14 февраля

- Ну, и зачем мы сюда приехали? Что здесь такого?
- Потерпи немного, ты все узнаешь.
- Не дал мне досмотреть последнюю серию.
- Завтра утром досмотришь.
- А… у тебя все отговорки. Какие жуткие дома.
- Семидесятые годы –  типовое, панельное домостроение. Лучше идти помедленнее.
- Почему помедленнее?
- Тогда было так.
- Когда?
- Сейчас расскажу. Между прочим, психологи утверждают: если человек живет в такой безобразной среде, все время смотрит на эти тупые, одинаковые фасады – он деградирует. В таких районах уровень преступности гораздо выше чем, к примеру, в центре. Эта архитектура убивает.
- Ты, кажется здесь, когда-то жил?
- Да, было дело… Кстати, тогда тоже шел снег. Я шел медленно и взбивал его ногами. Вот как сейчас.
- Когда тогда? Зачем взбивал?
- Нравилось. И сейчас нравится.
- Что?
- Когда так шаркаешь ногами по снегу, сзади остается смешной нечеловеческий след. А на носках ботинок образуются маленькие сугробы… Еще эти смешные снежные фонтанчики… Да, так я не закончил. Я где-то читал об убийственном воздействии такого архитектурного окружения на личность подростка. И я не понимаю, неужели советским типовым архитекторам никто этого не объяснил. Ведь весь район застроен такими коробками. А район по площади и по населению, - как маленький город.
- Может быть специально выращивали дебилов?
- Ну, это ты слишком.
- Ничего не слишком. Сейчас вон, сколько всего открылось, каждый вечер по телевизору показывают. То лучи на умы, то массовый гипноз, то эксперименты с психикой. Большевики же мечтали вырастить новую породу людей. Изменить природу человека. Вот и старались.
- Когда я тут жил, было еще не так ужасно. Дома стояли новенькие, бликовали плиточкой. Хоть и одинаковые, но аккуратные балкончики… Но рассчитана эта архитектура на двадцать пять, тридцать лет. Срок прошел. Плитка везде поотваливалась, балконы, вот как здесь, разностильно застеклены, рамы рассохлись. А деревенские привычки выделять свои окна узорами, или красить в разные цвета довершили дело… Мы пришли.
- К чему?
- Жаль, не сохранилось то, что было двадцать один год назад.
- Что это за место?
- Отсюда началась наша история.
- Какая история?
- Наша с тобой история. Твоя и моя совместная жизнь.
- Так ты для этого тащил меня через весь город? Чтобы показать, что что-то не сохранилось?
- Да. У этого угла тогда стояли четыре телефонные будки. Старого образца. Не из алюминиевого профиля, а еще стальные, крашенные. Помнишь.
- Ну, помню.
- В первых двух телефоны не работали, в одном вообще не было трубки. Из третьего я дозвонился.
- Кому?
- Тебе.
- Мне?
- Ну, да. Отсюда я позвонил тебе в первый раз и пригласил на свидание. Это было четырнадцатого февраля, в двадцать часов пятнадцать минут, - ровно через полтора часа можно хлопнуть шампанским, в честь того звонка. И тогда же я загадал, что если все получится, то приведу тебя сюда через двадцать один год.
- Почему двадцать один?
- Очко. Я тогда очень часто играл в эту игру.
- Картежник…Удачу ждал?
- Наверное, не знаю.
- Ну, рассказывай. Волновался, наверное?
- Конечно. Курил, голос дрожал.
- Я помню.
- А пришел сюда, так же как мы сейчас только что прошли. По этой дороге.
- А почему из дома не позвонил?
- Ну, что ты! Дома – домашние! Везде уши, глаза. Всем все интересно. Могли просто сбить.
- Выбрал бы момент.
- Нет. Я ведь сомневался до последнего. Звонить – не звонить… Ты меня задела тогда своей фразой, помнишь? О своей подруге. Ты сказала: какой человек хороший, а мужчины все, как слепые. Тридцать лет уже и никто замуж не берет. А я как услышал сразу, почему-то о тебе подумал, хотя ты и была гораздо моложе. Что тоже, вот какой хороший человек передо мной, а я как слепой. То есть, я и до этого к тебе приглядывался, и гуляли мы уже, помнишь, я тебя провожал? Но после этой фразы как-то все перевернулось. Я стал смотреть другими глазами. И, наконец, решился позвонить и пригласить на свидание официально.
- Но, мог и не позвонить?
- Мог.
- А почему позвонил?
- Тянуло. Нравилась. Да и давно хотелось начать самостоятельную жизнь.
- Ты так говоришь, как будто, все было уже решено.
- Для меня, да. Я не встречался ни с одной девушкой, не видя в ней свою будущую жену.
- Ты это серьезно?
- Да, я серьезный человек.
- А их много было?
- Я же тебе уже рассказывал.
- Еще расскажи.
- Зачем, столько лет прошло?
- Ну, не хочешь, не рассказывай. А дальше что?
- Как что? Позвонил, ты согласилась встретиться, на следующий день. Это было воскресенье.
- Нет, я имею в виду сейчас – что дальше?
- Ты к своему ящику уже не рвешься?
- Что рваться, уже все пропустили.
- Тогда, пошли гулять.
- По этому гетто? По местам боевой славы?
- Я же не виноват, что здесь прошли годы моего становления. С семи до двадцати одного.
- Целых четырнадцать лет!
- Ну, да.
- Самое ответственное время.
- Тут каждый камень меня должен помнить.
- Если эти камни за столько лет никто не собрал.
- Кому они нужны? Ну, что? Идем?
- Идем, раз уж приехали… Как бы экскурсия в детство?
- В юношество. Вот так пойдем, по этой улице.

- Сюда, в отдельную трехкомнатную квартиру мы переехали из комнаты в коммуналке. В которой жили всей семьей, то есть вчетвером.
- Вчетвером в одной комнате?
- Ну, да. Шкафом была перегорожена. У окна – родители, за шкафом у двери – мы с бабушкой. Естественно ни о какой архитектурной среде и ее воздействии на психику, вообще не думали. Когда переехали, были просто на небесах от счастья.
- Представляю.
- Первое, что помню – залитые солнечным светом комнаты, окна-то здесь огромные по сравнению со старым фондом, запах линолеума в прихожей, или мастики на который его положили, запах паркета в комнатах… А линолеум был шашечками уложен, черного и красного цвета. И прихожая была похожа на длинную шахматную доску. Еще балкон помню...
- Ты уже рассказывал про балкон.
- Если по этой улице идти до трамвайных путей, затем свернуть налево, а затем направо – выйдем к Неве. Но мы туда не пойдем. Мне хочется покружить по дворам, по этим улицам.
- Давай покружим.
- Вон химический комбинат. Сейчас его, по-моему, уже закрыли, а тогда дымил. Такой едко-оранжевый дымок сочился струйкой. Когда ветер был в нашу сторону – туши свет. Все форточки, окна, двери нужно было закрывать… А через дорогу от него – деревообрабатывающий цех домостроительного комбината. Я туда на практику ходил. В старших классах. А за ним строили, помню, еще один – новый цех, и главное новую трубу. Была когда-нибудь внутри трубы?
- Нет, конечно.
- А я был! Леса стояли вокруг, и проем в кирпичной кладке был оставлен, наверное, для дымохода. Как не забраться? Вот мы с пацанами и забрались. Сначала на леса, потом в трубу. Ощущение не сравнить ни с чем. Кирпичная кладка рядами сужается кверху. Над головой как бы купол. На самом верху – луна. Но света от нее никакого – слишком далеко и высоко. Освещение через проем. А кладка армированная, то есть сетка в швах проложена, и если снаружи - все чистенько, аккуратненько, то внутри – кабы как. Все торчит, блины цемента висят. Крикнешь, и голос глухо вверх уходит. Практически без эха. Я и не думал до того раза, что трубы такие большие в диаметре – метров двадцать, наверное. С улицы, издалека они стройными кажутся… Вообще на этих комбинатах и стройках мы пацанами добывали все что нам было нужно.
- Что же вам было нужно?
- Свинец, резину, кожу, цепи, болты.
- Зачем?
- Каждое для своего.
- Ну, например, свинец зачем?
- Для бит, свинчаток. Некоторые армейские бляхи заливали, некоторые кастеты лили.
- Зачем?
- Как зачем? Для драк.
- Дикость какая-то.
- Почему же дикость? Старинная русская традиция. Квартал на квартал, двор на двор. За девушку.
- И ты дрался?
- Конечно.
- Не покалечили?
- Один раз щеку пробили насквозь. У меня прикус не совсем правильный – верхние зубы вперед. Вот на клычке и прорвали щеку.
- Армейской бляхой со свинцом, наверное, и убить можно?
- Да.
- А свинчаткой?
- Нет. Свинчатка это аналог кастета, только кастетом непосредственно бьешь, он на пальцы надевается, а свинчатку просто в кулаке зажимаешь. Бьешь кулаком - свинчатка усиливает удар. Их тоже часто фигурными, как кастеты лили, под пальцы владельца. Иногда таким ровным циллиндриком, но чаще всего, чтобы специальную форму не делать, просто, в столовую ложку, как биту… Кому как нравилось и кто сколько свинца добыл. А свинец добывали из аккумуляторов. Знаешь как?
