Ирина

Баллоны, баллоны, баллоны… Кругом эти баллоны… Когда ж я их выброшу… Мать, сука старая, ни за что не выбросит…

Терпеть больше сил нет. А может – под себя? Не впервой же… Да нет, попробую, вроде на сухом лежу…

Ирина поднялась с кровати,  но тут же на неё и присела – голова  закружилась,  поплыло всё перед глазами… Пройдёт, сейчас пройдёт, посижу маленько… Но головокружение не проходило, и она сползла на пол, отшвыривая из-под себя пустые пивные полтарушники. Улеглась. Лежала неподвижно, пока, наконец, не стала отчетливо видеть предметы. Предметы не двигались – голова больше не кружилась. Пожалела, что слезла с кровати, лучше бы оставалась там, а теперь, казалось, нет никаких сил взобраться на неё обратно… Надо двигаться, а то… Дорога до туалета представлялась непреодолимой. Ирина встала на четвереньки – предметы опять было забрезжили, но далеко от своих мест не отходили, так что терпимо – и на четвереньках же начала своё мучительное путешествие по  квартире. Добралась до двери своей комнаты, расчищая себе путь от валявшихся повсюду баллонов, приоткрыла её и тут поскользнулась рукой о баллон, который поленилась смести в сторону, думала – и так не помешает. И как только рука угодила на него?! Не успела среагировать – больно ударилась плашмя лицом об пол. Матюгнулась чуть слышно. Синяка б не было, на работу же!.. Передохнула, не поднимая лица от пола. Теперь нужно было пересечь по диагонали зал. Зал казался огромным, бесконечным, хотя откуда ему такому взяться в двухкомнатной малометражке. Но передвигаться здесь было легче, баллонов в зале не было, и сил на то, чтобы отбрасывать их, тратить не надо. Ирина возобновила движение…

Цель была близка – оставалось открыть дверь в туалет и взобраться на унитаз. Но как раз последнее показалось ей непреодолимым препятствием, и она сдалась – полилось  горячее, парное сквозь трусы. Долго лилось, лужа становилась все больше и больше… Как легко стало, хорошо как!
 
- Матьперематьрастудытпростигосподи! – услышала голос матери, но не обернулась к ней, вышедшей из кухни. – Ладно, не на палас, всё ты, Ирка, проссала.

Наплевать, главное – не в кровать, на сухом спать буду… Она отползла в сторону от лужи, и задача теперь была – тоже не из лёгких – трусы скинуть. Что удалось не сразу. Платье совсем немного подмокло, по краям только – так высохнет. Отползла на палас и там устроила передышку. Мать тем временем дочериными трусами собирала мочу и выжимала её в полиэтиленовое ведёрко.

- С моим-то давлением ссаньё твоё убирать. Меня шарахнет – кто за мной убирать будет?! Думаешь ты об этом?! Где уж тебе… На кого ж ты похожа, Ирина, - совсем неэмоционально и невопросительно, а как-то буднично продолжила старая женщина. – А ведь тебе сорок только. Дальше-то что ж будет?..

«Врёшь, мать, - отвечала про себя, а не вслух Ирина, - сорок-то только будет!.. Оставила б ты меня в покое, не до тебя… А где ж Лидка?».
- Мам, Лидка где? – спросила чуть слышно.
- Чего ты там бубнишь, не расслышу.
- Дочь, спрашиваю, где? 
- Дочь? А у тебя дочь что ль есть? Нешто не забыла ещё? Бутылка с пивом твоя дочь… У подруги она. Хоть поест. Дома-то нечего.
- Почему нечего? Есть же деньги, мама.
- У тебя есть, а мне пенсию еще не приносили.
- Что ж не сказала?
- Говорила я тебе, да заспала ты.
- Сейчас дам… Я же колбасы приносила.
- Да когда это было… Её бы с чем-нибудь, а ни крупы, ни картошки. Лидочка намяла сухомяткой, потом животом маялась… Неправильно ты деньги тратишь, сколько раз тебе говорено.
- Отвяжись, мои деньги, как хочу, так и трачу…

