Если бы у Роберта Джонсона была жена Сон третий

                Но так высока и так длинна
                Дорога в облака …
                группа «Браво»
               
                I

               
- Вы безмозглые, непроходимы тупицы! Ну и как я по-вашему покажу это заказчику? Что за дрянь вы мне все время подсовываете?! – голос шефа сорвался до крика.

- В прошлый раз Вы тоже говорили «дрянь», а заказчик остался доволен.

- В прошлый раз заказчик был кретин! – шеф по-прежнему орал, но видно было, что он уже остыл; достал из заднего кармана брюк носовой платок, вытер потную шею, - ладно, можете идти.


...


- Во, видал, с кем приходится работать?

- Я, конечно, человек новый, всех нюансов и тонкостей не знаю; с заказчиками не знаком, да и работы ваши не все видел, - Роб несколько брезгливо потер указательным пальцем переносицу, - но сейчас ваши работники показали довольно неплохой макет.

- Вот-вот, - быстро вставил шеф, - а все почему? – он еще раз вытер платком потную шею, - да потому что орать на них надо! А то возомнят будто хорошо работают…

- Ладно, ладно, - примирительно сказал Роб, - Вы – шеф, вам видней.

- Во! – обрадовано и торжественно провозгласил шеф, - вот такие люди нам нужны!


                II


Он затянулся. Курить и хотелось и не хотелось одновременно. Не хотелось потому, что дул холодный ветер с мокрым снегом (а у него как на зло не было перчаток) и от этого немели пальцы обеих рук. Он попеременно перекладывал сигарету из одной руки в другую, чтоб хоть одну (пусть даже на короткое время) погреть в кармане. Но, несмотря на эту уловку, обе руки чертовски замерзли, и одна из них упустила сигарету. Он молча нагнулся за ней, чтоб выбросить в урну, но, чертыхнувшись, выпрямился. Сигарета угодила в лужу растаявшего снега. Человек сунул руки в карманы пальто, но не уходил, а грустно смотрел в лужу: толи на плавающий в ней окурок, толи на отражение своего лица.

Он был небрит, но редко растущая борода не могла скрыть худобу лица. Которая, впрочем, его не портила. Напротив, эта худоба в ансамбле с тонким носом и печальными глазами, делали его похожим на английского аристократа конца восемнадцатого века.

Он поднял воротник пальто – сегодня дул какой-то особо промозглый ветер. Сунул руку в карман, достал пачку сигарет, вынул одну, закурил. Небо было низким и серым.

«Погода – дрянь. В такую только дома сидеть» - подумал он и тут же чертыхнулся. Бросил недокуренную сигарету в ближайшую урну и быстро зашагал вперед.

Скрипнула калитка, где-то совсем рядом залаяла собака, но, учуяв «своего», тут же умолкла. Он подошел к двери, достал ключи, но замерзшие пальцы не слушались и дверь открыть удалось не сразу. Наконец он зашел внутрь, включил свет. Снял пальто и сменил ботинки на домашние тапочки. Все это он проделывал быстро, автоматически, даже не задумываясь. Но, взявшись за ручку двери, он почему-то остановился, словно застыл в нерешительности.

- Это ты? – раздалось из-за двери. И вместе с этим вопросом все сомнения отлетели прочь. Он решительно потянул дверь на себя.

- Кто же еще? – был ответ. Это было их маленькой игрой. Менялись города, дома, двери. Но оставались неизменными этот вопрос и этот ответ. Вопрос обнадеживал – он означал, что его ждут, что он нужен (именно он, а не кто-то другой). Ведь не спрашивают «Кто там?», спрашивают «Это ты?». Ответ символизировал постоянство и верность: «Кто же еще…»

- Ты ел? – этот вопрос он привык слышать сразу вслед за первым, но в отличии от первого он вызывал в нем только раздражение. Ответы были разные. Иногда – вот как сейчас – ответа не было вовсе.

Он молча прошел в центр комнаты, оглянулся кругом, словно проверяя все ли на месте. Подошел к шкафу и так же молча стал раздеваться. Переодевшись, он закрыл дверцу шкафа и увидел ее.

Она сидела на диване, забравшись на него с ногами. И жадно разглядывала его. А он ее. Она ему нравилась. Он улыбнулся. Красивая, и все такая же. Она тоже улыбнулась.

- Ты ел?

- Я, кажется, потерял перчатки.

- Какое это имеет значение? Как первый день? Как шеф? Подчиненных видел? А кабинет у тебя какой? А окно? Окно там есть? Ну знаешь, большие такие, во всю стену? – она сыпала вопросами, а он стоял и улыбался. Просто молча стоял и улыбался. Мыслями он был далеко. Не здесь, не дома, не на работе…

- Роб! Очнись! Что же ты? – она притворно надула губки, - Поговори с женой. Она скучала. И весь день думала о тебе.

- Хорошо, - как-то отрешенно ответил он.

- Ну, - она шумно вздохнула, - рассказывай.

