Частный случай, история одного года

Все на свете происходит от двух вещей:
от безумной любви и от жажды воздуха.
Иван Вырыпаев «Кислород»

«Наверное, во мне накопилось слишком много осени…»
____________________________________________________

Часть I

Частный случай

Я передвигаюсь по темной комнате, тихо и незаметно, пытаясь не привлечь к себе лишнего внимания. Сегодня днем я заклеила все окна, зарисовала их темно-синей краской, без пробелов и полупрозрачных подтеков. Выкрученная лампочка плавает в растворе девяти процентного уксуса. Выкрученные провода – вместо шнурков на старых ботинках. Я снимаю зеркало со стены, ставлю его в самый дальний угол, закрываю тканью. В глубине моего мозга играет Луи. Я сажусь на край постели, стягиваю шорты и майку, нащупываю твою ладонь. Я знаю – ты уже не дышишь, но я пытаюсь не думать об этом. Я обнимаю тебя, помогаю закрыть обездвиженные веки. Мне холодно, но я не отпускаю тебя, глажу и шепчу на ухо. В темноте мне кажется, что ты улыбаешься, сжимаешь губы в узкую полоску и дергаешь руками, пытаясь справиться со смехом. Я чувствую наше единение, наше взаимное стремление воссоединиться, обрести логическую завершенность. Поэтому я тоже перестаю дышать, закрываю глаза, отпускаю воспоминания. Физическое сопротивление – почти ничтожно.

14 сен. 09г.


Часть II

Медальон

Я вижу людей. Они бьют меня своими толстыми ногами в огромных ботинках. Их лица озарены тупой и дикой злобой. Они бьют меня изо всех сил, не жалея драгоценной поверхности своих начищенных ботинок. У меня уже посинели бока, из носа и рта потекла густая кровь. А они всю бьют, исступленно и энергично. Кто-то достал из кармана складной нож и разрезал на мне майку, потом - нижнее белье. Плюнул на меня и рассмеялся. Я улыбнулась, предчувствуя свой скорый конец. Вот оно, вот, еще чуть-чуть, и все закончится. А потом я увидела тебя. Ты стоял где-то сбоку и наблюдал за всем со стороны, не смея ни приблизиться, ни окончательно уйти. Ты смотрел на мое полуживое тело, окровавленный рот, смотрел, как хлещут меня ботинками, издеваются надо мной – и ничего не сделал. Я протянула к тебе свои руки, все в ссадинах и кровоподтеках, показала пальцами O'k и истерически засмеялась, захлебываясь собственной кровью. Потом ты ушел, а меня остались добивать. Это продолжалось еще около получаса, до тех пор, пока мои глаза окончательно не закатились, а губы не перестали сжиматься в вызывающей усмешке. Говорят, меня трудно было узнать. Только на шее висел твой медальон. Помнишь, ты подарил мне на день рожденья?

27 авг. 09г.


Часть III

Голуби

Ты считаешь голубей, выпущенных на волю, а я собираю цветные ленточки, которые минуту назад связывали лапки этих белоснежных птиц. Голуби – белые. Потому что всем нравится, когда голуби белые. Черных здесь не любят, поэтому они вынуждены путаться под ногами и клевать черствые крошки. Белых – кормят специальным кормом. Ты смотришь на голубей, машешь им руками, улыбаешься и щуришься от солнца. Голуби. А я собираю ленточки. Если честно, то черные голуби мне нравятся больше. По крайней мере, я их понимаю. Поэтому иногда я подсыпаю им вкусный и полезный корм. Корм для белых голубей, с разноцветными ленточками на тоненьких лапках. Я не знаю, понимают ли все это сами голуби, но лично мое человеческое понимание не дает мне покоя.
Ты хватаешь меня за руку, тычешь пальцем в направлении прекрасных белых голубей, почему-то смеешься, и тут я понимаю, что кто-то выпустил одного черного. Черного голубя. На его лапке висит оборванная нитка, крыло пробито игрушечной пулей. Ты тычешь на него своим уродливым длинным пальцем и смеешься. А я плачу, щурюсь в лучах заходящего солнца и плачу, плачу навзрыд. Я протягиваю руки, складываю их вокруг черного голубя и подталкиваю его выше, все выше и выше. Я хочу верить, что когда-нибудь вокруг меня тоже кто-нибудь  складет свои ладони…

12 сен. 09г.


