Тот, который видел Шерлока Холмса

1.

Ты ведь любишь детективы, правда? А записки о Шерлоке Холмсе тебе нравятся? Я тоже листаю их с удовольствием, в особенности, когда мне грустно. Однако не из-за литературных достоинств, которые, по моему мнению, весьма сомнительны. Рассказы эти полны наивного восхищения и преданности, но, согласись, этого мало, чтобы стать явлением литературы. В них едва намечена тень Великого Человека, это схема, наброски, не более. Для меня же они ценны прежде всего тем, что оживляют память о давно минувших днях. Детство, юность… прекрасное время! В особенности, когда оно позади.
Выдающийся Умник оказал на мое развитие несомненное влияние, но, должен признаться, долгие годы он вообще не замечал моего присутствия, хотя, безусловно, знал, что я существую. Дело в том, что я принадлежал милой старушке, у которой он жил, так что, строго говоря, мы с ним были соседями, Оглядываясь назад, я понимаю, что она была добра и очень привязана ко мне, но тогда по молодости я мало ценил это. Скромные достоинства милой женщины тускнели в свете славы, окружавшей ее знаменитого жильца. Я же, как часто бывает в юности, еще плохо разбирался в том, что золото, а что блестит.
Она постоянно хвасталась моими достижениями.
- Ах, мистер Холмс, вы только послушайте, какой Эдди умница! – щебетала она слегка задыхающимся голосом. – Он знает столько слов! Иногда мне кажется, - она доверительно наклонялась к нему, блестя выцветшими, как весеннее небо, глазами и мелко подрагивая седыми кудряшками, - что он не просто говорит, а ПОНИМАЕТ! Когда эта несчастная дама, у которой убили сестру, позвонила сегодня в колокольчик, он закричал: «Гости, мамочка! Открой дверь!» Он так меня зовет – мамочка. Ах, ты, мой красавец!
Непревзойденный Мудрец устремлял на меня пронзительный взор, потому что был джентльменом и не мог отказать даме, но я знаю – он не видел меня. Губы его улыбались, мысли витали где-то далеко. Вычислительная машина в его голове не прекращала работу ни на минуту. Какое ему было дело до какого-то попугая, пусть даже незаурядного по размерам, красоте и умственным способностям? О последних, к тому же, он так никогда и не узнал.
Его отношение, конечно, задевало меня, но долгое время я мирился с ним, полагая, что иначе и быть не может. Кто он и кто я? Он вызывал восхищение, он поражал. Я жадно впитывал его рассуждения, вникал в расследуемые дела, прислушивался к снисходительным объяснениям, которые он давал своему верному, но туповатому помощнику.
Гораздо позже я понял, вопреки тому, что он сам говорил о себе – его знаменитый метод был основан не столько на логике, сколько на редкой наблюдательности и превосходно развитой интуиции. Вот откуда все его прозрения, в том числе и те эффектные пустячки, которыми он с таким удовольствием поражал своего друга. Описания их разбросаны по всем страницам, и неудивительно – на недалекого доктора как раз они производили самое сильное впечатление. Возьми и открой книгу в любом месте… вот хотя бы здесь.
«Конечно, всякому ясно, что наш гость одно время занимался физическим трудом, что он нюхает табак, что он франкмасон, что он был в Китае и что за последние месяцы ему приходилось много писать».
Спрашивается, причем тут логика? Он схватывал все детали мгновенно, одним взглядом, и только потом на свет появлялось холодное, сверкающее лезвие логики – когда он выстраивал цепочки своих хитроумных объяснений.
Между прочим, доктор Ватсон был милейшим человеком. Он разделял восторги миссис Хадсон по поводу меня и никогда не забывал прихватить что-нибудь вкусненькое. Тем удивительнее, что в своих рассказах он ни словом не упомянул обо мне. А жаль, потому что от этого они только выиграли бы. Ведь описывал он достоинства миссис Хадсон? Не спорю, она и впрямь была ими наделена, но ее роль в изложении самих событий ничтожна. Он, без сомнения, ввел ее просто как живописную деталь. Однако разве я в этом плане менее интересен? Впрочем, это дело вкуса, а его бедняге явно не хватало.
Шли годы. Я развивался с поразительной быстротой, впитывал знания, точно губка, оттачивал ум и память. Для этого у меня была уйма свободного времени. Я не тратил его ни на пиликанье на скрипке – ужаснее тех звуков, которые извлекал из нее Великий Специалист, мне не приходилось слышать никогда в жизни! – ни на погружение в наркотические грезы, ни на поездки. К сожалению, я не мог сам делать и химические опыты, зато прочитал все, что у нас имелось на эту тему, и был в курсе результатов, полученных Несравненным Экспертом.
Паузы между делами раздражали меня даже больше, чем его. Я скучал, томился от безделья, становился раздражительным и капризным. Зато, когда, наконец, появлялся очередной посетитель… О, эти волшебные минуты ожидания, волнение и азарт! Вглядываясь в лицо гостя, я производил беглый анализ его личности, сплошь и рядом подмечая даже больше, чем мой Несравненный Учитель.
Но ужаснее всего было отсутствие какого бы то ни было контакта между нами. Подумать только! Вот он – Великий Человек, и вот я, схватывающий все на лету и не нуждающийся в примитивных объяснениях, которые он вынужден был постоянно разжевывать доктору. Несомненно, я был бы гораздо лучшим помощником, чем последний, не говоря уж о том, что не нуждался в гриме и переодевании для того, чтобы замаскировать свое присутствие в нужном месте.
Я жаждал нашего сотрудничества. Иногда, в безумных мечтах, я представлял себе, как мы обсуждаем детали очередного дела, как мысли наши, обгоняя друг друга, сливаются в невиданный фейерверк, перед которым был бы бессилен любой самый хитроумный преступник. Великий Мудрец говорит, я подхватываю, дальше, дальше, быстрее… вот и все, задача решена!
Я трепетал, заслышав его шаги. С волнением вглядывался в его лицо и блестящие глаза, взгляд которых неизменно был устремлен мимо или сквозь меня, ловя в них хотя бы искорку интереса. Я мечтал о том, чтобы его длинные, гибкие пальцы погрузились в мои перья, поглаживая их… И наступил момент, когда я понял, что дальше так продолжаться не может, я должен открыться ему.
И тут он исчез.

