Тарзан

        Купил я его за пять рублей по объявлению в магазине «ОХОТА». Это был удивительно симпатичный, крохотный щенок русского спаниеля. Волнистая шерсть с крупными, тёмно - серыми пятнами, короткий, находящийся в постоянном движении, обрубок хвоста, длинные, волнистые уши и тёмные бусинки глаз, создавали впечатление какой-то игрушечности. Он постоянно тыкался своим холодным носом в моё лицо, пытаясь лизнуть то в щёку, то в лоб, и постоянно суетился в моих руках. В тот же день на мотоцикле я увёз его к родителям в село. После более чем стокилометрового пути в рюкзаке, на ногах он стоял нетвёрдо и, опущенный на пол, шатаясь, начал методично обследовать комнату, периодически делая небольшие лужицы то там, то здесь, а после кормёжки свернулся клубочком на мягкой подстилке и уснул.
        Настоящая охотничья собака для наших сельчан была диковинкой, и первые дни к нам наведывались любопытные соседи и любители охоты, чтобы посмотреть на этого удивительного щенка. На следующий день состоялось его знакомство с Тузиком, маленькой, лохматой дворняжкой, жившей у родителей на дворе уже несколько лет. Тузик очень осторожно и деликатно обнюхал своего нового соседа по дому и двору и равнодушно удалился в конуру. Затем я уехал сдавать весеннюю экзаменационную сессию в институте, оставив Тарзана на попечение родителей.
        Рос он быстро, и в следующий мой приезд через две недели его трудно было узнать. Смешным серым комочком, размахивая, как крыльями, своими большими ушами, Тарзан носился по двору, разгоняя удивлённых кур и уток, которые с недовольным кудахтанием отскакивали в разные стороны. Страсть к охоте за птицами у него была врождённой, и пришлось немало потрудиться, чтобы отучит его гонять домашнюю живность. Однако щенка нельзя было упрекнуть в отсутствии сообразительности. Будучи несколько раз наказанным за выдранные хвосты у кур, пёсик понял, что это для него запрещено, и стал мирно проходить мимо домашних птиц. В то же время он каким-то образом научился отличать своих кур от соседских, и забредание последних на его территорию, наказывалось незамедлительно. Да так, что от нарушителей летели пух и перья, в самом прямом смысле этого выражения. С Тузиком они быстро подружились, и теперь вместе охотились за чужаками. Кто кого учил охотничьему искусству, было трудно понять. Но двор они теперь сторожили вдвоём, и с большим рвением.
        Аппетит у Тарзана был отменный, того требовал, наверное, его молодой организм и быстрый рост. Если Тузик долго и очень осторожно съедал свою порцию, то Тарзан, буквально на лету проглатывал всё, что ему давали. Тузика в дом не пускали, Тарзану же разрешалось всё, и во время летних трапез на веранде он постоянно и насторожено сидел рядом с обеденным столом, ловя взглядом любое движение рук хозяев.
        Изрядно повзрослев, он научился воровать. Стоило только отвернуть голову в сторону, как положенный на край стола вкусный кусок тут же исчезал в его пасти. Он ловко приподнимался на задних лапах, хватал кусок, моментально съедал и вновь, с совершенно невинным видом, садился на задние лапы. Сердиться на него в этот момент было трудно, но воспитывать пришлось.