Работала Ирина диспетчером в АТП, уже двадцать лет, и, помимо очень даже неплохой по нынешним временам зарплаты и регулярных премий, имела дополнительные деньги от сбыта «налево» бензина и солярки, в чём участвовала, конечно, не одна – теневой механизм был отлажен давно и не ею и сбоя никогда не давал. Но экономить и откладывать «на чёрный день» Ирина не умела, готовить ненавидела и покупала полуфабрикаты, либо то, что можно было сразу съесть…

Ирина собралась с силами, рывком поднялась и быстро-быстро в свою комнату, упала на кровать. Славатебегосподи! Она даже как-то внутренне улыбнулась, радуясь и тому,  что не пришлось проделывать обратный путь на четвереньках, и тому, что под ноги не попался один из множества баллонов, валяющихся в её комнате, и тому, что пиво ещё есть, а мочевой пузырь опорожнён. Отдышалась, приподнялась, полуусевшись, и взяла  стоявший  на полу полтарушник «Медового крепкого». С удовлетворением отметила, что пива в нём ещё больше половины – жить можно. Приложилась и долго пила маленькими глотками, держа бутылку двумя руками. Сейчас станет хорошо, сейчас. Подождать надо. Закрыла глаза, прислушиваясь к утробным звукам – что-то там булькало, чмокало, ворчало, пока не стихло. И настроение стало улучшаться. Приложилась ещё. Знала – скоро пиво опять погонит в туалет, но теперь проблем не будет, теперь она оживает, и вместе с пивом вливаются в неё силы. Пожалуй, и закурить можно, не замутит. А вчера перекурила. Вчера? Забеспокоилась – вчера ли? Память всё чаще подводила. Какой день-то сегодня? Неужели на работу завтра?!

- Мам! – громко крикнула. Мать появилась тут же, но в комнату не вошла, очень редко она в неё входила, только в случае крайней необходимости, и звала ее – «твой свинарник».
- Чего орешь?
- День какой сегодня?
- С утра суббота была. Ты стирать собиралась. Бельё-то еще когда замочила, воняет. Опять сгниёт – выбросишь. Я не притронусь, так и знай, мне хватает Лидку обстирывать.
- Завтра постираю.
- Сама-то веришь? Ты про деньги говорила,  давай, пока не наклюкалась.

Ирина взяла с тумбочки сумочку, достала сначала сигареты, закурила, потом вынула
две сотки.
- Возьми, - протянула матери. Та подошла, быстро взяла деньги и тут же вернулась в дверной проём.
- Тебе на собрание в школу к Лидочке вчера надо было.
- Была я.
- Ладно врать-то. Это теперь с собраний на бровях приходят?
- Правда, была. А потом на дне рожденья. Лучше б не ходила, - со злостью затушила сигарету в пепельнице и тут же хлебнула пива.
- Вот именно.
- Мам, так ты иди, купи поесть и пива мне.
- Есть же у тебя!
- Купи-купи, ночь впереди, а то не усну. Только «Медового крепкого», смотри не спутай.
- Конца-края этому не будет, - вздохнула мать. «Куплю, конечно, - подумала, - не то ты душу из меня вынешь, да и деньги давать перестанешь». – Что ж ты, дочка, как отец кончить хочешь?!
- Отец водку пил, а я – пиво.
- Какая разница, раз меры не знаешь, всё равно ведь допьяна пьёшь. Да и водкой от тебя вчера за версту несло.
- Говорю же – на дне рожденья была!.. Не доставай ты меня, а? Сходи лучше за продуктами. Я не ела со вчера. Да и Лидка вот-вот придёт. Возьми сыра. И мороженого Лидке. Пельменей там, еще чего…
- «Мороженого», - передразнила мать. – Ты думаешь, откупишься от дочери своим мороженым?! Она ж всё понимает, двенадцать лет – не маленькая.
- Я ж тебе сказала – не доставай!
- Да и то верно, одно и то же тебе талдычу, а что толку.
- Вот и не талдычь! Иди на рынок!
- Ага, на рынок – рынок закрыт давно, ты на время-то глянь! Завтра поутру пойду.
- Как завтра! Сдурела! – нешуточный страх охватил Ирину, не из-за еды – из-за пива. – В соседнем же доме круглосуточный!
- Дорого там, на рынке дешевле.
- Да насрать, что дорого! Мои деньги! Купи самое необходимое, только на сегодня, а остальное завтра на своём рынке возьмёшь!
- Твоё «необходимое» в каждом киоске имеется… Открыть-то Лидочке сумеешь, если без
меня придёт?
- Сумею. Дверь в мою комнату прикрой.
- Ясно, прикрою, нам же табачищем твоим дышать…

