Ёлка

30 декабря шел снег, сменившийся дождем, а ночью подморозило. К утру мир покрылся корочкой льда, сверкал и дразнился.

Потом меня послали за хлебом. Я обрадовался: можно было проверить, действительно ли никого не выпустили гулять или же это выдумки моих стариков? Предстояло пройти через двор, обойти соседний дом, спустится по четырем ступенькам, перейти улочку, купить батон - их пекли в том же здании на втором этаже - и вернуться назад. Обычно на это уходило до пяти минут.

Но я не предполагал, что бывает так скользко. Каждый шаг сопровождался неизбежным падением. Родной двор, знакомый до ямки и камушка, оказался чужим, враждебным и бесконечным. И было пугающе тихо. Со временем я тогда не дружил, но тут оно и вовсе остановилось. Все что осталось, это мои неуклюжие попытки встать, боязливые шаги и болезненные удары о наст. Сначала я злился, затем принял правила новой игры. Неважно, сколько удалось сделать шагов. Неважно, с какой попытки удалось подняться. Стена соседского дома служила промежуточным финишем и первым успехом на пути к главному призу – батону хлеба.

Казалось, добрался к ней только к обеду. Часы мне еще не полагались по возрасту, а с солнцем происходили невероятные вещи. Когда я падал, оно тоже бухалось в снег. Стоило мне подняться - занимало позицию на небе, но какую-то весьма шаткую. Дальше пошло проще – я держался за стенку дома и переставлял совершенно непослушные ноги вперед. По ступенькам соскользнул на попе. Перед тем как перейти улочку долго держался за дерево и собирался с силами.

Дорога была такого же цвета, что и летом. Только то был не асфальт, а черный лед. Мне удалось сделать пару шагов, после чего рухнул на живот и выкатился на середину. Подняться никак не получалось. Уцепиться было не за что, ноги разъезжались. И тут показался автомобиль.

Улочка вела от железнодорожного вокзала в город и шла под горку. Ездили по ней редко, водители предпочитали пользоваться другой улицей, более широкой. Красные Жигули сразу же меня заметили и принялись тормозить. Получалось у них плохо – мотало от одной обочины к другой. Я пытался отползти в сторону. У меня тоже получалось плохо. Потом оказалось, что проще закрыть глаза и просто ждать.

Очнулся от того, что кто-то тряс меня за плечо. Это был огромный дядька в белом фартуке и смешном высоком колпаке. Руки у него были в муке, и белые следы оставались на моем пальто. Он что-то спрашивал, но я не мог разобрать слов. Рядом с ним стояли еще какие-то люди. И только тут я заметил, что шапка куда-то укатилась, а колесо красных Жигулей едва не касается моих волос.

Дальше лишь помню, что домой меня нес на руках тот самый дядька в смешном колпаке. Я сжимал заветный батон. Он был горячий и грел руки. А еще от него замечательно пахло.

В дверях нашей квартиры меня поставили на ноги, забрали хлеб. И я пошел в салон – убедиться из окошка: правда ли наш двор стал таким большим?

Красавица ёлка лежала смертельно раненная на боку. Шары и игрушки превратились в золотую труху. Шпиль, который я с такой осторожностью одевал на верхушку, валялся в углу, разломанный на мелкие куски.

Откуда-то возник голос. Это бабушка рассказывала, что зашли соседи и сообщили о моем продвижении по двору, дед перепугался, бросился к окну и зацепил ёлку.

Я обернулся: старики стояли в дверях и внимательно на меня смотрели. Потом дед ушел на кухню глотать валидол – не мог видеть мои слезы.