- Нет, конечно.
- Корпус нужно разбить аккуратно, чтобы электролит на кожу не попал, а то сожжет все, и осторожно вытащить такие свинцовые сетки. Потом выбить из их заполнитель и в луже промыть. И можно плавить. Я как-то дома на плите в консервной банке расплавил. И, как мне казалось, все следы за собой смел. Так нет же. Мама пришла вечером и всю мою плавку в минуту раскрыла. Оказалось, что маленькая капелька свинца капнула прямо на клеенку.
- Не заметил?
- Ну, да… А перед боем часто заранее договаривались, как биться со свинцом или без. И блюли договоренность честно, если кто нарушал, – того потом сами били. Как бы сейчас сказали, принцип фейр плей, - честная игра. А знаешь, что еще придумали? Гитарную струну с шариком на конце.
- Ты мне хочешь про все страсти хулиганские рассказать? Для этого и привез.
- Нет, так к слову. Больше не буду. Только со струной закончу. Ее вставляли в наружный двойной шов, в джинсах, под правую руку. Тогда еще джинсы в дефиците были, шили все сами и делали этот шов специально. Шарик располагался на уровне кармана, чтобы выдернуть струну легче было. Потом ее перехватывали за свободный конец, и получалось страшное оружие. Раскрутишь струну, как следует – фанерный шит шарик пробивает, как пуля. Иногда вместо шарика гаечка. Можешь представить – если в висок или в лоб попадет, – отключает мгновенно.
- Ну, хватит!
- Ладно, все.
- А резина зачем?
- Так хватит, или рассказывать?
- Что, тоже для хулиганства?
- Конечно!
- Ладно, рассказывай, раз уж я сама спросила.
- Резина - для рогаток. И кожа тоже… Рогатка, между прочим, тоже страшное оружие. Маленьким осколком чугунины, чугунной фановой трубы,  голубя с четвертого этажа можно насквозь пробить.
- А из болтов что?
- О! Это вообще изобретение века. Два болта соединяешь одной гайкой. Перед этим в гайку серы натереть. Затянул покрепче – вот тебе и граната. В стенку гаража кинешь со всей силы – взрыв и болты и гайка в разные стороны. Меня однажды чуть не убило. Болт прямо у виска просвистел.
- Да! Ты тут до меня хорошо развлекался… А там что было?
- Тут было интересно. По этой улице, то есть проспекту, в первые месяцы ходил трамвай-подкидыш. Старого образца, с деревянными лавками вдоль стен, с фигурным пантографом. Ты такие только в фильмах видела, а мы на нем ездили. По одной единственной колее. Был только один вагон и ходил он взад вперед, туда-сюда народ подкидывал. Потому и назвали подкидыш.
- Здорово.
- Район начал застраиваться пятиэтажками. Естественно, как только дом строители сдавали, его сразу же ставили под заселение. Жилье-то люди годами ждали. А благоустройство территории всегда запаздывало. В первый год его вообще не было. Ходили по деревянным мосткам, брошенным просто на черную землю. Нам сюда.
- К универсаму?
- Это сейчас он универсам. А строился, как торгово-бытовой центр. Здесь, кстати, была ближайшая к нашему дому парикмахерская.
- И перед свадьбой, конечно, ты здесь стригся?
- Ты, что? Нет, конечно. Перед свадьбой был дорогущий по тем ценам салон в гостинице. По записи. А здесь - канадка, бокс, полубокс. Дешево и сердито. А один раз и под ноль – перед армией… Такие торговые центры построили в каждом микрорайоне. Но это было гораздо позже нашего переезда. В первые годы магазины открыли в обычных домах, в квартирах, на первых этажах. Три квартиры на площадке объединялись в одну торговую точку. Прилавки в комнатах, кассы в прихожих, на кухнях – дирекция. Окна естественно за решетками. Продукты выгружали через окна. Вот такая местная экзотика.
- Забавно. А школы?
- А что школы? Мне уже нужно было идти в первый класс, а школа еще не достроена. Родителям предложили другую, на набережной, или переждать годик. Согласились переждать. Я начал учиться фактически с восьми лет.
- А я ходила в деревянную школу до четвертого класса. Потом перевелась. Смотри горка.
- Такая же, как в то время.
- Я съеду.
- Ты? Сейчас?
- Ну, да. А что?
- В сапогах, в дубленке?
- Хорошо, что не в шубе.
- Подожди, я тебе какую-нибудь фанерку или картонку найду. Погуляй пока…Что-то не вижу ничего подходящего, я к гаражам сбегаю… Вот нашел! Даже с ручкой. Забирайся аккуратно, подам снизу. А горка-то раскатана. А то, я однажды с не раскатанной – и носом.
- И что?
- Понятно что! Шишка на лбу, кровь из носа, выговор мамы – ничего хорошего… Март был, я и не заметил, что лед уже стаял. По мокрым доскам попытался на ногах съехать. Хорошо еще весь не переломался.
- Давай свою дощечку.
- На.
- Ой, зашибу сейчас! Держи шапку.
- Ты сама-то держись. Ну, как?
- Великолепно! Я еще хочу.
- Детство взыграло?
- Да, ладно тебе. Никого же нет. Вечер темный.
- Катайся, катайся, будет, что вспомнить об этом дне.

- Ты знаешь, вообще говоря, мы невезучее поколение. Из-за перестройки. Хоть мы ее сами и делали… Когда я жил в этом районе меня воспитывали на одних, коммунистических принципах. А перестройка заставила полностью пересматривать их, меняться. Перестраиваться. Но личность человека формируется с детства и где-то до двадцати лет. Меня формировали эти дома, дворы, улицы. Такие вот помойки, которые есть в каждом дворе. Конечно, я перестроился, но заложенное в душу здесь, - все равно вылезает. И его не вычеркнуть, оно и дальше будет вылезать. Я когда учился в автошколе, у нас был один инструктор, который отбирал к себе в группу тех, кто абсолютно не умел водить машину. Почему? Чтобы не переучивать. Он так и говорил: переучить в тыщу раз сложнее, чем научить. А мы все переучивались. Теряли время, жизненные силы на переучку. Годы переучивались! Сколько надо дополнительной энергии. Это, к примеру, как лыжник-марафонец на старте сломал лыжу: пока он ее меняет, пока по новой входит в ритм гонки, пока догоняет остальной марафон – затрачивает дополнительную энергию. Вот ее-то и может не хватить на финише…
- Жизнь – не марафонский забег.
- Но все же! Пушкин эволюционировал всю жизнь ровно и поступательно, шлифовал свое мастерство, в результате стал великим поэтом. А наше поколение? То Брежнева конспектируем: «Возрождение», «Малая земля». То Святых Отцов пытаемся понять. Сколько на это требуется духовной силы? То-то! Это я к ним обращаюсь, к козлам этим коммунистическим, которые решили, что могут моей жизнью и моими силами распоряжаться. Все равно ведь не вышло ничего… Но силы то потеряны!
- Не все же!
- Остается надеяться… А перестройка, в остальном! Тех, кого в то время называли спекулянтами, барыгами и фарцовщиками – теперь деловые люди, бизнесмены. Но у меня-то к ним отношение уже сложилось. И менять его не вижу никакого смысла. И многие так. Разве что вслух об этом не говорят. Вот отсюда все наши болезни и вся наша неустроенность. И понятно, что сделано это специально, сознательно. Чтобы весь народ неприкаянным, неустроенным, каким то второсортным себя чувствовал. Чтобы стыдились мы самих себя, чтобы прежние идеалы нам глаза и души жгли и мешали выработать новые, отвечающие современному моменту. 
Нас готовили к построению коммунизма, а жизнь развернула на сто восемьдесят градусов. Как это? Значит, мои учителя и воспитатели – вруны? Или заблудившиеся люди? Значит исторический материализм – ошибка. Значит марксистско-ленинская идеология, которой меня кормили всю школу и институт – бред. Значит, нет никакой борьбы классов, и коммунисты ошиблись в определении исторических эпох, и не должны после эпохи капитализма наступать эпохи социализма и коммунизма. И всякие там феодализмы и прочие измы это просто выдумки. Но зачем я это все учил, зубрил, сдавал экзамены по истории партии? Мне на хрен не нужна история партии, но меня обязывали ее знать. Кто с таким маниакальным упорством коверкал мою жизнь? И по какому праву?
- Ты помнишь своих учителей?
- Конечно.
- Ну и как они?
- Как как… Сами не поняли, как надо жить и нас своих учеников заразили, своей тупостью. Пытались заразить. От этого, у меня сейчас ни к какому наставлению, ни к какому учителю доверия нет.
- С неверием очень плохо жить.
