214

Рисунок 97г: Домик

__

Ну вот и развязка - со словом «не хочу». «Подожди!», говорил я ей, стараясь перекричать механизированную улицу, «давай, договорим! я не понимаю, А2!», но она не сбавила шага; ходу – и в дверь. А за ней темнота, между прочим...

Вообще, странно, что она как бы язык проглотила…

Тянется у нее нечто с мужем. Может, даже и замирились – со всеми вытекающими отсюда последствиями (так сказать, насладились плодами мира) - вот ей и неудобно стало… а вообще, нехорошо у нее на душе, темно и жестко – она от этого временами выглядела совсем некрасивой, почти шадривой. Хотя улыбку свою детскую эксплуатировала исправно, методично – и она стирала всё; только глаза всё равно оставались темными, человечьим смыслом мало проясненными.

Та же А., например, девушка гораздо более хваткая, шустрая и практическая (кстати, была и мило мне улыбалась, но что-то быстро ушла, узнав от «очкарика», что я тексты А2 перечитываю и чуть ли не перепечатываю), за нее можно не беспокоиться.

Напечатать бы весь этот «роман» и дать ей почитать?! (чтоб убило или пробило?!)

Теперь о главном: чувствую я себя спокойно. Буквально, уже через минуту после отказа так себя почувствовал  (она шла по длинному темному коридору быстро, а я уже не спеша, не пытаясь догнать – и почему-то напевая!) «А2, ты теперь просто одна из моих подопечных, только самая главная – у тебя самая хрупкая душа, да и врач к тебе очень привязан…»

Так что хорошо, что я навел в доме порядок –  теперь буду жить именно с такой аккуратностью и чистотой, раздраи и раздражительности меня покинули, теперь я до нежности вежлив (если б любила, то не удержался бы, был бы несдержан – а значит, постоянно ломалось бы счастье и я не столько бы ездил, сколько под машиной лежал). И дальше продолжу переделки – глядишь, всё это понемногу перерастет в то, о чем мечтал:  в дом с новым духом. Ведь пока только заявки (да и то только в доме на Волкова).

…Он гармоничен, М., в нем есть и религиозное и культурное начало, но религиозное, как водится, тяготеет к магии, а культурное к пустому анекдоту… Еще с Б. разговаривал – удивил меня своими жалобами на неустройства… Да, один одноног, а у другого две ноги, но только очень короткие - как короткое замыкание… С. пришел со своего АБАКа – где его муштруют – в настроении воинственном, всё кричал, что надо иметь разумные цели. Я не стал спорить, успокоил  его бедную душу.

А подозрительно много собралось там людей неженатых и незамужних (и собиравшихся развестись)! Причем на словах все сведущи, а на деле – дремучий лес. По-моему, и для них мои тексты – и картины – должны быть как открытие Америки, но все бурчат: «земля как земля; и, наверное, уже давно открыта» – а что земля эта во всяком случае необжита и на ней просторно, вольготно, сильно – это как? у них-то уже не земля, а асфальт и камень, и друг у друга по головам ходят.

О. читал свои ничтожные литературные симуляции, К. пел – не имея данных. Отвязываться пытается человек… - бесполезно; без Христа, Л., всё бесполезно, одна видимость пения и веселия…

Да, в людей веры еще немного меньше стало, но ведь тут не чем больше, тем лучше – тут надо видеть реальность. На радостях (от любви А2-то) то ли других с энтузиазмом стал бы исправлять, то ли сам стал как все – так и запутался бы в этой коллизии…

 А. что-то подозрительно сильно милой стараться казалась – кого очаровать хотела (а у самой, между прочим, ноги кривые)?

Да, впустую крутилось мое большое колесо – не было сцепления, не произвел я впечатления. Любовь погасла, словно просто выключили свет – и я её сразу увидел в свете обычном, как в самом начале. Опять не светилась, была шапокляком. И интересно, внове было это видение!

Я, собственно, понял, что меня не ждет ничего хорошего уже тогда, когда она не пришла рано, вовремя. И потому, хотя и солнце ещё светило и даже белые голуби над грохочущей улицей летали, я, её, заманчиво одинокую, заметив, не затрепетал и не воодушевился…

Нет, всё-таки болит и думается – хотел уже в Отары ехать, работать и развеиваться, но передумал. …Прошелся по солнечным и ветреным улицам и  думаю: «нет, это лето может быть счастливым для меня. А то, что оно будет иным, чем все предыдущие – это почти наверное…»

Да, в этот раз она меня толкнула достаточно основательно - я почти одобрил, почти кивнул, когда укорил её в том, что она не поступила так раньше. А то раньше сначала указывала на забор, а потом, тут же – на калитку в нем.

В магазинах мне теперь почему-то всегда становится дурно – а в этот раз что-то особенно. Ещё и шлягер пелся, раздирая душу…

«Я, А2., пишу откровенно, потому что откровения там, где откровенность…»

В общем, трагедию делать нечего – обычная история (но как же необычно, в итоге, рассказанная!)

Хвалить ей её стихи не очень полезно – сдается мне, что у нее очень легко кружится голова. Очень хвалить и не за что, а круженье головы – это же сущее бедствие, товарищ маленький наполеон. Её, наверное, уже задело, что я промолчал о них и не напечатал, как обещал. Ничего, проглотишь – я и не такое глотал.

А погода испортилась – как раз к полдвенадцатого, ко времени, в котором должна была горой выситься наша прогулка, а теперь яма зияет, пустота и, дай Бог, чтобы у ямы той было дно, пусть не нежное и не теплое…

У меня такое ощущение, что вообще никто не попадет на небеса. И не попадал – кроме Христа. Никто не научился летать, ходить по воде, а без этого какие небеса? – только какие-нибудь предварительные и с временной пропиской…  «Стихи хорошие писала? – ну, на тебе рай с булавочную головку, с горчичное зернышко – а вокруг океаны мути клубятся и по океанам черными щепками пиратские корабли плывут – вот так, волчонок».