Мать ушла. А Ирина попила ещё пива и вновь закурила. Стали вспоминаться вчерашние события…
 
Она не соврала матери – в школе она была, правда, не на собрании, а до него, специально пораньше пришла, наплела, что остаться не может, но с классной руководительницей побеседовала и деньги в классный фонд и за питание отдала. Лида училась так себе, но без двоек, и то ладно, а на её поведение никогда не жаловались. Не то, чтобы школьные дела интересовали Ирину, но понимала – если не делать вид, что интересуют, то заинтересуются ей, домой будут приходить, а этого ей никак не хотелось. Домой к ним давно никто не ходил, а кто и приходил – не пускали под более или менее правдоподобным предлогом. Квартира давно нуждалась в ремонте, хотя бы в генеральной уборке, запущена была до крайности, но Ирине было наплевать, а у матери руки опускались. «От соседей стыдно», - говорила мать, давно переставшая ходить к соседям, чтоб и они не ходили. Да и по телефону Ирине звонили всё реже, потому что слышали – связь-то нынче качественная – как она говорила матери, взявшей трубку: «Скажи, что меня нет дома!». А когда и мать, знавшая давних, с детских лет, подруг дочери и надеявшаяся через них повлиять на дочь, отвечала по телефону: «А я сейчас, Тонечка, спрошу у неё, дома она или нет… Нет, говорит, нету её. А как ты поживаешь, Тонечка?..». Как поживает Тонечка, Ирина потом требовала ей пересказать, и всё больше раздражало её, что у Тонечки все нормально…

Самой близкой подруге Ирины мать как-то, когда дочери действительно не было дома, рассказала всё как есть. Та пообещала поговорить с подругой. И поговорила. Ирина подняла её на смех, ото всего наотрез отказалась и сказала, что мать выжила из ума, и ей давно пора в психушку. Подругами они с тех пор быть перестали, ни разу больше не встречались и по телефону не говорили. Да и не были, наверно, настоящими подругами, раз не смогла Ирина ей открыться, гордыню переступить. Плохо это, беспросветно, когда  некому про себя плохое рассказать. Разве что бутылке… А мать тогда такой нагоняй получила, таких гадостей про «лучшую подругу» дочери, да и про себя тоже, наслушалась, что от своей затеи повлиять на неё таким образом навсегда отказалась…

Через эту свою гордыню и личную жизнь Ирина не устроила. Мнения о себе она всегда была самого  высокого, отчего и требования её были такими же – чтоб и красивый был, и зарабатывал много, и умный, и любил безумно и на руках носил. А липли всё пьянчуги-шоферюги, да и те женатые. Нет, были, конечно, и неженатые, и неплохие вроде. Вот Володя, например. Говорили, что и Лида от него – точно не знал никто, никому не рассказывала, даже матери. Володя был не красавец, но и не урод, выпивал, но в меру, был простым, улыбчивым, открытым. Но Ирина считала, что заслуживает большего. «Принца ты ждёшь,- говорила мать,- на белом коне с белыми яйцами. Так ведь сама не принцесса…».

Володя потом женился на Ириной сменщице, та родила ему троих. Оказался он хозяйственным, надёжным, заботливым, дети в нём души не чаяли. Хорошая, дружная семья. За что Ирина всю их семью и возненавидела…

В дверь позвонили – Лида пришла. Ирина поднялась без особых проблем. Всё одно отлить пора. В «глазок» глянула – вдруг чужой. Открыла дверь – не нараспашку, а только чтоб девочка проскользнула, тут же закрыла. Лида сразу включила телевизор, уселась в кресло.
- А где бабуля?
- Я ей денег дала, в магазин отправила. Мороженого принесёт. Хочешь мороженого?
- Конечно, хочу…