Часть IV

11 ноября 2009 года

Не отрекаются, любя,
Ведь жизнь кончается не завтра.
Я перестану ждать тебя,
А ты придешь совсем внезапно…


Сегодня мой первый день без тебя. И я пережила его.
Я проснулась около шести, зарылась под одеяло и целый час рыдала в подушку. Ты бросил меня, я не могу поверить в это. Мое сознание отказывается воспринимать эту информацию. Довольно исчерпывающую, в самом общем плане. Я не чувствую своих глаз, не чувствую губ. Я не вполне контролирую свои движения, речевые функции нарушены. Окружающий мир – бесформенный объект, без нулей и единиц, без точной системы координат. Плывет и разрушается, прямо на моих глазах. Мир, созданный тобой, больше не существует. И я остаюсь одна, меня несет холодное течение, меня заглатывает прожорливая воронка. Я тону. Ты обещал, что научишь меня плавать. Ты очень многое мне обещал. И не сдержал ни одного из своих обещаний.
Дождь. Целый день на улице, по лицам и зонтам, по сердцам и предсердиям. Грязь, которая заполняет канализации, которая стекает под мои мечты, под  мою любовь к тебе.
Ты устал, ты больше не можешь меня тянуть. Я засовываю руки в карманы пальто и шагаю через лужи, шагаю по лужам, без разбору и пространственной ориентации.
Ты оставил меня. Ты закрыл дверь перед лицом страждущего. Ты больше не имеешь права любить. Ты предал меня. Ты предал мою любовь, моего небесного Хранителя, которому я вверяла наши судьбы.
Это самый ужасный из всех кошмаров, которые когда-либо мне приходилось видеть. Кошмар, который я вижу с открытыми глазами, который ощущаю каждым воспаленным нервом.
Ледяной холод. При такой температуре не выживают даже микробы.
Меня колотит и знобит. Я плачу прямо на людях, не в силах сдержать себя и найти уединение.
Я опускаюсь все глубже и глубже, на самое дно, до предела человеческих возможностей, до самого предела. Дальше – зона отчуждения. Один миллиметр до пули в голову. Я опускаюсь на самый край и свешиваю ноги, я подставляю ладони, как подставляют руки к горячему очагу. В этом мире больше нет живых, мертвые женщины и дети поют  серенады. Нимфы и музы, сладостный запах гниющий плоти. То, во что я верю сейчас.
Это выстрел в спину, банальный и абсурдный. Ты хочешь видеть мои глаза, полные слез. Мои руки, полные крови. Ты уходишь, стряхивая пепел с белой рубашки, широким и уверенным шагом, как маршируют фашисты. Церемония ритуальной казни почти удалась, за мелким исключением. Я поднимаюсь и бегу прочь, все дальше и дальше от тебя, от себя самой, которую ты обманул, обокрал и предал. Я выживаю в этой неравной схватке, я перевязываю раны, зашиваю дыры, обдираю засохшие струпья. Я не возрождаюсь, я не похожа на птицу Феникс, у меня нет девятой жизни и резервного источника любви. Я примиряюсь с этой пустотой, я обогреваю ее, как нелюбимого ребенка.
Ты отрекся от меня. Я принимаю это отречение, без покаяния и права на прощение. Я обращаюсь к Своему Небесному Хранителю во имя Спасения и Прощения тебя. Я не ангел, я просто глупый и наивный ребенок, который полюбил тебя и впустил в свою душу. Прости меня за это, если хотя бы одно из твоих признаний было правдой, если хотя бы одно прикосновение было искренним, если хотя бы один твой взгляд был взглядом любящего меня человека…
Все остальное больше не имеет значения.