         В один из летних вечеров, приготовив заранее кусочки колбасы и положив один из них на край стола, я занялся воспитанием подрастающей собаки. Любая попытка своровать колбасу со стола пресекалась строгой командой « нельзя» и лёгким ударом хлыстиком по носу. Вскоре мой воспитанник понял, что брать со стола действительно ничего нельзя, и уже не пытался это делать, напряжённо следя за едой и нервно дрожа всем телом. Однако, как только я переложил аппетитный кусочек на рядом стоящий стул, она моментально оказалась съеденным. Что поделаешь, повторение – мать учения. Теперь полигоном для дрессировки стал стул. Тарзан то заворожено смотрел на колбасу, то с опаской поглядывал на меня и хлыстик. Но постоянная команда «нельзя», которую он чётко усвоил, охлаждала его пыл. Постепенно я отодвигался в сторону от стула и собаки, но также постоянно предупреждал её о своём запрете. В конце-концов ещё раз пригрозив хлыстиком и строго сказав «нельзя», решился уйти в комнату. Тарзан выдержал испытание. При моём возвращении через несколько минут он сидел в той же позе, неотрывно глядя на колбасу и периодически как-то жалостливо поглядывая на меня. Пришлось в качестве поощрения отдать ему это лакомство. А спустя несколько дней, наступила вершина дрессировки. Опять как-то вечером, положив кусочек колбасы на пол, я скомандовал Тарзану привычное «нельзя» и для острастки постучал прутиком по полу перед носом устремившейся к еде собаке. Озадаченный, он остановился, затем лёг, положив голову на вытянутые передние лапы, и замер. Понаблюдав за ним какое-то время, и ещё раз приказав «нельзя», я ушёл в комнату, где пробыл достаточно долго. Вспомнив о собаке и начатом эксперименте, со страхом вернулся на веранду. Пёс лежал всё в той же позе, устремив взгляд на еду. Слюна из пасти стекала по лапам на пол, но запрет нарушен не был. Обрадовавшись, я тут же прервал свой довольно жестокий эксперимент, отдал ему колбасу, угостил его ещё и ещё раз. Довольный, он, повизгивая, носился по веранде, крутился около моих ног, задирая голову и пытаясь лизнуть мои руки. Я радовался не меньше пса, сознавая, что из него получается не просто породистая собака, но культурный, преданный и послушный друг.

               
2

        Всё дальнейшее свободное время июня, июля, августа и части сентября было отдано собаке. Тарзан подрос и уже не выглядел беспомощным щенком. В нём вырисовывался настоящий, симпатичный спаниель. Тузик был домосед, Тарзан же любил походы. Попав впервые в степь, он выглядел ошарашенным. Какие-то понятные только ему запахи будоражили его врождённые инстинкты, заставляя с лёгким повизгиванием бросаться из стороны в сторону. Вскоре он ринулся в небольшой куст, откуда вылетела  серенькая птичка, за которой он с лаем устремился вдогонку, размахивая своими ушами в такт бегу по траве.  С трудом остановив и вернув пса назад, я подошёл к кусту и обнаружил в центре небольшое гнездо с беспомощными, раскрывающими рты, наполовину оперившимися птенцами. Успокоив своего охотника, я взял его на поводок и увёл в сторону подальше от куста. В новом месте повторилось то же самое. Побегав несколько минут, пёс снова выгнал из гнезда ещё одну небольшую птичку и с лаем бросился за ней. Через час с его помощью мы перебудоражили весь это участок холмистой степи, а заодно обнаружили около десятка птичьих гнёзд. Пожалуй, это было слишком бурное вторжение в устоявшуюся жизнь природы, и мне пришлось приструнить своего питомца. Вновь несколько дней было потрачено на обучение команде «нельзя» и «к ноге». Страсть пёсика к лазанию по траве и кустам была удивительной, но если следовала команда «нельзя» и  «к ноге», он понуро опускал свою голову и, как мне казалось, с тяжёлым вздохом пристраивался сзади меня, постоянно натыкаясь на  мои ноги и дожидаясь команды «вперёд». Ну, а если таковая команда следовала, пёс тут же срывался с места и моментально исчезал в зарослях. С трудом, но к концу лета я отучил его гоняться за маленькими птичками, и он уже более спокойно бегал по степи, то и дело приостанавливаясь и что-то вынюхивая.  Охотиться на боровую дичь с ним мне так и не пришлось, но однажды, на второе лето, на окраине леса Тарзан вспугнул куропатку, шумно взлетевшую и начавшую с криками летать над собакой. Подойдя к псу, я обнаружил пушистого птенца, вжавшегося в землю. Через минуту Тарзан нашёл ещё одного, затем ещё и так подряд шесть штук. Птенцы сидели в моей фуражке и жалобно пищали, куропатка с криком носилась над нами, собака возбуждённо вертелась около моих ног. Пришлось взять её на поводок, выпустить куропачат, которые тут же растворились среди травы, и потихоньку уйти с этого места, чтобы дать возможность матери собрать свою семью вместе. Тарзан ещё долго волновался, но новые запахи увлекли его, и он успокоился.

