Танец многорукой кали 21-22

                21.  ВКУС  АНАНАСА
               
    После небольшой паузы, взятой покойником, очевидно, для восстановления достоинства, он вновь заговорил.               
   - Моя карьера общественника, начатая в школе, успешно продолжилась в университете.  Затем был райком комсомола, потом  обком,  а оттуда я продвинулся в райком партии, где поначалу возглавлял отдел пропаганды.      
   Кстати, как выснилось, чтобы руководить искусством, не обязательно иметь подлиные чувста. Достаточно диалектического мышления. Благодаря ему, я, например, пришел к выводу, что  все выкрутасы творческой мысли призваны либо маскировать отсутствие нового содержания, либо спрятать содержание вредное, а то и опасное. Я готов был терпеть развитие форм выкрутасов по первому варианту. Тех же гениев, шедевры которых имели признаки нездоровой фиги в кармане, я умело пускал по известному порочному кругу, приводящему к пшику.
               
   -  Теперь-то вы хоть понимаете, что ничтожили искусство?
               
   - Да ладно вам, искусство,- отмахнулся покойник. -   Я думаю, к искусству род людской относится, как к приправе: петрушке, перчику, лавровому листу, предназначенным для повышения  своей ненасытности.
               
   Ненасытность - вот главный двигатель человечества.  Несомненно, закон возвышения потребностей – самый важный в развитии вещного мира. На вид он очень прост. Если мы имеем болт, то к нему нужна гайка, а затем дырка в детали и сама деталь. И пошло, поехало, вплоть до создания заводов, городов, государств и целой индустрии культивирования новых потребностей. В итоге человечество сводит с лица земли все живое, по существу занимаясь самоуничтожением. И вот перед вами человек, который пытался воспрепятствовать действию этого дьявольского закона.
               
    - Вы? Партийный  функционер? А как же главное положение социализма: «всемерное удовлетворение потребностей населения»?               
    - Да, есть такое положение. Его заводной пружиной как раз и должен служить закон возвышения потребностей. Но вся фишка в том, что чем более удовлетворяются потребности населения, тем быстрее они нарастают, а у человека, ответственного за это, лавинообразно прибавляется забот, а значит и риск погрязнуть в хаосе проблем. Поэтому наивысшим искусством управления системой являлось  умение  толкать и не пущать одновременно.
    - То есть, потребности лавинообразно росли, а вы их, по сути дела, не удовлетворяли. Но ведь таким образом вы расстраивали систему и даже готовили ее крах.
     - Да, расстраивал и, по существу, готовил. А что здесь такого? Быть может, у меня развилась такая потребность. Почему бы системе ее не удовлетворять? Тут можно, конечно, возразить, что, мол, я еще не население. Но, похоже, у населения тоже развивались диструктивные потребности.
   - Еще-бы. С такими руководителями.
   - Вот именно. Система слишком зависила от человеческого фактора способного извращать ее экономические законы.  Я, например, видел свою заинтересованность в нарушении принципа распределения по труду. Впрочем, моя лепта здесь была невелика, ибо это основополагающее условие социализма, словно и задумано было  с целью доказать его невыполнимость при циркуляции наличных денег. И в то время как извлечение нетрудовых доходов приравнивалось к уголовным преступлениям, практически все население страны именно этим и занималось. Притом многообразие форм такой преступной деятельности поражало воображение. Наряду с тривиальными видами коррупции, хищений, спекуляции и других, широко практиковались скрытые способы наживы и разбазаривания народных денег за счет разорительного ведения хозяйства. А сверх того за деньги из кармана общества ему же наносился духовно-интеллектуальный ущерб в виде распространения ложных знаний и непродуманных запретов. 
               
    - Вас послушать, так наше общество насквозь криминально.
               
