чокнулся?!  Сейчас мое время, какого черта он тебе пишет?!!

- Успокойся. Это не Наумов…

- Ты врешь! Ты опять мне врешь, с*аная шлюха, - я искренне не понимала, чем заслужила этот эпитет. Хотя я действительно лгала: сообщение было от тебя, - спрашивал, как я добралась...

Ну да, я приходила домой поздно… Но я же репетирую! У меня отчетный концерт со дня на день…

«Ага… А кто вчера после репетиции поперся в кофейню читать книжку и просидел там до двух ночи?.. Мне просто не хочется сюда приходить…» Я не могла даже мысленно называть это место домом - стены давили безнадежностью, происходящее обнажало нервы до физической боли.

«Но ведь в любом случае, шлюхи - это не те, кто читает книжки в кофейнях!..»

«Не поймет… Никогда не поймет, как не объясняй».

Я старалась говорить спокойно:

- Перестань меня обзывать. Ты ведешь себя как быдло.

- Ааа, вот как мы заговорили… Консерваторщица долбанная… Да если бы не папочка - дирижер и не калека-мать, хер бы тебя взяли куда-то!

Повисла тяжелая, заряженная негативом до предела пауза. К глазам подступали слезы, и я еле сдерживала себя, чтобы не закричать.

- Какая же ты сволочь… - тихо, как только могла. Исподлобья посмотрела в широко открытые - от ужаса услышанного от самого себя - глаза испуганного глупого щенка.

- Прости… Маринка, прости, пожалуйста… Я дурак, я такой дурак!... Солнце, я очень тебя люблю… Прости, я пьян, очень сильно… Ты… Ты талантливая, ты самая лучшая… Я так люблю тебя…

Голос доносился как из-под подушки, я не слышала и не хотела слышать никаких извинений. В ушах звенели обидой слова - бессмысленные, жестокие, страшные, НЕСПРАВЕДЛИВЫЕ…

Амелия… Где моя Амели?!. Хочу уйти отсюда…

Схватила с вешалки пальто, не обращая внимания на руки, сжимающие то мои запястья, то плечи, оставляющие синяки, больно прижимающие в попытках не дать мне выйти.

- ОТСТАНЬ!!! - закричала я, растрескивая ненавистные стены до фундамента, - УБЕРИ РУКИ ОТ МЕНЯ!!!

Виолончель была пушинкой по сравнению с тяжестью, обрушившейся на меня с этим отвратительным гневом.

Я выбежала из подъезда в холодную зимнюю ночь и побрела, куда глядели глаза, по инею асфальта. Хотелось плакать, но слезы не шли. Самое ужасное во всем этом было то, что я понимала… Меня любят, а я - нет. Я больше не способна дать что-то этим отношениям, и брать от них мне нечего. Меня просто насилуют этой любовью…

«Но, может, это и есть семья?.. Ведь то, что у меня к тебе, это точно не стремление к социальному благополучию… Это даже не физическое влечение. Это просто… Невозможность. Ты - просто… Ты… Может, мне нужно смириться и попытаться снова увидеть то, что я видела в этом человеке раньше?.. Он ведь не плохой и не думает так, как сказал, он просто расстроен и вымотан своим бессилием… По мне же все читается – я как зеркальная поверхность, задерживающая в себе отражения всего, что со мной происходит… И он видит, что «происходит» не он, а ты… Кому бы это понравилось?..»

Я должна была поговорить с тобой. Спросила коротким сообщением, можно ли. И ты позвонил.

- Привет…

- Привет, сонц. Как ты? Что-то случилось?..

- Да ничего не случилось… Вот, вышла из дома, решила погулять.

- С ума сошла?! В одиннадцать вечера по Бутово?!! Марш домой давай… Не понятно, как тебя вообще отпустили…

- Не надо. Я делаю то, что хочу сейчас. Не хочу домой совсем.

- Маринк, ну холодно же…

- Я с Амели, она меня греет.

Замешательство в трубке заставило меня улыбнуться – даже ты не ожидал, что мне в голову может прийти гулять с тяжеленной виолончелью.

- Так, Солнцева, либо прекращай идиотничать и иди домой, либо рассказывай, что у тебя произошло.

- Просто поговори со мной чуть-чуть… Понимаешь… Я не могу больше так. Не могу с ним…

- Ну… Это не мое дело, вообще-то, и советов я не даю… Мне б со своей жизнью разобраться… Но раз не можешь, может, и не надо?..

- Нет, ты не понимаешь. Может, проблема не в нем? Он же меня любит – очень любит. И он хороший и добрый, в целом. Просто не такой, как я. Не такой, как мы… Он бесится от того, что я все время в музыке и в… Ну, в общем, может, это я во всем виновата, и мне нужно перестать мечтать о невозможном, несбыточном и далеком, и любить того, кто любит меня?.. Ведь когда-то я его любила… Когда он тоже был далеким и несбыточным… Может, все дело во мне?..

Ты прекрасно знал, о чем я говорю, и то, что я об этом говорила, означало, что больше нельзя об этом молчать.

- Может быть… Марин, я очень хорошо знаю, что такое «мечтать о невозможном», поверь. Прекрасно знаю… Но одно – это когда это «невозможное» взаимно, и совсем другое, когда нет. Даже когда оно взаимно - оно нифига не в радость. Не стоит оно того… Поверь мне…

Но я как будто не слышала. Мне просто нужно было выговориться.

- Наумов… Понимаешь, я влюбилась. Влюбилась глупо и по-детски, но так прекрасно…

- Я знаю, солнце… Я все вижу…

- Но это же не просто так на пустом месте случилось – это была защитная реакция на непонимание. Если это смогло в меня поместиться, значит, кто-то помог освободить для этого место…

- Никогда не бывает виноват кто-то один. Марин… Мне нечего от тебя скрывать. Мы друзья. Ты очень хороший, светлый и добрый человек. Ты замечательная… Но пойми… Я к тебе ничего не испытываю.

Несмотря на то, что подсознательно я всегда понимала это, слова впились в сердце дикой болью. Но по-другому было нельзя. Уже нельзя. Я слишком далеко завела себя по односторонне движущейся в тупик дороге своего чувства. Я могла разрушить реальные, осязаемые отношения, которые долго строились, и ты хотел только помочь мне сделать правильный выбор. Не то, чтобы сохранить их, просто поступить так или иначе, руководствуясь фактами, а не домыслами. Нужно было сказать все прямо – сейчас было не до красоты слов и осторожности.

- В мире творчества – нашем мире – мы очень многое придумываем, создаем в себе и растим в силу того, что рамок нет и всегда нужна муза. И не всегда есть однозначное понимание того, что происходит…

Ты не был виноват в том, что я влюбилась в тебя – просто был собой и не скрывал понимания меня и в какой-то степени восхищения мною. Все твои чувства ко мне были дружескими, как к хорошему и интересному человеку, приятному собеседнику и позитивной девочке. А еще, творческими, – как к музыканту, способному повторить за тобой каждый пассаж на инструменте, которым ты не владел, написать сто вариаций на одну твою тему, вплести глубокую струнную партию в фортепианную полифонию, послушать твое исполнение и высказать действительно важное и обоснованное мнение. Может, в другое время и в другом месте ты и сам принял бы эти чувства за любовь, но только вот она у тебя уже была… И я чувствовала ее в тебе – ее магия была скрыта глубоко в твоих глазах. Когда ты играл, ты закрывал их, чтобы твоя любовь могла насладиться мелодией, особо близкой вам обоим. Тебе безумно нравилось звучание моей Амели, но было что-то большее, что всегда заставляло тебя уходить с репетиций вовремя. 

А ты продолжал:

- Понимаешь, это либо есть, либо этого нет. С тобой этого нет. Есть многое другое, но не это… Не знаю, почему так, и не особенно хочу в этом разбираться, - ты помолчал, - Ведь если подумать… Я ничего не сделал для того, чтобы ты влюбилась. И виноват, разве что, в том, что я такой, как есть, и что родился когда-то…

- И то - не ты… - рассмеялась я сквозь слезы и только сейчас почувствовала эти горячие капли, заливающие глаза и текущие на замерзшие щеки.

- Да, точно, мама с папой виноваты… Солнцева, я больше всего на свете не люблю плачущих женщин…

- Так же, как непотушенные окурки в пепельнице и маленькие тарелки?.. - шутила, захлебываясь слезами.

- Больше. Гораздо…

- Прости… Сейчас успокоюсь, - я всхлипнула и попыталась собраться, вытерла глаза рукавом, но все впустую. Все новые и новые порции соленой воды брались неизвестно откуда, раздражая меня саму.

Ты говорил что-то еще, но я уже не разбирала смысла. Первый и единственный раз твои слова не могли никак повлиять на мое состояние, но мне хотелось слушать тембр твоего голоса. Я плакала и никак не могла остановиться. Понимала, что не нужно. Не хотела расстраивать тебя. Но это было сильнее.

«Успокойся. Перестань ныть. Все хорошо. Все ПРАВИЛЬНО», - повторяла про себя как мантру.

Снег сорвался с неба кружевной занавеской, а я все шла куда-то с твоим голосом в обветренной руке у уха. Эхом в голове проносилось снова и снова: «…ничего не испытываю к тебе…», «…с тобой этого нет…».

- Можно я скажу?.. - прервала я поток твоих слов, которым все равно никто не внимал.

- Да.

В груди вихрем взвилось волнение - прямо к сердцу, к горлу, к глазам, - но и оно не удержало главных слов:

- Я люблю тебя.

- Я знаю…

Тогда я поняла, что больше никогда не повторю это, а если и повторю - то не с тем смыслом, который был вложен в эти слова сейчас. Ни тебе, ни кому-то другому… И дело не в юношеском максимализме и не в боли. Просто то, как я чувствовала, не повторить, значит, и слова эти впредь всегда будут ложью.

- Но дружба - это много. Очень много. И со временем влюбленность пройдет, а дружба, я надеюсь, останется. Мне она очень дорога…

- Мне тоже. Правда. Мне с тобой очень хорошо и комфортно. Когда ты не ревешь…

- Блин, Наумов, я первый раз в жизни при тебе плачу! - почти успокоилась…

- И то дистанционно, - не пачкаю тебе рубашку тушью даже, - уже улыбалась.

Боль отпускала, и я приходила в себя - мне снова хотелось легкости.

- Так… Куда это я зашла?.. - осмотрелась вокруг. Стояла на не асфальтированном еще дублере шоссе, где молчаливыми слушателями моей истерики были только две высотки и недостроенный гараж.

- Ну только не говори сейчас, что ты не знаешь, где ты…

- Тут какие-то дома… Фиолетовые! - дома и вправду были фиолетово-белыми. Обычные панельки-человекохранилища, каких в этом районе были десятки, если не сотни.

- Давай ты успокоишься, поймешь, куда ты зашла, и свернешь в направлении дома... Ну, или не дома, а хотя бы чего-то, что ты знаешь. Я переживаю за тебя.

- Уже успокоилась. Тут светло и совсем не страшно. И рядом - шоссе. Поеду в зал, баб Люся меня пустит. Поиграю…

- Нет. Так не пойдет. Давай ты пойдешь домой. И поиграешь дома.

- Ага, на нервах у соседей… - я выдохнула, закрыла и открыла глаза и окончательно пришла в себя. Понимала, что он прав, и нужно топать домой.

- Ладно, Наумов, все. Припадок кончен, как говорится, грусть в опале. Я в порядке…

- Ну-ну, конечно… Морпехи, Солнцева, такие доверчивые ребята… Вот им расскажи, что ты в порядке.

- Нет, правда. Все хорошо. И ты прав. Пойду домой.

Мы попрощались, и я нажала на «отбой». Двадцать четыре минуты и восемь секунд. Прикинула в уме - мне как раз сегодня было двадцать четыре года и восемь месяцев. А тебе три дня назад - тридцать четыре и семь. Без одного месяца десять лет разницы.