                3


        Особенно всех наших домашних умиляла дружба и преданность друг другу Тарзана и Тузика. Тарзан быстро перерос своего старого хозяина двора и вскоре стал лидером этой необычной пары. Занятий у них было много: нужно было следить, чтобы чужие куры не заходили на наш двор и не обедали с чужого стола; нужно было прогонять и чужих и своих кур с огорода, расположенного прямо за домом. Тарзан, видимо, наблюдая за нами, быстро это усвоил, а Тузик всегда следовал за ним и подражал во всём. Они оба очень любили нашего бычка. По утру его уводили за огороды, привязывали к вбитому в землю колу на длинную верёвку, и он там мирно пасся целый день. Собаки убегали к нему, ложились рядом на траву и могли часами мирно лежать, наблюдая за телёнком, и толи охраняли его, толи составляли ему компанию и отвлекали от одиночества.
        Иногда же они вдвоём убегали в степь. Что уж они там творили, трудно даже представить. Возвращались всегда запыхавшиеся, с высунутыми языками, и, первым делом бросались жадно пить воду из корытца поставленного для кур. Затем, перекусив тем, что мы им приготовили, залезали в конуру, укладывались рядом и проваливались в глубокий сон. В это время даже соседским курам можно было безнаказанно побродить по нашему двору. Тузик спал спокойно, Тарзан же часто во сне поскуливал, лапы его дёргались, видимо, он продолжал и во сне переживать какие-то эпизоды бурного набега на степь.
        После сна начиналось наведение порядка во внешнем виде. Особенно им досаждали разные колючки и репьи. Практически все части тела были доступны их зубам, и репьи быстро и безжалостно выгрызались и вычёсывались лапами. Но вот со своими большими ушами Тарзан ничего не мог поделать. Помогал Тузик. Он добросовестно и терпеливо также зубами удалял репьи из шерсти. Для этого спаниель ложился на землю, Тузик одной лапой прижимал ухо к земле, после чего зубами тщательно убирались все колючки. Чувствовалось, что они оба получали от этого удовольствие. Покончив с этой утомительной работой, собаки начинали восстанавливать порядок на дворе.
        Ещё они любили вечером встречать стадо. Пастух гнал коров и овец с дневного пастбища вдоль улицы, хозяева же, ожидая его, заранее выходили за ворота и заворачивали свой скот во двор. Собаки неотступно следовали за нами, с нетерпением тоже дожидаясь коров и овец. Здесь явно просматривался и простой интерес, и корыстная цель. После прихода коровы с пастбища её доили, а часть молока перепадала нашим бродягам, и этот момент они никак пропустить не могли.
