12 июля 2008 г.
К.Арбеков
Пленник дорог
Я – рыцарь и, коли будет на то воля Всевышнего, рыцарем и умру.
Сервантес. «Дон Кихот»
Когда он упал на землю, застыв в одной и той же позе, я обошла его со всех сторон, с тоской осмотрела его распластанное тело. Грудь его тяжело вздымалась. Я прижала ладонь к его груди, послушать, как бьется чужое сердце. О, человек. Люди…
Они такие странные, глупые, непонятные. Когда-то я тоже была человеком. Но теперь во мне слишком много от потустороннего мира, чтобы принадлежать к их роду. Я прошла последнее испытание Посвящения и стала другим существом.
Гюнтер лежал на земле. И от каждого взгляда на него мне становилось все более и более жаль его. Бедняга. Надеюсь, на этот раз он забудет все настолько крепко, что более не станет пытаться… Пытаться совершить невозможное.
Рядом с ним лежала тряпичная сумка. В ней находился лишь дневник Гюнтера, больше ничего. Надо будет забрать его с собой. Многие страницы были помятые, кое-какие буквы растеклись, словно от воды, но в этом мерцающем сумеречном свете все слова без труда читались. Я начала с первой страницы.
Глава первая. К морю.
* * *
Значит, так. Я весь день пробирался по лесу и к вечеру очень устал. В лесу было сыро и мрачно. Мне это не очень нравилось. Я долго брел по узкой тропе, в надежде найти что-нибудь поесть, разглядывая траву подле дороги, но лес был мертвым, в нем не было ничего живого. А голод заставлял желудок призывать к трапезе, а в рюкзаке остались только крохи от съеденного накануне хлеба. Это, конечно же, не прибавляло оптимизма. Вдобавок ко всему у меня на пути встали труднопроходимые заросли каких-то колючих кустарников, и даже нож не помогал мне справляться с ними. Долгие два часа я продирался сквозь них, но конца-края им не было видно. И я застрял в этих кустарниках, словно привязанный к ним невидимыми ниточками, и при каждом движении колючки впивались мне в кожу, царапая нещадно лицо и руки. Наконец я решил повернуть в сторону, не видя иного способа избежать стольких мучений. И после еще одного упорного часа прохождения сквозь заросли мне удалось выбраться на поляну, сплошь покрытую огромными стеблями гигантской крапивы выше человеческого роста. Я несказанно обрадовался этому, ведь любая крапива была куда лучше проклятых кустарников.
К тому же здесь впервые за долгое время я увидел свет солнца, появившийся вдруг из-за стволов скрюченных в смертной судороге деревьев. Пришлось закутаться поплотнее в куртку и быстрым шагом пересечь жгучую поляну. Потом я обернулся и решил поискать молодые побеги крапивы, мечтая закусить хотя бы ею. Но крапива была горькая и ядовитая. Я не смог есть ее и выплюнул. Солнце уже готовилось зайти за горизонт. Желудок горел спазмами голода и боли. Лес становился все мрачнее, и я боялся, что в темноте покажутся какие-нибудь жуткие твари, - это при моем-то зрении их не увидеть! Омертвевшие стволы были облеплены черным лишайником и плесенью, и пустые дупла, в которых давно не жила ни одна птица, смотрели прямо мне в душу своими темными глазницами. Ситуация была не из приятных. Но ничего не оставалось, как идти дальше, надеясь найти человеческое жилье. Ночевать в этом лесу, а тем более разжигать костер в темной чаще мне очень не хотелось.
Шагая как можно быстрее, спотыкаясь о голые корни и утопая по щиколотки в гнилой листве, я двинулся дальше, - туда, куда мне подсказывало сердце. Только однажды я наткнулся на воду. Ручеек тек на дне неглубокого оврага, и я наклонился, радуясь хотя бы возможности попить… Но эту воду также невозможно было пить. Очень скоро совсем стемнело, и я шагал в полном мраке, стараясь даже не открывать глаз, чтобы не замечать страшных вещей. Но огонек надежды все еще теплился в моей душе, и когда я все же открыл глаза, то заметил где-то вдалеке просвет. Так может светить только звездное небо! Сердце мое забилось сильнее, и я немедленно бросился к спасительному просвету, не оглядываясь по сторонам (тяжелые шаги уже несколько минут слышались за спиной) и ни о чем не думая, лишь бы благополучно выбраться из мертвой чащи.
Наконец последние ветви были раздвинуты в стороны, и я вышел на открытую местность. Увы! Это было кладбище. Одни замшелые надгробья и покосившиеся кресты. Еще одно место, где мне не хотелось бы ночевать! Духи этих мест будут терзать меня всю ночь, не давая уснуть. Но ведь раз есть кладбище, значит, должно быть какое-то жилье! Кладбища ведь не устраивают просто так посреди леса!
Я внимательно огляделся. За кладбищем был высокий, но пологий пригорок, из-за края которого поднималась огромная – на полнеба – луна, затмевавшая своим тусклым сиянием все звезды. То, что луна обрела столь заметную мощь, я заметил только сейчас. Всего за несколько дней она из обгрызенной арбузной корочки превратилась в такое чудовище! Где-то в отдалении ухал филин, ветер едва заметно шевелил мои волосы, а домашним уютом даже не пахло. Было за кладбищем некое полуразрушенное строение, напоминавшее своим видом заброшенный храм. Но что это? Неужели мне не показалось? Мне показалось, что в одной из сохранившихся стен этой развалины появился красный огонек. Это означало только одно – здесь уже находился какой-то человек, и не было никаких препятствий, чтобы я нашел его. А ведь нюх мой почуял, что духи могил вот-вот выберутся наружу, тем паче, что полная луна лишь способствует этому. Они не дадут мне покоя.
Осторожно ступая, стараясь не шуршать и не шуметь, я пробрался между могил к руинам старинного храма, пытаясь отыскать дверь. Однако долгое время я не мог найти вход, потому что со стороны западного фасада, где он обычно располагался, никакой двери не было. Только заложенный темными камнями портал. Пришлось обойти здание, и с другой стороны я нашел темную, изъеденную временем, дверь. Только собрался постучать, как дверь сама собой отворилась, и на пороге показалась старая женщина в лохмотьях.
Я сразу понял, кто она, - Ведьма.
На весь правый глаз у нее было уродское бельмо, мутно отражавшее в себе луну, другой глаз вперился в меня, изучая всю мою подноготную. Лучше бы я прошел стороной…
- Кто ты такой? – спросила меня Ведьма.
- Я… странник, - ответил тихо я.
- Что тебе здесь нужно? Это мертвый лес и мертвое место. Здесь никто не живет.
Она перебирала в пальцах какое-то украшение вроде бус, от времени потемневшее и потерявшее свою ценность.
- Знаю. Мне просто некуда больше идти. Негде ночевать…
Она рассмеялась, обнажив большие неровные зубы, покрытые черными пятнами. Морщин на ее пергаментном лице при этом стало в два раза больше.
- Что ж, проходи, - произнесла она скрипучим голосом, перестав смеяться.
Снова воткнула в меня свой пронзительный взгляд и даже посмотрела куда-то мне за спину, будто сквозь мою грудь. И, отодвинувшись, пропустила внутрь своей кельи.
Думаю, не стоит описывать это жилище подробно. Одним словом, дом ведьмы. Красный огонь горел из чадящей лампы на длинном подсвечнике. Повсюду была грязь, копоть, паутина, распадающиеся на части книги. Что за книги? Потолок был полностью скрыт в непроницаемом мраке, лишь несколько балок выдвигались из темноты еще более мрачными силуэтами. Несколько желтых черепов скалились, выстроившись в ряд на полке над погасшим очагом. Большой котел висел над седыми углями.
- Голодный? – спросила участливо Ведьма, указывая на стул. – У меня осталось немного похлебки.
Я только кивнул. Сил во мне почти не осталось, и только смутный страх разогревал кровь, змейкой бегая по венам.
- Да не бойся ты, - сказала Ведьма. – Не стану я тебя убивать. Очень давно я не видела человека. Мне ведь тоже бывает одиноко.
Большим половником она набрала из котла какую-то, судя по всему, малосъедобную жидкость, налила ее в миску и протянула миску мне.
Похлебка была холодной, но вкусной. Пока я ел, она рассказала мне свою историю:
- Когда-то я жила здесь вместе с остальными людьми, жителями деревни, что стояла раньше на месте этого кладбища. Лет, наверное, сто пятьдесят назад эти места захватил чужеземный князь. Сначала он обирал нас жестокими налогами, угрожая нам расправой солдатами, верными ему до смерти. Потом он стал приезжать в наше селение и устанавливать законы, которые были чужды нам. Но наши мужчины были крестьянами, которые никогда не держали в руках оружия, и против солдат князя они бы не выстояли, даже если бы все вместе поднялись на восстание. Тогда глава деревни решил пойти на хитрость. Они всей толпой пришли к моему дому. Я тогда была молода, но уже тогда занималась заклинаниями, ворожбой. Жила я в отдалении от других домов, и со мной мало разговаривали. Я не знахарила, а порчу наводить или приворожить умела. Не любили меня. Но в тот раз вся деревня возложила на меня свои надежды. Они решили отравить князя, и сделать это, по их плану, должна была я. Наложить на него какое-нибудь сильное заклятие. Я им так и сказала, что сделать этого не сумею на расстоянии. Для этого мне нужно было попасть в его замок. Тогда они решили отправить меня прямо в его логово, тем более, что ни князь, ни его проклятые солдаты меня никогда в глаза не видели. Я приготовила яд, спрятала пузырек в складках своего платья, и отправилась прямиком к замку. Охранники пропустили меня беспрепятственно – я навела на них особые чары. К князю меня пропустили не сразу, его ближайшие приспешники оказались людьми более крепкими, нежели часовые у ворот. Мне пришлось сочинить целую историю о том, как я заблудилась, и как мне нужен ночлег. Они поверили. И даже сами отвели меня к князю, думая, что благодаря этому станут более значимыми в его глазах. Князь оказался великолепным мужчиной, и далеко не глупым. Я стала говорить с ним на разные темы, и вскоре, видимо, обрела доверие в его глазах. Он велел принести вина, глаза его обрели некий особенный блеск, и я поняла – вот он, мой единственный шанс. Когда две чаши были наполнены, мне оставалось лишь отвлечь его внимание на короткое время, вытащить украдкой пузырек с ядом и подлить в его чашу. Что мне не без успеха удалось, но он все равно будто нюхом почуял неладное. Позвал одного слугу и велел ему отведать вина первым. Слуга выпил, а через минуту уже корчился в предсмертных судорогах… Следующие несколько дней меня держали в подземелье на хлебе и воде, пока я не ослабла настолько, что начала видеть сатану рядом с собой. В небытии, в которое я впадала, он говорил со мной, и мы заключили договор. В обмен на жизнь он попросил меня кое о чем, наложил проклятие, которое не спадет до тех пор, пока не оплачу свой долг…
Ведьма замолчала, вынесла откуда-то из темноты запыленный стул и, даже не отряхнув, села рядом со мной.
- Он взял у меня один глаз и поселился в нем. Он видел гораздо больше меня. Видел дальше стен, и очень быстро изучил все, что происходило в замке. Когда в один заветный час дверь моего узилища открылась, и в камеру вошел князь с двумя палачами, дьявол придал мне сил, и я убила их голыми руками, задушила цепями. Князь умирал долго и мучительно – он оказался живучим, как зверюга, который не хочет сдаваться перед лицом смерти. Потом я напустила такого ужаса на прочих солдат, что они с воплями убежали из замка, чтобы уже не вернуться. Я возвратилась в свою деревню и обнаружила, что солдаты князя стерли ее с лица земли. Выжившие жители закопали мертвых, и кладбище намного расширилось. Но к тому времени и они ушли из этих мест. Мой дом сгорел дотла, как и все прочие дома. Единственным целым зданием был этот храм. Дьявол уже покинул меня, но печать его осталась на мне, - старуха красноречивым жестом указала на свой глаз с огромным бельмом, - и я не могла поселиться здесь просто так. Однажды я взобралась на крышу храма и отпилила крест. Он до сих пор догнивает где-то в траве. Потом я заложила кирпичами главный вход и собственными силами продолбила дверь с другой стороны. Дьявольская мощь все еще жила во мне, поэтому я справилась со всем этим без труда. А потом я стала выплачивать долг за свое спасение и за свою сохраненную чудом жизнь. Ему нужны были души. Души, которыми легко завладеть. Сначала я расправилась со всеми жившими в округе дровосеками, затем взялась за миссионеров, которые приезжали сюда из других краев. Потом заманивала одиноких путников, давала им кров, а на утро убивала.
Я поперхнулся. Она тихо рассмеялась, подошла ко мне сзади и похлопала между лопаток своей легкой, сухой, будто дерево, рукой.
- Это благодаря мне в этих местах нет больше жизни. Я медленно уничтожила ее за многие десятилетия. Жизнь ушла из моего леса. Лес поглотил развалины деревни, а я поглотила его. Вот так я и живу здесь, совсем одна. Немного уже осталось… Большую часть долга я выплатила. Развалины того замка до сих пор видны на холме над озером. Раз в год я прихожу туда на встречу со своими подругами из других частей света, и мы разжигаем огромный костер…
Я поставил на грязный пол опустевшую миску. Страх в моем сердце неожиданно растворился в спокойствии, которое вползло в меня, словно некий специфический аромат в ноздри.
- Кого ты ищешь? Здесь, кроме тебя, не бывал никто уже много лет. Забредал, правда, один охотник, в поисках своей диковинной дичи, но стал дичью сам. Я выследила его и зарезала. Люблю есть свежее мяско! Ха-ха! – она гулко рассмеялась, и я спиной ощутил тухлый старческий запах из ее рта.
- Я ищу одну женщину. Я люблю ее, - только и произнесли мои губы в ответ.
Она положила сухую, еле теплую ладонь на мое плечо.
- Ты заблудился, друг, - услышали мои уши каркающий старческий голос. – Ты сбился с пути. Ее здесь не было.
- Знаю.
Мне вдруг очень захотелось спать – так сильно, что голова закружилась.
- Где мне искать тогда? Я обошел уже почти весь свет…
Она отодвинулась от меня, наклонилась, скрипя костями.
- Обошел весь свет? Значит, еще раз обойдешь, - она дотянулась до миски и выпрямилась, хрустя поясницей. – А сейчас ложись-ка лучше спать. Вот там куча соломы. Располагайся. Завтра поутру проснешься, меня тут не будет. От соблазна подальше я пойду собирать поганки на болото. Не мешкай, уходи на север. Там добредешь до озера, а дальше решай сам, куда двигаться. Только сюда не вздумай вернуться. Убью.
Она повернулась ко мне здоровым глазом, и в нем бликами играла суровая ирония, жестокая насмешка и некое нераспознаваемое желание сделать что-то… Я не стал спорить и просто встал и подошел к груде соломы, куда она показала. Упал и заснул, как мертвец. Ведьмина холодная похлебка что-то сотворила с моим рассудком. Я не слышал голосов и не видел потусторонних духов. Они не мешали мне, и сон был крепок.
* * *
Утром я пробудился от холода. Было жутко холодно. Мне казалось, что ноги давно превратились в сосульки. Я приподнялся и увидел, как из грязного окна сочился тусклый свет. Старой швабры, этой гнусной Ведьмы, действительно, не было рядом. Я не ощущал ее присутствия. Она не обманула. Так хотелось еще подремать, но пора была трогаться. Уходить.
Кое-как я нащупал во мраке помещения дверь. Она была не заперта. Сквозь тончайшие щели в досках пробивались узкие полоски белого света. Я толкнул ее от себя и… там был ярчайший белоснежный мир. Он состоял из инея, морозного воздуха, который освежал легкие, и серого неба с легкими кусочками ватных облаков. За ночь выпал тонкий слой снега, и я шел по нему мимо могил на север, в сторону леса, взобрался на холм и оглянулся. Церковь без символа веры мирно стояла среди крестов, покрытых легкими шапками снежных хлопьев. Храм был безмолвен, печален, разорен, разбит. Я повернулся и отправился дальше.
Лес был столь же несчастлив, как и раньше, но чем дальше я шел, тем больше живого появлялось на подстилке из листьев. То тут, то там из земли выскакивали травинки, наливающиеся жизнью. Еще через какое-то расстояние я заметил грибы. Сорвал лисичку и без замедления съел ее целиком. Потом наткнулся на куст ежевики и собрал все до единой перезревшие ягоды, чтобы утопить их в ненасытном желудке. Даже вода из пня оказалась вполне пригодной для питья, хоть и отдавала сильной горечью. В траве ползали гадюки. Ежи. Я шел по узкой лесной тропе, и солнце поднималось все выше, растапливая последние островки снега и инея. Тут я спиной почувствовал чье-то присутствие. Кто-то бесшумно следил за мной. Я много раз оборачивался, пытаясь застать этого невидимого человека или духа врасплох, но каждый раз видел только лес, только ветви деревьев, качающиеся на едва заметном ветру…
Когда день перевалил за половину, я вышел к озеру. Оно было огромным. С трудом угадывались очертания противоположного берега. Неподалеку от западного берега возвышалась скалистая гора, а на ней виднелись развалины замка, о котором мне рассказывала Ведьма. От него, если честно, осталась только массивная башня, будто наискосок распиленная гигантской пилой и каменная площадка. Впрочем, может, это только с берега видна лишь груда булыжников, а на деле – кто знает – вдруг сохранилось намного больше? Я осмотрел заросший камышом берег, и вскоре обнаружил утлую лодку, наполовину сгнившую, но все же, кажется, на ней можно было плыть. Она была привязана к дереву, и, разрезав веревку ножом, я без труда столкнул лодку в воду. На дне было полно воды. Как хорошо, что хозяин лодки оставил в ней черпак! Я принялся вычерпывать воду и занимался этим до тех пор, пока солнце не начало клониться к горизонту, окрашивая небо в предзакатные тона. Потом взял в руки весла и принялся грести, с радостью на сердце и светлой головой. Мой пустой рюкзак валялся в корме лодки. В желудке было пусто, но пока он молчал, и сил было достаточно, чтобы переплыть озеро. Я кинул случайный взгляд на берег, который только что покинул, и под деревьями мне почудился силуэт Ведьмы. Она будто была в черном, и смотрела на меня тоскливым и просящим что-то взором. Вскоре едва различимый силуэт исчез. Я чувствовал себя свободным и на правильном пути.
Не помню, сколько я плыл. Должно быть, долго. В моей памяти возникали будто в плотном дыму картины моей прежней жизни. Она. Та, которую я искал. Я не мог разглядеть ее лица. К тому же зрение опять начало разыгрывать меня, и я видел всякие штуки, что оно преподносило воображению: при взгляде на воду я видел огромных рыб в глубине, их острые зубы и пустые глаза; смотря в воздух, я замечал странных птиц; облака принимали форму зверей древности, а берега озера скрывались в серебристом тумане, откуда доносились совершенно неописуемые звуки… Как же хотелось покинуть скорее этот безжизненный край!
Дно лодки снова заполнила вода, она залила мои ноги по щиколотки, и холод полз вверх, но я не переставал грести, ощущая, как моя гнилая лохань все глубже погружается в воду. И когда за спиной, наконец, повеяло лесом, лодка окончательно затонула, и мне пришлось, держа рюкзак над головой, добираться до берега вплавь. А там были камыши и скользкий ил. Я с трудом выдирал ноги из вязкого слизистого дна, и, когда ступил на спасительную сухую землю, просто упал, содрогаясь от мучительного холода, не в силах пошевелиться или разжать пальцы, все еще сжимавшие рюкзак. Солнца давно не было, и мерзкий туман ковырялся в окрестностях влажными щупальцами. Я закрыл глаза, стараясь забыться, но тело сотрясало так, что я забоялся умереть. Я вдыхал воздух, а выдыхал туман. Опускал ли я веки или поднимал их, глаза видели одно и то же: тело обступили молчаливые фигуры в темных одеяниях, и рукава их были настолько длинными, что достигали бы земли, не растворяйся они в сером тумане. Лица их скрывали капюшоны из дымчатой материи, и только глаза светились в темноте тусклыми звездочками. Эти фигуры шептали что-то, но я не разбирал слов и не понимал их языка. Мне стоило огромного труда разогнуться и проползти у них между ногами. Нужно собрать хвороста и разжечь костер, чтобы не задохнуться от холода в этом ядовитом тумане. Эта мысль заставила меня подняться на ноги и двинуться в сторону леса. Безмолвные фигуры наблюдали за мной своими светящимися глазами, их колыхающиеся одежды растворялись в воздухе. Я нашел несколько сухих веток, вырвал с корнем попавшиеся по пути пучки сухой травы, вернулся к рюкзаку и дрожащими руками вытащил спички. К счастью, они не промокли! А с меня тонкими ручьями текла вода.
Мне удалось разжечь огонь, и радость моя была столь велика, что я разделся догола и закутался в сухое одеяло все из того же рюкзака. Мало дружелюбная компания продолжала следить за моими действиями, только теперь загадочные фигуры стали еще более прозрачными, однако не уходили. Духи боятся огня, но он и привлекает их к себе, ибо любой костер является входом в их мир. Я изредка косился на них, подкидывая в огонь дровишек. Я почти согрелся, почти ничего не боялся. Спустился вечер. Ночь придется провести здесь, я не смогу никуда идти в мокрой одежде. И нужно было собрать побольше дров, пока не сгустилась беспросветная тьма. Этим я и занялся, разложив одежду рядом с костром и стараясь забыть о голоде, который снова принялся терзать мой желудок. Я уходил в лес и возвращался. Уходил снова и тащил назад небольшие охапки хвороста.
- Переживали и не такое! – успокаивал я сам себя.
Потом просто сидел у костра, глядя в исполняющие свой стремительный танец языки пламени, согреваясь. Ярко красные угли, огонь, жадно пожирающий очередную головешку – все это притягивало взор и грело не только тело, но еще и душу. Затем я вновь ощутил чье-то присутствие. Только я прислушался, как из мрака мне навстречу вышел дух, обитавший здесь. Это была одна из тех фигур, что я видел, когда выполз из воды. Он долго стоял молча, а я не ощущал злобы с его стороны, поэтому не боялся. Его приятели, кажется, находились неподалеку, но их я не видел. Наконец дух решился заговорить на человеческом языке. И начал он не с приветствия, а просто стал рассказывать историю озера:
- Раньше его называли Хрустальным. Здесь жили русалки, и блестящие рыбы, умеющие говорить, и мы, духи Озера. Мы были тогда совершенно другими. Мы были светлее, и излучали не тусклый туман, а радость бытия. Мы жили в воде и над ней, мы оберегали чистоту своего Озера. Пока сюда не пришли люди и не нарушили спокойствие воды. Поначалу они не мешали, но потом их становилось все больше и больше, и, странно, у них были плохие мысли, которые отравляли воздух и воду нехорошим дыханием. Мы пытались очистить воду от скверны и призывали очищающие дожди, но это не помогало. Безумные люди не умели слушать тишину Хрустального озера. Они ссорились друг с другом, и равновесие было нарушено. Затем стало только хуже. Сюда явился тот, кто оказался сильнее нас. Он лишал жизни все в округе. И он убил Хрустальное озеро. Вместе с ним едва не погибли и мы, но выжили, и теперь пытаемся вернуть утраченную красоту. То, что натворили люди, можно исправить.
- Чего вы хотите от меня? – спросил я, плотнее кутаясь в свое спасительное одеяло.
Очертания духа колыхались в узком кругу света, куда он ступил, и я подумал, что сейчас он пропадет, но он никуда не исчез.
- Ты можешь помочь нам, чужеземец, - сказал тихо безымянный дух.
Его силуэт поглощался огнем, но глаза сияли особенным блеском, и по этому блеску я знал, что он еще тут.
- Я и себе-то, как видите, помочь толком не могу, - ответил я с горечью в голосе. – Я разбит и слаб, и голоден.
Дух замолчал и будто отступил назад, но через секунду заговорил снова:
- Я вижу, это действительно так. Но даже при этом ты все равно можешь помочь нам. Ты путешественник. Возможно, когда-нибудь ты встретишь Духа по имени Фарух. Запомни лишь это имя. Если услышишь, значит, сам Фарух где-то поблизости. Тебе надо только поговорить с ним. Рассказать про нас, про наше бессилие. Он все поймет. Когда-то этот дух был с нами. До прихода людей он жил среди нас, питая Хрустальное озеро своими невероятными силами. Он был самым мудрым и могучим из нас. Попроси его вернуться к истокам. Попроси его вернуться к Хрустальному озеру. Мы призывали его, но без успеха. Он очень далеко от этих мест. А ты… ты - путник, к тому же духовидец. Если встретишь его, попроси его помочь нам… - продолжал твердить дух.
- Я путешествую с одной целью, и специально искать вашего Фаруха не собираюсь. Но если встречу, скажу, как ты хочешь, - пообещал я.
Глаза уже слипались, а назойливый дух все бормотал свою просьбу:
- Если вдруг встретишь его, передай, что он нам нужен. Передай ему слова. Ты идешь далеко. Он может попасться тебе на пути… Если ты поможешь Хрустальному озеру, мы поможем тебе выбраться отсюда, из этих гиблых мест…
Он, наверное, говорил еще долго и нудно, но я ничего из этого не помню, так как вскоре заснул, прямо так, сидя у костра, - просто закрыл глаза и перенесся в мир грез…
* * *
Снова утро. Снова холодное и туманное. Я проснулся от того, что ноги, высунувшиеся из-под одеяла, превращались в сосульки. Костер потух. Я дотянулся до одежды – еще мокрая. Подул на угли – они уже остыли. Выпавшая роса собиралась обратиться в иней. Черт побери!
Туман у берега несколько рассеялся, и я видел очертания озера. Оно купалось в утреннем морозце, и от воды поднимался пар, и на бездонном небе одна за одной гасли звезды, и заря набиралась смелости в этом сонном мире. Я дрожал от холода, пытаясь согреть ладонями пальцы на ногах. Надо одеться и идти дальше, подумал я. Без движения мое тело будет мерзнуть еще сильнее. Я стал одеваться, и штаны, рубашка, куртка, - все это было сырое, и поначалу обжигало тело, однако я все равно натянул на себя все эти вещи, надеясь ходьбой согреться. Осталось лишь надеть сапоги, как вдруг я услышал за спиной некий храп. Осторожно, стараясь не вспугнуть удачу, медленно повернулся к лесу и увидел лошадь.
Оседланная, серая в коричневых пятнах шерсть, грустные глаза, висящая уздечка. Она жевала траву у опушки. Я все делал очень медленно: тихо-тихо напялил сапоги, приподнялся, прицепив к плечу рюкзак, осторожно двинулся ей навстречу, стараясь не вспугнуть ее, и не веря своему счастью. Но она не обращала на меня внимания: чем ближе я подходил, тем спокойнее она продолжала поглощать свой завтрак, будто своим невозмутимым видом заманивая в ловушку. Лишь когда я подошел совсем близко, она подняла голову и посмотрела на меня. Но не испугалась. Осталось только протянуть руку и взять в пальцы уздечку. Что я и сделал через мгновение.
Теперь лошадь была моей! Я забрался ей на круп и повернул в сторону леса. Она с некоторым сожалением оторвалась от трапезы, но подчинилась. Куда же ей еще деваться?
Она вела меня сама. Нашла какую-то тропу и гордым шагом затопала по ней в полумрак леса. «Эта лошадь приведет меня куда нужно!» - подумал я и доверился своей новой знакомой полностью, отпустив поводья. Я занялся изучением содержания сумки, прицепленной к седлу: там было, чем поживиться! Краюха хлеба, сыр, даже жареное перепелиное крылышко! Я немедленно проглотил все, что нашел съестным.
Желудку немного полегчало, но все равно было холодно. Я обнимал ее за шею, теплую, такую живую…
Породистая, решил я, ласково погладив гриву. Кто-то за ней хорошо ухаживал, шкурка была чистая, гладкая. Неужели она убежала? Или с хозяином что-то случилось? Эта лошадь говорить не умела. Она молчаливо шагала все глубже и глубже в лес, сгущающиеся краски мазок за мазком покрывали окружающее пространство синевато-серыми тонами, мне пришлось опять достать одеяло и закутаться в него, потому что холодная дрожь не оставляла мое исхудавшее за последние голодные дни тело. Ветви деревьев касались моих плеч, кое-где под кустарниками лежал снег, пахло сыростью и плесенью. Лес не желал просыпаться, или что-то мешало ему. Я вспомнил Ведьму. Когда проклятие спадет с нее, лес вновь оживет. Ему необходимо сгореть в очищающем пламени, чтобы возродиться. Огонь разбредется по чаще в один из засушливых дней, поджигая лежащие на земле кривые сучья, уничтожая трухлявый пни с выводками гадюк, бросаясь на стволы исхудавших под игом грибов-паразитов и лишайников деревьев, сжирая жадными языками кору, жаждя добраться до сладкой сердцевины… Однажды кто-то с негодованием швырнет на подстилку из гнилых листьев факел, и пламя разойдется кругами, словно волны от камня, брошенного в колодец…
Мерный шаг лошади убаюкивал. Я закрыл глаза и посмотрел на окружающее другим зрением: полосы непонятных материй тянулись от земли к сырым стволам оцепеневших деревьев, словно паутина, хрупкая и в то же время цепкая. Я видел очертания нескольких духов, живших в этой беспробудной спячке, но они были настолько слабы, что едва вырисовывались на фоне покрытых паутиной стволов.
Наконец лошадь привела меня туда, откуда, очевидно, убежала: на поляну, где остались следы костра. Кто-то ночевал тут. Я остановил лошадь возле потухших углей, пытаясь угадать, давно ли они погасли. Небо застлала непроницаемая серая пелена облаков, и я никак не мог определить время. Кто-то был здесь. Кто же он? Не успел я так подумать, как за спиной раздался звучный голос:
- Не двигайся! Не то я тебя застрелю!
«А вот и хозяин кобылицы!» - промелькнуло у меня в голове.
- Кто ты? – раздался тот же голос.
Я попытался оглянуться, но угроза была слишком явная, чтобы пренебречь ею. Я лишь краем глаза увидел человека, наполовину спрятавшегося за стволом дерева на краю поляны. Он действительно держал ружье.
- Прошу прощения, - сказали мои губы. – У меня и в мыслях не было причинять вам вреда. Я просто путник. Случайно оказался в этих местах… И заблудился. Когда из леса мне навстречу вышла эта лошадь, я так обрадовался, что хоть еще одно живое существо обитает в этих местах, что сел на нее и поехал, ни о чем не думая, пытаясь выбраться отсюда. Вот и все. Это ваша лошадь?
- Да. Но, похоже, ты говоришь правду. Слезай с нее. И не бойся. Я не стану стрелять.
Я послушно слез с этой милой лошади и шагнул навстречу человеку с ружьем. Он тоже вышел из прикрытия и опустил оружие. На нем был коричневый кафтан, высокие сапоги, клетчатые брюки, фазановое перо в шляпе, - прямо ни дать ни взять аристократ на придворной охоте.
Его лицо все еще излучало недоверие, но в целом было приятным, если не считать слишком крупного, изогнутого, словно клюв грифа, носа. Голубые глаза и аккуратно подстриженная рыжая борода дополняли округлость его черт. Он с таким же любопытством рассматривал меня, и я представил, какое жалкое зрелище из себя представляю. Мне даже стало неловко. Но он сгладил неловкость дружелюбной улыбкой, все же полностью готовый вновь вскинуть на плечо свое ружье.
- Я сам, конечно, не из этих краев. Как и ты, путник. Я тоже почти заблудился в этом чертовом лесу.
- Совершенно верно выразились, - пробормотал я. – Именно такой он и есть.
- Куда держишь путь?
- Не знаю, - ответил я, слегка пожав плечами. – У меня есть цель, но я не знаю, где она находится. А вы? Как вы здесь очутились? Здесь живет только смерть.
Вместо ответа он подошел к лошади и обшарил сумку, прикрепленную к ее седлу.
- Уже все съел? – спросил он, нахмурившись. – Голодный, наверное, очень был. Понимаю. Я бы и сам не прочь перекусить. Ну да ладно. Судя по всему, в стороне, откуда ты явился, ничего хорошего нет. Поведу тебя отсюда туда, где я уже был.
Этот незнакомый человек взял свою лошадь под уздцы и повел ее. Потом он вытащил из нагрудного кармана трубку и закурил – и снова я подумал, что он в точности как какой-нибудь аристократ.
- Эту лошадку зовут Комета, - начал объяснять он. – Она очень быстро бегает. Когда-то она участвовала в скачках, а потом я купил ее у прежнего хозяина за большие деньги. Она стала мне почти как сестра. Мы так близки… Когда я сегодня утром проснулся и увидел, что она убежала, то очень удивился. Такого еще не бывало…
- Не иначе как злые духи увели ее прочь… Но она спасла меня. Когда я увидел ее, почти околел – холод был страшный. Сейчас только отогреваться начал. Видите, я же привел ее вам назад. Значит, все в порядке.
- Меня зовут Вальтер. А как тебя, путник? – мы пересекли поляну и снова ступили под сень мрачного леса. Мой спутник выдыхал облачка сизого дыма, смотря на меня с неким прищуром, что придавало ему хитрый вид.
- А я не помню своего имени, - признался я. – Я много чего не помню из своей прошлой жизни. Поэтому называйте меня просто Странник.
Несколько минут мы шагали молча по узкой тропинке, Вальтер с одной стороны лошади, я с другой. Я сорвал пучок сныти и, помяв в пальцах, запихал ее в рот, тщательно разжевывая. Воздух стал намного теплее, и одежда начала высыхать. А Вальтер тем временем начал рассказывать о своей жизни:
«Я был воспитан в родовом имении довольно далеко отсюда. Так случилось, что у моей матери и отца я был единственным ребенком, и в детстве они баловали меня. Отец часто уезжал в столицу по важным делам, оттуда он возвращался с непременным подарком, а потом снова исчезал, иногда на несколько дней, - на охоту. Я так часто просил его взять с собой в лес, что однажды он приехал из города с маленькой лошадкой, пони, для меня. Пони был с рыжей шерсткой, ухоженный и красивый… Помню, как мать стояла на крыльце, провожая нас. И если отца она бы спокойно отпустила на какую угодно охоту, то меня она пускать не хотела, ведь это был мой первый поход. Обычно он охотился со своими друзьями, соседними вельможами, а в этот раз взял с собой меня… В половине дня пути от нашего поместья находился лес, который королевским указом был закрыт для охоты на целых десять лет, так как там когда-то истребили почти всю дичь… Как раз в это время истек срок для восстановления числа лесных зверей, и в этом одичавшем лесу вновь разрешили охотиться. Туда-то мы и отправились. Отец на своем скакуне – впереди, а я позади него на пони, с тяжелым ружьем за спиной, но гордый за себя, довольный… Кажется, он сказал, что мы одни из первых людей, кто ступит туда после десятилетнего перерыва.
«Потом я помню только, как мы достигли леса и остановились передохнуть у опушки. Отец привязал коня и пони к деревьям, так, чтобы они могли щипать траву, и мы осторожно вошли в лес. Он говорил еще, что неизвестно, что там нас ждет, ведь в него так долго не заходил человек. Надо приглядеться, какие звери в нем появились, какие водятся… Мы довольно долго брели среди деревьев. Я спрашивал, в кого мы будем стрелять, и как потащим добычу домой. А он отвечал, что ничего сложного в том нет, и главное найти подходящую цель. Он учил меня бесшумно красться по лесной земле, прятаться за деревьями и наблюдать. Несмышленый, я тогда не умел полностью внимать его словам. Однажды мы заметили косулю, но я неосторожным движением вспугнул ее, наступив на ветку. Громкий выстрел, и лес тревожно замер, и среди плотной растительности повисла туча сероватого дыма. А косули и след простыл. Мы с отцом переглянулись, потом поднялись с колен и побрели дальше… И через какое-то время пришли к ручью, который весь светился в лучах золотистого света. Как сейчас помню этот момент: мой отец остановился, прямо замер на месте и рукой показал куда-то вперед: я проследил его жест взглядом и замер сам: за ручьем на пригорке в лучах славы стоял огромный Золотой олень, ветвистые рога его были похожи на крону дерева, которое будто выросло из его черепа. Он весь излучал таинственное желтое свечение, и смотрел на нас гордо и без страха, и, когда отец, очнувшись от оцепенения, поднял ружье, олень даже ухом не повел. А ружье не выстрелило…
«Олень еще постоял на пригорке, потом громко всхрапнул, и мы увидели пар в этом теплом воздухе, он окутал зверя, а когда рассеялся, яркий свет погас, и оленя уже не было. В ту же минуту отец заставил меня отвернуться, и мы пошли туда, откуда пришли. Уже к ночи мы добрались до дома, и всю дорогу отец угрюмо молчал, и в наших охотничьих сумках не было даже убитой куропатки. Так прошла моя первая охота.»
- Как ладно вы рассказываете обо всем этом, - позволил себе заметить я.
«Да, - продолжал Вальтер. – После этого мой отец стал ездить в тот лес, пытаясь выследить и поймать того зверя, но каждый раз возвращался с пустыми руками, и становился все угрюмее, и мать стала волноваться за него. Но он никогда ничего не рассказывал, и про оленя тоже молчал. Вскоре он заболел и слег в постель, и больше уже не вставал. Последние слова его были такими: «Не гоняйся за Золотым Оленем, сынок». После его ухода из жизни я остался один с матерью и продолжал расти рядом с ней. Мне было скучно одному, и иногда я выезжал на пони охотиться за перепелками. А через несколько лет поступил в Академию и уехал в столицу. Потом началась моя карьера дипломата, и я возвращался в имение лишь повидать мать, да поохотиться, благо места эти были полны дичи. Таким образом, судьба моего отца повторялась во мне, только вот понял я это слишком поздно. Я женился и поселился с женой в том же старом поместье, а мать проживала с нами закат своей жизни. И вот однажды мне на охоте вновь встретился Золотой Олень.