- Да, я знаю. Но что делать. Я же искренне верил своим наставникам, хорошо учился. И что? Все оказалось обманом. Ложью… Огромное государство, в котором я родился, все мое детство, и юношество меня обманывало. Зачем? Я редко врал в детстве, и сейчас не вру никогда. Но почему меня все обманывали? За что? И кто ответит за эту ложь? Кто ответит за мою исковерканную жизнь? Если бы мне сразу дали выбрать, самому дали выбрать то, что мне нужно будет в жизни, что мне ближе – я бы отвечал за свой выбор сам. И никого бы не обвинял. Но мне навязали марксистско-ленинскую идеологию. Чтобы ей сгореть. Меня заставляли наизусть зубрить ленинские цитаты. Мне ставили оценки от которых зависел общий балл моего аттестата зрелости, как выяснилось незрелости, и моя дальнейшая судьба. Мой развивающийся ум заставляли работать вхолостую, потому что к сегодняшнему дню все цитаты из Ленина, Брежнева, - Сталина я к счастью не конспектировал, - я стер из памяти. Но, сначала я тратил энергию, чтобы их туда заложить, затем чтобы стереть. Кто мне восполнит этот энергетический недостаток? Кто мне восполнит истраченные зря годы? Мне, тебе всему нашему поколению? Пока ты каталась с горки, что-то меня разбередило…И понесло.
- Да уж. С ровного места.
- Видимо не с ровного. Наверное, вскипали мысли, оформлялись в вопросы. Просто, здесь я очень выпукло представил, вспомнил, о чем я думал и чем жил в те годы. Ты каталась, а я вспоминал, глядя на эти мало изменившиеся дворы. Что мы плохого сделали этой жизни, людям, чтобы нас так наказывать?
- А это что?
- О! Мы сейчас выходим на, так называемый, бульвар. Самое интересное, что на этом бульваре не растут деревья. Ни тогда не росли, ни сейчас. То есть, их посадили, - липы, привязали к колышкам, даже, я видел, поливали. Но они сегодня такие же, как и двадцать лет назад. Грунт что ли плохой, отравленный. В первые годы я даже приходил сюда специально, присматривался, ждал. Когда же, наконец, появятся большие раскидистые кроны, когда можно будет поваляться в травке, в тени от них. Оказалось – никогда. Ничего не вышло. Как и с коммунизмом. И, главное, как и с нами. Нас из живой жизни пересаживали в мертвый грунт, чтобы мы в нем погибали. Из нас выстраивали пирамиду. Одно поколение обманутых людей обманывало другое, то следующее и так далее.
Вот на том доме перед семидесятилетием октября закрепили огромный транспарант: Слава КПСС. Каждое утро я шел на автобусную остановку и видел этот плакат. И думал - уже тогда я позволял себе так крамольно думать - зачем это правящая в государстве партия восхваляет саму себя? Разве, к примеру, в царской России могло возникнуть что-нибудь подобное? Стал бы царь писать на домах: слава царю?
- Смешно.
- И знаешь, до чего я тогда самостоятельно додумался. Сказать об этом, конечно, никому вслух было нельзя. Теперь можно. Такой тупой наглядной агитацией готовился крах КПСС. Задолго до перестройки.
- Как это?
- Ну, вызывал же этот плакат мое абсолютное неприятие. Даже раздражение. Неважно, что я им ни с кем не делился. Такая же злость к само восхваляющей себя власти зарождалась и у все остальных. Все внутри себя протестовали. Этого, видимо, и добивались тонкие психологи, готовящие почву для перестройки.
- То же самое сейчас происходит в отношении рекламы. Ее уже видеть никто не может.
- А ее все крутят и крутят. А политическая реклама. Наверное, что те же самые тонкие психологи теперь готовят крах демократии. Ну что, мы подходим к нашему двору. Вот этих девятиэтажек поначалу не было. Их стали строить года через три после нашего заселения. Мы с отцом ходили сюда каждый выходной и считали этажи. На сколько этажей дом вырос. И вот этой улицы тоже не было. К трамваю ходили как бы за девятиэтажками, вдоль торцов наших пятиэтажек. Вот так… А вот здесь на углу, я как-то на полной скорости рухнул с велосипеда.
- Опять рухнул? Вспомни что-нибудь хорошее.
- Играли в ковбоев и шерифов. Тогда же фильмы про индейцев и ковбоев были самыми популярными. Мы все подражали Гойко Митичу. А в тот раз я удирал на «Орленке», - у нас был такой велик, - от преследователей и не вписался в поворот. Вот прямо на этом месте. И проехал по земле на локте, коленке правой, даже ухом приложился. Я не знаю, на коленке это было почти месиво из грязи, содранной кожи, мяса  и крови. Но все зажило. Даже намека нет. Все-таки удивительная вещь – человеческий организм. Самовосстанавливающийся. Если бы и машины человеком созданные так могли. У велосипеда тогда переднее колесо менять пришлось – не выправляемая восьмерка. Спицы полетели… Ну, что? Вот и мой дом! Весь в деревьях. Смотри, тополя выше крыши вымахали. А мы у подъезда сажали березы. Знаешь, где их брали?
- Где?
- В лесу. Тут ведь лес был. Вот так вот минут двадцать пройти и лес стоял. Там деревья и копали. Я этот лес, после, когда подрос весь на лыжах исходил. Отсюда и километров десять, двенадцать на юг, прямо до лесопарка. И грибы тут собирали. А сейчас там новые микрорайоны. Пойдем вон на той скамеечке посидим. Это все-таки наш двор и на ходу проскочить его не хочется. Знаешь, что подумалось. Если на поверхности земли прочертить весь путь, пройденный по ней человеком за всю его жизнь, получится довольно запутанный клубок линий. Как «борода» лески на спиннинге. Но в этой бороде обязательно будут точки в которых с человеком случалось что-то экстраординарное. Что-то наиважнейшее. И ни одна из этих важных точек не совпадет с другой важной. Каждое из событий имеет свое место. И время… Вот смотри. Наша парадная первая. Вон два окна нашей квартиры, они выходят на двор, остальные на торец дома.  А через одну парадную, то есть в третьем подъезде жила девчонка, на втором этаже. Вот за этими окошками, в которую я во втором классе влюбился.
- Во втором? Не рано ли?
- Причем по уши…Я тоже думаю, что рано. Но так было. Вслед за мной в нее же влюбился мой тогдашний дружок, который ниже меня на голову был. А я долго не мог носить чувство в себе – взял и признался. Что тут было! Можешь представить. Во втором классе ни о какой любви никто и понятия не имел. А тут такое. Да еще умноженное на два. В общем, я был с треском отвергнут, также и мой товарищ. Но мы продолжали ухаживанья. И очень своеобразно. Под ее окнами, вот примерно в этом месте была разбита детская площадка. На ней стояла маленькая детская горка. Не такая как ты сегодня каталась, а совсем маленькая, переносная. Мы придем со школы, - а он жил вот в этом доме, - пообедаем и на двор. И под эту горку. И в четыре глаза наблюдаем за ее окнами. Соперничаем, кто первый заметит ее за занавесками. А она об этом знала и периодически подходила к окну. То пальцем у виска на нас повертит, то прыснет со смеху от наших выкрутасов, то изобразит что-нибудь издевательское. То есть, нас от себя всячески отшивала.
- А потом?
- А что потом? Она мне нравилась до самого выпускного, а я ей нет. Поэтому пришлось искать другие объекты внимания.
- Даже так?
- Вот это удивительно. Все мои друзья, пацаны класса до восьмого-девятого вообще на девчонок не смотрели. А я как белая ворона. Без конца влюблялся.
- А после свадьбы?
- Тоже, правда без никаких внешних проявлений. Жена – это закон.
- Приятно слышать.
- Слушай, я никогда этого не делал, но сейчас подсчитаю, – сколько дам сердца у меня было, пока я учился в школе. Загибай пальцы.
- Руки замерзнут.
- Ладно, тогда я сам буду. Значит, после этой первой, была ее подруга, она жила во втором подъезде нашего дома. Затем наша соседка, с нашего этажа. Это три. Затем соседка с нижнего этажа. Мы семьями долго дружили. Это четыре. Затем в пятом классе была одна гимнастка. Занималась художественной гимнастикой. Фигура – во! Это пять. Затем соседка по парте - дочка археологов, которые все по экспедициям мотались. Это шесть. После другая соседка по парте, с которой все в крестики-нолики и в балду играли. Это семь. В восьмом классе влюбился в девятиклассницу. А ты помнишь в то время в школе, как и в армии – та же дедовщина. Плюс, как заведено, каждый класс, – закрытый монастырь со своим уставом. А тут такое! Я к тому же опять признался, чуть ли не предложил руку и сердце.
- Отчаянный.
- В общем, в очередной раз был отвергнут. Старшеклассниками был бит. Но этой девчонки добивался упорней, чем кого-либо другого. Лет пять, наверное, уже и школу закончили, а я все звонил. Ничего так и не вышло…Так, это уже восьмая… Наверное, сердце очень любить хотело. Пока основной, на то время, вариант не получался, параллельно, уже в девятом влюбился в новенькую. Такая небольшого роста, с косичкой, как дюймовочка. Это девять. Затем была еще одна спортсменка, вернее просто крепкая девушка. Никто из парней, представляешь, не мог ее на руках побороть. Всех костяшками к парте прижимала. Но симпатичная, вот я и расчувствовался. Это десять. Все, по-моему. Короче десять классов – десять влюбленностей. Как тебе?