        Но у собак были и свои неприятности. Стадо гнал наш сельский пастух верхом на лошади, в сопровождении большой, беспородной, лохматой собаки. Приближение её к нашему двору друзьями расценивалась как явная агрессия, сопровождаемая громким облаиванием противника и угрожающим выскакиванием на дорогу. Какое-то время пастуший пёс всё это терпеливо сносил и не реагировал на такие дерзкие выпады. Но однажды, когда Тарзан по какой-то причине задержался во дворе, а Тузик опрометчиво выскочил на дорогу, разъярённый пастуший пёс не выдержал и ринулся на нашу маленькую дворняжку. Испуганный и истеричный визг подмятого Тузика дошёл до слуха Тарзана. Он, не разбирая дороги, кинулся на выручку другу и сходу вцепился в заднюю ногу врага. Ошарашенный таким нахальством, пёс выпустил свою первую жертву и набросился на вторую. Освободившийся Тузик вывернулся и вцепился в своего крупного противника с другой стороны. Всё это напоминало схватку двух охотничьих собак против медведя. Более маленькие, но ловкие, наши дворовые друзья успевали увернуться от мощных зубов своего грозного противника и вновь яростно набрасывались на него, каждый со своей стороны. Постепенно чаша весов склонилась в сторону наших бойцов, и посрамлённый пастуший пёс кинулся бежать подальше от нашего двора. А у Тарзана и Тузика появилась новая обязанность. Теперь вечером они ждали не просто стадо, а своего заклятого врага, выскакивая с лаем ему навстречу, но тот позорно оббегал стороной злополучный двор. Это была уже не просто дружба, а самое настоящее боевое братство, крепнущее изо дня в день.



                4

Ещё одной страстью Тарзана была вода. Воду он любил и в речку бросался с ходу. Отозвать его из камыша, где он подолгу что-то выискивал, было сложно. Первое время весь его охотничий пыл уходил на преследование в большом количестве плавающих по речке домашних уток. Не знакомые с охотничьими собаками, утки обычно удивлённо взирали на плывущего к ним зверя, и только при попытке схватить их с громким кряканьем разбегались по воде в стороны. Тарзан, не способный их догнать, громко скулил, пытался всё-таки гнаться за ними, но достижений никаких от этого не имел. И опять был период моих уроков с ним. Слава Богу, к этому времени он чётко знал команду «нельзя» и выполнял её бесприкословно, хотя порой и с явно большим неудовольствием. Теперь он постоянно сопровождал меня в рыбацких походах. Вскоре он понял, что если в моих руках оказываются удочки, то обязательно предстоит поход на речку. Радости его в это время не было предела. Он носился вокруг, подпрыгивал, пытаясь лизнуть руки, постоянно повизгивая, выскакивал за ворота, возвращался назад и так до тех пор, пока мы не отправлялись в путь.
       Первое время он мне мешал, залезая по своим делам в воду, но вскоре, после нескольких нравоучений, всё понял и без разрешения в речку не лез, а носился вдоль по берегу. Набегавшись, он ложился около моей сумки с прикормами и насадками и засыпал. Я частенько уходил с удочкой вдоль по речке, Тарзан же продолжал лежать у сумки, дожидаясь моего возвращения. Но однажды он всё-таки оконфузился. Пёс так крепко уснул, что не слышал, как я потихоньку взял свою сумку и тихими шагами ушёл от него.  Проснувшись и обнаружив, что он брошен, Тарзан ринулся вдогонку. Но бег его был не напрямую ко мне, а зигзагами, строго по моим следам, с заходом в каждый затон, где я останавливался. Наконец, почти уткнувшись мне в ноги, он поднял голову, радостно залаял, запрыгал вокруг и уже в этот день никуда больше не уходил.
       Ещё была одна особенность, которой мы все очень гордились - это умение Тарзана приносить по команде «подай» брошенную палку, мяч или  какую-нибудь вещь. Это пёс делал охотно и на земле, и с таким же рвением бросался за брошенной палкой в воду. Я же мечтал научить его доставать  из воды подстреленных уток, надеясь, что мне когда-то всё же повезёт на охоте. А пока мы каждое утро ровно в 7 часов бежали с ним на речку купаться. К этому времени мой спаниель не только мог подавать брошенную палку, но при необходимости и носить нужную вещь в зубах.