«Эта встреча, как и тогда, в детстве, была неожиданной. Только в этот раз Олень появился из-за стволов деревьев, в своей нарядной золотой шкуре, сияя и переливаясь мерцающим светом… Он будто и не сразу заметил меня, хотя я точно знал: это животное видит и чувствует все вокруг. Он нисколько не испугался, и на поднятое ружье совсем не реагировал. Во мне бушевали разные чувства: страшное волнение, желание умертвить его, дабы отомстить за отца, и, конечно, понять, что это за такой чудесный зверь, откуда он взялся. Хотя в тот момент я об этом не думал, попытался хладнокровно прицелиться и нажал на курок, ожидая хлопка, но ружье, конечно же, предало меня. Осечка. Я замер в оцепенении, не веря, что смазанное и проверенное сотни раз оружие может так гнусно облапошить своего хозяина в самый необходимый для выстрела момент!
«А Олень невозмутимо смотрел на меня большими выпуклыми глазами, загадочно и насмешливо, потом неторопливо повел ушами, тряхнул своими рогами и исчез среди деревьев, а я все еще не мог очнуться, и только потом бросился за ним, по следам от копыт, но очень скоро потерял их. С тех пор Золотой Олень мне не попадался, и от других охотников я не слышал упоминаний о нем. Но память о нем жила во мне еще долго, и его неуловимость и сияние наводили на многие размышления, и я уже решил, что этот зверь – несчастие для нашей семьи, и по совету отца не стоит охотиться за ним, иначе найдешь беду. Если искать встречи с ним, он, возможно, попадется тебе на пути, но изловить его не удастся никогда. После таких мыслей я успокоился, взял свою жену и детей в столицу, где мы прожили целый год, не зная хлопот, и я не вспоминал об охоте до тех пор, пока не услышал от своего друга-путешественника о странном звере с золотистой шкурой, которого тот встретил где-то в этих краях. Он видел его издалека и совсем недолго, и решил написать мне обо всем. Он подробно описал, где остановился и в каком городе, но затем неожиданно пропал. Не получив от него никаких вестей, я решил не мешкать, взял отпуск, снарядил Комету в поход и отправился в путь. Через несколько дней в дороге я оказался в городке Ушер, о котором писал мой друг, и задержался на отдых на постоялом дворе, том самом, где останавливался путешественник. Но друга уже давно не было там, хозяин гостиницы сказал, что он отправился в юго-западные леса. Порасспросив людей, я узнал, что в леса эти редко кто ходит, что люди бесследно пропадают в чаще, а в народе они слывут гиблыми. Однако мне вздумалось разыскать его во что бы то ни стало, и я отправился в лес. Провизия почти заканчивалась, когда я решил заночевать на той поляне, где мы повстречались…»
Таким был рассказ Вальтера.
Мы продолжали идти по тропе, где-то в стороне запел соловей, что не могло не настроить на веселый лад: лес на глазах оживал.
- Мне кажется, вам стоит вернуться к своей семье и жить с ней счастливо до конца дней своих, - сказал я через какое-то время. – Зачем вам искать какого-то мифического зверя, от которого ничего кроме неприятностей не дождешься?
- Возможно, ты прав, - ответил Вальтер. – Но теперь я ищу не столько Оленя, сколько своего пропавшего друга…
- Забудьте о нем, - сказал я в ответ. – Он давно пропал там, откуда я сам едва ноги унес. Кажется, мы теперь миновали опасные земли, где владычествует смерть, но если ваш друг попал туда, то ему не удалось выбраться.
Вальтер с удивлением посмотрел мне в глаза и вдруг спросил:
- А сам-то ты как тут очутился, друг?
Мне пришлось крепко почесать затылок, чтобы припомнить хоть что-то.
- Вы знаете, у меня большие проблемы с памятью. Надо взять себе за привычку записывать все, что я вижу, дабы не забывать постоянно, что происходит со мной и вокруг меня. Честно говоря, мне трудно ответить на ваш вопрос, ведь…
Тут я осекся, потому что увидел мальчика-оборванца. Он как ни в чем не бывало стоял у края тропы и мычал какую-то незнакомую мне песенку, кажется, детскую и вполне безобидную, но в его исполнении слышалось нечто зловещее... Руки его висели вдоль бедер, глаза его безразлично смотрели из впалых глазниц, грязные темные волосы беспорядочно торчали в разные стороны, и вообще вид у него был крайне жалкий и неухоженный. Что он делал здесь, так далеко от других людей, никто, кроме него, сказать наверняка бы не смог. Его равнодушные глаза провожали нас, пока мы проходили совсем рядом с ним, и по безучастию Вальтера, который не обратил на мальчика и его завывания никакого внимания, я понял, что тот ничего не видит! Вот что нагнало на меня ужаса, заставив кожу по всему телу покрыться крупными пупырышками. Лишь раз в этом существе появился отголосок некоего чувства, когда наши с ним взгляды пересеклись на мгновение. И вот мы прошли мимо, и я старался не оборачиваться, чтобы вновь не столкнуться с ним взглядом.
- Что случилось? Ты весь вдруг побледнел, будто тебя кто-то до смерти напугал, - спросил Вальтер, заметив, что я замолчал.
- Ничего… Я… я ищу одного человека. Уже очень долго и в разных местах, но каждый раз он, вернее, она, ускользает от меня в неизвестном направлении, и приходится все начинать сначала. Не помню я, каким образом меня занесло в этот темный лес, но все это грустно. Неизвестно еще, была ли она там, где я пытаюсь отыскать ее следы, неизвестно, куда идти дальше, но я знаю, как искать. Если хоть кто-то из тех, кого я встречаю на пути, видел ее когда-то, я об этом сразу узнаю. Надеюсь, в том городе, куда мы идем, есть такие люди…
Честно говоря, мне хотелось остановиться, сесть на корточки и заплакать от бессилия и усталости, и тоски, переполнявшей мое сердце. Но я не мог показывать свои слабости другим людям, я должен был двигаться только вперед, я боялся оглянуться назад и увидеть там очередного призрака из прошлого, который пытался влезть в настоящее и повлиять на будущее.
- Кажется, моя малышка уже достаточно отдохнула, - сказал Вальтер, чтобы отвлечь меня от печальных мыслей, - а ты, мой друг, от недоедания так похудел, что она даже и не заметит твой вес. Думаю, будет неплохо, если мы оба сейчас прокатимся на Комете, тем более, что кушать хочется… Ха-ха, - он ободряюще рассмеялся, похлопав свою лошадь по крупу. – Мы же с тобой не лошади, чтобы все время есть траву! Надеюсь, к ночи доскачем до ближайшего трактира.
Он первым забрался на кобылицу, а уж после и я неловким движением залез на нее, усевшись позади доброго Вальтера. Перед этим я оглянулся на лесную тропу, по которой мы шли столь долгое время. Проклятый мальчик-призрак увязался за мной и стоял всего в десятке шагов от нас, напевая свою дурацкую песню…
* * *
До того как выбраться из леса мы так и не встретили ни одного живого человека. Комета верно несла нас на себе, когда заросшая нехоженая лесная тропа вдруг расширилась и стала дорогой, у которой появились тропки-ответвления. В лучах заходящего солнца были видны узкие обломанные палочки хвороста и следы от копыт, - кажется, здесь недавно проезжал на осле кто-то из местных жителей, груженый вязанкой дров.
- Мне кажется, стоит тебе рассказать кое-что об особенностях жителей этой деревни, - сказал Вальтер, стараясь не повышать голоса, словно боялся, что его кто-то подслушает. – Они могут показаться враждебными. На самом деле они живут на границе с лесом, а ты и сам видишь, каков он. Кроме того, многие мужчины работают в шахтах, они угрюмы и молчаливы. Мой друг рассказывал об этом в своем письме. Да и сам я останавливался в деревне, пока не ступил в лес.
Когда на небе начали зажигаться звезды, мы добрались до деревни, или маленького городишки, это кому как угодно. Она была окружена небольшим кольцом пшеничных и подсолнуховых полей, после них мы прошагали прямо по большой деревенской улице, мимо темных кирпичных домов шахтеров, и добрались до маленькой площади с рынком, где скромно ютилась каменная церковь с острым шпилем, и постоялый двор для усталых путников, коими мы и были. Над дверью висела вывеска «Дайменское жаркое». Должно быть, в деревне был какой-то праздник, потому как таверна была забита до отказа шахтерами, многие из которых бурно обсуждали что-то, но я так устал, что слушать эти их разговоры у меня не было никакого желания. Мы едва нашли свободный стол, но в карманах у меня не было ни гроша, только дырки и дорожная пыль, тогда Вальтер великодушно согласился угостить меня ужином.
Мы съели большую свиную ногу на двоих с несколькими кусками хлеба, запив это все огромной кружкой доброго эля, и шум вокруг уже начал убаюкивать, поэтому я попросил у хозяина разрешения пойти и переночевать в конюшне. Попрощавшись с Вальтером, которого навязчивое жужжание чужих разговоров тоже стало укачивать, я вышел во двор. Начался холодный ливень. Пока я добежал до двери в конюшню, рубашка на мне промокла до нитки. У конюха – лысенького старикашки с узкими глазами, - было очень недовольное лицо, когда он открыл мне дверь. Видимо, он уже дремал. Я объяснил, что хозяин трактира разрешил мне переночевать тут, и только тогда он впустил меня, велев выжать как следует свою одежду. С волос капало, с одежды и рюкзака текло, но я все равно был рад, что оказался среди людей. Удаляющаяся спина конюха, его шаркающие шаги – даже это казалось мне прекрасным завершением дня.
Я нашел стойло, где находилась Комета, и кобылица поприветствовала тихим храпом. Здесь пахло конским навозом, но этот запах меня нисколько не смущал, а куча соломы была роднее и мягче перины. Кроме того здесь было безопасно, никто посторонний здесь не обитал. Я развесил одежду на перекладине, подложил под голову рюкзак и закопался в солому, собираясь прыгнуть с разбегу в беспросветный колодец забытья, но тут же почувствовал чье-то присутствие. Чтобы понять, откуда пришло это ощущение, пришлось разлепить глаза, хотя другое зрение уже начало различать неясный силуэт…
Это был тот самый мальчишка, которого я встретил нынешним днем в лесу. Взгляд его был волчьим, голодным, но и он чего-то желал от меня…
- Что тебе нужно? – спросил я. – Ты мешаешь мне отдыхать.
- Я бывал под землей, - сказал он. – Видел подземных чудовищ. Они забрали часть меня.
- Причем тут я? Чем я-то могу тебе помочь?
- Я сбежал от них и оказался в том лесу. Что-то держало меня там, пока не появился ты. Мое тело осталось там, в подземном мире. Теперь я должен вернуться туда, чтобы забрать отобранную у меня свободу.
- И?
- Отвези меня в шахты. Я могу перемещаться только с тобой, ведь я привязан к твоему духу, как… как воздушный шарик. Не могу оторваться…
- Что за странные вещи ты говоришь? Как можешь ты быть привязан ко мне? Будто я тебя на веревке за собой тянул, я напротив не хотел видеть более твой жуткий образ, ты отвратителен мне.
Мне показалось, что призрак угрюмо уронил свою голову на грудь. Но потом он поднял взгляд, и в глазах его засверкала холодная ярость.
- Отвези меня в шахты! Иначе я не дам тебе покоя. В подземном мире я познал мрачную магию и знаю, как причинять боль. Завтра на рассвете от постоялого двора отходит почтовая карета. Ты сможешь договориться с кучером, и через два часа мы уже будем возле шахт.
Он дырявил меня своим злобным взглядом из впалых глазниц, ковыряясь в моем сознании, и я даже не мог сопротивляться этому!
- Я ведь не требую много! – продолжал призрак, и его детское, но слишком озлобленное для ребенка лицо стало излучать угрожающее свечение. – Там я спущусь в одну из веток и сумею пройти в подземный мир. А ты оттуда сможешь добраться до города и встретишь нужного тебе человека. Тебе одна дорога. Без меня тебе по ней не пройти.
- А ты знаешь, кто мне нужен?
- Да, но до твоей любимой путь еще очень далек. Я могу показать тебе его начало, - он злорадно ухмыльнулся и вновь замычал свою дурацкую песенку.
Я крепко зажмурился, пытаясь избавиться от адского образа поющего мальчишки, но он никуда не исчез.
- Ну, хорошо, - промолвил я невесело. – Я помогу тебе. Сам все и сделаю. Только избавь меня от своего присутствия.
Я достал из рюкзака пустую флягу и отвинтил крышку. Победоносно улыбнувшись, призрак сжался, и, словно джинн из восточных сказок, залез в сосуд. Я плотно закрутил крышку и услышал шаркающие шаги. Знакомая походка. Это был конюх.
- Мне послышалось, ты с кем-то разговаривал, - прогнусавил старикан. – С тобой еще кто-то есть?
- Вам действительно послышалось… Здесь никого кроме меня нет.
- Бедняга. Ты наверное начал бредить и разговаривать с лошадьми. Пойдем со мной, я дам тебе лекарство от холода.
Пришлось встать и последовать за ним. Он провел меня через всю конюшню, к письменному столу, на котором горела масляная лампа. Там лежали несколько листов бумаги и гусиных перьев, тускло поблескивала чернильница.
- Пишите письмо в город? – вежливо поинтересовался я.
- Да, - гордо ответил старик, подавая мне затертый плед. – Конюх, который умеет читать и писать – где ты еще такого встретишь?
- Действительно, - улыбнулся я, заворачиваясь в покрывало. – Завтра разве придет почтовая карета за письмами?
- А ты догадливый. Запряжем в нее этих вот лошадок, - он указал в темноту конюшни, - и будем ждать возвращения.
- А мимо шахт она будет проезжать?
- Хм. А ты, бродяга, что там забыл? Ищешь работу? Если так, то ты выбрал неправильное время. Рабочие отказались работать там и устроили забастовку. Сейчас там почти никого не осталось.
- Забастовку?
- Да, именно. Выпить хочешь?
Хотя я не дал ни согласия, ни отказа, старик достал из-под стола бутыль с самогоном и две железные кружки. Наполнил их наполовину и подал одну из них мне. Самогон обжег мое горло, а голова закружилась с непривычки – я не пил уже целую вечность.
- Дело в том, что когда рабочие стали копать все глубже и глубже свои проходы, они открыли вход в подземный мир, и из недр стали вылезать всякие мелкие твари, которые стали мешать работать в этих и без того адских условиях. В нашем проклятом краю и без того нечисти хватает, а когда даже в тяжелый труд и то проникает всякая мерзость, то становится совсем невыносимо. Вот поэтому рабочие закрыли шахты, их совет написал письмо губернатору, и завтра оно отправиться в город…
- Не понимаю, как вы здесь вообще живете. Я наоборот хочу выбраться отсюда поскорее.
- Ты же нищий бродяга… - заскрипел опять конюх. – Ты же не можешь долго оставаться на одном месте. А у нас тут семьи. Вот в чем все дело. Я живу здесь уже много-много лет, мои правнуки уже начинают ходить, и для нас всех это место – родина.
- Скажите, а что добывают в шахтах?
- Иногда встречаются пласты угля, но в основном руда. Они добывают железную руду для хозяина, который платит им гроши, которых едва хватает, чтобы свести концы с концами. Она здесь хорошая, богата железом. Мой младший сын как раз шахтер, так что я в этом деле тоже кое-что понимаю.
Я только кивнул, полный решимости уехать завтра на этой почтовой карете. Во-первых, конечно, из-за несчастного мальчишки. Вторая причина – в этих унылых землях мне действительно не найти Ее следов…
Старик одолжил мне перо и чернил, дал листок бумаги, и я написал прощальную записку Вальтеру:
«Мой дорогой благодетель! Я безмерно признателен Вам за участие в моей судьбе, но события развиваются таким образом, что мне немедля надлежит уехать из постоялого двора, даже не увидев Вас напоследок. Если судьба распорядится так, что мы встретимся снова, я обязательно найду способ отблагодарить Вас за все хорошее, что Вы сделали для меня. Что же касается Золотого Оленя, о котором Вы вели речь, то я глубоко убежден, что это лишь грубый фантом, коему для дальнейших воплощений и собственного существования понадобились силы Вашего отца, а потом и Ваши. Не поддавайтесь ему! Должно быть, ваш друг, сгинувший в этих коварных лесах, попался на ту же удочку. Забудьте о его поисках, забудьте об олене. Они не принесут Вам ничего доброго. А я желаю Вам удачи и прощаюсь».
На стене стойла висело седло Кометы, к нему я и прикрепил письмо, а сам лег опять в солому и уснул так крепко, как никогда в жизни…
* * *
Мы ложимся в постель, все больше наслаждаясь друг другом, плавая в волнах собственного тепла, в наших слезах счастья после перенесенных страданий, после вечной разлуки, и я ловлю каждое мгновение близости с ней, бесконечно целуя ее губы, и глаза, и все тело обнимая, проводя ладонью по всем впадинкам и изгибам ее тела, гладя волосы, прижимая к себе так, будто обрел самое ценное сокровище… Потом мы лежим и разговариваем, и звуки ее голоса вливаются в меня, словно живая вода в пересохшую почву, жадно впитывающую, расцветающую от волшебной силы в нем. Взгляды нежности и прикосновения перепархивают от нее ко мне и обратно, и невозможно насытиться этим великим мгновением, потом, уже задремав, я вдруг просыпаюсь от щелчка закрывшейся за ней входной двери. Она снова уходит... Я еще лежу, как прежде, думая, не почудилось ли мне все это, но ее нет рядом. Постель пуста. Тогда я бросаюсь за ней, выскакиваю на улицу, в хищную ночь, в поисках ее. Однако ее нет нигде. Лишь тонкий, едва заметный след от ее тела висит еще во мраке, и я начинаю следовать за ним, пока след не становится четче, а потом настигаю ее хрупкую фигурку, шагающую куда-то в сгустившемся тумане.
- Куда ты? Куда? Зачем ты уходишь? – спрашиваю я ее в отчаянии.
Она оборачивается, смотрит на меня чужими глазами, но потом, видимо, вспоминает, кто я.
- Я не знаю. Что-то зовет меня прочь…
- Разве ты несчастлива со мной? Разве ты не хочешь остаться?
Она немного медлит с ответом, но потом все же произносит:
- Хочу.
- Тогда пойдем… Пойдем со мной.
Я разворачиваю ее за плечи и веду за собой, взяв за руку. Медленным шагом мы возвращаемся домой и садимся разговаривать. Я долго успокаиваю ее. Она проливает несколько слез, и, наконец, я слышу от нее слова, которые многое объясняют:
- Они ждут меня. Они зовут меня к себе… Этот зов я слышу и не могу устоять…
* * *
- Вставай! – его гнусавый голос выбросил меня на поверхность, заставив покинуть столь уютный приют во сне. – Все уже готово. Я запряг карету…
Я пытался понять, что происходит, и где я находился. Куча соломы, знакомая морда лошади, лысый старик… Конюшня.
- Что? Что вы сказали?
- Я говорю, кучер уже готов отчалить, а ты еще дрыхнешь. Я замолвил за тебя словечко, конечно, сказал, что тебе надо ехать с ним… Но, думаю, тебе самому лучше с ним поговорить. Он заканчивает приготовления.
Голова моментально просветлела. Словно ошпаренный, я вскочил с места, разбросав вокруг солому, напялил на себя одежду, потряс руку конюху, благодаря его за все, и выскочил во двор.
В сухом морозном воздухе изо рта и носа выходил пар. Солнце еще не взошло, но в светлом небе каждое облачко уже готово к рождению светила. Все постояльцы, включая Вальтера, еще мирно спали. Рюкзак с флягой висел на плече, я вздохнул и подошел к карете, запряженной четверкой бодрых чистокровных лошадей. Кучер уже занял свое место, и, увидев меня, с высоты своего положения спросил:
- Это ты? Куда тебе?
Немного дружелюбия звучало в его голосе, но я уже привык к такому обращению, ведь уже несколько недель выглядел действительно как бездомный нищий.
- Мне нужно попасть к шахтам.
- Вот как? Что же ты там оставил? Или ты ищешь кого-то?
- Ищу, - только и выдавил из себя я, не зная, что придумать.
- Там сейчас никого нет.
- Знаю. Но мне все равно туда нужно.
Кучер поднял голову, критически разглядывая небо. На единственной липе в трактирном дворе каркнула ворона. Кучер почесал небритый подбородок и мотнул головой.
- Забирайся. Только не запачкай сидение. Там, бывает, господа ездят.
- Спасибо вам...
Сев внутрь, я прислонился головой к стенке и тут же закрыл глаза. Черная бездна приближалась к глазам неотвратимо, будто судьба, я начал мечтать о продолжении оборванного сна, но не видел вообще ничего, только темноту. Не знаю, сколько я проспал, но пробудился от того, что меня перестало качать, а колеса перестали скрипеть.
Карета остановилась напротив закрытых ворот, за которыми виднелась проселочная дорога, по обе стороны от ворот тянулся низкий забор с перекладинами-жердями. Я понял – мне сюда. Нацепил на плечо свою сумку и вышел из кареты. Кучер сидел на высоте, держа в одной руке вожжи, в другой дымящуюся трубку.
- Это здесь? - спросил я.
- Если тебе нужно к шахтам, то да, здесь. Твоя остановка.
Я обернулся к разбитой вчерашним дождем дороге; там, поодаль, виднелись строения шахт и бараки, в которых жили рабочие. Пустые телеги, уронив ободья, ждали, когда их снова запрягут…
- Спасибо, - обратился я к кучеру. – Мне нечем вас отблагодарить, но…
- Не вздумай там мародерствовать. Охрана с ружьями стережет то, что осталось после шахтеров. Они сразу убьют тебя.
- Понял, - сказал я. А что мне еще оставалось? – Быть может, я…
- Шагай давай, - оборвал меня бесцеремонно он. – Счастливого пути.
- И вам удачи, желаю без происшествий довести письма до города…
Он гаркнул на лошадей, хлестнул их вожжами и поехал дальше со своей трубкой в зубах. А я перелез через забор и побрел вдоль грязной дороги к шахтам, собирая рубахой репьи и стараясь не поскользнуться в грязь, - вчерашний ночной дождь здесь оставил более чем красноречивые следы. По небу поползли рваные облака, то и дело скрывая еще не окрепшее солнце. Это место было не лучше тех мест, где я уже был…
Подходя все ближе к баракам, я ощутил, что атмосфера здесь действительно неприятная, даже более того – тошнотворная. Здесь неподалеку явно обитала нечистая сила. Хотелось убраться отсюда поскорее, но я еще не сделал свое дело. Ни одного человека мне не встретилось, зато здесь было покинутое имущество, лопаты и кирки, брошенные прямо на землю, будто кто-то в спешке бежал отсюда, уже упомянутые телеги, тачки, лежащие на боку, горки вынесенной из недр шахт необработанной руды, масляные лампы, некоторые были разбиты и валялись прямо на земле. Поднялся ветер, и где-то хлопало раскрытой настежь дверью.
Пройдя мимо пустых бараков, я нашел вход в одну из шахт. Он зиял черным глазом, прямоугольным окном в бездну, откуда многие люди, словно муравьи, выносили на себе уголь и руду. Мне показалось, что эта дыра в земле вполне подходила для моего мальчика, я достал флягу и открутил крышку.
Бледный образ возник передо мной тотчас же, на губах призрака виднелась улыбка.
- Я выполнил свою часть договора.
- Да, - ответил мальчишка, - это правда. Теперь дело за мной, не так ли? Не беспокойся, теперь все пойдет как надо. Ты умеешь хвататься за возможность. Хочу предостеречь только – следи за спиной.
Он уже повернул голову, чтобы посмотреть в черноту шахты, но мое природное любопытство не позволило мне расстаться с призраком вот так, не узнав его беду.
- Неужели ты не боишься тварей, что сделали тебя таким?
- Уже нет, - он покачал головой, и в глазах его вновь вспыхнула голубым пламенем холодная злоба.
- Кто ты?
Он помедлил с ответом, все еще вглядываясь во мрак за собой, но потом повернул свою голову и поглядел мне в глаза всепроникающим взором:
- Ты правда хочешь узнать, странник? Тогда узнай!
Его взгляд пронзил меня с легкостью ножа, рассекающего масло. Я будто увидел всю его жизнь, увидел его блуждания во тьме и итог путешествия длиною во много дней… Это знание оказалось во мне всего за мгновение, пока призрак смотрел в мои глаза. Все предстало передо мной с исключительно острой ясностью, будто я сам пережил это, в каждой подробности, в каждой мелочи.
«Когда-то мне в голову пришла мысль, что все подземные пещеры соединены друг с другом одним бесконечным лабиринтом переходов и извилистых ответвлений. И с тех пор мне захотелось проверить это предположение. Мы с другом Легером часто играли в лесу, в стороне от деревни. И там была одинокая скала, и на возвышении виднелся вход в пещеру, куда мы еще никогда не отваживались войти. Прямо перед черной дырой был нарисован чьей-то рукой таинственный знак, который не стирали ни дожди, ни время. Поговаривали, что это место проклято, как видишь, здесь вообще полно в округе подобных мест. И вот однажды в солнечный день мы решили, что стали достаточно взрослыми для игр в этой пещере. Как оказалось, вход был достаточно широк и полог для довольно легкого продвижения внутри нее, и вот мы с самодельными факелами принялись изучать пространство. Перед этой экспедицией каждый из нас запасся продуктами и кое-какими вещами, которые казались нам важными… И вот мы шли, тихо переговариваясь, и попали в расширение, грот, потолок которого был полностью изрисован таинственными картинами. Мы пытались разглядывать их, но нечаянно вспугнули стайку летучих мышей, и тут впервые стало страшно. Потом оказалось, что мы не только летучих мышей вспугнули, а еще и здешнего хранителя этой части пещеры, который возник внезапно из темноты в ужасающе бесформенном виде. Все, что мне удалось разглядеть в нем – это балахон и лохмотья, болтающиеся во время его движения. Этот демон набросился на нас с громким рыком, и мы разбежались в разные стороны. Мой друг с истерическим криком бросился к выходу из подземелья, я – против всякого смысла – в глубь пещеры. Сердце горело во мне пылающим жаром испуга, а я все бежал, спотыкаясь и поднимаясь на ноги, отбив колени, пока рык чудовища за спиной не затих в мертвой тишине. Тогда я остановился отдышаться, и понял, что очень далеко забрался. Но вернуться назад я не мог – там поджидал меня злобный демон. Факел я потерял, но передо мной был путь, и отчего-то я был уверен, что он обязательно выведет меня наверх – ведь все подземные ходы связаны друг с другом! Оставалось только идти вперед и не падать духом.
«В кромешной тьме было трудно думать. Я мучительно пытался сосредоточиться на том, как найти выход из лабиринта. Правильный выход. И разгадать тайну этой пещеры. Я медленно двигался вдоль шершавой стены. Мне показалось, что я завернул за угол. Затем в голову пришла светлая мысль, я остановился и вытащил из - за пазухи полупустой пузырек с маслом. Я оторвал от подола накидки несколько толстых ниток и на ощупь свил фитилек. Зажег его спичкой и получилась лампа, и невысокое, но ровное пламя стало единственным лучиком во мраке. Куском известняка я писал знаки на стенах, чтобы знать, где я уже побывал. Но шагал я уже долго, и еще ни разу не наткнулся на заклейменный участок стены. Масло в пузырьке постепенно выгорало. Внезапно я почувствовал сильное головокружение, а ноги подкосились, а из носа пошла кровь. Зло витало вокруг. В ноздри бил затхлый, застоявшийся запах скопившегося здесь страха. Мне чудилось, что тени, отбрасываемые лампой, таят в себе формы гораздо более сложные и уродливые, нежели те, что может дать любой предмет. Темнота была насыщена звуками: мне чудились стоны, шепот и гул, идущий из глубины. Я пытался заглушить свой страх мыслями. Масла в пузырьке осталось только на самом донышке. Мел раскрошился и пришлось оставить хвост последней стрелки недорисованным. И в голове крутилась деревенская песенка:
…а через месяц моя надежда
уж выйдет замуж за другого,
а тот другой – простак, невежда,
зато подклад из шелка дорогого…
«Стены беспросветного коридора будто надвинулись на меня, когда огонек лампы резко вспыхнул и уменьшился. В его почти исчезнувшем сиянии не было никакой пользы, а проход все тянул меня в глубину каменных дебрей, вел в темноту, все более и более густую. С каждым шагом становилось труднее дышать. В минуту, когда огонь лампы погас, я остался наедине с мерзкими шорохами и темнотой. Виски сжала невидимая рука, в голове образовался туман. Глаза, слезясь, вперились в темноту, отчаянно ища, за что можно уцепиться. И только губы шептали:
…чай из китайского фарфора,
как жизнь прекрасна и легка!
Вот счастье – быть женой обжоры,
жить в славном доме дурака!
«Глаза мрака пялились на меня в ответ со всех сторон. Я пригнулся и поставил пустую склянку на пол, надеясь, что если заплутаю и случайно вернусь сюда, то задену ее ногой. Внутренний голос твердил мне, что в пещеру заползают страшные и опасные существа, и я стал считать свои шаги громко вслух, дабы избавиться от назойливого голоса. На каждом сотом шаге я решил останавливаться и зажигать очередную спичку, внимательно осматривая стены. Шагал я медленно, каждый раз ощупывая носком пол, боясь провалиться в коварно притаившуюся яму с острыми пиками на дне.
«Чирк! Огромная ослепительная вспышка. Несколько секунд я тщился осознать, что держу в пальцах огонь, пока он не обжег кожу. Перед глазами еще долго стояли оранжевые пятна, и снова я шагал дальше. Сколько еще будет продолжаться этот коридор? Ради экономии спичек я решил зажигать их реже, но казалось таким важным нести с собой огонь, который представлялся почти живым… С потолка пещеры иногда падали крупные капли воды, спереди и позади: они с мягким плеском разбивались, и восстанавливалась тишина. Становилось холодно, и усталость обвораживала меня. Вдыхаемый воздух не насыщал легкие, и приходилось чаще дышать. К тому же захотелось пить.
«Пальцы любовно ощупывали в коробке последнюю спичку. Мыслей не осталось. По звуку я определил, что где-то неподалеку с потолка стекает непрерывная струйка воды. Я нашел ее и подставил язык под живительные капли. Вкус не понравился: горький, солоноватый, пропитанный минералами, но это было лучше, чем совсем без воды. Потом усталость окончательно одолела, я два раза падал в обморок, потеряв счет времени – казалось, прошла вечность. Набирался сил, полз дальше… Жажда мучила так сильно, что я часто останавливался и облизывал пересохшим языком влажные стены пещеры. А потом я увидел вдали зеленоватый, мягкий такой свет. И это придало мне немного сил, я встал на корточки, а потом поднялся на ноги и пошел прямо на свет.
«И я узнал, что именно его излучало. Не знаю, сколько времени прошло, но я наткнулся на огромный грот. Зеленые огоньки витали тут повсюду, а самое большое скопление было в центре грота. Огоньки облепили руку, и лишь тогда я догадался, что являлось его источником – светлячки. Их тут были бесчисленные тучи, и они заставляли предметы рефлектировать изумрудными отсветами. А через несколько неуверенных шагов я вышел к неописуемых размеров храму, он вырастал прямо из пола пещеры мощными колоннами, похожий на ту древнегреческую развалину, что однажды показывал на картинке учитель истории. Только этот храм был целый и совершенный, отлично сохранившийся для своего древнего возраста. Дальняя его часть терялась в черной тьме, а вокруг него и внутри шевелилась целая галактика светлячков…
«Вдруг из-за ближайшей колонны выступила сгорбленная фигура старца. Он почувствовал мое присутствие, но был слеп, и шарил рукой впереди. А дальше я без сил повалился на пол… Очнулся я, а рядом этот старик. Он поил меня молоком, от которого тоже, как и все вокруг, исходило зеленое сияние… Мы стали разговаривать, и старец рассказал, что вот уже много лет он был хранителем этого Храма Светлячков. Когда-то, очень-очень давно он попал в пещеру, со временем ослепнув от сплошной темноты, и священные насекомые приняли его за своего, и он остался среди них, и они заботились о нем, а он заботился о них своими молитвами. Все светляки в мире рождались тут, приходил священный час, и они поднимались в верхний мир путями, ведомыми только им…
«Наверно, прошло немало дней, пока я не поправился окончательно. Старик уговаривал меня остаться с ним, но я не мог. Я должен был двигаться дальше… Он дал мне своего чудесного светлячкового молока в дорогу, предупредив, что пить его нужно лишь изредка и мелкими глотками. Я попрощался с ним, благодаря его за все, пересек грот, обернувшись на прощание к огромному строению, и углубился дальше в пещеру, и глазам было трудно снова привыкнуть к кромешному мраку. Светляки проводили меня немного, но им пришлось вернуться, ведь они покинули безопасность своего укрытия, и я остался один.
«Прошло еще немало времени. Молоко давно закончилось, а мои блуждания по подземному миру все не прекращались. Я вышел в пещеру, где было чудовищно жарко, но под ногами находилось замерзшее озеро, и перед моими глазами возник новый свет, и он не был таким мягким и приятным, как сияние безобидных светлячков… Это был огонь адского пламени, и горел он совсем близко. Еще миля пути, и я приду к его источнику. Я понял, что заблудился… что вместо пути наверх нашел свою гибель: ужас овладел мной, я бросился назад, но было поздно. Меня окружили мохнатые чудовища с кровожадными зубастыми мордами, они схватили меня, связали и потащили за собой в подземный город ада, окруженный полыхающими утесами, окольцованный широким рвом, на дне которого плескалась лава.
«Я оказался в кошмаре. Повсюду были души людей. Пока чудовища вели меня с собой, новые и новые картины человеческого безумия, горя и зла представали перед моим пораженным взором. Все они жалили сердце, и я пытался отводить глаза, чтобы то же самое зло не проникло в меня и не обернулось еще более сильным страданием. Жалящие образы застывали и сохранялись каменными скульптурами в памяти: женщина с отвратительным блеском в страждущих глазах лижет раскаленный кинжал покрытым волдырями языком, нищие в отрепьях играют с отвалившимися членами прокаженного, плачущий от неизбывного горя старик, не замечающий за своим горем, что его худое старческое тело постепенно погружается в зыбкую трясину прошлого…
«В этом мире было все, но вещи и явления приобретали очертания и значения несвойственные им, там, наверху, их болезненность и уродство угнетали усталый рассудок, делая пребывание здесь поистине невыносимым. Кто-то отчаянно пытался поднять с земли огромный камень, напрягая все жилы своего тела, и вены лопались, и из них текла кровь: он верил, что под камнем найдет много золота. Мне встретился младенец, раздувшийся лоб которого напоминал горло гигантской жабы. За ним следовала огромная черная собака, и ее зубы желтели в красноватом отблеске окружающих скал. Один человек залез в огромный черный котел, покрытый толстым слоем запекшейся крови и сажи. Он изо всех сил скоблил котел длинными ногтями пальцев, бормоча про себя, что если не успеет к полуночи, то черти зароют его в кишащую червями землю заживо. Люди, потерявшие себя, не знавшие, кто они, бессильные изменить что-либо и неспособные даже на мысль об избавлении от чудовищных злодеяний, что были наложены на них этим миром, были жалкими, ничтожными, недостойными зваться людьми. И в то же время они вызывали страх у меня, и я жмурился, стремясь хоть мысленно поскорее выбраться из сковывающих воображение мрачных картин, что карнавальными масками шествовали мимо и гнездились в костюмерной разума. Но лапы монстров крепко держали за плечи, никуда нельзя было деться, и изнанка подземного мира все сильнее и настойчивее пробивалась к естеству, и живущие здесь существа и образы стремились течь в моей крови и повелевать мозгом. Здесь я был совершенно одинок и чужд, и помощи ждать неоткуда.
«Они посадили меня в клетку, и пришлось поневоле наблюдать за происходящим вокруг. И я видел огромную гору высоты необычайной, вершиной своей достигающую невидимых небес этого мира, и облака над нею сиреневые, густые и клубящиеся, как шоколадный дым, закручивающийся в зловещем вихре, весь пронизанный фиолетовыми молниями и сотрясаемый рокочущим громом. Вершину этой горы покрывал непроходимый лес, в котором, наверное, жили большие птицы-падальщики, и им всегда находилась еда, ибо на непокрытых склонах горы вечно воевали две огромные армии, и каждая из них стремилась полностью уничтожить другую… Они отходили и сходились вновь, и лица воинов искажались от ненависти и воплей, когда они поднимали оружие на своих врагов. Когда же сражение достигало точки невероятного напряжения, и тела поверженных падали вниз с обрыва, и вой дерущихся солдат становился протяжной песней смерти, и пот усталости смешивался с пролитой кровью раненых, металлический лес из копий и обнаженных мечей охватывало багровое пламя погибели, и вся гора кипела и жила в этом нечистом огне, армии сливались в одну размытую массу, подобно кускам разноцветного стекла, и черный дым уносил их крики и ненависть… А потом все начиналось снова, и не было конца этой битве. И вся гора жила и кипела этой битвой, и стонала от боли раненых, и павшие воины становились камнями, а камни оживали и бросались в бой.
«Черная магия проникала в меня, тело умерло, и когда это произошло, я наконец вырвался из оков. Мое знание помогло мне, ад не мог меня больше держать при себе, он уже выпил меня до дна, и я стал свободен. Я выбрался наружу. И теперь я полон сил и намерен отомстить гнусным тварям…»
* * *
Я глядел на призрак в удивлении, пораженный его живым рассказом, который он мне мысленно передал, и четкие картины словно бы эхом пульсировали перед глазами.
