Заметки дворника Никсона

Повесть.

От автора.
Все происшествия в этой повести абсолютно не соответствуют действительности. И все названия, имена, отчества и прозвища взяты автором наугад. А любое чисто случайное совпадение с реальной жизнью следует считать всего лишь досадным казусом и не более того.

***

Горнолыжное предисловие.

Бывшая начальница детского летнего лагеря отдыха «Зелёная зона» уезжала! Было на что посмотреть. В просторный кузов грузовика забрасывались лыжи и палки, ботинки и яркие лыжные костюмы. Всё это здесь уже не понадобится. А жаль, ведь такая была классная идея: использовать зимой наш лагерь как горнолыжный центр. Угоры здесь знатные, снега и холода тоже хватает, уж не жалуемся. А сколько денег во всё это вбухано! Новое отопление в корпусах, лыжи и амуниция, снегоход, обучение инструкторов...
Уже всё-всё было готово к открытию. Даже рекламу успели дать везде и даже шикарную цветную газету про новый горнолыжный центр выпустить – знай наших! И помешал-то всему сущий пустячок – зимний снег! Неожиданно для всех в декабре стукнули крепкие морозы, потом как-то вдруг и некстати обильно повалил снег, затем где-то недалече порвало провода. И просил-то знакомый электрик всего каких-то двести рублей за выход из тёплой постели на ночной аврал, но начальница упёрлась рогом: «Шибко дорого!». Пока они торговались да думали, думали да торговались, да сызнова начальница всё взвешивала и прикидывала, электромотор, естественно, отдыхал и воду по системе не гонял. Она и замерзла. Со всеми затем вытекающими оттуда последствиями. Пришлось сообщать выше про неожиданный разгул стихии. Когда примчалась из райцентра аварийная группа, весь персонал новейшего лыжного центра уже бегал с паяльными лампами, а начальница в кочегарке лихорадочно пилила ржавой ножовкой досочки и бросала их в дымное чрево котла... Увы, увы, жизнь внезапно дала трещину и совершенно новая система отопления всё-таки разморозилась. Но начальницу под суд не отдали, а, наоборот, даже наградили красивой грамотой за мужественную ликвидацию последствий стихийного бедствия! Говорят, что власти сделали это не от широты душевной или детской наивности. Просто за неё замолвили словечко вежливые представители одной солидной организации, с которой спорить никому не хотелось... И теперь её, как проверенного, исполнительного и ответственного работника, отправили подальше, на новое место. Судя по всему, она всё-таки будет создавать свои горнолыжные центры, но в других краях, где и снега поменьше, и с морозами не так, как у нас.
А разгребать оставшиеся завалы сюда бросили новую начальницу, ещё более деловую и решительную. Поговаривали, что она в стремительные годы ускорения и горячей перестройки окончила какое-то политическое училище, служила в таёжной сибирской глухомани заместителем командира одной части по какой-то там части, потом сама была начальницей не столь далёкого от нас учреждения, а теперь вот перекинули её на новый, не менее трудный участок. Женщина видная, дородная, напористая, за словом в карман не полезет и своего не упустит. Сходу взялась за дело. Все только ахали, глядя на то, как новая начальница развернулась. О горнолыжном центре уже никто не заикался, ибо теперь даже вспоминать о нём считалось дурным тоном:
– Это детский летний лагерь! Это лагерь, а не какой-то там центр!
И уже к лету вся система отопления была восстановлена, корпуса выкрашены, сотрудники вышколены. Территория лагеря обнесена новой железной оградой. Поставлена и обучена охрана. Кое-где даже установлены телекамеры наблюдения! Начальница лично просматривала эти теленовости: строгий контроль прежде всего! Чтоб без её приказа никто, ничего, никуда, никому... Всё-всё было сделано для того, чтобы наш лагерь стал образцовым, стал лидером и достойным примером для всеобщего восхищения и подражания. Начальница столь быстро добилась нужного и видного результата, что на новом, правда, почему-то закрытом, межрегиональном конкурсе по обустройству лагерей даже схлопотала золотую медаль! Но отчего-то она её не носит, нам не показывает и даже не говорит.
И вот лагерные перестройка и ускорение закончились, и теперь заново  обновлённая «Зелёная зона» полностью готова к летнему сезону...

Глава 1. Приезд гавриков.

«Наш лагерь ждёт вас»! Этот новенький, белый с красным, плакат растянули с утра слесарь и сантехник над блестящими железными воротами родной «Зеленой зоны». Наше примерное и образцовое учреждение усиленно ждало приезда ребятни. Да, к началу летнего сезона лагерь подготовился отменно. Уж не знаю, каких усилий это стоило лагерной администрации, но приёмная комиссия осталась довольна уровнем готовности объекта.
И куда мне эти пустые бутылки складывать? В мешок, так в мешок. Перевели вот из сторожей в дворники «за нелояльность». Да ещё процентов всех лишили, словно заслуженного хроника-профессионала. А что я сделал? Написал лишь маленькую, тоненькую книжку про чудесную, восхитительную и распрекрасную жизнь одного учреждения в условиях недоразвитого капитализма. Да и написана она была в самых-самых общих чертах, без всяких там адресов, фамилий и размеров обуви. А высокое лагерное начальство внезапно жутко рассердилось и признало её вредной, порочащей и полностью несоответствующей.
Вот и понизили меня в чине, хорошо ещё хоть на Новую Землю не сослали. А ведь могли бы, могли послать туда в длительную командировку: связи у начальства хорошие и денег куры не клюют. Видно, решили сор из избы не выносить, потому как лагерь наш передовой и образцовый, а поэтому плохого здесь ничего не может быть. Вместо меня работает новый сторож, платят ему вдвое больше, чем мне, вот так. Да не в деньгах счастье, а в тебе самом. Это нам декан в универе всё время твердил, запомнилось. И моих «вредных» книжек, увы, совсем не осталось: наши их оптом скупили, тут же списали и все-все спешно ликвидировали. Хотя нет, Дима-кочегар всё же несколько штук тайком домой унёс, сам сказывал. Хочет родственникам подарить. И то ладно.
Да, зовут меня здесь просто Ник или Никсон, кто как захочет. И с бывшим президентом ихним я не знаком, сразу предупреждаю! Хотя с одним президентом знаком все же лично, не без того. Приезжала вот из столицы женщина, президент какого-то фонда. Очень уж нашей местной говорей интересовалась. Говорун Потапыч куда-то некстати запропастился и меня срочно выдвинули вперёд: мели, Емеля, твоя неделя! Ну, я и наболтал, что знал. Поудивлялась женщина, поахала, даже адрес взяла, но больше не приезжает, не пишет. Может, что не то сболтнул? Я ведь эти заковыристые словечки в туманном детстве от бабушки слыхал, а она могла такое сказануть под горячую руку... Мала была ростом Лидийка, да на язычок востра, язычка её в деревне побаивались.
Вот и автобусы с ребятней подкатили. Сразу все ожили, забегали, засуетились. Хлеб да соль, вдохновенная речь о том, как хорошо и весело  в благодатный летний период подрастающему поколению здесь оздоровляться, сумки в руки и вперёд, регистрироваться да расселяться. Шум, гам, тарарам. Вот-вот, уже пакетики от семечек валяются. Но это всё же лучше, чем бутылки: ткнул пикой и в мешочек, даже нагибаться не надо. Хоть детки, конечно, разные, но с виду как бы на одно лицо: ярко одетые, шумкие да подвижные. Видать, из города. Да, наших деревенских развлечений им будет недостаточно. Наверняка, что-нибудь, да откаблучат. Ну, это вовсе не мои проблемы: вон фантиков россыпь, опустевшая «Фанта» ждут меня, лежат себе и нагло ухмыляются. А вот я вас!
Воспитатели уже разводят детей по корпусам. А попробуй-ка ты подойди да скажи им «разводящие» – всерьёз обидятся. А чего на правду обижаться? С сумками, с пакетами, с рюкзачками детки группками рассасываются по корпусам.
– Эвон, сколько гавриков понаехало! – удивлённо ворчит у дверей Тамарка-санитарка. Ей и хлопотно будет убираться, но и слушателей для тамаркиных баек сколько прибыло! А баять она мастерица: ты только уши развешивай пошире, глазками моргай да не перебивай. Насказывает тебе и про Ермака, и про дурака, и про клад заветный, и про пень приметный. Гаврики же, едва бросив сумки, тут же начали осваиваться:
– Где столовая, где бассейн, где клуб, когда же начнётся дискотека?
Ишь чего захотели: бассейн им подавай! Речка рядом, чего ещё? А мобильники теперь почти у каждого, только и слышно вокруг: мама, папа, Коля, Оля, тра-та-та-та-та, тра-та-та-та-та!  Шустрят ребята, словно лесные мураши в ясный июльский день. Знать, погода простоит ладная, тепло будет. Местная примета такая. А вон двое пацанов явно в магазин уже намылились. Да охрана не выпускает. И ограда решетчатая крепка, высока – не пролезешь, не перескочишь. Потрогав и подёргав толстенную стальную сетку, вдоволь налюбовавшись её жизнерадостным и бодрящим чёрным цветом, они ни с чем повернули обратно:
– Дяденька, закурить есть?
– Да не курю я с прошлого века.
– Ну, блин, опять облом!