2.

Да, это произошло тогда, когда он охотился за профессором Мориарти. Или, может быть, правильнее сказать, что профессор охотился за ним?
К тому времени я добился того, что местом моего постоянного обитания стал кабинет Непревзойденного Сыщика. Нет, что ты, какая клетка? Мне она не требовалась. Как всегда, я сидел на подоконнике, когда этот жуткий тип бесшумно, точно привидение, возник на пороге. Профессор выглядел еще отвратительнее, чем это описано у милейшего доктора. Чем-то он напоминал змею; скорее всего, холодным, сверкающим и беспощадным взглядом. Он был бледен, точно явился прямиком с того света. Не исключено, что так оно и было. Во всяком случае, он собирался подчинить своему влиянию весь земной шар, а это, согласись, по плечу скорее выходцу из ада, чем человеку.
- Это что за чучело? – закричал я.
Холмс вздрогнул и обернулся. Мориарти растерялся на мгновенье и обежал взглядом комнату, пытаясь понять, от кого исходит столь учтивое приветствие. Именно в этот момент, молниеносно сориентировавшись, Холмс переложил пистолет из ящика стола в карман.
Замечу кстати, что появление профессора в нашем доме так и осталось одной из загадок. Миссис Хадсон не видела его, хотя, по ее словам, все время находилась в холле, через который он непременно должен был пройти, даже имея поддельный ключ.
Без сомнения, он ненавидел Холмса. Я трепетал от страха за Великого Умника, который, как мне показалось из их разговора, недооценивал своего противника. Конечно, держался он прекрасно, проявив все свое хладнокровие и выдержку, но, между прочим, пистолет-то у него был не заряжен! Он убедился в этом, оставшись один и в сердцах попытавшись, как это у него было заведено, выстрелить в потолок.
Он понял, что эта оплошность только чудом не стоила ему жизни. Покачав головой, он стал очень серьезен, оделся и вышел. Я же снова и снова прокручивал в голове только что услышанное во время их многозначительного разговора. От профессора исходила такая мощная волна зла, что я никак не мог отделаться от ощущения грозной опасности, нависшей над Великим Всезнайкой. И каково нахальство преступника – явиться сюда самому!
Тут дверь снова беззвучно отворилась, и предмет моих раздумий собственной персоной проник в комнату. Очевидно, он где-то прятался, дожидаясь, пока Холмс уйдет. Глаза его остро блестели, движения были осторожными и хищными, как у большой коварной кошки. Он подошел к столу и начал рыться в бумагах Холмса, быстро перенося что-то из них в свою записную книжку. Дрожа от негодования, я хотел было положить конец его безобразиям, но потом решил выждать и посмотреть, что будет дальше. И правильно сделал!
Покончив с бумагами, он выдвинул ящик, в котором хранились сигары, и положил туда одну, точно такую же с виду, как остальные, которую вынул из кармана. Не иначе как рассчитывал таким образом отравить Великого Сыщика.
Ироническая усмешка скривила его губы, и тут я понял, что пора вмешаться. С сигарой я мог разобраться и позже, а сейчас нельзя было допустить, чтобы сведения, перенесенные в записную книжку, остались у него. Я просто дрожал от негодования и не испытанной прежде ярости.