 «Конечно, он прав. За эти десять лет я переживу столько еще такого… Все пройдет, дуреха. Все всегда проходит…»



СОЛНЦЕВА


Я не планировал эту поездку - пришлось подменять какого-то француза, не соблаговолившего приехать, чтобы выступить в Петергофе на «капустнике» после встречи в верхах. Филармония была так, «придатком» к основной задаче - развлечь правительство и иностранных гостей. За это хорошо платили. И Питер я любил, поэтому согласился, даже не думая. Зря, как оказалось. Надо было подумать. И попросить оркестровый состав. Но кто ж знал… И вообще, просить оркестровый состав пофамильно - это бред полный, так никто не делает. И я никогда не делал.

Самое удивительное во всем этом - Маринку-то я рад был видеть… Это вечно позитивное существо, смотрящее на меня обожающим взглядом, не могло не умилять и не радовать своим присутствием. Помню, как она смущалась, когда мы сыгрывались: редкое кино - румянец на щеках красивой, уверенной в себе девушки. Даже для меня редкое…

Солнцева была прекрасна. Смотря на нее, я почти жалел о том, что не могу, как все мои знакомые и друзья, радоваться простому человеческому сексу, на который она мне намекала чуть ли не с первой нашей встречи. Невербально, очень наивно и искренне намекала, что тоже редкость - не опошлить такое действо, как секс, достаточно сложно.

«Мозги у тебя набекрень, Наумов, надо быть проще…» - говорил я себе каждый раз, когда провожал взглядом точеную фигурку и смотрел в огромные карие глаза с длинными ресницами. «На-бек-рень, однозначно…» - думал каждый раз, когда она искала встречи и получала мягкий, но недвусмысленный отказ. «Просто охренеть, как набекрень…» - думал, когда наблюдал за ее выкрутасами с челлой. В этой хрупкой девчушке было столько силы и таланта! В ее тоненьких ручках этот здоровенный кусок дерева со струнами оживал и как будто бы растворялся в ней. Или она - в нем…

В общем, когда она играла, было ощущение, что виолончель ПОЕТ. Как древнегреческая сирена, завораживая тембром и переливами мелодики. Не всякой скрипке удавалось то, что удавалось Солнцевой - хорошо темперированные арпеджио и технически очень сложные мелодии вылетали из-под ее смычка как по волшебству, без единой смазанной нотки, ни в одном месте ни на четверть тона не фальшивя. Я мало себе представлял, как можно ТАК отработать технику игры на виолончели… Хотя, наверное, техника она и в Африке техника… Какая разница, на чём, отрабатывается она одинаково - практикой, усидчивостью и упрямством. А в последнем Солнцевой не было равных…

«Такая же упрямая, как я», - подумал, помню, когда во втором часу ночи вернулся в консерваторию за забытыми ключами от машины. Она сидела в пустом репетиционном зале и отрабатывала переложенную, видимо, ею самой, на виолончель скрипичную партию L'estate Вивальди. Причем, Presto!

- Ну, ты мужик, Маринка… Классно! - с искренним восхищением сказал я тогда, дослушав в дверях ее лучшую попытку.

Солнцева обняла челлу всеми конечностями и, как-то невообразимо согнувшись, положила на нее голову, длинными волосами нарисовав еще одну эфу на корпусе. Когда я подошел, и она посмотрела на меня - снизу вверх, широко раскрытыми и неестественно-темными глазами, - в этом взгляде было совершенно светлое и бессознательное выражение искреннего счастья, достигнутого через страдание. Тогда я по-настоящему испугался - нет, не то слово, наверное, ужаснулся - человек от макушки и до пят состоял из нервных окончаний и эмоций. Казалось, что если до нее дотронуться, можно удариться током. Причем, насмерть. На мокрый от пота лоб налипли пряди густой челки, подтекшая тушь плавно переходила в круги под глазами на белом, как мел, лице, чуть дрожащие губы почти судорожно хватали воздух, закатанные по локоть рукава рубашки открывали вздувшиеся от усилий вены... Но в этот момент она была красивее во стократ, нежели в самом лучшем из ее платьев на самом торжественном из концертов… Она схватила меня за запястье своей маленькой ледяной ручонкой и крепко сжала. Так крепко, что на секунду мне показалось, что я увидел мир темной просторной комнаты, где мы находились, как в негативе фотопленки. В этом жесте была вся ее боль - я уж не знаю, отчего, - и одновременно весь восторг, который она испытывала от момента. Подумал тогда, что если бы это была кисть, о записях, репетициях и концертах в ближайшую неделю (а то и две) можно было бы забыть…

- Дай мне, пожалуйста, юбку и отвернись, - сказала она, и только тогда я обратил внимание на кусок джинсовой материи и обувь, лежащие чуть поодаль…

Из всего нашего достаточно продолжительного общения я запомнил в деталях именно ту летнюю ночь… Кроме этих слов она ничего так и не сказала, пока я вез ее до дома. И то был единственный раз, когда я ее отвез, - она жила на другом конце Москвы, куда я вообще никогда не ездил.

Солнцева была ярким, интересным и умным собеседником и конструктивным критиком - меня никто так правильно не ставил на место, как она, когда я делал глупости с партитурами. Я зауважал ее мнение после того, как она строго-настрого запретила мне варьировать полонез Огинского. Нет, сначала, естественно, был протест - шумный такой и достаточно грубый. Это я умею… Но потом, когда она тихо попросила - именно попросила - попробовать сделать так, как она предлагает, мы, таки, записали классическую партию полонеза и наложили на нее то, что придумала Маринка. И это получилось божественно… Я даже попросил переписать нас - уже вместе, чтобы не портить подстройками и моим явно слышимым пренебрежительным  исполнением живое и удивительное настроение, которое создала Солнцева в скучном квадратном простейшем Огинском.

А еще, она была хорошим другом - часто вразрез своим интересам. Я старался не пользоваться ее отношением к себе, но это было так сложно!.. Когда вам приносят очень аппетитное на вид, прекрасно пахнущее и необычное блюдо и говорят, что оно бесплатно и только для вас, при этом, всячески доказывая это (а в случае с Солнцевой период доказывания исчислялся месяцами) - разве вы не съедите, даже если не голодны? Ну, хоть кусочек?.. Вот-вот, я о том же…

У меня давно была одна идея - сделать диск либо со скрипкой, либо с челлой, - и мне нужен был музыкант, способный «вплести» в мои композиторские задумки струнные партии. И вплести их именно так, как мне надо, а как именно мне надо - я не понимал толком сам, потому что в струнных не бельмес, как говорится… У Марины же «удовлетворить» меня в этом плане получалось так же легко, как дышать. И я достаточно долго - в течение пары-тройки месяцев - чуть ли не с утра до ночи ее нещадно эксплуатировал. Но при этом, надо сказать, я ни разу ее не подвел и не обидел - гонорар за записи был щедрым и никаких даже малейших намеков на ее «использование по назначению» как женщины, я не делал. Даже комплиментов ей не делал, дабы не дразнить гусей…

Я относился к ней хорошо. Именно хорошо - она мне нравилась, с ней мне было всегда комфортно, что вообще редкость… Но так случилось (я уж не знаю, почему именно, но какая теперь разница?..), что это создание в меня наглухо влюбилось. Я «обошел», если можно сказать, сидя на попе совершенно ровно (то бишь, ничего для этого не делая), парнишку, с которым она жила в то время, когда мы работали над диском. Обычная история со скандалами на почве позднего возвращения домой и недостатка внимания с ее стороны… У нее тогда была горячая пора - отчетник в «консерве» и моя идея с записью случайно совпали, - и этот товарищ мог бы понять, что не досуг… Но видимо, он был непробиваемый ревнивец и дурак. Думаю, чтобы потерять такое совестливое, доброе и терпеливое сокровище, как Маринка, надо сильно постараться…

Ладно, это лирика. А факты в том, что Солнцева мне здорово помогала, а я, надеюсь, - ей. Ну, не так, конечно, как она мне, но, несмотря на всю мою никчемность, в карьере молодых музыкантов сотрудничество с Наумовым - не самый последний факт…

Но было видно невооруженным взглядом, КАК она ко мне относится, и чего от меня ждет. И, несмотря на то, что я - совершенно нормальный здоровый мужик, - есть у меня принцип в отношении физической близости с женщиной. Называется «принцип равноправия». То есть, либо люди любят друг друга и занимаются любовью, либо они друг друга хотят, и занимаются сексом. Только так ОБА получают равную степень того, что дает постель. Если один любит, а второй просто его трахает, ничего хорошего из этого не получается. Стопроцентный результат такого действа - боль. А я очень боялся сделать ей больно. Смотря на нее, казалось, что все вокруг только и пытаются это делать, - Маринка постоянно куда-то бежала и кого-то спасала.

Любви к ней я не испытывал. Совсем. И слава богу.
Загубленной психики одной женщины мне вполне достаточно в жизни для того, чтобы не умереть спокойно…

В общем, с полгода назад Солнцева исчезла из Москвы. Просто сорвалась и уехала куда-то. Я пытался ей звонить, но телефон она, видимо, выбросила.

И нате. В Питере!

«Ладно. Пара дней здесь - и домой. Готовиться к концертам в славном городе Алма-Ата… Надеюсь, я несильно потревожу ее душевное спокойствие… И вообще, что-то я много на себя беру - может, ей уже все равно... Чувства в ее возрасте быстро появляются и еще быстрее исчезают, особенно когда «раздражитель» отсутствует в поле зрения… Ладно, она же классная, чего я распереживался… Пусть все будет как будет. И, в конце концов, я ни в чем перед ней не виноват».



II

ЕЩЕ ОДНО ВОСПОМИНАНИЕ


Your sun will come and go
But its beauty will keep its glow
I wish your rays would shine over me
Keep filling me with your beauty…

(Agua De Anique, “Beautiful One”)


- На сегодня - всё, - объявил дирижер.

Ты закрыл рояль.

- Всем спасибо, все свободны, - объявил Георгий Львович, наш администратор, - Генеральная репетиция завтра в три. Концерт - в среду в семь, если кто забыл. Желательно всем быть к шести.

Ты зевнул, прикрыв рот ладонью.

Я тоже устала - репетиции выматывали. Когда нет слушателя и заловой отдачи, классика дается тяжело, особенно привыкшим ушам.

Вы с Кирилловым подошли почти одновременно:

- Ну, по желе, как в деццтве? - опередил тебя Вовка, имея в виду кофейню в начале Невского, куда мы ходили студентами после занятий и могли себе позволить только чашку кофе с вишневым желе.

- Не, я домой хочу. Мне к завтрашнему уроку надо подготовиться, - соврала я, в тайне надеясь, что ты уделишь мне хоть час из своего времени в Питере.

- Ну ладно… - отступил Кириллов.

- Маринк, рассказывай, как ты тут? -  не дожидаясь, пока уйдет Володя, начал ты.

- Нормально… - мне было неловко разговаривать при Кириллове, а он все никак не отходил. Переминался с ноги на ногу и бесил меня своим присутствием, хотя, обычно я реагировала на его ребячество спокойно.

- А может, вы с маэстро нам что-нибудь исполните напоследок? - сказал Вова, и это прозвучало как-то очень громко и издевательски. Я поморщилась.

- Почему нет? - к моему удивлению, ответил ты, - Солнцева, не против?

Я вздохнула и пожала плечами:

- Что именно? Я уже, наверное, все забыла…

- Вряд ли… - почему-то сказал Володя.

Я взяла Амелию и стул, подошла ближе к роялю и села, готовая к экзекуции. Мне совсем не хотелось играть, но тебя, кажется, все это веселило.

- Давай финнов? - ты имел в виду одну малоизвестную финскую готическую команду, у которых была вещь с виолончельной партией, особо любимая тобой. В оригинале она звучала с гитарой и в аранжировке, но это ли проблема для пианино, сочетающего в себе диапазон и возможности всего оркестра?.. А мне ну сосем не хотелось ее сейчас - это было слишком моим. Ну, в том смысле, что виолончельная партия там была основной - ты только подыгрывал. И, раз уж это был «твой праздник», отдуваться за то, что ты согласился на этот эксперимент, я не собиралась. Но и жизнь тебе усложнять - тоже. Нужно что-нибудь простенькое и со вкусом…

- Ты б еще Апокалиптику предложил… Ну уж нет. Давай полонез - по крайней мере, это все знают, но никто не слышал с челлой.