    - А каким оно должно быть, если преступников разводить всеми доступными средствами?
   - Вы еще скажите, что их специально разводят.
   - А то нет? Вспомните хотя бы нашу судебную систему или наши зоны, которые являются настоящими инкубаторами уголовников…
     Словом, усилиями самого общества его организм постепенно разлагался, и ему грозила огония криминальная революции. А мы, власть  придержащие, были только в выигрыше от этих процессов. Теневая экономика давала нам средства и возможности удовлетворять наши нескромные потребности, а ее видимая часть тем более принадлежала нам. И хотя номинально она была закреплена за обществом,  правильнее было рассматривать это как иллюзию или как удобную форму владения, а еще лучше, как временное явление. Собственно, получалось, что общество в любом случае стремилось обеспечить мне светлое будущее и уверенность в завтрашнем дне.
               
   - Вы знаете, я слышал, что покойникам свойственно посмотреть на себя со стороны. Может, и вам стоит так поступить?
               
   - Да вы уж говорите прямо, что я напоминаю известного гада. У меня тоже имеются две противоположности, двойной язык, я меняю шкуру, я скользкий, ядовитый и хладнокровный.
               
   - Да, это ваш точный портрет.               
   -   Да я вам больше скажу. При более внимательном взгляде я вообще начинаю исчезать.               
   - Что вы говорите? Хорошо бы посмотреть, как это выглядит.               
   - А очень просто. Функционируя в системе партийной номенклатуры, я получал блага, положенные  мне по рангу:  рестораны, сауны, машины… но все это предназначалось человеку, работающему на благо общества, то есть, не мне. Другая часть благ доставалась мне от противозаконных действий и структур, и уже по определению никак не могла быть адресована должностному лицу. Но гловное, непонятно, так ли уж мне нравились эти блага. Ведь мое отношение к ним вырабатывалось рассудком, то есть было неестественным, а возможно, и противоестественным.               
   - Это, как  в анекдоте про зайца: «и я, и не я». 
               
   - А, это когда зайцем разбили окно в уборной? Точно-точно. Вот и я, присматриваюсь, и вижу вместо себя одно только занимаемое мной место.      
   - Наверное, правильнее будет сказать просто «одно место».               
   -  Я и говорю, странные превращения. Быть может даже и место это вовсе не мое.
               
   - Да уж, не позавидуешь вам. Приходится наблюдать вместо себя одно место, да и то чужое. Настоящая мистика. Но, наверное, вам что-то дала перестройка?               
   - Конечно, дала. Еще как дала. Она-то мне и дала по одному месту. Когда к власти пришел Горбачев, я сразу узнал в нем продукт системы. Витиеватость речи, неопределенность и ложь изобличали в нем питомца нашего гнезда. Для меня сразу стало ясно, что в отличие от легендарного Данко, этот тщеславный поводырь никуда не поведет, а если и поведет, то в никуда. Особенно это стало ясно, когда у него открылось «новое мышление». Уж  я  то знал, к чему могут приводить фокусы с мышлением и чувствами. Вообщем, началась бархатная, но для большенства очень даже наждачная революция. Разумеется, я не замедлил извлечь из подполья свое теневое лицо, готовое к стяжанию наград, положенных тайным врагам социализма. И тут, то ли мафии не понравился мой аппетит, то ли мое прежнее  лицо показалось им более убедительным, но меня вдруг выпихнули из кучи-малы будущих хозяев страны. И я умер.
               
    - То есть, скоропостижно?
               
    - Ну да. Раз – и квас. Ведь вне системы я немыслим. 
               
    - И совсем даже не болели? 
               
    - Трудно сказать. Я же говорю, мои ощущения, чувства и эмоции соответствовали моей должности, правилам, нормам.  Они зарождались вне меня. Я знал, что омары это вкусно, потому что их едят большие  люди, и я любил омары. Я знал, что читать и цитировать Достоевского и Пушкина – признак человека мыслящего, и их книги были у меня настольными. Мне должно было нравиться загарать на болгарских пляжах, пить пиво в банках, носить галстук, ездить в черной «Волге»… и мне все это безоговорочно нравилось. Но вот, все это вдруг исчезло. Я оказался в неприемлемой среде обитания, как какой-нибудь пингвин в центре Африки. Каждая моя мысль возникала лишь по поводу моего краха, развивалась лишь вокруг окончания всего и сводилась к осознанию безысходности. Такой образ мысли быстро исчерпал свое разнообразие. Наконец, точки начала и конца моих раздумий слились в одну, и с тем  все внутри меня угасло, исчезло, омертвело. После этого-то я и пришел к Федулычу.               
   - То есть, что же, своим ходом?
               