Не раздумывая, я со всего размаха спикировал прямо на огромный, блестящий купол его лба. Кровь брызнула во все стороны, он зашипел, точно змея, на которую так походил, и замахал руками, отгоняя меня. Преодолевая искушение выклевать ему глаз, я изловчился, вытащил из его кармана записную книжку и бросил в горящий камин. Он остолбенел на мгновенье, но тут же кинулся спасать ее, однако ничего из этого не получилось. Я снова пустил в ход клюв и когти. Борьба продолжалась до тех пор, пока от записной книжки остались лишь угли.
- А теперь иди, если можешь, негодяй! – крикнул я, не удержавшись. – И не вздумай наведаться сюда снова, живым я тебя не выпущу!
Прижав к окровавленной лысине платок, он смотрел на меня, и в его холодных глазах мелькнуло нечто похожее на восхищение.
- Вот это птичка! – прошептал он. – Занятно, занятно… Не хочешь сменить хозяина? Буду рад.
Я был так ошеломлен его наглостью, что на мгновенье растерялся, а когда пришел в себя, он уже исчез, растворился, будто его и не было. Меня охватило странное чувство удовлетворения и гордости. Веришь ли? Мне стало даже приятно!
Профессор, безусловно, был страшным человеком, и его совесть отягощало немало загубленных жизней, и все же доставляла удовольствие мысль о том, что он вот так, сразу, оценил меня. Понял, что я – нечто гораздо большее, чем просто глупая домашняя птица, и рассчитал выгоду, которую можно извлечь из сотрудничества со мной. В отличие от Несравненного Мудреца, бок о бок с которым я прожил не один год и который, тем не менее, не осознал в отношении меня НИЧЕГО.
Ну, что же, решил я, теперь, когда я спас его секретную информацию и даже саму жизнь – имелась в виду отравленная сигара – он вынужден будет признать во мне личность, ни в чем не уступающую ему самому.
Однако, как это часто бывает в жизни, все получилось совершенно иначе, чем я себе представлял.

3.

Сначала я собирался сам разделаться с сигарой – выдвинуть ящик для меня хоть было и нелегко, но выполнимо. Однако потом передумал. Судьба предоставляла мне прекрасную возможность продемонстрировать, на что я способен. Я решил быть начеку и предупредить Гениального Сыщика об опасности, когда он объявится, а заодно раскрыть, что я для него сделал. Но он исчез!
Отравленной сигарой дело не ограничилось, в тот же день на него было совершено еще несколько покушений, и он – вполне разумно – решил сбежать. Дальнейшие события достаточно правдиво описаны в рассказах. Выдающийся Умник попытался скрыться в горах Швейцарии, но, как и следовало ожидать, из этого ничего не вышло. Потом была знаменитая прогулка к Рейхенбахскому водопаду, схватка над бушующим потоком и гибель профессора. И гениальный план инсценировать свою смерть, возникший в голове Холмса. И прощальное письмо, которое принес нам убитый горем доктор.
Это были три самых тяжелых года в моей жизни. Я погрузился в пучину отчаяния, ослеп и оглох, ум мой застыл, точно скованный леденящим дыханием смерти. Мной овладела апатия, я похудел, хохолок повис, перья потеряли блеск и стали вылезать.
Иногда к нам забегал доктор Ватсон. О, эти унылые вечера! Он говорил о своей жене, восхвалял ее достоинства и сокрушался по поводу слабого здоровья. Миссис Хадсон пересказывала ему содержание пошлых дамских романов, которыми они заполняла скуку одиноких дней. Ни малейшего проблеска мысли, лишь нудная бессмысленная болтовня! Но чем бы ни пытались они себя отвлечь, неизменно все заканчивалось воспоминаниями о днях, когда Великий Человек был с нами, горькими слезами миссис Хадсон и тягостными вздохами доктора, от которых становилось еще сумрачнее на душе.