Глаза мальчишки все еще сверкали, но вскоре он отвернулся и через минуту уже совершенно исчез в черной дыре шахты, а я стоял и смотрел ему вслед, раскрыв рот от удивления. Никогда не знаешь наверняка, что эти привидения выкинут в следующий момент! Наконец оцепенение спало, словно скинутые оковы, и я стал размышлять о том, что же делать дальше, но ничего пока не мог придумать. Обернулся и наткнулся на ружье, направленное прямо мне в лицо. Это конечно же вдохновляло!
Передо мной стоял, видимо, сторож. Он был еще достаточно молод, в песочного цвета форме, начищенные сапоги лоснились и блестели, гладковыбритое каменное лицо обрело сосредоточенное выражение:
- Стоять, - сказал он мне, хотя я и так не двигался. – Что ты здесь делаешь?
- Ммм… - промычал я. С фантазией у меня всегда было туговато. – Случайно оказался тут… Думал, может найду здесь приют и пищу. Я очень давно не ел…
- Ну, так ты его нашел, - сказал охранник, махнув ружьем. – А ну вперед!
Пришлось подчиниться и, подняв руки вверх, последовать, куда он мне говорил. Он тыкал мне дулом между лопаток, показывая свою силу и превосходство, а я шел и гадал, что еще может приключиться…
Мимо кучек необработанной руды он провел меня к какому-то цеху, пыхтя позади и шаркая подошвами, как старик, заставил меня открыть тяжелую железную входную дверь и еще раз ткнул ружьем между лопаток для пущей убедительности. Внутри было темно, сбоку тускло поблескивала винтовая лестница. Как и ожидалось, охранник толкнул меня к этой лестнице. Я поднялся вверх, и на втором этаже была только одна дверь. Вела она в просторную комнату, освещенную рассеянным светом из большого грязного окна. Посередине стояли два соединенных письменных стола со стопками бумаг, за одним из них сидел дородный мужчина в костюме и галстуке, вокруг него на стульях расселись прочие охранники в форме.
- Это еще кто? – спросил у шедшего за мной сторожа мужчина в костюме, по-видимому, хозяин.
- Это вор, господин Химмерс, - доложил охранник. – Я поймал его у входа в восточную шахту.
- И что же он украл?
У меня еще никто ничего не спрашивал, поэтому я счел нужным пока промолчать.
- Не знаю, господин Химмерс, - пожал плечами мой сторож.
- Так вы не сочли нужным обыскать его?
- Нет… Еще не успел, господин Химмерс.
- Ну, так обыщите!
Сторож отвел меня в сторону и отобрал сумку. Он вытряхнул все ее содержимое на пол, но внутри ничего не было, кроме одеяла, пустой фляги, пары носовых платков и сухой рубашки, весьма потрепанной временем. Пока он ковырялся в моих вещах, я краем уха слушал разговор Химмерса с начальником охраны, который вытянулся перед ним подобострастно по стойке «смирно».
- Что там? – вопрошал Химмерс. – Нашли что-нибудь?
- Осмотр почти завершен, ничего подозрительного не обнаружено. Только человек из последней, юго-западной шахты, еще не вернулся. Пока ничего такого, из-за чего подняли шум рабочие, мы не нашли.
- Что же, подождем последнего. И никаких следов этих тварей, которыми нас пугал этот сброд, тоже нет?
- Ничего. Шахты выглядят как обычно.
- Все понятно, - заключил господин Химмерс. – Значит, рабочие просто искали повод для забастовки. А требования выдвинуты совсем другие! Или просто кто-то из них пустил слухи, и эти суеверные дикари до смерти перепугались. Проклятье! Даже бухгалтер сбежал, как трусливый пес. Надо искать не мистических тварей в шахтах, а зачинщика этого безобразия! Найти и наказать.
И в этот момент он подозрительно покосился на меня.
- Улль, вы допросили задержанного? – обратился хозяин к моему нерешительному стражу.
- Ммм… Я еще только осмотрел его вещи. Ничего особенного он не украл. Даже можно сказать, не успел еще ничего украсть. По-моему, это просто бродяга.
- Надо сначала обработать имеющиеся данные, прежде чем приходить к каким-то выводам, - выдал глубокомысленно Химмерс и заговорил со мной теперь без посредников: - Кто ты?
Тут уж я не выдержал и ответил с вызовом:
- Я не вор. Просто проходил мимо.
- И ты не работаешь тут? Не один из шахтеров?
- Нет, - ответил я без добавления «господин Химмерс», так как он не был моим хозяином.
- Что-то с трудом верится. Ты хочешь сказать, ты просто шел через территорию шахт? Ты, бродяга, брел себе, брел, и тебе стало интересно, да? Что там за забором? А знаешь ли ты, что это частная территория? Что это моя земля! – голос его почти поднялся до крика. Явно у него был не самый лучший день сегодня, как и у меня. Он был в гневе.
Не имело смысла объяснять ему что-либо. Он сочтет меня безумцем, и от этого станет только хуже.
- Просто отдам тебя в руки полиции. Пусть посадят тебя за решетку, и в их тюрьмах на одного бродягу будет больше. Или тебе есть, что рассказать об этом заговоре против меня?
- Это не заговор, здесь действительно водится темная сила…
На самом деле я не хотел произносить эти слова, просто так вышло.
- Чтооо?!!
В эту минуту дверь с грохотом распахнулась, и в комнату ворвался последний охранник; выглядел он испуганным до ужаса, форма была грязная, а лицо в саже, будто он упал и весь извалялся в угольной пыли. Все сразу же забыли обо мне и обратили свои взоры к вновь прибывшему. Ружья при нем не было, видимо, в суматохе он его просто потерял. Он долго пытался отдышаться, вылупившись на всех присутствующих с изумлением, граничившим с диким испугом. А к Химмерсу, напротив, вернулось хладнокровное спокойствие. Кажется, не впервой ему было видеть такое.
- Э-э-э… Как вас там? Что произошло?
- В шахте! Они там! Я стрелял, но пули не помогают против них! – затараторил охранник.
- Что вы видели в шахте? – спросил бесстрастно хозяин.
- Надо уходить, господин Химмерс! Они вот-вот выберутся наружу.
Охранники молча переглянулись. Начальник стражи покачал головой.
- Что вы видели в шахте? – с металлическими нотками в голосе переспросил человек в костюме.
- Я… Я… я шел по шахте, как и было велено, с лампой, а потом вдруг рык… И земля задрожала под ногами, и оттуда что-то вынырнуло такое – страшное. Я упал и выронил лампу, и масло разлилось и загорелось. А потом я увидел в свете пламени зубастую морду и глаза. И длинный язык тянулся прямо ко мне. И дальше я побежал, вы уж извините, господин Химмерс, но моя работа охранять от людей, а не от чудищ из ада.
После этой реплики в комнате повисла напряженная тишина. Все стали прислушиваться к тому, что происходит снаружи. Только сейчас я заметил на спине запыхавшегося охранника мелкое существо, которое вцепилось ему когтями в одежду, не отпуская. Я таких духов еще не видел. Оно действительно родилось под землей, а теперь нашло себе новый источник пищи – человека. Мне стало противно. Его никто не видел, кроме меня.
- Вы уверены, что вам не показалось? – поинтересовался Химмерс.
- Нннет. То есть, да, уверен. Их там много. Много!!!
- Что за бред такой! Как можно верить в такие вещи! – закричал хозяин. – Вы понимаете, что вы несете?
- Он говорит правду, - сказал я, и все как по команде повернули ко мне головы. – Можете считать, что ваше предприятие проклято, вы не сможете добыть отсюда больше ни одного кусочка угля или руды. Вам остается только закрыть шахты и засыпать их землей.
Все присутствующие, не исключая начальника охраны, вздрогнули. Вроде как мой убедительный тон подействовал. И только Химмерс побагровел и налился злобой, как было до этого:
- А ну-ка гоните к черту его, этого проходимца, да всыпьте ему как следует, чтобы навсегда забыл дорогу сюда!
Стоило ему сказать так, как земля слегка задрожала, и с потолка посыпалась пыль, с края стола сорвались два листа бумаги. Я пожал плечами. Все замерли в ожидании ужаса, молча разглядывая друг друга, и теперь даже Химмерс, кажется, был не прочь броситься наутек. Я уже поневоле привык к таким явлениям, и потому безучастно собрал свои вещи с пола и засунул их в рюкзак. Рядом со мной стоял охранник, но он так и не решился прикоснуться ко мне. Я напоследок оглядел всю компанию, повернулся и вышел прочь, спустился по лестнице, покинул склад, а спустя несколько минут, перебравшись через забор, оказался на грязной дороге, продолжая месить жижу прохудившимися сапогами. Настало время обеда, а во рту со вчерашнего вечера не побывало и крошки.
Наверное, я шел без перерыва часа два, пока у меня на пути не появилась сосновая роща, через которую вилась дальше дорога в город. Строения шахт остались далеко позади, но еще до того, как подойти к роще, я услышал за собой топот копыт. Вскоре лошади догнали меня, и мимо пронеслась повозка с Химмерсом, разбрасывая вокруг комья подсыхающей грязи. Его лицо было бледным и выражало отвращение. Он поглядел на меня с презрением, но не остановился и ничего не сказал. Сразу за ним на лошадях по одному скакали галопом его охранники. Многие не удостоили меня и взглядом, включая начальника охраны, и только тот, что скакал последним, Улль, который поймал меня у входа в шахту, остановился и стал рассматривать бессмысленным взором, будто пытаясь вспомнить, что он хотел сказать мне.
Наконец, он сказал:
- Тебе в город?
- Пока да. Иной дороги я не вижу.
Он поглядел на спины своих удалявшихся товарищей.
- Забирайся.
Я удивился, но отказываться не стал. Залез позади него, как до этого ехал с Вальтером, но мой вес нисколько не повлиял на прыть лошади. Спустя какое-то время он, однако, сбавил ход, чтобы лошадь отдохнула.
- Что у вас там случилось? – поинтересовался я.
- Сущее безумие. Будто землетрясение. Но там было что-то еще, кроме дрожи земли. Небо потемнело, ты не заметил? И в глазах стало темно. И потом из-под пола послышались странные звуки, будто кто-то большой проник в цех и рыскал там в поисках добычи. Не иначе как те самые чудища, из-за которых сбежали рабочие. Потом мы услышали скрежет под дверью, будто кто-то пытался пробраться в комнату. Нас всех охватил страх. Мы ведь долго сидели там, и только когда все прекратилось, решили бежать из того места. И первым дал деру господин Химмерс, который, если ты заметил, не очень верит в привидения.
- Хе-хе, - я поневоле рассмеялся.
- Лошади тоже были напуганы и рвали узду, мы кое-как успокоили их, запрягли повозку и – помчались с шахт так быстро, как только возможно. А… ты, кажется, все-таки, кое что знаешь об этом. Хоть и отпираешься.
- Кое-что знаю, - сознался я. – Но теперь там точно никто не станет работать, много лет шахты будут прокляты. А ваш хозяин разорится, если не найдет себе другой источник дохода.
Роща закончилась, и мы вышли к перекрестку, где стояла группа из трех сторожей. Они дожидались моего собеседника. Заметив, что я был с Уллем, они недоверчиво нахмурились и окружили нас. Среди них был тот, на чьей спине до сих пор сидел маленький демон из другого мира.
- Какого дьявола ты прихватил его с собой? – обратился к Уллю один из его приятелей. – Это он навлек на нас беду.
- Нет, - защитил меня Улль. – Он не при чем.
- Не верю я в это! – воскликнул другой сторож.
Тогда пришло время мне самому защитить себя. Я обернулся к человеку, к которому прицепилось уродливое существо.
- Как тебя зовут? – спросил я.
- Каммерс, - ответил угрюмо до сих пор чумазый охранник.
- Что ты чувствуешь сейчас, Каммерс? На голову ничего не давит? Сердце не щемит от непонятной пустоты? Не кажется ли тебе, что что-то не так?
Он недоверчиво осмотрел меня с головы до ног, потом все же кивнул. Было очень заметно, как угасал свет в его глазах.
- Это потому, что в тебя вот-вот вселится демон из подземного мира. Я вижу его, к сожалению, ведь этот дар мне приносит лишь печаль и страх. Я не хочу ничего знать об этом.
- Демон?
- Да. Пока он мал, ты сопротивляешься его воле. Но он уже точит когти, и когда ты уснешь и станешь слабым, он войдет в твою душу, и тогда тебе придется обращаться к Изгонителю дьявола, но к тому времени бес может стать таким сильным, что не отпустит тебя, пока не заберет с собой в ад…
Нижняя челюсть у Каммерса опустилась, и рот так и остался открытым, пока он не задал следующий вопрос:
- И что мне теперь делать?
- Не знаю, - ответил честно я.
- Ты можешь помочь?
- Возможно. Не знаю, откуда, но во мне живо одно заклинание для защиты в подобных случаях. Правда я не колдун и отнюдь не уверен, сработает ли оно…
- Пожалуйста, сделай что-нибудь!
Тогда я слез с лошади и попросил Каммерса тоже спешиться, обошел его со спины. Маленький злобный монстр покосился на меня и оскалил свою крошечную пасть, но я его не боялся. Я сосредоточился и прочитал короткое заклинание на магическом языке, которого не знал и не владел им:
- Ужжар, кири суллю жулум инни калеп ятарам, аммары сунн гунези уварам! Ужжар, дареси марум жуысты чалеп кубам, пираидды валеп кайе!!!
На уродливого беса эти слова произвели ужасное влияние: он весь скорчился, какое-то мгновение пытаясь не отпустить беднягу Каммерса, но потом все же разжал лапки и с пронзительным визгом, слышным только мне, убежал в высокую траву.
Каммерс схватился обеими руками за голову, будто его ударили, но потом выпрямился и посмотрел вокруг посветлевшими глазами.
- Мне стало намного лучше! – на его губах даже заиграла довольная улыбка. – Спасибо!
Я лишь промолчав, скупо улыбнувшись в ответ, и кожа на губах заболела, - так давно я не улыбался.
- А что станет теперь с этим демоном теперь? – спросил меня Улль.
- Скорее всего он погибнет в этом чуждом ему мире, если не найдет еще кого-нибудь, и если не найдет способа вернуться в свое подземелье…
Как и до этого, я забрался рядом со своим новым другом, и отдохнувшие лошади легко понесли нас дальше. Вскоре мы достигли ворот города, и я расстался с охранниками. Только Каммерс остановился и протянул мне две золотые монеты.
- Но я не могу взять деньги! Да они мне не очень и нужны.
- Как же! Деньги нужны всем. Ты не сможешь долго прожить без денег в городе. Тебя поймают и посадят в тюрьму. И хотя это немного, надеюсь, ты сумеешь продержаться и жить дальше. К тому же ты помог мне от чистого сердца, а за это деньгами не отблагодаришь. Поэтому пусть это будет мой подарок. Возьми и прощай.
И вот я остался один. Старые ворота были распахнуты настежь, суровые камни недоверчиво провожали меня, пока я проходил под сводами арки, внизу под дощатым мостом блестела водной гладью река, а из лабиринта улиц и переулков на крыльях слабого ветра вяло плыли тысячи незнакомых запахов…
* * *
Город Ушер был древний, старые каменные домики ютились в близком соседстве друг к другу, кое-где на балконах росли в горшочках кустики отцветшей герани и желтеющих примул, на покрытой отполированными булыжниками мостовой виднелись углубления от колес телег. Я шел все дальше, мимо прохожих, занятых своими делами, и зданий, приближаясь к центру города, где, как обычно, был небольшой рынок, большая церковь и ратуша. Мне хотелось пройти чуть подальше, и через какое-то время я набрел еще на одну площадь, где была ярмарка, цирк-шапито, и кто-то зычно кричал:
- Горячие булочки! Пирожки!
При этих словах в нос мне ударил запах еды, голова закружилась, а желудок завопил о том, что я ужасно голоден! Я немедленно откликнулся на зов и увидел прямо на площади прилавок и достал из кармана одну монету. Дело в том, что я совсем не знал цену деньгам, и понятия не имел, на сколько мне хватит их.
Я показал большой тетке за прилавком на большой кусок мясного пирога, прихватил несколько булочек и большую кружку свежего сидра (видимо, сбор яблок и время выжимания сока совсем недавно закончилось), глотая слюну от разыгравшегося аппетита. На протянутую монету мне дали сдачу – горсточку мелких медных монет. Засыпав их в карман, я присел на ступени у памятника какому-то генералу на этой же площади и проглотил и выпил все без остатка, после чего из меня вырвалась, простите, громкая отрыжка.
После еды мной овладела страшной силы сонливость, я прошел под деревья парка, который тоже был по соседству с площадью, разлегся на траве и засопел, счастливый и довольный этим кратким мигом, когда мне больше ничего не было нужно, когда ничего не надо бояться. Даже неотступная мысль о моей цели покинула меня на время сна. Пробудился я от вечернего холода и вернулся к ярмарочной площади, думая, чем бы занять себя. Долго я бродил среди людей, выглядывая в толпе тех, кто мог встретить когда-либо мою возлюбленную. Но таких людей не было, ибо я набросился бы на такого человека, как тигр на жертву. Мне пришла мысль, что город – это такое место, где люди ограждают себя от природы и от опасности. Чтобы жить по выдуманным им законам, которые делают их жизнь зависимой от условностей, но дают иллюзию безопасности.
Я еще бродил по улицам, мимо вывесок ночных кабаков, натыкаясь на пьяных мужиков, голодранцев, возвращающихся домой торговок. Иногда попадались гуляющие молодые пары. Они держались за руки и мило ворковали. Какое простое счастье. Я и его был лишен начисто. Выплывали из тумана облака мерзости, и я обходил такие места стороной. Таким вот образом я обошел почти весь городок и попал на улочку, где люди давно уже спали, окна погасли и были занавешены шторами или плотно закрыты ставнями. Даже духов и ночных призраков не было видно, видимо, они тоже спали крепким сном. Кажется, ничего мне в этот час не светило. Я присел на скамейку под плетеным забором. Не было бы нужды пересказывать все это так подробно, если бы не дальнейшие события.
Видимо, время было уже позднее, потому что люди не показывались снаружи. Я сидел на лавочке, стало прохладно, изо рта и ноздрей тонкими струями выходил пар. Можно было пойти куда-нибудь в ночлежку и устроиться на кровати под казенным одеялом, но я настолько привык ночевать под открытым небом, что в тот момент мне даже мысль такая в голову не пришла. Я потер ладони и задумался о чем-то. Было тихо, только где-то вдалеке лаяла собака; ночь выпустила темноту из своей птичьей клетки, куда прятала ее от солнца, а теперь убрала в сторону звездное покрывало, и лишь луна светила на небе, словно огромное бельмо той ведьмы на заброшенном кладбище. Меня начинало слегка потрясывать от озноба. Я достал одеяло и укрыл им плечи, размышляя, лечь ли мне прямо на лавке или под каким-нибудь деревом. Под деревом явно было безопаснее, никакой жандарм не станет меня там искать… И вот я уже собрался было встать и пойти улечься где-нибудь под дубом, как внимание мое привлекла одинокая фигурка, двигавшаяся по улице прямо в мою сторону. Я сперва насторожился, поджал ноги, недоумевая, кто бы это был…
Потом я разглядел, что это девушка в длинном платье и с шалью на плечах. Потом я понял, что это пьяная девушка. В одной руке она держала бутылку с какой-то жидкостью, а другой придерживала шаль, из глаз ее лились двумя ручьями крупные слезы, а губы шевелились беззвучно, и только когда она подошла ближе, я сумел разобрать слова:
- Мало! Ты брысь от меня, треклятое мясо, я жижу твою не желаю ни нюхать, ни знать… Смотришь, все, гадость нелепая. Когда ж ты меня пожалеешь? Когда перестанешь за мной наблюдать хладнокровно? Помоги мне. Злодей. Помоги, излечи мое сердце, даруй мне спокойствие сладкого сна, пусть отлипнуть все вязкие твари… Пусть… ох…
Что это было? Молитва? Бред сумасшедшей? Я провожал ее глазами и ничего инородного в ней не видел. Кажется, она была обычной женщиной, но очень чем-то расстроенной. Меня она не замечала.
Некое предчувствие меня заставило подняться на ноги и поплестись за ней. Я шел всего в двух шагах позади, прислушиваясь к ее шепоту, но не улавливал ни смысла, ни связи между словами. Казалось, она просто засоряла воздух. Наконец, она заметила чье-то близкое присутствие и обернулась, а я был совсем рядом, заросший, небритый, в лохмотьях, как облезлый кот, и можно представить ее изумление. Девушка открыла рот и выронила бутылку. Стекляшка упала на землю, и жидкость полилась наружу, дымясь испарениями в холодном воздухе…
- Мразь! – выдохнула девушка, со злобой глядя мне прямо в глаза, пошатнулась и едва не упала. Мне стало жаль ее.
Я попытался схватить ее за локоть, чтобы помочь удержаться, но она отдернула руку, в бешенстве зарычав. Слезы не переставали течь из ее глаз.
- Уйди!
- Кто ты? – спросил я спокойно. – Как твое имя?
- Я? А ты кто? Черт бы тебя побрал!
- И рад бы ответить, но я не знаю.
- Как же! Зато я знаю. Ты ублюдок. Прочь!
- Возможно. Возможно, я так же одинок, как и ты. Возможно, ты более одинока. У меня хоть есть цель. Что есть у тебя? Эти слезы, и отчаяние, и злость. Это все. Я бы мог дать тебе куда больше.
Я смотрел не отрываясь в ее глаза, дожидаясь, какой же эффект произведут мои слова. Она вдруг перестала изрыгать проклятия, и плакать перестала, лицо обрело удивленное выражение, но она быстро со всем этим справилась, утерла нос краешком шали, отвернулась и побрела дальше по улице, слегка пошатываясь. Я решил не отставать.
Так мы шли друг за другом минуту, потом она снова обернулась, убедилась, что я никуда не исчез, и снова зарычала, приняв оборонительную позу.
- Убирайся, голодранец! – сказала она тихо, но с такой яростью, будто это я был виновен во всех ее бедах. – У меня есть хотя бы это. Ты даже не знаешь, где был рожден и когда. Ты нищ, как последняя дворняга.
Где-то в подтверждение ее слов снова залаял пес.
- Все верно, - сказал я спокойно, выдыхая пар. – Возможно, я напугал тебя. Но я вижу, какой дорожкой ты топаешь и могу быть недолго твоим спутником, а могу и помочь свернуть на тропинку, которую ты не можешь разглядеть в густой траве суеты.
- Пошел к черту! Не стану я тебя слушать, такого нищего.
Я внимательно посмотрел на нее, на ее растрепанные волосы, тонкую фигуру, опущенные плечи и нетвердую походку, рисуя в воображении образ этого человека.
- Не надо меня слушать, правда, - продолжал я. – Не стоит. Если ты знаешь дорогу, иди, бог с тобой. Но ведь ты можешь мне помочь. Я тоже иду неверным путем, и порой незначительное замечание может так сильно помочь, как иной раз карта не поможет в тумане.
- Не стану я тебе помогать. Ты же видишь, я не в духе… И отстань, иди к черту! – она уже не оборачивалась, только взмахами руки пыталась отогнать меня, как назойливую муху.
- Спой мне колыбельную, и я засну надолго… Но мне нельзя спать, я должен двигаться. Только вперед… А вот ты можешь выбраться из ямы, куда тебя загнала гордыня…
Эти слова подействовали на нее, как волшебное заклинание.
- Чтоооо? – она обернулась, и злости на ее лице не было предела. – Ты мудрец что ли какой мне тут советы давать? Да пошел ты к черту, нищий сукин сын, иначе я всю округу на ноги подниму!
Я рассеянно улыбнулся. В недобрый час я прицепился к девчонке.
- У тебя горе, то есть ты думаешь, что это горе, - я схватил ее за подбородок и притянул лицо к себе, держа ее крепко, не давая вздохнуть, глядя прямо в глаза. – Расскажи мне о нем, и растает как дым твоя печаль. Тебе станет легче, и я научу тебя выпекать пирожки из розового снега, а еще рисовать на морозном окне и пропускать через себя холод, чтобы не мерзнуть. Когда настанет зима, все эти вещи тебе очень даже пригодятся!
Я попытался вложить в свою улыбку столько нежности, чтобы расположить наконец ее к себе, ослабил хватку, а потом и вовсе отпустил подбородок, а она все смотрела на меня, но теперь взгляд ее мутный стал проясняться, слезы, оставив за собой высохшие русла прежних ручейков, перестали вытекать из уголков глаз, топя лед тоски в скорбном взоре бедной девушки. Она не отшатнулась, не обернулась, не послала меня в очередной раз ко всем чертям, а просто изумленно таращилась на мое лицо, и, кажется, почти протрезвела. В лунном сиянии ее кожа отливала темно-синим цветом, а одежда была черной, и сама она была воплощением этой ночи.
- Как тебя зовут? – спросил я.
- Не все ли тебе равно, бродяжка? – ответила она вопросом, но недружелюбия в ее голосе заметно поубавилось.
- Нет, мне не все равно. Скажи мне, кто ты?
- Таллия меня зовут.
Я улыбнулся еще шире, радостный, будто узнал ответ на давно мучивший меня вопрос. И пока я убирал свое одеяло обратно в сумку, мы разговорились, недоверие растаяло, и вот мы уже словно давно знакомые друзья мирно беседовали, шагая дальше вдоль улицы, Таллия – слегка пошатываясь, я – предусмотрительно держа расстояние между нами.
- Ты не знаешь, где переночевать, да? – сказала девушка-ночь. Пьяное дыхание ее все еще курилось в воздухе с каждым выдохом.
- Отчего же не знаю. Здесь прямо и могу переночевать. Хотя немного тепла не помешает, конечно.
- И ты ищешь его у меня, да? – она рассмеялась.
А потом она рассказала мне историю своей жизни. Я пересказываю ее так, как она мне запомнилась, а не теми словами, какими говорила тогда Таллия:
«Я работаю прачкой в городской больнице. Платят мне гроши, но все лучше, чем помирать от голода в подворотне и воровать еду у тех, у кого ее больше. Посмотри на мои руки. От работы они стали красными, и никогда уже не вернется к ним здоровый розовый оттенок, как раньше. Замуж я не вышла, так как в молодости со мной произошел конфуз, который родители стали переживать как величайший позор их жизни, - я попалась на удочку одного дерзкого обольстителя, лишившего меня самого ценного, что есть у девушки. В общем, ты понимаешь, о чем я. Жила я тогда в деревенском доме, и меня запирали в нем, не давая никуда выходить, я лишь делала домашние дела, как рабыня, и отец всегда находил повод поворчать на меня. Лишь по вечерам, на закате, мне разрешали выходить из дома погулять немного по окрестностям. Я ни с кем не разговаривала, была одна.
Знаешь, выходя за ворота, я обычно карабкалась на высокий холм, громоздившийся над деревней, словно туча. Склоны холма были лысыми, красноватыми от глины, усыпанными известняковыми плитами, которые скользили под ногами и катились вниз, поднимая облака белесо-серой пыли. У подножия холма рос репей и чертополох, которых я терпеть не могла за колючесть, а еще здесь чернели плоские крышки от спусков в чужие погреба. На вершине холма росли сухие ломкие стебли каких-то худосочных трав, доходивших высотой мне по пояс. Я не видела ни одной зеленой травинки. Здесь надо было беречься ложбинок и впадинок, куда нетрудно свалиться лицом вниз, если не смотреть под ноги. С макушки холма открывался вид таких далей, что сердце невольно застывало на мгновение в сокровенном трепете: справа внизу, разумеется, деревня с ее тремя сотнями дворов, за деревней плавная излучина речки, начинавшей свое течение в горах. На равнине она несколько успокоилась, но все равно оставалась быстрой и холодной; за рекой поле, засеянное крестьянами пшеницей и гречихой (я туда никогда не совалась), двойная колея от колес телег, тянущаяся от деревенской улицы наперерез реке и утопающая в ней, за полем – низкие холмы, еще просторные поля, еще холмы – пока вся эта ширь не растворится в синей дымке или тумане на краю горизонта. Помню, когда я еще маленькой девочкой в первый раз взобралась на холм и увидела эту картину, вид так захватил дух, что я не сдержала и со всей мочи крикнула вниз «Урааа!» И мое «а», эхом отраженное от земли, возвращалось ко мне и уходило от меня вновь и вновь несколько раз, пока совсем не стихло… А если повернуться к деревне спиной и шагать на юго-восток, можно было дойти до старого кладбища с расхлябанными воротами и длинными жердями, прибитыми поверх столбиков вместо ограды. Здесь росли высокие, поразительно древние ивы. Отсюда были видны горы. Они прятались за телами темно-зеленых холмов, величественные и неприступные. Самая высокая гора была треугольная, как кончик кинжального лезвия, она сияла ледяной шапкой в лучах дневного солнца. За ней уже ничего не было видно, все расплывалось.
К юго-западу от деревни лежали пастбища, куда пастухи уводили на рассвете весь деревенский скот. За пастбищем можно было наблюдать с соседнего холма: коровы облепляли его, как тучные мухи, пастух скакал между ними на коне размером с булавочную головку. Они манили и звали, но у меня никогда не хватало смелости и сил дойти самостоятельно до пастбищ по протоптанной тысячью копыт дороге, тут и там усыпанной полувысохшими и еще свежими лепешками и круглыми плотными комками от овец. А потом я спускалась вниз и усаживалась на лавку возле ворот нашего дома, наблюдая за этим ежевечерним возвращением стад.
Они появлялись с юго-запада и шествовали, начиная с нашего конца улицы через всю деревню. Сначала овцы, блеющие толкающие друг друга в бока, с привязанными к длинной шерсти цветными тряпочками, пыльные, серые; бараны, черные, как ходячие глыбы угля, они узнавали свои дворы, с прощальным «ме-е» отделялись от стада и устремлялись в раскрытые для них калитки, где их ждали хозяйки. Через десять-пятнадцать минут после овец приходили коровы, усталым мычанием наполняя улицу, оставляя позади заходящее солнце и клубы пыли. Шествовали они торжественно и медленно, и тоже сами заходили в свои дворы; полные молока вымя болтались у них под брюхом, как бурдюки. Утомленные пастухи, гордые и даже царственные, сидели на крупах лошадей, выпрямив спину и глядя вперед, - с достоинством они выполняли свою работу, вызывая уважение жителей, которые приветственно махали им руками и что-то кричали. К седлам пастушьих лошадей были пристегнуты узкие кнуты, свернутые в спираль. Когда стада проходили мимо, звуки животных замирали в пряном воздухе, и постепенно становилось тихо и отчего-то грустно. От того, что день закончился, наверное. Я сидела еще немного, потом не выдерживала тишины и заходила во двор…»
Она тихо рассмеялась, должно быть, припоминая приятные для себя мгновения, потом вдруг неожиданно коснулась моей холодной ладони своими теплыми шершавыми пальцами, и потом мы стали держаться за руки, будто новоиспеченная парочка.
«Помнится, - продолжала девушка, - я ходила на коровью ферму. Там был говорящий бык! Представляешь? – Таллия громко хихикнула, и звонкий смех ее погасил всю прежнюю печаль. – Он жил в отдельном темном стойле, и его только изредка выпускали к коровам. Он начинал мычать без умолку, и они пугались, и бедному быку приходилось прилагать немало усилий… ну… чтобы сделать свое дело. Сейчас таких быков не встретишь. Когда я приходила к нему в гости, он начинал рассказывать о своих бедах. Да вообще мало кто знал, что он говорить умеет. Почти все слышали только мычание и не желали различать слова. Только старый помощник главного фермера и знал это, он научил меня слушать… Потом быка зарезали на мясо. Так жаль. Я плакала, когда узнала. А еще у нас неподалеку от деревни, в женском монастыре, делали удивительные ковры. Вокруг него были вишневые сады, и там все монашки и мы, ученики, ели вишню. Монастырская община получала неплохие доходы от продажи ковров. Они были просто замечательные. В центре монастырского двора была большая яма, куда выбрасывали косточки от вишневых ягод. Когда косточек набиралось очень много, сверху накладывали тонкий слой земли, и, когда семена прорастали, их корни настолько крепко перепутывались, что это служило основой для нового ковра. Землю снимали, и оставались только эти корни, в которые вплетали нити, потом цветные шелковые ленты, и главная художница придумывала рисунок, и мы все его помогали исполнять. Это было прекрасно. Я взрослела там и становилась похожей на женщину, и родителей моих обуяло беспокойство, ведь я была не как все девочки.
«В душе моей еще с детства поселилось желание учиться в университете. Благодаря монастырской школе я довольно быстро и рано выучилась писать и читать, мне нравились книги, но, к сожалению, родители считали, что моя участь – всю жизнь прожить в деревне, точно такую же жизнь, какая была у них. Мое желание читать книги они не одобряли вовсе… У меня отбирали книги и приходилось читать их тайком. Потом, как я уже рассказывала, меня стали запирать дома и никуда не выпускать, дожидаясь, верно, пока не появится достойный жених, способный забрать меня из отцовского дома в иную кухню, к заботам о своем потомстве. К их величайшему разочарованию, нашелся человек, способный выкрасть меня из темных стен, куда меня заточили родные. Что привело к большому скандалу и печальным последствиям. Но об этом я не хочу говорить… Мне и так грустно».
- А что случилось?
Мы все еще шли по темным улицам, но она вдруг остановилась у входа в один из двухэтажных домов. Она выпустила руку, поправила шаль. В глазах ее потухали остатки пьяного угара. Она ухмыльнулась, и вокруг губ появились морщинки. На ее щеках я заметил веснушки.
- Здесь я снимаю комнату. Можешь переночевать у меня, голодранец. Кровать одна, но на ней хватит места для нас двоих.
Таллия даже не дождалась ответа, открыла дверь и впустила меня, предупредив, чтобы я не шумел. Осторожно мы поднялись на второй этаж по деревянной лестнице, пришлось даже перешагнуть через «скрипучую» ступеньку, чтобы никого не разбудить. Она привела меня в тесную кухоньку с железной печкой, усадила за стол и ушла переодеваться. Пока я рассматривал небогатое помещение, освещенное тусклым огоньком свечи, с грубым столом, железной печкой и стеной, где на десятке крючков висели плошки и сковородки, она вернулась и села напротив, пододвинув мне стакан молока. Я выпил его с удовольствием. Поставив кружку на стол, я заметил, что девушка улыбается.
- Что? – спросил я.
- Твои усы стали белыми!
Я вытер их рукавом, а Таллия продолжила свой рассказ, тихим голосом, посерьезнев:
«Чтобы избежать родительского гнева и освободиться от их угрюмого влияния на себя, я сбежала прочь. Тайком села на лошадь и приехала в этот город, где живу уже несколько лет. Мне было тяжко. Я продала лошадь, а потом долго искала работу, и одновременно записалась на курсы в университет. Я ходила на лекции по истории языков, но относились ко мне с пренебрежением почти все, и студенты, и учителя. Я была едва ли не единственной женщиной на факультете. Меня презирали за это. Не женское это дело – учиться. Лучше бы вышла замуж да сидела дома и растила детей – так говорили мне все. Мне пришлось оставить учебу, это было невыносимо. Я устроилась сначала в трактир разносчицей пойла, потом писала письма под диктовку у одного домогавшегося меня чиновника… Я ушла от него и едва ли не жила на улице. Запила, как дура, связалась с ворами… Это было плохое время. Потом я сумела бросить все свои ничтожные связи и стала работать в городском госпитале. Прачкой. Каждый день с обеда до вечера мне приходится стирать белье за больными и ранеными в уличных драках. Иногда к нам попадают солдаты из далеких мест, вернувшиеся домой калеками, они долечивались тут… Простыни в крови, моче, дерьме. Я видела это. Я привязалась к одному юноше. Он долго поправлялся в госпитале, иностранец. Я немного выучила его язык еще когда училась в университете, и мы долго беседовали после смены, по ночам. Иногда я приходила на работу пораньше, чтобы навестить его. У него была гниющая рана на животе, заживала она очень медленно, несколько месяцев. Не стану рассказывать его историю, этого испанца, иначе этот разговор затянется до утра…
Таллия провела рукой по волосам и вздохнула, в глазах ее вновь заблестела грусть – почти как в то мгновение, когда я ее впервые увидел.
«Скажу лишь, что влюбилась в него очень сильно. Мне было хорошо с ним, как ни с кем другим. Он рассказывал мне сказки своего народа, улыбался он так, что все на свете гасло в свете его лица. Но он меня не любил. Он мечтал лишь вернуться на родину к своей семье… Вот так. Вчера вечером врачи решили, что его рана, наконец, зажила, и пора освобождать койку. Сегодняшним утром он ушел. Я даже не успела попрощаться с ним. Так хотела оставить его. Так хотела…
Девушка схватилась руками за голову.
«Весь день ходила как чумная. Стирала с остервенением, порвала простыню… А потом пошла и напилась, и из головы посыпался всякий мусор… Такой ты меня и увидел там, на улице, голодранец. А ведь это странно. Ты успокоил меня.
Я улыбнулся, девушка улыбнулась в ответ. Я обошел вокруг стола, глядя в ее влажные глаза, обнял за плечи. В зрачках ее отражалось пламя свечи. Вдруг она поднялась со стула и обняла меня в ответ, положив голову на плечо. Потом неожиданно погладила мои волосы и прикоснулась своими губами к моим. Запах питья все еще шел от нее, но был и другой, более мягкий, незнакомый аромат. Этот поцелуй разбудил во мне что-то давно дремлющее, это желание обладать женским телом, и я ответил на него нежностью, как сумел, не в силах сопротивляться.
Она рассмеялась. Взяла меня за руку и повела за собой.