Часть V

Пластилиновый дом

Моя долгая жестокая осень, моя невыносимая тоска по тем местам, где я никогда не была, по тем людям, с которыми даже не знакома. В этом всём есть какой-то злой умысел, ужасная нечеловеческая ошибка, в которой никто не виноват. И я не виновата.
В этом всём есть что-то предельно знакомое, как будто одно и то же мгновение я вынуждена переживать снова и снова, раз за разом, без возможности личного контроля и потустороннего вмешательства. Как будто я хватаюсь за рычаг стоп-крана, но не в силах его потянуть, совершаю повторный рейс по одним и тем же путям. Иногда хочется, чтобы поезд просто сошёл с рельс, раз и навсегда, прекратив аттракцион. Но этого не происходит.
Маленькие пластилиновые фигурки, с миниатюрными туловищами и большими головами. Острым лезвием я рисую вам улыбки, от одного края до другого. Огромные счастливые улыбки. Я делаю для вас красивый пластилиновый дом, а потом поджигаю его, и вы плавитесь в нем, выбрасываетесь из окон и разбиваетесь о крышку стола. Вы такие милые, когда объяты пламенем.

22 нояб. 09г.



Часть VI

Письмо к Саре

Моя милая добрая Сара!
Теперь я решил, что буду писать к тебе письма, каждый божий день, до скончания веков.
Мне кажется, что ожидание ответа от тебя будет самым прекрасным ожиданием, даже если знать, и знать достоверно, что ты никогда мне не ответишь.
Моя милая добрая Сара, я буду писать к тебе письма!
Я буду писать к тебе письма о своей безграничной тоске, в которой нахожу уединение и для которой создаю полотна, залитые темно-серой краской.
Я буду писать к тебе о любви, которую ты никогда не почувствуешь, потому что ты никогда не почувствуешь той безраздельной тоски, которая глубже любого океана.
У любви тоже есть своя глубина, и она измеряется в секундах, которые отданы на право задыхаться, впускать в себя все больше океана, который, в конце концов, разорвет твою плоть.
Я отдаю последние секунды, и я чувствую, как мои руки и все мое тело опухают под этой глубиной.
Я буду писать тебе письма, Сара, а ты не будешь их читать. Ты будешь складывать их в  маленькую коробку, перевязанную пестрой лентой, и ставить ее к себе под кровать. Ты думаешь, что мои письма приснятся тебе во сне.
Дорогая Сара! Никогда не открывай эти письма, и никогда не уходи под воду! По крайней мере, недалеко от берега.
Я пишу к тебе из лучших побуждений, я отдаю последние секунды, чтобы предостеречь тебя.
Ты будешь жить в прекрасном доме, на берегу неглубоко озера, под тенью лип и кипарисов, в спокойствии и любви, под укором отнятой у тебя памяти. Но ты не будешь чувствовать укора, потому как непомнящие благословенны в своем неведении.
Я не хочу, чтобы ты чувствовала себя одинокой, и поэтому в твоем мире будут жить беспечные дети, каждый день приносящие тебе радость и отвечающие тебе чистой сердечной привязанностью.
У этих детей будут взрослые глаза, это будут мудрые и понимающие дети, но их детская душа никогда не станет причиной слез и обмана. Это будут прекрасные взрослые дети.
Они будут знать о твоей утраченной памяти, но ничем и никогда не обнаружат перед тобой этого коварного знания, потому что дети - чистые и светлые существа, не способные на предательство.
Сара, ты любишь камелии? Я знаю, что любишь. И поэтому возле дома будет сад с камелиями. Камелии будут тоже лишены памяти, именно поэтому в их обществе ты будешь чувствовать себя сопричастной. Между тобой и камелиями будет скрытая связь, истоки которой ты никогда не поймешь.
И в этом будет твоя печаль, твоя единственная, но истинная печаль, потому что врать и претворяться ты еще не научилась.
В этой печали я вижу твою любовь, Сара, любовь, о которой ты забыла, но которую преданно хранит твое любящее сердце.
И когда ты вспомнишь об этой любви, если ты вспомнишь об этой любви, Сара, мне придется тебя убить.