Глава 2. Рыбная запеканка.

– Только рыбной запеканки мне для счастья не хватает! – шумит на кухне повар Вера. Её можно понять: внезапно, вдруг или неожиданно, но начался рыбный день, а, может, и рыбная неделя. Уха на первое, жареный карп на второе. Снова жареный карп, снова уха. И сызнова уха, а за нею карп... Только компот и запеканка у нас без рыбы. А в чём дело?
К открытию лагеря все готовились старательно, основательно и, казалось, учли всё. Но накануне заезда бдительная и вездесущая начальница заметила, что в красивом лагерном пруду, где нагуливал вес красавец карп, много всякого мусора: камни, железяки, тапочки и даже одна покрышка от грузовика. Времени на зачистку не оставалось, поэтому лагерное руководство решило сделать ход конём: быстро поднять уровень воды и скрыть под её толстым-претолстым слоем все упомянутые безобразия. Плотник, что-то недовольно бурча себе под нос, исполнил-таки руководящее указание и установил поперечную доску на сливном лотке. А прудик-то ещё в прошлом веке вон у того родника под угорчиком сооружен был мельником для своих нужд из плетня и глины, да так и стоял, пережив и мельника, и саму мельницу. За ночь водица бодро поднялась, поднатужилась, свернула изрядную часть плетня и глины и сбежала, оставив карпов трепыхаться в иле и мусоре. Что делать? Объявили на пруду плановую перестройку и модернизацию, а рыбой забили все холодильники да часть на рынок свезли. Врач, медсестра и воспитатели быстро провели с детьми беседы о вреде всего жирного, мясного, о коварных происках холестерина, и рыбная неделя началась. Началась она сразу же, с первого дня заезда. Начальница же сходу вызвала к себе завхоза, плотника и сантехника, как единственного в округе специалиста по водам и сливным изделиям, долго с ними разговаривала. Виновным в происшествии признали плотника: ведь прекрасно же понимал, что делает «не то», а почему всё-таки сделал и спокойно ушёл, а не написал надлежащим образом докладную руководству со своими расчётами, выводами и рекомендациями?
Приехавшая молодежь уже на второй день рыбной диеты стала настойчиво проситься в магазин и выходы туда по рейтингу популярности стали приравниваться аж к дискотекам! Повара варили, жарили, тушили и парили проклятого карпа, проявляя чудеса фантазии и мастерства. Но, скажите честно, какой жарено-тушено-пареный карп сможет противостоять вот этой свежей красномордой колбаске с чесночком или той заманчивой баночке сочной тушенки с проклятым, но таким желанным холестерином?! Вот тогда-то и встал вопрос о рыбном супе и гуляше.
– Какой гуляш из карпа? Какой мясной суп? Рыба – это уха! Уха не пахнет мясом! – возмущалась Вера, размахивая белым колпаком. Кухонные работники тихо затаились в углах.
– Надо, Вера, надо! – твердо отрезала начальница лагеря и, развернувшись через левое плечо, решительно вышла вон.
Вера, успокоившись, взялась за дело. Все же и в ресторане работала и за границей три года трудилась. Сперва чистили да потрошили этого карпа, мать его! Потом тонко помясорубили рыбку, да все эти маленькие «хвостики» – ненадолго в холодильник. И ну сплетать из них мелкие косички всей кухонной бригадой. Залили их ароматным, пахучим мясным соусом, затем – липким отваром риса и сои, повыжали, поприжали, распластали ножами на кусочки и снова запечатали в холодильник. А потом их в кипящий бульон с пригоршней мясных кубиков, растворяющихся без осадка – бульк, бульк, бульк! Через какую-то пару часов кухонные алхимики в белых халатах закончили свою таинственную трансмутацию... Начальница лагеря сама, лично, в новеньком белоснежном халате, пришла снимать пробу. Поразглядывав и даже понюхав тарелку с супом, приступила к трапезе. Ела молча и серьёзно. Облизнув ложку, бросила быстрый взгляд в сторону повара и приступила ко второму. Вся кухня молчала. Все ждали приговора. И дождались.
– Неплохо, неплохо. Кстати, Вера, вам надо ещё подумать и сегодня же поработать над нашей новой запеканкой.
– Ка-ка-кой ещё закипанкой? – почти прошептала Вера.
– Как какой? – искренне удивилась начальница. – Конечно же, рыбной.
– Только рыбной запеканки мне и не хватает! Запеканка – молочное блюдо, молочное, а не рыбное!
– Ничего, ничего, у нас будет рыбное.
После ухода начальницы кухню враз заполнила мрачная и вязкая тишина. Никто не двигался и ничего не говорил. Все стояли и задумчиво молчали. Только Вера, глядя в окно вслед начальнице, машинально резала острым кухонным ножом какую-то мягкую белую полоску.
– Может, она так шутит? – робко сказала Маша-практикантка.
– Она шутит? Не дождёшься!
Вся кухня приуныла: мясом рыба ещё может как-то прикинуться, но творожной запеканкой?! Выручил неунывающий завхоз дядя Стёпа. Он шумно влетел на кухню:
– Давай всю рыбу в машину! Я нашел оптового покупателя! Быстрей, быстрей!
А через какой-то десяток минут вновь заглянула начальница:
– Хочу сообщить, что рыбная запеканка отменяется. Кстати, где-то я оставила поясок от своего халата, не у вас?
– Нет, нет. – быстро и уверенно ответила Вера, закрывая спиной разделочную доску с белыми обрезками.

Глава 3. Вавилонская башня.

Конечно, первым делом наших гавриков, их ещё называют здесь по- старому «пионерами», надо чем-то занять. Психологи будто бы утверждают, что после полезных и поучительных бесед о вреде того же холестерина тут же требуется дать впавшему в уныние народу что-нибудь бодрящее, радующее душу и сердце. Таким животворящим бальзамом и должна была стать для ребят встреча со столичным академиком. Да, к нам приехал самый настоящий академик, о чём во время рыбно-мясного обеда радостно объявила наша начальница.
Культмассовику Антону аж трудно было рассадить в клубе всех желающих. И вот настал он, радостный миг: на сцене сам академик в окружении сияющей лагерной администрации. Высокий, крепкий, седовласый. Да, настоящий академик, все это сразу поняли. Прочитав для знакомства и разогрева публики с десяток своих четверостиший, академик признался, что он не поэт, а технарь по образованию и своему призванию. И начал рассказывать. Как складно мужик говорил, настоящий Цицерон! Особенно всем понравилось про высокую башню в семнадцать этажей.
Здесь такие красивые леса, такой чистый воздух и прозрачная вода, что просто грех проходить мимо. И академик постарается помочь администрации этого прекрасного лагеря расшириться. И не только вширь, но и ввысь. Для этого у него есть знакомые, есть связи. Он готов предоставить руководству лагеря проект семнадцатиэтажного здания, такого, как в Анапе. Чтобы с вертолётной площадкой наверху. Одна международная фирма, есть такие знакомые, наверняка сможет помочь с финансами и тогда...
Начальница аж вся светилась. А академик продолжал свою речь. Здесь достаточно всего построено и хватит места для проведения уже в следующем году республиканского слёта юных дарований. Для начала, скажем, человек на триста. Надо только ещё немножко подготовиться. И вы все сможете стать участниками этого слёта, если, конечно, немножко подготовитесь...
После такого выступления пионеры радостно окружили академика со всех сторон, задавая вопросы и получая заветные автографы из рук высокого столичного гостя. Надо было бы как-то тоже автограф взять у этой важной птицы, да начальство его окружило. И не просто окружило, а так плотно и основательно окружило заботой и вниманием, что не прорвёшься. Поселили его в номере люкс. Все выезды на экскурсии – исключительно с начальством. Отдельный столик для обеда. Душевные вечерние беседы за круглым столом опять же с лагерной администрацией. Нам уж тут лучше и не соваться, не по чину. Но вот Карлович, наш даровитый поэт, из народа, смог как-то пробиться к академику!
– Карлуха, и о чём ты с учёным базарил? Он же ни фига не понял из твоего деревенского жаргона.
– Ещё как понял! Ты знаешь как он в штуцерах и прокладках секёт? А как классно четырехзначные числа в уме складывает! Вот ты сможешь сходу подобрать ещё какие-то рифмы к слову «праздник», кроме «проказник» и «безобразник»? А он мгновенно!
– И до чего же два юных дарования договорились?
– Он взял мою рукопись, обещал опубликовать все стихи сперва в одном московском журнале, а потом ещё и книжкой издать! Понял, Гутенберг ты наш, дорогой первопечатник?!
Ну, Карлович, такого я от него не ожидал! Тут напишешь, настрочишь, а потом год, два или три ходишь и ходишь, собираешь копеечку к копеечке на издание своих творений. А он за час, играючи, решил эту гадскую задачку! Ох, взыграла во мне какая-то тёмная силушка, я возьми и ляпни:
– Ты, Карло, конечно, хорошо пишешь, особенно про баб, с душой и чувством. Но я пишу всё же гораздо лучше тебя!
– Это почему же, скажи-ка, открой тайну, многоуважаемый Никсон Никсонович?
– Да потому, что я самый настоящий гений!
– Ты гений?! Держите меня, я вот-вот упаду! А кто же я, по-твоему?
– Ты просто-напросто далеко и высоко известный талант, а я ещё совсем неизвестный родному народу самобытный гений и будущий бронзовый классик! Тебе, Карличек, это уж никак не грозит.
– Ах ты, зануда красносельская...
Ой, тяжко вспоминать такие минуты. Ладно бы, по пьяной лавочке разодрались, а то трезвёхоньки, при полном параде. И ведь, гад, не врёт, что боксом занимался, до сих пор скула болит. Зато я ему напрочь рукав оторвал от импортного пиджачка! Каждый раз что-нибудь да не так у нас: как встретимся, так и разлаемся. Помирились потом, конечно. А про академика вот что скажу. Провожали его после недельного отдыха в лагере всем миром. И всё бы честь по чести, да Тамарка убирала тот номер и обнаружила под кроватью удостоверение академика. Лучше бы его не находила. Да, действительно, академик он и не простой. А Почётный Академик Международной Академии детского технического творчества. Ну, блин! То-то он про Академию наук ни слова на встрече так и не брякнул, хотя пацан в очках настойчиво интересовался. Так-то вот, в один миг, и рухнула наша призрачная семнадцатиэтажная башня. Карлович, как узнал, трёхэтажно выразился. Всего-то. Вот если б он выразился в семнадцать этажей...