        Как-то, однажды, я дал ему распространённый тогда зубной порошок в картонной упаковке, и мы отправились на речку. Сначала Тарзан гордо шествовал рядом, потом приотстал, что было необычно. До меня доходило только его шумное дыхание и сопение, перешедшие в чихание. Остановившись, я понял, что переоценил возможности своей собаки. Переусердствовав, она прокусила картонную коробку и продавила её. Зубной порошок от струи воздуха из носа пса облаками разлетался в стороны, вся голова его была белой от этого порошка, но бросить коробку он не решался. Теперь, по крайне мере чисто внешне, моя собака больше походила на собаку Баскервилей, нежели на симпатичного спаниельку. Ну что же, получилось, что зубы мы оба почистили, а Тарзан ещё некоторое время чувствовал себя виноватым, затем ринулся в воду, стряхнул и смыл с себя зубной порошок и вскоре всё забыл. Не забыл он только одно, время утреннего купания. Как-то раз я решил нарушить режим и подольше поспать. Разбудил меня мой спутник по утреннему моциону. Он добрался до дивана, на котором я обычно спал, встал на задние лапы и начал своим влажным языком лизать моё лицо. Такой необычный будильник подействовал быстро. Увидев, что хозяин проснулся, он радостно начал носиться по комнате и успокоился только тогда, когда мы отправились на речку. Между прочим, часы как раз показывали начало восьмого. Видимо, у собаки был свой какой-то будильник.



                5


       Конец следующего лета и начало осени были посвящены охоте - собственно тому, для чего я и приобрёл себе эту охотничью собаку. Первые несколько выходов охотничьих трофеев не принесли. Но вот, наконец, на четвёртый или пятый день, на отдалённом пруду мне удалось подстрелить утку, сидящую ближе к противоположному берегу, и теперь нужно было как-то достать её. На команду «подай» Тарзан среагировал незамедлительно, бросившись в воду и постоянно следя за моей рукой взглядом, улавливая, что я, в свою очередь, брошу ему туда с берега. Повторная команда «подай»  поставила его в тупик. С берега ничего не падало, и подавать было нечего. Пришлось найти и бросить палку как можно ближе к убитой утке. Пёс ринулся за ней, быстро схватил и вытащил на берег. Следующая палка также быстро была принесена к моим ногам, но мёртвая утка его не интересовала. Что же, пришлось плыть самому, увлекая за собой своего соратника по охоте. Доплыв до утки, я взял её и отбросил подальше с командой «подай». Пёс тут же выловил трофей, подплыл ко мне и выпустил из зубов. Пришлось повторить свой приём  и срочно плыть к берегу. Собака схватила утку, но, видя, что я энергично уплываю, бросила её там же, где взяла и кинулась догонять меня, боясь, видимо,  оставить одного или остаться одной. Да, эксперимент явно не получался, и добычу пришлось вытаскивать самому. И всё-таки нужно было научить собаку приносить убитый трофей. Пришлось ехать домой, взять толстую жилку и начать новый эксперимент. Теперь вслед за выстрелом вверх, следовал заброс в воду утки, предварительно привязанной за лапу к длинной жилке, и команда «подай». Наконец Тарзан понял, что нужно доставать из воды, и даже после того  как я, отвлекая его внимание, незаметно бросал утку в воду, он находил её и приносил к моим ногам.  Ну что ж, кажется, свершилось!    Собака запомнила урок и делала то, что от неё требовалось.
        Следующая охота, однако, выявила другие издержки моего обучения. Заметив плывущих у другого берега уток, я, как мне казалось, тщательно прицелился и выстрелил. Выстрел только вспугнул их, и они с громким всплеском и кряканьем взлетели и скрылись за озером. Но наивный спаниелька, вспоминая предыдущую дрессировку, и полагая, что после каждого выстрела нужно доставать желанный трофей, кинулся в воду и добросовестно старался найти убитую утку. Как я ни пытался отозвать его назад, он только скулил и всё плавал и плавал под нависшим тальником, пытаясь найти  несуществующий трофей. И только изрядно устав, пёс, наконец-то, совершенно сконфуженный, вылез из воды. Мне то же было немного стыдно за свой промах и, успокоив и поощрив собаку, мы отправились дальше. Больше уток не попалось, а вскоре закончились и каникулы, и мне пришлось уезжать в город на учёбу.