- Я слышала! На вашем диске, - сказал кто-то из девчонок из зала. Кажется, Настя - скрипка.

- Ну, на диске - это не то, щас мы вам вживую слабаем, у Солнцевой он всегда по-разному получается, - я улыбнулась твоему «рокерскому» жаргону - в Питере, в филармонии только ты мог так выразиться.

- Наумов, только давай без вариаций, ладно? - сказала я тихо, - а то я собьюсь.

- Помню я, помню… Все, поехали, сонц, - ты подмигнул мне, потерев руки.

Да… Тебя явно все это веселило. А я спинным мозгом ощущала сверлящий взгляд Кириллова - старалась не смотреть в его сторону.

«Ну да ладно. Чем бы дитя не тешилось, как говорится… Поехали, так поехали».

И мы начали. Рояль запел мелодично и грустно, светло и нежно. Я закрыла глаза. Вступила на одиннадцатом такте - тягуче и плавно, не соблюдая какой-то определенной мелодии - просто вплетаясь в гармонии Огинского.

Воображение помогало мне импровизировать. Я представляла себе вещь, которую играл Наумов, как картинку и «оживляла» ее смычком. Сейчас это было море - Амели протяжно повторяла очертания волн, чуть ускоряясь в конце первой части, растянуто «плавая» в трио, парой виртуозных арпеджио вдохновляя шторм кульминации и ставя точки буйков тихим пиццикато в конце.

Получилось неплохо, учитывая полугодовой перерыв.

Глубоко вздохнув, я открыла глаза. Ты улыбался. Я улыбалась тоже.

Оставшиеся в зале музыканты одобрительно захлопали. Вовка-дурак раскричался «браво» и пару раз дунул в свой гобой. В общем, обычный академический цирк. А ты все улыбался и смотрел на меня - долгим взглядом прямо в душу через радугу глаз. Я не отводила их - так тепло и хорошо было от этого взгляда…

- Пошли есть, - сказал одними губами.

Я кивнула.


***

I see trees of green... red roses too
I see em bloom.... for me and you
And I think to myself... what a wonderful world...

(Louis Armstrong, “What a Wonderful World”)


Вместо похода по общепитам, которые я толком-то в Питере и не знала, я предложила взять еды навынос и посидеть на травке на Марсовом поле. Ты удивился, но согласился. Сказал, что у тебя еще какая-то встреча, но у нас было целых три с половиной часа до нее.

По каналу Грибоедова мы протолкались через толпы туристов к Спасу на Крови, оттуда - рукой подать до места назначения. Купили еды в открытом летнем кафе, где прекрасно пахло жареным на углях мясом, и уселись под деревом, откуда открывался вид на перспективу Троицкого моста.  Чехол с Амели был удобным столом. Мы ели куриный шашлык с салатом - обычное летнее туристическое предложение. Я пила персиковый нести.

Краски вечереющего лета придавали этим минутам особенное очарование: величественная архитектура моста, украшенная редкими перьями облаков, искрила вдали золотыми деталями, легкий ветер шевелил пышную зелень на нежно-голубом холсте неба…

- Практически пикник на природе, - твое хорошее настроение лучилось ярче сегодняшнего солнца, - Никогда не понимал, зачем ты все время таскаешь с собой эту бандуру, а теперь вот понял…

Я улыбнулась:

- Надеюсь, ты не станешь теперь перед собой рояль толкать? Он же еще удобнее: можно юзать как стол, стул, кровать…

- Да… Как кровать - самое то. Посередь улицы спать захотелось - ложишься вовнутрь, накрываешься крышкой и спишь себе мирно. А просыпаешься в дурке с подпольной кличкой «балерина Билана».

Мы дружно рассмеялись.

- Ты будешь еще есть?.. - спросил, смотря на пару кусков курицы, которые я оставила - в меня просто не лезло больше.

- Не-а, доедай, если хош.

- Можно, да? Я один только… - ты наколол пластиковой вилкой шашлычок и аппетитно прожевал. Мне всегда нравилось, как ты ел, и я любила, когда ты что-то за мной доедал. Казалось, это делает нас еще ближе. И сейчас мне не верилось, что все это повторяется - здесь в Питере… Полугода молчания словно и не было - мы, как раньше, говорили обо всем на свете легко и весело, как будто только вчера виделись. Ты ни разу не спросил, почему я уехала, - видимо, ждал, что я сама подниму эту тему, но она все как-то не поднималась.

- Запить хочешь? - протянула тебе бутылку с чаем.

- Чуть-чуть, спасибо, - ты сделал глоток и довольно вздохнул, - Все. Я наелся. Теперь можно и поспать…

- Тут, вообще-то, прохладно спать, рояль-то не взяли, - подмигнула я тебе, - Но если очень хочется, то можно, конечно, - я собрала пластиковую посуду с остатками еды в пакет, завязала его и поставила у дерева.

И опять встретилась глазами с твоим взглядом… Так скучала по нему… Ты просто смотрел, а в душе все переворачивалось. Но глаза отводить не хотелось. Я чуть наклонила голову, и мы молчали. Вернее… Общались без слов. Улыбками вызывая улыбки. Ты как будто видел мои мысли - мне хотелось так думать, они бы тебе понравились. Мечтала обнять тебя… И ты сделал это сам. Просто прижал к себе. Я растворилась в твоем запахе… И мы сидели так минут десять. Думая каждый о своем и об одном и том же. Вбирая в себя друг друга, этот прекрасный день и этот город вокруг, ставший сегодня таким замечательным...

- У тебя все хорошо? - вдруг спросил ты.

Пожала плечами:

- Да, наверное… - не соврала, но и не ответила. Я сама не знала, как у меня. Ни хорошо и ни плохо…

- Смотрю, этот гобой на тебя запал.

- Ну да, есть немного. Вовка неплохой, я его давно знаю…

- И в чем трудность?

- Трудность? А с чего ты взял, что есть трудность?..

- Ты отказалась есть желе, - улыбнулся ты.

Я рассмеялась.

- Сегодня у меня другие приоритеты… И вообще, хотелось курицы, - я опять посмотрела в твои глубокие глаза горяче-карего цвета.

Ты покачал головой:

- Эх… Солнцева...

- Ну. Двадцать пять лет как Солнцева…

- Двадцать пять… - повторил ты, - так мало?..

- Нормально. Не много и не мало. В самый раз…

- Мне на десяток больше.

- Да в курсе я, что ты стар. Даже это, супер стар! - рассмеялась я, - Ты, кстати, завтра утром свободен?.. Хотела предложить тебе сходить на мой урок - детям было бы интересно пообщаться с настоящим пианистом. Я взяла бы Амелию и мы вместе что-нибудь сыграли бы им - до сих пор они слышали на фо-но только мои жалкие аккомпанементы песенкам из школьной программы.

Ты вздохнул:

- Сонц, у меня дела завтра, я же еще в Петергофе лабаю. С утра туда, инструмент-акустику проверить, потом репетиция тут, а вечером - опять туда.

- А в среду как?

- Ну, в среду отоспаться, концерт и в самолет - у меня небольшие гастроли намечаются на начало сентября… Надобно готовиться - у меня еще в партитурах конь не валялся.

«Начало сентября» разбудило во мне воспоминание о том утре, когда я все решила. Но я не стала напоминать - твоя мобилка, вроде, была прежней, и где-то в ее памяти до сих пор хранится нужная информация.

- Гастроли?.. Ух ты, какая интересная у людей жизнь… А куда?

- Да в Казахстан, господи… Седьмого с утра лечу, восьмого - концерт. А оттуда - в Минск. Но там не перформанс, там мне записаться нужно с одним человеком. Ну, ты, наверное, ее знаешь - Лена Демидова.

Еще бы! Конечно знала! Хоть и не имела чести лично быть знакомой. Она играла с нашим оркестром, но до того, как я вернулась в Питер.

- Ммм, пианистка-модель-лицо Chopard? Круто, Наумов!.. Завидую тебе, - я действительно восхищалась этой женщиной: ее небесной красотой и талантом, - Мне она внешне, кстати, даже больше нравится, чем Анька Нетребко - она тоже их лицом была пару лет назад… А в Минске-то она что делает?

- Живет она там… С год уже.

Я чуть помолчала:

- И что, ты хочешь сказать, что мы последний раз вот так сидим?..

- Ну, кто знает, что там, за поворотом… Я теперь в курсе хоть, где ты. Кстати, у тебя что с телефоном случилось?

- Выключила… Но если включить - он заработает, - улыбнулась я, - абонентскую плату вношу исправно.

- Слуш, включи, а? Сделай одолжение…

- Может быть, как-нибудь…

- Ну, не хочешь - как хочешь. Я на закрытие фонтанов собирался в Питер. В октябре же?..

- Ага... Нет, ты от ответа не уходи. В этот твой приезд мы еще увидимся, кроме как на генеральной и концерте?

- Не думаю, Маринк, времени мало совсем…

Я сморщила нос:

- Ну ладно… Козявка ты, Наумов.

- Да? Эх… - ты наигранно вздохнул, - А когда-то я был практически прынцем…

- Не… Я тебя до сих пор очлюблю и считаю практически прЫнцем, - а про себя думала: «как же, все-таки, легко и прекрасно вот так просто быть с тобой рядом…» - Только теперь я проще как-то к этому всему отношусь…

- Это хорошо… Не люблю быть ни для кого сложным.

- Ага, думаю, тебе достаточно того, что ты сам для себя сложный. У меня же в отношении тебя все совершенно однозначно и просто, да и было всегда так, но я «усложняла» для большего внутреннего драйва.

- А можно расшифровать смысловую нагрузку одного и второго?

- Хм… Можно, конечно. Но не нужно.

- Ну плиз. Интересно же…

- Зачем?.. И что именно тебе не понятно?

- Как можно что-то усложнять и зачем то, что просто.

- Ну… Раньше я усложняла «это» чувственно и мысленно, потому что хотела реальности чего-то, существовавшего только в моей голове. Потому что ждала чего-то большего, чем возможно в принципе, хотя границы возможного прекрасно понимала. Усложняла надуманно, потому что было слишком просто все остальное, чтоб было вокруг – до тошноты просто… А теперь то, что стало просто к тебе, нужно просто потому что оно есть и никуда не уходит… Оно со мной, оно меня греет и заставляет улыбаться иногда…

Ты не перебивал, и я продолжала - эти слова долго сидели во мне и теперь вырывались наружу.

- Я успокоилась и пережила то, что «сложного» не будет – поняла, что это правильно, и не надо никому-совсем-никогда. Ты стал собой в моем восприятии, и я уехала… Не подальше от тебя, нет… Совсем нет. Просто ближе к себе… А то отношение, которое есть сейчас, это не много, но и не мало… Это память о том, что где-то есть человек, способный менять меня в лучшую сторону и понимать с полуслова… Если не с полувзгляда. В общем, как-то так…

Говорить слишком много было ни к чему, смысл того, что я хотела тебе сказать, я не передала бы все равно, но знала, что ты меня понял. Почувствовал…

Ты долго молчал - думал о чем-то своем. 

- Спа…

- Тс… - приложила палец к губам, не дав договорить, - Знаешь же, что не люблю это слово…

Твои губы были такими мягкими и теплыми… Я закрыла глаза, борясь с единственно возможным желанием… Сводящим с ума своей безнадежностью. Удушающим здравый смысл своей доступностью…

Я проиграла. Потянулась к твоим губам. И моя память стала наполняться еще одним воспоминанием: вкусом твоего поцелуя. Внутренний импульс, нежно ударивший по животу магией, сжался где-то в солнечном сплетении и разлился по телу, расцвечивая красками полуопущенные веки. Обняла тебя за шею, провалившись пальцами в мягкость волос…  Ты отвечал, бережно гладя языком мой рот. Ты обнимал меня тоже - отрешенно чувствовала тепло твоих рук. Это длилось всего мгновение, но для меня это мгновение было  целой новой жизнью…

Я отстранилась от тебя и улыбнулась:

- Совсем не страшно.

