Дороги, которые за вас выбирают

Дороги, которые за вас выбирают

Семен Борисовский-Загулянский достал из кармана записную книжку и набрал код. Зуммер пожужжал и сменился на бип-бип. Семен потянул дверь на себя и вошел. Поднимаясь на 7 этаж, Семен взглянул в зеркало, принял привычный бодрый вид – народный поэт, как никак, - чуть поправил галстук и попытался собраться с мыслями. Мыслей в голове не было, точнее, не было даже намека на готовность как-то отреагировать на будущего собеседника. Семен растерянно вышел из лифта, встал около нужной двери, посмотрел на звонок и задумался. Дверь открылась без звонка. На пороге стоял темнокожий, высокий индус в тюрбане.

«Проходите», - сказал индус и, видя растерянность гостя, добавил. – «Хватит пытаться думать. Здесь думать полагается мне». – Голос индуса звучал по-московски  чисто, без малейшего акцента.

Всего лишь месяца два назад жизнь «народного» поэта Борисовского-Загулянского была творчески-безмятежная. Встречи с друзьями и девушками дарили ему приливы вдохновения. Очарование и легкая нахрапистость притягивали окружающих. Реплики сами срывались с языка. Голова была полна планов. Родители здоровы. Кризис? Это в стране кризис, в душе у Борисовского-Загулянского был уверенный подъем и полная стабильность. И четырех месяцев не прошло с начала этого года, а у Борисовского-Загулянского был уже полный набор стишат минут на десять непрерывного выступления. При желании эти десять минут можно было растянуть в двадцать. С учетом старого, «золотого» запаса хватило бы для самой изысканной публики.

Формально, Борисовский-Загулянский работал в издательстве, куда его устроили по блату, реально он жил за счет корпоративов, свадеб и встреч Нового Года. Иначе быть поэтом в наше время невыгодно – издательства платят копейки, встречи с массовым читателям редки и не слишком выгодны. И потом, не мог и не хотел Борисовский-Загулянский особо нравится читателю в виде классического поэта. Классический поэт, в принципе, мало кому мог нравится. Выйдет «классик» на сцену и начнет занудно читать белые стихи. Пока до середины дойдет, читатель уже начало забудет. Иначе нельзя – в рифму много не напишешь. С серьезными чувствами проблема – нет их у поэтов, нет их у читателей. Борисовский-Загулянский предпочитал короткий, юмористический жанр. Самое лучшее у него длилось максимум четыре строчки. Самое надежное – одну строчку. Сказал, сделал паузу, дал всем рассмеяться, принял веселый вид и произнес ещё строчку. Содержание в основном касалось смешных ситуаций и секса. Достойный клиент проблем больших не любит и страдать не собирается. У него всё в шоколаде, и поэт на время выступления должен быть в шоколаде. Ещё Борисов-Загулянский приноровился весело отвечать на реплики. Когда ты на сцене, а клиент пьёт и закусывает, самые неожиданные реплики можно услышать. Природная быстрота ума позволяла Борисову-Загулянскому выкручиваться из неожиданных ситуаций, срывать аплодисменты и становиться всё популярнее и популярнее.

Два месяца назад произошло нечто страшное. 8 апреля 2009 года у Борисовского-Загулянского исчезло чувство юмора прямо на подъезде к свадьбе. То-то делов было – прийти, занять публику минут на двадцать, получить свою тысячу баксов, выпить немного с приглашенными и уехать. Вёл машину, повернул к ресторану и чувство юмора кончилось. Борисовский-Загулянский читал свои произведения, автоматически отвечал на реплики, а драйва не было. Он улыбался, судорожно вспоминал старые приемы и импровизации, публика аплодировала, а по спине катился холодный пот. За столом Семёна хватило только на два анекдота и три старые шутки. Пришлось сослаться на здоровье родителей и срочно уехать. Чувство юмора исчезло в неизвестном направлении. Уже месяц Борисов-Загулянский не мог написать ни строчки, с жутким напряжением поучаствовал на случайной презентации и понял – встречу Нового года он не выдержит. Да, что Новый год – ему даже два корпоратива за три дня многовато будет. Растерянный поэт съездил в Хорватию. Не помогло. Сходил к врачу – не помогло. Сунулся к цыганке Лоле, весьма популярной в богеме, - не помогло. Лола несла какую-то чушь, а в голове у Борисовского-Загулянского была одна мысль – дура. Нынешний адресок Семёну дали по большому блату.