Глава 4. Заповедная банька.

Сторожу что за работа, только ходи замки да санитарок щупай – всё ли на месте? А дворнику некогда ерундой заниматься, особенно с утра. Такое ощущение, что кто-то специально весь мусор в округе собирает да на нашу территорию и скидывает. Совсем некогда по сторонам пялиться, когда чуть не носом землю роешь! Так что даже и не заметил, как пролетело несколько деньков. А тут, по расписанию, настал банный день. К этому сезону завхоз смастерил новую баньку, он сам там печку клал, знает в этом толк! Банька ладная, баская, снаружи вся олифой промазана, а оконца резными узорами украшены. И крыльцо парадное сделано словно в царский терем: с витыми опорами, фигурными балясинами да дубовыми перильцами.
– Будет где гаврикам помыться, попариться! – обрадовалась Тамарка-санитарка. – А то всё душ да душ, да разве там грязь отскоблишь?
И вот он, банный день. Затопилась новенькая банька, ожила, едким сизым дымком запопыхивала. А стоит она чуть в сторонке, за кустами на угорчике, словно избушка на курьих ножках одной прикольной бабы, имя которой в нашем славном райцентре почему-то жутко не любят. И я называть не буду, себе дороже. Ребятишки быстро собрались группкой, все с пакетами, постояли у корпуса, постояли, разглядывая эти томные дымные кружева, и отправились вслед за воспитателем. Но не в баньку, а в душевую.
– А пошто не в баню-то? –  сразу докопалась до проходящей  начальницы неугомонная Тамарка.
– А это не твоего ума дело. Вначале надо её проверить, попробовать в деле. Может, там угарно? Вот угорит там кто-нибудь, ты отвечать будешь или я?
– Давай я испробую. Я полвека в чёрной бане мылась и не угорела.
– Там другой угар. У тебя все полы вымыты? А стёкла протёрты? А цветы политы? Иди работай, сами с баней как-нибудь справимся.
Ребята помылись и поплескались в душе, а новую баню испытывать отправилась сама начальница лагеря. Ушла и как в воду канула. Нет её и нет, уж больше двух часов минуло, можно бы раз пять намылиться иль  попариться. И никого из ответственных лиц рядом. Пришлось мне, лицу безответственному, бежать начальству на выручку, коль сам заметил. Сходу растворил двери, вторые, а там...
А там такое! Нет, нет, не окоченевшее тело горячо любимой нами  начальницы с мочалкой и мылом в посиневших руках. Хоть в баньке было уже и не жарко, но совсем не холодно, и её обнажённое тело при всём желании не смогло бы застыть до такой степени. На резной скамеечке у столика, почти раздетая, сидела наша начальница и задумчиво разглядывала надпись на одной из металлических баночек. Я говорю «почти раздетая», потому что ослепительную белизну её белобулочного тела оттеняли изящные чёрно-серебристые очки. Это была изумительная картина! Очки и в самом деле были изумительно прекрасны: овальные стеклышки в серебристом обрамлении, черные, выгнутые дужки с золотыми полосками, а на них несколько блестящих прозрачных камушков. Таких очков я отродясь не видывал и был просто потрясен этой картиной!
– Чего разглядываешь, голых женщин не видал? И почему врываешься сюда без стука?
– Да я не вас... То есть, я вас долго не видел, забеспокоился и хотел вас... – забормотал я.
Она очень вниматально меня оглядела: вначале снизу вверх, потом наоборот. Видать, результаты оценки были не в мою пользу:
– Наглец, пошёл вон!
Я вылетел из бани, как ошпаренный.
– Попарился ? – на бегу бормотал я. Да, после такой парилки надо ожидать ещё и щедрой головомойки, уж как пить дать.
Ночь я не спал, словно перед дуэлью с опытнейшим дуэлянтом. Ворочался с боку на бок, но никаких теорем не сочинял. Я сочинял свою защитную речь. И ждал рассвета, ждал новой лагерной зари... А какие у нас прекрасные зори поутру! Карлович даже песню написал про них, она так и называется «Лагерные зори». Враз популярной стала.
И, конечно, наутро последовал вызов, вызов на ковёр. Начальница сурово потребовала объяснений по поводу моего наглого вчерашнего поступка. Яркая оправдательная речь сразу же выскочила из головы и я пробормотал, глядя в пол, какой-то набор слов, что-то вроде: баня – угар – беспокойство народа – спасать, спасать, спасать... После такого красноречивого объяснения начальница смягчилась. Она снова оглядела меня с ног до головы. Очки, заметил я, были на ней не те, банные. Они, вероятно, считались парадно-выходными и водружались на нос далеко не каждый день и далеко не перед каждым дворником.
– Вот что. Этот грех я вам прощаю и не надо меня благодарить. Думаю, что вы справитесь с обязанностями истопника при бане. Там нужен именно такой расторопный человек. Оклад, правда, небольшой и рабочий день не нормирован, но я вам буду хорошо доплачивать, не пожалеете. Согласны?
Я не совсем понял, что же имеет в виду родная начальница, предлагая мне такую славную работёнку, но на всякий случай отказался:
– У меня, понимаете ли, жуткая аллергия на веники и жаркий климат я с детства плохо переношу.
– Тогда надо переселяться в Арктику, к белым медведям: у них ни веников, ни жары нет. Вы пока свободны, завтра договорим.
Выскочив на улицу, я понял, что ляпнул опять что-то не то. Начальница наша не любит ослушания. На её территории всё должно быть так, как она сказала... Назавтра баньку испытывал академик, потом весь вечер до глубокой ночи её шумно проверяла комиссия из райцентра. Потом ещё какие-то важные лица самоотверженно испытывали на себе угарность новенькой бани. Потом ещё... Долгие испытания новой бани дали самые положительные результаты: никто из важных лиц в ней не угорел. Но к этому времени все как-то привыкли к тому, что ребятня моется в душе, ни на какую баню не претендует, и ломать ставший уже привычным порядок вещей никто не стал.

Глава 5. Диверсия.