- Когда же учился?
- В промежутках. А у тебя как было? Не так?
- Не скажу.
- Твое дело. А вот в этих домах, окнами напротив, жили два закадычных друга. Учились в нашем классе. Однажды между окон, через весь двор, натянули нитку, привесили на нее спичечный коробок и начали посланиями переписываться. Так забавно. Снизу нитки не видно. Кажется, что коробок прямо по небу лезет и вздрагивает. Ну, что, пойдем? Замерзла?
- Нет еще.
- Тогда можно еще посидеть.
- А я хочу на качельке покачаться.
- Детской?
- Ну и что.
- Ладно, давай, покачаю… Видишь в просвете между домами дорожку. Сейчас под снегом плохо видно.
- Тропка?
- Да. Это первый благоустроенный тротуар в нашем микрорайоне. И был он проложен перед открытием школы, к первому сентября. Почему-то от школы именно к нашему двору. Все еще по деревянным мосткам качались, а мы гордо по ровному асфальту шли. Притом, что по сторонам оставались сплошные лужи и топи. Прямо за нашим домом целое болото цвело. Я однажды в него в сапогах забрел. Сапоги засосало – и не вытащить. Тяну изо всех сил – ни в какую. Просто вмерзли, впаялись в глину. Пришлось из сапог выскакивать, и в носках по лужам. Помню, нашел какую-то доску, встал на нее и руками сапоги отрыл. А чуть дальше - вообще целое озеро помню. Даже на плотах по нему катались… Из глины всякие фигурки, маски, головы лепили. И еще одну интересную игру придумали. Блины называется. Но это уже когда асфальт нормальный появился. Ты слушаешь?
- Да, да.
- Суть игры. Намять глины примерно в такой вот шар. И у тебя такой же. Раскатываем их на асфальте в блины и делаем как бы бортики – заворачиваем края. Потом аккуратно отрываем от земли, берем на ладонь, и с силой, переворачивая в воздухе, хлопаем об асфальт. В результате удара донышко блина рвется и разлетается в мелких глиняных брызгах. И образуется дырка. Так вот у кого дырка больше – тот выиграл. Поэтому блин нужно было раскатывать тонко-тонко. И не порвать раньше срока. Но это еще не все. Победитель имел право залепить свою большую дырку глиной из блина побежденного. Конец игры наступал тогда, когда у одного объем глины удваивался, а у другого ничего не оставалось.
- Могу представить, каким был асфальт после финиша?
- Точно! Дворники просто бесились. И бабушки, которые на скамеечках… Но один дождик и все в порядке. Ну что, идем дальше?
- Идем.
- Вот по этой дорожке… Это поликлиника. Здесь интересный случай был. Иду как-то вечером. Один. Не помню, в магазин или к кому-то бежал. Вот отсюда, из-за угла выскакиваю.  Метрах в двадцати, прямо на меня – толпа. Это где-то в девятом классе было. Тоже зимой. Тут практиковались такие разборки: двор на двор, микрорайон на микрорайон. Я тебе уже рассказывал про цепи, про струны. Короче, толпу враждебную вижу, удрать бы надо, лучше всего, но смалодушничать не хочется. Чуть замедлил шаг, но идти продолжаю. Думаю, – будь, что будет. Ну, естественно пресс там напряг, руки из карманов вытащил. И по мере приближения взглядом все по лицам шастаю. В надежде кого-нибудь знакомого найти. Нет знакомых, а расстояние все сокращается и сокращается. Скоро уже с авангардом столкнусь. Пацаны не мимо идут, а вот таким каре обступают. Это, значит, без боя не разойтись. Остановился. Сейчас, думаю, закурить попросят, или денег. А я в то время - то курил, то не курил, но подсигар с «Беломором» всегда в кармане держал. На всякий пожарный… Вдруг откуда-то с задних рядов возглас: Хорош мужики, свой! Все обернулись. И я на голос тоже. Действительно узнаю паренька из нашей школы, из параллельного класса. Толпа расступилась и пошагала дальше, мимо меня. А знакомый чуток поотстал и говорит: тебе повезло, что признал, а то бы точно замочили, порвали бы. В вашем дворе сегодня днем двоих наших отметелили. Вот идем разбираться. Я ему говорю: спасибо друг, только я их не трогал, и даже со стороны не смотрел. А он отвечает: так это неважно, главное ты из этого двора вышел, значит, к нему отношение имеешь. Я засмеялся, но на этом приключение не кончилось. Он руку из кармана вынимает, а в руке циркуль, то есть не циркуль, а козья ножка, раньше такие приспособления под карандаш были. И мне иглой со всей силы в бедро. Вот сюда. Пробил кожу и тоже смеется. Я вскрикнул, а он: все нормально, все нормально. И своих, обернувшихся и меня, успокаивает. Это говорит: профилактика. На будущее, чтобы больше на дороге не попадался. Вот какие порядки были. Пойдем вот так, вдоль детского садика.
- Что-то у вас тут детских садов много.
- Да! Сначала это была зеленая внутриквартальная зона, потом в нее сразу три сада воткнули. Вот этот прямо под нашим домом. Вся стройка перед глазами. Всех воришек видели.
- И что воровали?
- Да все. Как рабочий день заканчивается - замок на воротах навешивают, сторож в вагончике свет зажигает. Вроде бы государственная собственность под охраной. А на самом деле - увы и ах. Когда уже порядочно стемнеет, вот и начинается охота. Нам то с четвертого этажа все видно. Да и не только нам. Но никто в колокол не лупит. А воровали что: доски, цемент, двери, окна, коробки, арматуру, инструменты. Однажды, когда уже крышу смолили, часа два ночи было, два человека весь рубероид на землю поскидывали и в прицеп свой загрузили. Не мог сторож не видеть этого. Наверное взятку хорошую дали… Хотя пара раз все-таки милиция приезжала. Но все без толку. Приедут, фарами посветят, по территории прогуляются и до свидания. Минут десять, пятнадцать пройдет и опять слышно, как кто-то скребется. А вот здесь случай был!
- Ты чего смеешься?
- Так, смешной. Тут видишь, фасад западает, как бы двор такой получается. В нем в то время было что-то типа хозяйственного двора. Тара из под продуктов, что в детский сад завозили: ящики, поддоны, бидоны из-под молока. И все это тоже без должного присмотра содержалось. Как собственно все везде в СССР. А я весь девятый класс занимался карате. У нас в школе, в спортзале секция работала. Тогда восточные единоборства модными увлечением стали и карате было разрешено официально. Ну, мы и пошли. Делать вечерами все равно нечего. А тренировки, надо сказать, довольно тяжелые были. Сначала физика – разминка, растяжка. Затем отработка приемов - удары, блоки, йокогери, цки и так далее. Потом бои по парам. Потом на закуску еще кое-какие растяжки, или просто бег по кругу. Короче через два, два с половиной часа – без сил. Но это ничего, восстанавливались быстро – молодые. Зато, какой каратистский кураж. Из-за отжимания на кулаках костяшки вдавливаться стали, ладонь затвердела. Карате ведь переводится, как чистая рука. То есть кулак, ладонь – основные инструменты борьбы. И с тренером нам повезло – капитан милиции, то есть все официально. Сам учился в Японии, и по характеру спокойный. Сразу сказал: карате это не борьба, а образ жизни. И кто его не примет - из секции уйдет. Так и вышло. Но это после, а пока занимались два раза в неделю и развлекались конечно по всякому… Однажды для восстановления сил портвейну выпили… идем посте тренировки, вроде бы все болит, ноги еле волочем, но портвейн постепенно свое дело делает. Когда сюда добрели – сделал. Остановились покурить, а с этой точки мы разбегались в разные стороны, каждый к своему дому. Стоим, курим, вдруг кто-то на ящики уставился. Помнишь, такие деревянные, в них морковь, свеклу, даже картошку возили?
- Помню.
- Вот таких ящиков здесь целая куча была набросана. Взыграло тут в нас карате и давай мы эти ящики крушить. Руками, кулаками, ребрами ладоней. Естественно со звуковыми эффектами, выкриками разными: о-оссс, й-яяя! Удар в этой борьбе на выдохе наносится. Короче, пока все ящики не перебили, не успокоились. Хотя, бабки из окон уже кричать стали. Хорошо - темнота нас скрывала. Я утром сам видел, - а эта площадка прямо под нашим окном, вон оно светится, - как протокол составляли, пересчитывали испорченное народное имущество. По-моему, даже с милицией. А у меня свой счет был – ранам, синякам и ссадинам на руках. Кулаки все в кровь разбили. Так порезвились, идиоты.
- Вас наказали?
- А никто не выдал. Рухлядь всю списали и увезли, а после не стали оставлять тару на улице. Либо увозили сразу, либо за дверью держали. Пойдем вот сюда, по этой дорожке. Вот в этом доме жил один мой одноклассник. Когда Тухманов выпустил свой альбом «Из вагантов» его крутили везде. Чем громче, тем не хуже. Короче, я утром просыпаюсь, набираю телефонный номер и говорю: давай. Он окна настежь, колонки на подоконник и-и… как врубит! На французской стороне, на чу-ужой планете, предстоит учиться мне в уни-иверситете…Хорошая песенка для утренней разминки.