4.

Теперь, с высоты своего жизненного опыта, я понимаю, что иначе и быть не могло. Не тот он был человек, чтобы дать вот так запросто расправиться с собой даже столь хитроумному злодею, как профессор. От Холмса исходило мощное энергетическое излучение, подчиняя себе не только оказавшихся в поле его действия людей, но и обстоятельства. Он не мог умереть, потому что не хотел этого.
Осознавай я это в те времена, ни за что не позволил бы себе в такой степени погрузиться в бездну отчаяния. Но в молодости, как известно, эмоции преобладают, вот почему я не так уж сожалею о том, что теперь она позади. Не очень-то приятно быть игрушкой страстей, пусть даже своих собственных.
В то утро я, как обычно, сидел на подоконнике, потухшим взглядом следя за льющимся с неба бесконечным дождем, мокрыми черными зонтами и разбрызгивающими лужи лошадьми. Вдруг около наших дверей остановился кэб, из него выскочил человек. Я видел его лишь мельком, но сердце почему-то дрогнуло. Он был высок, строен, с точными, полными скрытой энергии движениями. Совсем как… как… Ты спятил, сказал я себе.
Раздалось треньканье дверного колокольчика и шаркающие шаги миссис Хадсон, которая в последнее время сильно сдала. Затем я услышал резкий вскрик и негромкий стук, точно что-то упало. И тут же зазвучал голос, который было невозможно спутать ни с каким другим. Слов я не разобрал – похоже, он успокаивал ее. Но звук… Но тембр… Это был он!
Меня пронзило ни с чем несравнимое, сумасшедшее ощущение счастья. Я готов был лететь к нему, кричать, просто вопить от радости. Но так было лишь в первый момент, а уже в следующий я осознал, что продолжаю сидеть на подоконнике, дрожа, словно в ознобе.
Постепенно до меня стало доходить, что, собственно, произошло. Он жив и вернулся, это первое. А второе – какое это имеет значение, если ему никогда не было и сейчас нет до меня никакого дела? Это была ужасная мысль, и ее возникновение указывало на то, что за три года со мной произошли большие изменения. Тысяча чувств разом закипели в душе. И счастье, и уязвленная гордость, и мудрое, хотя и опустошающее понимание того, что все мои мечты напрасны. Подумать только! Ему даже в голову не пришло так или иначе дать о себе знать!
Он никогда меня не любил – отстраненно, будто речь шла о ком-то другом, подумал я. Никак, ни в каком качестве, и то, что он не знал о моем разуме, ничего не меняло. Ведь любят же собаку, не умеющую ни читать, ни писать, ни разговаривать? И все же, уезжая, вспоминают ее и грустят. Но уверен – мой образ никогда не возникал перед его внутренним взором на протяжении этих трех лет.
Вот почему я не двинулся с места и тогда, когда он хлопотал над миссис Хадсон, и потом, когда он вместе с ней вошел в комнату. Наша милая старая дама помолодела лет на двадцать, морщинистые щечки разрумянились, глаза полыхали незабудковым огнем, движения вновь обрели суетливую подвижность. Она ахала, охала, закатывала глаза, хваталась то за одно, то за другое, порывалась бежать, чтобы испечь какой-то совершенно необыкновенный пирог в честь великого события, но тут же возвращалась, не в силах расстаться с дорогим, внезапно воскресшим покойником.
Он же держался чуть иронично и спокойно. Выглядел прекрасно – загорел, был полон энергии и готовности к действию. Старушка ласково попеняла ему, как это он за столько времени не сообщил хотя бы о том, что жив. Мы так тосковали о вас, сказала она и залилась слезами.
Лицо его слегка покраснело, подвижные брови взметнулись вверх.
- Мы – это, надо думать, вы и любезный доктор Ватсон? – спросил он. – Я чувствую, что виноват перед вами. Но, честно говоря, мне и в голову не приходило, что известие о моей кончине так вас огорчит. Я полагал, что вы обзавелись новыми жильцами и думать забыли обо мне. Ну же, миссис Хадсон, успокойтесь, вы, право, удивляете меня. И в вас, и в милейшем докторе всегда было нечто такое, что оставалось недоступным моему пониманию. Я не знаю, что это, но чувствую – оно достойно уважения, и потому снимаю перед вами шляпу.
 Он был, как всегда, искренен и очень точен в выражении своих мыслей. Бедняга! То самое, достойное уважения чувство называется просто – ЛЮБОВЬ, и не его вина, что оно было ему недоступно.
На меня он, как и следовало ожидать, даже не взглянул.