- Я живу не одна. С соседкой. Постарайся не разбудить ее, ладно?
Мы прошли в большую комнату. Таллия несла свечу, и я успел разглядеть только занавеску, за которой, видимо, находилась кровать соседки. Оттуда доносилось мерное посапывание. Мое тело дрожало, я не мог сдержать эту странную дрожь и знал, к чему это все приведет. У противоположной стены была застеленная железная кровать, девушка вела меня прямо туда. Потом занавесила спальное место полосатой тканью, потушила свет, раздела меня, избавив от проклятых лохмотьев, разделась сама и легла рядом, и я почувствовал ее тело, и стало тепло, приятно… Ночь завертелась, превратилась во вздрагивающий от волнения водоворот темноты, расплывающийся в гладкости ощущений, чужого дыхания, ласковой влаги поцелуев и крепких объятий…
* * *
Я проснулся поздним утром совсем один. Было тихо, как… как в доме, в котором нет людей. Я давно не ночевал в настоящем доме. На чистой белоснежной простыне мое грязное тело казалось оскорблением. Нужно было срочно помыться и сбрить с лица заросли щетины. От прошлой ночи в памяти в голове не осталось почти ничего, я не видел снов, и то, что произошло, и было сном, наверное. Мои губы сами по себе растянулись в улыбке. Как хорошо, как комфортно!
Я поднялся с постели и осторожно выглянул за занавеску. Очевидно, и Таллия, и ее подружка были уже на работе. Я на цыпочках вышел из комнаты в кухню - тишина. В углу мирно спал серый пушистый комочек – домовой. Здоровый такой, откормленный. Ему тут явно нравилось. Я разогрел воду на печке, сделал чашку чая и заел бутербродом, который мне оставила Таллия. Как мило с ее стороны!
Побриться мне не удалось, так как я не нашел ни одного достаточно острого лезвия, так что я просто взял и подравнял бороду ножницами. Одеваться в свои прежние лохмотья мне не хотелось до такой степени, что я вместо одежды замотался в простыню, как в хитон.
Делать было нечего, и я решил приготовить еду на огне. Взял кастрюлю, накрошил лука и капусты, потом моркови и картофеля, все, что нашел в ящике для овощей, вскипятил воду, добавил специй и стал варить все это, медленно помешивая деревянной ложкой. Запах распространялся вокруг восхитительный. Когда обед был почти полностью готов, и я, взяв половник, решил испробовать результат, дверь в кухню отворилась, и вошла девушка в переднике и белом чепчике. В руке она держала стеклянную банку с молоком. От неожиданности, увидев меня, она едва не уронила ее. Но она быстро справилась с удивлением, и, разглядев меня как следует, в простыне и с половником, прыснула бесшумно в ладошку. Глаза ее при этом весело заблестели. А я наблюдал за ней, и в первые секунды не мог понять, что же в ней такого знакомого, что невозможно оторвать глаз…
Затем я увидел. Над головой мягким сиянием расплывалась, словно дым, печать, знак того, что она воочию видела женщину, которую я искал вот уже так долго. Мою возлюбленную. При чем произошло это, быть может, всего лишь несколько дней назад, не больше недели - печать не успела потускнеть. Сердце резко закололо, потом забилось, словно голубь в руке птицелова, и по венам потек холод, сменяемый обжигающим потоком возрожденной надежды. Пришлось взять себя в руки и отвести глаза. Включить свой разум и начать думать головой.
Она была молочницей. Разносила молоко по домам рано утром. Тяжелый неблагодарный труд. Я поприветствовал ее, сделав смущенный вид, хотя внутри у меня царило абсолютное каменное спокойствие. Нужно было играть роль. Выведать нужные сведения. Но я даже не знал ее имени, той, кого искал! Как не знал своего собственного. Разве можно ездить по свету и искать человека, не зная о нем почти ничего? Навести, описать его я тоже не мог. В моей памяти не было портрета, никакого изображения.
Я заговорил с ней, но очень скоро понял, что это бесполезно. Ничего не добьюсь. Девушка-молочница оказалась немой. Как бы то ни было, она перестала удивляться и отнеслась ко мне с пониманием. Видимо, Таллия предупредила ее или что, не знаю. Однако, она скорее всего понимала, с кем имеет дело. И даже промычала свое имя - Мария, если я правильно понял. Подошла к моему супу, внимательно понюхала и, вероятно, осталась довольна.
За хорошо сваренный суп она вытащила из-под своей кровати большой коричневый чемодан из потертой кожи, и достала оттуда мужскую одежду, не знаю, кому принадлежавшую ранее. Некоторые вещи оказались впору. Мне достались поношенные штаны на резиновых подтяжках, выцветшая рубашка, когда-то бывшая темно-синей, а ныне бледно-голубого цвета, серый пиджак и даже кепка. По сравнению с прежними отрепьями я выглядел теперь как деревенский франт, вышедший вечером на танцы. По крайней мере, как человек. И вот пока я примерял все это, Мария разлила по тарелкам суп, и мы молча поели с ней. Я молчал, потому что не знал, о чем говорить, а у нее говорили только глаза. Впрочем, подвижность ее лица с лихвой возмещала ее немоту, мимика у нее была как у первоклассного актера. Я не чувствовал, что сижу в тишине. Нормального общения у нас все равно не получалось, я не мог получить интересующую меня информацию. Пробовал писать слова на бумаге, но она не понимала, не умела читать. Мария могла лишь изъясняться жестами, которые, в свою очередь, не понимал я.
После обеда я сел у окна и стал ждать Таллию, одновременно зашивая дырочки на брюках. И поневоле в голову пришли мысли о прошедшей ночи. Поступил ли я плохо по отношению к своей суженой? Совершил ли я грех? Не думаю. Почему-то я не ощущал за собой ни вины, ни угрызений совести. В конечном итоге именно эта встреча привела меня хоть к какому-то следу, по которому можно было двигаться дальше. Другое дело, как воспользоваться этим единственным шансом?
План действий образовался сам собой. К вечеру я все продумал. Вышел на улицу, выяснил у прохожих, где находится городская больница. Я чувствовал себя частью города, одним из его жителей. На улицах зажглись газовые фонари, булыжники мостовой блестели в вечернем свете. Стало холодно, и с неба начали падать мелкие кристаллы снежинок. Так я дошел до больницы, двигаясь среди суетливых людей этого города, дыша одним с ними воздухом. Здание госпиталя оказалось темно-серым и угрюмым, крупные кирпичи выступали из углов. Пробегающие трусцой лошади стучали копытами по камням и громко храпели. Внутрь я прошел беспрепятственно. Нашел Таллию. Она как раз заканчивала рабочий день и была в добром расположении духа и, не скрывая, радовалась встрече. Заметив, что я переоделся, она сказала, что таким я нравлюсь ей еще больше, чем вчера. По крайней мере, я уже больше не был похож на голодранца, и этим обидным именем она меня более не называла. Мы долго шли с ней по улице домой, тихо разговаривая друг с другом. Она держала меня за локоть, положив подбородок мне на плечо. Судя по всему, она хотела, чтобы я остался с ней. Судя по всему, я ей понравился. Она тоже мечтала о любви. Как все одинокие люди в этом унылом мире.
Второй в доме девушек вечер я провел с ними наедине. Тихо и мирно мы беседовали о различных мелочах, Мария что-то быстро объясняла жестами, а Таллия "переводила". Я задал ей несколько простых вопросов, чтобы поддержать беседу, но то, что меня действительно интересовало, спрашивать не стал. Дожидаясь утра. Пряча мысли в голове…
Когда стало совсем поздно, мы с Таллией отправились спать на ее половину комнаты, она легла мне на грудь и мирно уснула, а я не смыкал глаз, слушая тиканье настенных часов в кухне. Так я и пролежал всю ночь. Иногда дрема накатывала на меня волной, но я не давал себе уснуть. Закрывал глаза на пару мгновений и разлеплял их снова, держась изо всех сил. Слушал дыхание Таллии, ее безмятежность, поглаживал ее осторожно по спине и думал… Думал о чем-то. И только когда за занавеской послышалось шуршание, а в кухне загорелась свеча, я понял, что пора действовать.
Я вышел из дома следом за Марией и двинулся за ней. Сначала за город, на молочную ферму, плывя за девушкой в клубах утреннего туман, по узким тропинкам среди росистой травы, тихо, пряча шею в воротник пиджака. Но она не оборачивалась, и даже зайдя на ферму, не повернула головы. Я дождался ее, прячась за толстым дубом в нескольких десятках шагов от ворот. Вскоре из ворот фермы выехала запряженная в ломовую лошадь телега, на которой стояли железные бидоны с молоком. Вожжи держал пожилой мужчина, на его иссушенном лице была нарисована морщинами вся его долгая однообразная жизнь. Рядом сидела Мария и лузгала семечки, думая о чем-то своем. Я подождал, пока телега не проехала мимо, потом вышел из-за укрытия и двинулся за ними на достаточном расстоянии, чтобы девушка, обернувшись, не узнала меня. Но они ехали медленно, и Мария ни разу не обернулась. В городе следить за ними стало намного легче. Молочница обслужила дома сначала на одной улице, потом они плавно переехали на другую, где дома были богаче. У каждого дома она выполняла одно и то же действие: брала с крыльца выставленный на ночь пустой кувшин, подходила к своей телеге, окунала его в бидон с молоком, и ставила его обратно, наполненным. Некоторые дома она обходила стороной. Туман рассеивался, рассветало. На ветвях деревьев поблескивал белый иней. Я выдыхал пары и потирал руки, прячась за углом одного из домов, – утренний холод сковывал суставы, а девушка, не замечая холода, работала себе, наполняя кувшин за кувшином, банку за банкой. Старик помогал ей лишь тогда, когда бидон с молоком становился почти пустым, тогда он вставал и наклонял его, помогая девушке наполнить очередной кувшин. Все остальное время он сидел на месте кучера, угрюмо глядя себе под ноги, и курил.
Пока это продолжалось, я размышлял, где и когда Мария все-таки встретила ее… Ведь неспроста же над ее головой горела печать свидания с ней. Возможно, даже разговаривала. Скорее всего, это было просто приветствие. Здравствуйте, не хотите свежего молочка? Хотя о чем я… Ведь Мария немая. В каком из этих домов? А если она просто проходила по улице, и Мария кивнула ей головой? Ведь это тоже почти разговор. Он накладывает отпечаток. Черт возьми. Обходить все дома в поисках еще одной печати? Бессмысленное и долгое занятие. На меня будут смотреть как на сумасшедшего… Как же искать-то тогда?
На последней, третьей улочке, она останавливалась возле каждого дома. Лишь одно здание было ею не замечено – пустовавшая антикварная лавка на углу улицы. Видимо, этот переулок был последним пунктом ее маршрута, после этого молоко в бидонах закончилось, Мария села на телегу рядом со стариком и они медленно покатили прочь, скрипя колесами. А я остался стоять, наблюдая за разгоравшимся утром, стоя под вязом у обочины безымянной улицы, глядя на служанок, выходивших за принесенным молоком. Пытался представить, в каком из домов могла останавливаться моя безымянная женщина, но ничего… пусто. Ничего не приходило на ум. Тупик. Куда идти дальше, непонятно, и лишь глубоко в сердце еще тлел уголок надежды.
Я еще раз медленно обошел все улицы, на которых побывала немая молочница, снова ничего полезного не обнаружил, и вот снова вернулся на угол последней улочки, остановился возле заброшенной антикварной лавки. Солнце взошло совсем уже высоко, и светило в полную силу, несмотря на время года. Почти как летом. Было тепло и приятно. Я повернулся ко входу и взглянул на грязную вывеску, прочитал имя хозяина. Какой-то Георг Лапс. Просто так подошел к двери, потянул на себя ручку, ожидая ощутить непоколебимость, но она на удивление легко подалась, и вот я уже внутри, рассматривал пыльное помещение.
Это была очень странная лавка, со старомодными шкафами и вышедшим из употребления кассовым аппаратом вековой давности. Тут пахло затхлостью и плесенью, сквозь грязное окно едва проникал пасмурный свет: через стекло почти невозможно было разглядеть улицу. Казалось, у хозяина лавки, этого Георга Лепса, дела шли из рук вон плохо. Наверняка он собирался съезжать отсюда, поскольку на полках стояли одни только закрытые ящички, наподобие почтовых посылок, пухлые конверты скрывали что-то в себе, может быть старые квитанции, а может никому не нужные документы; черно-белые фотографии, развешанные на стенах, изображали всяких людей в необычных позах и состояниях: некоторые плакали, другие истерично хохотали, удивленный, даже ошарашенный взгляд мужчины в пенсне… Пыльные тряпки покрывали какие-то бесформенные предметы, наверное, статуэтки сомнительной стоимости. За высоким деревянным прилавком стоял потемневший от времени шкаф, сплошь набитый склянками, обломками минералов, трухлявыми книгами в разваливающихся переплетах. И отчего я вечно натыкаюсь на всякую рухлядь? – пронеслось у меня в голове. И вот в таком удручающем окружении доживал свой век чахлый фикус в глиняном горшке.
Ни с того ни с сего из невидимой двери появился продавец. Он был в сером халате, неприметный такой бородатый мужчина с поседевшими висками и усталым взором.
- Что вам будет угодно, молодой человек? – гнусаво спросил он.
- А… вы что-то продаете?
- Да, - он нарочито сильно кивнул. – Посмотрите вокруг. Это все продается.
- Понятно, - я сглотнул слюну, почувствовав неясную тревогу. – Но что именно? Все запечатано. Хотя… мне вряд ли что-то может у вас понадобиться.
- Это вы зря так говорите. Все зависит от вашего желания, - продавец странно прищурился; у него были косые глаза. – У меня найдется немало полезных вещей. Есть заклинания, дающие физическую силу. Правда, это вряд ли вас заинтересует. Есть порошок забвения, - продолжал гнусавить этот сумасшедший за прилавком, - который позволяет надолго отстраниться от суеты мира. Есть амулеты на удачу и на счастье. Это слишком обыденно, не так ли? – он нервно хихикнул. – Банально и не совсем то, что вы ищете, верно? Вам ведь нужно нечто более значительное. Что же, могу предложить кристалл, глядя в который при сильной вере можно разглядеть жизнь всей планеты, жизни всех людей, кроме жизни обладателя, разумеется. Но это не поможет, если ищешь кого-то определенного, придется вылавливать его образ среди сотен подобных, и это может занять уйму времени. Впрочем, неплохое времяпрепровождения для бездельника, хотя и не такое веселое, как иные развлечения. Тоже не совсем то, - человек за прилавком сложил руки замком на животе. – Тогда как насчет хрустальной вазы, в которой не вянут срезанные цветы? Мелко. Тривиально. Понимаю. Ну, есть еще для любителей экзотики чудесный китайский веер, славно защищающий от смертельной скуки. Узоры на нем движутся, являя взору всякие чудесные картины. Если долго за ними наблюдать, рано или поздно приходит мудрость, открывающая правду вещей. Наконец, могу явить вам уникальный калейдоскоп, смотря в который видишь созвездия и планеты, о коих пока не слышал ни один звездочет. Как вы понимаете, все эти вещи бесценны, и обычными деньгами их не купишь… В качестве оплаты я принимаю…
- Благодарю, но мне пора, - резко сказал я, уже направляясь к двери.
Проклятый Лапс был призраком, умело маскирующимся под живого человека. Почему я сразу не разглядел?
- Подождите, молодой человек, - с добродушным смехом воскликнул продавец, удерживая меня от поспешного бегства. Я знаю, что вам точно понравится. Не обращайте внимания на те глупости, что я сейчас тут наговорил. Считайте мои слова просто шуткой, не более того. В самом деле, я же не Мефистофель какой-нибудь. Да и вещи эти – лишь бледные тени того, чем они являлись раньше. Заклинания прошлого – сущая чепуха, ведь они почти потеряли смысл и совсем не действуют. Старые силы истощаются, им на смену приходит владычество новой магии, коей я не владею, а посему моя торговля бесценностями приходит в окончательный упадок. Напоследок мне хотелось бы подарить вам камфаровый жезл, ударом которого можно сломать или переломить Судьбу, или шаманский бубен, стуча в который входишь в транс и слышишь голоса духов – у них всегда можно спросить совета, если не знаешь, как поступить в реальной жизни. Но вам это умение не понадобится, у вас и так есть этот дар, который вы считаете проклятием. Кто-то другой посмотрел бы на все иначе… Чего вам действительно не хватает, так это указателя пути.
Он покопался под прилавком и достал из-под него серый камень неправильной формы, протянул его мне. Я с недоверием взял этот предмет в руку и подержал на ладони, ощущая его тяжесть и шершавую поверхность. Но от него исходило какое-то уютное тепло, и камешек мне понравился, чувствовалось в нем нечто свое.
- Что это?
Человек за прилавком довольно ухмыльнулся, увидев мою реакцию.
- Упавшая звезда. Очень редкий экземпляр, при том неплохо сохранившийся. Падающие звезды имеют разные свойства, а у этой – искать то, что нужно ее хозяину. Она уже давно не работала, поэтому думаю, что нетрудно будет ее зажечь. Для этого необходимо подумать о вожделенном объекте, и если ваше желание исходит прямо от сердца, она загорится и укажет вам путь.
Я все еще не мог поверить ему, хотя чутье твердило, что его слова являются сущей правдой. Я стоял перед ним, взвешивая на ладони упавшую звезду.
- Кто вы такой? И что вы хотите взамен?
- Что касается меня, то пусть это останется лишь очевидным фактом – я антиквар. А по поводу вознаграждения не беспокойтесь. Ничего, - продавец бесценностей мягко улыбнулся, обнажив пожелтевшие зубы. – Можете считать это подарком. Ну, если вам будет не трудно, могу попросить об одной услуге. Подойдите ближе.
Он наклонился к моему уху и прошептал слова, от которых на меня нахлынула некая странная неуютность. Захотелось поскорее выбраться из спертого воздуха внутри лавки, поэтому я поскорее засунул камень в свою многострадальную сумку и быстро вышел наружу, не оборачиваясь.
На улице я ощутил усталость и легкое головокружение, солнце светило ярко и почти жарко для наступающей на хвост зимы. Отдышавшись, я собрался двинуться вверх по тротуару, но перед этим все-таки подошел к окнам антикварной лавки вплотную, с усилием всмотрелся в темноту помещения. Там никого не было.
И тут я подумал об этом городе, о людях, встреченных мною тут. О бедной Таллии, которая, уверен, была не прочь, чтобы я остался жить с ней, которая ждала моего внимания и поддержки, о ее немой подруге Марии… Может, стоит плюнуть на все и остаться здесь? Может, стоит прекратить свои напрасные поиски?
Перед глазами предстал образ этой одинокой девушки, способной любить и подарить мне счастье, в чем я стал почти уверен, но в рюкзаке моем лежала пока напрасным грузом упавшая звезда – будущее орудие поисков, а сердце забилось скоро, и в голове озарением вспыхнула надежда. Я вновь знал, что делать. Куда идти.
И, отбросив сомнения, побрел по тротуару, спросил у прохожего путь к железнодорожному вокзалу и ускорил шаг. В желудке запульсировал голод и жажда начала скрести глотку, но я не собирался останавливаться сейчас.
Вскоре я уже стоял на вокзале, рассматривая большую карту этой мрачной страны, ища очередной пункт назначения. Потом очутился перед стойкой кассы и спросил, когда будет ближайший поезд до Бойма, портового города, откуда отходили корабли в заморские страны. Толстая кассирша что-то неприветливо пробурчала, и я высыпал перед ней все оставшиеся деньги. Этого не хватало, сказала она. Тогда я стал рыться в сумке, нащупал одеяло, чистую рубаху, подаренный мне камешек. Сердце говорило да, пальцы – нет. Наконец я нащупал нужное и достал самую ценную вещь, что мне принадлежала – круглый серебряный кулон с семью зубцами. Все, что у меня осталось от Нее. Без сожаления я положил кулон рядом с деньгами. Кассирша внимательно поглядела на него и через минуту пододвинула ко мне билет с синей печатью. Билет к морю.
Глава вторая. За морем.
* * *
Вагон покачивался на осях колес, и дым вырывался из трубы и пролетал темными клубами мимо окна, перед которым я стоял в коридорчике. И стук бил по ушам все бодрее, и паровоз набирал скорость, и гудки раздавались все чаще, будто сам поезд радовался прибытию в портовый город Бойм. В окно я видел море, уплывающее в туманную дымку на горизонте, отчего граница между водой и небом растворялась в солнечном свете. Скалы и деревья то и дело скрывали эту яркую синеву моря, но она все равно появлялась, как бы из ниоткуда. А потом я увидел строения людей, и лежащие на берегу бревна, и поезд стал проезжать мимо заброшенной верфи, настоящего кладбища кораблей: повсюду нагроможденные друг на друга шлюпы и барки, шхуны и даже один линейный корабль с пустыми глазницами пушечных окон. Сломанные мачты, изорванная парусина, якоря, зарывшиеся остриями в пляжную гальку. Мутная пенка на волнах прибивала к берегу щепки и мусор – о бренности человеческих усилий говорила мне эта невеселая картина... То, что раньше движущимися домами плавало за океаны, неся на себе гордые флаги родного флота, теперь лежало здесь сваленной в ненужную кучу массой, разбитым напоминанием об уходящей эпохе. Не успел я, однако, рассмотреть все как следует, как железная дорога повернула, мелькнул в отдалении порт, и вот мы уже въезжали в город. Еще немного, и состав, зашипев, остановился на перроне. Люди стали готовиться к выходу, и, увлеченный потоком, я вышел наружу. Был почти вечер, нельзя было терять ни минуты. Я тут же разузнал у носильщика, куда следует идти, чтобы добраться до порта, и двинулся в указанном направлении, не теряя времени на разглядывание города.
А то, что все-таки запомнилось, было повсеместным: бедные дома с балкончиками, где сушилось постиранное белье, кабачки, где веселились с девушками моряки, угрюмые жители. Стемнело, и призрачный свет жадно протягивал щупальца из подворотен, куда мне никак не хотелось забредать. Проклятый желудок опять требовал пищи, и я пытался заглушить его нудный голос. Чужаком я шел по улице, горели окна домов, мужчины несли еду, дети ждали ужина – все эти люди не мучились напрасными поисками и давно нашли свое пристанище, и лишь я один не мог найти себе места. Вскоре стало заметно, как улица, освещенная по обеим сторонам газовыми фонарями, уходит круто вниз, к воде. Не прошло и получаса, как я добрался до порта.
Во многих доках стояли корабли со спущенными парусами, на бортах не виднелось ни души, лишь на вахте каждого корабля горело по одному тусклому фонарику. Я прошелся вдоль причала одного из них, потом свернул на другую пристань и увидел неподалеку пришвартованное судно, возле которого стоял поезд (видимо, сюда тоже шла ветка железной дороги). Люди вытаскивали из открытого вагона мешки с чем-то тяжелым, складывали их на деревянные поддоны, потом связывали веревками, и кран, также работающий на людской силе, поднимал эту тяжесть и грузил в трюм корабля. А корабль этот оказался довольно внушительным трехмачтовым барком. Я подходил все ближе, размышляя над тем, куда может плыть этот корабль, и куда, собственно, мне самому нужно?
Тут я вспомнил о странном подарке антиквара и достал из сумки серебряный камень. Зажечь его… Но как? Я подержал его в ладони, задумался о женщине, чей печальный расплывчатый образ жил в глубине моей памяти, и через минуту – о чудо! – ощутил тепло, исходившее от камня. Оно согрело ладонь и, приоткрыв ее, я увидел луч света, невидимый обычному глазу, но весьма яркий для иного зрения, коим я был к несчастью наделен. И указывал он в направлении, обратном морю. Странно. Неужели чутье обвело меня вокруг пальца, а я все это время двигался не туда? А может, это упавшая звезда пыталась меня обмануть? Кто ж его знает. В любом случае, обратной дороги я для себя не видел. Внутренний голос твердил мне, что не зря я прибыл в это место. Для верности спрятав звезду за пазуху, я подошел ближе к кораблю и заметил боцмана в шинели и фуражке. Он писал что-то в тетради, сидя за ящиком чуть в отдалении от матросов, погружавших мешки на очередной поддон. Не долго думая, я подошел к нему.
- Извините, что это за корабль? Куда он плывет?
Боцман оторвался от своих записей и поглядел на меня сквозь треснутое стекло очков. На его щеках отливала сединой недельная щетина, скопившиеся вокруг тонких губ морщины были столь же суровы, как и стальной взгляд закаленного морского волка. Одежда на нем сидела вроде бы небрежно, но шинель была чистой и отглаженной.
- Это барк «Сумрачный» водоизмещением 1850 тонн, направляется в северную Африку, в Тунис.
- В Африку? А где это?
Боцман сверился со своим компасом и неопределенно махнул в сторону города, будто там, за ним, лежала эта неизведанная страна.
«Как раз туда, откуда я вроде бы прибыл», - подумал я.
- А с какой целью ты интересуешься, сынок? – спросил в свою очередь боцман.
- Мне нужно попасть именно в страну, куда направляется это судно. Но у меня нет денег, и потому я бы хотел узнать, нельзя ли устроиться к вам матросом?
Боцман опустил очки на край носа, чтобы получше рассмотреть меня, ухмыльнулся и спросил:
- А ты матрос? Что-то непохоже.
- Нет, но… Я быстро учусь и очень скоро стану им. Я могу выполнять любую тяжелую работу, сделайте меня чьим-то помощником, и этот человек вскоре привыкнет ко мне, как к собственной правой руке.
- А ты бывал в море? Морской болезнью не страдаешь? Знаешь ли ты о том, что поход в море – не банка варенья?
Я решительно подошел ближе и облокотился ладонями о ящик, за которым сидел Боцман, нависнув над ним, и сказал ему твердо в глаза, чтобы произвести впечатление:
- Вся моя жизнь никак не похожа на банку варенья. Я не боюсь моря. Иначе нашел бы сухой путь в Африку.
- А ты беглый каторжник?
- Нет, я просто ищу лучшей жизни.
- В Африке? – боцман рассмеялся скрипучим голосом, потом надвинул очки обратно на переносицу и вернулся к своим бумагам. – Ты, видно, сумасшедший, раз ищешь там дом.
- Это уже мое дело, не так ли? Я согласен на любую работу. Вы берете меня или нет?
Боцман снова отложил перо.
- Ну, хорошо, у нас как раз недостаток людей. Отплытие ночью сразу после погрузки. Можешь положить свои вещи рядом со мной, они никуда не денутся. Принимайся за работу, помогай таскать мешки. Но, сперва, покажи документы и назови свое имя, чтобы я занес тебя в бортовой журнал.
Он отложил свою тетрадь и взялся за другую, потолще.
- У меня нет документов, - я понурил голову.
- Почему-то я так и подумал. Из-за отсутствия документов я заплачу тебе за плавание меньше, чем остальным. Знаешь, как называется оплата матросов без документов? Крысиное жалование… Но имя-то хоть у тебя есть?
- Нет. Я не знаю его…
- Что? И ты смеешь мне такое говорить? Считаешь, мне нужно брать в команду сумасшедшего?
- Постойте, запишите меня как…
- Я запишу тебя как Тобиаса Ланкастера. Так звали моего пропавшего без вести двоюродного племянника, - он подмигнул мне, ухмыльнувшись. – К счастью, об этом никто на судне не знает, можешь спать спокойно. Он стал бродягой, как и ты. Всю жизнь мне хотелось наказать его за это. А теперь за работу, Ланкастер.
И я стал помогать переносить тяжелые тюки, вклинившись в компанию совершенно незнакомых людей, очень скоро измазавшись в каком-то белом порошке. На вкус это оказалась мука. Никто из матросов не задал мне ни единого вопроса, все они хотели закончить поскорее, и от их взмыленных тел в этой холодной ночи исходил вверх пар. Видать, не один я тут предпочел бы сейчас тарелку похлебки тасканию тюков. Однако нас было много, и мы справились достаточно быстро, хотя с непривычки спина у меня потом трещала как надломленная. Мы расправились с первым вагоном, потом поезд кашлянул, пододвинулся, и мы взялись за следующий, тоже с мукой. Затем наступила очередь третьего, последнего вагона. Неужели в этот корабль может столько влезть, и он при этом не утонет? – подумал я, пытаясь отдышаться.
Потом нас всех загнали – О, хвала Богам! – в столовую для матросов, уже на судне, и накормили. Я сидел в довольно тесном деревянном помещении с длинными столами, освещенном лишь лампами по углам столовой и слабой люстрой над головой. Вокруг и рядом со мной сидели тридцать усталых мужиков с голодными физиономиями, что добавляло свирепости их глазам. Все они глядели перед собой, никто друг с другом не разговаривал. Как осужденным на долгий срок в тюрьму, нам налили суп по железным мискам и дали каждому по куску хлеба и по неудобной ложке. Очень быстро трапеза закончилась, и раздалась команда «свистать всех наверх». Матросы, и я в том числе, выстроились в шеренгу на верхней палубе, между баком и ютом, и на квартердеке показался капитан судна, высокий такой немолодой мужчина в длинной шинели, и с помощью помощника, кричавшего в рупор, объявил, куда идет корабль, сколько тонн груза на борту, через сколько дней мы по плану должны прибыть в порт назначения, а потом еще всяческие напутствия, которые я толком и не расслышал.
По моему разумению, корабль отходил ночью, что было само по себе необычно, по причине срочности доставки груза – ста тонн муки для поддержки колонистов, ведущих войну против местных жителей в Тунисе. Было там еще что-то кроме муки, но я не разобрал слов.
Затем между матросами прошелся боцман, заглядывая в каждое лицо. Дойдя до меня, он кивнул головой, зовя за собой, и подвел к одному немолодому матросу с длинными седыми волосами с малосимпатичной физиономией, будто выточенной из грубого камня.
- Мистер Гюйс, позвольте вам представить мистера Тобиаса Ланкастера. Он у нас новенький, и вам придется обучить его всему, что поможет облегчить ваш труд, а уж потом мы определим, что с ним делать. Мистер Ланкастер обещал показать себя хорошим моряком, однако если он не оправдает возложенных на него надежд, вам, как старшему по званию, не возбраняется выкинуть неугодного подопечного за борт, - Боцман осклабился и радостно ухмыльнулся, радуясь собственной остроте.
Гюйс также рассмеялся.
Потом послышалась команда «разойтись по местам и начать работу по графику». Гюйс увел меня в трюм, где на гамаках размещались в это время матросы. Он указал мне на свободный гамак рядом со своим, и улегся в него с удобством человека, привыкшего к такой постели.
- Начнем завтра, - только и сказал мой новый начальник.
Я кинул под гамак свой тощий рюкзак и стал прислушиваться к звукам, доносившимся сверху и с различных сторон. Люди топали на палубе, люди копошились в своих лежанках, сопя и переговариваясь, кто-то курил трубку, и тлеющий огонек светился красным глазом, распространяя вокруг не слишком приятный аромат дешевого табака. Корабль скрипел шпангоутом и мачтами, распустившимися парусами и натянутым такелажем, и все эти звуки почему-то так отчетливо слышались мне в ночи, что я никак не мог уснуть. Мне хотелось увидеть, как корабль выходит из порта, как тают очертания строений в непроглядной тьме, но так не хотелось вылезать из пригретого местечка, приятная полудрема потихоньку овладевала мною. Под конец я слышал лишь дифирамбы довольного желудка, видимо, удовлетворенного небольшой порцией жратвы, раз он так сладко причмокивал, переваривая проглоченную массу.
Я вытащил из-за пазухи упавшую звезду и сжал ее в ладони, наслаждаясь теплом, что она дарила. Задумался о Ней… Какая такая сила влекла меня к этой женщине? Что такого я нашел в ней, что не находил ни в одной другой? Какова она из себя? Я зажмурился и изо всех сил сосредоточился, пытаясь представить себе ее образ – такой близкий и в то же время расплывчатый… ее лицо… ее телосложение… ее имя…
Поначалу взгляд моего внутреннего зрения застилала лишь темнота, потом печать загорелась во мне – лишь я один понимал ее значение. Я был с нею, она была моей, но ушла… Куда? Зачем? Это мне и надо выяснить? Одна ли она или кто-то похитил ее у меня? Ее облик. Как он важен для напоминания! Я приглядывался к смутному образу, который расплывчатым облаком летал в моей голове, приглядывался сильнее, пока глаза не заболели, пытаясь сфокусировать взор, и тогда в тумане появились волосы – темные, прямые, жесткие, а потом фактура кожи, а потом губы – тонкие, изогнутые в ироничной полуулыбке, губы, что я столь часто целовал, забывая порой о радости и тепле, что давало мне каждое прикосновение… Я готовился нырнуть в пучину блаженного сна, где ее образ обретет полную четкость и предстанет предо мной во всем великолепии своем, но что-то отвлекло внимание.
Я привстал на локтях, упиравшихся в грубую материю гамака, и осмотрел помещение, где кроме меня находились храпящие тела двух десятков матросов, ждущих во сне своей вахты. Что-то было здесь инородное. Неужели опять… Да! Вдоль стены комнаты, словно мышь в амбаре, кралась мерцающая фигура привязанного к кораблю призрака. В разорванной тельняшке, рваных брюках и ботинках на босу ногу он двигался, боясь собственной тени, пытаясь ворваться в сон каждого спящего, чтобы подпитаться ненадолго его силами. Призрак этот был жалок и беспомощен, его не стоило бояться, и я уже стал думать над тем, как изгнать его отсюда, когда он вдруг заметил направленный на него взгляд, замер, а потом дернулся и бросился ко мне, раскинув в обе стороны руки с длинными когтями. Однако оружие его было столь же слабым, как и он сам, и на полпути он остановился, уставившись в мои глаза.
- Где здесь Миила? – спросил он. – Где Миила? Я ищу капитану Миилу…
- Кто такой этот Миила?
- Капитан. Мой капитан. Он дал мне задание. Я должен выполнить его, но забыл подробности и хотел снова спросить у него, что мне сделать, я везде ищу его, но никак не могу найти.
- Капитан сейчас спит в своей каюте, - сказал я, устало отмахиваясь от него. Будь добр, избавь нас от своего присутствия и уйди.
Призрак постоял еще немного, а потом опять заныл свою печальную песню:
- Капитан Миила дал мне задание спуститься в трюм и найти что-то… Но пока я искал, нашел совершенно другое. Я нашел целый ящик рома и открывал бутылку за бутылкой, заливая жажду, а потом… Наверно я уснул, я был совсем один и… Теперь мне надо узнать, что я должен был найти, чтобы…
Не в силах слушать этот бред, губы мои сами собой сложились в трубочку и прошептали заклятие:
- Шуккур аннам баит заррр! Исчезни!
Сразу после этого едва держащийся в воздухе дух встрепенулся и действительно растворился. Какое счастье!
Я положил голову на маленькую подушку и тут же уснул.
* * *
Сразу со следующего утра Гюйс начал меня учить, как обращаться с такелажем, показал пару морских узлов, и я старался не выводить его из себя. Гюйс был здоровенным парнем с широкими плечами, и злить его совсем не хотелось. Староват он был, конечно, даже для старшего матроса. Ему бы в капитаны. Он говорил только по делу короткими фразами типа: "Эту хреновину крепишь сюда. Для прочности дергаешь конец, привязанный к книце, и если он не шевелится, все в порядке. Твой кливер будет ловить ветер».
Мы с ним были прикреплены в основном к одному и тому же месту на корабле – к баку и фок-мачте, к марселям и косому парусу между фок- и грот- мачтами. В зависимости от ветра и курса корабля паруса нужно было убирать, натягивать до максимальной тугости, или ослаблять. Мы были частью этого живого организма судна, а капитан регулировал движение корабля, прохаживаясь по палубе и отдавая короткие распоряжения. По сути работы на судне было не так много, но мне как младшему матросу поручали драить бак, и быстро спихнули дежурство на нижней палубе и в столовой, но когда я сделал все, что от меня требовалось, стало намного свободнее. Я часто стоял один у фальшборта и смотрел на волны, которые бились и разлетались на мириады брызг о крепкий корпус судна. Пена нарождалась в них снова и снова, исчезала и появлялась опять. То серая, то ослепительно белоснежная, как кристаллы льда. На фоне безграничной синевы, наполнявшей этот мир из моря, солнца, облаков и нашего корабля, который и сам, словно облако, плыл в отражении неба на вольном ветру…
Однажды я спросил Гюйса, почему он стал моряком, и почему, дожив до седин, оставался матросом. Ведь, несмотря на уважение в команде, ему все равно приходилось подчиняться Боцману, помощнику капитана и самому капитану Хельгерсону. В ответ он рассказал мне краткую историю своей жизни:
«Я в море, можно сказать, с детства. Хотя родился на суше, но там никогда ничего хорошего мне не виделось. Работа на фабрике, пьяный отец, угрюмый старший брат, помощник кожевенника, и мать, вечно занятая вышиванием, – от этого у нее на лице появилось много морщин. В общем, скука смертная и тоска. Как и многие, я ходил в приходскую школу, и с горем пополам научился читать, хотя мне до учебы, как и до всего другого, дела не было. Я был обычным раздолбаем, каких немало водится в любой школе. Короче говоря, научился я читать, но отнюдь не для священного писания получил я эти знания. Всюду, где только можно, добывал я книги о море, о разбойниках, храбрых капитанах, путешествия и всем прочем, что относят к морской романтике. И картины, описанные, в этих книгах, захватили мое воображение, и мне захотелось убежать из окружавшей меня унылой действительности, что я и сделал. Взял и сбежал из дома в четырнадцать лет. Добрался до портового города, все мечтая о море, и думая о кораблях… О мощных парусах, которые наполняет гудящий ветер… Да замечтался я и обронил последнюю припасенную монету на мощеную мостовую. Бросился я ее поднимать, да в это время проезжала мимо карета, и я не успел вовремя отдернуть руку, и одно колесо проехалось прямо по моему мизинцу…
Гюйс приподнял правую кисть, и я увидел, что на ней не хватает мизинца. Он глухо рассмеялся, вытащил одну из своих дешевых сигар и задымил, беззвучно посмеиваясь – видимо, перед его взором снова проплывали эти воспоминания.