- Мне тоже нравилась.
- Так всем нравилась! В контрасте с Эдуардом Хилем и Эдитой Пьехой - это была новая музыка. Ее можно было слушать просто ради ритма, ради ударных. Я кстати, в пионерском лагере на ударнике в ансамбле играл.
- Никогда не рассказывал.
- Играл. Даже выступали. На конкурсе, на танцах, на родительском дне. Репетировали. У меня такие щеточки были, в дополнение к палочкам, - они давали такой шелестящий звук. Но больше всего мне нравилось квакушкой в басовый барабан бить. Бум, бум, бум. Кстати, ты знаешь, – ударник задействует и руки, и ноги. Под одной ногой эта квакушка, под другой педаль тарелок. И все свои удары нужно вовремя производить, и скоординировано, не сбиваться с ритма песни, а иногда даже самому этот ритм устанавливать. Тяжелая работа. 
- Дай мне руку. Как это ты умудрился в своем детстве все перепробовать. И то, и другое.
- Ты что по бревну хочешь?
- Да.
- Скользко! Так все же интересно.
- Ты лучше держи крепче.
- Ну, ты прямо как гимнастка. А ласточку на бревне можешь?
- Ты занимался карате, а я художественной гимнастикой.
- Да, ну! И тоже ничего не рассказывала.
- Рассказывала, забыл просто. Вот тебе ласточка. Ой, падаю, падаю. Лови.
- Поймал.
- Теперь переворачивай меня, аккуратно и ставь на ноги… Вот спасибо. Чуть не убилась. Действительно скользко.
- Эту спортивную площадку мы сами строили. Правда тут все уже переделано и бревно другое, но стоит на том же месте. Я вот ямки под эти столбики рыл.
- Врешь, небось?
- Почему вру-то? Практика была трудовая. После восьмого, после экзаменов. Для тех, кто оставался в девятом. Или в КМЛ нужно было ехать или здесь месяц трудиться.
- А в КМЛ, что ж не поехал? Там же интересней.
- Бабушка болела. Я присматривал. Когда обедать домой наведаюсь, когда пораньше с работы убегу.
- Понятно.
- Но дома все равно не усидеть. Вот на этом футбольном поле проводил все свободное время. Все выходные. Иногда по девять-десять часов в сутки.
- Футбол?
- Ага. Как одержимые… А вот за полем и моя школа. Я пришел учиться в первый Б, выпустился из десятого Б. Десять лет, как штык, в одной букве. Без побегов и переходов. Но все же еще о футболе. Помню, притащусь домой уже затемно, брюки закатаю – ноги черные. Даже не отмыть сразу. Пыль, грязь в поры въедалась, наверное, также как угольная - шахтерам в забое. Я карате через год бросил, а вот футбол бы ни за что не бросил. Но футбольной секции в школе не было. Просто сами собирались и играли.
- Ты где?
- Не понял?
- Ну, твоя позиция на поле?
- А это! В центре. Для нападения скорости не хватало, дыхалка от курева барахлила, а для защиты должной реакции. Поэтому играл в центре – на распасовке. Или на фланге.
- Забивал хоть?
- А то как же! У меня удар сильный был. Я был штатным пенальтистом и исполнителем стандартов.
- С пенальти проще забить.
- Все равно искусство. Умение требуется.
- Ну, ладно, ладно, не заводись. Что тут еще интересного?
- Вот баскетбольная площадка, там волейбольная. Вокруг стадиона кросс бегали. Я однажды прибежал вторым.
- Почему не первым?
- Я же говорю. Со скоростью проблемы были. Вот наш спорт зал, здесь проходили наши танцевальные вечера. Под ним тир. Я еще и стрелять ходил. Лучший результат сорок шесть из пятидесяти.
- Четыре девятки и яблочко?
- Нет, по-моему, была восьмерка. Тогда, значит, две десятки. Точно сейчас не помню. А вот окна нашего класса! А вот мое дерево – клен… Там, где клеен шумит, наад речной волной, говориили мы о любви с тообой. Отшумел тот клен… Помнишь такая песня была.
- Как твое?
- Очень просто. Вот таким хвостиком я его воткнул на одном из субботников в эту лунку – видишь какое вымахало. Ствол уже пальцами не обхватить. Если только ты поможешь.
- Здорово. А у меня моего дерева нет.
- Так женщинам это и не надо. Это мужская задача жизни. А вот здесь пустырь огромный был. Сейчас его застроили домами, а мы на нем лыжные кроссы бегали. Причем, чтобы лыжи в школу не таскать, я бежал домой, переодевался и на урок сразу на лыжах. На старте уже разогретый. А после кросса успевал душ принять и даже чайку хлебнуть. Если опоздаю минут на десять на физику, – физичка была свой человек, делала вид, что не замечала. А иногда и незаметно проскочишь. Вход в класс был не у доски, а с торца, - как бы сзади. Я сидел на задней парте. Прошмыгнешь тихонечко и все тип-топ.

- Вообще, самые яркие воспоминания от школы – это наши проказы. На грани хулиганства.
- Опять про это! Я давно подозревала, что ты был хулиганом.
- Только в девятом. До этого хорошистом, даже отличником по некоторым предметам. А в девятом две тройки в аттестате. Разболтался совсем. А все потому, что сложилась крепкая компашка – типа бригады - из пяти человек. Со мной в том числе. Которая стала задавать тон в классе, а потом и в школе. Все здоровые жлобы, под метр восемьдесят – учителя боялись замечания делать. А мы все время вместе проводили. Сдружились крепко. У каждого была своя роль, своя кличка. Нас даже некоторые десятиклассники побаивались. В общем, держали фишку.
- А у тебя какая роль была?
- Режиссера, сценариста. Я придумывал что делать.
- А кличка?
- Не скажу, потом будешь дразниться. Лучше еще одну историю послушай… Однажды оставили нас на уборку класса. Вместо этого мы устроили футбол глобусом. Сдвинули парты к стенам, и давай гонять, пока наглядное пособие не треснуло. А когда треснул глобус, дело до уборки все равно не дошло. Я за учительским столом устроился, как за ударной установкой. Вместо палочек указки, вместо барабана перевернутое мусорное ведро. Мужики тоже изображают, кто солиста, кто басиста. Короче – бедлам. И тут, в самый горячий момент входит наша классная. Географичка. Представляешь, какое у нее отношение ко всяким глобусам, картам. Она просто обомлела от увиденного. Потеряла дар речи. И вместо того чтобы нас ругать, вести к директору – села и заплакала. Это подействовало на нас, как ушат холодной воды за шиворот. Лучше всяких слов. Класс, буквально, вылизали до блеска. За полчаса. А на следующий день с букетом цветов извиняться.
- Извинила?
- Извинила. Нам бы за ум взяться, а мы за старое. В туалете, пока курим, вывернем пиджаки наизнанку, брюки закатаем до колен, рукава тоже. На открытых руках и ногах что-нибудь напишем вызывающее, или как будто татуировками блатными разрисуемся, волосы намочим, боевым гребнем выставим и идем по рекреациям и коридорам. Все останавливаются, к стенкам жмутся, а мы ржем на всю школу, как придурки умалишенные.
- Это вы что, так протестовали? Как панки или хиппи?
- Против чего? Нет, конечно. Просто выделялись из толпы, самоутверждались.
- Странный способ.
- Однако действенный. Если кого из младших незаслуженно обижали – шли к нам. Мы разбирались, если обидчик действительно беспредельничал – выводили его на улицу и устраивали пятый угол. Нас то пятеро было. А иногда просто били. Иногда наводить порядок приходилось и в одиночку, но все же знали, что за одним еще четверо в любую минуту встанут. И никто серьезного отпора не давал. Я из-за этой пятерки смелых, чуть было настоящим хулиганом не стал. В своих выходках буквально на грани балансировали. Какое-то чудо уберегло от наказания.
- И я согласилась стать женой хулигана.