5.

В мире эмоций он всегда чувствовал себя неуютно и потому быстро перевел разговор на деловые рельсы. Пирог подождет, сказал он, а что вы скажете, уважаемая миссис Хадсон, насчет восковой фигуры, которую лепил с меня некий господин Менье из Гренобля? Цела она? Старушка заверила его, что чудесная скульптура, так похожая на оригинал, по-прежнему хранится в чулане. Он попросил срочно достать ее, облачить в его халат и усадить за стол.
- Вы можете встать на четвереньки? – спросил он ее. – Тогда я попрошу вас через небольшие промежутки времени подползать к фигуре и поворачивать ее то в одну, то в другую сторону. Если это вас не затруднит, конечно. Признаюсь, от ваших действий в какой-то степени будет зависеть моя жизнь.
- Вам опять угрожают? – испугалась миссис Хадсон.
- Да, тут объявился один мой старый знакомый, в прошлом большой любитель охоты на тигров. Теперь он сам станет тигром, а мой замечательный восковой портрет – приманкой. Надеюсь, он на нее клюнет, с вашей неоценимой помощью, конечно.
Миссис Хадсон была в восторге. Скажи он, что для спасения его жизни ей нужно сутки просидеть в ледяной воде, она, мне кажется, с радостью согласилась бы. Да, этот человек умел внушать тем, кто находился рядом, сильнейшую привязанность, хотя сам был не в состоянии ответить на нее. Может быть, как раз поэтому, хотя бы отчасти, он притягивал к себе людей? Есть что-то такое в природе любви, толкающее ее в погоню за недостижимым, но исчезающее, стоит вспыхнуть ответному огню.
Я наблюдал все эти хлопоты с поразившим меня самого спокойствием и даже равнодушием. Во мне лопнула струна, на которой держалось преклонение перед этим человеком. Я еще не понимал этого, но время моей влюбленности в него миновало. Все, что он говорил, было интересно и занятно, но не волновало меня так, как прежде. Я знал, что с его возвращением моя жизнь станет полнее и, следовательно, приятнее, но понимал также, что проживу и без него. И как это я позволил меланхолии в такой степени завладеть собой, когда в мире столько интересного и помимо этого человека?
Я понял, что утратил нечто, стремительно уходящее в прошлое, но поскольку природа не терпит пустоты, одновременно кое-что и приобрел. Я стал мудрее и не вздрагивал больше, заслышав шаги Великого Человека.

6.