24 дек. 09г.


Часть VII

О Ноябре

Странный месяц Ноябрь, пограничный, как полузакрытые глаза, или полурастаявший снег. Как старый фильм о большой и искренней любви.
У Ноября есть свой одиннадцатый номер. И 30 долгих дней. А у меня - есть Ноябрь.
Быть может, я даже тайно люблю осень, когда жду этого Ноября, сопливого и холодного, без цветов и солнца, без ярких маек и разноцветных ленточек в волосах.
Я жду Ноябрь, чтобы понять, насколько все изменилось. Поднести ладонь к запотевшему стеклу в трамвае и увидеть разрушенный город, осколки от снарядов и убитых людей, без рук и голов, с разрезанными губами. Помахать им рукой. В знак примирения.
В Ноябре я понимаю, как рождается дождь и как много сил требуется для того, чтобы снова выглянуло солнце. Хотя бы на мгновение. В этом и есть великая сила Ноября, великая сила месяца, в котором я поселилась.

28 нояб. 09г.


Часть VIII

Об ожидании

И всю жизнь мы проводим в ожидании и поиске второго человека, который должен стать частью нас и частью которого должны стать мы. И кто-то сразу находит его, а кто-то даже не ищет. А кто-то не находит никогда. Просто потому, что такого человека никто не родил, или он просто умер, или – просто – его убили. И поэтому ты один. Всю жизнь. И поэтому грустная лирическая музыка наполняет твое сердце, когда ты едешь в поезде неизвестно откуда и неизвестно куда. И когда ты одиноко гуляешь по городу и пытаешься заглянуть в лица проходящих мимо людей, а они отворачиваются. И когда ты пишешь длинные красивые письма, и их некому отправить. И когда ты не хочешь больше встречать рождество, и новый год, и все остальные праздники, просто потому, что ничего не происходит, и потому что желания никогда не сбываются, как бы старательно не задувались свечи на именинном пироге. Просто потому, что в твоей жизни нет этого человека. И никогда не было.

Музыкальное сопровождение – Luigi Rubino, A Theme for the Moon
30 нояб. 09г.


Часть IX

М & Б. История о боге, у которого сдали нервы
Интермедия

Прямолинейная трактовка принципов естественного отбора
и борьбы за существование приводит к выводу,
что каждое живое существо должно заботиться лишь о том,
чтобы выжить самому и произвести на свет
как можно больше жизнеспособного потомства,
а отнюдь не помогать кому-то другому
в ущерб своим личным интересам.