Однако разящий меч самосудия на мою голову назавтра не опустился. Начальнице с утра было явно не до таких мелочей, как моя важная, но упрямая персона. Ибо в образцовом, передовом по всем показателям, надёжно охраняемом лагере произошла диверсия! Ибо как иначе можно объяснить то, что произошло на следующий же после моей головомойки день. А дело было так. Пионеры  с утра пораньше бегали взад-вперёд, собираясь в неблизкую поездку к Деду Морозу. Несколько раз их пересчитали, провели инструктаж по правилам безопасности, рассадили по автобусам и, наконец, отправили в путь-дорогу. За всеми хлопотами никто и не обратил внимания на то, что территорию лагеря заволокло туманом. Он становился всё гуще и гуще, уж дальние здания скрылись из вида... Первым, как и положено по должности, обратил внимание на этот туман охранник:
– Какой-то странный запашок у него. То ли смолой отдаёт, то ли пластмассой.
Доложили начальству. Начальство по пояс высунулось в окно, нюхнуло раз-другой: а ведь пахнет, действительно пахнет! Новенькая пожарная сигнализация в корпусах молчала и общую тревогу поднимать не стали. Охране положено бдить у входных ворот, проверять, держать и не пущать, а потому осмотреть территорию послали попавших под руку двух рабочих. Пока они туда-сюда ходили, туман стал совсем густым и едким, выдавливающим слёзы из глаз. Повеселевшие рабочие вернулись через каких-то полчаса: они обнаружили, что за столовой неспешно куревились металлические мусорные баки. Там тихонечко горели пластмассовые бутылки, пакеты и пакетики, которые я так старательно собирал по всей территории. Туман же стал ещё гуще и вонючее, теперь он вызывал не только слёзы, но и кашель. Медленно-медленно оседали тёмные хлопья сажи...
– В чём там дело? – нетерпеливо спросило начальство.
– Мусор в баках шает. Мы его малость поворошили, чтоб быстрее прогорело, а он ещё больше задымил. – растерянно оправдывались рабочие.
– Да вы понимаете, что наделали? У нас прекрасная репутация, высокий имидж, а вы меня носом в грязь пытаетесь воткнуть! – завелась начальница.
– Так это ж не мы начали, спрашивайте с того, кто зажёг эту гадость.
– А кто зажёг?
Все промолчали и почему-то дружно посмотрели на меня. А что я? И в этот момент раздался резкий хлопок, затем второй. Мы ринулись к бакам. Один из них, с большой буквой «В» на боку, исторгал пламя, остальные степенно и важно дымились. Рядом валялась пара баллончиков из-под строительной пены.
– Понятно, что схлопало. – сказал слесарь.
– Может, милицию вызвать? – робко спросил кто-то.
– Ещё чего, сперва сами разберёмся...
Заливать пока не стали, а то вдруг ещё больше сажи какой бак навыплёвывает? А рядом ведь сушилка стоит, бельё из нашей прачечной сушится. Накрыли пока баки крышками – авось всё само утухнет. Поставили часового из разнорабочих. Само собой, первым на ковёр вызвали меня.
– Будете отпираться или сразу сознаетесь? – спросила мудрая и проницательная начальница.
– Сознаюсь: не поджигал я этот мусор. Я тут живу и мне эта вонь совсем не нужна. У меня и так простыни на повети прокоптились не хуже колбас от этих кочегарок.
– Разберёмся. – хмуро сказала начальница и вызвала следующего...
Все выходы и входы на территорию лагеря с момента ЧП весьма строго контролировались. Вход только по пропускам с личной подписью начальницы лагеря. Выход тоже. Родители без паспортов не допускались до выяснения их личностей иным путём. Сумки и пакеты входящих досматривались. Походы пионеров в магазин полностью прекращены до особого распоряжения. Допросы длились полдня, но на след диверсанта напасть так и не удалось. Все ходили поникшие, притихшие. Народ знал своё руководство и не сомневался, что следствие будет идти до победного конца. А, значит, каждому придётся оправдываться. Вспоминали всех, кого уволили за последние полгода. Всех, кто когда-то получил выговор или порицание. Всех, кому отказали в приёме на работу... Так прошёл день. Уже вернулись уставшие, но довольные встречей с Дедом Морозом пионеры. Уже разошлись по домам конторские работники. Но начальница всё продолжала искать и искать злоумышленника. Вот и ночь стремительно пролетела, а с утра опять продолжились «творческие» встречи на ковре. И в этот день тоже работалось как-то вяло: знать, придётся всем беседовать снова, по второму кругу. Надоело уж: сходить кому сознаться, что ли?
Однако всё тайное становится явным. И к вечеру второго дня эта загадка была, наконец, разгадана. Вездесущая Тамарка-санитарка разнесла весть: никто ведь так и не признался и тогда завхоз сознался! Это он приказал сжечь весь хлам на месте, чтоб не тратить бензин на вывозку. Так это же и раньше делалось. Так то раньше, тогда и туманы реже были, и уносило дым в лес или в деревню, подальше отсюда. А тут туман да кое-кто из этих богатеньких деревенских отпускников завозникал, зазвонил туда-сюда, вот и пришлось срочно искать виновника. Завхоз, однако ж, остался жив и отделался лишь лёгким испугом. Помогло то, что он заботился об экономии, а здесь это главное. В милицию об этом досадном мелком происшествии, которое не заслуживает ни малейшего внимания, естественно, сообщать не стали.

Глава 6. Райский сад.

Наша любимая начальница любит повторять:
– Я сделаю из лагеря райский уголок!
Я сам ни разу в раю не был, не знаю и вряд ли когда узнаю, как он на самом деле выглядит. Но начальница на то и начальница, чтобы знать всё. Знает она и это. На угоре, недалече от заповедной баньки, был разбит сад. Яблоневый. И в этом новом лагерном саду посажены всякие там антоновки, ранетки, даже новый сорт Мечта поэта! Антоновку я, как и многие земляки, не уважаю, а ранеток стоит подождать – лет эдак через двадцать они у нас появятся. Мечта поэта, как и всякая сладкая мечта, наверняка окажется кислой-прекислой...
– Мне говорили, что они даже на Соловках растут, а наш лагерь чем хуже Соловков?
Вот на Соловках я бывал, давненько, правда, ещё на заре туманной юности. Там было очень чисто. Наш образцовый лагерь, увы, всё же чуть-чуть похуже, я это знаю, потому как весь хлам в этом «райском саду» убирать приходится мне. А после праздников да конторских дней рождения чего только там не остаётся: банки, склянки да корзинки, железяки да резинки. И не называйте, пожалуйста, меня похабником: я говорю лишь про эти липкие и вездесущие жевательные резинки. Вот сядешь своей второй головой на такую и оттирай, отстирывай потом, коли делать больше нечего. А наша начальница требует блюсти чистоту, особенно в этом месте отдыха, где стоит любимая ею ажурная беседка, потому приходится после праздников всё основательно и в саду, и в ней выскабливать.
Да, блин, совсем забыл упомянуть, а сейчас это как раз к месту, к слову, что имя у нашей начальницы состоит из трех букв. Догадались? Какие ж вы недогадливые: зовут её Эва, Эва Адамовна. Почти что райское имя! Но наша начальница его не любит и предпочитает, чтобы звали её в народе просто и без выкрутасов «Наша Начальница». Так я так и зову: наша начальница. Просто, коротко, уважительно и без выкрутасов. А некоторые скалозубы зовут её ещё короче – «На-на».
Хотя, чего греха таить, яблоки в этом саду всё же есть, попадаются, вернее, попадались. Но, конечно, не райские яблочки, не наливные, румяные, а самые простые, конские. Старый мерин по кличке Мерин частенько ночами пасся вон на том лужке, чуть-чуть пониже яблонек. Данилка-конюх возил на нём воду из речки, катал ребятишек, а то и в райцентр с поручениями ездил, когда машин под рукой не оказывалось. А тихими летними вечерами приводил Мерина на лужок возле яблоневого сада, и вбивал в центре колышек... Но, ночь за ночью, Мерин повыел травку в середине лужка и нашему конюху приходилось смещать центр вращения, то есть колышек, в другое место.
И вот в одну из таких тихих ночей любимого детворой коня не стало. Сторож обнаружил его задохнувшимся у старой сосны. Бедняга Мерин,  пощипывая травку, ходил кругами вокруг сосны, ходил. Длинная стропа, которой он был прицеплен к колышку, плотно наворачивалась, виток за витком, на ствол дерева. Уздечка перекрутилась и... А что было дальше, никто точно не знает. Снова ЧП, на сей раз посерьёзнее. Вызвали милицию, потому как заподозрен был злой умысел. Не к тому, что конь это сделал со зла, а не исключено, что кто-то ему в этом помог, посодействовал. Шутки ради иль всерьёз. Опять вспоминали всех, кто поссорился, уволился или не был принят, косо посмотрел на... Грешили и на пацанов, сбегавших по ночам через окно на развалины старой церкви в отдалении. Ведь знали, что сбегают, а поймать не могли! А как, интересно, они вылезали за железную ограду? И возле бедного Мерина тоже никаких значимых следов не было обнаружено. Скорее всего, старый и мудрый Мерин смотрел, смотрел на наш райский сад, на нашу райскую жизнь и всё понял... Не зря некоторые древние философы утверждали, что в жизни всё развивается по кругу, всё повторяется. И откуда ты ушел, туда и вернёшься. А вся эта ежедневная суета – пустая трата времени, бег на месте. И Мерин просто устал ходить кругами, топтаться на одном и том же месте...

Глава 7. Остров счастья.