Вечером, когда преступник продырявил великолепную статую Холмса и попался в расставленные сети, за столом на Бейкер-стрит собралась вся наша компания, точно и не было трех ужасных лет. Из ближайшего ресторана принесли превосходный ужин, пили легкое вино и говорили, говорили, говорили. Наш Непревзойденный Мудрец рассказывал удивительные вещи о своих путешествиях на Востоке, доктор Ватсон совершенно раскис и без конца прибегал к услугам носового платка, чтобы скрыть слезы.
Вдруг Холмсу вздумалось переключиться с восточных папирос, которые он до этого курил, на лондонские сигары, благополучно дожидавшиеся его все три года. Он достал ящик с ними, поставил на каминную полку и взял сигару. И тут я ВСПОМНИЛ.
В памяти ожил образ гнусного убийцы, наклонившегося над этим самым ящиком и подкладывавшего в него отравленную сигару. Последующие события сделали ненужными все мои волнения по поводу нее, вот почему я начисто забыл обо всем этом. Холмс уже держал сигару одной рукой, а другой доставал из камина уголек, чтобы прикурить, и тут я, как молния, налетел на него. Ящик свалился в огонь, сигара выпала из руки, но, к сожалению, мой клюв оставил на его щеке длинную багровую царапину.
Вскрикнул Ватсон, проснулась задремавшая миссис Хадсон. Холмс, недоуменно проведя рукой по щеке и увидев кровь, потянулся за ящиком, который уже лизал огонь. Что мне оставалось делать? Я, естественно, кинулся на него снова и долбанул по пальцам, мазнув крылом по лицу. Он отстранился с брезгливой гримасой, какая обычно бывает у женщин, если их коснется бегущая мышь.
- Успокойся, Эдичка, что с тобой? – запричитала миссис Хадсон. – Он, наверно, тоже переволновался. Знали бы вы, как Эдичка скучал без вас, мистер Холмс!
Его лицо снова передернула гримаса отвращения, губы кривились, глаза недовольно блестели.
- Такие хорошие сигары! – сказал он. – Вам следовало бы забрать его к себе, миссис Хадсон. В конце концов, у меня тут бумаги, а он…
Я неотрывно следил за его лицом, дрожа от обиды, и он замолчал под моим пристальным взглядом, не договорив фразы. Наконец-то я понял, почему он проявлял ко мне такое, не побоюсь этого слова, неестественное равнодушие. Я был неприятен ему чисто физически, и никаким усилиями самого мощного ума преодолеть это было невозможно.
Я подлетел к двери и с размаху ударился в нее. Миссис Хадсон вскочила, бормоча что-то успокоительное, открыла ее, и я, не слушая старушку, полетел в нижнюю часть дома. И с тех пор до самой смерти миссис Хадсон никогда не поднимался в кабинет Холмса.
- Какой странный запах, вам не кажется, доктор?
Это была последняя сказанная им фраза, которую я услышал, улетая. На следующий день, доверяя своему тонкому обонянию, он проделал анализ золы из камина и с удивлением обнаружил в ней яд. Проходя мимо меня, он впервые за все время остановился, глядя с интересом и смущением.
- Похоже, ты спас мне жизнь, старина? – сказал он и протянул руку, как бы собираясь погладить меня.
Как я был бы счастлив, сделай он что-либо подобное в те времена, когда сердце мое трепетало в мечтах о нашей дружбе! Но теперь было слишком поздно. Я отпрянул и повернулся к нему спиной.

7.