   - Толком сказать не могу. Да и какое это имеет значение? Возможно, приехал на такси. Федулыч меня осмотрел, сказал, что случай мой интересный, хотя и обыкновенный, загадал кроссворд, дал свечку и прописал кладбищенский режим. Кладбищенский, так кладбищенский. Мне ведь все равно, поскольку уж я умер. Но боюсь, что ночью будет холодновато. 
               
               
                22.   ДЬЯВОЛ  РАССТРИГА 
               
   Подробности, сообщенные Рябчиком о своей кончине, позволяли усомниться в его смерти. Но если он притворялся мертвецом лишь с целью принудить случайного человека к беседе на кладбище, то это выглядело не менее странным, чем если  бы он и в самом деле был покойником.               
   - Выходит, вы умерли не по-настоящему? А реально вы живы.
               
   - Послушайте, молодой человек, я мертвый, но не сумасшедший, - возразил покойник. – Я умер, и притом более реально, чем многие из усопших.            
   - Как же это возможно – умереть более реально? 
               
   - Очень даже возможно, - заверил Рябчик. – Жаль, что у вас в университете нет курса танатологии. Но о модусах бессмертия вы хоть слышали? 
               
   - Ну так, кое-что. Творческое бессмертие, теологическое…               
- Вот, вот. Очень многие умерли только условно. Для этого есть достаточно средств духовной культуры. Так что прекращение биологического существования человека вовсе не означает его полного исчезновения. По-настоящему, умирает только эго человека. Поэтому-то оно так стремится себя обессмертить. А истинной  смертью следует считать исчезновение души.               
- Ну, это все умствования. А вот как вы отреагируете, если я вас, допустим, ущипну? 
               
  - Да пожалуйста, щипайте на здоровье. Только это ничего не доказывает. Запросто может случиться так, что реально вы ущипнете уже не меня, а другого.
               
   - То есть, кого же еще другого?
               
   - Пока это неизвестно.
               
   - Да ведь тут нет никого другого. 
               
   Впрочем, поручиться, что во мраке погоста не поджидает своей очереди следующий любитель исповедоваться, было невозможно.
               
   - Дело в том, что реальности, которую вы хотели бы проверить ущиплением меня, на самом деле нет, - пояснил покойник. – Истинно реальны только вселенский хаос равный пустоте и душа как часть мирового духа. Все остальное, что между ними, только события, временное течение реалий. И какой-нибудь набор значков-литеров в исполнении, например, Пушкина оказывается более прочным, чем весь Космос с его мнимо незыблемыми планетами и звездами.               
   Нечто подобное проповедовала ведьма Сократиха. Только она говорила о сомнительности личности, а этот замахнулся уже на всю реальность, вселенную и даже смерть. Очевидно, течение реалий на кладбище приносило свои плоды. 
               
   - Вы рассуждаете как-то не совсем по марксистски. Кто вас так обработал?               
   - Это я сам так обработал услышанное от Федулыча и Сократихи. Нравится? 
               
   Теперь, по крайней мере, было ясно, откуда дует ветер подобных знаний.
               
   - Но если душа более долговечна, чем всякая реальность, то получается, что вы тем более живы. 
               
   - Не получается. Души-то у меня как раз и нет. Есть течение реалий психофизического состояния моего тела, а души – увы.               
   - Куда же она делась при живом-то теле? 
               
   - Федулыч говорит, что ее выел бес. Это примерно, как червяк выедает яблоко.  Ничто, которое ничтожит. Понятно?
               
   - Да, интересный диагноз. А кто он такой этот Федулыч?               
   - Федулыч-то? Вы знаете, что означает расстрига?   
               
   - Хотите сказать, что он бывший служитель культа или монах?               
   - Нет, скорее наоборот. 
               