Индус пригласил Семена разуться и войти в комнату. Семен проследовал за хозяином и осмотрелся – обычная однокомнатная, московская квартира, скромная мебель, видимо, индус её снимал и поленился потратиться на восточный антураж. В середине комнаты стоял простенький стол, прикрытый клеёнкой, и четыре стула с потрепанной обивкой.

«Здравствуйте, господин Санджив», - сказал Семен, вспомнив имя в записной книжке.

«Ладно, вам, Сёма. Садитесь и доставайте деньги», - ответил Санджив, отодвинул стул сам и сел первым.

Семен достал деньги и попытался объяснить свою заботу.

«Помолчите, вы уже сказали достаточно», - сказал Санджив и принялся пересчитывать деньги. Семен с удивлением заметил, что движения губ Санджива не совпадают с произнесенными им словами.

«Не волнуйтесь, Сёма. Не очень важно, как мы с вами общаемся. Главное – количество денег совпадает с прейскурантом моих услуг», - голос Санджива отбивал всякое желание спорить. Пересчитав деньги, Санджив вытянул руку в сторону и положил их на тумбочку рядом с большим, стеклянным шаром на подставке. – «Ну, не пишется вам и не шуткуется. Вы не первый и не последний».

«Это же моя жизнь!», - возмутился Борисовский-Загулянский. – «Я – народный поэт. Мне сейчас тридцать два года, вся жизнь впереди. Жениться пора, детей растить, алименты за внебрачную дочь платить, родителей содержать».

«Вы – не первый и не последний», - ещё раз повторил Санджив. – «Большинство поэтов сталкиваются с подобными проблемами. Некоторые даже не выдерживают и погибают. Но мы же это не хотим». – Мягкий, естественный голос Санджива невольно отбивал желание спорить и волноваться, хотя сами слова были жесткими и способными вывести из себя любого человека. – «Ваш великий поэт Пушкин погиб из-за неспособности продолжать писать в стиле «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты». Погибнуть же из-за неспособности писать строчки в духе «Как быстро кончилась кушетка!» нелепо. Мы ещё поживем и порадуемся жизни. Сперва только узнаем, что стало с вашим даром и вернется ли он».

Санджив снова повернулся в сторону тумбочки, взял стеклянный шар и поставил перед Борисовским-Загулянским: «Смотрите!»

Семен посмотрел и ничего не увидел.

«Всё правильно», - подбодрил Санджив, - «видеть буду я, ваше дело только смотреть».

Семен смотрел минуты две и вдруг захотел перевести взгляд в сторону. Санджив позволил ему передохнуть и снова заставил смотреть. Так повторялось несколько раз. Через десять минут индус прекратил опыт с шаром и убрал его обратно на тумбочку.

«Да, сочувствую», - сказал он. – «Профессиональное вдохновение у вас исчезло навсегда. Будете писать в год по чайной ложке, а главное – вы потеряли очарование, позволяющее заставлять окружающих восхищаться вашей посредственностью. Придется вам переквалифицироваться в артиста, тренироваться улыбаться и делать жесты, помнить реплики наизусть. Ничего, вспомните былое время. На старом багаже ещё годика три будете выступать, правда, гонорары уменьшатся. Пора становиться менеджером или мелким бизнесменом. Связей у вас хватает».

«Что?» - возмутился Семен. – «Мне в бизнесе ничего, кроме долевого участия в кафе не светит. Сейчас не время перестройки и быстрых доходов».

«Ничего, и долевое участие в кафе прокормит. Лично я советы по бизнесу не даю. Моральная этика не позволяет – за несколько тысяч баксов помогать другим заработать миллионы. Для таких задач существуют шарлатаны. Осмотритесь, сами подумайте. Главное – ничего не пишите, кроме юмора. Пусть будет мало и бездарно. Если попытаетесь заставить себя писать, всё пойдет наперекосяк», - Санджив сделал паузу. – «Вот здесь я вынужден настаивать. Некоторые поэты, вроде вас, могут забыться и попытаться написать что-то действительно серьезное и поэтическое. Вам опасно переквалифицироваться. Держитесь изо всех сил. Лучше подготовьтесь к новогоднему ажиотажу на старом багаже».

Санджив встал из-за стола, давая понять, что встреча окончена. Семен поплелся к выходу. Ему было жалко потерянных денег и времени. Даже непонятное несовпадение русских слов и движений губ Санджива его больше не волновало.