«Крови-то было… Визга… Ой-ой-ой. Как будто руку оторвали. Меня отвезли сначала в госпиталь, а потом, когда узнали, что я убежал из дома и вообще не из этих мест родом, отправили в приют для брошенных детей. Но я не хотел жить в приюте, я мечтал отправиться в море! Поэтому я оттуда скоренько сбежал и пришел пешком в морской порт. Стал искать подходящее судно. Когда старпомы видели замотанную руку, они плевались и велели идти прочь. Я обошел все суда, что стояли у причалов. И только под конец мне улыбнулась удача, если так можно назвать ту несладкую кучу дерьма, в которой я тотчас же очутился. Черт возьми, меня взяли на китобой помощником кока. И вот тогда я хлебнул вдосталь романтику моря! Корабль пошел в Северное море и дальше, в северную часть океана. Там промозглый вездесущий холод и сырость, и ветер такой сильный, что парусину трепало, будто тряпочку. Брызги повсюду, и эта проклятая сырость, ночью невозможно согреться. Хорошо еще, что я работал на камбузе, там было всегда тепло и относительно сухо. И матросы злые, как собаки, и подзатыльник мог достаться, если попадешься кому-то под горячую руку. А если кому-то не нравилась похлебка или рыба не прожаривалась, или каша недосоленная была, все меня обвиняли. И шуточки их колкие… Знаешь ведь уже, наверно, как матросы умеют ругаться и шутить. Потом мы вернулись в родной порт, и мне впервые заплатили за мою работу. Один знакомый моряк повел меня в бордель, мальчишку…
Гюйс замолчал, стряхнул пепел за борт. Корабль качнулся, и канаты запели от напряжения, но ветер был хороший, судно двигалось своим курсом, и все пока шло как надо. Я посмотрел в глаза своего наставника, который глядел вдаль, и едва ли не узрел в его зрачках осколки тех воспоминаний, коими он поделился со мной.
А в другой день он рассказал мне еще одну историю из своей морской жизни:
«Как-то я плавал на военном судне, правда не солдатом и не офицером, а как обычно - матросом. Так вот, это был один из рейдов по королевскому указу против засилья иностранных пиратов в водах, формально принадлежавших колонии нашей маленькой империи за южными морями. Судно называлось «Леди Магрит», но, несмотря на свое благородное название, было обычным линейным кораблем, двадцать пушек на весь корабль, по семь на каждую сторону борта, две на передней палубе и четыре на корме, под офицерскими каютами. Правда, ход у нее был отличный. Кажется, его строил какой-то известный адмирал, назвавший его по имени собственной жены. Так вот, мы шли вдоль берега, лишь иногда углубляясь в море по различным причинам – то парус, мелькнувший вдали, казался капитану слишком подозрительным, то нужно было проверить безопасность торговых путей, пролегавших поблизости, то сопроводить какое-нибудь дружеское судно. В общем, длилось это уже четыре месяца, а до настоящей схватки дело не доходило. Порох в бочонках превращался в песок, фитили кисли, а ядра того и гляди покроются мхом или обрастут ракушками – в южных морях, знаешь ли, все портится очень быстро. Солдаты уже начинали беспокоиться, матросы докуривали последние крохи табака, и все смотрели в сторону берега – когда же это все закончится?
«Одним утром мы увидели длиннющее каноэ с аборигенами. Они гребли куда-то, даже не смотря на нас, параллельно нам. Все темнокожие, с жуткими татуировками на плечах. На носу стоял их предводитель, в костюме из шкуры какого-то убитого животного, лицо важное и невозмутимое. Помню как сейчас, наш капитан стоял на палубе, смотря вперед. Его взгляд с главарем туземцев на мгновение пересекся, но в глазах капитана не было превосходства, или еще чего-нибудь… Это был взгляд равных по положению людей. И все было бы прекрасно, если бы не выстрел из пушки с нижней палубы. Ядро пролетело над головами аборигенов, ударив вдалеке от них, но от разрыва они все бросились в воду, гребцы покидали свои широкие весла, и нырнули в море, даже невозмутимый командир их нагнулся и упал на дно каноэ в паническом страхе… Мы проплыли мимо. А капитан был вне себя от ярости! Он нашел виновников этой шалости и собственноручно избил их своей тростью, потом неделю держал на голодном пайке и запер в карцере в назидание всем. Именно тогда мы остановились в колониальном порту, где я впервые встретил свою будущую жену-туземку. Но это уже другая история, и не следует их смешивать…
«Потом мы снова отправились на поиски пиратов в открытое море. Выследили один их корабль, но никак не могли подобраться ближе – они нас вовремя заметили, гады. Всеми силами пытались улизнуть. Помню, тогда вся команда стала единым целым, мы объединились, лишь бы догнать и одолеть это судно… Ведь провизия заканчивалась, мы все очень устали от постоянной качки и этого моря. Но пираты были быстроходны и в то же время трусливы, они всячески избегали открытого боя, возможно, из-за нашего превосходства. Однажды ночью мы все же настигли их. Была промозглая темень и сильный шторм, мы еле держали курс, мне не повезло – выпала моя вахта за штурвалом, и я изо всех сил вглядывался во мрак и дождь, и тут впередсмотрящий, сидящий в вороньем гнезде, не знаю, как он что-то там смог разглядеть, - впередсмотрящий закричал изо всех сил: «Корабль! Корабль! Я вижу корабль!» Не знаю, как, но как-то, сквозь порывы резкого ветра я все же услышал его возглас и бряцанье колокола, и зазвонил в свой. Тут же на палубу выскочил старший по вахте, щуплый офицерчик, недавно поступивший к нам на судно. Он выдвинул все три секции своей зрительной трубы и посмотрел вперед. Клянусь Богом, я ничего не разглядел, как ни пытался, но уже через мгновение этот офицер повернулся ко мне, глаза широко раскрыты, как и рот, он сделал мне знак звонить в колокол, а сам побежал в трюм, и из-под приподнятой крышки до меня лишь донеслись слова «Свистать всех наверх! Боевая тревога!»
«Потом началось. Погоня, хотелось бы сказать, но это была не погоня, а спасательная экспедиция. Представь себе такую картину, подплываем мы ближе, а там этот пиратский корабль. Тонет. Шторм снес ему грот мачту, и со всеми парусами она упала в воду, парусина намокла и своей тяжестью накренила борт так, что вода начинала попадать на палубу. Хм. Пираты пытались вычерпывать воду ведрами и тазами, но этих усилий было недостаточно. Мы подошли совсем близко, капитан скомандовал убрать дополнительные паруса, и корабль подходил ближе. Мы были наготове, выдвинули пушки, но в них не было необходимости: пираты сами махали руками и тряпками, чтобы привлечь наше внимание. Они хотели, чтобы мы их спасли. Что же, мы их спасли: подошли к их судну вплотную, борт к борту, солдаты хлынули туда и каждого повязали без боя, они сдались без малейшего сопротивления. Вот так. Потом мы их заперли у себя в трюме, в клетке, и скоро вышли из района шторма. На следующий день всем выдали ром – мы возвращались домой…
Он замолчал. Но любопытство мое не было утолено, и я спросил:
- А что дальше? Что было с этими пиратами?
«Пираты… Я с ними не разговаривал, правда, но вдоволь нагляделся на них через решетки их клетки. Они странно вели себя, не как люди. Почти не разговаривали друг с другом, все время чесались – грязные были до жути, и несло от них. А на физиономии посмотреть страшно – носы крупные, подбородки выдвинуты, челюсти мощные. Ели они пальцами, хотя вместе с мисками им давали ложки. Просто не знали, как ими пользоваться, словно дикари. У них, помню, была одна игра… Они все время играли в нее, видимо, чтобы не помереть там от скуки, в своей клетке. У них были такие деревянные маленькие шарики, выкрашенные в разные цвета, но больше всего было черных шариков. Каждый должен был положить свой шарик в общую кучу – в соломенную шляпу с высокими полями. Потом по очереди они вытягивали по шару, и если шар был цветной, они выстраивали их в линию, либо делали какую-то лишь им понятную фигуру на расстеленной на полу тряпке. Если же игрок вытаскивал черный, он выбывал из игры. Так длилось до тех пор, пока не оставалось два-три игрока, которые и продолжали выстраивать свою линию или фигуру из цветных шариков. Чаще всего, правда, проигрывали все. Удача отворачивалась, и даже самый стойкий вытаскивал черный шар. Узнав об этой игре, капитан велел отобрать у них эти шарики… Через три недели мы вернулись на родину, там их заключили в тюрьму, какое-то время велось расследование, насколько мне известно, так следователи и судьи ничего от них не добились, так как никто из следователей не знал их языка, а потом их повесили. Те трофеи, что мы вытащили из их тонувшего судна, целиком пошли в казну. Вот и все. Теперь все».
Дослушав рассказ Гюйса, я спустился в трюм, посидел там немного, обмозговывая все. Потом поднялся к боцману и попросил у него пустую тетрадь, перо и чернила. В свободное время я начал записывать все, о чем помнил из своей короткой осознанной жизни к этому моменту. Я надеялся, что мне удастся вспомнить, кто я, почему все именно так произошло, и самое главное, имя женщины, которую мне с таким упорством пришлось разыскивать из-за… Черт побери, просто потому, что не мог без нее существовать.
Вскоре мне стали сниться сны. Иногда в них приходила она – моя путеводная звезда, оставлявшая за собой знаки на каждом, кого встречала в своей жизни… Каждый раз я видел, что она покидает меня, но мое желание быть с нею заставляло меня преследовать ее и останавливать, и возвращать назад, к себе. С каждым разом ее лицо становилось все отчетливее, и я уже различал в нем восточные черты, и я уже чувствовал запах ее волос, и почти касался ее кожи, но она ускользала от меня, когда звучала склянка, когда меня будил Гюйс и тащил на палубу чинить порванный кливер или ослаблять канаты.
А еще каждую ночь заявлялся этот назойливый призрак, все искавший своего капитана Миилу, чтобы узнать его распоряжение и выполнить его, – без этого он не мог никак успокоиться, а я не знал, как помочь ему, чтобы избавиться от его присутствия, да и, честно говоря, подниматься с гамака, чтобы искать несуществующее, посреди ночи, совсем не хотелось. Если же становилось совсем невмоготу, я выходил на палубу корабля подышать свежим воздухом. Глядел на луну и на звезды, если небо было свободно от облаков, или дышал себе в ладони, согреваясь. И непременно натыкался на злого Боцмана, который ворчал сквозь зубы свое «чего не спишь?», попыхивая трубкой.
А еще я размышлял. Порой во снах мне являлись какие-то обрывки из собственной жизни, но они были столь хаотичными и неясными, что собрать хоть какую-то целую картину из них или хотя бы понять смысл очередного ночного послания, не представлялось возможным. Я как бы видел себя со стороны, но кем являлся и что делал, в чем мое предназначение, это оставалось загадкой, как и тайна собственного имени, как и сама потеря знаний обо всем этом. Вот что побуждало меня на размышления, пока я стоял у фальшборта, глядя на переливающиеся бугорки воды, бьющиеся о ватерлинию там, внизу, почти в непроглядной тьме. И колышущееся море казалось мне пропастью, где исчезают и растворяются без следа все события моей жизни. И я ощущал себя призраком, чужим и ненужным, без корней и без прошлого, имеющим цель, но идти к ней предстояло в полном одиночестве. Море что-то говорило мне, и корабль скрипел досками, что-то тихо шепча, и пустота в моей душе извергала черное молчание. Я не слышал себя.
Однако тетрадь, взятая у боцмана, постепенно заполнялась новыми страницами, испещренная напоминаниями о ведьме, лесе, о проклятой шахте и всем том, что мне довелось встретить. Писал я также и предположения о себе самом, пытаясь представить, чем я мог заниматься раньше, каково мое жилище, кто мои родители, мое окружение, наконец, когда и при каких обстоятельствах я повстречал женщину, чей уход понуждает меня совершать свое длительное путешествие в никуда… Но все это были догадки, и в реальности их никто не мог быть уверен. Приходилось учиться у Гюйса вязать узлы и взбираться по вантам на бизань-марсель, чтобы дополнительно закрепить парус.
Однажды я спросил у него про капитана Миилу.
- Откуда ты узнал о нем? – с удивлением спросил меня мой наставник.
Пришлось соврать, что я будто бы услышал это имя в разговоре с другими матросами.
«Капитан Миила – это человек-легенда, - начал рассказывать с упоением Гюйс. – Он был капитаном этого судна уже несколько лет, когда я только стал матросом здесь. Я и остался здесь, пожалуй, только из-за него, надолго, по сей день, хотя работенка нелегкая была. Он был лучшим капитаном, мудрым, рассудительным. С ним мы плавали и в южные моря, и в колонии, и к дальним островам, о которых ты даже не слышал. Почти всю Землю мы обогнули вот на этом судне. Брат Миилы был совладельцем судовой компании, вот по ее заказам-то мы и совершали все эти путешествия. Что только не возили! Чай, пряности, конечно, китайский фарфор – несколько ящиков его стоили дороже самого корабля и нас всех взятых. Стекло туда. Кофейные зерна обратно. И шелк, и семена экзотических растений из Центральной Америки для разведения в Европе. Сейчас вот, насколько тебе известно, в Африку, но уже без него.
«Капитан верил, что где-то на юге есть страна, о которой не знают ученые и картографы. Однажды ночью мы стояли в порту. Вся команда вышла на берег развлекаться и пить – после двух месяцев бесконечной качки любая суша кажется землей обетованной. Мне тогда не здоровилось, и я решил провести ночь на судне. Горел только один кормовой фонарь, и я встал возле него выкурить сигарку – отсюда был хороший вид на берег, и можно было наблюдать за людьми, шатавшимися по причалу. И вдруг я увидел капитана Миилу. Он стоял совсем рядом со мной, и мы разговорились. Тогда-то он и рассказал мне о своей волшебной стране, до которой никак не мог добраться, но которая по его разумению находилась где-то на Юге, очень далеко… Если слышал когда-нибудь ученого человека, то тебе станет понятно, с каким упоением и рассудительностью он говорил мне об этом. Я не сумею повторить его речей и даже не смогу вкратце описать все, что услышал тогда. Знаешь, в сердце моем тоже появилось сильное желание увидеть ту страну, но, по моему разумению, находилась она уж точно за краем света, а на небесах, похожая на рай старины Данте, о котором я слышал, еще когда ходил на уроки в церковную школу давным-давно.
«Погиб он очень странно… Долгое время ходили на судне всякие пересуды и предположения по поводу его смерти, даже были обвинители, которые видели в его гибели намеренное отравление, и обвиняемые, которые всеми силами отрекались от обвинения. В конце концов его похоронили по морскому обычаю – в пучине волн, и на краткое время на корабле воцарились беспорядки, и даже старпом, обладавший немалой долей авторитета, не мог их унять. Капитан Миила просто шел по палубе. И вдруг подкосились его ноги, он упал на доски, тело его стали сотрясать судороги, изо рта пошла пена, запачкавшая ворот сюртука, и лицо исказилось гримасой боли. Он скончался, мир праху его, еще до того, как судовой доктор сумел сделать что-либо. Потом стали ходить слухи о том, что его отравили, доктор запил, и многие бы последовали его примеру, тем более, что у нас трюм был полон рома в тот злополучный рейс. Кстати, незадолго до гибели капитана пропал один из матросов, что тоже было зловещим знаком...»
Гюйс потупил взор, в руке его до сих пор был конец каната.
- Вот как? – мне стало интересно. – Почему же он пропал?
- Этого никто точно не знает. Его нашли после смерти капитана в трюме, рядом валялись несколько опустошенных бутылок рома, от трупа уже сильно несло мертвечиной, и только по этой вони его обнаружили, ведь среди лабиринта ящиков было очень трудно пробраться до того места, где лежал этот погибший. Его тут же закутали в парусину, вытащили наверх и сбросили в море на корм рыбам. Скорее всего он открыл ящик с ромом и не заметил, как напился до помутнения рассудка, а потом уже не смог выбраться и задохнулся в тяжелом воздухе. Жуткая смерть, конечно, но ему помог ром испустить дух. Самое странное в этом случае то, что матрос этот всегда мало пил, и до пьяниц, которые были с нами на борту и тоже втайне мечтали вот так прокрасться в трюм и напиться как следует, ему далеко было.
Я покачал головой, думая о своем. Я не стал рассказывать Гюйсу о назойливом призраке, который ходил каждую ночь между гамаками спящих матросов, которые даже не подозревали о его присутствии.
* * *
Она сидела на другой стороне кровати, спиной ко мне, неприкрытая ничем, лишь край простыни закрывал то место, где начинаются бедра. Первые лучи солнца вливались в комнату сквозь окно, и тишина стояла благоуханная, будто напоенная соками трав. Я сразу почувствовал, что она думает о чем-то, думает, и думы ее тяжелы, будто мешок сахара на спине рыночного носильщика. Несколько мгновений я наблюдал за течением мыслей, которые окутывали ее голову плотными потоками своих беспокойных течений, потом протянул руку и дотронулся до ее лопаток, погладил позвонки, - от этого ее спина выпрямилась, она повернула голову, и в ярких лучах восходящего светила я увидел ее профиль: длинный лоб плавно изгибался, превращаясь в прямую линию носа, перетекавшую затем в полуоткрытость губ и небольшой подбородок – начало длинной шеи. Она расчесывала волосы.
- О чем ты думаешь? – спросил я ее полушепотом.
В саду пел соловей, и его дремучие переливы склоняли ко сну, которым я не насытился, но девушка была спокойна и невозмутима. На лице ее играла легкая улыбка, темные волосы поблескивали в лучах света.
- Мне пора. Кажется, пришло время уйти.
- Куда? – я не верил ее словам. Не хотел верить. – Куда ты пойдешь сейчас? Разве тебе плохо здесь? Сейчас? Разве это мгновение не чудесно своей тягучей негой?
Она покачала головой и привстала с кровати…
Я проснулся, оттого что кто-то толкал меня в плечо. Это был Гюйс. Настала вахта. Наш выход. Я вскочил, как ошпаренный – такова моя привычка, когда кто-то насильно вытаскивает меня из трясины снов.
Пришлось подняться на верхнюю палубу и приняться за грубую работу. Уход за судном, которое несло всех нас на крыльях летучих волн, требовал сил и внимания. Однако даже когда брызги морской воды долетали до меня, а холодный металл инструментов и сырое дерево поручней касались моих рук, перед глазами я все еще держал ее лицо, чувствуя себя почти счастливым. Теперь я точно не спутаю ее ни с кем, теперь я найду ее – непременно!
А потом был обед в общей столовой, и угрюмые физиономии моих соседей по гамакам, движущиеся челюсти их, пережевывающие пищу. Все они были заняты своими мыслями, своими воспоминаниями. И каждая минута тянулась бесконечно, никому я не мог рассказать о том, что чувствую, ведь им не ощутить глубину моих чувств, и нести безумную тайну своего путешествия приходилось в одиночку. Я начал вспоминать, кто я такой.
Ночью в обычный час послышались мне странные звуки на фоне храпа и сопения спящих моряков рядом. Снова призрак, ищущий успокоения, вышел из своего укрытия. Крадучись, он пробирался между нами. На этот раз я не стал прогонять его, и первым завязал разговор на понятном ему языке. Я решил помочь ему, чтобы избавиться раз и навсегда от его назойливых похождений.
- Как твое имя, странник?
Он остановился, испугавшись, что я снова прочитаю волшебное заклинание и заставлю его скрыться в своем убежище, - то, что он прятался в трюме, не вызывало сомнений.
- Мое имя Матиас-Сапожник. Я сын сапожника из Южных земель, и его ремесло передалось мне по наследству. Когда-то я умел шить неплохие башмаки, но теперь ищу капитана Миилу… Он дал мне задание… Я не сумел его выполнить и…
- Знаю.
Призрак неловко переминался с ноги на ногу. Ступни его были босы.
- Хочешь, я помогу тебе выполнить поручение капитана?
Глупая улыбка появилась на лице призрака, обнажая его кривые черные зубы. Да ведь он нисколько не изменил свой облик с момента гибели, этот несчастный дух, а мог… Он даже не знает, как.
Я встал с гамака и велел ему идти за мной. Вместе мы подошли к выходу из этого душного помещения, и призрак все это время крался неслышно за моей спиной. Оказалось, он почему-то боится подниматься на верхнюю палубу, но я убедил его вкрадчиво продолжать следовать за мной, и, наконец, мы вышли на свежий воздух. К счастью, никого тут не было, лишь фигура вахтенного за штурвалом темнела на корме, да где-то над нашими головами сидел, борясь со сном и усталостью, впередсмотрящий. Вот и славненько! На следующее утро никто не будет тыкать на меня пальцем и считать меня полоумным. Морской воздух нес прохладу, уверенно неся судно на вздутых под его напором парусах. Рваные облака метались по небу, обгоняя друг друга в гонке на край света. Сквозь прорехи между ними виднелись звезды.
Матиас-Сапожник, вернее слабое отражение его, не находящее себе покоя, беспокойно озирался по сторонам, боясь чего-то.
- Капитана Миилы здесь нет, - сказал я спокойно и твердо, так, чтобы до него дошло. – Его вообще нет в этом мире, в котором ты застрял, бедняга. Тебе придется искать его среди звезд – воон там!
Я поднял руку вверх и указал наверх, в образовавшийся просвет между облаков.
- Сейчас ты не можешь освободить себя от этого корабля… Не понимаешь, что тебя на самом деле ничего и не держит. Сейчас я расскажу тебе, что делать…
Голова сама собой запрокинулась, глаза, должно быть, закатились, - я теперь не помню, как это в точности случилось, - и я стал извергать шепотом звуки, которые брались из ниоткуда и пропадали в никуда. Все тот же древний незнакомый язык, неведомо откуда взявшийся…
- Аасхитта маас кира калас турдап джаили муруспак куль… измирав бала, паравав бала, герав бала, заста жанне куль…
И что-то долго еще подобные слова выходили из моего рта, но потом все прекратилось, сердце перестало биться с такой неистовой силой, я открыл глаза, и передо мной уже никого не было – призрак исчез. Я попытался отдышаться и представить, что же это было. Уже не в первый раз я произносил незнакомые заклинания, и каждый раз все заканчивалось одним и тем же: мое обессиленное тело едва держалось на ногах, на лбу высыхал пот, а в глазах двоилось и троилось.
- Что вы здесь делаете, матрос? – послышался за моей спиной приятный бархатистый голос.
Резко обернувшись, я увидел перед собой капитана Хельгерсона. Он, как всегда, выглядел как джентльмен в своем длинном сюртуке, и лакированные сапоги его поблескивали даже в лунном свете.
Я не знал, что ответить ему, и глупо молчал.
- Не спится? Раз моряку не спится, значит, в голове его бродят, как в посудине с замоченными яблоками, разные мысли, не дающие ему покоя. Что вам не дает покоя, матрос? Вы ведь новенький на нашем судне?
- Да, сэр, - сказал я.
- Отчего же вы не спите в отведенное уставом время?
- Мне захотелось подышать этим морским воздухом. Я человек сухопутный, и нечасто мне выпадает такая возможность.
- Что же, дышите, матрос, но я все же посоветовал бы отдохнуть как следует.
И он удалился восвояси, прошествовал мимо, заложив руки за спину, - настоящий аристократ. К таким людям поневоле проникаешься уважением. Мне ничего не оставалось, как последовать совету капитана. Я улегся обратно в гамак, довольный тем, что назойливый призрак больше не будет беспокоить меня по ночам, и в голову мне вдруг взбрело, а почему бы, в самом деле, не остаться мне на этом судне и не быть матросом? Почему не разделить их жизнь и ежедневный тяжкий труд, лазание по вантам, не влиться в их шумную компанию по праздничным дням, когда выдают ром? Не сходить на берег и спать с женщинами, на одну ночь заменяющими жену… Не думать ни о чем и жить ожиданием ветра, который вот-вот наполнит паруса и понесет тебя в очередную неизведанную страну…
Но на самом деле я видел, что сердца многих моряков зачерствели, и им чужда романтика, которую приписывают морю всякие сухопутные поэты; что на уме у них одно: выпивка и сладкий сон, и кусок мяса пожирнее, чтобы сладостное ощущение сытости почаще опьяняло рассудок, подобно чаше вина.
Нет. Я так и останусь среди них белой вороной, ведь мое место не с ними. Мне уготована другая судьба…
Кто же я? Быть может, кузнец или столяр, некогда изготовлявший разные вещи для жизни? Быть может, пасечник, живущий в лесу? Но ни одна из этих профессий не была близка мне, я не помнил, чтобы я когда-то таким занимался. Перебирая в уме детали различных вещей и предметов, я не находил знакомых, и за такими мыслями сам не заметил, как тихий скрип шпангоута укачал меня своей колыбельной, словно голос старухи, рассказывающей внуку старую сказку…
И потом мне приснился сон. Виноградники, длинные лозы, тянущие свои ветви и молодые побеги к солнцу. Рабочие трудились в них, переходя от одного ряда к другому, и солнце грело так жарко, что когда приходили тучи с дождем, все радовались, как дети… А я работал в саду, там были вишневые и другие деревья, и сливы к концу года наливались золотом, и я набирал полный фартук сочных плодов, и когда наступал черед распробовать урожай, сок стекал по губам! Я подстригал кусты и растил розы, каждый день проверяя, чтобы всего этим капризным цветам было в достатке, и когда цветок созревал окончательно, я срезал его, и вместе с другими цветами относил в дом, и там уже горничная ставила их в вазу на солнечное место, чтобы они сияли, чтобы едва видимые прожилки в многочисленных бутонах пропускали сквозь себя свет, доставляя удовольствие глазу. Я неспешно проводил свое время в саду, подрезая подросшие не в меру ветви декоративных кустарников, следил за нашествием вредителей и боролся с ними, рыхлил почву и удобрял ее, пытаясь сделать более плодородной. Хозяин поместья раз или два в день выходил в сад полюбоваться моими творениями, и порой лицо его довольно светилось, а иногда он говорил, что по его мнению нужно исправить… Иногда я видел эту новую женщину. Ее взгляд, ее лицо, столь необычное в этих местах, пленяло мой взор и смущало… В один из теплых августовских дней я понял, что мечтаю о ней. Что жизнь моя невозможна без нее… Этот день мне приснился. Нет, не приснился. Я лишь вспомнил во сне то, что мне уготовано. Этот день изменил мою жизнь.
* * *
Миновали Гибралтар, где сделали небольшую остановку, чтобы пополнить запасы пресной воды и пищи. Впервые за долгое время подали мясо. Средиземноморье встретило нас вялым ветром, впрочем, погода была райская. Каждый день светило солнце, иногда к нам подлетали стаи чаек и кружили прямо над судном – корабль часто шел вдоль берега. Мы видели и дельфинов, они часто выпрыгивали из воды прямо под носовой частью, поблескивая своими гладкими спинами, а я каждый раз не мог нарадоваться тому, что перед глазами моими, наконец, проплывала другая жизнь: мрачные леса и скитания в проклятых местах остались позади.
Настал тот день, когда корабль остановился в огромной африканской бухте, на неровном берегу которой раскинулся мусульманский портовый город. Скалистые берега, словно стены неприступной крепости, возвышались над морем белыми известковыми обрывами… Солнце находилось в зените, когда капитан велел матросам взяться за брашпиль и опустить якорь, а мне даже выпала честь бросить швартовые на причал, где темнокожий мужчина в светлом костюме привязал узел к железной тумбе, и корабль замер, опустив в бессилии паруса, и на наших лицах были усталость и желание сойти на берег. Жара стояла невыносимая, и капитан ушел в свою каюту, и боцман велел нам переждать жгучий полдень в трюме. Вечером произошло долгожданное событие для многих матросов, которые плыли со мной: пришел торговый агент с принимающей груз стороны и выдал жалование морякам согласно контракту. Многие держали мешочки с деньгами перед глазами и улыбались, будто только что купили билет в счастье. У меня на руках тоже оказался довольно увесистый мешочек. Я не стал его развязывать и вообще не знал, что с ним делать. Но мой опыт подсказывал, что деньги в этом беспокойном мире действительно могут пригодиться.
Пока я сидел и размышлял над этим, сам не заметил, как ко мне подкрался Гюйс и тронул за плечо.
- Пойдем!
Мы выбрались на верхнюю палубу и уселись прямо под грот-мачтой, здесь такелаж и сам ствол мачты укрывал от солнца. Кроме нас тут никого не было, и с довольной ухмылкой мой друг извлек из-за пазухи невесть как сохранившуюся бутылку вина и жестяную кружку. Мы стали пить вино по очереди, глядя на берег.
Взгляд скользил от свернутой брам-стеньги до гордого бушприта, с которого свисали полукружия канатов. Спокойное море сверкало ослепительно яркими бликами на ряби, на причале суетились люди, а в отдалении виднелись городские постройки и рынок, где шла своим чередом жизнь чужого нам народа.
- Сарацины… - задумчиво произнес Гюйс, сделав очередной глоток и причмокнув. – Никогда не знаешь, что они замышляют против тебя. Здесь опасно выходить на берег и гулять просто так. Они нас не любят. Тем более, что по слухам в этой стране вот-вот начнется война между гражданским населением и иностранным легионом. Для них-то, если еще не понял, мы и везем свой груз. Бедные арабы! Им придется тяжелее всего. Придется либо объединиться с колонистами, чтобы выколотить из страны наглых турков, захвативших власть, либо бороться с легионом французов, которые хотят сразу двух зайцев убить: и турков прогнать, и установить свой контроль над торговыми путями, что проходят неподалеку. Бедуины прячутся пока в пустыне, не показывая носа и ожидая, что делать – несколько племен, которые никак не могут помириться и объединиться в общем деле. Возможно, им нужен герой, который их сплотит. Пока в стране шаткий мир… Эх, брат, не в том месте и не в то время ты решил сойти на берег.
Он выдержал многозначительную паузу, после чего мне пришлось дать свой ответ на его слова. Для уверенности, что не обманываю себя, мне пришлось тоже приложиться к бутылке: вино было теплое и слишком терпкое, но для такого случая годилось и оно.
- Понимаешь, старина Гюйс, хоть мне и не трудно было нести вахту на этом судне, но все же меня зовет вперед моя звезда, и чем ближе я к ней приближаюсь, тем сильнее она влечет за собой. Я даже начал вспоминать, кем я был, хотя воспоминания эти по-прежнему далеки от того, чтобы быть полными и настоящими… Знаешь, мне лучше умереть, чем остановиться сейчас, на полпути, поэтому мне и придется сейчас покинуть корабль.
- Что же, удачи тебе, мой друг! – сказал Гюйс, обняв своей огромной рукой меня за плечи. – Желаю тебе удачи в этом нелегком путешествии. Тебе придется прятаться и скрываться, чтобы не быть подстреленным. И французы, и бедуины, и тем более турки в любой момент готовы обрушить на тебя свой гнев, обвиняя в чем угодно, от измены до бродяжничества, и лучше тебе быть готовым к этому. И хотя шансы на безопасное пересечение страны у тебя ничтожны, что-то подсказывает моему черствому сердцу, что ты сможешь и это выдержать…
- Надеюсь на это, хотя руки мои уже вздрагивают от страха…
- Лучше всего тебе притвориться торговцем и пристроиться к одному из караванов, следующих на восток. Так тебе может быть удастся избежать кровавых распрей между враждующими племенами, хотя ни один из торговых путей сейчас не может чувствовать себя в безопасности от любой из трех сторон – купцам тоже достается. Главное – не смотри на женщин! Любой араб тебя рад будет заколоть за единственный неверно истолкованный взгляд на его дражайшую супругу, за которую он когда-то отдал стадо быков или баранов.
- Откуда ты знаешь все это? – спросил в удивлении я. – Кажется, ты и не жил здесь никогда?
- Слухи, мой дорогой, слухи и опыт. Я много стран повидал на своем веку, и везде примерно одно и то же.
- По поводу женщин можешь быть спокоен. Подобно твоей островной туземке, о которой ты так и не рассказал мне целиком, меня интересует лишь одна женщина, она уже пересекла эти места, и я чую, что далось ей это без особого труда.
- Черт возьми, занятный ты тип! – воскликнул снова старый моряк. – Жаль будет расставаться с тобой, я уже привык к тебе. Помни, что мусульмане не переносят всего, что противоречит их религии, поэтому лучше набери побольше воды в рот и притворись немым – без надобности не говори ни с кем. Здесь доверять ты можешь только самому себе. Направляйся в город Габес, оттуда как раз следуют караваны в юго-восточном направлении. Будь осторожен. Мусульмане пять раз в день кланяются Богу, не пьют вина и не едят свиней, и с женщинами бывают только тогда, когда Аллах им то разрешит, - Гюйс громко рассмеялся, довольный своей остротой. – Конечно, тебе бы лучше на корабле до Порт-Саида, а оттуда уже куда угодно можно добраться. Но где тебе сейчас такой корабль найти? Придется пешком по пустыне топать. Не захлебнись только в песке.
- Спасибо тебе, друг, - сказал я.
За этим разговором мы и не заметили, как опустела бутылка вина, и пришлось выбросить ее за борт. Вскоре боцман во главе с капитаном собрал всю команду на борту, начались работы по разгрузке трюма. Мы принялись вытаскивать тяжелые мешки, и я был одним из передающих звеньев между теми, кто вытаскивал их наверх, и теми, кто волок их из трюма к лестнице. К полуночи мы уже закончили, и все выдохлись от напряжения, тележки портовых рабочих увозили прочь вытащенные из корабля мешки, а мы пытались отдышаться, облокотившись о перекладину фальшборта. Ночь была тихая и светлая из-за почти полной луны, которая вылезла из-за горизонта, как глаз огромного морского чудища. Запах жареных бифштексов, поплывший из кокпита, был как нельзя кстати, и голодные моряки ринулись на нижнюю палубу за едой, я же задержал на минуту своего друга Гюйса, обнял его на прощание и без лишних слов спустился по трапу на берег. Обернулся к судну, которое столько дней несло меня по нескольким морям и принесло все-таки в эту безумную даль. На корме корабля красовалась надпись «Сумрачный». Трехмачтовый барк, с красивыми обводами и мудрым капитаном. На темных волнах он выделялся своим незаурядным силуэтом. Помахав кораблю рукой, я повернулся и вошел в город. И сразу же очутился в чужой стране, незнакомый с ее языком и обычаями, но интуиция призывала меня вести себя скромно, и как можно незаметнее.
Впрочем, улицы были пусты. Тщетно я пытался найти какой-либо трактир, где можно встретить европейца – одни лишь высокие дома, мечети и дома с белыми полукруглыми колпаками. В конце-концов я нашел сад, прилег под одним из деревьев, прижав к животу свой рюкзак, куда убрал свое новое приобретение – мешочек с монетами. Луна так уютно светила из-за ветвей деревьев, воздух был такой теплый, что я ощущал уют, будто новая земля приветствовала меня, разливая повсюду аромат цветов.
Перед сном я вытащил из мешка упавшую звезду, и она легко зажглась в моей ладони, показывая направление – юго-восток. Значит, все-таки я был на правильном пути! С этими мыслями я преспокойно уснул.
* * *
Я встал на заре, и первое, что я увидел перед собой, была ошеломленная женщина в домашнем платье, перепуганная до смерти моим появлением. Конечно, я быстро вскочил и, кланяясь, побежал прочь еще до того мгновения, как она закричала. Оказалось, я спал на чужом заднем дворе. Черт возьми! Опять попал в неловкую ситуацию. Но ничего.
Узкими улочками, стараясь не глядеть в лица попадавшихся арабов, я добрался до портового рынка и только тут решился развязать свой мешочек с деньгами и купил несколько необходимых вещей, которые теперь мог себе позволить: вместительный кожаный бурдюк на ремне, лепёшки в дорогу, какие-то овощи и даже немного копченого мяса. Мой корабль все еще стоял у причала, и я некоторое время стоял поодаль и любовался его красивым обводом, прямыми мачтами с заправленными парусами, гордым бушпритом, направленным в небо... Но я не стал возвращаться к нему и пошел дальше, стараясь не думать о соблазне вернуться на судно и продолжить свои странствия по морям. Нет. Прощай, «Сумрачный»! Прощай, Гюйс. Ты помог мне в этом путешествии, и я тебя не забуду.
Пришлось повернуться и пойти своей дорогой. Набрав в общественном колодце воды, я наполнил свою новую флягу и побрел к выходу из города. Я отправился на юго-восток, по дороге, ведущей вдоль берега моря. Солнце вскоре поднялось высоко и стало жарить окрестности. Пришлось повязать голову тряпкой из рюкзака, чтобы не получить солнечный удар. Однако близость моря давала о себе знать: жара не казалась испепеляющей, погода была очень даже ничего. Было приятно просто идти, передвигая ногами, и глядеть на прибрежные скалы, на полоску моря, на пальмы и сосны, растущие по обе стороны от дороги. Давно я не оказывался в такой теплой и солнечной стране!
По пути мне встречались повозки, запряженные мулами; оставляя облачка пыли после себя, они скрывались за ближайшим поворотом. Иногда попадался какой-нибудь крестьянин на ослике. Жители этой страны никогда не смотрели в глаза, кивали и проезжали мимо, бурча что-то на своем непонятном языке. А я думал свои странные думы и впитывал лучи дружелюбного солнца, согревающего душу, которая столько ночей мерзла в подобных лесах далеко-далеко на севере. Мне нравилось идти, и сердце мое хотело петь! Время от времени я останавливался у обочины, чтобы глотнуть воды и съесть лепешку, придававшую сил. К ночи я остановился в рыбацкой деревушке, но не стал заходить в нее, а устроился на берегу неподалеку, под большим валуном.