        Следующая охота была зимой, во время зимних каникул. Взяв лыжи, вскинув на плечо ружьё и закрыв дома Тарзана, я отправился в сторону леса по свежевыпавшему, пушистому, рыхлому снегу. Следы были все припорошены, и моя охота напоминала больше чудесную, зимнюю прогулку. Пройдя уже, наверное, километра два, я вдруг услышал сзади себя вместе с поскрипыванием лыж какое-то поскуливание. Прямо по лыжне меня догонял Тарзан. Его выпустили минут через сорок, и он, взяв след, кинулся за мной вдогонку. Наверное, всё случившееся им было расценено как недоразумение, а может, и предательство. Пёс по самое брюхо проваливался в снегу, всё время пытался залезть на лыжи, почувствовав в них твёрдую опору, и напрочь испортил мою зимнюю прогулку. Пришлось вернуться домой, чему он очень обрадовался. Следующий выход был вновь без Тарзана, теперь его уже долго не выпускали из дома, и в погоню он не пустился, да, видимо, помня свою довольно утомительную и бестолковую предыдущую прогулку, и не захотел. Его стихией были лето, вода и степь.
        Но вообще, он стремился везде и всюду следовать за мной. Однажды, мне необходимо было съездить на мотоцикле в соседнее село, находящееся на расстоянии двенадцати километров от нас. Обычно  перед отъездом мы закрывали пса в доме и выпускали спустя довольно длительное время. В этот же раз пёс, услышав шум отъезжающего мотоцикла, выпрыгнул в окно и кинулся следом. Я прибавил газу, в расчёте, что пёс отстанет, и быстро скрылся из виду. Возвращаясь назад, издали на дороге увидел двигающуюся навстречу точку. Каково же было моё удивление, когда при приближении вырисовался мой Тарзан. Завидев меня, он остановился, а затем бросился бежать назад. Домой прибежал минут через сорок, тяжело дыша, с высунутым языком и тут же бросился пить. Но и этот урок не отучил его от попыток следовать за мной везде и всюду. Пришлось при необходимости сажать пса в рюкзак, слегка затягивая его горловину, и с таким живым рюкзаком за спиной ездить по речкам и отдалённым прудам. Спаниель быстро усвоил выгодность данного приёма и, как только я произносил слово поехали, он тут же стаскивал предварительно положенный на заднее сидение мотоцикла рюкзак,  и ждал когда его раскроют и предложат влезть внутрь. За спиной в рюкзаке, свободно свисающем с моих плеч,  он становился на сидении своими задними лапами, высовывал голову наружу, стараясь передними лапами упереться в мои плечи, и мы гордо ехали через всё село в нужном направлении, на удивление наших односельчан.
        И ещё одно лето он таким образом неотступно следовал за мной по лугам, речкам и прудам. Теперь это была взрослая собака, всё понимающая с полуслова, необыкновенно послушная и культурная и на редкость преданная. У нас всю жизнь были собаки, породистые и беспородные, но такого друга, причём настоящего, запомнившегося на всю жизнь, больше не было.
         А на четвёртый год случилось непоправимое. Один из приехавших на уборку урожая городских водителей, в пьяном виде, просто ради забавы, задавил его. Тарзан был настоящей охотничьей собакой, не злобной к людям и доверяющей им. Его хорошо знали в селе, многие любили и даже приводили своих разнопородных дворняжек, пытаясь заполучить потомство от него. Но именно доверие к людям, в какой-то степени, и привело к тому, что он не убежал от надвигающейся на него прямо у забора дома машины.
       Похоронил я его на берегу нашей речки, где он так любил бывать. А у меня осталась одна единственная  фотография Тарзанпа, стоящего в лучах заходящего солнца, на берегу речки. Фотография, которую я сделал ровно за день до его нелепой гибели.