- Работа – дрянь, шеф – дерьмо…

- Роб, я серьезно, - засмеялась она.

- Я тоже.

- А платят?

- Кучу бабок!

- Роб! Прекрати, - она мотнула головой, - я не могу понять – ты всерьез или шутишь?

- Всерьез, - улыбнувшись, ответил он.

- Так, ты – «всерьез». Пошли, кормить буду, а то с тобой и поговорить нельзя – все шутишь, шутишь.

- Я не голоден, - хмуро проговорил он.

- В чем дело? – она тут же переменила тон – теперь это был маленький генерал в юбке, не привыкший к умолчаниям и возражениям.

- Дело в том, что я уже поел, - буркнул он, с ужасом осознав, что грубит. Откуда это? – подумал он и посмотрел на нее.

Она стояла перед ним в красном платье, больше похожем на ночную сорочку. Руки она держала, сложив на груди. Взгляд был злой и колючий, а губы кривила упрямая складка – женщина была недовольна. Но чем? Он никак не мог понять.

- В чем дело? – теперь была его очередь задавать этот вопрос.

- Дело в том, - она слегка пожала нижнюю губу (нерешительность?), - дело в том, что я не хочу, чтоб ты терял эту работу, - скороговоркой выговорила она.

- Почему я должен ее терять?

- Но ведь тебе она не нравится? – удивленно произнесла она.

- Не нравится, - подтвердил он.

- Ну вот.

- Не вижу связи, - устало произнес он, - Слушай, детка, иди сюда, - он вытянул руки вперед, - давай посидим. Я вправду устал. День был тяжелый! Шеф – полный кретин, все время орет, всем недоволен…

- А они и вправду хорошо платят? – осторожно спросила она.

Вместо ответа он только глубоко вздохнул.

- Да-да, - она закивала головой, и вдруг, резко отвернувшись, она, глядя ему прямо в глаза, сказала – давай заведем ребенка?

- Не вижу связи, - устало выдавил он.

- Теперь у тебя высокооплачиваемая работа и мы можем себе это позволить…

- Господи, Мил, ты говоришь об этом как о какой-то стиральной машине! – он раздраженно встал и вышел из комнаты.

Зашел на кухню, включил электрочайник. И стал ждать. Что-то не так шло сегодня. Совсем не так, как он того хотел. И эта внезапная ненависть к этой женщине. Его женщине, которую он точно знал, что любит. Знал, что готов защищать ее ценой своей жизни. Что ради нее он терпел и еще будет терпеть многое. Но сейчас ненавидел. Все в ней вызывало в нем раздражение. От этого красного платья до звука ее голоса. И даже сама ненависть, которую он к ней испытывал, вызывала в нем ярость. Молчаливую и злую. И ему хотелось выплеснуть эту ярость.

Щелкнул выключателем чайник. Он мотнул головой, словно отгоняя от себя бесов ярости.

«Желание иметь детей естественно для женщины, - думал он, - Более того, мы обсуждали этот вопрос тысячу раз. Почему же сейчас меня это так заводит?»

Он прислонился к стене – «Вспомни сегодняшний день. Что было не так? Что послужило причиной?»

Сегодня был его первый рабочий день. В новой большой компании, с большими возможностями, с большими надеждами в будущий успех. И он непременно будет. Они все так и планировали. Сперва хорошая работа, затем машина (дом у них уже есть). Затем ребенок… Откуда же злость, вспышки ярости, раздражение? В новой работе? В шефе? Или в дороге по пути с работы домой?


                III

               
- Простите, спичек не найдется?

- Зажигалка подойдет? – он сунул руку в карман, - а я вас помню. Мне понравилась ваша работа. Нет, правда.

- В таком случае жаль, что вы всего лишь заместитель, - и тут же, спохватившись, - простите. Бен, - протянул руку.

- Роб, - и тут же, спохватившись, - Роберт Джонсон.

- Очень приятно, мистер Джонсон. Вообще-то мое имя Бенджамин Бриттен, но все зовут меня Бен. Вы тоже можете звать меня Бен.

- М-да, Бен... Домой?, - спросил Роб, не зная как отделаться от болтливого собеседника.

- Домой.

- Пойдемте, что же мы стали у проходной… Мм…, - он потянул, не зная, что говорить дальше, - вам, случайно, не в сторону вокзала?

- Да, случайно, да, - мужчина слегка улыбнулся, - я вообще-то живу на другом конце города, и мне следовало бы сейчас идти на трамвай. А я иду совершенно в другую сторону.

- Интересно, - сухо произнес Роб.

- Вот именно, - оживленно говорил мужчина, - именно интерес меня толкает делать такой крюк по дороге домой.

- И часто?

- Каждый день! – торжественно произнес Бен.

Роб с интересом посмотрел на него. Мужчина казался ему сумасшедшим.

- Вот я собственно уже и пришел! – весело произнес «сумасшедший», - до свиданья, мистер Джонсон.