Что-то ещё надо сказать дочери, спросить о чём-то. О чем? А, ладно… На обратном пути из туалета придумала:
- Ты бы почитала чего-нибудь, дочка, - ненастойчиво и не рассчитывая на ответ, и скрылась в своей комнате…

До пяти лет Ирина всю себя дочке посвящала, не было, казалось, на свете более любящей матери. Но и уставала сильно, недосыпала. Бутылочка пива снимала усталость, помогала заснуть и стала надолго ежевечерне традиционной. Пока не появилась вторая, потому что одной уже было мало. А затем – полтарушник. Но теперь и его не всегда хватало. И если раньше она пила лишь после того, как управится с домашними делами, то теперь, давно уже, пиво вообще вытеснило домашнее хозяйство, заменило собой почти всё. Купленный по дороге с работы полтарушник открывался сразу, как только она переступала порог квартиры и проходила на кухню. Сначала пила из кружки, обманывая и себя, и мать, что, мол, вот сейчас отдышусь, посижу немного и за дела возьмусь. Но не бралась. А, с трудом заставив себя переодеться, удалялась с баллоном в свою комнату. Баллоны, баллоны – кругом баллоны. Куда их девать?! В их старой пятиэтажке мусоропровода  не было, мусор надо выносить на улицу, а там – там ведь могут увидеть. А Ирина тщательно заботилась о том, чтобы о её пивной страсти никто не узнал. Поэтому в её сумочке всегда была жевачка. И на косметику она денег не жалела. И одевалась прилично. Отечность же лица объясняла всем больными почками. У неё и вправду был пилонефрит, который она передала и дочке. Но по временам её охватывал почти ужас – возникало ощущение, что все знают о ней, что на ней клеймо со словом «Пьёт», которое нет никакой возможности скрыть от людей. Тогда она нервничала, старалась никому не попадаться на глаза, а когда это было невозможно, сокращала общение до минимума и особенно подчеркивала, что у неё больные почки…

Чёртовы баллоны… Пару раз она брала по нескольку с собой и выбрасывала их по дороге на работу, но во второй раз встретила знакомую буквально через секунду после того, как избавилась от пластиковых бутылок, и долго потом в страхе гадала, видела та или нет. Да и заметного убавления баллонов в комнате от такой полумеры не наблюдалось. Всё порывалась выбросить их через форточку, но опять же боялась, что увидит кто-нибудь из дома напротив. Потом решила как-нибудь глубокой ночью перетаскать их на помойку, но пока каждый раз откладывала выполнение своего решения на «завтра»…

Ирина услышала, как вернулась мать. Поднялась и, пошатываясь – она уже опять была пьяненькая – отправилась сначала в туалет, потом на кухню к матери.
- Наклюкалась? – встретила её мать привычным вопросом.
- Нет ещё. Но наклюкаюсь, не извольте сомневаться!
- Не изволю. Есть-то будешь?
- Ты сыр взяла?
- Разуй глаза-то – на столе. «Балду» свою, чать, сразу увидала. – «Балдой» она называла полтарушники.
- А мороженое Лидке?
- В холодильник убрала, пусть поест сначала, пельмени сейчас отварю. На тебя-то варить?
- Нет, сыр с хлебом поем. – Ирина села за стол, сделала бутерброды и принялась есть. Открыла полтарушник.
- Что – ту «балду» уже прикончила?! – спросила мать, ставя перед Ириной кружку – не любила видеть, как та пьёт из бутылки.
- Нет, осталось – идти за ней лень.
- Провалялась весь выходной. И завтра проваляешься. Хоть бы с Лидочкой куда сходила.
- Схожу…

Бывали у Ирины  просветы. Почти не пила, за уборку бралась, которую, правда, не заканчивала, но что-то всё-таки успевала сделать, с дочкой гуляла, брала её с собой к кому-нибудь в гости, ходила с ней в кафе «Мороженое», в парк на аттракционы, в цирк. Дочь, помня пять первых счастливых лет своей жизни, оживала, маму она такой безумно любила, но поверить, что теперь всегда так будет, уже не могла – просветы случались всё реже и реже…