Ты рассмеялся:

- М-да, сонц, ты в своем стиле…


***

Когда Маринка говорила, мне показалось, что все это я где-то уже слышал. От себя самого. Она поразила меня - хранить в голове и в сердце столько эмоций и мыслей, направленных к человеку, который далеко, и которого она, возможно, никогда не увидела бы больше…

Я знал, что может дать встреча после разлуки. Понимание того, как неважно, что тебя окружает, и что окружает человека, которого любишь… И как неважно все остальное, кроме этого чувства. Только на расстоянии можно понять, что значит место в сердце, которое занимает любовь. Его никто другой не займет… Потому что это место - само сердце. Полностью. Со всем тем, что в нем есть. Со всеми «другими», которые в него приходят и уходят из него. И даже с теми, которые остаются…

Я смотрел на Солнцеву и видел ее как будто изнутри. Мне было жаль, что наши с ней векторы разнонаправлены. Она видела во мне то, что я видел в другом зеркале… И это другое меня не отпускало, она была не в силах что-то изменить…

Но было что-то очень особенное в этой девочке… Она не скрывала боль - ей действительно не было больно. По крайней мере, сейчас. «Человек может убедить себя в чем угодно… В том числе и в том, что ему не больно… Это хорошее убеждение. Она молодец…»

Ей было хорошо, и я впитывал ее позитив против воли - видимо, у меня просто был недостаток в этом витамине…

- Спа… - она не дала мне поблагодарить ее за мысли, которые были мне очень близки. Но мне так хотелось, чтобы ее «хорошо» продолжалось - она была такой прелестной в этом состоянии… Ее глаза горели - она не пыталась ничего скрывать и не играла со мной.  Она все понимала и не ждала ничего большего, чем этот момент, который подарил ей случай.

Ее долгие взгляды отражались во мне, глубоко внутри - также, как музыка, которую она создавала под мою игру, отражалась глубоко в моих исполнениях.

Она поцеловала меня - я ждал этого и хотел. Хотел, чтобы ей было хорошо. И этот поцелуй не был мне чужим… Он был просто другим. Одним из многих в моей жизни…

«Мы не должны видеться. Как бы мне этого не хотелось… Мне тридцать пять и пора перестать быть ребенком. Я не могу и НЕ ХОЧУ делать то, что хочу… От этого ВСЕГДА КОМУ-ТО БОЛЬНО»



СВОБОДА.


I know good things, I know bad as well, - any witness of the world will tell
If there is sorrow, then there is beauty and trust - a secret pearl inside the heart of us...
So truly, if there is light then I want to see it
Now that I know what I am living for
Truly, if there is joy then I want to feel it
Here in this world is where I want to be
'Cause I can't cry anymore
And there is magic now, under blood red trees, all the sky will scream a mystery
And if we're strangers here, from the day we are born why be afraid of freedom if it is yours?
All the world is calling, calling out my name
All the world is saying it won't be the same
All the sky is showing how it’s gonna be
But I'm scared and I'm tired of being like me (5)

(Delerium, “Truly”)

После того, как я опять увидела тебя, радость от того, что ты есть, и ты был в том теплом августовском дне рядом, выливалась из души через край - я несколько дней жила впечатлениями от пережитого и улыбалась. Иногда ловила недоуменные взгляды прохожих на улице и попутчиков в метро, - но Питер ведь всегда был «городом шизофреников», здесь ни для кого и ничто вокруг не было удивительным. В Петербурге никто ни на кого не обращал внимания - любое поведение здесь всегда было и будет чем-то типа нормы. Ведь сам этот город и люди, его населяющие, как кантовские «вещи в себе», самодостаточно-непознаваемы. Прекрасная среда для размножения одиночества. Спорами.

Но сейчас мне меньше всего на свете хотелось одиночества. И больше всего, что я могла выдумать, несмотря на богатое воображение, хотелось тебя… Еще немножко - совсем чуть-чуть, - тебя рядом.

Все оказалось даже слишком просто - глобальная сеть творит чудеса, облекая понятие свободы в простоту нескольких кликов. Пара минут - и я нашла по дате место твоего концерта. Улыбнулась, - то был первый твой концерт, о котором я знала, но не собиралась идти…

Еще пара кликов - и электронный билет на самолет в обе стороны распечатан и вложен в паспорт. Никаких очередей, никаких «нет мест», никаких проблем…

Один звонок - и, «переключив» с казахского на русский язык специалиста отдела бронирования отеля класса люкс, готова бронь номера на мое имя на две ночи. Ну, что поделать, если гостиницы не считают днями?.. «Две ночи» - звучит пошло (ну, вроде как, с первого раза не выйдет - есть вторая попытка), но мои рейсы были вечером, и через день - очень рано утром… Так что, пришлось… И «второй попытки» не было - ты улетал чартером сразу после концерта.

Я легко взяла отгул в школе и в оркестре, никто даже не спросил, зачем. К субботнему выступлению в клубе я уже вернусь… Фроловым и Вовке сказала, что полечу проведать родителей.

И вот, я смотрю на незнакомый ночной город внизу.

Бит сердца зашкаливал - ты ведь где-то здесь, на одной из этих улиц, растянувшихся длинными нитями по предгорью...

По городским артериям медленно текли потоки огней машин - в расфокусе взгляда как лава, обнимающая темные, обреченные камни. Вдали - ферзем на шахматной доске - виднелась телебашня, венчая собой великолепие этого построенного людьми, но не иначе как по воле свыше, чуда… Все это укрывала одеялом прозрачная дымка отражающего свет облака.

Никто не мог предполагать, - ни проектировщики, ни архитекторы, ни строители, ни электрики - что сегодня из иллюминатора самолета этот город будет выглядеть ТАК… Так, как я его видела...

«Даже если мы не встретимся, я не зря прилетела… я должна была это увидеть... Безумно красиво!..»

«...Скорее всего, ты спал и не видел всего этого… Как жаль… Этот город ночью и с высоты птичьего полета прекрасен…»

Провожала сияние ночных огней взглядом, пока они не скрылись под крылом самолета.

Посадка была сносной, но ребенок на сидении рядом все время плакал... Его заглушала музыка, заполнявшая раковины ушей и пустОты сердца. Но я все равно его слышала… И это, как не странно, не мешало, а лишь усиливало ощущения от происходящего:

Ты не знал и не мог знать, что я прилечу сюда, - все шло своим чередом, как эта музыка.

Я не знала, и не могла знать, чем все это закончится, - как этот плачущий младенец…

Таксист встречал табличкой с моим именем - как и предполагалось. Я запретила класть Амелию в багажник, и мы «усадили» ее на заднее сидение. Я села вперед и закурила - впервые после пятичасового полета. Яд никотина разлился блаженством по телу…

Белая ауди повезла незнакомыми дорогами туда, где я никогда не была. Водитель - Куат, несложное, но непривычное местное имя, которое я запомнила только благодаря тому, что записала под диктовку агента, - пытался поговорить со мной, но бесполезно, хоть и вполне по-русски… В ушах были все те же сенхейзеровские минидинамики, заполняющие все мое существо музыкой, которую я слушала вместе с тобой. Сейчас я знала - точно знала, поддерживаемая напоминалкой в твоем телефоне - что мы слушаем ее ВМЕСТЕ…

No other love…
But You…
No other love
Than You…

«No other…» - прозвенело смс-кой. Я так любила получать от тебя смс-ки…

«No other… Almaty is nice)» - все, что смогла ответить под непередаваемой красоты звуки, растворявшиеся в том, что я чувствовала. Поглощающие каждой нотой все негативное, что накопилось за долгие дни одиночества - сначала вдвоем - с тем, кто никогда не станет тобой, потом - с самой собой и бегом по кругу за воспоминаниями…

Все это время я даже не думала о том, кого оставила позади - где-то в шумной Москве, в когда-то нашей, а теперь - только его, хоть и не формально, квартире. Я не знала, там ли он до сих пор. Не знала, что стало с его чувствами, с любовью, которая когда-то съедала его изнутри, как смертельный недуг… Что стало с сердцем, разодранным моей нелюбовью… Это так жестоко… Но мне было все равно. Особенно сейчас, когда ты был под одним со мной небом, в одной со мной вселенной, называвшейся незнакомым нашему родному языку словом - Алматы…

В ответ пришел смайлик.

Соображалка отключена. Понятно…

«…from the window of the plane» - следующее мое сообщение.

«Не знаю, я летел ночью. Как ты?» - соображалка все еще не работает - видимо, защитный барьер…

«Зато я знаю. Хорошо…» - ну, может, хоть так…

«?!»

Боже… Ну неужели придется говорить…

«Включай соображалку)»

Смс - это зло. Но я понимала, что не могу сейчас позвонить. И дело не в роуминге… Просто если сейчас ухо тронет твой голос, оно может не выдержать…

«Разрыв уха… Интересно, такое бывает?... Думаю, нет… Но бывает разрыв сердца…» - внутренний насос и так еле выдерживал дозы адреналина, впрыскиваемые мыслями.

«Да я уже включил на предыдущем смс… Что, правда?» - следующее сообщение.

Ну конечно правда! И ничего, кроме…

«Да, еду в отель) ты только не бойся…»

Легко сказать… А ты бы не испугалась?.. Приехала из-за тридевять земель… Подумает еще, что-то неправильное… Нет, он не может. Он - это Я. Он все поймет…

Следующие несколько часов тянулись вязкими полусонными нервами сомнений.

Я знала, что в твоем сердце, в душе и в голове были другие. Всегда другие. А я… Просто друг. Хорошая девочка. Челистка и младше тебя на десять лет... Маленькая дурочка, не знающая того, что знаешь ты… С высоты своего «я»… С горечи своего опыта…

И есть ведь любовь всей твоей жизни... Мне так интересно, кто она… Но я, конечно, не спрошу никогда.  Ведь это - любовь, которую нельзя выдавать и предавать.

Любовь, которая дана единожды и навсегда. Только в твоих обстоятельствах живущая облаченной в неизгоняемое чувство вины…

Думала, что сойду с ума, пока дождусь твоего решения…

__________________________________________________________
(5) Что есть «плохо», и что есть «хорошо» скажет каждый  человек с душой.
И если есть боль, значит, есть и страсть - тайна в мире каждого из нас…
И верно, если есть свет - я хочу светить…
Знаю, это - то, с чем стоит жить!
Верно, если есть радость - хочу любить,
Здесь, сейчас, с тобой хочу я быть
Не могу больше грустить…
Волшебство найду в листьях красных крон, в небесах раскрою тайный сон…
Все мы - чужаки на земле других, к чему бояться нам  свобод своих?..
И весь мир поет - я его кумир,
Все вокруг зовет в этот новый мир
Небо в облаках пишет «это так!»
Я боюсь, но я знаю, что это - лишь страх



***

Не знал, что решить, потому что точно знал, что ничего хорошего из этого не выйдет… Но не мог просто абстрагироваться - все таки, она ни в чем не виновата… Прилетела - значит, иначе было нельзя… Кто, если не я, мог понять, что значит «хочется так, что если не сделаешь, сойдешь с ума»...