- Не настоящего хулигана. Я же говорю. Скорее безответственного озорника. Но я еще раз повторюсь: это было только в девятом классе. В десятом - я уже за ум взялся. Нужно было общий балл в аттестате делать, готовиться к институту. А после, никогда в жизни, даже в армии, я уже до такого не опускался. А в тот год, да – покуролесили… Вот еще могу случай рассказать… Двадцать девятого декабря, прямо с утра, выдают дневники с оценками за первое полугодие и отпускают на все четыре стороны, на каникулы. Что делать? Не по домам же идти. Решили отметить, скинулись. Трое в магазин, двое на хату, закуску готовить. Родители на работе, музыка, картошечка, яишенка с луком, огурчики соленые, грибочки. Пацаны купили пять пузырей «Кавказа» – был такой портвейн. Бормотуха, конечно, но дешевая и забирает быстро. На улице мороз и портвешок холодненький. А закуска горячая, аппетитная. Все культурно, не в подъезде или в подворотне из горла. За столом с белой скатертью, с вилочками, с ножичками, с салфеточками. Это мы пока горючее ждали, стол по фирме накрыли. Ну, в общем, приговорили первую порцию. Так мало! Еще скинулись. Но закуски больше нет, да и готовить еще раз как-то не хочется. Созвонились с девчонками. Через магазин к ним. Середина дня, - а мы уже веселые. И еще усилить веселье можем… Усилили. К пяти часам я спал в прихожей, обхватив руками и ногами швейную машинку. Остальные - кто где. Кто по лестнице бегает и исполняет что-то на прутьях лестничного ограждения, кто с голым торсом на балконе морозом дышит. Девчонки смеются, подначивают. В общем, бенефис. Я тогда свой дневник потерял, он у меня был под ремень просунут, так и не нашел после. Пришлось родителям итоги четверти на пальцах раскладывать. Вечером надо бы и по домам, но пьяные же все, никто лыка не вяжет. Но кое-как собрались. Я помню, на улицу вышел, а мороза не чувствую. То есть помню, что мороз должен быть, но не чувствую ничего. Добрел до своего дома. А заходить боюсь. Гнев родительский справедливый и все такое. Что делать? Надо как-то трезветь. И стал по двору, где мы с тобой уже были, круги нарезать. И дыханием глубоким себя восстанавливать. Кружил, кружил, пока мороз не пробрал. Пока не почувствовал его. Ноги совсем закоченели, но нужного результата добился. Не то, что совсем трезвым стал, но терпимо. Как бы - чуть под хмельком. Будто бы пива выпил. Пришел, помню, домой, что-то даже съел еще, телевизор сел смотреть. А в тепле хмель опять свое взял. И даже блевануть захотелось. Пожелал всем спокойной ночи, в туалете почистил желудок и спать. Помнишь у Высоцкого: Ой где был я вчера… Помню только, что стены с обоями…Вот и я так на следующее утро проснулся. Где был, не помню ни хрена. И про швейную машинку не помню. Потом уже детали очевидцы рассказывали… Так при таком образе жизни – какая учеба?
- Я вообще удивляюсь. Как ты устоял? Не покатился по наклонной в самый низ. Я замуж за тебя боялась идти, потому что многие так и говорили открыто – пьяница.
- Но пошла же.
- Пошла.
- Значит, не верила этим многим. И правильно делала. Еще один случай рассказать, как по шпалам шел?
- По шпалам?
- Ну да. На трамвайное кольцо приехал ночью в пустом вагоне. Отключился и заснул. Вагоновожатая растолкала, говорит: все, приехали, конечная. Вывалился, без шарфика, без сумки. Где нахожусь, не понимаю. И движение транспорта уже закончилось – ночь. Потом сообразил и пошел по шпалам до самого дома. Часа два, наверное, шлепал. Дошлепал к утру. Дома чуть все с ума не сошли.
- А в трамвае-то как оказался? Тут же вроде все рядом. И магазины и подъезды.
- Да вот приспичило в баре посидеть. Ну и двинули. А там ерша дали… Короче, проспал остановку. Ладно, не буду тебя больше пьяными историями пугать. Лучше расскажу, как я из этой пятерки выпал. Это уже в конце девятого было, весной.
- Как? Что совсем выпал?
- Ну, да, как отрезало. Собрались сачкануть математику. А у меня пара висит, и из-за нее трояк за год светит. С тройками по русскому и истории СССР я как-то не спорил. Но математика… Это мой предмет. Я в творческий ВУЗ за счет пятерки по математике поступил. Баллы до проходного добрал. В общем, я тогда за своей партой сижу и говорю всем, довольно громко: Я остаюсь! Мужики решили, что я шучу: Да ладно, да пошли, ну ты че? И все такое. А я как железный – ни с места. Класс весь уже на улице, рядом со мной только четверо дружков. Чуть ли не силой тащат. Я отбился, одному пришлось вмочить в лобешник. Ты че? – спрашивают – с дуба рухнул? Отвечаю: учусь я. Ну, смотри, не заучись. И так дверь хлопнули, что цветок со стены на пол сорвался. Я поднял его, землю собрал, но из класса не ушел. С того дня дружков и не стало. Как будто бы и не дружили столько лет. Ни слова, ни пол слова… Но некоторые открыто зауважали. За то, что свою волю смог воле коллективной противопоставить. И не сломался. И можешь представить, до окончания школы, то есть целый учебный год, так со своими бывшими друзьями и не сошелся. Ни разу не выпили, не покурили вместе. Вот до чего антагонизм вырос… Так иногда перекинемся парой слов – вот и все общение. Я, кстати, мучился, хотел обратно в коллектив вернуться, но ни коллектив не принимал, ни я не настаивал. Сложная это тема – человеческие отношения. А после школы как разбежались, так и не встречались ни разу. Слышал я краем уха, что будто бы один из нас уже коньки откинул, но отчего, как – ничего не знаю. Вот какая история.
- Нормальная история. Это в тебе инстинкт самосохранения сыграл. В стае ты бы собой не остался.
- Может быть, может быть… А вот здесь, у этого дома чуть несчастный случай не случился. Тоже зимой было. Я тогда учился примерно в пятом. Идем всей семьей, гуляем. Вдруг метрах в двух перед нами с крыши грохается огромный снежный ком. Мы все в снежной крошке, мама – белая как сметана, а с крыши девятиэтажки гогот доносится. Я попытался засечь кого-нибудь, не получилось, - поребрик скрыл лица. Тогда дернулся на крышу подняться и разобраться – отец остановил.
- Страх, какой!
- Это значит, ком на крыше скатали и сбросили нам на головы. А если бы попали? Вот именно здесь могло не стать твоего будущего мужа.
- Да, шуточки!
- Ты представляешь, тебе на голову – килограмм тридцать с тридцатиметровой высоты. По-моему - не выжить.
- А передо мной однажды в центре города реклама стеклянная сорвалась. Тоже метрах в трех, четырех. Плохо закреплена была, наверное. Ветер подул и выдул из рамки. И под ноги в мелкие осколки. Так и твоей будущей жены могло не стать.
- Так это случай, а здесь сознательное действие.
- Может, это тебе твои приятели хотели так отомстить?
- Да нет, это же было в пятом классе, их тогда еще не было. Да и мы все-таки больше дурачились, чем серьезное что-то затевали.
- Так и это – подурачиться.
- Мне тогда показалось, что я узнал одного по силуэту. Он был из чужой команды, из другого двора.
- Значит, просто хулиганство?
- Да, похоже.

- Ты знаешь, что интересно. С того момента, как я вышел из коллектива, я полюбил прогулки в одиночестве.
- В полном?
- Нет, конечно, от людей все равно не скрыться. Я имею в виду, когда нет никого рядом. Чтобы не нужно было ничего никому говорить, просто гулять и думать. Идти молча и думать. Как выяснилось всякие молодецкие выходки, забавы, шутки, приколы мешают думать. Дома домашние  мешают. Везде люди и если с ними общаться, то они тоже будут мешать глубоко и основательно думать. А если проходить мимо и как бы не замечать, вот тогда появляется возможность. Я приходил из школы, пока в квартире было тихо, делал уроки или читал, а вечером, когда появлялись все и начинались бесконечные разговоры, – шел гулять. Один. Ощущения были новыми, и они были превосходными. Я очень часто шел по этой вот дороге, затем переходил тот перекресток и устраивался на скамейке. Вон она и сейчас стоит. Там их целый ряд таких скамеек.
- Вижу.
- Не хочешь еще немного посидеть. Пойдем.
- Пошли.
- В то время ни этой автозаправочной станции, ни всех этих построек не было. Скамейки, как ты можешь заметить, стоят вдоль домов, но не рядом с ними на тротуаре, а чуть поодаль, на набивной дорожке, по которой мало кто ходит. Все идут по тротуару. И стоят как бы спиной к народу и лицом к пустырю, к природе, к проезжей части. Если ты сидишь на скамье, то ты отвернут от жилья, от всех прохожих и вообще от всего, что происходит за спиной. А перед глазами у тебя высокие тополя, время от времени проезжающие автобусы, - здесь движение не очень интенсивное было, да и сейчас, похоже, такое же. Ну, может быть еще собачники на пустыре могли привлечь внимание. И все! Давай вот здесь присядем. Лучшего места для спокойных размышлений в ближайшей округе просто не было. Эта скамейка была моим открытием. Я здесь погружался в себя и мне никто не мешал. Я мог заснуть здесь, и никто бы не окликнул. Таким образом, я каждый день получал около часа-полутора для чистой мысли. Здорово, правда.
- Чистой?
- Не следующей за мыслью учебника, или конспекта, не спорящей с учительской мыслью, не отвечающей на мысли и вопросы родителей, не переваривающей прочитанное, а чистой. Моей собственной мысли.
- И долго это длилось?
- Считай сама. Год в десятом, а дальше – первый, второй, третий и четвертый курсы до четырнадцатого февраля. После того, как мы начали встречаться, – один я уже не гулял.
- Четыре с половиной года. За это время можно было многое передумать.
- Многое и передумалось. Я не скажу, что здесь были произведены какие-то открытия. Они были позднее. Здесь я, в принципе, научился думать. Не повторять, как попугай чьи-то мысли и выводы, а додумываться до своих.
- Интересно.