- Знаешь, у кого вчера была? У Маринки!
- У Мариночки?! Как она?!
- Как-как – мужчина, видишь ли, у неё появился, уже полгода как.
- Да что ты! Видела?!
- Видела… Маринка на пять лет меня старше, да где там – почти на шесть!
- Что ж с того. Мариночка женщина красивая, ладная, а с первым ей не повезло…
- А мужика нашла младше себя, якобы непьющего, как будто такие бывают!
- Почему не бывают? Вон Иван Егорыч у Катерины, или Петя, зять Олин.
- Да иди ты со своими Иван-Егорычами! Разведенец какой-нибудь!
- Ну и что?! Злая ты, Ирка, не знаю, в кого. Мариночка сколько со своим Сашкой мыкалась, хлебнула будь здоров, детей одна на ноги поставила, чего ж ей про себя теперь не подумать. Бог даст, человек хороший, да и сладится у них. Долгёхонько она одна куковала. А алкаш-то ей на кой ляд, они никому не нужны…

Мать умела порадоваться за других, вот только передать дочери эту способность не получилось. Ирина же умолкла и ушла в себя – на взаимопонимание с матерью рассчитывать не приходилось… Сладится! У них уж сладилось, это она вчера видела – Маринка помолодела, выглядела счастливой, а он её глазами так и ел, а по ней, Ирине, только взглядом скользнул и не задержался, не проявил никакого интереса. Да ещё на этом треклятом дне рожденья про Валерку узнала – крутым фирмачом заделался, кто бы мог подумать, по заграницам, как к себе домой, шастает, а он когда-то умолял Ирину выйти за него…

Мерзкий, одним словом, выдался вечер, хоть вешайся. Лучше б не ходила. Хотела напиться,  но такого она себе на людях никогда не позволяла. Ушла пораньше, купила бутылку «Шихана» и по дороге домой выпила. После водки пиво сразу в голову ударило. На остановке возле своего дома купила полтарушник и, чуть подумав, ещё бутылку «Шихана», которую тут же на остановке, чего раньше никогда не делала, и пила, сев на скамейку, до тех пор, пока к ней пьяный наглый парень не подсел. Повёл он себя сразу бесцеремонно, агрессивно, через слово мат. «Чё ты строишь из себя?! Цену набиваешь?! Ты чего здесь сидишь с пивом, тёлка размалёванная! Ты же снимаешься! Вот я тебя и снимаю! И цену я тебе, сучке, знаю! Не боись – сильно не обижу! Пошли и не буксуй!». За руку схватил, еле вырвалась и ноги от него унесла. В подъезде её окончательно развезло, насилу на третий этаж поднялась, а уж когда мать дверь открыла, Ирина действительно была «на бровях».

- Лидочка, иди кушать!
- Ба, я здесь буду! Я боевик смотрю.
- Только и торчишь у этого ящика, сдался он тебе, боевик этот. Чать, срамота одна.
- Ну, ба, ну, пожалуйста!
- Да несу, несу…

Ирина взяла тарелку с недоеденными бутербродами и початый баллон и пошла к себе в комнату. Из-за воспоминаний о вчерашнем вечере настроение у неё испортилось, но она знала – дело это поправимое, надо всего лишь пива хлебнуть, а оно, слава Богу, есть…

Любила она это состояние: на душе спокойно, в руках – тяжёлый полтарушник, из-за стенки слышен телевизор и разговоры её дочери и матери, холодильник не пустой и на работу завтра не надо. В общем, жить можно…

В этом благостном настроении она и заснёт и будет периодически просыпаться и отхлёбывать  из баллона, чтобы вновь проваливаться в полусон-полубред. К утру она обмочится. А завтра – никуда мать не денется – постирает она дочери хоть что-нибудь, чтоб той было в чём на работу пойти. А уж погладит Ирина сама в понедельник ранним утром. В понедельник Ирина, собрав все силы, встанет ни свет ни заря и приведёт себя в порядок – помоется, погладится, сделает макияж и будет усиленно жевать свой «Орбит» без сахара…

В понедельник Ирина пойдёт на работу. В этот понедельник ещё пойдёт…


Ноябрь 2001 г.