-- Что случилось, Б.?
-- Мне просто очень грустно, М.
-- А почему тебе грустно, Б.?
-- Дело в том, что я убил одного хорошего человека.
-- Как это могло произойти, Б.? Это не похоже на тебя. Не похоже, чтобы ты мог кого-нибудь убить.
-- Я не вылечил человека от смертельной болезни, и он умер сегодня ночью.
-- Б., но ты не виноват, ты ведь не можешь спасти каждого, кто смертельно болен.
-- Я врач, М., я дал клятву. Я каждый день молился богу. Я просил у него, чтобы этот человек поправился, но сегодня ночью он умер, и я в недоумении, я больше не знаю, верить ли мне в бога. Мои молитвы были усердны.
-- Б., забудь о клятвах и о боге, все это чушь собачья. Никто не обязан слушать твои молитвы и тем более помогать тебе. Может, твой господь был в плеере, или у него испортилось настроение, и он немного выпил. Я не думаю, что его жизнь как-то особенно отличается от нашей, в конце концов, он был рожден от земной женщины, а то, что она была невинна в момент его зачатия, тоже чушь собачья. Поверь мне, Б., я знаю, о чем говорю.
-- Твои слова, М., столь искренни и правдивы, что я верю тебе. Если ты говоришь, что бог и клятвы чушь собачья, то так оно и есть. Послушай. М., может ты будешь моим новым богом? Я буду отдавать тебе 15% от своей заработной платы, или немного спирта из моей медицинской аптечки. Как ты смотришь на это предложение?
-- Я понимаю, Б., ты сейчас нуждаешься в моей поддержке, но я не умею делать чудеса и я зол, поэтому я не могу быть богом. К тому же, быть богом для одного тебя достаточно невыгодно. Вскоре ты узурпируешь мое внимание и сядешь мне на шею, требуя все большего и большего. Такова человеческая природа.
--Нет, М., этого не произойдет, я обещаю тебе. Если хочешь, мы можем разделить время, когда ты будешь оказывать мне подобного рода услуги. Например, я свободен с 14.00 до 14.30, и потом – с восьми часов вечера и до десяти. После десяти ко мне приходит Ж., и мы любим друг друга. В шесть утра я просыпаюсь и иду лечить людей.
--Послушай, Б., а от чего умер твой пациент? Если не хочешь, можешь не отвечать.
-- Я отвечу тебе, М., если ты согласишься стать моим новым богом, хотя бы на промежуток с восьми до десяти. Половину часа обеденного перерыва я посвящу «Playboy»,так и быть.
-- O’k.
--Этот пациент был моим личным богом в период с 1994 по 1997 года, и вот – он сошел с ума. Сегодня ночью он вскрыл себе артерию, и кровь хлестала из него, как из неисправного водопроводного крана. Спасибо, М., что согласился меня поддержать. Ты даже не представляешь, какую услугу мне оказал.
8 дек. 09г.


Часть X


Джина
Пьеса в единственном действии

Действующие объекты:

Сигареты
Сигаретный дым
Голос
Джина, 21 год

Тепло его долговязого тела не могло согреть августовской воды.
«Пить, петь, плакать»

Почти пустая белая комната, голое зарешеченное окно, кровать, пепельница.
-- Как его звали?
Молчание, затянувшееся.
Повторение вопроса.
Джина смотрит за окно, внимательно и сосредоточенно, как будто запоминает что-то или вычисляет расстояние.
-- Джина?
Молчание около 5 секунд.
-- Я не помню.
Молчание, кратковременное.
-- Он умер несколько лет тому назад, я не помню, как его звали.
Молчание, продолжительное.
-- Это важно?
-- Нет, Джина, конечно нет. Я просто хотела знать.
-- Хорошо.
Молчание.
Джина закуривает крепкие Lucky Strike. Смотрит в окно, не переводя взгляда.
-- Мне легче думать, что он просто умер. Я уже свыклась с этой мыслью.
Длительная пауза.
-- Джина?
Джина гасит сигарету, глубоко вдыхает в себя окружающий ее дым. Она похожа на привидение, худая и долговязая, в белом хлопковом платье, с болезненно темными глазами.
-- Ты была с ним?
-- Всего раз.
Пауза около 3 секунд.
Чуть заметная дрожь пробивает тело Джины.
-- Можно спросить?
-- Пожалуй.
-- Тебе было с ним хорошо?
Джина закуривает еще одну Lucky Strike. Наконец отходит от окна, садится на край старой односпальной кровати, застеленной белым покрывалом. На кровати нет подушки, она низкая и твердая. На спине Джины проступает четкая линия позвоночника. Она улыбается, но это больше похоже на непроизвольные мышечные сокращения.
-- Он был очень молод. Я не хотела его обидеть. Для мужчин это важно, не так ли?
-- Тебе было с ним хорошо?
Пауза.
Глубокая и продолжительная тяга. Тяжелый, пристальный взгляд Джины.
-- Я не помню. Может, я просто ничего не чувствую?
Джину обволакивает пелена сигаретного дыма. На долю секунды она исчезает. Потом появляется вновь, но как будто утратившая половину собственного веса. Белое хлопковое платье сжимает грудь, маленькую и торчащую, как у двенадцатилетней девочки.
-- Джина?
Джина перебирает пальцы на своих руках, считая до пяти и обратно. Кончик пальца – середина – основание. Основание – середина – кончик пальца.
-- Ты скучаешь по нему?
-- Иногда я вспоминаю его, но это не тоска. У тоски другие симптомы.
Джина снова растворяется.
-- Это был несчастный случай.
Откуда-то сверху – сбоку – снизу: голос наполняет целое пространство комнаты. Записанный на магнитофонную ленту, он как будто искажен и испорчен.
-- Я не ангел. Он хотел, чтобы я была ангелом, но у меня не вышло. Я не соответствовала его стандартам.
Молчание. Шорох ленты.
Появляется Джина.
-- Я трепала ему нервы.
-- Это правда?
-- Не знаю, мы были далеки друг от друга, мы почти не виделись.
-- И ты действительно трепала ему нервы?
-- Так он сказал, за мгновение до несчастного случая.
Снова молчание. Назойливый шорох магнитофонной ленты.
Джина исчезает.
-- И что ты с ним сделала, Джина?
Джина в образе ангела, низвергнутого с небес, с черными спутанными волосами, закуривает десятую сигарету.
-- Я спустила его в унитаз.