После репетиции я собирался ехать в ресторан с ребятами из бэнда. И я поехал - ну не мог же я отказаться и смыться, никому ничего не объяснив?.. Нет, мог, конечно… Но не хотел. Она написала «не бойся…» Удивительно. Мне тридцать пять, и я столько всего в жизни видел… Я не боюсь. Тут другое…

Вспомнил ее глаза тогда - в ту ночь, когда она вымучивала тему «Зимы» Вивальди - совершенно не предназначенную для ее инструмента. И ведь она сделала это! Она выполнила ее так, как не смог бы, наверное, даже я на рояле двумя руками во всю мощь полифонии… И вспомнил то свое ощущение - восторг от ее смелости и силы, смешанный со страхом за нее. Так нельзя. ОНА СЕБЯ УБЪЕТ ЭТИМ… 

Она здесь… Я понимал, чего ей это стоило. На двести процентов понимал. Не в деньгах, в эмоциях. Она же - социальная трусиха, такая же, как и я. А сделать этот шаг означало вызов. В первую очередь, самой себе… И потом только - обществу, то есть, мне, моему к ней отношению, нашей дружбе - той, которую подарила нам музыка. МУЗЫКА - то есть, то, чем мы живем. Она ее слышала также, как я. Она была единственным человеком, который мог ОТРАЗИТЬ МЕНЯ в этом… На сто процентов услышать то, что слышу я, и сыграть это на своей Амелии.

Она была моим другом - я дорожил ею… Вообще, я - счастливый… Меня окружают действительно глубокие, умные и хорошие люди… И Солнцева - одна из них. Только она - особенная. И не в лучшем для нее смысле этого слова… Она - женщина, которая меня любит. И которую не люблю я.

«Как быть?!.»

«Поехать? Ну, по-моему, имбецилу ясно, чем это кончится… Но почему нет-то?..»

«Ты обещал - и Лене, и себе, - что ты перестанешь думать только о том, что хочется… Вы по разным странам разъехались, чтобы перестать друг друга мучить… Ты хочешь все сначала? С этой девочкой?!. Наумов, убью…»

«Но она тут одна - в незнакомой стране, в чужом городе… Она приехала к ТЕБЕ. Говорить она может что угодно… Но ТЫ ЖЕ ЗНАЕШЬ!.. Ты бы, будучи на ее месте, сделал то же самое… Come on! Walk in her shoes…»

Я отчетливо вспомнил слова Солнцевой, сказанные когда-то давным-давно, после моей тирады на тему «принципа равноправия».

- Можешь не объяснять, я знаю, что это, - когда ты любишь, а с тобой просто спят. За мою короткую жизнь такое было. Мерзкое чувство, ты прав… А ты знаешь, что бывает, если даже этого нет?..

Я промолчал тогда - ибо не знал. Мне не попадалось таких, как я… И вообще, мы говорили абстрактно - не обо мне и ней.

«Господи, ну и чушь! Как будто кроме Солнцевой я с кем-то когда-то так поступал… Просто она упрямая, и попала не в то время и не в то место. Превратив мой треугольник в хренов параллелепипед. Хоть и кривой, конечно… Ну признай, ты же не воспринимаешь ее как «девочку на ночь»!.. Но ей очень хочется, видимо, ею стать… Так дай человеку возможность тебя забыть! Иногда проще отдаться, чем объяснить, почему нет…»

«Ч-черт… Ну не могу я. Больно ей будет. Очень больно… И мне будет плохо»

Но меня, все-таки, убедили:
«Подумай, почему ты мог бы поступить так, как я, и это будет то, как я сейчас чувствую. Мне на надо секса - просто непреодолимое желание быть рядом… Только сегодня. Этот день (ночь) ничего не изменит» - писала она, уверенная в своих словах.

Солнцева похожа на меня как капля на другую - это я уже понял. И «капала» она в пропасть. Ту пропасть, дно которой я не мог найти уже четыре долгих года. Пропасть, называемую «страдание». Витамин, питающий любовь…

«Ладно, в конце концов, это ее решение и ее жизнь. Она, в отличие от меня, свободна в своих желаниях и решениях, и никому не делает больно, кроме себя самой. Ну, и этого «гоу боя»… Но они, вроде, не вместе».


***

«Уже подумал, ты же знаешь. Хорошо. Скоро».

Вся сжалась от теплоты, теряющейся в радужном круговороте эмоций. Так ждала тебя… Никак не согреваясь под пледом, с легкой ненавязчивой книжкой, не способной отвлечь от мыслей…

Когда ты появился в дверях, единственным возможным порывом было обнять… Я знала - и эта мысль глубоко внутри съедала меня - что ты пришел из чувства жалости, которое я ненавидела и не терпела по отношению к себе… Но сегодня мне было все равно - Я РЕШИЛА, значит, должно быть так.

Это должно как-то закончиться.

А ничто и никогда не заканчивается хорошо - иначе не заканчивалось бы вовсе… Так, кажется, сказал герой какого-то фильма… Anyway, он был прав. Тот, кто до этого додумался - прав…



ОТЕЛЬ *****


Plain talking (plain talking)
Served us so well (served us so well)
Travelled through hell (travelled trough hell)
We know how it felt (we know how it felt)

(Moby, “Lift Me Up”)


Все было прилично - Солнцева была одета и причесана как обычно. Джинсы, кофта, только босиком. Обняла меня с порога - от маленькой замерзшей нее прямо веяло одиночеством. Но вот несчастной назвать ее было трудно - она улыбалась во всю ширину своей улыбки и смеялась глазами.

- Привет! - поцеловала меня в щеку, - Так хорошо, что ты пришел!..

- Даааа… Ну, Солнцева, сказать что я удивлен, это ничего не сказать… Номер в пяти звездах - это питерские учителя музыки или консервные виолончелистки так хорошо зарабатывают?..

- Не консервные, а филармонические. С консервой я завязала. У меня с твоих гонораров осталось хорошее отношение ВТБ24. Их кредитка пылилась полгода на комоде.

Я улыбнулся:

- Понятно. Чудо ты… - обнял ее еще раз, - О! Да ты в компании!.. Привет, челец, - обратился к Амелии, - как тебе полет?

- Наумов, не обзывай ее. «Челла» была хоть женского рода, а на «чельца» я б на ее месте рассердилась. Насчет полета она тебе не скажет - ее заперли в отделении для негабаритного багажа. Но я не думаю, что там было менее комфортно, чем в экономе пять часов. «Менее» уже некуда… Но зато я у окна летела. Такой вид офигенный сверху!

- М-да. Я пропустил, видать, самое главное в этом городе. На четвертом часу полета я, таки, уснул. В бизнесе, в проходе.

- Ну, даешь… У тебя завтра концерт? Во сколько? - как будто не знала…

- Да, завтра в семь. Еще весь день работать, одной репетиции маловато…

Я уселся на пол, спиной опершись на край кровати - около небольшой тахты, на которую села Маринка.

- Ты мне скажи, это была спланированная акция, или пришло внезапно?

- Честное челийское - совершенно внезапно. Я заказала билеты, такси и забронировала номер ровно за пятнадцать минут, ни разу не задумавшись над тем, что делаю… Если б подумала хоть чуть - не решилась бы…

- Знаешь, Солнцева… Меня трудно удивить, - помолчал, улыбаясь, - у тебя получилось…

- На моей памяти это второй раз, - рассмеялась она, - жизнь прожита не зря, как говорится. Я удивила Наумова! Причем, дважды.

- А первый-то когда? - прекрасно помнил, но подумал сравнить мнения.

- Presto L’Estate, Антонио Вивальди, память твоя дырявая…

- Да помню я, помню… У тебя глаза тогда были как сейчас - безумные и счастливые. Но тогда тебе совсем как-то херово было…

- Ну да… Было. Прошло, и на том спасибо… Ты, может, хочешь чего? Тут мини-бар неплохой…

- Думаю, то, чего я хочу, в мини-баре не имеется…

- Ну, можно по телефону заказать. Тут меню есть…

- Ты ела вообще сегодня?

- Не-а… Я последние пару недель не ем вообще почти. Так, чтоб не помереть только… Не хочется. Видимо, волнуюсь…

- Н-да. Чудо ты чудесное… Пошли, я тебя накормлю чем-нить…

Солнцева не сопротивлялась - даже наоборот, обрадовалась этому предложению. Не думаю, что от голода, ей просто действительно не важно было, где мы будем и что будем делать. Удивительный, все-таки, человек…

Мы спустились в холл - отель был огромным и новехоньким. Муха не сидела нигде. Видимо, только открылись. Сколько миллиардов евробабла было за этими стенами, выложенными мрамором, трудно было себе представить. Играла тихая классическая музыка, везде - пушистые ковровые дорожки, живые пальмы, фонтанчики и стеклянные столики на каменных подножках в обрамлении диванов в восточном стиле. Огромная площадь холла прятала персонал, и казалось, что в этом раю мы одни. Но как только сели за столик, появилась улыбчивая девушка-официантка с меню.

Солнцева села рядом - не напротив, как всегда. Ну, я удивился бы, если бы было иначе - второй диван стоял на почтительном расстоянии, мы даже не слышали бы друг друга, не напрягая слух, если бы она села туда. А она хотела близости… И я был совсем не против - Маринка очень приятная девочка.

Если бы только не это ее чувство… Но сердцу же не прикажешь. Если б мы могли выбирать тех, кого любить и тех, кого хотеть, мы бы их совместили в одном лице и жили бы с этим лицом счастливо всю жизнь…

Мы сразу заказали по кофе и принялись изучать ассортимент. Меня тут кормили сплошными шашлыками и мантами, - очень вкусная, но тяжелая еда. С ребятами я так и не поел, так что, есть хотелось.

Маринка взяла «цезарь», а я - «капрезе» и суп-пюре. Чувствовал, что «цезарь» тоже будет почти весь в моем распоряжении - Солнцева волновалась, как Наташа Ростова на первом балу. И мне было приятно от того, что я - причина. Я ведь хорошая причина - несмотря на все мои недостатки, я ее никогда не обижу. Ничем. Причем, мне даже стараться не надо - она сейчас все воспринимает, как что-то сверхъестественно-прекрасное, это состояние я хорошо знал… Хоть в нем человека сложно обидеть, но потом, когда оно проходит, любая обида всплывает. А я не собирался портить ей жизнь - наоборот, придя сюда, я решил, что все будет так, как она хочет, если это не будет в пику моему внутреннему я.

Странно было видеть ее вне рабочей обстановки и без виолончели. Как будто голой. Ну, я не в плохом смысле, просто непривычно. Хотя, когда-то мы часто обедали вместе, и сейчас все это напоминало  обеденный перерыв, только в каком-то сказочном месте из тысяча и одной ночи.

- Как тебе Алматы? - спросила Маринка.

- Ну, я тут день только, город вообще не успел посмотреть. Но меня свозили в Чимбулак, видел Медео сверху… В горах очень красиво. Будет сезон - может, приедем с малым кататься сюда. Ты здесь до когда?

- Послезавтра рано утром улетаю. Завтра, может, высплюсь…

Расслабляюще-успокаивающая атмосфера отеля заставила меня вспомнить, что я нормально не спал уже дня три, а журчание фонтанчиков в дуэте с Чайковским - зевнуть.

- Ты, наверное, устал… А тут я еще… - в янтарном взгляде Солнцевой читалось чувство вины, мне совсем этого не хотелось.

- Перестань, Маринк, ты молодец. Я рад тебе очень…

- Правда?.. Ну, тогда хорошо… Знаешь, я за всю жизнь так не переживала, как когда летела сюда! Не знаю даже, почему… Мы с тобой же давно знакомы, и вообще…

Тем временем улыбчивая официантка поставила перед нами вкуснопахнущие тарелки и, поинтересовавшись, не нужно ли нам что-то еще, удалилась.

- Я в отпуске не была тыщу лет… И у меня на самом деле был большой выбор - Турция, Египет, Испания… Израиль, в конце концов… У меня родители там. Но я подумала, почему бы не Алма-Ата? Никогда тут не была… И по тебе ужасно соскучилась, - в ее глазах было столько наивности и тепла…

- Ешь давай, чудо… - Солнцева меня умиляла - надо же быть такой безбашенной и милой!.. - Казахстан - прекрасная страна, не спорю, но, может, действительно нужно было куда-нибудь к морю и солнцу?.. Смысл-то какой был?.. - несмотря на то, что ее поступок был мне понятен, я действительно не видел смысла лететь за черт-знает-сколько километров просто ради того, чтоб поужинать со мной. Ну, или чем там она хотела заняться…

Ковыряясь в салате, она ответила:

- Пришла к выводу, что в этой жизни в принципе мало смысла. Когда выбирала, куда хочу полететь… Мне хотелось рядом с тобой побыть. Той прогулки в Питере не совсем хватило… Вернее, совсем не… Но хотелось так, чтоб тебя не напрягать своим присутствием - в Москве ты всегда занят… В общем, не ищи в этом смысл - нет его. Просто порыв. Эмоции…

Я поймал себя на том, что завидую ей - вот так просто последовать порыву, отдаться на произвол эмоций и сделать то, чего хочется, может не каждый… Я не могу, например. Хочу, но не могу…

- Респект тебе, Солнцева, и уважуха, как говорится, - я обнял ее за плечо и поцеловал в лоб.