Даже не думал, что ни с того, ни с сего, на трезвую голову, решусь поговорить о счастье, хотя бы в виде малюсенького, отдельно взятого островка. Но не поленюсь и буквально процитирую вам одного неизвестного гения и будущего бронзового классика: «Психологи утверждают, что после полезных и поучительных бесед... тут же требуется дать впавшему в уныние народу что-нибудь бодрящее, радующее душу и сердце». Поэтому и повело меня после повести, которой нет печальнее на свете, поведать вам про радости, про счастье бытия. Нет, не о радости счастливого детства. О пионерах лучше поспрошайте наших усталых воспиталок и они вам такого интересного понарасскажут о безоблачном детско-лагерном отдыхе! А моё дело: метла – лопата – тачка.
Начну издалека. Живёт в деревне, что за лагерем, Потапыч, старичок такой. Вредный и занудный, но сказки быстро плетёт. Особенно про Бабу  врать любит, которую в нашем райцентре не любят. Теперь-то поняли, что это за Баба? Ну, конечно, Баба Яга. Понаплёл он своих сказок и один известный режиссёр, по фамилии Тамтамов, даже сказочный видеофильм по ним снял! По областному телику крутили. Загордился дедок, заважничал, лагерное руководство вообще уважать перестал, публично критиковать начал! А зря. Сияющая и цветущая Ранетка, первая замша начальницы, быстро с него сдула золотистую пыльцу мимолётной славы :
– Вот уйдёт санитарка Маша с работы, мы вас на её место возьмём...
Быстро понял Потапыч, что умеет Ранетка себе дорогу расчищать. К Маше он изредка захаживал и намёк на её увольнение воспринял правильно. Враз заткнулся Потапыч. Попил с неделю да и нашел себе отдушину. Сияющий, довольный ходит, уж новую книженцию настрочил.
– Потапыч, чего сияешь, как Ранетка с получки?
– Потому, что счастлив, чего не сиять?
– И где твоё счастье, скажи, не лукавь.
– Без утайки скажу и тебе покажу.
Думал, что к Маше поведёт, ан нет. Повёл он в иную степь, к лагерной ограде. Шли мы, шли вдоль неё и вышли на самый обычный ручеек среди кустов и зарослей крапивы.
– Ну и что, значит, родничок рядом есть, только и всего. Или там твои русалки?
– Да ты присядь. Сейчас солнышко вынырнет...
Присели. Вот как раз здесь ручеек раздваивается, обходя малюсенький островок, вновь сливается воедино и опадает вниз шутейным водопадиком. Тучка скользнула в сторону и засияло солнце. И враз засияла, засверкала, заблестела, заискрилась юркая вода! В тонких водопадных струйках, словно на весёлой ёлочная гирлянде, замелькали, замельтешили яркие вспышки света. Мелкими искорками, будто маленькие солнышки с тонкими ручками-лучиками, они плясали тут и там, то мгновенно скрываясь, то озорно выглядывая из-за торопливых водных струек. Пузырьки воздуха спешно выскакивали на поверхность и, тут же успокоившись, неторопливо кружили свой светлый хоровод в скромном водоворотике чуть ниже водопада. И в этом сказочном, блестящем обрамлении, пригревшись, тихо и сладко дремал малюсенький островок, весь покрытый сочной зелёной травой...
– Да, это можно разглядывать, забыв обо всём...
– Вот-вот, то безмятежный остров счастья, бальзам для раненой души. – как-то отстранённо сказал Потапыч.
– Ты и стихи строчишь, Потапыч?
– Ещё чего, я с детства с рифмами в раздоре, стихи писать я не гожусь! – весьма поспешно ответил он и мы тихонько двинулись обратно.
Теперь и я стал наведываться к островку. Присядешь на бугорок и глядишь, как колышется, тихо шурша, зелёная трава, как шустрые солнечные блики беззаботно и радостно скачут себе по воде, слушаешь её сонное бормотание, бульканье и всхлипы, и уносишься мыслями далеко, далеко...

Глава 8. Хэппибёзнутый день.

Начался он вполне спокойно, этот «радостный День именинника». Такими  яркими и красивыми словами у нас называют совместный День рождения, когда в клубе поздравляют и дарят что-нибудь всем, кто имел счастье родиться в этом месяце. Пионеры, в предвкушении праздника и, главное, внеплановой дискотеки, с утра дружно распевали на улице:
– Happy birthday to you, вас видал на... (далее что-то неразборчивое). Воспитательницы дружно шумели, пение на время прекращалось, потом всё начиналось сызнова. К середине дня обстановка накалилась. Пионеры стали требовать пустить их в магазин «за жвачкой», воспитательницы же не пускали, даже соглашались сами сходить и скупить им всю жвачку, но пионеров такой вариант не устраивал:
– Вы не знаете наших вкусов, мы сами выберем!
Самый длинный из них даже полез через лагерное ограждение. Куда там! Охранник снял беглеца с сетки и сдал в руки воспитателей. Наступило некоторое затишье, до вечера. Вечер ещё не наступил, а «жвачка» уже появилась: две пустые бутылки из-под пива валялись под окнами третьего корпуса. Их обнаружила Ранетка:
– Вы чем заняты, что, не видите, что здесь творится?
Но, вместо того, чтобы сдать их мне, по описи или так, она убежала с пустыми бутылками к начальнице. Нас снова собрали.
– Кто пронёс пиво на территорию?
Все молчали.
– Кто из вас ходил сегодня в магазин?
Я встал, а больше никто не поднялся. Ну, надо же, опять влип!
– Понятно. Зачем вы это сделали, позарились на деньги?
– Да не покупал я. Зачем? Мне тут работать, а они быстро бы всё своим друзьям разболтали, я это знаю.
– Откуда ж вы это знаете? – ехидно спросила наша «На-на»-начальница.
– Сам пионером был. – скромно потупился я.
Начальница работяг распустила и взялась за воспиталок. Что ж, вот метла моя родная, вот и мусор на пути, от конторы до сарая ты мети, мети, мети... Я, конечно, догадываюсь, кто из местных мог закинуть через забор эти баллоны, да зачем шуметь? Заяц трепаться не любит, особенно у медвежьей берлоги. Пусть сама доискивается, коль такая нахрапистая! Интересно, а как это слово переносится? А слово «переносица» как переносится? Пока раздумывал да шаркал метлой, понуро прошли воспитательницы. Жалко девок, да что сделаешь, ядрёна вошь, против танка не попрёшь.
А вечером была дискотека. Я не видал, что там и как, но худрук, музрук и просто друг Антон порассказывал. После речей, вручения и поедания сладких подарков свет пригасили, врубили музон и пошло-поехало веселье. Все бы ничего, да нескольких пацанов пришлось вывести, потому как на ногах едва стояли. Антон сдал их воспиталкам и побежал обратно. А ребята, как оказалось, напились до того, что их вскоре начало рвать. Им стало хуже. Побежали за медсестрой, та стала промывать им желудки и послала за врачом. Побежали за врачом, есть такой у нас... В общем, все набегались, наругались и нассорились досыта.
Наутро приехала с «отгула по семейным обстоятельствам» начальница и устроила разбор хэппибёзнутого дня. Главным был всё тот же вопрос: где достали? В магазине пацанам пиво не продают, значит, кто-то помог. Следствие шло долго и мучительно. Снова вызовы в кабинет и допросы, снова уговоры и предупреждения, снова лагерь попритих. Мрачная тень страха окутала его и придавила. В тридцать седьмом, наверное, было так же? Но у нас же другое время! А куда ты денешься, где ты в этом лесном углу работу себе найдёшь? Вот и терпишь, вот и молчишь в тряпочку. Здесь совсем другой мир. Вон, доплаты срезали, а попробуй вякни. Кто вякнул, тот сразу вылетел. Правду, может, и найдёшь, но работу потеряешь, это точно. Не по одной, так по другой причине выпнут. Эх, воистину, что было, то и будет. Пока мы так мрачно переговаривались, следствие неожиданно закончилось. Его результаты не обнародовались, но сарафанная почта сработала и на сей раз. У одного из отравившихся следствию удалось выяснить, что желанный напиток им помог достать один из гостей, что накануне праздновал здесь совсем другой «хэппи бёздэй».
Об этом вслух не говорят, но буквально накануне в отдельном помещении, что чуток в сторонке, поздно вечером проходили торжества по случаю дня рождения одной важной особы. Понаехали гости, а один из них оказался близким родственником отдыхавшего здесь пацана. И по случаю дня рождения последнего привёз ему вместе с подарками несколько пластиковых баллонов, но совсем не с газировкой... Следствие было быстро свёрнуто, потому как все неприятности успешно преодолены и никаких причин копать дальше не было.
Правда, ещё довольно долго пришлось объяснять старушке из ближайшего дома, что в день рождения важной особы никаких выстрелов возле него не было, что переживает она совершенно зря. Просто гости, чтобы не будить спящих детей, решили в сторонке запустить ввысь несколько праздничных ракет. А её дом чисто случайно оказался в том же самом месте, только и всего.

Глава 9. Брюс Ли Потапыч.