Роб посмотрел ему вслед…

Мужчина скрылся в здании с неоновой вывеской «Сам Набул» - название ему ничего не говорило (хоть и вызывало в памяти южно-африканские имена). А вот рядом возле этих двух слов розовым неоном светился саксофон.

Это был музыкальный магазин!

Роб и сам не понял, зачем он зашел внутрь. Магазин был небольшой, но ассортимент товара поражал воображение. Инструменты стояли плотно в ряд, иногда не в один, а два или даже три ряда с небольшими просветами между ними. Там, где это было возможным, инструменты вывешивались на стены или крепились под самый потолок. Ощущение было такое, будто попал в волшебны лабиринт. Волшебный - потому что из него не хотелось выбираться.

Из оцепенения его вывел мужской голос.

- Я говорю, мистер Джонсон, что это и есть мой интерес, - Бен вытянул вперед руку, указывая на какой-то черный ящик с кнопками, стрелками и маленькими лампочками, - это лучший комбик в мире, по сходной цене, - Бен понизил голос до заговорческого шепота.

- Я не совсем хорошо понимаю, - проговорил Роб в растерянности.

- Это для гитары… Чтоб можно было играть где угодно… даже дома…

- Вы играете? В группе? Это группа ваших коллег? Или это ваше увлечение никак не связано с работой, я хотел сказать с рабочим коллективом?

- Я…, - Бен, смутившись, уставился в пол, - я… вобщем, я не играю…

- Мне очень жаль, - Роб не нашелся, что ответить.

- Мне тоже…

Возникла неловкая пауза. Внезапно Роб почувствовал себя таким виноватым и ему захотелось сказать что-то хорошее. Но ничего говорить не пришлось, Бен первым нарушил тишину.

- Вы не виноваты, мистер Джонсон. И никто не виноват. Так сложилась жизнь. Я полюбил музыку с самого раннего детства. Кроме как с гитарой себя даже и не представлял. Играл в школьном оркестре, а в студенческие годы у меня уже была своя группа, - Бен криво усмехнулся, - я сам писал песни, говорят, подавал большие надежды…, - он глубоко вздохнул, - да только, где это все теперь…, - он замолчал.

- А потом я встретил Риту, - продолжил Бен, глубоко вздохнув, - мы полюбили друг друга. Затем она, - замялся, - мы поженились, у нас родился сын, а через год – дочка. Тут уж было не до музыки, - он опять вздохнул, - Ребята, конечно, звали, - улыбнулся, - пока у них самих не появились дети, - Робу показалось, что улыбается Бен как-то криво и уж точно не весело, - Вот такие дела, мистер Джонсон. У вас, конечно, таких проблем нет, - опять вздохнул, - и, наверное, никогда не будет, - он опять замолчал, уставившись на черный ящик – комбик.

- Хожу вот сюда, - грустно продолжил Бен, - хожу, - вздохнул, - не покупаю, конечно, ничего. Нет денег – «Все лучшее – детям!», Бен снова криво улыбнулся, - а так… хожу и мечтаю… вдруг куплю… Нет, это, конечно, вряд ли, скорее новую мебель… Да и смысла-то уже нет. Просто не останется времени. Работа много отнимает, дорога, уроки с детьми делать, - он опять глубоко вздохнул, - Да что вам в этом всем, мистер Джонсон, у вас другие заботы…

Роб с удивлением смотрел на Бена и на этот загадочный черный ящик. Что же в нем такого, что Бен сперва от него отказался, а потом понял, что жить без него спокойно не может? Он задал этот вопрос Бену.

- Понимаете, мистер, я играть хотел, песни петь. Свои, свои! – это очень важно! Я и жил в них, в этих песнях! А сейчас я где живу? – он уставился на Роба, как будто ждал, что тот ему ответит, - Я живу в закладном доме, - мне за него еще семь лет платить. Выплачу – сын пойдет в колледж, дочка в лицей… Я никто, я серый рабочий, я – только руки… по сути – я живой труп, - глубокий вздох, - А ведь у меня есть душа, и она мертва; я сам себя предал, предал свою мечту!

И Роб вдруг испугался! Ему показалось, что Бен сейчас заплачет. И, если он это действительно сделает, то Роб заплачет вместе с ним. Он вытер пот со лба, - послушайте, Бен, если это для вас так важно, я куплю этот комбик, пойдемте, мне захотелось сделать вам подарок…


…


Дальнейшее Роб помнил смутно. Помнил ошарашенные глаза Бена, щелканье ленты в кассовом аппарате, затем Бен долго жал ему руки (почему-то сразу обе). Помнил как он сел в такси, но не помнил куда ездил и зачем. И все пытался вспомнить свою мечту, о чем он мечтал в детстве, чего ему больше всего хотелось в юности. Но ничего так и не приходило в голову, кроме одной единственной мысли – мечта все-таки была! И он ее предал! Предал так глубоко, что не помнил даже о самом факте ее существования! – он криво улыбнулся, - Спасибо, Бен, спасибо, Мил. И секундой позже в голове просияло неоновое «Спасибо, Сам Набул».