Мы еще долго о чем-то болтали, - она рассказывала о работе с детьми, о людях, с которыми познакомилась в Петербурге, о родителях что-то, об Израиле… У нее была интересная жизнь. Но все же, какая-то пустая. А я не мог и не хотел наполнять ее тем, чем ей было нужно. Она искренне и безнадежно любила меня. И я ничего не мог поделать с этим - что бы я не предпринял, это в ее голове, и это никуда не уйдет, пока она сама это оттуда не выгонит. Нужно было смириться, и если я не хотел делать ей больно, делать то, что хочется. Причем, не отрицать, что этого хочется нам обоим… Меня сюда силой никто не тянул, и планов на вечер было, хоть раздавай, - но я выбрал ее. И не жалел.

Я съел все, что принесли, Маринка осилила почти всю курицу из салата и пару «подорожников».

- Ну что, Солнцева, пить будем? - подмигнул я ей.

Пожала плечами:

- Почему нет?.. Что именно?

Я развернул меню, и надрессированная этим жестом девушка-официантка подошла принять очередной заказ:

- Так… Ты хочешь попробовать мой любимый напиток? - мне хотелось поделиться с ней этим. Я вообще любил с ней делиться - мыслями, книгами, музыкой, вкусами…

Солнцева посмотрела с сомнением:

- Это какой?

- Ну, какая разница. Мой любимый, говорю, же… Ты мне доверяешь?

- Конечно, доверяю, - улыбнулась она.



ЧЕЛОВЕК-АМФИБИЯ И ЖЕНСКИЙ ОРГАЗМ


- Девушка, будьте добры, «джек дениелс» и яблочный сок. Раздельно, - сказал ты.

- Два? - спросила официантка.

- Да. Ну, в смысле, стакана должно быть четыре - два с джеком и два с соком, - ты улыбался самой очаровательной из своих улыбок.

Интересно… Никогда не пила виски раньше.

Напитки и ведерко со льдом появились перед нами уже через пару минут.

Ты взял стакан в форме цилиндра с жидкостью цвета темного янтаря на тяжелом дне:

- Я хочу выпить за тебя, Солнцева…

Меня чуть смутило это предложение:

- Ну, мне за себя как-то неправильно пить…

- Нет, пьем за тебя. Ты большая молодец…

Я сделала маленький глоток и запила холодным яблочным соком. Во рту остался лакричный привкус, перекликающийся с древесным ароматом, приправленным еле заметной горчинкой и запахом сушенного на солнце яблока.

- Ммм… Как тебе послевкусие?..

- Очень, - честно ответила я, распробовав.

Мы говорили о часах. Наручных. Мужских. Долго… Это было одной из твоих страстей. Ты рассказывал о желанной модели Breguet Heritage, об искусстве швейцарских мастеров, делающих точнейшую и тончайшую механику, рассуждал о том, какие из часов действительно дорогие, а какие - просто бренды, объяснял, в чем состоит настоящая ценность механизма и дизайна, вспоминал забавные истории про часы... Я плохо понимала в этом, и часов у меня никогда не было, но слушать тебя мне нравилось. Как, впрочем, и всегда.

Так, за приятной и легкой беседой, мы выпили по два стакана виски.

Ты расслабленно полулежал на диване, а я - рядом, головой на твоей груди, слушала сердце.

- Казахстан - прекрасная страна, но законы тут дурацкие. Курить нигде нельзя… - сказал ты, озираясь по сторонам.

- На улице можно и в номере, - когда я думала о том, что ты уйдешь, мне становилось плохо… И я не думала об этом.

- Ну чего, на улицу или в номер?

- Наумов, я, честно говоря, в туалет хочу жутко...


***

- Ок, тогда в номер, - за язык меня никто не тянул, также, как и в ее номер. Я просто не думал - Джек расслабляет и выпускает все желания наружу. Не скажу, что мне хотелось Солнцеву - она была обворожительна, но я вполне мог сдержаться. Мне просто очень надо было покурить… И не хотелось уходить. Вернее, оставлять ее сейчас.

Я расплатился за ужин, и мы поднялись на стеклянном лифте на этаж выше. Войдя в номер, Солнцева сразу зашла в ванную, а я сел на низкий диванчик в углу комнаты (кровати я как-то избегал) и закурил. «Все-таки, дрянь эта привычка… Вот, так хотелось, так хотелось… А сейчас затянулся - и чего хорошего?..» - но сигарету я, конечно, не потушил.

- Наумов, мне так классно! - кричала Маринка. Она «познакомилась» со стариной Джеком, и я опять завидовал, - на этот раз тому, что она испытывала то, что мне уже никогда не испытать вновь. Потому что в этом деле «вновь» бывает только однажды… А у меня это «однажды» было лет десять назад…

- Ага, старина Джек - он такой… Кстати, завтра плохо не будет, - «по крайней мере, физически…»

Солнцева вышла, наконец, из ванной, включила музыку на ноутбуке, привезенном с собой, - очень знакомую мне музыку. Депрессивную, но светлую. Тяжелую, но настолько глубокую, что, слушая, невольно заглядываешь в самое нутро себя… Без прикрас.

Я полуулегся на диван - она села рядом и положила голову мне на грудь. Какое-то время просто лежала так. Потом сползла на пол. Тоже взяла сигарету. Прикурила от протянутой мной зажигалки.

- Знаешь, Наумов… Если и есть смысл в этой жизни, то он в счастье. А счастье - это такие вот моменты… - я не мог не признать, что, во-первых, она права, а во-вторых, она очень красивая…

- Я рад, что тебя так просто сделать счастливой…

Ее взгляд горел всеми красками жизни, улыбка искрилась теплыми тонами радости, и все тело звало прикоснуться к нему - она как-то так прогнула спину, чтобы дотянуться до пепельницы на стеклянном столике, что мне захотелось этого: прикоснуться к ней… К ее коже, округлостям бедер, вот этой впадинке там, где заканчивается позвоночник…

«СТОП! Наумов. Тормози. Жена, Костя, Лена… Ты, мать твою, взрослый мужик, который ЗАВЯЗАЛ трахать девчонок, которые тебя хотят. В восемнадцать это потребность, в двадцать семь - норма, в тридцать пять - клиника».

Но Солнцевой было не слышно моего внутреннего голоса. Смотря мне в глаза, она, улыбаясь, обняла меня за ногу.

- Твои джинсы классно пахнут…

- Еще б… Они на мне впервые после стирки…

Посидев так минут с пять, она поднялась выше, оказавшись у меня между ног. Еще минутой позже - потянула за хлястик молнии на толстовке…

Ее теплые, мягкие губы коснулись моей груди.

Я закрыл глаза…

«Боже…»

- Сонц… Я не буду с тобой спать, - я сам не особенно верил в то, что говорил, но мне действительно не хотелось этого. Не физически - физически я был на взводе, и она чувствовала это. Пока моя голова - та, что на плечах - еще работала, я хотел ей сказать:

- Я очень хорошо к тебе отношусь. И не хочу, чтоб это изменилось, - ее губы продолжали целовать мою грудь, и говорить становилось все сложнее - я захлебывался в желании. Глупом, животном, БАНАЛЬНОМ…

- Наумов… Заткнись, пожалуйста, - она улыбалась глазами - так, как только она умела. Удивительная, странная, сильная, позитивная… КРАСИВАЯ… Солнцева… Бл*дь, Я НЕ ХОЧУ ТЕБЯ ТРАХАТЬ!!!

- Так. Стоп, - я попытался застегнуться, - Марин, я пойду…

В жизни никогда не видел столько недоумения в глазах.

- Если тебя это утешит, ты - первая женщина, которой я отказываю.

По ее глазам я понял, что это ее нифига не утешает.

Я до сих пор сидел на тахте - хоть и с морально застегнутой толстовкой, - но физически абсолютно готовый к продолжению. И Солнцева этим пользовалась: ладонью провела по тугой ширинке. Меня уносило желанием… Оно било под дых, сосредотачиваясь между ног. А ее горячее дыхание обжигало промежность через ткань джинсов - снизу вверх, к самой чувствительной части меня… Я ощущал ее губы через грубую материю, и мне хотелось кричать от возбуждения. Освободиться от одежды и…

НАУМОВ! СТОП!! ТЫ ДАЖЕ НЕ ЗНАЕШЬ, КАКОЙ ПО СЧЕТУ ОНА БУДЕТ!!!

Я глубоко вздохнул и нехотя - Бог видит, ОЧЕНЬ нехотя - отстранил ее, и это было ДО БОЛИ противоестественно. Согнулся пополам на диванчике и чуть ли не завыл от еле сдерживаемого животного желания. Она легла позади меня и стала успокаивать. Гладить по волосам и… Извиняться… Боже, как я хотел обернуться, сжать ее маленькое тело в объятьях, снять мешающие тряпки и ПРОСТО СДЕЛАТЬ ЭТО. Взять то, что мне давали. В который раз…

Но это же СОЛНЦЕВА!.. Нельзя. Нет. НЕТ!!!

- Ч-черт!.. Марин. Я мог бы просто переспать сейчас с тобой, отряхнуться и пойти дальше. Как много раз делал. Но… Как объяснить… Не с тобой. Не могу я с тобой так…

Она молчала.

- Ну почему я всегда делаю больно людям, к которым хорошо отношусь?!. - меня бесило мое состояние и эта ситуация. Меня разрывали на части противоречия. Я одновременно хотел и не хотел находиться здесь. «Когнитивный диссонанс, мать его…»

- Тс… Наумов, причем тут ты?.. Извини, конечно, но это я к тебе приперлась черт-те откуда…

- Ну да, а я так - мимо, бл*дь, проходил… Знал же - ЗНАЛ - что из этого всего получится… Боже, ну какой же я идиот… Зачем я пришел?!.

- Если бы не пришел, было бы хуже. И ты знаешь это. Ты пришел ради меня, но и ради себя тоже… Ведь так?.. Ничего сверхъестественного не происходит - я хочу тебя, а ты - меня… Это нормально… Перестань винить себя… Не в чем же… Я взрослая девочка, отвечающая за себя и свои поступки.

- Ну конечно. Из одной такой «отвечающей за себя» девочки - матери двоих детей - я уже сделал шизофреничку…

Она закрыла глаза на секунду и вздохнула, пытаясь собраться с мыслями. Если ее мысли были в том же состоянии, что и мои, я ей не завидовал, - собрать их воедино было равноценно попыткам собрать бегущих с тонущего корабля крыс на его палубе.

- Это, конечно, не мое дело… Но ты ни из кого просто не мог ничего такого сделать. У каждого своя голова на плечах… Должна быть. И каждому дана жизнь, от которой он берет то, что может… И если от тебя предпочли взять что-то плохое, даже если вместе с чем-то хорошим, - это не твоя вина… Даже если ты любишь ту девочку… Между любовью и виной нет знака равенства…

- Ты не знаешь ничего… - я, наконец, встал с дивана и направился к двери.