   - Куда же наоборот? 
               
   - Он бывший дьявол. Дьявол ренегат, вероотступник, так сказать.
               
   - Дьявол расстрига? – это хоть и звучало забавно, но настораживало.      Одно дело  доктор, пусть даже психопат и колдун. И совсем другое, сам  дьявол, хоть и бывший. Однако как можно верить словам столь сомнительного покойника. Ведь воображая себя  в ином мире, он и должен бы иметь дело с дьяволом. Между тем, в современном мире, где конечно существует множество малопонятных явлений, в том числе и экстрасенсорика, образ дьявола все же неубедителен. О нем, например, известно, что он «дух зла», «ничто, которое ничтожит», «страшный лжец и отец лжи», «извращенец», «насмешник»… но все это скорее пища для кино, книг и верований, откуда собственно и взято. К тому же внешне Федулыч вовсе не выглядел князем мира сего, и даже отставным. И уж никак не может представлять собой «ничто», если его тут все знают, даже поросенок. – Ну вот, мне как раз к нему и надо. 
               
   - Да-да, – засуетился Рябчик. – Вы уж извините, что я вас задержал. Сейчас я укажу вам дорогу. Вон видите самое высокое дерево?  Это у его дома такая большая груша выросла. Вот под ней он и живет.               
   В направлении, куда указывал псевдопокойник, на фоне темного неба нерастворимо чернело высоченное дерево. Но хоть оно и не было похоже на куст, а скорее на какую-то древнюю башню, в душе шевельнулась обеспокоенность таким ориентиром.  В связи с этим возникла потребность в дополнительном вопросе.               
    - А чем он там занимается?
               
    - Вообще-то он здесь главный. Что-то, вроде профессора. Кстати, напомните ему обо мне. А то, может, он уже забыл о моем существовании. Точнее, о моем несуществовании. 
               
               
   
     Курс на высокую грушу привел в огороженный плетнем сад с тропинкой к деревянному домику. Наличие крыльца облегчило поиск входной двери. Она оказалась незапертой. Кромешная темень сеней, куда она открылась, была так плотно насыщена запахами трав, что чудилось, будто сверху наваливается целый стог сена. Другая дверная ручка в потемках обнаружилась почти случайно. Впрочем, в этой деревне  уже ни в чем не было уверенности. И  дверная ручка запросто могла быть прибита прямо к стенке.               
  Однако нажим на ручку образовал вертикальную щель из света. А дальнейшее ее расширение открыло комнату с бревенчатыми стенами и широким письменным столом, за которым сидело чудовище.               
   Подсознательная готовность встретить в лице бывшего дьявола нечто ужасное, видимо, накапливалась всем ходом предварительных событий. Поэтому, едва лишь удалось узреть в свете настольной лампы физиономию, сплошь заросшую волосами по всему ее периметру, да к тому же, напрочь лишенную выражения и даже малейшего носа и хоть каких-нибудь глаз, все легкомысленные надежды на перестройку личности Федулыча мгновенно исчезли. Их разнесло ворвавшимся в голову обликом чудища, будто ядром из пушки. А взрывная волна адреналина, грянувшая в мышцы, придала им прыть, способную тотчас догнать и перегнать   утраченные иллюзии. 
    Но как раз в самый миг отрыва ног от земли и едва ли ни им вслед, вдруг удалось разглядеть, что глазам видна была вовсе не физиономия Федулыча, а только его плешь. Таково было положение  головы деда, склоненной над листом бумаги, где он что-то разглядывал через лупу.
               
    Из того же, подлинно необычного, что достойно могло отвечать помыслам о впечатлениях гостя дьявольского чертога, следовало признать количество оптических приборов. Среди них на многочисленных полках были узнаваемы бинокли, подзорные трубы, фотоаппарат, микроскоп,  зеркала, светофильтры, линзы. А еще здесь были призмы различных геометрических форм, которые, всяк по-своему, отражали и преломляли свет, насыщая комнату радужными аспектами. Столь заметная страсть Федулыча к вооружению своего глаза служила лучшим доказательством того, что старику приходилось иметь дело с представителями незримых сил. Возможно, как раз благодаря своему  техническому оснащению, Федулычу удалось разглядеть такого представителя в самом себе. И в этой связи показалось уже неудивительным, что,  еще  не подняв головы, Федулыч произнес.
            