Совету индийца Борисовский-Загулянский всё-таки внял. Он стал тщательно репетировать как бы случайные реплики, отрабатывать мимику перед зеркалом и даже ездил советоваться к знакомым актерам. Следующий корпоратив прошел намного удачнее. Пот лил по спине Семена, но по крайней мере возникла уверенность, что зрители не будут слишком раздосадованы и его по-прежнему будут приглашать на разные увеселения. Через месяц произошел нервный срыв. На Семена навалилось желание писать серьезные стихи. Его дергало и крутило как наркомана. Он взял ручку, лист бумаги, и свершилось чудо. Всё написанное им выглядело талантливым и необычайно красивым. Борисовский-Загулянский впал в творческий загул – он сочинял стихи то медленно, то быстро, то застревал на целый день над строчкой, преодолевал ощущение беспомощности и снова писал. За два месяца работу Семен даже осунулся, приобрел блеск в глазах, стал нервным и вдохновенным. Иногда он прекращал писать стихи от усталости и ездил читать их своим знакомым. Друзья удивлялись, хвалили и восхищались.

К сентябрю произошло непонятное – друзья перестали хвалить Борисовского-Загулянского и стали намекать, что юмористические стихи у него лучше. Он даже заметил сожаление у них в глазах, когда пытался настаивать и продолжал читать свои произведения. Серьезные знакомые из издательств проявили к новым стихам равнодушие. Пару стихотворений взяли в журналы, но сделали вид, будто делают это только из уважения к «народному» поэту. Выступление на одной из презентаций просто испугало Семена. Он почувствовал нелепое отвращение к публике. Родные, приятные, дружеские лица бизнесменов показались ему тупыми, жадными и мелочными, почему-то вспомнилось, что многие из них начинали свою карьеру бандитами, но тогда они хоть выглядели более открытыми жизни и способными понимать окружающих. Теперь же Семену показалось, что они ничего не понимают ни в юморе, ни в поэзии, да и он никогда не был поэтом, просто пацаном, делающим вид, будто сбацать четыре строчки столь же сложно и гениально, как написать хорошее стихотворение. Да, с таким отношением к клиентам долго не протянешь. Почуют – все связи растеряешь, денег лишишься, а из бизнеса выкинут. Получится обычный поэт-неудачник. Придя домой, Семен закурил косячок, затем другой и довел себя до глюков. Глюки получились противные, а посреди глюков возникало недовольное лицо индуса, произносившего одну фразу – вам опасно переквалифицироваться.

Следующей встречи пришлось дожидаться. Индиец посоветовал ему по телефону хорошенько подумать и прийти к концу недели. Всё это время полагалось не пить, не курить травку и воздерживаться от стихоплетства. Последнее оказалось самым трудным. Семену пришлось собрать все ручки и карандаши и спрятать их на антресоли. В субботу в 10 утра точно в назначенное время он стоял у подъезда.

В этот раз процедура с шаром длилась куда короче. Санджив недовольно посмотрел на шар и ругнулся на непонятном языке. Затем он заговорил по-русски:

«Вы хоть представляете, откуда у людей берутся талант, способность к успеху, общению с другими людьми и удача в сделках?»

«Личные способности, труд, природный дар», - растерялся Семен.

«Да, если бы человек был только игрушкой внешних сил, мне не было бы смысла с вами беседовать и давать советы. Ещё есть идеи?». 

«Космос», - иронично сказал Семен.

«Ох, уж этот космос», - рассмеялся Санджив, - «Абсолют относится ко всем людям одинаково беспристрастно и объективно. Удачи и срывы судьбы начинаются на гораздо более низком уровне. Например, на вас влияют друзья и родители. Они, как я вижу, пока вы не занялись серьезной поэзией, не хотели менять отношение к вам. Вы их вполне устраивали».
 
«Ну, духи и звезды», - Семен задумался.

«Бросьте, на людей прежде всего влияют другие люди. Каждый человек внутренне связан с другими, ему неизвестными людьми. Эти люди вполне конкретны. Перемены в их судьбах влияют на нас. Я, например, связан с одним из аскетов, живущих в Гималаях. Конечно, он не единственный, с кем я связан, да и он связан не только со мной. Он через меня невольно наблюдает мир в процессе медитации, а я через него приобретают способность увидеть нечто сверхъестественное для обычного человека. Поэтому я в некоторые дела не вмешиваюсь, чтобы не возмутить представления аскета о нравственности, а он помогает мне путешествовать и зарабатывать на жизнь, чтобы я не стал вести жизнь большинства обывателей, и он мог наблюдать мир в разных ситуациях. Понятно?»