- У тебя не было такой скамейки?
- Скамейки не было, но гулять в одиночестве после школы тоже было моим любимым занятием.
- Совпадение запросов. Или характеров.
- Не знаю. Ты не спеши заполнять пустующие клеточки схемы – это не правильно.
- Я и не спешу. Просто так сказал.
- Да ладно. Просто так. Все мужчины стремятся к систематизации. Логике.
- Да никуда я не стремлюсь. Я просто рассказываю что, где со мной было.
- Можешь продолжать.
- Вот у того забора меня укусила собака.
- Да ты что!
- Шел по тропинке, навстречу девушка с овчаркой. Когда поравнялись, хозяйка не укоротила поводок. Собака дернулась ко мне и клацнула зубами по бедру. Что-то ей видно во мне не понравилось. Прокусила новые вельветовые джинсы. Девчонка, конечно, отдернула псину, но было уже поздно. Кровь уже текла.
- И что? Двадцать восемь дней на уколах, или сколько там положено?
- Ни одного.
- Как это? Почему?
- А так. Даже маме ничего не сказал. Сказал, что на гвоздь напоролся.
- А вдруг бы бешенная была?
- Ну, не была же.
- По-моему, неоправданный риск.
- Может быть, но я рискнул.
- И что, все просто зажило и никаких последствий?
- Именно так! Мне было больше жаль своих новых штанов. Я на каникулах, в Прибалтике купил дурацкий зеленый вельвет, тогда он в дефиците был. Дома перекрасил в темно-синий. Затем в ателье сшил по последней моде стильные брюки. Мне за них даже деньги предлагали – продать просили. И надо же. С месяц всего поносил, – и прокусила псина. Целый клок вырвала – не обидно ли? 
- У меня ноги замерзли.
- Снимай сапоги.
- Зачем?
- Снимай… Вот так. И давай сюда свои ноги. Да ты развернись ко мне-то, нас все равно здесь никто не видит.
- Больно.
- А так?
- Так не больно.
- Вот мы их как! Вот так… Ну, что согрелись?
- Согрелись.
- Можешь обуваться. Пошли дальше?
- Да.
- Тогда немного вернемся назад и пойдем вот по той дороге.
- Как скажешь.

- Когда построили эту АТС, нам поставили телефон – впервые в истории нашей семьи. В первый же день я не удержал трубку в руках, она грохнулась на стол, и треснула.
- Неуклюжий.
- С непривычки… И до самого переезда отсюда мы пользовались этим треснутым аппаратом… Вначале телефон был спаренным. То есть, если говорили соседи с нижнего этажа, мы позвонить не могли. Иногда, когда нужно было срочно позвонить, мама спускалась, и просила освободить линию. Освобождали не всегда, часто и с руганью… Терпели. А потом нам дали свой собственный номер. Сейчас у всех трубки, интернет. А тогда этому средству связи мы радовались, как чуду. И это было каких-то тридцать лет назад.
- Действительно, не так уж много прошло времени.
- А я до сих пор не понимаю, как действует телефон? Как передается голос?
- Я тоже.
- А вот наш торговый центр. Какой-то чудик-архитектор заложил в него, - как ему, наверное, казалось, - передовую идею. Оборудовать хозяйственный двор на крыше. Вот по этому закрученному пандусу машины заезжают наверх на разгрузку. Товары с помощью грузовых лифтов подаются в торговые залы. Такая идея, в принципе, наверное, может быть, но советские строители совершенно не умели делать качественную гидроизоляцию. Из-за постоянных динамических нагрузок швы трещали, на первом этаже постоянно капало. Даже когда дождя нет. Вода где-то собиралась и находила дырочки. На первом году эксплуатации с этим боролись, затем плюнули. После чего на потолках и внутри и снаружи выросли огромные сине-зеленые сталактиты, облицовка колонн естественно обвалилась, везде вылезла ржавчина и плесень. Сейчас не знаю как там, можем заглянуть, полюбопытствовать.
- Не хочу.
- И правильно, зачем заглядывать во вчерашний день, тем более в такой… Идем мимо. Вот здесь был хозяйственный отдел. И ты можешь себе представить, что я, воспитанный мальчик, из интеллигентной семьи, тогда еще не хулиган, - это было в классе третьем, - когда-то, здесь стащил банку гуталина?
- На спор, что ли?
- Нет, со злым умыслом.
- То есть, ты сознательно шел на воровство?
- Да. Но гуталин мне был абсолютно не нужен.
- Зачем тогда?
- Мне нужна была баночка.
- Зачем?
- Чтобы играть в классики, во дворе. Помнишь, такая девчоночья игра была? Мелом на асфальте рисуется десять ква…
- Да знаю, знаю.
- …дратов. Пять и пять, котел, огонь. И с битой, с этой баночкой наполненной песком, их постепенно проходишь.
- Ты мне так рассказываешь, как будто я не играла. Мы первые начинали. Только, только снег с асфальта сойдет, асфальт высохнет, мы его уже расчерчиваем. Но только действительно игра девичья, с нами мальчишки не играли.
- А я играл. И в нашем дворе многие мальчишки играли. У всех были биты, а у меня нет. Мама покупала гуталин в пластиковых баночках. А нужна металлическая. Пришлось пойти на преступление.
- Так ты что, гуталин выбросил?
- Ну, конечно. В тот же день. Выгреб его щепкой и заполнил коробочку песком… А вот этот бордюрный камешек тоже знаменит.
- Чем?
- Как то несу картошку. Первые заморозки. Глядь, у бордюра, подо льдом что-то краснеет. Нагибаюсь - червонец вмерз. Снежком припорошен, но я заметил. Остановился, стал думать, как достать, чтобы не порвать. В то время червонец – это деньги. Водка – три шестьдесят две, коньяк - четыре двенадцать, колбаса - два двадцать, сыр – три пятьдесят, «Беломор» – двадцать две копейки. А десять рублей – это же целое состояние. Моя мама за месяц зарабатывала девяносто рублей. Короче, растопил лед руками, ключом от квартиры по контуру процарапал до асфальта. И оторвал купюру, не повредив. Дома постирал, от грязи отмыл, и даже утюжком прогладил… И никому не рассказал. Тебе первой.
- Через тридцать лет.
- Срок давности прошел, теперь можно. Потом на что-то истратил, сейчас и не помню даже на что.
- А я бы не выдержала. Обязательно бы всем рассказала.
- А для меня это стало коммерческой тайной.
- Скрытный.
- Был.
- Скажешь, сейчас не такой?
- Сейчас другой.
- Ладно, не будем уточнять.
- С деньгами еще один случай вспомнил. Смешной. Как-то на сдачу дали абсолютно новенький рубль. Хрустящий, ни разу пополам не сложенный. Я его таким домой и принес. И пока родителей с работы ждал - срисовал. То есть акварелью нарисовал точно такой же. Естественно только с одной стороны. С той, которая не цветная, одноцветная. Положил на холодильник вместо настоящего, присыпал металлической мелочью. Жду. Пришла мама, не заметив розыгрыша, сгребла все деньги в кошелек. Я до отбоя ходил ужасно гордый, что смог с такой точностью срисовать казначейский билет. Но, открыться все-таки пришлось. Чтобы на следующий день маму не арестовали, как фальшивомонетчицу. Сколько было, охов, ахов. Все решили, что я прирожденный художник. А нарисованный рубль мама убрала в свою тумбочку и потом всем показывала…Мы сейчас повернем направо, но прежде я тебе расскажу еще об одном памятном месте.
- Об этой автобусной остановке?
- Как ты догадалась? Именно о ней. Пока я учился в школе, – транспортом не пользовался. А до института пешком не дойти. Однажды на время попробовал, – получилось четыре с половиной часа. Поэтому, каждое утро - на автобус, вечером – с автобуса. А район-то спальный, - то есть, люди здесь не работают, только спят. Это означает, что автобус утром, в час пик можно только штурмом взять. Но штурм штурму рознь. Я разработал несколько вариантов, как говорят тактических схем действий. Первый вариант. Устраиваешься на поребрике или даже на проезжей части, как бы перед толпой, то есть между нею и подходящим автобусом. Удача, если двери остановятся рядом, если далеко – толпа не пустит. Тогда нужно ждать следующего. Второй вариант. Толчешься в толпе, работаешь локтями. Третий, как экскаватор прешь, – подсаживаешь всех, кто перед тобой. Я испробовал еще несколько - самых разных, и изобрел самый универсальный и мне подходящий.
- Какой же?