Так проходили годы. Я с интересом следил за делами, которые расследовал Великий Мудрец, отмечал его достижения и промахи, наблюдал, как его талант крепчал, ширился, достиг зенита и застыл на этой точке, продолжая совершать чудеса почти без усилий с его стороны. Но никогда больше я не испытывал желания вмешаться. В те годы я увлекся философией, много размышлял о цели и путях жизни.
Кстати, дел у него было, конечно, гораздо больше, чем это отражено в рассказах доктора. И однажды моя прекрасная память, сохранившая все их подробности, даже спасла мне жизнь. Точно Шахерезада, из ночи в ночь я рассказывал одному помешанному на Холмсе фанатику все, что помнил, стараясь не думать о том, что будет, когда я иссякну. Освободил меня несчастный для него, а для меня очень даже счастливый случай, который, как известно, идет навстречу тем, кто надеется и верит. Проводя дни на службе, а ночи в разговорах мо мной, мой мучитель переутомился, потерял контроль над собой и угодил под машину. Вот так-то, брат, мы никогда не знаем, что ждет нас завтра. Значит, бессмысленно расстраиваться впрок.
Мне осталось досказать немного. Умерла миссис Хадсон, и заботу обо мне взял на себя наш Проницательный Мудрец. Из уважения к ее памяти, разумеется, но все равно это было очень мило с его стороны, потому что я, несмотря ни на что, привык к этому дому и даже к нему самому.
Вскоре мы, правда, покинули Лондон и переселились на скромную, но вполне комфортабельную виллу среди холмов Суссекса. Официально он к этому времени отошел от дел, однако нет-нет к нам наведывались страждущие, которым не сумела помочь полиция. Иногда он выполнял их просьбы, но чаще нет.
У нас и вправду имелась небольшая пасека, как это описано в рассказах доктора, но пчелы интересовали Умника отнюдь не как производители меда. Он обнаружил, что они – удивительные существа, поведение которых своей очевидной целесообразностью и разумностью ставило в тупик ученых. Это пробудило в стареющем Мудреце интерес к биологии, и на закате жизни он увлекся ею со всей доступной ему страстью. Иногда он теперь подолгу разглядывал и меня, в глазах его нетрудно было прочесть удивление и немой вопрос. Однако я молчал.
Вскоре при расследовании очередного дела сгинул без следа доктор Ватсон. Холмс послал его в далекие заснеженные просторы одной северной страны, откуда он не вернулся. Был ли это несчастный случай, или его погубили происки врагов? Этого мы так никогда и не узнали.
Именно после того, как стало ясно, что доктора нет в живых, Великий Человек начал заметно сдавать. Нет, он не утратил холодной ясности разума. По-прежнему интересовался научными достижениями в области химии, биологии и военного дела, читал массу специальной литературы, вел обширную переписку, был в курсе того, что творилось в мире. И физически не походил на старика, в движениях его не было ничего немощного и дряхлого. Ежедневно, не взирая на погоду, он совершал одинокие многокилометровые прогулки, а очки надевал лишь в исключительных случаях.
Дело было в другом. Он все больше замыкался в себе, в кругу собственных мыслей и книг. Общение с людьми не радовало его, казалось ненужным, раздражало и утомляло. В глазах появилось странное выражение, словно он смотрел не на окружающие предметы, а куда-то гораздо дальше и глубже. И с дрожью в сердце я понял – он уходит. Ах, почему вы, люди, так недолговечны?
И, наконец, настал этот печальный день, когда у него возникло ощущение, что все загадки этого мира разгаданы, и жить дальше просто неинтересно. Остался один, самый важный вопрос, но ответ на него находился за пределами этой жизни. Придя к такому выводу, Великий Человек лег в постель, отвернулся к стене и вскоре перестал быть. Кроме всего прочего, он был Непревзойденным Упрямцем и всегда делал только то, что хотел.
Я был рядом с ним до его последнего часа. Когда я почувствовал мертвенную холодность его тела, понял, что это значит, и справился с болью утраты, пришло отчетливое осознание того, что прежней жизни конец. Ожила давнишняя обида – он ушел, не сказав мне ни слова прощания и, кажется, вообще позабыв обо мне.
В ужасе метался я по комнатам, окна в которых обычно были плотно закрыты из страха перед сквозняками, и лихорадочно вспоминал, сколько дней осталось до прихода мальчишки, раз в неделю приносившего нам из деревни продукты и почту. Хорошенькая перспектива – провести, возможно, несколько дней в обществе покойника, без еды и питья! Однако, к моей неожиданной радости, окно в кабинете оказалось распахнуто настежь. Случайность? Или, приняв роковое решение, он в последний момент, все же, подумал обо мне?
Вот и все, что мне хотелось рассказать тебе о Несравненном Сыщике всех времен. Я многому научился у него, а он у меня – нет, но это не моя вина. Или, может, все-таки моя? Но что можно поделать, если человека передергивает от одного твоего прикосновения?
Что было дальше со мной? О, всего не перечислишь! Со смертью Холмса кончилась для меня спокойная жизнь, философские раздумья и запойное чтение по ночам. Куда только ни забрасывала меня потом судьба! Я служил развлечением пьяным матросам, вместе с ними бороздя океанские просторы. Скитался, голодал, иногда бывал вынужден опускаться до воровства и много времени провел за решеткой в тесных, вонючих клетках.
Это были трудные годы, но и они не пропали для меня даром. Было бы просто глупо всю жизнь провести затворником, так и не окунувшись в ее острую, иногда дурно пахнущую, но всегда привлекательную и бодрящую атмосферу. И неизвестно, выдержал ли бы я выпавшие на мою долю испытания, если бы моя юность не прошла рядом с таким удивительным человеком, каким, без сомнения, был Непревзойденный Сыщик и Эксперт, проницательный Знаток и мудрец, знаменитый мистер
                ШЕРЛОК ХОЛМС.

Сб. «Маленькие летние каникулы», изд-во «Терра», 1996г.