«С кем я связан?», - улыбнулся Семен.

«Много с кем. Человек пятнадцать наберется. Важнее, что ваше очарование шло от Митькой Спирина, живущего в Орле, не буду называть адрес. Он вас года на три моложе. Когда вам было двадцать, а ему семнадцать, вы за счет его оптимизма получили возможность нравиться окружающим и делать деньги на ваших строчках и четверостишиях. В ответ вы его наградили бессмысленной верой в будущее и привычку подсознательно путать ваши перспективы на успех с собственными надеждами. На десять лет его хватило, а этой весной его знакомая девушка вышла замуж мужика с внедорожником, подозрительно напоминающим ваш. Вдобавок, его сократили из-за кризиса. Сейчас перебивается случайными заработками, много пьет и растерял все надежды. Возможно, Спирин найдет в себе силы завязать, но оптимизм к нему точно не вернется. Короче, занимайтесь бизнесом и не дергайте парня попусту».

«Как же понимать то, что случилось со мной после?» - спросил Борисовский-Загулянский.

«Это Сергей Маврошкин шалит. Вы об этом жулике слышали. Общество ГуГуГу, финансовая пирамида и прочие мерзости. Он сейчас пытается стать великим писателем, невольно заставляет всех создавать образы, а потом подсознательно видит отражение ваших стихов и перевирает в нечто бездарное», - Санджив сделал жест, показывая, что Сергей Маврошкин безнадежен.

«Может, мне стоит попытаться…», - робко протянул Борисовский-Загулянский. – «Стихи-то хорошие».

«Куда там!», - возразил Санджив. – «Они с Митькой Спириным связаны, а ваше общество всех Митек Спириных интуитивно ненавидит и за людей не считает. Вам просто не дадут ходу, перестанут принимать за своего, и станете вы беспомощным неудачником. Потом, когда общество смягчиться, выяснится, что вы далеко не единственный из непризнанных. В итоге, вас признают только после вашей смерти одним из относительно неплохих поэтом, запишут в общий список жертв общества, одержимого гламуром, и успокоятся. Если не хотите подумать о родителях, подумайте хоть о будущей невесте, которую встретите в будущем году, если сумеете заработать на Новогодних вечеринках. Без трех квартир, доли в кафе и внедорожника вы ей просто не нужны. Вы сейчас просто разрушаете свою жизнь ради Сергея Маврошкина –бездаря и неспособного на малейшую благодарность человека».

«Как же литература, собственное видение, неужели Митька Спирин за меня должен стать поэтом?»

«Успокойтесь. Спирын поэтом не будет. Вот вам листок с адресами в Интернете. Почитайте, сравните и поймете, что вам даже место во втором десятке не грозит. Если вы не будете писать стихи, Митька Спирин только завяжет с пьянством, найдет работу, станет жить вместе с бывшей одноклассницей и перестанет надеяться на лучшее. В любом случае, он уже пытался вернуть себе оптимизм две недели назад и по пьяни сломал ногу. Именно в этот день вы особо остро ощутили, что что-то не так и стали склоняться к повторному визиту ко мне», - решительность Санджива выбивала почву из под ног, но одновременно с растерянностью к Семену возвращалось спокойствие. Напоследок, он всё-таки сделал ещё одну попытку посопротивляться:

«Неужели все люди безнадежно связаны друг с другом?» - спросил он.

«Куда безнадежнее, чем вам кажется. Сейчас в Саратове живет на пенсии Андрей Максимович Антонов. Хам, эгоист и очень уверен в себе. Если бы не его уверенность и себялюбие, одна весьма заметная фигура в этой стране не имела бы фарт и не заняла бы своего высокого положения государстве. Вы понимаете, о ком я говорю?»

Семен посмотрел в глаза Санджив и вздрогнул от поразившего его чувства прозрения:

«Понимаю. Неужели сам?»

«Так вот, у этого Андрея Максимовича в 2010 году любимого внука убьют чеченцы, и фарт у гражданина кончится. Короче, избавляйтесь вы от своей идиотской фамилии Борисовский-Загулянский, становитесь Борисовским и живите себе счастливо».

Пошатываясь, Семен вышел из подъезда Санджива. Он посмотрел на роскошное сентябрьское небо, чуть желтеющую листву деревьев между многоэтажек, вздохнул и пошел к внедорожнику. Желание писать стихи окончательно исчезло.