Стало прохладно, я плотнее завернулся в свое верное одеяло. Хотелось разжечь огонь, но я не нашел хвороста и теперь просто лежал на спине, глядя в небо: тысячи звезд сияли надо мной, подмигивая, и хотелось улыбнуться им в ответ и заговорить с ними, такими живыми казались они. Но я знал, что звезды меня не услышат… Море билось о берег, шепотом говоря о своем, и я очень скоро уснул под звуки мерного прибоя, с улыбкой на губах, веря в будущее.
Но беспокоен был мой сон. В предрассветный час я почуял чье-то присутствие и проснулся. Рядом с моим укрытием стояла пожилая женщина, завернутая в темный балахон. Опиралась она на длинный посох, рука, сжимавшая палку, была костлява, и бледная кожа едва не лопалась на ней. Лица ее я не видел, лишь седые волосы выглядывали из-под капюшона. Она долго молчала, и я сразу понял, что это один из беспокойных духов, которые находят меня всюду, где бы я ни находился.
- Что тебе нужно, старая? – спросил как можно ласковее я, ведь не знал, кто передо мной и каковы намерения этого существа.
- Я смерть некоего Дарио Шмеллера. Я ищу его повсюду и никак не могу настигнуть. Мои кости ослабли, и я не поспеваю за ним, ведь он передвигается так быстро. Мне нужен провожатый, попутчик. Увидев тебя, я поняла, что ваши пути пересекаются, и ты можешь мне помочь…
- Шмеллер? Кто это еще? Ты предлагаешь мне стать носителем гибели? – я отбросил от себя последние остатки сна – такого от меня еще не требовали эти безумные духи! – Ну уж нет! Наши дороги никак в этом не могут пересечься. Я и без тебя справлюсь.
- Ты не понимаешь, глупый, чем я могу тебе помочь… - проскрипела старуха. – Я буду твоей путеводительницей, буду подсказывать, как вести себя, буду переводить речи чужих людей ненавязчивым голосом в твоей голове, только возьми меня с собой! Я так устала…
- Зачем же тебе идти за этим непонятным Шмеллером, если тебе этого не хочется?
Старая женщина оперлась обеими руками о свой посох и переминулась с ноги на ногу.
- Таково мое предназначение, - ответила она. – Ты ведь не спрашиваешь себя, зачем идешь по этой дороге? Я вот вижу, куда ты идешь и зачем, и для меня это не более бессмысленно, чем моё собственное путешествие.
- Пока я иду, я жив. И мне не нужен никакой помощник. Я спокойно обойдусь без тебя, старая дева. Прочь! Не заставляй меня произносить слова, которые отпугнут тебя.
Она вздохнула, протянула в мою сторону свою костлявую руку и сказала:
- Раз не хочешь брать с собой, я все равно буду следовать за тобой. Твоя смерть тоже бродит неподалеку, и когда тебе станет невмоготу, ты сам позовешь. Смотри, как бы не стало поздно, человек! А пока прощай.
И она повернулась прочь, а я был рад, что избавился от ее присутствия. До моих ушей вновь стал доноситься рокот прибоя, и под его неторопливые звуки я в конце-концов спокойно уснул.
Пробудился я утром, когда солнце вылезло из-за валуна поблизости и стало щекотать мои глаза. Сразу захотелось свежести, я разделся и окунулся в море. Волны были пенистые и очень сильные – они то стремились утащить меня за собой, то, напротив, хотели вышвырнуть обратно на каменистый пляж. В деревушке поблизости не виднелось никаких людей, что могли бы помешать. После купания я без помех оделся, перекусил и снова вышел на дорогу, которой следовал накануне. Целый день я шел, а на одной из остановок заметил, что обувь моя вот-вот развалится на части, а подошва прохудится, – слишком долго топтал я неизвестные дороги. Путеводная звезда показывала мне путь, и я без оглядки верил ей – так хотелось мне дойти до конца.
Перед закатом я остановился и сделал несколько новых записей в дневнике, взятом еще у боцмана. Мой бортовой журнал. Эти места были свободны от нечистых духов, французы, которыми меня пугал Гюйс, не попались еще ни разу, а местные жители не трогали меня совершенно – все шло просто прекрасно. Еще одну ночь я провел под сосной на обочине дороги, а к полудню следующего дня достиг одного торгового приморского города – менее оживленного, чем порт, в который я прибыл в начале, но тоже весьма крупный и важный. Здесь ходили люди разных мастей и происхождений: бедняки клянчили милостыню, торговцы продавали ткани и готовую одежду, толстые женщины в жирных передниках источали заманчивый запах жареных лепешек, французские солдаты небольшими отрядами маршировали мимо, поглядывая по сторонам, но меня они не замечали. В одной кофейне я заказал ужин и большую чашку кофе. Усевшись за стол, я принялся есть, разглядывая соседей по столикам.
И вот что-то заставило мое сердце встрепенуться – судьба вновь ударила в колокол, гремящий на все небо: ЗНАК! Я увидел смуглого мужчину в длинной светлой одежде, над головой которого горела печать встречи с той, кого я искал. Это было необыкновенно! Чудесное совпадение, что мы оказались в одном и том же месте! Удача милостива. Не вспугни ее, приятель, сказал я себе.
Он был высокого роста, в той же одежде, в какой ходили все здесь: длинный светлый халат, застегивающийся на большие круглые пуговицы, на голове круглая шапочка. Рядом с ним сидели еще двое, они что-то обсуждали и смеялись. Время от времени этот мужчина дотрагивался до своей длинной черной бороды и поглаживал ее. Знак над головой был довольно четкий и горел ясно – он видел ее совсем недавно, быть может, несколько дней назад.
Я допил свой кофе и стал наблюдать за ним дальше, глаз не сводя с этого человека. Он казался мне более благородной и значимой фигурой, чем его друзья. Он что-то рассказывал им, я не слышал слов, да и не смог бы их понять, но по их реакции видно было, что они внимают ему – один даже рот приоткрыл от удивления. Потом они все втроем рассмеялись. Через какое-то время послышался голос муэдзина с минарета ближайшей мечети, кофейня к тому времени почти опустела, друзья расстались, и мой отмеченный Знаком незнакомец вышел на улицу. Я сразу же пошел за ним. Сначала по большой ровной улице, мощеной гладкими плоскими камнями, затем свернули в узкий переулок, и вскоре он остановился возле входа в один из домов. Тут я резко сократил дистанцию и выкрикнул:
- Стойте! Прошу вас, остановитесь!
Он замер на месте, взглянул на меня внимательно.
- Да, уважаемый? Что вам нужно?
Он разговаривал на моем языке!
Я промычал что-то неразборчивое, ошеломленный таким открытием, собрался с духом и выдавил из себя:
- Мне нужно поговорить с вами, господин.
- О чем? И кто вы?
- Мне кажется, у нас есть общие знакомые. Вернее, один. Это женщина. Вы знаете ее, вот о ней-то я и хотел вас расспросить, если вам не трудно. Уделите мне немного времени, и на этой грешной земле одним счастливым человеком станет больше.
Он слегка поклонился, открыл дверь своего дома и приглашающим жестом попросил подойти ближе:
- Прошу вас, проходите. Жены и детей сейчас нет дома, и нашему разговору не помешают. Однако настало время молитвы, и вам придется немного подождать, либо совершить ее со мной.
- Благодарю вас, - я несколько поник, не зная толком, что говорить. – Боюсь, не получится. Я не отношусь к этой религии. По-вашему получается, что я неверный.
- О да, но я терпимо отношусь к иным исповеданиям, ведь и сам совсем недавно вернулся из Европы, мне знакомы ваши чувства. Следуйте за мной.
Он привел меня в холл, указал на плетеное кресло, я уселся с удобством, кинув вещи под ноги, и осмотрелся. Рядом стояла кадка с разросшимся деревцем китайской розы. Я очень люблю выращенные человеком растения, и для меня большое удовольствие наблюдать за ними – эта мысль только что пришла мне в голову, и я понял, что знаю названия очень многих цветов, будто сам за ними ухаживал. На подоконнике поодаль тоже росли какие-то цветочки, но я не стал ходить по дому и рассматривать их, а продолжил разглядывать интерьер дома из своего кресла.
Что же, этот человек действительно был благородным и богатым горожанином. В его доме были ковры и роскошные вещи, расписные китайские вазы, красивые декоративные панно с растительной темой – здесь ценили красоту и вкус. В то же время в голове моей начали возникать мысли о связи этого человека с той, кого я искал. Судя по всему, он провел с ней достаточно много времени, чтобы неплохо узнать ее, но как? Почему он? Отчего их пути разошлись? Было ли это случайностью?
Пока я размышлял над всем этим, мой новый знакомый закончил молитву и вышел ко мне все в том же халате, заправляя рукава. Он жестом позвал меня за собой в уютную кухню, предложив чаю, и его дружелюбие и доверительность окончательно расположили к себе. Мы сели за стол, и он начал беседу:
- Прежде всего, меня зовут Малик. Как ваше имя, уважаемый, и что привело вас ко мне?
В его глазах виделось дружелюбие и любознательность, он был очень внимателен.
- Я не знаю еще своего настоящего имени, но на корабле меня называли Тобиас. Я приплыл сюда издалека, но так и не вспомнил всех подробностей прошлого.
- Вот как? Что значит, вы не вспомнили еще? Это значит, вы знали и забыли? Как же так произошло, что вы забыли свое собственное имя?
- Я все время ищу ответы на эти вопросы. Но пока безуспешно. Быть может, она расскажет обо всем этом? Я обладаю способностью видеть в людях, которых она встречала когда-то, ее отражение. Я ищу этих людей и могу найти след. След, тающий в воздухе.
- Хм… Весьма интересно, - сказал Малик. – Опишите мне эту женщину и узнаем, правда ли это.
Я крепко задумался и попытался собрать воедино все те черты ее, которые виделись мне в туманных снах и образах, приходящих из ниоткуда.
- Она стройна, даже худощава. У нее смуглая, но не слишком, кожа. Анфас восточного типа, у нас такие лица редко встретишь – глаза узкие, губы тонкие, сжатые, овал лица немного вытянутый, волосы иссиня-черные, длинные, почти до пояса. Высокий лоб. Ростом примерно с меня, пожалуй. Вот так она выглядит. Голос у нее тихий, мягкий такой, вкрадчивый. Могу ошибаться, но примерно так я ее себе представляю.
- Что же, пожалуй, это действительно та, о которой я и подумал. Да, она действительно стоит того, чтобы ее разыскивать повсюду!
- Вот как? – я наклонился к моему спасителю, жаждя информации. – Как вы с ней познакомились? Как ее имя?
Увидев столь большой интерес, Малик откинулся на спинку своего стула, потом важно поднялся и принес разогревшийся чайник, разлил по чашкам чай, поставил передо мной дымящийся напиток и только тогда снова устроился на своем месте.
- По профессии я ювелир, - начал рассказывать Малик. – Я всю жизнь прожил здесь, зарабатывая своим искусством на себя и жизнь моей семьи. Но меня всегда манили другие страны, путешествия в иные миры, где живут другие люди. Лишь недавно в связи с волнениями в стране и в столице я понял, что мир начинает открываться, что торговля между государствами приносит пользу не только правительству, но и простым людям. У меня появилась возможность отправиться в Европу, чтобы увидеть иные стороны ювелирного ремесла, обменяться опытом и увидеть украшения ювелиров с других стран. К тому времени я уже знал несколько наиболее распространенных языков, и когда в страну приезжали иностранные мастера, одним из первых стремился встретиться с ними, чтобы поучиться немного у них. Это давало мне немало вдохновения и возможностей, я постигал глубже искусство огранки драгоценных камней. Сам я не ношу украшений, но ко мне стали приходить богатые люди, принося необработанные алмазы, и они просили меня сделать из них красивые бриллианты разнообразных форм. Свое первое путешествие я совершил в Гранаду, и там меня приняли с уважением и почетом. Но мне хотелось большего, поэтому чуть более шести месяцев назад я предпринял вторую поездку по Европе, которая позволила мне приобрести несколько изумительных камней для дальнейшей работы. Я еще ничего не создал из них, но, думаю, мне без труда это удастся. На обратном пути в поезде на юг в мое купе вошла женщина, с которой мне предстояло разделить дорогу. Это была именно та, чей словесный портрет вы мне только что дали.
Он сделал паузу, а я нетерпеливо поерзал на стуле, внимая его речи.
- Мы долго ехали молча. Но я глядел на нее и думал: откуда она? Почему оказалась в этих местах? Судя по внешности, она действительно издалека. Мне это стало интересно, и я решил затеять разговор. Долгое время ничего не получалось, но потом мы все же разговорились. Она назвалась китайским именем Шу Вэй. Сказала, что едет домой. А дом ее далеко-далеко от этих мест, и она совсем не знает дороги. Спросила, куда направляюсь я. Она отлично владела языком, эта девушка. Я рассказал ей немного про себя, потом предложил ей помочь с выбором дороги. Она согласилась, и мы стали попутчиками. У нее было немного денег, судя по всему, поэтому, когда наш корабль прибыл на место, в большой южный порт, я выбрал корабль, где за переезд брали не так много, как на других судах. Все это время мы были вместе. Я рассказал ей, как перебраться через пустыню, и через какие города безопаснее всего передвигаться, по каким путям идти. Ей предстояло пройти очень много дорог, но ее это не пугало нисколько. Про то, как она оказалась в Европе, и с какой целью, и что же ее так скоро заставляло вернуться обратно на родину, она утаивала, как бы я не выспрашивал это. Все осталось в секрете. Она была очень закрыта. На корабле почти не выходила из каюты. Но я поджидал ее на палубе, и когда дожидался, мы вели беседы. Чем-то она привлекала к себе, этой загадочностью, наверно. Хотя я не знаю. Может быть, она обычная женщина, как многие. Но все равно в ней было что-то. Не женщина в ней привлекала к себе, а другие качества, о которых я не знаю ровным счетом ничего. Я рассказывал о себе, она скромно улыбалась в ответ, и что-то даже отвечала. Ее высказывания по поводу жизни были просты, даже банальны, однако… За этими словами скрывался некий смысл, разгадать который дано лишь посвященным. И я не входил в их число. Кстати, в одной из бесед она упомянула, что почти вышла замуж. Не вы ли были этим самым счастливчиком, уважаемый? Что вас так привязало к ней?
Я выслушал его рассказ, и понурился. Слова Малика впечатлили, но мог ли я извлечь пользу из них?
- Возможно, - изрек я задумчиво. – Но, честно говоря, это совсем не важно. Я не представляю своей жизни без нее, без Шу Вэй, как вы ее назвали. Мне нужно найти ее и тогда я узнаю, стоит ли жить дальше. А пока расскажите, куда она следовала? По какому пути вы направили ее? Куда и как мне пойти за ней?
- Мы расстались около трех недель назад. С тех пор я дома и наслаждаюсь этим. Здесь моя семья, мой дом, мои близкие и друзья. Моя страна в опасности, и я хочу помочь ей выбраться из неприятностей, как сумею. В данный момент меня почти не интересует судьба вашей подруги, хотя и ей я пытался втолковать то же самое.
- Так куда? Куда она последовала?
- Я посоветовал ей идти на юг через прибрежные города, где все еще относительно безопасно, и прибиться к одному из торговых караванов, которые следуют на восток. Я научил ее нескольким словам из обихода ювелиров, и предложил притвориться носителем этого мастерства, сделать вид, что у нее есть драгоценности, которые она хочет продать в восточной стране, поэтому и идет туда. Это все, чем я мог ей помочь. Если вы хотите догнать ее, то придется поторопиться, ведь она могла уйти уже очень далеко…
В этот момент дверь дома отворилась, и на пороге показалась шумная компания из трех женщин: одна из них, супруга Малика, была с ног до головы закрыта в платье из легкой, но непроницаемой ткани, лицо ее изучало какую-то светлую радость, ведь с обеих сторон ее окружали две девочки примерно одинакового возраста, они что-то весело обсуждали, и мать вторила им в том же духе, но стоило им увидеть меня, как все смолкли.
Малик что-то произнес, его жена кивнула, а дочери его уставились на меня, приоткрыв рты от удивления. Я вновь почувствовал себя неловко и сказал своему гостеприимному хозяину, что мне нужно идти. Он из вежливости предложил остаться на ужин, но я отклонил его приглашение и пошел к выходу. Малик проводил меня до двери и на пороге сказал:
- Ищи ее на востоке. Там сейчас небезопасно, вот-вот разразится гражданская война, и придется скрываться от всех людей, кто имеет отношение к той войне. Направляйся на юг, через леса и горы, ты придешь к городу Гадамес, через который проходят многие караваны в Египет и Сирию. Если тебе повезет, ты встретишь там какого-нибудь человека, который встречал Шу Вэй, и вновь отыщешь ее след, а может и догонишь. Но пустыня, мой друг, пустыня гибельна для нерадивых путников. Будь осторожен. И удачи.
Напоследок он улыбнулся, я лишь кивнул в ответ, вышел за порог в тот же час покинул город.
* * *
Несколько дней я пересекал страну на своих двух, шагая то среди кедровых рощ, то по горному плато со скудной растительностью и прохладным воздухом, с ветрами, дующими куда им вздумается, ночевками под кустами акаций и привалами в тени редких баобабов. Я видел всяких диковинных животных, и каждую ночь перед сном молил всех богов, которых я только знаю, чтобы меня никто не съел. Тропы были узкие и извилистые, я шел по ним, советуясь со своей путеводной звездой, спрашивая у нее дорогу.
Мне почти не встречались люди. Я путешествовал совсем один, обходя деревушки и большие дороги, боясь, что попаду в ненужные приключения, коих мне и так хватало. Духи разных мест меня не беспокоили. Я находил еду, и, доев свои припасы, питался чем придется. Интуиция и опыт подсказывали мне, что можно есть, а что нет. И все равно я оставался почти всегда голодным. Один раз я поймал какое-то мелкое животное, размером с суслика, ободрал шкурку и зажарил его на огне, впервые за долгое время наевшись по-настоящему. При этом я молился, чтобы никакой могущественный хранитель этих земель не разозлился на меня. Но все обходилось благополучно.
Лишь однажды я набрел на пещеру, которую стерег один довольно злобный монстр. Одной ночью я заночевал на сходе с плато. Рядом была пещера, я не знал, кто там жил. Надо мной рассыпались мукой звезды на ночном покрывале, вокруг расплывалось волнами спокойствие и благодатная прохлада, и ничто не предвещало бури… Я разлегся свободно, ничего не боясь, как вдруг услышал рык пустынного зверя, испуганно привстал на локтях и огляделся. Это чудище размером с волка было всего в трех шагах от меня, полураскрытая пасть извергала угрожающее рычание, с зубов стекали слюни, от страха я оторопел.
- Что тебе нужно, дьявол? – спросил я.
Услышав человеческий голос, чудище попыталось унять свою злобу, но от него по-прежнему несло яростью и одиночеством за милю, - все мои подобные знакомые страдали от такого чувства, и я каким-то образом понимал их, а они слышали мой внутренний голос.
Оно пролаяло что-то на своем языке, и я ответил ему на древнем языке, которым владел с каких-то неведомых пор, при этом ни он, ни я не поняли друг друга, но ощутили, что равны по силам, и решили не вступать в схватку. В результате этот жуткий дух привстал на ноги, и я увидел его в полный рост, с его вытянутым телом; и каждая мышца его исполняла отдельное танцевальное соло, как актер балета, и его глаза сверкали, заостренные уши отражали лунный свет; потом он повернулся и ушел, а мне приснился мальчик из преисподней, которого я некогда проводил к охваченным потусторонними существами шахте. Вслед за ним явилась старуха в балахоне, ищущая своего Шмеллера, она принялась что-то втолковывать, мне это окончательно надоело, я поднялся еще до светла и пошел дальше.
И больше до самого города Гадамеса мне никакая мерзость дорогу не пересекала. Разве что колония термитов у южной оконечности плато. Но разве термиты сравнятся по ужасу с жителями преисподних миров?
Я видел большие, с меня ростом колонны их жилищ, лишь немного отличающиеся цветом от окружающего пейзажа, слышал топот миллионов маленьких ножек этих странных насекомых, способных сожрать целый лес и даже не подавиться. Они очень боятся света, как и летучие мыши, живут в кромешной тьме, скрываясь в ней, как приведения. Я постарался уйти от них как можно дальше, и тогда на меня впервые подул сухой недружелюбный воздух Сахары – вестник пустыни. Через сутки я достиг Гадамеса и решил передохнуть тут, изучая окрестности, и попытался следовать подсказкам, которые мне дал Малик. Я пополнил запасы провизии и воды, купил светлый халат на рынке, делавший меня почти неотличимым от арабов. К тому времени борода значительно подросла, и я попытался ножом подравнять ее, чтобы придать себе более опрятный вид.
У южных ворот города расположилась группа людей, также остановившихся здесь для отдыха. Я понял, что это караван купцов, следующий на восток. Они разбили тесный лагерь с палатками и горящими кострами. Во внешнем круге их лагеря отдыхали на своих брюшках верблюды, мудрыми глазами осматривая всех прохожих и вечно пережевывая какую-то свою верблюжью еду. И ведь честное слово, мне совсем не хотелось этого делать! Но без людей я не смогу выжить в огромной пустыне, куда занесла меня судьба.
Был уже вечер, солнце только что зашло, и после быстрых сумерек чистое небо быстро окрашивалось в темные тона, вспыхивали звездочки. В кругу света от костра полулежали-полусидели десяток арабов, они все о чем-то разговаривали друг с другом, кто-то смеялся, кто-то ел мясо. Я пробрался к ним незаметно, но вскоре меня обнаружили, и сразу же стихли разговоры, и они стали рассматривать меня во все глаза.
- Кто здесь начальник лагеря? – спросил я на своем языке.
Ответом мне было молчание – никто не понял моих слов.
- Мне нужно на восток. Куда следует ваш караван? – спросил снова я.
Поняв бессмысленность одностороннего диалога, многие из путешественников отвернулись и вернулись к своим занятиям: стали разговаривать и есть. Я чувствовал себя крайне неловко. Что делать дальше? Как быть?
Но тут мне навстречу поднялся один зрелый мужчина. Выглядел он не как все, на нем была темная одежда, и борода его была иной формы, чем у прочих, и была более густая. Голова его была обмотана в темную материю наподобие тюрбана, под самой шеей висела повязка на рот. Большие черные глаза его внимательно оглядели меня, когда он подошел на расстояние для разговора. Он был высок и даже отсюда возвышался надо мной.
- Что тебе нужно, путник? Куда ты идешь? – спросил он с сильным акцентом, но слова выговаривал правильно и с нужной интонацией.
- На восток, - сказали мои губы, и я уже не знал, стоит ли ему рассказывать историю, которую я сочинил, чтобы завоевать их доверие.
- Ты не похож на торговца, - заключил он.
- Верно, я не купец. – Я предпочел правду. Правда мне всегда казалась милее любой лжи, даже во спасение.
- Зачем же ты идешь туда?
- Я ищу одну особу, обратной дороги у меня нет. Она проходила здесь, просто я не нашел пока ее следов, но уверен, что они обнаружатся. Я готов работать на вас, если потребуется. Возьмите меня с собой.
Он еще раз внимательно посмотрел в мои глаза.
- Для того чтобы идти с караваном, нужно уплатить взнос. У тебя есть деньги?
Я без лишних слов достал из рюкзака мешочек с оставшимися деньгами и протянул ему. Он высыпал монеты на свою широкую ладонь и, не считая, сказал:
- Этого мало. Но ты будешь моим гостем, я принимаю тебя в караван. Меня зовут Ибрагим, я здесь главный. Как твое имя?
Я вновь назвался Тобиасом – что ж, быть мне им, пока не вспомню свое настоящее имя!
- У тебя будет навьюченный товарами верблюд. Если понадобится твоя помощь, я приказываю – ты выполняешь. Надеюсь, у тебя достаточно еды и воды. Делиться с тобой в пустыне никто не станет. Вода на вес золота. Путь будет длинный и тяжелый, если ты еще ни разу не проделывал его. Тем более война… Война совсем некстати для путников.
Он ссыпал монеты обратно в мешочек, заткнул его за пояс и продолжил:
- В этой стране ты никто. Если кто-то уличит тебя в воровстве или хотя бы заподозрит в этом, тебя сразу убьют и бросят твое тело в пустыне. Я сам это сделаю. Будь кроток и молись с нами. Здесь не должны знать, что ты неверный. Будь стоек. Иди до конца. Если будешь жаловаться, здесь не курорт. Тебя просто оставят умирать без глотка воды. Я сам оставлю. Ты согласен?
- Да, - без лишних раздумий и колебаний сказал я. Иного выбора у меня не было…
Ибрагим ухмыльнулся и вернулся на свое место. Вскоре большинство странствующих торговцев разошлись по палаткам, а кто-то расстелил прямо на земле, поближе к костру. Я тоже разлегся прямо на земле, один край одеяла подложил под поясницу, а другим укрылся, и быстро уснул, впав в беззаботную грезу.
В предрассветный час меня разбудил сам Ибрагим, толкнув носком сапога в бок.
- Время молитвы, - сказал он со своим акцентом, который, впрочем, придавал его речи особую прелесть. – Соверши омовение последним и повторяй за остальными. Потом выучишь молитву и будешь произносить ее без помех. Иди за остальными.
Оказывается, рядом был колодец! Вчера я этого не заметил. Муэдзин с минарета ближайшей мечети завершал свое пение. Мужчины из нашего лагеря подходили к колодцу, лили воду из ведер и кувшинов на свои руки и ноги, в особом порядке моя их. Потом они стелили на землю коврики и начинали молиться: складывали перед лицом ладони, и губы их приоткрывались, беззвучно лилась из них молитва, они кланялись и опускались на колени. Я старался повторять все движения арабов в точности как они, только вместо коврика мне служило мое верное одеяло. Наконец, все они как один принялись собирать вещи, и Ибрагим подвел ко мне верблюда, указал на два больших тюка и велел прикрепить их к бокам животного. Опять же мне пришлось понаблюдать за остальными, чтобы узнать, как это делается, и удалось мне это не с первого раза, да и то как-то криво и не совсем правильно.
Как бы то ни было, караван наш двинулся в путь, и мне пришлось с первой минуты приспосабливаться к каждому путешественнику, хоть я и не знал их языка, но мне для достижения своей цели требовалось следовать их распорядку, и, главное, ничем не выделяться, – а это было труднее всего с моим незнанием местных обычаев и нравов. Мой верблюд шел в самом конце этой цепочки из тринадцати купцов и более двадцати таких же выносливых животных, и я мог наблюдать отсюда за ними без помех, это место также позволяло быть почти незамеченным – все смотрели вперед, мало кто оборачивался. Да, Ибрагим знал, что делает, когда поместил меня замыкающим звеном экспедиции! Так будет удобнее всем. Должно быть, у него для каждого человека в команде было свое место. Хотя, если отстанешь, может пройти немало времени, прежде чем кто-то заметит твое исчезновение.
Я приготовился. Солнце поднималось из-за горизонта, гася звезды, как гасят светильники по пути в спальню. Небо окрашивалось в безумно красивые розовые тона, и огромный круг разгорался все сильнее вокруг этого великолепия. И мы шли ему навстречу, на восток…
* * *
Долго можно описывать все то, что мы пережили в пустыне. Для меня это было впервые. Но для многих других прохождение этих огромных незаселенных пространств, пышущих жаром днем, и вдруг охладевающих до боли в зубах после захода солнца, - привычное дело, но не менее опасное, чем для новичка. Здесь природа этих равнин и гор существовала вне человека со дня сотворения мира, и потому мир Сахары казался потусторонним. Человек здесь всегда был одной из песчинок, которая легко может сгинуть в безвестности…
Мы двигались в едином неспешном ритме, в который я влился как-то незаметно и крепко, почувствовав себя частью этого живого организма - каравана. И у меня нашлась роль в нем, хоть и была она невелика. Пять раз в день я останавливался вместе с другими, мыл в песке или пыли руки, утирал ступни и щиколотки, а потом складывал ноги в коленях и молился их строгому Богу, понемногу выучив молитву, но не понимая ее смысла…
Я не знал маршрута, и все, что от меня требовалось, не отставать от остальных. Я не понимал их языка, но знал их имена – всех. Ахмед, Амир, Керим, Сагид, Джафар, Абдулл, Мохаммед, Али, Тайеб, Даха, Ихлас, Расул, Ибрагим. По вечерам мы ненадолго собирались вместе у костра, если удавалось раздобыть дров, или в полутьме, пока не погас последний свет очередного дня. Они беседовали, издавая столько разных звуков, и я слушал их заворожёно – столь музыкальным казался их язык. Временами я различал знакомые слова, но увязать в общем потоке слов с другими, незнакомыми, было очень трудно. Из всех лишь Ибрагим да Али могли говорить на моем языке. Ко мне относились с пониманием, хоть и отчужденно, но никто не пытался прогнать или устроить конфликт, а потому даже в полном неведении, о чем они говорят, мне было хорошо. Я чувствовал себя в безопасности, и самое главное было беречь свою воду и продукты, коих было немного.
После утренней молитвы, обычно еще засветло, лагерь снимался с места и двигался по маршруту. Знатоки пути во главе с Ибрагимом изучали его по выемкам в песке, образующимся от движения ветра, по руслам пересохших рек, которые они называли вади. Мы пересекали их, или прятались в них от пыльных бурь. Ветер сирокко дул постоянно. И начиналось все внезапно – вот перед тобой открытая равнина с бугорками тассили вдалеке, небо вроде и чистое, но где-то на горизонте появляется таинственный туман, и он поднимается высоко над землей, несомый странными клубящимися облаками… Немного времени проходит, и все попутчики начинают кричать что-то, караван останавливается, мало того, он сворачивается в кольцо, верблюдов располагают по внешней стороне круга, а путники закрывают лица повязками, и уже невозможно отличить их друг от друга, разве что по одежде. Только Ибрагим до последнего оставался узнаваемым, ходя между нами и следя за тем, чтобы каждый был готов встретить ярость стихии во всеоружии:
- Закройте глаза и уши так плотно, как только сможете – песок проникает всюду. И не смотрите!
У каждого был с собой специальный мешок, чтобы закрыть им голову своего верблюда, которые хотя и не показывали вида страха, но тоже были напуганы не меньше нашего. Тогда оставалось лишь лечь ниц на землю, прижавшись к мохнатой глыбе своего животного, желая лишь, чтобы ветер оказался недостаточно сильным и не унес обоих, и тогда в уши вторгался этот ураган, проникающий даже через ладони. Так могло длиться бесконечно долго, пока я не уставал держать руки плотно прижатыми к ушам, и дышать было нечем, и верблюд хрипел от напряжения, и боком я чувствовал, как сокращались мускулы его тела. Песок и пыль забивались под одежду, становилось так темно, будто настал судный день и всех нас ждет кара за грехи бесцельно прожитой жизни. И в это время я думал: неужели она тоже прошла через это все? А потом вдруг все стихало, и можно было поднять голову и разжать уши, и вскоре пыль начинала оседать, а если в это время заходило солнце, все небо окрашивалось в мягкий оранжевый цвет, и таких закатов я еще нигде не встречал!
Мы читали молитвы, и постепенно я научился повторять суру за моими попутчиками, и в этом появился какой-то смысл.
Мы шли дальше или, обессиленные, разбивали лагерь и ложились спать, чтобы встретить следующий день ясным и жарким. Моя запас провизии неминуемо шел к концу, и запасы воды сокращались, но всех нас поддерживала надежда на то, что через несколько дней мы достигнем первого оазиса и там отдохнем и восполним запасы.
Однажды днем нам повстречался отряд бедуинов. Сначала появился одиночный конный всадник на краю обрывистого холма. Его фигура казалась зловещей и не сулящей ничего хорошего. Наши проводники и все члены процессии сразу же навострились и приготовили ружья к стрельбе, но всадник неожиданно исчез, будто его и не было. Мы медленно двинулись дальше, но на выходе из лощины путь нам перегородил целый отряд этих темных людей с закрытыми лицами и в темных одеждах, каждый был на коне, но ни у кого в руках не виднелось оружие. Судя по всему, нападать они на нас не собирались. Ибрагим вышел вперед на своем верблюде и остановился перед кочевниками, а их вожак тоже спешился с лошади, и двое о чем-то недолго разговаривали, потом всадники ускакали прочь, оставив нас в покое.
Вечером на привале мы сумели раздобыть какие-то сухие останки деревьев и разжечь из них костер. Поленья засверкали, огонь был таким родным и приятным для глаз, что оторвать глаз от него было почти невозможно. Так я и сидел, съев в качестве ужина кусок лепешки и запив его глотком воды. Сидел и смотрел на огонь. После молитвы многие так устали, что даже не стали ставить палатки, а улеглись вокруг костра на землю, укрывшись своими одеялами. Вдруг со мной рядом присел Ибрагим и стал разговаривать со мной.
- Ты, наверно, единственный, кто не понимает до конца, что происходит в этих землях, поэтому я решил поведать тебе об этом.
Я внимательно посмотрел в его глаза. Густая черная борода, смуглые скулы, и черные, как окружающая нас ночь, глаза, наполненные особым смыслом, будто вселенная.
- Иноземцы пришли на наши земли и пытаются обрести власть над ними. Когда кому-то сильно хочется власти, ему кажется, что своей родины стало мало и надо завоевать другую. Раньше это были турки, и они оказались сильнее разрозненных племен кочевников. Но они не знали, что Сахара так велика, что управлять ею совсем не так легко как кажется. Эта война никогда не заканчивалась на самом деле. Из полка, отправленного на покорение мятежников в глубь пустыни, возвращалась лишь малая часть, ведь не только бедуины убивали их, сама пустыня враждебна любому, кто не несет в своем сердце уважения к ней и не знает ее законов. Турки ослабли, и теперь их вытесняют европейцы, которые зачем-то стремятся построить свои колонии и насадить свою религию на этих бесплодных землях. Но и они не смогут покорить нас. Никогда. Даже если им будет казаться, что это так.
Он замолчал на какое-то время, давая мне осмыслить сказанное, будто слова его несли в себе некое другое значение. Пальцы его перебирали четки, глаза сосредоточенно глядели в огонь, как и мои.
- Я говорю тебе это к тому, чтобы был готов ко всему. Отряд, который мы встретили сегодня, состоял из бедуинов одного из здешних племен. Они считают, что на оазис, куда мы идем, напали, и хотели просто выяснить, кто мы и куда идем. Хотели предостеречь. Но не все они такие. Другой такой же отряд может напасть на нас и будет бойня. Мы ходим по острию ножа.
- Напали на оазис? Враги? И мы все равно пойдем туда вопреки опасности?
- А у нас есть другой выход? – иронично ответил вопросом Ибрагим. – Если мы не пойдем туда, то погибнем. Если оазис заняли враги, они могут убить нас или отобрать товар. На все воля Аллаха.
Ибрагим улыбнулся. Какая странная была у него улыбка! В ней было совершенное смирение перед всемогущей судьбой, и это вселяло умиротворение. Я не чувствовал страха рядом с этим человеком. В конце-концов мы всего лишь песчинки, которые гоняет пустынный ветер куда ему заблагорассудится…
- Откуда вы родом, Ибрагим? – спросил я.
- Я кочевником был. После того, как умерла жена, я ушел из своего племени и никогда к нему не возвращался. Довелось мне жить и в английской колонии в Марокко. Оттуда я знаю ваш язык и говорю на нем. Из того города часто уходили караваны на восток, однажды я пошел с одним из этих караванов зарабатывать себе на жизнь. Вернулся уже богатым человеком, но мне показалось этого мало. Так я стал проводником и стал вести купцов по торговым путям далеко-далеко… Не счесть, сколько раз я ходил туда и обратно, и за это время научился многому. Бог показал мне, что это мое призвание – ходить по пустыне, и я поверил ему. И перестал бояться смерти…
Слушая его голос, я лег на спину и стал смотреть на тысячи и тысячи звезд, мерцающих надо мной крошечными огоньками.
- В одной из экспедиций мои люди стали умирать от неизвестной напасти. Я ничего не мог поделать с этим. Потом мы выяснили, что всему виной черный старик, который прибился к нам где-то на середине пути. У этого человека была темная кожа, и мы все решили, что он пришел с юга, но лишь спустя полтора месяца я понял, что это злой джинн в людском обличии, пытающийся причинить нам вред. Однажды в предрассветный час я увидел, как с того места, где спал старик, поднялось большое темное облако, заслонившее свет луны и звезд. Оно клубилось над всеми нами, и никто не замечал его… Это облако будто щупальца протягивало темные нити к каждому из нас, и одно из его щупалец тянулось также и ко мне. Но я бодрствовал и не позволил этому отростку к себе приблизиться, уклонялся от него и не давал себя объять. Почувствовав неладное, видимо, этот старикашка выбрался из-за своей завесы и предстал передо мной уже в другом обличии: это был большой джинн, гневно рычавший раскрытой пастью с длинными клыками, и красные глаза его со злобой смотрели из-под густых бровей. Во мне не было страха перед смертью и я вызвал его на поединок, и тогда мы принялись бороться. Он пытался ухватить меня своими клещами, но я был сильнее. Мы боролись до самого рассвета, а остальные спали под его чарами, которые я пока бессилен был разбить. Но потом лучи зари осветили небо, и когда с первыми лучами солнца его силы иссякли, и я повалил это чудище на обе лопатки и заколол его кинжалом. Я бил его ножом до тех пор, пока вся его кровь не вытекла на землю и не впиталась в почву. И только после этого проснулись мои друзья и увидели, что случилось. Тело черного старика лежало на земле, и мы оставили его там, посреди пустыни, и с тех пор я обхожу то место стороной и не доверяю людям, а особенно черным.