Тьфу ты, совсем с этими россказнями работать некогда стало! Вон Ранетка опять с бутылями бежит, опять мозги продувать будет. Где метла-то, где она? Мимо пробежала, значит воспиталок воспитывать будет, не меня. Так о чём это я? Да, про Потапыча хотел рассказать. Знаете его: маленький плешивый старичок, недалече живёт. Сказки сочиняет да тем народ и тешит. Безобидный, хотя жутко занудный. Это когда трезвый, а уж коли выпьет... Вон на днях праздновал свой «миг рождения», так такого нашей Ранетке намолол!
– Вы, лагерники, всё захватили, всё перегородили, не проехать, не пройти стало! Я, как индеец в резервации, прозябаю без прав и свобод, а вы, бледнозадые, тут с жиру беситесь! Ещё и рот мне затыкаете! Свободу сказкам, долой дикую цензуру!
Это он о том, что его сказки про сирен и говорящего карпа были здесь восприняты как злоехидные намёки на отдельные и нетипичные лагерные недостатки и запрещены. Это и правильно: нечего снова намекать на то, что все и без него прекрасно знают. Праздновал свой «миг» Потапыч с неделю и всю неделю громко разговаривал. Потом затих, когда расцвёл у него под глазом сине-зелёный фингал.
– С граблями сражался или Бабу Ягу за подол ловил?
– Какую Бабу Ягу, я дрался за свободу!
– С собственной тенью?
– С врагами свободы и демократии!
И начал Потапыч рассказывать. Оказывается, он боевой мужик! Пошел он как-то вечерком прогуляться. Выбрался из своей резервации и дышит себе свежим воздухом в лесной зелёной зоне. Как бы не так – к Машке старый хрен рванул! Дышит, стало быть, кислородом впрок насыщается. А тут трое подходят, окружили и сразу в глаз ему – «блямс»! Но Потапыч и сам не лыком шит: два месяца у сенсея Алексея из соседнего села занимался!
– Схватил я его за левую руку, да как крутану шихо наге омоте, он и сбрякал у меня на землю. Другой подскакивает, а я его за руку, да как крутану коте гаеши, тот тоже сбрякал. А третий убежал. Пытался его догнать, да не смог – молодой, даже меня быстрее бегает. Хотя, сам знаешь, я второе место в марафоне занял.
Да, не врёт старый, когда-то он и в самом деле был вторым. Правда, во второй сотне. Пришел к финишу сто вторым. За ним ещё старушка с палочкой приковыляла. Начали все Потапыча расспрашивать:
– Ты хоть разглядел, кто это был?
– Да попробуй разгляди: все в масках, в камуфляже.
– А в милицию-то заявил?
– Да зачем, им же больше досталось.
– Да, Потапыч, ты настоящий Брюс Ли!
– Ну, да чего там... – засмущался польщённый дедок.
Разговоров про подвиги Потапыча было в этот день немало. Почти весь лагерь гадал: кто же наскочил на него? Понятно было, что пострадал старичок за свой шальной язычок, но кто это сделал, вот вопрос? А, может, за Машку кто втыка дал? Да нет, Машка не такая, задом не вертит, а Потапычу аж в рот смотрит, когда он свою лапшу огородную по ушам да заборам развешивает. Этим он её и взял, этим и держит. А чем же ещё, ведь староват и мелковат, поди, он для иных подвигов? И денег у него куры не клюют, потому как ни денег, ни кур в хозяйстве у Потапыча нет и не бывало.
Это был День славы Потапыча! Эта слава враз затмила известный фильм режиссёра Тамтамова по его сказкам, задвинула его в архивы народной памяти. Все вдруг ринулись брать у Потапыча автографы! Я и сам взял на всякий случай. Хотя и шибко сомневаюсь в его героизме. Наверняка приврал опять. Он даже про свою Бабу Ягу на ходу врёт: не летает она на метле! Я, как дворник, как профессионал, это сразу заметил. На обложке у него Баба Яга на метле полетела, а это совсем не так. Летает она в ступе, в ступе, пусть и с реактивным двигателем. А на метле только западные ведьмы летают. Сказал об этом Потапычу. Сразу обиделся, хрен берёзовый:
– Сам знаю! Ступа на станции техобслуживания была, вот и пришлось ей временно допотопной техникой воспользоваться. Она как раз за ступой и отправилась. Ни хрена не понимаешь в технике, а лезешь! Работать надо, а не языком трепать!
Но слава, как говорят знатоки, продукт скоропортящийся и хранению не подлежит. Ею надо пользоваться сразу же, пока свежая. Молодец Потапыч, успел покупаться в ярких лучах всенародной славы! Ибо вечером она потухла вместе с закатным солнцем. Манефа в магазине рассказала бабам, как накануне по ягоды ходила да малость заплутала. И вышла к дороге уже вечерком. И углядела, как какой-то мужичок врезал Потапычу, а потом пнул его под зад. А когда Потапыч резво вскочил и с треском бросился через кусты в лесок, крикнул:
– Треплись поменьше, старый козёл!
Это тоже не дело – расправа за критику. Но мужик оказался один и без маски. И про «старого козла» Потапыч тоже ни словом не обмолвился. И про лес, и про кусты. Но бегать он, оказывается, и впрямь умеет! Выходит, не всегда врёт Потапыч, а, бывает, и правду сдуру сболтнёт.

Глава 10. Эх, рассказать бы Гоголю!

И вдруг в нашем тихом и спокойном лагере появилась самая настоящая Пиковая дама! Пионеры из первого корпуса клялись, что сами видели, как она в длинном чёрном платье и чёрных-пречёрных туфлях  проходила сквозь ограду и взбиралась по чёрной пожарной лестнице на чердак. А потом громко скребла ногтями по потолку, прыгала там, что-то роняла, шипела, стонала и завывала на разные голоса! Они настолько ярко это описали, что вторая замша начальницы самолично слазила на чердак первого корпуса! Но, кроме двух старых стульев и пары испуганных кошечек, никого и ничего не обнаружила. На всякий случай на чердак навесили кодовый замок. Однако завывания и стоны продолжались. Дети об этом рассказывали каждое утро. Начальница приказала плотнику заколотить оба чердачных оконца. Вой и прыжки прекратились.
Но детки продолжали видеть Пиковую даму по ночам. Я сам об этом слышал: они громко обсуждали поступки несознательной дамы по дороге в магазин. Ну, это ерунда. Вот когда я был пионером, то к нам сам Пушкин приходил! Правда, мы его не видели, но он был рядом и отвечал на наши дурацкие вопросы, а тарелочка на столе «писала» его ответы. Классик явно был не в настроении и жутко матерился, но что поделаешь, приходилось читать и это. Но я его понимаю: сам-то в каком настроении будешь, подними тебя среди ночи? Его терпения хватило лишь на двое суток и он, видимо, пожаловался нашей воспитательнице. Нас тут же расселили по разным комнатам, а великий поэт радостно вздохнул и занялся более важными делами. А сейчас, видать, ему совсем некогда и он послал вместо себя эту Пиковую даму.
С детьми долго беседовала Ранетка, она часами может беседовать, по себе знаю. Вполне возможно, что такую же беседу она провела и с Пиковой дамой. Та явно обиделась и больше здесь не появлялась. Но тут случилось другое происшествие и всё пошло кувырком.
Одна девочка полюбила мальчика из соседней палаты, но он её не любил. Тогда она бросилась в озеро с пиявками и совсем утонула. А по ночам стала выходить оттуда и подкладывать всем под подушки обрезанные ногти и страшные записки «Ты сегодня ночью УМРЁШЬ».
Дети, и без того уже заведённые, не на шутку перепугались. Они боялись спать без света, а по ночам многим снилась Пиковая дама или утопленница. Ранетка снова беседовала с детьми, просила их немножко потерпеть, когда выйдет из отпуска настоящий психолог.
– Какого хрена? – думал я, сгребая в совок новые хапчики, наверное, падающие с неба, с пролетающих самолётов. – Надо найти и расселить одну палату, только и делов. А деток свозить в бассейн или дать им по две дискотеки на день. И некогда станет фигнёй заниматься.
Но мои талантливые идеи никого не интересовали. А чего я им буду указывать? Мне же никто не указывает, как надо правильно подметать или сгребать мусор. За исключением, может быть, Ранетки, Штирлица и ещё двух-трёх человек. Да, Штирлицем здесь зовут вторую замшу нашей начальницы. Заметили, что я о ней стараюсь вообще не говорить? И не надо, потому как только стоит о ней заговорить, как она тут же появляется. Ну, и говорят ещё, что она может «снять» любую начальницу, если захочет. А важной пока Ранетке тут долго не проработать, потому как Штирлиц её уже невзлюбила. И откуда здесь столько песка, может, уже из меня сыплется?
Так прошёл день-другой. За это время страхи первого корпуса перекинулись на другие. Там тоже стали появляться страшные записки. Доложили об этом нашей начальнице. Она у нас человек деловой. Собрала своих замш, выслушала их и приказала:
– Найти причину, устранить, доложить и не болтать!
Замши, естественно, стали усердно копать. И быстро нашли причину. Причиной массовой истерии в лагере, сбившей дружную работу всего коллектива, стал маленький плешивый старичок. Конечно же, Потапыч, а как вы догадались? Это он своей Пиковой дамой пугает детей. Это он придумал сказку про утопленницу и подбрасывает детям записки! Ведь это он написал, из вредности, сказку про глупых сирен, а теперь продолжает свои козни, не унимается. Снова вызвали Потапыча. Он прибежал радостный, думал, наверное, что ему в честь дня рождения грамоту дадут или мешок пряников. А попал под перекрёстный допрос:
– Михаил Потапович, скажите-ка, зачем и для чего пугаете наших детей своей Пиковой дамой и утопленницей?
– Да пошуршите моими сказками: нет там ни дамы, ни утопленницы! Их Пушкин с Гоголем в мученьях родили, а не я.
– Да-да, чуть что, сразу Пушкин виноват. А зачем тогда про них детям рассказываете?
– Да это совсем не мои герои, а после запрета сирен я вообще им ничего не рассказываю!
– Значит, в прошлом или в позапрошлом году нечто похожее, да рассказывали. Вот дети и забоялись. А зачем по ночам им ещё ногти и записки с угрозами подбрасываете?
– Какие записки, какие ногти? Меня, как врага народа, сюда совсем не пускают!
– Значит, есть сообщники. И учтите, мы эти записки вместе с автографом отправили на графологическую экспертизу!
После таких «медовых пряников» Потапыч вышел весь красный и мрачный.
– Я напишу про это, напишу. – пробормотал он и, естественно, повернул в сторону магазина. А через пару часов он уже громко распевал...