- Стоишь, не дергаешься, ждешь, когда все желающие влезут. Естественно автобус не резиновый, об этом водитель по радио периодически напоминает, поэтому мест для всех не хватит. Многие будут висеть в дверях и просить: приподняться на ступеньку, пройти в серединку, где свободнее, просить кого-то с улицы подтолкнуть в спину, то есть использовать разные неэффективные способы посадки. Я делал так. Подходил к этим висящим и вис рядом. Главное, нужно было сделать две вещи: найти опору ногам, или на худой конец одной ноге, и ухватиться рукой за какой-нибудь поручень. Если это получилось, о дальнейшем можно было не беспокоиться. Дальше начинал работать принцип: даже в битком набитом автобусе, найдется место еще одному пассажиру. Ведь люди садились как? Кто прямо, кто боком, кто не той рукой ухватился, кто не так встал. За счет этого между селедок в консервной банке на колесах образовывались незанятые пустоты. Водителю строго запрещалось ехать с открытыми дверьми. Поэтому он трогался с места, отъезжал от остановки метров на тридцать и вставал мертво. До закрытия дверей. Чтобы не опоздать на работу пассажиры начинали утрамбовываться. Я постепенно по миллиметру втискивался в салон, придерживая ногой двери. И салон меня сам втягивал в себя. Когда втянет - можно отпускать двери. После того как они закрывались, мы ехали без остановок до самого метро. Как тебе способ?
- Нормальный, только, наверное, не ты один такой умный.
- Да уж, конечно. Но за других я как-то мало переживал.
- И что, так каждое утро?
- Да.
- Какой-то спорт, честное слово. Какое счастье, что я ездила только на метро, без всяких автобусов, трамваев.
- Да, тебе повезло. А для меня это был действительно спорт. Тренировка мышц, пресса, бицепсов, и главное - воли.
- И хитрости.
- Я бы сказал не хитрости, а бытовой сметки.
- Ладно, пусть будет так. Мы сюда? Ну, что идем?
- Да.
- Я что хотела спросить. Вот ты рассказывал о своей скамейке, о своем думанье. О чем ты думал?
- Обо всем. О том как жить, что делать.
- А что, без думанья на скамейке это непонятно?
- Мужчинам свойственно обдумывать свои поступки, действия, слова. Проектировать ходы. Это вы можете добиваться результата эмоциями, завораживать чарами, действовать каким-то своим женским чутьем. Мы не так. 
- А меня ты обдумывал?
- Конечно.
- Рассчитывал?
- Нет, просто пытался понять: может ли то чувство, которое к тебе возникло стать краеугольным камнем дальнейшей семейной жизни. Надолго. На всю жизнь.
- И как?
- Почему ты спрашиваешь? Ты ведь все сама знаешь. Смогло!
- Но как можно просчитать чувство? Оно ведь сегодня есть, а завтра может и не быть.
- Никак, но действовать, основываясь только на чувстве, опасно. Поэтому я включал другие сферы восприятия, анализировал. Кто ты, что ты? Как себя ведешь? Как о тебе говорят и так далее…
- Еще что анализировал?
- Нашу психологическую совместимость, ответственность каждого, склонность к измене.
- Даже это!
- Просто вокруг было столько гулящих девок, передо мной не раз задирали юбку и предлагали себя, что я невольно задумывался и об этом. Я выбирал жену один раз и навсегда… А ты разве не так просчитывала свое решение стать моей женой?
- Я ничего не просчитывала, я просто боялась.
- Но замуж, все равно, пошла.
- Пошла… Как странно. А где ты это делаешь сейчас?
- Что?
- Ну, свое думанье? Я что-то не припомню такого, чтобы ты ходил гулять один.
- Да, после женитьбы перестал.
- Но потребность в думанье не исчезла же. Наверняка. Ты же настоящий мужчина. О чем сейчас думаешь? И где?
- Сейчас есть возможность думать только в транспорте. Кстати, тоже ничего - сел, заплатил за проезд… И до пункта назначения никто не отвлекает. А это, между прочим, часа полтора каждый день.  А о чем? Тебе, правда, интересно?
      - Не спрашивала бы.
- Не знаю, поймешь ли ты меня, но сейчас я уже не думаю. Я ищу.
- Как это?
- Я отучил себя думать.
- Невероятно, почему?
- Это очень не эффективный способ добывания информации.
- А что ты ищешь?
- Что ищу? Я называю это духовным золотом. Когда человек думает, его сознание засорено многими мыслями. Мысли выпрыгивают одна за другой, наслаиваются друг на друга. В общем, каша. В ворохе мысленного мусора трудно найти достойную внимания мыслишку. А иногда и невозможно.
- Но если в сознании мыслей вообще нет, это само собой исключено.
- Оказывается – не факт. Мысли все равно приходят. Помимо моей воли.
- А почему духовное золото? Какая здесь подоплека?
- Очень просто. Я как-то, еще до тебя был в тайге, на прииске. Видел, как моют породу, чтобы намыть золотой песок. Нужно перемыть мешок породы, чтобы намыть щепотку золота. Так же и с мыслями. Нужно просеять через сито сознания тысячу мыслей, чтобы найти одну золотую. Но иногда старатель ничего не промывает. Он сразу находит золотой самородок. Большой золотой камень. Кажется, что это происходит случайно, но на самом деле - все закономерно. Вышел же он на поиски, долго искал, опыта набирался. В итоги - нашел. Также я сейчас ищу мысли. Не думаю, но духовное золото нахожу.
- Почему же мы до сих пор не разбогатели?
- Материально?
- Да.
- Я так не считаю. Вот здесь, когда я учился в школе, моя семья жила гораздо беднее, чем мы живем сейчас. А если ты о яхтах, бриллиантах и прочем, То это все, если должно быть – будет. Просто, кроме материального богатства в жизни есть еще кое-какие ценности. И я о них знаю. А некоторыми даже владею. Я сегодняшний – абсолютно иной человек, чем был двадцать один год назад. Имя и фамилия те же, а остальное все иное. И я не стесняюсь обновляться при каждом удобном случае.
- Да я знаю.
- Ну, ты не все знаешь.
- Ладно, не будем об этом.
- Тогда возвращаемся в нашу экскурсию… После торгового центра, лет через пять, вот на этой улице построили четыре точечных дома. А рядом с ними четыре специализированных магазина: книжный, цветочный, молочный и булочную. В молочный привозили совхозное молоко и сметану. Совсем не такую, как в торговый центр. Поэтому перед выходными или праздниками мы ходили в эти магазины. Хоть и далековато было идти. Дальше всего булочная, но зато там можно было взять горячий хлеб или батон.
- И по пути домой половину съесть.
- Никогда не ел хлеб на улице.
- А я люблю.
- Знаю, но не одобряю.
- Но я все равно люблю. Может, мы и сейчас купим.
- Давай купим, если булочную не перепрофилировали.
- А мы скоро дойдем?
- Вон она, в конце улицы.
- Скоро. А цветы ты мне здесь покупал?
- Бывало что и тут. Случай один вспомнил, про молоко. Рассказать?
- Ну, расскажи.
- Я тогда еще маленький был. И бабушка, когда болела, посылала меня в магазин. И не только за солью или спичками. Бывало и за мясом, я умел выбирать мясо, и за молочными продуктами, в общем, за всем. А магазины, я уже рассказывал, были прямо в домах, на первых этажах. Из наших окон один такой магазин был даже виден. И вот бабушка дает пятьдесят шесть копеек и бидон, и заказывает два литра молока. Пошел, купил, иду обратно. На ворон, видно, засмотрелся и растянулся на асфальте. Молоко, естественно, все вылилось. Огромная белая клякса под ногами. Правда, на донышке бидона я кое-что, самую малость сумел сохранить. Что делать. Без молока домой идти – попадет. А еще раз сходить купить, – денег нет. Решил к соседке позвониться, что ниже этажом жила. Я о ней уже рассказывал. Открыла. Я объяснил ситуацию, прошу взаймы. Выручила.
- Такие истории с каждым в детстве случаются. Ничего интересного.
- Тогда закончим воспоминания.
- Я их и не начинала. 

- И ты хочешь сказать, что эта хрустящая корочка не вкусная?
- Очень вкусная. Просто объедение.
- Вот, а ты осуждаешь.
- Я не осуждаю.
- А это что за здание?
- Это институт. Это вот - корпуса с аудиториями. Там дальше недостроенный долгострой. Вот собственно здесь лес наш и был. Все порубали, землю бульдозерами отутюжили. Фундаменты еще в СССР заложили. Но построили только одну треть от задуманного.
- Лес бы все равно срубили, – город разрастается.
- Это понято, – но жалко.
- Будешь еще?
- Нет спасибо. Я наелся. Жаль, попить ничего нет.
- А тут негде?
- Слушай, какая ты умная. Есть, конечно. Должна быть кафешка. Вот в этом доме была. Вот сюда… Ты смотри, открыто. Как будто и не прошло столько времени. Ты что будешь?
- Кофе.
- А может чего покрепче? Сегодня все же памятный день. Не юбилей, но памятный.
- Давай покрепче. 
- Коньяку?
- Шампанского!
- Столик освобождается. Устраивайся. Я все принесу…
- Шоколадку возьми.
- Да, вот…Я знаешь, решил еще взять мороженого с малиновым сиропом. Как мы любили. Помнишь? Ну что, за нас!
- За тебя!
- Почему только за меня?
- А вдруг бы ты не решился позвонить.
- Да-а! Катастрофа. Давай я выпью за нас, а ты за меня. А потом ты выпьешь за нас, а я за тебя.
- Договорились.
- Знаешь, что еще странно? Двадцать один год назад я не имел никакого представления о том, что четырнадцатого февраля во всем мире отмечают День всех влюбленных! Что это?
- Просто совпадение.