Конец действия
Занавес

20 нояб. 09 г.


Часть XI


Madlen в лесу Одиночества
или
Все мои друзья погибли во время крушения самолёта
Сказка-экзорцизм*

Когда-то у Мадлен были длинные волосы, с завитками на кончиках, и большие синие глаза. У Мадлен были добрые друзья, которых она любила, и маленький театр, для которого она сочиняла пьесы и в котором играла для своих друзей. И Мадлен была счастлива, и Мадлен смеялась, потому что ее жизнь была наполнена легкостью и светом.
Но вот в один декабрьский день все ее друзья исчезли, а Мадлен потеряла память, и потому она решила, что ее друзья потерпели крушение самолета, и что тела их разбросало по лесу ужасной взрывной волной. И тогда Мадлен пошла на поиски своих мертвых друзей. Мадлен очень долго шла по Одинокому лесу и в конце концов забыла, откуда она шла. Она только знала, что все ее друзья погибли во время крушения самолета и где-то лежат в холодном снегу.
Мадлен так и не поняла, что они ее просто бросили.
Тогда обессиленную Мадлен подобрал добрый лесник, высокий и с бородой. И он забрал Мадлен к себе и привел ее в чувство. И Мадлен стала писать пьесы для своего доброго лесника, и играть для него в театре. И в один февральский день она его полюбила. Она проснулась с чувством огромной любви в своем сердце, и больше никогда не видела лесника, потому что он исчез, как и все ее друзья, в звонком от мороза февральском воздухе. И Мадлен подумала, что лесник тоже потерпел крушение, что его самолет взорвался, и что лесник взорвался вместе с ним. И когда он взорвался, на небе появилась яркая и прекрасная вспышка. И Мадлен пошла навстречу этой вспышке, и в сердце Мадлен появилась неутолимая жажда вспышек. И чем больше их происходило (а их происходило все больше и больше), тем сильней становилась жажда Мадлен, и тем яростней билось ее сердце. И вот, когда Мадлен вышла из леса, ее сердце взорвалось, а вспышка – была ослепительной. Самой ослепительной из всех вспышек.
Больше о Мадлен мне ничего не известно.

15 декабря 2009 года

______________
*Экзорцизм — изгнание бесов из одержимого человека с помощью молитвы или наложением рук святого.




Часть XII

Самое главное

Посвящается тем, кто пережил со мной этот год,
моим близким и друзьям,
а также тем, кто навсегда оставил меня в этом году,
потому что благодаря им я научилась многому.
Будьте счастливы и любимы, и не забывайте тех, кто вас любит,
Потому что дар любви – это великий дар, и он дан не каждому.