Глава 11. Страшный зуб Штирлица.

И после разбора зловредных происков тайного агента классиков Потапыча ничего не изменилось. Потапыч не появлялся, пел, пил и «на них положил», а истерия в лагере всё продолжалась. Никакие беседы и уговоры наших самодельных психологов пионерам не помогали. Всё те же записки, всё те же герои. Скоро начались поиски виноватых и среди непогрешимых небожителей! Я не раз замечал, что Штирлиц уже в открытую «достаёт» Ранетку. Значит, скоро скушает. Ещё никто не вырывался из её стальных объятий целым и невредимым. Пускай грызутся, хоть меньше нас гонять кругами будут.
– Ой, что будет, что же теперь будет? – причитала Тамарка-санитарка, больше всех беспокоившаяся за детей.
– Да ничего не будет. Вот сейчас пацаны разъедутся и за вторым же поворотом все про всё забудут. И у нас, как всегда: пошумят, пошумят и всё затихарят. – разъяснял ей лагерную политику Дима-кочегар.
И верно. Пионеры, увидав родителей, расцвели. Уезжали они радостные и с радостью. И при отъезде радость просто освещала их лица. Некоторые уехали даже раньше срока. Лагерь временно опустел и истерия среди детей тут же прекратилась! Но рапортовать об этом выше и требовать поощрений за победу над очередным стихийным бедствием не стали. Потому, что никакой истерии в нашем передовом и образцовом лагере не было. Не-бы-ло, понятно?! А беспочвенные слухи об этом – всего лишь наглые происки злопыхателей.
Но среди лагерной администрации страсти продолжали бушевать. Пока Ранетка усердно продувала мозги воспиталкам, Штирлиц работала и работала. Она писала, но не стихи, до них никак руки не доходили, хотя и чесались. Приехала комиссия проверять работу. Комиссары с непроницаемыми лицами индейцев долго беседовали с Ранеткой, долго ходили кругами по территории, лишь мешали мне перемещать метлой песок и сор из одного места в другое и обратно. Да так и уехали. Ранетка была подругой начальницы, а потому никого и ничего не боялась, даже дружелюбно-ядовитых укусов Штирлица. Но она была здесь новичком, прибыла с нашей дорогой начальницей, а поэтому не знала милых нравов «Зелёной зоны». Тут, чтобы огребать неплохие бабки, надо не просто прогнуться перед очередным начальством, попасть в придворную свиту. Надо ещё заручиться поддержкой серого кардинала, то есть, Штирлица. А вот этого жизнерадостная Ранетка не сделала.
Мало того, она отбила у Штирлица и многие заботы, которые та давно взвалила на свои хрупкие плечи, неустанно таща лагерь вперёд и ввысь. Взять хотя бы право учить дворника, как надо работать, как держать метлу и как мести. И теперь все, кто поважнее, без спроса пользуются им. Раньше такого безобразия не было и всеми концептуальными аспектами мониторинга окружающей среды занималась лично Штирлиц.
Поэтому и не удивило никого, что в жаркой, но бесплодной борьбе с детскими проблемами отношения Штирлица и Ранетки рухнули и истерия радостно перекинулась на контору. Заразная болезнь оказалась! А ведь наш очкастый сантехник Лебон предупреждал об этом, да не прислушались. Он вообще интересный мужик. Начитался книг и глаголет свои истины. Вот он всерьёз утверждал оногды в кочегарке, что истерия, как инфекция, может мгновенно заразить любую толпу! И люди потом сами не понимают, что творят. Вот это верно, не понимают у нас, что творят, сами не понимают...
Наша начальница после отъезда комиссии вытерла пот со лба и раздражённо вызвала к себе почему-то не Ранетку, а Штирлица. На сей раз в поту выскочила Штирлиц:
– Почему у вас не все дорожки вычищены? Почему в баках полно мусора? Кто здесь курил? Я разберусь! – намылила она мне голову и убежала. Тоже сунуло меня под руку! А зря наша любимая начальница поставила сгоряча клизму Штирлицу, зря, зря... Теперь до стихов у Штирлица руки явно не дойдут, хотя писать она будет много, это точно. Пока я глядел вслед серому кардиналу, вышла раскрасневшаяся начальница:
– Вы чего стоите, ворон считаете? Вы должны работать, работать!
Опять схлопотал по ушам. Чего я тут торчу, другого места на планете нету? Забрал метлу и тачку и потащил туда, где только что всё выгреб и вылизал. Пока пережду, а как начальство разбежится, тогда уж и дочищу у этой шальной конторы.
Славная победа над комиссией и истерией прибавила энергии Ранетке. Теперь она, несмотря на свои сомнительные аэродинамические качества, просто летала туда-сюда по территории лагеря, обходя на виражах задумчиво идущую Штирлиц.
– Ослабел железный Штирлиц или зуб затачивает по ночам? – эта тема стала главной на наших симпозиумах в кочегарке.
Нет, конечно, Штирлиц не ослабела, она просто ждала. Она ждала своего звёздного часа, своей минуты, чтобы нанести беззаботно порхающему мотыльку сокрушительный, непоправимый удар...

Глава 9. Бритвочка.