- Я знаю достаточно, чтобы говорить о том, о чем я говорю… - она смотрела на меня умоляющими глазами, сидя на полу, - прошу тебя… Пожалуйста, останься… Никогда тебя ни о чем не просила…

- Маринк… Не надо… Только не так. Не надо как у всех…




***

Я должна была понять - просто понять… Почувствовать то, что удерживает тебя от близости. Что мешает тебе принять то, что я давно готова была отдать. Что не дает тебе стать тем, чем ты можешь стать - частью меня, частью этого несоизмеримо ни с чем глубокого нечто, что было между нами…

И, хоть я и не предлагала тебе ничего больше, чем сама представляла собой… Я хотела быть частью твоей жизни… Частью тебя... Я знала, - была уверена, - что эта часть есть именно то, чего тебе не хватает. Для гармонии. Для целостности. Для счастья… Ведь я не хотела - НЕ ХОТЕЛА - ничего взамен... не ждала и не верила. Просто...

Нечто, больше чем любовь… Потому что даже любовь - эгоизм на двоих - неспособна дать это. Чистые эмоции, несравнимые ни с чем, что может родить сила разума. Чистую жизнь - в том, что люди называли близостью. Физической, духовной, моральной…

…до степени отражения.

Я хотела быть твоей - полностью и нераздельно. Я хотела близости - того, чего не было никогда ни с кем из тех, кого я встречала раньше. Ни секса - приятных ощущений в области паха, ни оргазма, ни - боже упаси - чувства вины… Просто близости… До степени смешения. До степени растворения друг в друге. До степени ПОНИМАНИЯ на уровне сознания и бессознательного, на уровне единого целого, на уровне неизбежности…

Я слушала твое сердце, приглушенное материей толстовки. Оно билось в такт музыке, надрывом заполняющей пространство комнаты пятизведзочного отеля, которое я смогла себе позволить только один раз, только сейчас, только здесь и… Только с тобой… Вне всего, что меня окружает. Вне моей жизни… Вне моей дурацкой жизни. ВНЕ ВСЕЙ ЭТОЙ БЕССМЫСЛЕННОЙ ЖИЗНИ……………

Все было неважно… Только стук твоего сердца. Чуть ускоренный. Чуть надуманный. Чуть чужой… Но только чуть… Ритм музыки... Я накладывала на него свои мелодии - свой мир, свою радость, свою нереальную реальность. Ты был рядом. После иллюзий в «одиночестве вдвоем». После следующих за ними месяцев борьбы за гармонию – за то, что никогда - НИКОГДА - невозможно без тебя. Без того, что даешь мне ты... После преодоления социального. После вскрытия рамок приличного. После долгой разлуки с самой собой…

Ты был рядом.

Я не испытывала такого никогда до… До того, как я поцеловала тепло твоей груди, вдохнула твой запах,  коснулась желания твоего начала… Внизу живота приятно тянуло, - шов джинсов стал ощутимо-острым. Они мешали… Все, надетое на мне, мешало… Хотелось все это снять и… ПОЧУВСТВОВАТЬ ТЕБЯ ВНУТРИ… Меня поразила пронзительность этого желания, - физического, - не спорю, физиологического, - не отрицаю, духовного, - не боюсь этого слова, - ОТДАВАЯ, ВЗЯТЬ…

И когда ты отстранился, было ТАК БОЛЬНО… И я поняла… Суть моей боли - в том, чего ты боишься. В том, что ты отрицаешь своим существом. В том, что запрещают тебе рамки…

Рамки, рамки, рамки…

Мы строим стены из них.

Шьем хрупкие, изначально непрочные, никому не нужные (разве что, тем, кто в них существует), бессмысленные шторы приличий, принципов, чувства вины, привычки, лжи…

А смысл счастья только в том, что здесь и сейчас. Плевать на завтра - ПЛЕВАТЬ НА ВСЕ - главное, это ЖИЗНЬ… Pure ego…

Так нельзя. Ведь где-то есть жена и сын. Где-то есть прошлое и будущее, которые слились с тобой нераздельно, прочностью чувства вины и привычек связывающие тебя по рукам и ногам. Ведь где-то есть любимые - и любящее тебя - сердца…

Нельзя - НЕЛЬЗЯ - об этом забывать… Я одна, и мне проще. Но ведь моя жизнь - мой смысл и мое счастье сейчас - просто в запахе свежести твоих джинсов… В твоем запахе…

От тебя пахнет РЕАЛЬНОСТЬЮ - твоей кожей, незнакомым парфюмом, дорОгой, сном, сигаретами, цинизмом … мужчиной… ОТ ТЕБЯ ПАХНЕТ СЧАСТЬЕМ…

Мне не нужно брать. Я НЕ БУДУ БРАТЬ!..

- …ТОЛЬКО НЕ ТАК, не надо КАК У ВСЕХ…

Я смогла понять. И мне ведь тоже, на самом деле, совсем не хотелось быть одной из…

- Курить.

Мы взяли по сигарете - ты опять упал на диван. Низ живота тянуло сладко-горьким ощущением необходимости тебя в… И я подавляла это всеми доступными мне способами - сделала «свечку», завела ноги за голову на полу («Ух ты!. Я так не умею…» - только и сказал ты, сексуальным это зрелище назвать было сложно) и находилась в этой дурацкой позе, пока чуть не отпустило.

Потом снова села, поджав коленки. Долгое молчание глаза в глаза с каждой секундой возвращало в комфорт нахождения рядом.

- У тебя есть несбывшиеся мечты? - спросила я, внезапно даже для самой себя.

Ты широко улыбнулся.

- В сексе?

- Вообще.

- Ну да. Есть те, которые химеры. Несбыточные, в смысле…

- Например?

Ты чуть задумался, не зная, видимо, с чего начать.

- В подростковом возрасте на меня громадное впечатление произвела книжка «Человек-амфибия». Ну, знаешь, все эти подводные вещи… Одна из моих любимейших стихий… Ну, так вот. Мечта номер раз - почувствовать, как это - дышать водой.

- Клево. Но действительно несбыточно. По крайней мере, не сейчас - операцию на легких по замене их жабрами я проводить не готова, - рассмеялась я, - что еще?

- Ну, вторая тоже несбыточная. Так как вряд ли ты готова проводить операцию на половых органах…

- Хм… Это смотря какую, - сама не знала, откуда во мне столько смелости, ведь в отношении Наумова я всегда робела и краснела, когда речь заходила о сексе.

- Опять двадцать пять… Солнцева, я думал, мы это проехали десять минут назад.

- Ну проехали, проехали. Извини, я не об этом. Расскажи вторую, плиз…

Ты вздохнул:

- Мечтаю понять, как это - женский оргазм. Наверное, отличается от нашего… Не наверное даже, а точно!.. У нас-то все пресловуто… Ну, может, по шкале от одного до двух максимум… У женщин, насколько я понимаю, все гораздо интереснее.

- Ну да… - я задумалась, - По моим ощущениям от одного до шести примерно. Хотя, может, где-то есть и десять, - улыбнулась я, - но лично я пока такого не испытывала…

- Ну, в общем-то, и все, наверное. Интересно, да? Человек-амфибия и женский оргазм - прям название книги…

Я задумалась. В голову пришла странная, но показавшаяся на тот момент абсолютно логичной мысль…


***

Солнцева встала и протянула мне руки:

- Иди сюда.

Я бессознательно поддался, ведомый магией ее взгляда. Казалось, что в нем есть ответ на какой-то из не имеющих ответа вопросов…

Она достала мягкий табурет из-под стола, на котором стоял комп:

- Садись.

Я послушался - было интересно, что она задумала.

Освободила челлу из футляра и вручила мне гриф - стало еще интереснее… Зашла мне за спину и, когда я попытался повернуться, вернула мою голову в положение «прямо». Но я понял, что она стянула джинсы.

Выключила весь свет. Остановила музыку на ноутбуке и закрыла его - кулисы темноты опустились на глаза, тишина погрузила в ожидание звука…

Она подошла спереди и, раздвинув мои ноги, села ко мне спиной - между мной и Амели. Мы без труда поместились на одном стуле - Маринка была миниатюрной, да и я не отличался массивностью. Положил руки на теплую кожу ее бедер… Но она слегка встряхнула головой, прошедшись душистыми мягкими волосами мне по лицу, что, видимо, означало, что она другое имеет в виду. Уперла шпиль Амелии в пол меж ног - наших ног - и взяла мою правую руку.

- Просто держись ею за смычок, ладно? - прошептала Солнцева, - я поведу тебя… А ты - меня.

Кивнул, не нашедши, что сказать, как будто она могла видеть что-то в этой темноте затылком… Не понимал толком, что происходит, - видимо, стресс последних минут сыграл свою роль…

Куда деть вторую руку - я понял сам.

И мы стали играть. Вещь, которую я очень любил. Ту, что она не так давно отказалась играть в Питере на публике. Полную виолончельного магнетизма. Очаровывавшую тембральными глубинами, завораживающую интервальными переливами...

Смычком водил я - она зажимала нужные струны левой рукой и крепко держала мою правую, умело направляя ее в русло мелодии. А моя левая, освободив от лишний полоски материи ее сокровенную влажную теплоту - не менее умело, несмотря на то, что левая (это я мог делать чем угодно… чертова практика…), выгибала ее спину… И в совершенно божественное звучание виолончели вплеталась все громче и громче бессловесная песня -  глубокое и прерывистое дыхание… В какой-то момент я отрешенно понял, что это - НАШЕ дыхание.

Также, как душа - к этим волнующим звукам виолончели, желание рвалось из меня наружу к плоти, вдавливавшейся в меня с каждым движением моих пальцев. Марина повторяла их на грифе (или это я повторял за ней?..), и это рождало удивительную по красоте музыку… В темноте сомкнутых век я видел калейдоскоп из собственных эмоций - удивление, восхищение, радость, перемежающуюся с восторгом, сдавливающим легкие и выплескивающимся глубинными, страстными выдохами… Напряжение возрастало - мышцы всей нижней части тела непроизвольно сжимались. Я никогда, НИКОГДА, не чувствовал подступающий оргазм ТАК - в голове была масса сумасводящих образов, в каждом вздохе и напряжении мышц - новый, еще более сильный, чем предыдущий, прилив желания… Отступающий, как волна, на выдохе и расслаблении… и разбивающийся вновь о берег чувственности на вдохе. Я ощущал - по дыханию, по музыке, которую мы создавали, по ритмике движений ее бедер, что она еле сдерживает себя. Каждый новый пассаж виолончели был все более громким и менее отчетливым мелодически, зато нереально, просто невероятно эмоциональным и чувственным…

Я понял отличие… Я НЕ ХОТЕЛ, ЧТОБЫ ЭТО ЗАКАНЧИВАЛОСЬ… Ни сейчас, ни потом, НИКОГДА. Не было стремления выпустить из себя то, что стремилось наружу - хотелось продлить сами эти стремления, каждое из которых доставляло все большее и большее удовольствие. Яркое и ни с чем не сравнимое… АБСОЛЮТНО ДРУГОЕ…

Она не держала больше мою руку - обнимала меня за шею, а я целовал ее, отпустив смычок. Но музыка не прекратилась - она эхом звенела в голове, обнажая нервы, сужая мир до степени восприятия ее… Ее одной…

И когда ее рука нашла молнию моих джинсов и дотронулась до меня, внутри все взорвалось. Звездной вселенной в зажмуренных веках…


КОГДА-ТО II.


Перебирая партитуры, я наткнулся на твое письмо. Удивительно, что именно сегодня - когда мы собирались начать записывать твой диск… Сегодня я перечитал его, наверное, в сотый раз за прошедшие с того дня годы.

«…хочу, чтобы ты это знал.

Ты сделал меня счастливой - те несколько минут близости. Моей к тебе - через занавес твоих рамок. Через ширму твоего социального. Через стену твоего «нет». Через ЗАКРЫТЫЕ ДВЕРИ…

Ты знаешь, как ужасно для меня видеть двери закрытыми.