Самое главное в нашей жизни – это воспоминания.
Воспоминания о любви и воспоминания о ненависти, о любви в ненависти, и о ненависти в любви.
Самое главное – воспоминания о детстве,
о том, как ты лежишь в траве среди огромного желтого поля, а у тебя над головой только небо, и солнце где-то между облаками, слепящее глаза. И ты, когда лежишь под этим небом, сознаешь свою связь с ним, как сознаешь связь с богом, которого не понимаешь, но которого чувствуешь в себе. И если ты, лежа под этим небом и солнцем, слепящим тебе глаза из-за облаков, ощутил эту связь, если осознание сопричастности к богу пропитало твою душу, то уже никогда в жизни ты не потеряешь этого осознания. А если ты, лежа под этим небом в восемь с половиной лет, не ощутил этого, то уже никогда в жизни и не почувствуешь и не поймешь тех, кто почувствовал это. Так люди становятся разделенными, так они начинают разными глазами смотреть на небо и на солнце за облаками. Осознание сопричастности отражается в глазах, оно впечатывается в глазной белок и в мерцание защитной пленки, которая блестит, когда ты счастлив, и когда ты несчастлив, потому что она окропляется твоими слезами, в которых заложено осознание сопричастности. Так люди начинают не понимать друг друга, когда говорят об одинаковых вещах, потому что на самом деле одинаковых вещей нет, и никогда не было. Так говорят только те, в чьем белке и в мерцание чьей пленки, защищающей глаза от попадания пыли, не отпечаталось осознание сопричастности с небом и сопричастности с солнцем за тучами, которое слепит тебе глаза, и осознание сопричастности с богом, который находится в тебе самом, который родился вместе с тобой и вместе с тобой сделал первое дыхание. А потом, ты уже не можешь остановиться, ты все время дышишь, и все время выдыхаешь, чтобы захватить новую порцию кислорода.
Самое главное – это воспоминания о наших близких и о наших друзьях, которые нас покинули, или только собираются покинуть. Все мы находимся на этом пути, где-то между пустотой и пустотой, которую некоторые люди склонны называть бесконечностью.
Самое главное – это простить в душе своей того, кто не заслужил этого прощения. Простить подлость и лицемерие того человека, который держал тебя за руку и который целовал тебя в губы, а пока ты спала или ждала автобуса на остановке, убивал твою любовь, преподнося ее в жертву тому, кто никогда не оценит и никогда не узнает той великой цены, которую ты заплатила во имя величайшего дара любви человека к человеку.
Самое главное – это увидеть руку подающего и самой подать эту руку, если будет на то воля и необходимость. Потому что оставить без помощи того, кто в ней нуждается, или пообещать помочь, а потом отвернуться, - это самое смертельное убийство, убивающее не плоть, а душу человеческую, которая уверовала в тебя как в своего спасителя. Потому или предлагай руку, если собираешься помочь, или не предлагай, если собираешься отречься.
Самое главное – это праведное возмездие, потому что тот, кто заслужил возмездие, его действительно заслужил. И попусту на ветер не летят слова о возмездии, если человек, кому они адресованы, его не заслужил, а это значит, он чист душой и телом, в его мыслях и действиях нет ничего дурного, способного принести боль и страх близким и неблизким ему людям. А если слова о возмездии летят попусту на ветер, то значит тот человек, который их произнес, нечист ни душой, ни телом, и мысли его, и действия подобны обличию змеиному.
Самое главное в человеке – это его надежда, потому что без надежды мы видим в конце пустоту, к которой мы так или иначе придем, а с надеждой мы видим райский сад, чьи двери для нас открыты, если в жизни мы совершали благие дела, и не пили, и не ругались, и не убивали из ревности. Потому что надежда создает декорации, красота и реальность которых зависит от воображения человека, который впитал ее в себя.
Самое главное – это то, что мы никогда не забудем друг друга, потому что мы поклялись же, помнишь?..


29 декабря 2009 г.