- На земле полно бродит злых духов, - заметил я отстраненно, потому что задумался о своем. – И каждый намерен что-нибудь отнять у тебя, то хорошее настроение, то память, то еще что-нибудь, а то и жизнь…
- Так ты тоже встречал джиннов?
- Наверно. Вы можете называть их джиннами. Для меня это просто привидения.
- Вот как… Мне сразу показалось, что ты не обычный человек. Какова бы ни была причина, заставившая тебя пуститься в этот тяжелый путь, она внушает уважение.
- Спасибо за добрые слова, Ибрагим. Я ко всему могу привыкнуть. Но истинная причина, которая привела меня на эту дорогу, скрыта даже от меня самого.
- Что же, не буду мешать тебе отдыхать. Мысли и прислушивайся к снам. Возможно, они дадут тебе долгожданный ответ. Спокойной ночи, - сказал он и удалился в свою палатку.
Некоторое время я еще любовался бесконечностью небосклона и до ослепления яркой и огромной луной, но сон сморил меня и я ушел в небытие… Небытие, в котором снова явилась она, моя любовь. Мне привиделось, будто мы живем в маленьком доме у быстрого ручья.
А потом наш путь продолжился. Последующие дни оказались особенно тяжелыми для нашего каравана: стояла жаркая безветренная погода, и невыносимое пекло сводило с ума. Днем мы не знали, куда деться от испепеляющего солнца. Наши тела были грязные, и вдобавок при каждом движении выделяли новую порцию пота, и это при том, что вода у некоторых из нас, и у меня в том числе, закончилась, а у прочих была на исходе. Странные картины появлялись тогда перед нами. Я своими глазами видел сначала огромное озеро на фоне крутого хребта далеко-далеко. Оно искрилось перед нами под лучами солнца, и чайки летали над ним, вылавливая рыбу. Но Ибрагим призывал нас не поддаваться соблазну напрячь последние силы и броситься к спасительному озеру, – это был лишь жестокий мираж, обман, ловушка, которую подсовывала пустыня нерадивым путникам. А потом мы увидели город с минаретами и белыми крышами, и раскидистые финиковые пальмы под ними – он был так сказочно близок. В нем можно было отдохнуть в тени деревьев и напиться воды из колодца. Однако наш Ибрагим настойчиво велел нам продолжать путь, говоря, что это обман. Тогда мы сочли Ибрагима безумцем, раз он ведет нас мимо райских кущ, но деваться было некуда, мы подчинились. Верблюды уже устали нести поклажу, а мы устали без воды. В один из самых жарких моментов я чуть не свалился со своего верблюда, потому что сильно закружилась голова, и я был готов отдаться участи и умереть здесь, оставшись лежать на раскаленном песке.
А дисциплина царила непререкаемая. Мы продолжали делать остановки для молитв, животные садились на колени и отдыхали, посматривая на нас мутными глазами. Сил уже не оставалось, но каким-то образом привычка делала свое дело и мы заставляли себя кланяться Аллаху, благодаря его за жизнь и прося отдохновения.
Ночью пришла прохлада, а вместе с ней передышка. Я уснул в сплошной черноте вокруг себя, а на утро мы поднялись, снова помолились и двинулись в путь. К счастью, это длилось недолго. За цепочкой ближайших скал показался белый город, окруженный финиковыми пальмами, и теперь уже Ибрагим вышел впереди всех, подняв руки вверх и закричав от радости: это был настоящий оазис.
* * *
Мы вступили на главную улицу как триумфаторы, вернувшиеся домой после долгой войны. Мы радовались людям, выходившим нам на встречу с кувшинами воды и своими товарами. Первым делом мы отвели верблюдов на водопой к одному из оросительных каналов, и здесь же разбили лагерь, оставив в нем пару человек в качеств охраны, а сами отправились осматривать оазис. Это было прекрасное зрелище! После однообразной пустыни, где одни лишь камни и песок, здесь было настоящее изобилие зелени в виде финиковых пальм, широко раскинувших свои вайи так, что под любой из них можно было усесться отдыхать от дневной жары в приятной тени. Поначалу я шел за остальными членами нашей группы. Мы зашли на небольшой рынок, где торговали фруктами и мясом, и свежеиспеченными лепешками, и всякими сладостями. Купцы обменивали тут же малую часть своих товаров на еду или расплачивались звонкой монетой, у меня же не было ни того, ни другого, и я просто смотрел, кое-что пробовал, но ничего не мог взять. И тогда один из наших, Саид, решил проявить милосердие и угостил меня вкусным обедом в кофейне, где я попробовал горячее острое блюдо с мясом птицы, заел его сладким виноградом и запил сладким красным чаем, который пили тут все, от мала до велика. Как смог, я выразил свою благодарность Саиду, и он лишь отмахнулся и улыбнулся в ответ. Потом мы раскурили кальян, и мне стало так хорошо, как никогда до этого! Я вышел из таверны и стал гулять по маленькому городу, смотря на белые дома, мимо заборов, поверху каждого из которых было разложено битое стекло от воров, мимо закрытых садиков, где цвели какие-то красивые розовые бутоны, вероятно того самого сорта роз, из коего заваривали местный чай.
В конце одного из переулков меня обступили четыре цыганки, одна из них, смуглая до черноты и даже без платка (прочие женщины носили паранджу, закрывавшую все тело, и лишь темные глаза лукаво смотрели сквозь прорезь в балахоне), стала лепетать что-то на своем непонятном языке. Очевидно, как и везде, она предлагала мне за небольшое вознаграждение прочитать мою будущую судьбу по ладони, но я вывернул виновато свои пустые дырявые карманы наизнанку, и они отстали. После, миновав разнополую и разновозрастную компанию детишек, шумно играющую у обочины пыльной дороги, я вышел к берегу большого озера, на котором незыблемо стояло благополучие этого города.
Не успел я присесть у толстого ствола финиковой пальмы, прислонив голову к ней, как с минарета ближайшей мечети раздался голос муэдзина. Скорее по привычке, нежели из надобности, я омыл руки и ноги водой из озера (с каким чудесным наслаждением я впитывал кожей эту благословенную влагу!), расстелил под ногами свое запыленное одеяло из наспинной сумки и преклонил колени, выполняя молитву перед Всевышним. Я просил о благосклонности и милосердии, и, главное, о завершении пути к своей цели. Закончив читать, я отряхнул одеяло, и собрался было убрать его обратно, как вдруг увидел рядом с собой старика в сером халате, изрядно поношенном и с залатанными дырами. У него была длинная, по грудь, седая борода, а сухие ладони сжимали набалдашник трости, вырезанной из сухой палки.
Он первым посмотрел на меня, глаза его были пристальными и загадочными, я немного смутился. Кто это? Дервиш? Факир? Или просто старый человек из числа местных жителей?
Разрез его глаз говорил о происхождении из Малой Азии, кожа на запястьях была коричневая и сухая. Он первым заговорил со мной, и, странно, я без помех понял его речь.
- Молодость имеет свойство быть незаметной, пока ты молод. Человек ее не осознает. Так уж устроен, что возраст, в котором пребывает, занимает его более всего. Куда путь держишь, молодой человек?
Меня посетило странное чувство нереальности происходящего: так иногда бывает, когда начинаешь остро ощущать время, когда миг становится настоящим, ручейком, медленно текущим в прошлое. Я что-то ответил старику, не помню теперь, что именно, ведь голова моя поплыла в густом тумане.
- Ах, так ты ищешь знаки. Великий мудрец сказал однажды, что люди, ищущие мудрость, часто обманываются информацией, выдавая ее за таковую. Для тебя каждый встречный лишь носитель или не носитель знака. Ведь так?
- Зачем вы спрашиваете меня об этом, уважаемый? – спросил я факира.
- Под землей текут быстрые реки, берущие происхождение также из подземных источников, - вместо ответа почему-то начал рассказывать мой пожилой собеседник. – Если Солнце испепеляет их русла сверху, они переселяются вниз, под слои бесплодной почвы, прячась там от жарких лучей. Если в нужном месте поймать текущие в разные стороны реки и связать их узлом, как змей хвостами, образуется озеро, которое рано или поздно станет искать путь на поверхность. Там, где оно сумеет это сделать, вода обретет силу, способную противостоять мощи Светила, тогда она даст жизнь, и образуется оазис. Но скажи мне, кто сумеет связать хвосты рек в один узел?
По его лукавой ухмылке невозможно было догадаться, что на уме этого странного старикашки, но заглянув глубже в его глаза, я нашел в них отражение иного мира, и только тогда понял, что это не человек, а сильный дух, возможно, сильнейший из всех, кого я встречал по пути.
- Вы знаете, да. Только подданные Всевышнего, получившие от Него достаточно благодати, могут совершать подобные деяния. А вы - не из таких ли?
Старик повернул свой взгляд к глади воды и почесал бороду. Мне показалось, рябь у берега расплылась от его сидящей у самой кромки фигуры. Но никакого ветра не было. Позади прошел крестьянин с сетью. Рыбак на лодке вытащил из воды упрямо сопротивляющуюся рыбу. Старик нахмурился. Это был очень значительный дух, поэтому его нельзя было так просто отличить от человека, ведь он мог запросто имитировать любое живое существо. И конечно же он сразу понял, что я заметил это!
- А вы, кажется, тоже путешествуете. Странник из далеких краев, почти как я. И тоже налегке, в точности как я. Между нами столько схожего… - пришлось продолжать свои осторожные выпады, чтобы не вспугнуть его. – Пожалуй, если я не найду все-таки свою цель, то через много лет буду совсем как вы, с седой бородой по грудь и холодной головой на плечах. К сожалению, не могу сообщить своего настоящего имени, но такие путники, как вы, всегда вызывают у меня уважение и симпатию, и я буду рад, если вы скажите мне, как к вам обращаться.
Старикан ухмыльнулся уже знакомой усмешкой. Но от него исходило столь светлое свечение и доброта, что я чувствовал себя рядом с ним хорошо, и нисколько не смутился, напротив, мне становилось все интереснее.
- Меня зовут Фарух. По поводу разнообразных жизненных путей, то я исходил их немало, живу я тут уже давно и надеюсь закончить жизнь тоже в этом самом месте. Во многом благодаря моим усилиям здесь возник островок рая в пустыне, и я намерен поддерживать его чистоту и дальше. Как я уже говорил, чтобы это случилось, надо связать несколько подземных рек в один узел…
В моей голове вспыхнуло несколько ярких, как китайский фейерверк, мыслей, и сразу же я представил поле для дальнейших словесных атак и ухищрений.
- Так я оказался прав! – решительно воскликнул я, изображая изумление. – Вы один из великих волшебников, которые исчезают с лица земли тем чаще, чем стремительнее бежит быстротечное время. Очень рад знакомству! Сам я подобными талантами не обладаю, но с почтением отношусь к волшебникам. Однако поведайте, отчего выбрали именно это место в бескрайней пустыне?
Старик крепче сжал набалдашник своей трости.
- Это не я выбрал место, скорее оно выбрало меня. Я брел по этой пустыне, и вода испарялась из меня в небо. И вместе с нею таяли мои силы, поэтому мне пришлось спрятаться глубоко под землю. Я искал водоем и вскоре нашел довольно мощный ручей. Ведь я говорил тебе, что реки могут прятаться под землю, если их круглый год нещадно жарит солнце. Вот и эта речка была такой же. Я поплыл по течению и двигался очень долго в русле, которое впало в другую реку, а потом еще в одну, и так далее, пока я не приплыл прямо под эти самые камни и не увидел, что несколько ручьев и речушек плывут совсем рядом друг с другом. Потом я осмотрелся внимательнее, убедился, что выхода в мир адских чудищ нет и в помине, а раз все подходит, я здесь же остановился и принялся наговаривать колдовство, и оно помогло осуществить задуманное. Реки забурлили в едином порыве, своды расширились, русла соединились, и воды стало так много, что она принялась точить камни в поиске пути наверх. И когда вода нашла дорогу, на поверхности земли появилась вода. Сначала это была грязная лужица, в которой подолгу оседала пыль, и которую старалось полностью испарить это жадное пустынное солнце. Но затем лужица стала расти, крепнуть, пробуждая к жизни уснувши семена растений, которые занесла сюда судьба, и родилось это озеро, нашло свои берега и так и осталось в них. Выросли кустарники и цветы, выросли пальмы, и летящие по своим воздушным путям птицы стали останавливаться здесь передохнуть. К тому времени я привязался к своему озеру, даже решил развести здесь огромный сад, но явились люди, поселились, и я решил им не мешать.
- Благодаря этому караваны могут совершать эти дальние переезды из одного конца пустыни в другой. И, пожалуй, без остановки в оазисе они бы не смогли это делать.
- Хе-хе, - рассмеялся старик, похоже, что моя лесть ему нравилась. Давно ему никто не говорил ничего подобного. – Они считали, что это чудо какое-то, что среди пустыни возникло такое изобилие растительности, и вода, и деревья, под которыми можно спрятаться от палящего солнца.
Тогда я продолжил:
- Да. Озеро красиво. Неужели все озера на свете рождаются из переплетения подземных рек?
- Это так, - сказал Фарух, покачав головой. Пальцы его погладили седую бороду.
- Вы знаете, недавно в одном из странствий мне тоже встретилось одно красивое озеро, было скрыто оно среди могучих деревьев под кручинами утесов, и было оно столь чистым когда-то, что людям казалось, будто оно состоит из стекла… Там водились угри и бобры, а лес вокруг его был богат на дичь. Зимой это озеро покрывал панцирь льда, и под ним было видно, как плавают в глубине серебристые рыбы. Большие и жирные. И приходящие люди называли его Хрустальным…
Я намеренно сделал паузу в этом месте, чтобы проследить за его реакцией.
К моему удивлению, он сменил позу, сел скрестив ноги, покосился на воду, и я заметил, как его ухо прямо-таки повернулось ко мне, намереваясь расслышать во всех подробностях мой рассказ, однако глаза его будто опасались смотреть на меня.
- И если все хорошо было на озере до прихода людей, то с ними стало лишь хуже. Они принялись ловить рыбу, ставить свои сети, разрушать плотины бобров, и никто не мог им воспрепятствовать. Ведь бывший хранитель тишины озера покинул эти места, и без него там стали хозяйничать другие, и они принесли с собой зло, которое привело к гибели озеро. Нет, оно никуда не исчезло, но из-за глупости людей и злых сил вода в нем стала мертвой, и рыба умерла, и ядовитый туман стал покрывать его берега. Честно говоря, я застал его именно таким, безжизненным и печальным, хотя кое-кто рассказал мне, как было дело давным-давно…
Наконец, старик повернул ко мне свой взор и резко спросил:
- Ты говорил с духами озера?
- Да, - сознался я.
- И ты знаешь, кто я?
- Знаю.
Он крепко задумался о чем-то, костяшки его пальцев побелели от того, с какой силой он сжал трость.
- Молодой человек, ты несколькими словами заставил меня вспомнить прошлое и озадачил. Что же ты хочешь от меня? Чтобы я вернулся туда и все исправил? Но я не бог! Как они могли допустить такое? Это они тебя прислали?
- Мне ничего от вас не нужно. Что вы! Никто меня не присылал. Просто они помогли мне выбраться из заколдованного леса, и в благодарность я обещал поговорить о них с духом Фарухом, если когда-нибудь встречу его на пути. Что же, я встретил и выполнил свое обещание. Только и всего…
- Я ушел когда-то от них, потому что верил, что они сохранят мое любимое озеро в неприкосновенной чистоте, однако они не сумели. Теперь я стал слишком старым, чтобы помочь им. К тому же у меня новый дом, и покидать его было бы такой же глупостью… Если не сдерживать глупые намерения людей, их дурной нрав уничтожит все живое, вы так любите копать себе могилы…
- Но разве ваша мудрость не придаст сил духам озера? Разве не вдохновит ваш пример на благородное возрождение сурового края в былую чистоту?
- Все остальное – лишь мое дело, юноша. Этот пафос в твоих словах излишен. Не понимая причин, не поймешь следствия. Ты смутил мой покой, и за это я могу лишь отблагодарить тебя тем же. Похоже, ты хочешь вспомнить всю свою жизнь, но что-то у тебя не очень получается. Могу дать один совет: перед закатом сходи на рынок и у западных ворот поищи торговца Идриса, он научит тебя делать эликсир памяти – очень действенная штука. В обмен на секрет он попросит совсем немного, но ты должен в точности выполнить как он скажет. А теперь прощай, мне надо идти.
И тогда старик поднялся и, опираясь на свою трость, побрел вдоль берега, удаляясь все дальше и дальше. Наш с ним разговор озадачил и меня тоже… Духи умеют прятаться под любым обличием. Но ведь не мог он не знать того, что я понимаю, с кем имею дело!
Когда я в следующий раз посмотрел в его сторону, старика уже не было. Он растворился в мироздании, как множество людей, кого я уже встретил на пути…
* * *
Вечером, когда тени намного удлинились, и запахло закатом, когда на белый город-оазис стала опускаться ощутимая прохлада, я пришел к западным воротам рынка и начал приглядываться к торговцам, которые до сих пор продавали тут всякую всячину. Я разглядывал их до тех пор, пока вскоре один из этих людей не стал казаться мне каким-то необычным. Этот торговец сидел за столиком, натянутым сверху брезентовым полотном, и перед ним были выставлены аккуратные маленькие кучки специй: красный перец, кунжут, и еще какие-то с разнообразные порошки с пряным сладковато-приторным запахом. Все тело его было закрыто балахоном, и лица не было видно из-за темной непрозрачной материи, что его скрывала.
- Идрис? – спросил я несмело.
Он поднял голову, и тогда я увидел высунувшийся из-под капюшона край острого подбородка.
- Да. Что тебе нужно?
- Я почти ничего не помню из своей прошлой жизни. Моя жизнь будто началась с определенного момента, а до этого словно ничего не было, хотя я точно знаю, что что-то случилось. Мне хочется знать, мне надо вспомнить, что со мной было раньше для того, чтобы не потеряться в будущем…
Он опустил взгляд на пахучие специи перед собой и снова стал похож на статую.
- Это редкая и странная болезнь, - заговорил он через какое-то время. – Я не умею ее лечить. Я не лекарь. Почему ты пришел ко мне?
- Мудрый человек сказал мне, что ты умеешь готовить эликсир, который возвращает память. Что ты попросишь взамен?
- Эликсир? – он говорил так, будто сам забыл об этом и принялся копаться в памяти, чтобы выловить в ней необходимые воспоминания. – Ах да, кажется, я понял, о чем ты говоришь. Для этого тебе придется отвезти меня в одно место. Вообще-то за мной должен был прийти Мустафа, но вместо него подойдешь и ты…
Идрис поднял голову и опустил капюшон. Я впервые увидел его лицо. Последний луч солнца упал на его глаза, и я понял, что он слеп. Он довольно ловко и быстро собрал свой товар, рассовал кучки специй по кожаным мешочкам, быстро провел рукой по разборному столику, смахивая пыль, двумя движениями сложил его и убрал все свои пожитки в сумку, которую повесил на плечо.
Он объяснил мне куда идти, где поворачивать и в какую сторону, схватился за локоть, и, пока я вел его, начал рассказывать о себе:
«Я попал сюда несколько лет назад, едва унеся ноги от турок, которым мое увлечение науками и специями казалось противоестественным. Но мне повезло. Тогда я только-только подобрал Мустафу, вылечил его, и тот стал мне помогать. Я начал лечить болезни по одной старинной книге, доставшейся мне от далеких предков. Она передавалась через несколько поколений и написана на древнем языке, который уже давно утерян… Я не успел никому передать свои знания до того, как ослеп, а теперь уже поздно. Может оно и к лучшему. Я ослеп, когда лечил другого слепого. Это был богатый купец, он шел с караваном на восток. Я прочитал одно заклинание, но не сразу понял, что ошибся где-то. И отдал ему свое острое зрение. Сразу после обряда тому человеку стало лучше, он увидел свет, и что-то в этой темноте стало вырисовываться, а у меня через два дня зрение напротив полностью испортилось, и я совершенно ослеп.
Идрис повернул ко мне свое лицо, и я еще раз убедился, что в его глазах нет жизни.
«Роковая ошибка стоила мне зрения. С тех пор я так и перебиваюсь, продавая пряности, которые привозит мне время о времени один восточный купец, когда проходит через наш город, то делая кому-то добро»
- У меня нет денег, - сказал я. – Чем я смогу вам отплатить?
- Не беспокойся об этом. Даже с голого нищего можно что-то да взять, а у тебя есть глаза, ты можешь увидеть того, чего не замечаю я. К тому же я еще ничем не помог тебе, так что ты еще слишком рано предлагаешь свои услуги.
Он завел меня в темную неприглядную подворотню. Над головами было развешено белое белье, где-то плакал ребенок. Словно трущобы какие-то. Но мне не привыкать. Он остановился возле одной деревянной двери, открыл ее, и под нами оказался вход в подвал с лестницей, уходящей вниз.
Идрис пошевелил носом, вдыхая в себя запах, исходивший из подвала, и крикнул туда, вниз:
- Мустафа! Разожги огонь! Зажги свечу! У нас гости!
И с этими словами он подтолкнул меня легонько вниз, схватился за мое плечо, и я спустился вниз, осторожно ступая на каждую ступеньку, потом увидел внизу свет и успокоился: свет был мягкий, в его свечении не было ничего угрожающего.
Я оказался в просторной комнате, где был стол со свечами, который все освещали, несколько мешочков, откуда доносились загадочные, неведомые запахи. Я вообще-то не очень хорошо чувствую ароматы и запахи, но тут мой нос заработал на полную мощность. В одном углу стояла кровать, неубранная еще с утра, под деревянной подпоркой на циновке сидел обритый мальчик лет тринадцати, у него был испуганный и любопытный взгляд, когда я вошел, одет он был в чистую белую одежду и в руке держал масляную лампу.
- Мустафа, познакомься, это странник без имени, махнул рукой в мою сторону Идрис.
- Здравствуйте, - сказал тихо мальчик.
- Почему ты не пришел за мной в назначенное время?
- Я проспал, мастер.
- Проспал? Зачем ты спишь в такое время? Ну ничего, видимо, так было суждено, иначе я не встретил бы этого человека.
Двигаясь вдоль стены, Идрис добрался до стола, выдвинул ящик и достал из него старую толстую книгу, от которой веяло древностью. От нее веяло колдовством, и ее энергиями вполне могли питаться какие-то духи, жившие в других мирах.
- Нам нужно помочь вернуть этому человеку его имя, - сказал Идрис. – Будем готовить эликсир памяти. Принеси мне стакан воды, Мустафа.
Мустафа бросился исполнять его поручение, растворившись в глубине этой комнаты со слабым огоньком.
- Вы не ошибетесь, как тогда, с глазами? Не отдадите мне свою память вместо моей?
- Постараюсь не ошибаться. Я многие рецепты помню наизусть. Этот я помню особенно хорошо…
Идрис гладил страницы книги, и странные буквы словно пританцовывали на месте от каждого его прикосновения, и в свете свеч я наблюдал за этим танцем, и это казалось мне волшебством. Наконец вернулся Мустафа с водой, и двое стали разговаривать друг с другом на незнакомом мне языке, я не понимал ни слова. Мастер просил о чем-то своего ученика, и мальчик доставал из разных мешков то щепотку одной пряности, то другую специю, а Идрис смешивал их в стакане с водой, что-то при этом приговаривая, и говорил он еще на другом языке, который почему-то казался мне знакомым… В этом балахоне человек с рынка был похож на колдуна, и делал он то, что лучше всего умел в жизни, и делал он это с удовольствием. Через несколько минут снадобье было готово. Идрис повернулся ко мне со стаканом, наполненном какой-то коричневатой жидкостью, и дал его мне в руку.
- Выпей и произнеси про себя формулу: «Йаумм кумма жаусс!». Потом иди в свой лагерь и засни. Ночью ты увидишь, что твоя память вернулась. Она будет стучаться к тебе в голову, не теряй ни минуты, пусти ее, и тогда в голове откроется проход к прошлому, ты увидишь свою жизнь. Выбирай только те моменты, которые тебе важны, иначе ты можешь не увидеть все. Под утро тебе приснится старец с бородой по колено. Он что-то скажет. Донеси его послание до меня. Это и будет твоя плата за эликсир.
Я держал стакан в обоих руках, разглядывая напиток, отражавший мое лицо. До ноздрей доносился его пряный аромат. Я долго раздумывал, прежде чем поднести его ко рту, и Идрис словно почувствовал мою неуверенность:
- Не бойся. На вкус вполне сносно. Выпей одним залпом, и не забудь сказать волшебные слова!
Наконец я решился: опрокинул в горло эликсир, оказавшийся на вкус горьковато-солоноватым, и сказал про себя громко: «Йаумм кумма жаусс!». После этого голова закружилась, я выбрался из подвала на улицу, кое-как разыскал свой лагерь и привалился к своему верблюду. Часовой с подозрением обнюхал меня, уж не напился ли я, но потом оставил в покое.
Я завернулся в свое верное одеяло и тут же провалился в собственное прошлое…
* * *
Перед глазами выплыли моменты жизни, и все так сразу, но, пожалуй, не все сразу, а только самые яркие воспоминания:
Вот дорога в деревенскую школу, где я учился, и дважды в день проходил мимо кондитерской лавки на нашей улице, и каждый раз была охота остановиться и посмотреть на сладости, выставленные в витрине. На заварные пирожные, на зефир в шоколаде, на фигурки из застывшей карамели, на тортики, украшенные сверху цветным кремом, на шербет, казавшийся издали таким вкусным. Не помню, чтобы когда-либо я был падок на сладкое. Должно быть, тогда, в детстве, все эти необыкновенные съедобные штуковины в витрине были одними из самых красивых вещей. Наверное, они казались мне предметами роскоши, манящие лакомства – пища для богачей – думалось мне тогда. Моя семья не была богатой, и сладкие пирожные с шоколадом попадали мне в руки не часто. И то приходилось делиться с двумя младшими братьями. Так или иначе, но кондитер также мне казался добрым волшебником. Его длинные усы, и то, как он разговаривал с состоятельными дамами, которые заходили к нему за помадными конфетами, - это чудилось мне проявлениями волшебства его профессии. Порой мне представлялось, как он втайне от всех готовит, читая заклинания, свои лакомства, и именно колдовство заставляло возвращаться людей к нему снова и снова. Глупости конечно. Однако мне никогда не хватало мужества и смелости заговорить с этим человеком.
Я хорошо учился, возможно, по той причине, что мало с кем общался, у меня почти не было друзей. Большую часть свободного времени я проводил в одиночестве, читая книги из школьной библиотеки. Один из учителей верил в мои способности и в последний год обучения стал готовить меня к поступлению в университет. Куда я и отправился в нужный для этого момент.
К сожалению, я очень мало вспомнил о своих родителях и братьях. Родители были обычными крестьянами. Они, кажется, поддерживали меня в стремлении поступить в столичное учебное заведение, по крайней мере, не препятствовали этому, но и давали понять, что после отрыва от семьи рассчитывать мне особенно не на что по причине отсутствия средств. Думаю, потеря одного члена семьи не играла для них большой роли, ведь младшие братья оставались с ними и никуда не собирались уходить, будучи хорошими помощниками и опорой для стареющих родителей. Я же был неким особенным ребенком, который не стремился заниматься тем, что всю жизнь делали они – работать на поле на хозяина. Они и не настаивали на этом, распахнув перед носом дорогу в жизнь и надеясь, что я выбьюсь в люди и когда-нибудь стану помогать им.
Но этому не суждено было сбыться.
Вот столица, какая она была в моем сне: большой город с вымощенными круглыми булыжниками улицами и массивными каменными домами. Важные офицеры с дамами под ручку гуляли по вечерам, из открытых настежь кафе и ресторанов пахло вкусной едой и вином, но у меня не было никакой возможности отведать их. Для поступления в университет требовались деньги, которых у меня не было. Жизнь в столице была дорогая, родительского жалования, которое они выдали мне перед дорогой вместе с напутствием, хватило лишь на две недели. Я жил в убогой мансарде за двадцать монет в месяц, где была лишь кровать, трехногий табурет и письменный стол. Мне пришлось работать в ресторане официантом, чтобы хоть как-то содержать себя. Помню, мне удавалось тайно брать из ресторана остатки еды посетителей, и насыщаться этим. Таким образом я временно решил проблему с провиантом.
Наконец, университет. Я не провалил ни один вступительный экзамен, более того, сдал их очень хорошо, и мне дали отсрочку в оплате. Я поступил на факультет биологии и начал изучать ботанику. Так продолжалось до тех пор, пока я не потерял работу. Меня поймали на выносе из ресторана остатков еды и обвинили в воровстве. Некому было заступиться за меня. До окончания университета оставалось еще два года, подошло время оплачивать учебу, но денег мне не хватало. Меня исключили.
Это было время отчаяния. Я не знал, за что взяться. Вернуться к родителям? Но это будет позор. Потратить столько времени и усилий только ради того, чтобы остаться ни с чем? Нет. Я не мог вернуться. Как не мог и оставаться в столице, жизнь в которой была слишком обременительна для человека с дырявыми карманами, каковые до сих пор не были полными звонкой монетой, и неизвестно уже, наполнятся ли когда-нибудь они…
Я отправился на юг, и мне было больно от мысли, что придется помимо воли обратиться к занятию своих родителей, к вечной борьбе с землей. Я ехал на поезде, и перед моим взором открывались цветущие луга, и вот на одной из станций мне захотелось выйти, и я оказался в милом маленьком городке. Вскоре мне удалось наняться батраком на сбор фруктов в имении одного провинциального аристократа. Эта работенка была мне по плечу и я в общем был доволен. Перестал отчаиваться и через определенное время забыл о горькой неудаче.
Однажды случилось так, что хозяин садов пришел посмотреть на своих рабочих. И вздумалось ему со мной заговорить. Эта сцена особенно четко вырисовывается перед глазами:
Хозяина звали Мигель Фернандес. Он стоял под абрикосовым деревом, с которого я собирал плоды, и раскуривал трубку. На нем была красивая фетровая шляпа, в согнутом локте он держал свернутый пиджак. Он сказал что-то про погоду и о том, что в прошлом году урожай был обильнее. Я же ответил ему в духе, что, мол, природой так устроено, что деревья один год дают большой приплод, а в другой отдыхают, и потому плодов может статься намного меньше. И я привел какой-то еще пример из того, что изучал в университете, и по моему разговору он понял, что имеет дело не с обычным рабочим, а с таким, который имеет увесистые знания в области морфологии растений и приличный багаж ботанической номенклатуры на латыни. И как оказалось, господин Мигель Фернандес любил образованных людей, несмотря на то, что мое образование было далеко не законченным. Докурив свою трубку, он предложил мне место садовника в своем особняке. Старый предыдущий садовник скончался несколько дней назад и стало некому присматривать за небольшим парком и розовым садом перед домом…
- Подстригать деревья и все такое, - закончил он свое предложение. – Думаю, человеку, который неплох в ботанике, такое занятие не представится сколько-нибудь трудным. К тому же это много лучше собирания яблок или абрикосов. Ну как?
Я согласился. И вот уже вскоре переселился в домик для прислуги вместе с пожилым дворецким, а в другой половине дома жили две горничные. Началась моя нетрудная работа. А что, это даже приносило тихую радость – разводить розы, маргаритки, луковичные по весне, сад всегда был в цветах, я высаживал их так, чтобы цветение не прекращалось круглогодично, а со здешним мягким климатом это было не трудно. Я проводил здесь очень много времени, в одиночестве, думая о чем-то своем… Мне было хорошо там жить. Не приходилось терпеть унизительную нужду, не было необходимости притворяться в общении с другими людьми и приспосабливаться к ним ради выживания в месиве этих различных слоев общества. Эта тихая провинциальная жизнь была полна скромной радости, и мне казалось, что так будет всегда, и мне хотелось, чтобы так продолжалось всегда…
Пока через пять с половиной лет не случилось что-то, изменившее меня безвозвратно.
Наш хозяин любил путешествовать. Часто он без предупреждения исчезал, то на неделю, то на несколько месяцев. Без него мы продолжали заботиться о доме, я лелеял сад и не забывал подстригать деревья в парке – все, как он любил. Итак, однажды он уехал в далекое путешествие. Настолько далекое, что я даже представить себе не мог.
И вернулся он через четыре месяца с молодой женой из Китая. Как я узнал позднее, была она родом из китайской провинции, из одной деревни, где ее прямо из отчего дома похитили работорговцы. Наш хозяин выкупил ее и женился на ней. Звали ее Шу Вэй. О, это была прекрасная девушка. У нее были темные карие глаза и черные, как смоль, волосы, и улыбка подобно свету солнца. Она знала наш язык, но разговаривала мало, лишь кротко улыбалась, проходя мимо. Я влюбился в нее без памяти. Я грезил ею.
Однажды я заговорил с нею, когда хозяина не было дома. Был пик весеннего настроения, в саду цвела вишня. Мы разговаривали долго. В ее глазах было столько света. Ее улыбка манила меня. Из нашего разговора я узнал, что хозяин увез ее из родной страны. Она вышла за него не по любви, но лишь из чувства благодарности за освобождение из лап проклятых работорговцев. И немного из любопытства. Я предложил ей бежать со мной. Она согласилась.
Мы жили в постоялых дворах, боясь преследования со стороны нашего хозяина, Шу Вэй всегда одевала широкополую шляпу, почти полностью скрывавшую ее лицо, на улицу мы почти не выходили. Когда деньги стали заканчиваться, мы решили уехать в один крупный город, чтобы найти там работу и начать новую жизнь. Но однажды ночью она ушла от меня, не сказав и слова. Я последовал за ней.
Так началось мое отчаянное путешествие.
Я прошел уже достаточно далеко по ее запутанному следу, и в одном селении нагнал Шу Вэй, но ее словно подменили: казавшаяся такой хрупкой, она набросилась на меня, когда я попытался, как прежде, остановить ее. Я не знал, что мне делать, отбиваться ли? Что с ней случилось? Я просил объяснить мне все, но она не слышала меня… Последнее, что я вспомнил, это как она читала заклинания на языке другого мира, ее шепот обволакивал и связывал, будто веревкой, так туго, что не пошевелиться, не воспротивиться. Потом я потерял со знание, и в тот же миг память словно стерлась, и по сей день я не могу вспомнить собственного имени. Я не помнил ни прошлого, ни настоящего, и лишь одно во мне желание жило так сильно, что не смотря ни на что я шел навстречу судьбе, чтобы найти эту женщину. Найти и получить ответы на свои вопросы.
Но взамен потерянного прошлого я обрел способность видеть духов. Окружающий мир стремительно менялся, как оказалось, воздух кишел существами, которые населяют его, невидимые для обычных людей, и я открыл в мире столько мистики и подлинной магии, сколько никогда не мог вообразить.
* * *
А утром город занял Иностранный легион. Я проснулся от шума в лагере и выкриков на французском. Оказалось, что в городе была перестрелка, но, убедившись в численном превосходстве противника, защитники оазиса решили сложить оружие, чтобы сберечь свои и чужие жизни. Мы оказались окружены французскими легионерами, которые выстроили нас в шеренгу на берегу озера, заставив поднять руки вверх, а сами принялись копошиться в наших тюках с товаром, якобы для проверки, будто и так было не ясно, что мы просто безобидные купцы. Разумеется, это был лишь повод для незаконной наживы. Каждый из солдат что-нибудь да убрал себе в карман из тюков. И с этим даже Ибрагим ничего не мог поделать.
Только появление их полковника заставило солдат образумиться и перестать рыться в наших мешках. Это был высокий мужчина в безупречно сидящем военном мундире, очень прямой спиной, благородно сложенными на пояснице руками и орлиным носом. За его правым плечом шел помощник, с которым полковник тихо переговаривался. Единственное, что я отчетливо расслышал, было обращение солдата к полковнику «господин Шмеллер». В тот самый момент я еще не понимал, почему эта фамилия показалась мне такой знакомой. Когда они подошли ближе, я расслышал больше слов.
Примерный смысл их беседы заключался в следующем:
- Что мне с ними делать? Эти люди не имеют никакого отношения к бунтующим племенам. Они просто торговцы, следующие по своему маршруту.
- Откуда вам это известно, господин полковник? Может быть они и есть те самые шпионы кочевников, которых мы повсюду разыскиваем? Следует внимательно обыскать их багаж – не несут ли они с собой оружия?
- Солдаты уже сделали это, судя по всему. Не забыли ли они при этом о запрете на мародерство? Нужно будет провести беседу с их капралом.
- Необходимо соблюдать бдительность…
- Это я и без вас прекрасно осознаю, капитан. Не вижу смысла держать их под стражей. Это лишь гости оазиса. И мы здесь гости. И мы в безопасности до тех пор, пока будем вести себя соответственно гостям.
Он смерил своего помощника строгим взглядом, будто поставил его тем самым на место. Капитану ничего не оставалось, как опустить взор.
- Весьма разумное замечание, мсье, - сорвалось почему-то с моего языка. Почему-то мне пришло в голову, что разговор с этим человеком может оказаться полезным и мне, и моим спутникам.
Полковник повернул ко мне голову, приподняв брови, внимательно пригляделся, прищурился:
- А вы европеец? Вот так замаскировались. Вас не отличить от коренных арабов. Кто вы? Как вы здесь очутились?
Ибрагим и вся моя компания напряженно следили за нашей беседой, не понимая ни слова, но отчаянно пытаясь уловить смысл.
- Это слишком долгая история, чтобы рассказывать ее сейчас, - ответил я.
- У вас хороший французский. Всего доброго!