Но ты не знаешь, как сложно смотреть в замочную скважину на то, что ДЕЙСТВИТЕЛЬНО БЛИЗКО…

Как тяжело смотреть в твои глаза, когда ты уходишь…………………………

Как НЕЕСТЕСТВЕННО не отдать то, что принадлежит ТЕБЕ………………………………

it’s been a long cold winter…
…without you

i've been crying on the inside

over you

U just slipped through my fingers

as life turned away

U just slipped through my fingers
since that day..

its hard to find
hard to find
hard to find the strength now but i

i try…

and I don't want to
don't want to
don't want to go on and speak now
of what's gone by

Cos no matter what i say
i cant change what happened
no matter what i do
i cant change what happened
No matter what i say
no matter what i do
i cant change what happened

no

i can’t change…………………

You just slipped through my fingers
and i feel so ashamed
You just slipped through my fingers
and i have paid

Cos no matter what i say
no matter what i do
i cant change what happened
No matter what i say
no matter what i do
i cant change what happened
no no I can't change

just slipped through my fingers
and i feel so ashamed
You just slipped through my fingers
and i have paid………(6) 

Ни одной слезы не было и не будет. Ты ненавидишь маленькие тарелки, непотушенные окурки и плачущих женщин. Это я усвоила… Уверена, что есть что-то еще. Скажешь, если вспомнишь… Мне всегда интересно.

Я счастлива тем, что ты есть. И если твое ЕСТЬ - это рамки, живи в них. Не предавай себя. Не предавай любовь, которую ты лелеешь в своем удивительном, большом и вечном сердце. Сердце, чей стук я слушала несколько минут… Если в нем живет любовь, которую нельзя придать, если в нем живешь ТЫ, который решил не спать с маленькими дурными девочками просто потому что они этого хотят… Значит, так тому и быть.

Потому что это счастье - когда Ты рядом (МОЕ счастье). Пусть ты был рядом только физически и из жалости - знаю, душа твоя и true love в другом месте… Там, где ты их оставил. С теми, которым ты их подарил.

Подарки не отбирают и не отдают обратно… Это я понимаю.

Но как же они - те, кто рядом - не понимают?.. Не видят то, что дано... То, что природой дано… ТВОЕЙ природой… Зачем выводить решение задачи, если есть то, что ДАНО?..

А боль - НИЧТО по сравнению с тем, что ты даешь своим присутствием. Боль - это просто тень… А ты - свет.

Все остальное так глупо и неважно - по сравнению с тем, что ты просто есть. Просто и мечта. И не нужно ничего больше… Просто улыбаться от того, что ты есть… Просто вдыхать свежий воздух каждый раз, когда ты маятником проносишься мимо. Просто знать, что я смогу еще раз посмотреть в твои улыбающиеся глаза и почувствовать быстрое биение сердца в висках и бабочек, щекочущих крыльями внутри живота…

ТЫ - счастье…

ты…………………………………………………………………………………………………………………»

Я его не прятал ни от кого - оно просто лежало. Когда где - то в книге, то в тумбочке, то в партитурах. И его никто не находил. Магия… Жена всегда натыкалась на что-то из моей жизни вне семьи. Смс-ки, мэйлы, подарки, записки… Менее важное и менее значимое для меня, чем это письмо на клочке нотной бумаги. Его она не находила. Никто не находил… Я сам находил случайно.

Но я его не прятал.

Я больше не прятал тебя от себя…

__________________________________________________________
(6) Anathema, “Natural Disaster”


***

For You there’ll be no more crying
For You the sun will be shining
And I feel that when I’m with you it’s so right
I know it’s right…
To You I’ll give the world
To You I’ll never be cold
Cause I feel that when I’m with You it’s so right
I know it’s right…

(Anneke Van Giersbergen, “Songbird”)


Мы сидели в том кафе, в котором когда-то обедали. Здесь все осталось как прежде, вызывая у меня ностальгию по тем дням, когда ты смотрела на меня огромными по-детски влюбленными глазами и краснела от любых даже самых невинных моих шуток на тему ниже пояса.

С тобой было весело и интересно - всегда. Ты умела и хотела слушать, спорить, рассуждать, понимать… Ты хотела любить и именно меня, но понимая, что любить меня взаимно не дано, подавляла в себе это желание всеми силами… Именно желание любить, а не саму любовь - ведь ты никогда не шла против нее, никогда не отказывалась от малейшей возможности увидеть меня, помочь, поговорить, написать мне... Может, потому что любовь нельзя подавить - она либо есть, либо ее нет. Я давно понял, что мы не выбираем моменты, когда любить, и не выбираем тех, кого любить. Если бы мы могли выбирать… И, самое главное, никогда не можем понять, как именно надо любить… Никто не может сказать, как надо…

Теперь я видел тебя в ином свете. Совершенно ином… Ты была прекрасна всегда, но сейчас как-то особенно. Я чувствовал себя комфортно - внутри было тепло и уютно, как в этом кафе. В твоем взгляде и улыбке было что-то, от чего мне хотелось прижать тебя к себе крепко-крепко, чтобы впитать глубоко в себя то, что скрывается за радугой твоих глаз. Все-таки, сколько же всего можно передать взглядом…

Мы молчали - просто пили кофе. Смотрели друг на друга, не отводя глаз. Улыбались… Я любил эту открытость невербального общения. Как перед зеркалом. Как внутри самого себя…

- Знаешь, Наумов… Так удивительно это, когда начинаешь понимать… - вплетались в сознание твои слова, - С пониманием приходит спокойствие. Не удовлетворение, а именно спокойствие... Такое чувство, что даже когда я одна, ты со мной. Не рядом, а именно со мной. Хоть ты и думаешь, что не можешь быть с кем-то... Можешь. Ну и что, что не так, как все. Оно и ценно для меня…

Ты улыбалась - открыто и спокойно, как то, о чем ты говорила. С удивительной точностью озвучивала мои собственные мысли - мысли, которые никогда не облекались мною в слова. То, что я чувствовал и знал, но не мог донести ни до Лены, ни до жены, ни до кого из тех немногих людей, понимание которых было для меня важным… Но ведь тебе я тоже никогда этого не объяснял… Просто все было… так, как должно было быть. Хоть и так, как никто из нас не хотел.

- И знаешь, в чем прелесть этого всего?.. В том, что бессмысленность и бессюжетность жизни приобретают ценность… Настоящую ценность. В том, что я не одна. Больше никогда не одна…

Ты потянулась ко мне, привстав, и мягко поцеловала в губы. Замерла на мгновение, лаская мои глаза улыбкой взгляда… Взгляда, проникающего глубоко внутрь меня и как будто успокаивающего то, что никому, даже мне самому, было не подвластно успокоить - мои противоречия…

- У нас с тобой разные дороги. Две параллельные прямые, не пересекающиеся, вне зависимости от того, хотим мы этого или нет. Просто потому, что это закон. Твой закон, и мой - как следствие… Я - не помидор и не апельсин. И даже не огурец и не манго… Я - это просто я… А ты сделал свои выводы по жизни - выводы ценные и верные. Но… несмотря на нашу параллельность… Я знаю, что всегда могу протянуть руку и коснуться твоей. И ты можешь… Мы можем смотреть в глаза друг другу, просто закрыв свои, и увидеть отражение - понимающее, сочувствующее, прекрасное… Мы одинаковые, Наумов. О-ди-на-ко-вы-е…

Ты могла не говорить этого - я чувствовал абсолютно то же самое. Но я был рад тому, что ты говоришь. Способность сказать то, о чем многие промолчали бы, показать то, что многие спрятали бы внутри, следовать своим желаниям, прекрасно зная обо всех последствиях… Это была ты. Просто ты…

- Сонц, мне все время хочется говорить тебе спасибо.

Ты улыбнулась:

- Не надо, я его чувствую… Твое спасибо. А слово это я не люблю. Оно лишнее в языке… Настоящее «спасибо» нельзя сказать…

Я тоже чувствовал твою благодарность - в каждом жесте, во взгляде, во всех твоих поступках… И, если раньше я не совсем понимал, за что, теперь я знал... Ты благодарила меня просто за то, что я был - такой, какой есть… Со всем тем медом и дегтем, что накопились внутри за жизнь. Со всеми моими теоретическими правилами и не следованием им на практике. Со всем счастьем, которое я мог дать, и болью, которую мог причинить… Давал я тебе мизер - музыку и редкое общение. То, что было просто и в радость.

А ты брала от меня так много… Не отбирала, а именно брала - то, что лежало на поверхности и было глубоко внутри, доступно только тебе. Потому что только ты могла это найти. Внутри себя. И от меня ничего не «убывало». Это - не любовь в том смысле, в котором ее понимает человечество… Хотя, определения-то каждый дает ей сам…

- Настоящее «спасибо» чувствуют… Это особое такое чувство, греющее сердце…

 «Любовь - это ощущение счастья, сидя в автобусе рядом… Понимание себя через призму кого-то другого, через мысли об этом другом, через знание о том, что этот человек просто есть», - подумалось мне, - «Все остальное - это физиологическое, социальное, духовное, прикладное, и прочее, прочее, прочее наполнение, заложенное нашей природой. Эгоизм… Слова «человек» и «эгоизм» - синонимы... Это - не плохо и не хорошо. Ведь не было бы мира вокруг, если бы это было не так… При всей своей «одинаковости» все люди разные, и в этом сложность и красочность этой простой серой жизни. А любовь - она всегда одна… Наполнение разное…»

Моя любовь к жене наполнена ответственностью и усталостью, теплотой и привычкой, общностью прошлого и противоположностью приоритетов… Социальным единством и духовным противоречием. Но я ее люблю - так, как могу. Всем сердцем - ведь так и только так и можно любить. Потому что сердце - это и есть любовь…

И это же самое сердце живет любовью к другой женщине… Любовью, наполненной духовным единством и социальным противоречием. И это наполнение с точностью до наоборот повторяет любовь к жене. И одно без другого не существовало бы...

А ты любила меня и все, что со мной связано, включая себя саму. Ты любила нас как одно целое. Как единое, навсегда разделенное. Без наполнения.

Просто любовь.


***

Я вышла из кафе и села в машину.

Дисплей телефона светился пропущенным вызовом и смс-кой: «Солнцева, ты где?..» - писал Володя.

Позвонила:

- Привет. Вы как там?

- Привет, ты чего трубку не берешь?

- Телефон в машине оставила случайно. Обедала.

- Одна?

- Теоретически - да...

- Чего?..

- Одна, Кириллов, одна… Как мелкая?

- Нормально. Покормил, спит. Ты это, возвращайся скорее, мне надобно отъехать.

- Уже еду. А ты надолго? У меня в семь запись.

- Вообще, планировал надолго - репа в полпятого, где-то до семи как раз… Потом хотел напиццо с Калининым… Ну, это пропустить можно. Перенеси на часок запись, - успеем подмениться.

- Да ладно, езжай к Калинину, я Машку просто с собой возьму.

- Не помешает?

- Чему? Записи? - улыбнулась я, - нет, не помешает. Посидит со звукорями, разнесет им пару пультов… Весело же. Не бери в голову. Езжай спокойно.

- Ну, жду.

- Ну, жди, - минут двадцать…

- А ты «Хлеб и Ко» случайно не будешь проезжать? Хотел тебя попросить купить мне миндальный круассан…

- Считай, уже попросил. Только тогда не двадцать минут, а полчаса - мне туда пешком щас проще.

- Ладно, не надо круассан, а то я опоздаю.

- Будет тебе и круассан и двадцать минут - еще один «Хлеб и Ко» по дороге есть. Все, я отпарковываюсь, не мешайся.

- Давай, не убей там никого…

Нажала на отбой.

Повернула ключ в зажигании, включив тем самым радио:

Take my hand,
come with me -
See what we can find…
Can't go wrong, 
guarantee,
I will ease your mind.
You can stand or run with me,
Leave it all behind
Just one day…  I can make it better…
All I want.
All I need…
All I want.
All I need…
No other love
Just you
No other love
than you
If you can,
lay with me
Count the stars at night.
I don't know much astrology
For you they shine so bright
Make a plan,
stay with me
It could be so right…
Just one day… I can make it better…
All I want,
All I need…
All I want.
All I need…
No other love
Just you
No other love
Than you
No other love
Just you
No greater love
Than you (7)

Улыбалась…

__________________________________________________________
(7) Skye Edwards, “No other”