Пока в конторе тихонечко разгорались страсти, лагерная жизнь текла своим чередом. Вот уже и новый заезд, новые речи про чудесный летний период оздоровления подрастающего поколения в нашем прекрасном лагере. Вот уже новые фантики и обёртки лениво шелестят на дорожках. Снова туда-сюда бегают озабоченные воспиталки, разводя пионеров по корпусам.
Все воспиталки, как воспиталки, деловые, правда черезчур, но в свободное время они несколько приходят в себя и слегка оттаивают. Можно тогда и полюбезничать. Особенно интересно с одной из них, впрочем, не так важно, с кем и о чём. Есть только двое, с которыми я бы на одном поле ни за что не присел! Одна из них Петровна, по кличке Петруха. Шибко зубастая, заводится моментально и легко наорать может. А на неё попробуй только варежку раскрой, вылетишь моментом. Потому, как подруга начальницы. Может, поэтому и орёт? Или раз орёт, потому и подруга? Хотя наша начальница сама не орёт, за неё эту работу выполняют другие.
Зато дисциплинка у Петрухи будь здоров! В тихий час чтобы кто нос из палаты высунул? Да все носы до шестнадцати ноль-ноль под одеяла спрятаны. Не повезло, правда, ей с контингентом. То родственники у них понаедут, важные из себя, то чадо на выходной увезут, распотачат, а потом заново к дисциплине дитятю приучать надо. То друзья понаедут, вдоль ограды так и шастают, весь воспитательный процесс сбивают. Но, тем не менее, вымпелы и грамоты в этом отряде не переводятся. Самый чистый, самый аккуратный, самый дисциплинированный, образцовый лагерный отряд. И вот в этом правофланговом случилась неприятность: пропала девочка. Поужинала и исчезла. Хватились не сразу, а где-то к отбою. Начали искать. Естественно, вначале в палатах у ребят, а где ж ещё она может пропадать, только там! Всех подняли, проверили постели, шкаф и под кроватями, но и там её не оказалось. Куда девалась? Девочка послушная, никогда не перечила, не упиралась. Побегали по территории, позаглядывали во все дыры – нету. Вот тебе и послушная, вот тебе и покладистая! Спешно позвонили начальнице, уехавшей в командировку: что делать? Она посоветовала, что надо срочно организовать поиски, но своими силами, понятно? Обзвонили своих, кто пошустрее, и разбежались, разъехались по ближним дорогам. Меня послали тоже. Ну, не впервой, послали, так послали, хорошо ещё, что в этот тихий лесной уголок, а ведь могли и подальше! Я мерял шагами пыльную дорогу, ведущую к старой разрушенной церкви, и тихонько размышлял. Вот сидит сейчас эта несчастная Алёна на камушке у дороженьки и горько причитает:
– Угораздило, блин, меня, славну девоньку, залететь в это царство болотное. Здесь же баров нет, ресторана нет, лишь медведицы по лесу шастают, да кикиморы дурью хвастают. Ой, кому же мне слёзоньки выплакати, да кому боль-печаль свою высказати? Ну, где же ты, витязь на белом коне, что появился однажды во сне?
И тут из клубов пыли на белом коне и с флагом «Зелёная зона» в руках стремительно вылетаю я:
– Ликуй и радуйся, Алёна-разварёна, я спас тебя от тоски-одиночества, спас от грусти-печали, и ты снова вспорхнёшь на вершины счастья в нашем дивном сияющем лагере!
Алёна радостно бросается мне на шею, но в это время пыльная дорога поднимается вертикально и больно стукает меня по лбу! Поднявшись и отряхнув дорожную пыль, я отправился в обратный путь. Уж полночь минула давно, когда добрёл я. Лагерь не спал. Бегали туда-сюда взрослые, выглядывали полусонные пионеры.
– Нашлась? – спросил я у пробегавшей санитарки.
– Нашлась, нашлась, сейчас в больнице. – почему то тихим шепотом ответила она.
– Да что стряслось то?
И санитарка, по большому секрету, рассказала. Оказалось, что днём к этой тихой девочке приехали друзья из города. Их, однако, охрана не пропустила. Они побродили вдоль ограждения и исчезли. А вечером вернулись. Лагерные ребята выздынули девочку на ограду, она перелезла и укатила с друзьями в бар. Потом так же вернулась обратно. Но когда она, пьяненькая и довольная, карабкалась через окно в свою палату, её встретила разъярённая Петруха! Можешь представить, что там было! Рыдающую девочку уложили спать, а всю одежду забрали. Когда Петруха ушла, девочка встала, нашла в тумбочке бритвочку и ушла в туалет. А там полоснула себе по венам! Хорошо, её подружки всё поняли и побежали за воспиталкой, а то бы...
Да, уж, только этого нам и не хватало! Хоть и обошлось, в общем-то: медсестра оказала первую помощь и вызвала скорую. За что потом и получила. Приехавшая спешно начальница лично ездила в райцентр всё утрясать. Девочка быстро вернулась в любимый лагерь, а Петруха, наоборот, столь же быстро из него исчезла. Волна обысков по палатам дала богатый урожай: ножички, бритвочки, ножницы и один скальпель! Неделю бедная и бледная девочка провела в изоляторе, разглядывая лето через окно. А потом её перевели в другую палату, к старшим девочкам, серьёзным и ответственным. И остаток смены она гуляла под их присмотром.
Самое интересное, что на эту тему в лагере никто больше не говорил! Словно ничего и не было. Даже та санитарка подошла потом и попросила никому не рассказывать про то, что она мне под горячую руку раскрыла:
– Мне ж до пенсии совсем немножко осталось доработать!

Глава 13.

Пятница, тринадцатое. Само собой, что в этот день что-то должно быть такое, что совсем не такое, а разэдакое. Утро красит нежным светом все заборы и поля, а по территории лениво просыпающегося, хотя и  передового, лагеря летит, едва касаясь земли, сияющая Штирлиц. Это сладкое слово «работа» прельщает её, вливает новые силы в её утомлённую непрерывными заботами душу. И сейчас, с приходом машиниста, тоже задремавший было локомотив истории проснётся, и наш лагерь снова резво рванёт вперёд, к своему светлому, лучезарному будущему: ту-ту, ту-ту!
Тут вот Костик, мой сосед, помогал Штирлицихе затаскивать домой новый шкаф и углядел над дверями старинный плакат «Железной метлой загоним человечество к счастью!». Может, именно поэтому она так неравнодушна к моей работе, к моей метле? Ради бога, могу дать и поработать. Хотя нет, вдруг ещё не так её использует? А я потом отвечай и за казённый инвентарь, и за всё человечество.
Наверное, потому, что в такую рань на узенькой дорожке ей повстречался только я, Штирлиц, которую распирало от счастья, сунула мне в руки лист бумаги. Там было много букв, запятые и точки. Они складывались в слова и строчки. Мне сразу запомнились самые первые. Они были такие неожиданные, с такими образами, что я их зачитал вслух:
– Любовь – это нечто такое,
Большое и неземное,
Она, словно северный ветер,
Весь мусор уносит под вечер!
– Что скажете, каково?
– Не в бровь, а в глаз! Очень жизненно и понятно, особенно для меня.
– Вы тоже понимаете, это хорошо. А на это что скажете?
Она схватила листок и сама с выражением зачитала:
– Как проснёшься утром ранним
И рассвет увидишь ты,
Сразу все твои желанья
Перельются вдруг в мечты...
– Ну, как? – радостно спросила она. – Жизненно?
– Да, очень точно и правдиво: утро, рассвет, лежишь себе и мечтаешь, но чувствуешь, что в душе что-то переливается, аж невмоготу...
– Вот-вот, главное в стихах – точность и правдивость!
И полетела радостно переливать свои желания в мечты, а, может быть, мечты в желания, пойми этих поэтов.
Вот это номер, так номер, сенсация дня – Штирлиц и стихи! Это лёд и пламень в одной упаковке, конь и лань в одной упряжке, два в одном! Но это случились. Вот тебе и пятница, вот тебе и тринадцатое! Раз Штирлиц, наконец-то, схватилась за стихи, значит, отписалась и надобно лишь подождать результатов. Результаты вскоре примчались в виде новой чрезвычайной комиссии. Судя по твердокаменным лицам комиссаров, алкогольный артобстрел здесь не поможет, не тот случай. Эти не ходили вокруг кругами, а вызывали  интересующих их лиц в кабинет, где усердно шелестели бумагами. Начальница сразу призадумалась, Ранетка здорово приуныла, а Штирлиц, наоборот, ярко расцвела. По слухам, там всерьёз разбирали последнее лагерное происшествие. Откуда комиссия о нём узнала? Это можно и не спрашивать.
Все давно знали, что у Штирлица на каждом углу свои агенты, даже в конторе, докладывавшие о том, что, где и когда случилось. Но агенты тоже люди и порой сливали добытую развединформацию совсем не туда. И вскоре весь лагерь знал от них, естественно, по большому секрету, что Ранетка, отвечавшая за разговорно-воспитательный прогресс в нашем лагере, свалилась! Не в прямом смысле, конечно. Ей вменили в вину не только эту историю, но ещё и другой неприятный случай. Хотя о нём тут громко не говорят, потому и я не буду. И наша начальница что-то себе схлопотала, но явно не медаль, не премию.
Какая уж тут работа! Тихое жужжание слышалось по всему лагерю. Никто не радовался. Ранетка, хоть и вредная баба, но дело двигала. А теперь всем стала заправлять Штирлиц. Она сияла, как медный таз в лучах полуденного солнца. Стихи из неё так и пёрли. Она просто не успевала их вслух зачитывать. Но это длилось недолго, где-то с неделю, и большого ущерба населению лагеря не нанесло.
А через неделю после свержения Ранетки Штирлиц забросила поэзию и вновь засучила рукава:
– Кто так метёт? Вы что, впервые метлу в руках держите? Надо не пыль мне в глаза пускать, а осторожно перемещать мусор в место сбора! А вы что тут бегаете? Марш по корпусам!
Наша начальница уже ни во что не вмешивается, ходит задумчивая. А Штирлиц снова пишет и пишет...

Эпилог.

Ну, вот, окончено последнее сказанье и рукопись куда теперь девать? Да кому она нужна? Народ уж давно ничего не читает, даже классиков. И на всех прочих он тоже начхал. Смотрит и смотрит себе телик, потом погуляет, поголосует, да снова смотрит телик. Там ныне главные культурные ценности народа. А сызнова морочить головы себе и другим с изданием своего нетленного творения совсем не хочется. Да и денег на это культурное развлечение нет. Потешил себя, помарал бумагу, да и ладно. Пожалуй, не стоит ждать, пока самодеятельные цензоры по второму кругу соберут книжки и сожгут. Лучше уж самому отнести рукопись в кочегарку, чтобы её там, в присутствии лагерной комиссии, торжественно уничтожили. И составили акт в двух экземплярах. И чтобы один из них – автору, на память и в назидание. Повешу его в рамочке на видном месте.
И где же вы, мои парадные кроссовки?
2009 г.