И они вместе с помощником удалились восвояси. Мы сразу расслабились, а Ибрагим подошел ко мне и фыркнул им в спину:
- Неверные! Воришки! Они лишь позорят себя. Что он сказал тебе? Они больше не будут нас трогать?
- Не будут, - сказал я.
В его глазах была злоба, даже ненависть, которую я не понимал. Я впервые видел его таким. Мы собирались провести здесь последний день, а потом выйти в пустыню, продолжать непредсказуемый путь. Но теперь мы даже и не знали, получится ли? Выпустят ли нас? Из свободных торговцев мои спутники превратились в пленников, а вместе с ними и я.
День прошел тихо и ничем не отличался от дня предыдущего, разве что появились нагловатые люди в мундирах, которые шумели и нарушали покой размеренной жизни в городе. А я думал про себя, что станет, если сюда придет настоящая война? Эти величественные пальмы вырубят, дома сгорят, а вода озера обагрится алой кровью. И мне отчетливо представилось все это, но это было страшно… И я переключился на мысли о своем сне-погружении в память. Как странно, вернув многие события жизни обратно в голову, я так и не вспомнил собственного имени. Как и не вспомнил, отчего же произошла пробоина в памяти и события моей жизни вылились куда-то наружу, почти безвозвратно.
После вечерней молитвы в наш лагерь пришел французский солдат. Это был посыльный, и явился он за тем, чтобы пригласить меня на ужин к полковнику. Члены нашей группы изумленно провожали меня глазами, когда я поднялся и пошел вслед за солдатом.
Его шатер находился неподалеку от прямого оросительного канала, который отходил от озера. Вокруг большого шатра полковника белыми бугорками возвышались палатки офицеров, потом солдат, много палаток солдат, много огоньков, много костров, за которыми сидели французы, рассказывая друг другу различные байки.
Потом меня провели к полковнику, который сидел за походным столом в центре шатра, и это был обычный шатер без всякой роскоши: на полу матрас, и кроме стола и пары стульев внутри вообще ничего не было. Впрочем, была бутылка вина и накрытый стол: куриные крылышки с жареным картофелем под грибным соусом. Полковник поднялся мне навстречу и галантно пригласил разделить с ним трапезу.
- Мое имя Дарио Шмеллер. Совсем не французское, ведь мой отец был итальянским эмигрантом. А мать была немкой. Но душой я француз и служу французской армии. Для меня лично было очень приятно встретить в таком богом забытом месте человека, говорящего на родном языке. Поэтому прошу извинить, если оторвал вас от каких-то дел ради ужина. Постараюсь не задерживать вас надолго.
- Весьма признателен, - ответил я, садясь напротив него. – Боюсь, что мое знание языка вас разочарует. Можете называть меня Тобиас Ланкастер.
- Купец? Чем вы занимаетесь, господин Ланкастер?
- Я не купец. Но мне пришлось прибиться к каравану, чтобы пересечь страну. На данный момент это моя главная цель.
- Но ради чего? Разве вы не понимаете, что здесь опасно?
- Понимаю. Просто это выше моих сил…
Возникла неловкость. Я замолчал, не зная, в какие еще слова облечь объяснение, почему именно я шел туда, куда шел. Каждый раз, когда мне задавали этот вопрос, я не находил, что ответить. Мой собеседник же решил, что я не хочу говорить об этом, а потому повернул разговор на другую тему. Он стал рассказывать о себе. Люди почему-то часто расслаблялись в моем присутствии и начинали откровенничать.
- Я солдат, - начал Шмеллер, - и с тех пор как попал в армию, очень много времени провел сначала в строю, а потом после одной небольшой войны за геройский поступок получил повышение и стал вести других солдат в бой, но мне всегда хотелось уединения, спокойствия. Только один я чувствовал себя в полном порядке и уютно. Понимаете, все эти люди, окружающие меня, казались мне ожившими деревянными куклами или актерами – вот лучшее сравнение – актерами, постоянно играющими на сцене свои роли. Эта мысль никогда не давала мне покоя, преследуя, словно наваждение, - он заметил, что я не ем, и снова повисла пауза.
- Пожалуйста, угощайтесь! – он поднял бокал и отхлебнул вина.
Я принялся жевать картофель под соусом, наслаждаясь его вкусом, а полковник Шмеллер продолжил рассказывать:
- Люди словно одетые в маскарадные костюмы на грандиозном карнавале, актеры в масках. Солдаты – есть ли в них настоящая храбрость или они только разыгрывают из себя воителей, играя свою роль в чужой пьесе? Зависит ли вообще от нас что-нибудь, или мы просто осуждены читать чужие реплики, в написанной для нас постановке кем-то… Кем-то на небесах. И женщины. Мне приходилось посещать их в домах терпимости, и все они также казались мне куклами, продажными куклами, которые на самом деле ничего не чувствуют, а лишь исполняют предназначение, словно школьник, выполняющий домашнее задание! Поэтому я никак не мог найти себе жену и всю жизнь, как повзрослел, провел в одиночестве. Не то, чтобы меня это особо удручало, но и от счастья я был несказанно далек. И от спокойствия тоже. Впрочем, людям моей профессии покой снится только в ночных сновидениях.
Когда он замолчал, я лишь продолжил его размышления:
- Вот вы спросили меня, как меня занесло в эти края. А я не смог вам ответить. А вам-то почему, простите за бестактный вопрос, пришлось приехать за границу вместе с полком? Было ли это назначение сверху или была еще какая-то другая причина?
Полковник опрокинул бокал и наполнил его снова.
- Была, да, - ответил он. – Была, но ни к чему вам знать об этом. Я и так уже слишком разоткровенничался. На самом деле я позвал вас для того, чтобы задать пару вопросов относительно…
- Смерть? – прервал я его вдруг. – Смерть вас заставила переместиться на чужбину?
Он замолчал, и я даже заметил, как лицо его побелело.
- Смерть…- он одним залпом опустошил бокал и тут же наполнил его снова. – А вы непростой человек. Так и быть, я расскажу вам эту историю.
«Однажды довелось мне побывать на поле брани. Я тогда носил чин лейтенанта, вел за собой отряд. Была заварушка с голландцами в поле, один из незначительных конфликтов между нашими государствами, возникавшими время от времени на границах, чаще всего из-за контрабандистов. Был бой. И вот прямо посреди моего отряда упал пушечный снаряд, мои люди разлетелись во все стороны, словно игрушечные куклы. Разорвалось ядро буквально в метре от меня, меня всего обрызгало грязью, оглушило, но я все еще стоял на ногах, а потом я увидел, что на моей одежде проступают пятна крови: в тело вонзились осколки. Следующие несколько недель я провел в госпитале, и во снах или в бреду, но это совершенно неважно уже, мне стала являться старуха в балахоне. Смерть. Она спрашивала, хочу ли я жить? Будто давала мне выбрать, уйти с ней сейчас или выжить и уйти потом.
«Мы заключили с ней сделку. Она предложила мне платить дань за молодых женщин, которых она хотела забрать раньше времени, и тем самым продлевать собственную жизнь. Я должен был отдавать ей весь свой доход. Она сохраняла им жизнь на какое-то время, а я мог представлять их в роли своих жен. Да, так и есть. И я согласился на ее условия. Мое существование переменилось. Я стал жить ради того, чтобы вовремя заплатить дань. Очень быстро тело пошло на поправку, вскоре меня выписали из госпиталя, дав отпуск на окончательное выздоровление.
«Я находился дома, впервые в жизни обретя хоть какой-то душевный покой. Я читал научные книги, увлекшись теологией. Одной ночью мне приснился сон: снова явилась проклятая старуха. Она велела мне ждать и готовиться к ее появлению наяву. Я даже представить себе такого не мог: смерть во плоти. Как такое вообще может быть? В книгах ничего об этом не было сказано.
«А на следующий вечер в дверь моего дома постучались. Я так не хотел отрываться от захватывающей книги, что решил не открывать. Пришедший не стал снова стучать, и я решил, что он ушел. Но через некоторое время стук повторился. Он был тихий, почти неслышный, но в то же время удивительно требовательный, будто пришедший был твердо уверен, что я дома. В конце концов, снаружи могли увидеть огонь от лампы. Пришлось отложить книгу, и со вздохом я пошел открывать. На пороге стояла Смерть, по недовольному оскалу желтых зубов из-под темного, как ночь, балахона, я понял, что она рассержена. За ее спиной стояли две молодые девицы. Она шагнула назад, заставив их расступиться, и я увидел лица девушек и их фигуры. Обе были прекрасны по-своему. Одна из них полноватая, в просторном платье, волосы ее связаны в плотный комок на затылке, взгляд скептический и насмешливый. Другая была худощава, светла, и смотрела на меня недоуменно, взгляд ее вызывал жалость.
«Будешь платить дань за них?» – спросила Смерть.
«Я кивнул. Достал из-за пазухи кошелек и отсчитал нужное количество монет за каждую. Смерть потрясла их в костлявой ладони, довольно оскалилась, кивнула, и скрылась во мраке. Девушки проводили ее глазами и вошли в мой дом…
«Мы почти не разговаривали. Они смущенно улыбались, мы распили вина, а потом они разделись и легли в мою постель. Могу сказать определенно, мы провели великолепную ночь. Я наслаждался их телами так, будто никогда до этого не прикасался к женщине. Будто любил каждую из них всем сердцем. Такой дурман никогда еще не околдовывал меня. Утром их уже не было, и я никогда не видел их снова, и ничего не слышал об их судьбе.
«Потом учения, муштра новобранцев, обычная солдатская рутина. Чаще всего я оставался ночевать в казарме, в своей отдельной комнате. Но даже туда она заявлялась, обходя непостижимым образом охрану, и с ней была какая-нибудь красотка: белокурая ли, черноволосая ли, с темной ли кожей или светлой, будто со всего мира она собирала их, но каждый раз это была живая молодая красота, возбуждавшая неутолимое вожделение. Однако чаще это происходило дома, в моей постели, и после очередной волшебной ночи красотки исчезали без следа.
«Когда я пытался заговорить с ними или хотя бы узнать имя очередной девушки, они лишь обольстительно улыбались, приникали ко мне, добиваясь своего: того состояния, когда слова уже совсем не требуются. А утром ее уже не было. Где бы я ни находился, я потом не мог обнаружить ни единого следа того, что рядом со мной была обворожительная милашка. Но это не было сном. Я точно знал.
«Потом настало такое время, когда я еще раз крепко задумался о происходящем со мной и решил для себя, что все это неправильно. Смерть пользовалась мною, хотя куда уходило мое содержание, ума не приложить! Зачем всесильной старухе земные деньги? Это же глупость! Но она забирала их у меня как дань за каждую приведенную к порогу девушку. Совесть моя окрепла окончательно, я больше не мог продолжать это самоистязание. Смерть с посетителями являлась ко мне только по ночам, а значит, днем она не могла до меня добраться, занятая более важными делами. И я решил удрать. Бросив свой дом, я перевелся в Иностранный легион, покинув насиженное местечко на границе. Неизвестными дорогами я двигался, запутывая свой след. Таким образом я очутился здесь, а вы со мной. С тех пор Смерть так и не может добраться до меня, - полковник Шмеллер улыбнулся и поднял бокал.
Я выпил вместе с ним.
- Занятная история, - сказал я. – Никогда не слышал ничего подобного! Кто бы мог подумать! А что если я скажу вам, что видел вашу старуху в пустыне? Что она до сих пор ищет вас? Что она предрекала нашу встречу?
Полковник замер в ожидании, что же будет дальше, бледность не сходила с его лица.
- Она обещала преследовать меня до тех пор, пока не доберется до вас, и честное слово, нам лучше расстаться как можно скорее, пока это не произошло. Ради вашего же блага, полковник.
Я выдержал паузу, чтобы до него как следует дошел смысл сказанного.
- Наш караван собирается продолжить свой путь завтра с рассветом. Скажите, вы или ваши солдаты не будете этому препятствовать?
Бледный Шмеллер покачал головой.
- Нет. Конечно же нет.
Глава третья. Китай
* * *
Я открываю глаза и вижу, что нахожусь на краю какого-то высокого утеса – сверху видно весь этот огромный мир – вдали заснеженные вершины гор, а внизу шумит горная река. Что я здесь делаю? Кто перенес меня на такую высоту? Но нет сил, чтобы даже думать об этом: глаза просто смотрят вниз, на открывшуюся панораму. Зелень в долине поражает своим буйством, огромные раскорячившиеся деревья с толстыми сучьями выделяются среди многочисленных зарослей. Воздух слегка прохладный, ветер обдувает щеки и волосы, так и хочется поежиться, чтобы согнать стайки мурашек, бегающих по коже рук. Я слышу, как внизу резкими голосами кричат птицы и визжат обезьяны. Звук пригибаемых ветром деревьев, листва будто говорит что-то на своем языке. Река переворачивает камни на пути.
Усталость напряжением скопилась в моем теле, и даже сон не помог с ней справиться. Кроме меня тут никого нет, но я чувствую чье-то присутствие. Позади лишь стена утеса, уходящая далеко вверх. Вершины не видно, но солнце заслоняет дерево, вросшее корнями в скалу так, что это кажется вполне естественным, что деревья могут расти, где им вздумается. Еще выше – облака, без суеты плывущие в голубом небе, куда-то на юг.
Страха нет. Я уже давно потеряла его на одной из тысяч дорог, что мне пришлось пройти по пути к дому. Дому, которого для меня больше нет…
Как нет больше в душе деревни, в которой я жила когда-то. Давным-давно это было. Но теперь у меня есть другое. Целый мир лежал передо мной, и взгляд в будущее наполнял мое сердце радостью, которую не выразить человеческим языком.
- Отец! Я вижу тебя! Иду к тебе!
Осталось последнее испытание. Но я справлюсь с ним достойно. Ведь сумела я пройти столько путей и дорог, столько троп и тропинок.
Я поднимаюсь и иду в ту сторону, куда зовет меня голос, такой сильный, такой родной и манящий. Сгущается тьма. Семьдесят восемь мудрецов вышли со всех сторон, начиная говорить на древнейшем в мире языке, их голоса окружали меня, залетали в уши волшебные слова. Великая птица, закричав на весь лес, приземлилась прямо над нашими головами, распростерла гигантские красные крылья.
Начался обряд Посвящения.
* * *
Когда все закончилось, и семьдесят восемь духов скрылись в своем мире, я лежала на самом краю скалы, в изнеможении. Наверное, прошла целая уйма времени, прежде чем я пришла в себя. Солнце уже поднялось высоко, и я почувствовала, что не одна. Открыв глаза, я только убедилась в этом. Надо мной нависло лицо мужчины, о чьем существовании за такое долгое время я успела почти полностью забыть.
И через густую бороду проглядывали его влюбленные глаза, которыми он прямо-таки пожирал меня. Он постарел, кожа потемнела от впитанных солнечных лучей. Возмужал. Изменился лишь облик, но сердце его осталось таким же.
Когда я приподнялась, он обнял меня, судорожно обхватив своими руками, заглядывая в мое лицо, ища в нем, наверное, отголоска своей большой любви, но видел пока лишь только изумление.
- Как я счастлив, - твердил он. – Не верю, что наконец-то произошло то, ради чего я истоптал столько миль своими ступнями. Это правда, ты, Шу? Шу Вэй?
- Да, это я. Вот уже не надеялась, что когда-нибудь встречу тебя опять.
Я действительно была ошеломлена. Пока мне оставалось только смотреть себе в ноги, пряча взгляд от него и думать, чтобы такое сказать ему, чтобы он успокоился.
А он был очень возбужден, и даже без моих вопросов во всех подробностях принялся рассказывать мне, как до меня добрался.
«…Вместе с караваном я дошел до Египта, через Каир, мимо огромных пирамид на плато Гизы, мимо Сфинкса, чьи глаза все еще смотрят в вечность. Здесь я расстался с друзьями и пошел уже один. Мне позволили продать хлопок, принадлежавший одному нашему погибшему товарищу, и тогда у меня появились деньги, чтобы продолжать идти за тобой уже не нищим голодранцем, а человеком, который может позволить купить себе необходимые вещи, что здорово облегчало путь. После Каира я уже не встречал ни одного человека, на котором бы виднелась твоя печать. Это приводило меня в отчаяние, но путеводная звезда упрямо показывала на восток. Я добрался до Сирии, в Дамаске снова притворился торговцем и пошел дальше по Великому Шелковому Пути. К сожалению, деньги никоим образом не хотят оставаться со мной, они бегут, исчезают, словно вода в бесплодной почве пустыни. Однажды мой новый караван передвигался по долине, покрытой несчетным количеством больших и малых валунов, цветом звезды, и там не было никакой жизни, все выгорало под беспощадным солнцем этих мест. К тому времени я уже понял, что ты отправилась по морскому пути, и ругал себя, что не подумал об этом раньше. Теперь, если бы не было спасительной звезды, показывающей дорогу, я бы просто остановился – риск потерять тебя в этом огромном, словно океан, мире, раскинувшемся повсюду, - слишком велик. Вернее было бы сказать, вероятность найти тебя в мире ничтожна мала… Но произошло так, что путеводная звезда покинула меня на произвол судьбы.
«Как я уже сказал, мы шли по одной каменистой долине, когда на караван напал отряд вооруженных до зубов разбойников. Все они были какие-то грязные, немытые, с кривыми зубами, но беспощадные, и с алчным блеском в глазах. Мы отбивались, как могли. Но у них были ружья, и они принялись колотить каждого, кто посмел бороться за свое имущество. Нескольких человек просто застрелили. Двое разбойников накинулись и на мои вещи. Естественно, золото они отобрали в первую очередь, но добрались и до остального, и чем-то им приглянулся мой осколок упавшей звезды, который остался единственным помощником в поисках тебя. Я пытался доказать им, что это совершенно ненужная штука, что это просто кусок камня, такой же, как все те камни, что валяются вокруг, но потом просто получил по голове прикладом и потерял сознание. До сих пор в этом месте болит, когда прикасаешься.
«Очнулся я поздно ночью, и у меня не осталось ничего. Мои спутники бросили меня, решив, что я мертв, после того, как разбойники с награбленным добром убежали восвояси. Осколка упавшей звезды тоже не было. Даже Бог, которому я молился пять раз в день, за что-то отвернулся от меня и не помог. А может так Он меня и проучил… Ты не представляешь, Шу, какое горе я тогда испытал! Я опустился на колени и заплакал, как никогда в своей жизни не плакал. Не помню точно, сколько именно я рыдал, но меня остановила змея. Точнее, змеи. Оказывается, в той долине, где я очутился, некогда была грандиозная битва, и духи павших на поле брани воинов переселились в змей, которые населяли эту долину. Ты не поверишь, эти змеи увидели, что мне плохо, и решили помочь. Они поддержали меня. Я мог разговаривать с ними, и они посоветовали, что делать дальше, в какой стороне живут люди.
«Я продолжил путь, и в ближайшей деревне меня накормили и дали приют. А потом, Шу, я нашел крепкую палку и сделал из нее посох, который, как третья нога, помогал мне идти дальше. Я решил, будь что будет. И двинулся вперед. Голова моя перестала мыслить, я, как зверь, слепо следовал своим инстинктам. Когда хотелось есть, я ел. Когда хотелось спать, я останавливался и спал. А потом поднимался на ноги и шел дальше. Так продолжалось много-много дней. Наверное, и веры во мне не осталось, и понимания, что происходит, тоже. Я заметил, однако, что люди на востоке отличаются от нас, родившихся на равнинах запада. Когда я приходил в деревню и шел по улице, можно было постучаться в любую хижину, и тебя с улыбкой пустят внутрь, дадут постель, дадут тарелку с похлебкой, дадут с радостью, будто ты принес им счастье! Потом можно идти дальше. Поклонишься им, поблагодаришь, не зная языка, не зная их обычаев, а они поклонятся тебе в ответ, и на своем наречии или языке благословят… Так я прошагал всю Индию, через леса, населенные множеством живых тварей, хищниками и травоядными – каждый раз, заходя в лес, я просил у духов-покровителей защиты, и меня не трогали. Тогда только до меня дошло, для чего на мне лежит это ярмо духовидения, что даже проклятие может помочь. Шу, там, на востоке, было намного проще. Я заходил в их храмы тысячи Богов и просил у них защиты, и они отвечали мне благословением, и я шел вперед без боязни. Даже в лесу, когда я лежал, кое-как устроившись, на ветке дерева, и всюду окружали звуки джунглей, когда внизу рычал хищник или вопила раздираемая на части жертва, во мне не было страха. Утром я спрыгивал на землю, распрямляя затекшие конечности, немного удивленный, что до сих пор жив. Переправлялся через реки, шел мимо рисовых полей, глядел на крестьян, которые трудились, согнувшись над посаженными ростками. Шел дальше, мне попадались храмы, мне встречались божества в различных подобиях, меня окружали сонмы духов – но в них не было злости и демонического огня, какой я видел в духах Севера.
«Шу, я там только одну истину осознал – человек как былинка, как семечко с пухом, данным в наследство от какого-то великого дерева: какой ветер его подхватит и куда понесет его, он не знает. Но иногда удается поймать нужный ветер, который отправит тебя в полет к нужной стороне. Если научиться управлять собой, можно выпрыгнуть из негодной струи и попасть в другой поток, и так далее. Мне это чудом удалось…
«Я шел пешком, пока не уперся в колоссальные горы. Они своими вершинами задевали небеса, их было так много, что я стал сомневаться в своих силах: мне их не преодолеть. Пешком, босой, даже без своего родного одеяла, я там погибну или окончательно заблужусь. По руслу священной для местного населения реки я добрался к ее дельте и дошел до большого портового города. Здесь мне удалось договориться с капитаном одного английского судна, и он разрешил отплыть мне с ним в Китай. Началось еще одно морское путешествие.
«Мы обогнули Индостан, и после остановки в Сингапуре, поплыли дальше. Мне вновь пришлось работать матросом, чтобы оплатить проезд. Я получал взамен лишь место на судне да гнусную еду, но никогда не жаловался, ведь сердце мое стало каменным, нечувствительным. Меня ничего уже не могло тронуть. Я будто обзавелся непробиваемой оболочкой, не пропускающей ничего лишнего. Да, именно на том судне я понял, что начинаю избавляться от своего ненужного дара, что различные духи и существа потустороннего мира не липнут ко мне толпами, что ухо менее чувствительно к их речам и звукам. Но я все еще продолжал видеть их, однако теперь умел выстраивать защиту, ко мне нельзя им было так просто подступиться, как раньше…
«На борту я встретил английского ученого-путешественника, Паркинс его звали. Так он мне много что рассказал про всякие восточные народы, и про то, сколько у них богов, и во что еще они верят, и какие там распространены религии. Знаешь, когда-то давно я вел хроники своего путешествия, но с тех пор как память частично вернулась ко мне, это стало казаться бессмысленным. Этот дневник до сих пор со мной, поистрепался, правда.
«Я думал, что стоит мне оказаться в Китае, станет намного проще. Я буду уже на твоей территории. Как-то под утро мне приснилось, что ты мне рассказывала про свою страну. Твой образ становился все отчетливее и дух мой был уверен, что я на правильной дороге».
Потом он продолжил:
«Корабль пристал в гавани одного большого города, там я тепло попрощался со своим другом профессором Паркинсом, и вышел на берег. Там я обернулся и, Шу, увиденная картина сразила меня наповал: никогда я еще не видел столько людей и столько кораблей сразу. Я видел сотни кораблей, шхун, джонок, больших и малых, они кишели в акватории порта. А город, узкие улицы, пропитанные запахами чужой пищи, был другим. И огромным. Я ощущал себя совершенно одиноким, оторванным от жизни. Все повторялось: как мне найти в этом месиве тебя? В какую сторону теперь идти? Может быть, я вообще не в том порту сошел? Может, мне искать тебя придется всю оставшуюся жизнь?
«Я переночевал прямо на улице, и мне даже подали сердобольные прохожие несколько этих ваших дырявых монет. Я купил на них пару рисовых лепешек и стакан обжигающей водки, после которой отчаяние перед будущими поисками немного отступило. В тот же день я встретил двоих с печатью встречи с тобой над головами. Пытался заговорить с ними и объяснить, что мне нужно, но безуспешно. Они меня не понимали.
«Утром я ушел из города и пошел по дороге, ведущей вглубь страны. Ты знаешь ее. Ты прошла по ней сама. Днем мимо рисовых полей, ночью по лунным тропам среди лесов, по мостам через реки и речушки. По пути мне встречались крестьяне, женщины, дети резвились на краю обочин. Пару раз меня пускали переночевать, давали еду. Но чем дальше я уходил, тем меньше селений мне попадалось, все меньше людей со знаками над головами. Не пора ли свернуть в сторону? И не у кого спросить совета, никто не скажет мне, что делать. Я даже не мог заговорить с ними, потому что совершенно не знал языка.
«Добравшись до горного хребта Уишань, я остановился на берегу большого озера. Должно быть, Хрустальное озеро, о котором я тебе рассказывал, было похоже на красоту, лежавшую перед моими глазами. Там, Шу, было так спокойно, мирный туман покрывал поверхность воды, меня окутало великое умиротворение, я даже не заметил присутствие потусторонних сил. А они были. Я посидел в том месте на большом камне, отдыхая, а когда повернулся, чтобы уйти, на моей дороге встал адский мальчишка, которого я проводил когда-то к самим адским воротам. Вид у него был все такой же зловещий, как когда-то давно. Он стоял и напевал свою жуткую песенку, а потом засмеялся и заговорил со мной:
«Что, заблудился, мой старый добрый друг? И ты, конечно же, удивлен, увидев меня тут? Не бойся. Я не стану больше тебя пугать. Напротив, хочу тебе помочь».
«Чем ты можешь мне помочь?»
«Дать направление… Я ведь знаю все, забыл? И я вышел из подземелья свободным, и могу обретать любое обличие. Однако я выбрал это, ведь оно так знакомо тебе…»
«Но почему ты вдруг решил это сделать? Я ведь никогда не питал к тебе теплых чувств».
«Знаю. Но ты мне помог, нужно благодарить тех, кто помогает тебе. Впрочем, может быть, это и удар в спину, смотря как глядеть на это», - он как-то неприятно ухмыльнулся.
«И мальчишка подсказал мне, куда идти. Потом проводил меня взглядом и просто растворился в воздухе. Я двинулся в сторону, какую он указал мне. И тогда я дошел до твоей деревни, Шу, там почти на каждом человеке был знак встречи с тобой, только печати были блеклые, едва уловимые. Они уже почти забыли о тебе. И из этого следовало, что тебя здесь еще не было с момента твоего возвращения. Я решил провести здесь какое-то время, чтобы отдохнуть и осмотреться. Рядом был лес, в котором я уже давно чувствовал себя как дома, с другой стороны деревни вниз, в долину, спускались террасы рисового поля. Хорошее местечко. Я представлял себе, как найду тебя, мы построим свой дом и станем жить здесь. Я выучу ваш язык, и все наладится… Но для начала надо было закончить дело и отыскать тебя.
«Уж не знаю, в курсе ли ты того обстоятельства, что за время твоего отсутствии в деревне появилась английская христианская миссия. Дом, построенный на манер остальных ваших хижин, из бамбука, с покрытой пальмовыми листьями и тростником крышей. Он отличался от остальных строений только тем, что на коньке крыши возвышался деревянный крест – символ церкви. Почему я так решил? Да потому что отец Мэддок, которого я нашел во главе миссии (храм был совершенно пуст, ни одного прихожанина, из чего я решил, что новая религия весьма плохо развивается в этих местах), не носил над головой печать. Я заговорил с ним, и был учтив и вежлив. Он дал мне ночлег и накормил, чего мне уже давно не хватало.
«Отец Мэддок рассказал мне о трудностях, с которыми ему приходилось сталкиваться в ежедневном противоборстве с язычеством местного населения, с невежеством самих людей. Я чувствовал, что ты где-то рядом. Ты была так близко, но снова я не знал, какой взять курс. И тогда я стал спрашивать священника о ваших верованиях, есть ли поблизости какие-то священные места, где обитают эти их духи. Мне казалось, что только в таком месте я смогу тебя отыскать…»
Таким был его рассказ.
* * *
Приближался вечер. Тени удлинялись. Мы спускались по высеченным в скале ступеням к ручью, который протекал у основания скалы. Мне было нелегко думать о нем как о призраке из прошлого. Слишком далеким мне теперь казалось все, что было связано с ним и с той жизнью.
А ему не терпелось узнать правду:
- Объясни мне, пожалуйста. Расскажи мне все. Расскажи, зачем ты поступила так со мной, Шу? Почему не захотела, чтобы я пошел вместе с тобой? Неужели ты сомневалась? Ты думала, что я не пойму? Объясни мне, Шу!
Эти слова заставили меня отвернуться. Я не знала, как ему сказать такое.
- Я владею языческой магией, мой милый Гюнтер…
- Как? Как ты меня назвала? Гюнтер?
- Гюнтер Винадио. Это твое имя. Никакой не Тобиас Ланкастер. Гюнтер Винадио! Ты ведь вспомнил почти все. Кроме собственного имени?
- О боже, - воскликнул он.
Я видела, как потрясен он был. Он вытаращил на меня свои глаза, пораженный, но я должна была закончить свой рассказ.
- Привыкай, привыкай, Гюнтер. Пойми, я не могла взять тебя с собой. Как не могла и оставаться рядом, как ты этого хотел.
- Зачем ты ушла? Что тебе было нужно? Что ты искала такого, чего я не мог тебе дать?
- Чего искала? Гюнтер, я искала другую жизнь. Искала другую реальность. Ты не мог дать мне другую жизнь. Ты мог дать мне домик где-нибудь в Провинции, обеспечить меня уходом за маленькими детьми, работой до конца жизни.
- Разве ты не была со мною счастлива? – в его глазах появилась невыразимая печаль. Кажется, он начал догадываться, к чему я клоню.
Жаль, мне нужно было продолжать. К сожалению, столько еще надо поведать ему.
- Понимаешь, моя мать была земная женщина. Из самой обычной деревни. В ней не было ничего выдающегося. Из старинного крестьянского рода, но это не повлияло на ее развитие. Она знала только то, что без риса жить невозможно, потому что все в ее семье возделывали поле, и она тоже была обречена до самой старости заниматься тем же самым. Но мой отец был совсем другим. Это был демон из другого мира. Демон, как называют его люди; великое существо, дух вечности, как называю его я. Когда-то он соблазнил мою мать, явившись ей в человеческом обличии, и от этого кратковременного союза родилась через девять месяцев я. О том, что мой отец был небесным небожителем, я узнала только когда мне исполнилось тринадцать лет, замучив мать вопросами о собственном происхождении.
- О чем ты говоришь, Шу Вэй?
- О своем происхождении, Гюнтер! Я с тринадцати лет знала о своем предназначении, хотя его от меня всяческими способами скрывали. И с отрочества начала готовиться к нему. Ведь по ночам вместо снов я видела явления другой жизни. В видениях ко мне стал приходить отец, и он рассказывал мне о том, что ждало меня в будущем… Мне очень трудно говорить об этом, потому что вы, европейские люди, считаете все подобное ересью и проявлением дьявольских сил.
- О чем ты говоришь, Шу? Разве не от тебя мне досталась эта способность видеть духов, которые рядом с нами? Многие из них реальнее живых людей. Как я могу не верить тебе?
- Позволь мне завершить свой рассказ. В народе есть люди, которые видят духов, и вселяют эту веру в других людей. Они придумывают истории и сказки, называют божеств и духов именами, учат детей быть похожими на героев. Мне очень трудно говорить тебе о той силе, которую олицетворял мой отец, ведь ты не владеешь знаниями о нашем народе, не поймешь ты и того, что я хочу выразить.
Мне пришлось замолчать и отступить назад: Гюнтер снова хотел приблизиться ко мне и взять за руку.
- Я попытаюсь понять, - робко заявил он.
- В то время, когда на нашу деревню напали наземные пираты и в числе других девушек меня продали в рабство, и когда, впоследствии, я оказалась выкупленной Мигелем Фернандесом, во мне еще не было той силы, которая проснулась на чужбине. После того, как мы с тобой сбежали от нашего хозяина, у меня начались эти удивительные видения, я стала ощущать всем телом мир, окружающий нас, состоящий из тончайших дуновений призрачных материй, и во мне крепла сила. Я слышала зов. Зов настолько сильный, что я не могла ему сопротивляться. Несколько раз я поднималась и уходила, тебе удавалось остановить меня и вернуть обратно. Но однажды я ушла рано, ты еще спал. Я не думала, что ты когда-либо последуешь за мной. А оказалось, что твоя любовь пробудила и твою внутреннюю силу, ты стал видеть свет.
- Но почему? Как ты сумела остановить меня?
- Древние знания закипели во мне с невиданной силой. Когда ты через несколько дней догнал меня, в сердце моем уже не было места для тебя. Я стремилась осуществить то, к чему призывал меня зов, чего хотел от меня отец. И полностью переродиться можно было только в родной стороне. Даже если бы я решила передумать и остаться с тобой, ты бы никогда не смог насладиться моим телом. Человеческий облик ко мне не вернется. В людском мире я буду уродливой старухой, страшным монстром. Таково действие сил, которыми научилась владеть. Поэтому мне пришлось заколдовать тебя, лишить памяти, бросить в том месте. Я и предположить не могла, что ты последуешь за мной через полмира…
Я замолчала, давая ему возможность все как следует обдумать.
- Но наша любовь, Шу Вэй! Наша любовь! Ведь мы любили друг друга! Мы были вместе, разве ты забыла об этом? Почему ты так легко растоптала нашу любовь?
- Опять эти твои громкие слова. Ты пробудился, стал видеть призраков, но при этом настолько привязан к кому бы то ни было?
- Для чего мне эти призраки? Мне нужна ты! Пока я шел сюда, единственное, что грело мне душу, была мысль о предстоящей встрече с тобой, Шу Вэй! Я не могу жить без тебя, поэтому и пришел за тобой!
- Я была с тобой больше из любопытства, нежели из-за влечения, настоящая же я… стремилась к другому. Темная магия, Гюнтер. Поэтому я просыпалась среди ночи и уходила прочь. Пойми. Уже тогда во мне жили два существа, одно было женщиной, которая искала счастья в жизни, а другое было будущим волшебником, способным путешествовать в другие миры. Теперь я обрела цельность, и от женщины во мне ничего не осталось. То, что ты видишь сейчас перед своими глазами, иллюзия.
Эти слова добили его. Он стоял передо мной, такой беспомощный и жалкий. Мне показалось, что по щеке его стекла большая слеза.
- Дух, который дал мне осколок упавшей звезды, которая столько раз показывала мне путь, в ответ на вопрос, чем я могу отблагодарить его, сказал мне: убей ее, чтобы освободиться. Тогда я не понял, что он имеет в виду. Я тогда отшатнулся от него. Теперь до меня доходит смысл сказанного…
- Прощай, - вымолвили мои губы.
Я повернулась и зашагала прочь, намереваясь раствориться, губы уже зашептали нужные для того случая слова. Мозг уже готовился исчезнуть, вместе с кожей, органами и кровью. Но Гюнтер вновь бросился ко мне, схватил за локоть и остановил:
- Постой! Пойдем со мной. Я все равно пойду за тобой, куда бы ты не последовала, какой бы облик не принимала! Я хочу быть с тобой! Я не могу без тебя жить! – его слова превратились в отчаянный крик, но во мне больше не осталось жалости, чтобы останавливать его и далее. Он не слушал.
Тогда мне оставалось сделать лишь одно.
Я резко развернулась и зашипела ему в лицо:
- Элей ришт джуат рабиста коинап данием уккюр! Уходи прочь! Ты не муж мне, не любовник. Ты никто.
Он упал на землю, словно пораженный громом с небес. Вот и все. Это было жестоко, конечно, но я не видела иного способа остановить его.
Бедняга, на утро он проснется и даже не поймет, что все было напрасно. Он не вспомнит вообще ничего. Все, что он знал о себе и мне, сотрется. На этот раз заклинание получилось очень сильным.
Я обошла его тело со всех сторон, подняла его сумку, которая лежала рядом с ним. В ней находился дневник бедняги Гюнтера. Солнце собиралось заходить, но света было достаточно. Я прочитала несколько первых страниц. Как интересно… Нужно будет взять его с собой, чтобы он никогда не узнал, что с ним произошло. Удачи, Гюнтер.
Рассветало, я проснулся с тяжелой, наполненной каким-то невообразимо густым туманом, головой. Было холодно, возле уха кружился назойливый комар, я пытался отогнать его от себя, но каждый раз он снова подлетал к моему уху, раздражая до невероятия.
- Черт подери! – вырвалось хрипло откуда-то из гортани.
Я подполз к ручейку и взглянул на собственное отражение в воде. Оно не показалось мне знакомым. Я зачерпнул обеими ладонями холодной воды и умылся. Сделал несколько глотков. Руки все еще дрожали, туман в голове медленно рассеивался, обнажая густую и непроницаемую, как матовое стекло, пустоту сознания.
Снова заглянул в поток.
- Кто я? – прошептали мои губы, а глаза вглядывались в ручей, текущий в бесконечность. – Откуда я родом? Что это за место? Что я здесь делаю?
Вода тихо журчала, но ответа на свои вопросы я не получил. Повернув голову, я обнаружил, что, кроме меня, здесь еще кто-то есть. Он сидел в тени дерева так, чтобы поднимающееся солнце не падало на него. Это был скрюченный горбатый старик довольно зловещего вида. Я сразу понял, что он ненастоящий. Призрак потустороннего мира.
- А ты кто еще такой, черт бы тебя побрал?
23 декабря 2009 г.
К. Арбеков. Пленник дорог
© Copyright: Кай Арбеков, 2010
Свидетельство о публикации №210010201111
Свидетельство о публикации №210010201111
Рецензии