   - Что стал в дверях? Коль пришел, так проходи.
               
   - Как-то ты, мил человек, припозднился, - продолжил Федулыч, теперь уже наблюдая, как понят его жест в сторону лавки перед столом.               
    Жест потревожил комара, который на бумаге был единственным объектом, пригодным для распознания через лупу. Впрочем, комар не улетел, а лишь совершил небольшой круг, как бы в исполнение формальности, и вновь занял свое место. Делать из этого выводы о необычайных способностях Федулыча было, конечно, наивно, но в сочетании с известными мнениями о старике поведение комара выглядело показательным. 
               
     - Да вот, встретил на кладбище одного вашего пациента. Может, помните? Передает вам привет.               
    - А, Рябчик что ль? – догадался дед. – Трудный случай. Его демон сейчас на диете. Нечем поживиться.
               
    - Демон? А откуда он у него?
               
    -  От папаши ему достался. Папаша его заразил.               
    -  Как вирусом, что ли? 
               
    - Правильно, вирусом. Есть такой вирус, невидимый даже в микроскопе. 
               
    -  Вообще-то я в бесах и дьяволах не разбираюсь.               
    - А пора бы, - вздохнул дед. – Двадцать первый век на носу. Время Армогедона. Слыхал про такой? Вон уже демонократию разжигают.
               
   - Вы хотите сказать демократические преобразования?
               
   - Не смеши, - хмыкнул Федулыч. – Это  такие, как наш Рябчик, к власти лезут. Дьяволу, вишь, власть необходима.  А Рябчики ему служат. Вон они взяли, да и прикончили веру в праведную жизнь, а теперь волокут страну в болото. Но спроси их – так, они знать не знают никакого дьявола и знать не хотят. А вот это как раз–первый показатель  бесноватых.    Таких бы сразу под суд инквизиции. Я ему тут задачку задал элементарную. Проще некуда. Думаешь, осилит? Куда там! Бес ему не позволит.
               
     Степень недовольства деда пособниками дьявола, не желающих знать своего патрона, наводила на догадку, что симуляция смерти являлась для Рябчика единственным способом избежать суда святой инквизиции в лице отставного дьявола. Возможно, и Хоперский в свое время был подвергнут каким-нибудь  экзаменам, но, очевидно, не выдержав испытаний кладбищенскими мухами, сбежал, чем и навлек на себя гнев Федулыча. Между тем, Рябчик теперь был не единственным, у кого не хватило ума разрешить элементарную задачку. И от этого хотелось возражать самозванному доктору. 
               
     - А мне показалось, что Рябчик рассуждает довольно связно. Просто у него какое-то расстройство сознания. 
               
     - Сознание? – это слово, похоже, как-то озадачило деда и притом вызвало зуд у него за ухом, где он тотчас молодцевато почесал, но добавил. – А что это, по-твоему? 
               
    - Как, вы не знаете? Сознание, самосознание… Это, конечно, объяснить не просто. Лучше всего это понятие разработано в марксистско-ленинской философии. Вот я даже наизусть помню. Сознание – функция человеческого мозга, сущность которой заключается в активном целенаправленном отражении действительности. 
               
    Судя по недоумению, застрявшему в лице Федулыча, в его сознании не происходило никаких отражений сказанного. Но, не смотря на это, он вдруг потянулся к полке и снял оттуда зеркало.               
   - Как, как, ты говоришь? Отражение? Активное и целенаправленное? В этом, значит, суть? А-ну…   
               
    И он принялся вертеть зеркалом, пуская зайчики.
               
   - Как у меня получается? Активно? Целенаправленно? Надо же, как все наизнанку перевернули.               
   Тут он обратил  зеркало к себе и стал в него смотреться, корча при этом рожи. 
               
   - Вот теперь правильно, - заключил он самодовольно.
   Подобное извращение понятий диамата в свое время могло бы послужить основанием для признания  Федулыча исчадием ада.               
   - Нет, такая модель показывает, что сознание это отражение вашего собственного образа.               
   - Да кто тебе сказал?  - удивился дед, продолжая беззаботно корчить рожи зеркалу. –  Вон смотри у меня шелуха от семечки в зубах. Теперь я знаю, что у меня там. Для этого мне заркало надо. Понял?
               
   - Ну, зеркало – это ведь только образное представление о механизме сознания. На самом деле, исходным элементом сознания в диамате признается ощущение, которое Ленин характеризовал как превращение энергии внешнего раздражения в факт сознания.  То есть, вы сопереживаете какой-то объект и его энергия становится фактом вашего сознания.
               
    - Кто это сказал, Ленин? – насторожился дед, обнаруживая сталинскую закалку. -  А вот это правильно. Молодец Ленин! Энергия внешнего раздражения, – пригрозил он указательным пальцем. – Вот и я семечку пережевал, а потом глянул в зеркало и увидел, что осталось.   
   Настырность деда, очевидно выкованная в горниле сталинского режима, обезоруживала. Вдруг он отвлекся от созерцания очередной рожи и указал на комара.
               
   - А вот у комара есть сознание?               
   Комар сидел на прежнем месте, как околдованный.
               
   - Конечно, нет. Видите ли, сознание формируется с помощью неких знаний.
               
   - Думаешь, у него нет знаний? – подмигнул дед. – Попробуй его поймать. Или, вон, свет погаси. И посмотрим, чего он такого не знает из того, что ему нужно. 
               
   - Но это не те знания. 
               
   - Почему это не те? – повернул голову дед, как бы навостряя ухо.               
   - Еще древние греки указывали на существование двух видов знаний. Одни знания мы получаем с помощью чувств и интуиции. Они есть  даже у этого комара. Но эти знания считались низменными и несовершенными. А другие знания являются результатом мышления. Содержанием этих знаний, например, может быть математика. Такие знания грекам представлялись возвышенными, вечными, идеальными. По мнению греков, этим видом знаний пользуется Бог, а значит, и самого Бога, казалось  возможным познать только с помощью таких, красивых, знаний. 
               
   - Эка, - подивился дед, но обратив к зеркалу очередные мимические упражнения,  и с тем будто войдя во вкус интеллектуальных знаний, вдруг спросил. – А интересно, как древние греки определяли, какие знания красивые? С помощью математики или с помощью низменных чувств?
                               
   Впрочем, необычный нарциссизм деда, как видно, не позволял ему надолго сохранять интерес к проблемам. И уже в следующую минуту он добавил, тыкая в зеркало пальцем:
   - Вот на эту же блесну папался и твой Рябчик.  А теперь комар и то умнее его. Что, разве нет?
   - Комар умнее работника обкома? Хотя, если взять чувства… Действительно, в философии все не так однозначно. По крайней мере Сократ, Диаген, Эпикур  попытались вернуть уважение чувствам как достаточным средствам познания. А  Плотин вообще провозгласил царство души и нуса.
   - Нуса? - насторожился Федулыч.
                              
   - Нус в понимании Плотина – образ Первоединого. Иначе говоря, это разум, или дух. Но о нусе еще на шесть веков раньше говорил Анаксагор из Ионии. Он учил, что нус содержится во всем, часть всего, имеет власть над всеми вещами, бесконечен, управляет сам собой и смешан с небытием.               
   - Нус так нус, -  пожал плечами эксдьявол с таким видом, будто знал о нусе раньше Анаксагора. – Значит, по твоему,  и  у камня есть разум? 
               
   Тут дед снял с полки одну из стеклянных призм, очевидно, с намерением использовать ее в качестве камня. На вид призма была тяжелая, ибо еле умещалась на ладони отставного дьявола, а глядя на ее углы и грани, захотелось немедленно уточнить, на какую все же блесну попался Рябчик,  чтобы стать глупее комара?