Мы были правдой

Вокруг по темно-синим, но не прозрачным улицам ходили люди. Может быть, их немного было, ведь даже казалось, что один по пустым улицам идешь, но на самом деле очень четко виделись их силуэты, в которых невозможно было разобраться.
Красиво это – идти по вечерним улицам зимы и греться сердцем, чувствовать тепло в грудной клетке и до дрожи обжигаться, согреваясь и оледеневая, голыми руками о холод.

Я не знаю, почему я так одет, не знаю, почему могу видеть себя изнутри и со стороны, но знаю, что это очень естественно, очень правильно смотрится – мои черные волосы, расплывчато-точные в хрупком вечере, и кровь, определенно она, как в учебниках, как на картинках, как на схемах, как на препарате, кровь переливами красно-бордового, малиново-алого, и, немного, сине-зеленовато-фиолетового от мерцания улиц, кровь моих открытых, целиком, начиная с плеч, морозу рук.
Я помню, что возвращался домой с той части города, где известный транспорт ходит по неизвестным маршрутам, а неизвестный останавливается у нужных, но черт знает каких по счету, остановок. Возможно, эта часть города называется Окраиной, но я знаю, что это уже за краем, за чертой знакомого города. А туда дальше уезжают машины в закат и в синеву, к деревням. По краям дороги там стоят незнакомые, пугающие фонари.
Зачем я там был? Оттуда всегда возвращаются поздно, а в позднее время бывает опасно, в позднее время обычно очень пора домой.
Может быть, сегодняшнее позднее время было порой моего невезения – за мной определенно кто-то шел. Ровно двигался, обводя взглядами мои волосы и замерзшие руки. Наверное, это не самая приятная вещь – видеть кого-то чужого, следующего по твоим следам. Видеть как этот кто-то догоняет тебя, как обгоняет, как становится перед тобой.
А потом начинать чувствовать, что внутри набирается смелость, потом видеть, как в твоем взгляде собирается сила, и дважды наблюдать как наливается восхищением чужой взгляд. И встречаясь взглядами мгновенно понимать, чего этот чужой хочет. И не испытывать отвращения, но сразу искать путь к спасению. Путь  побега.
Может, мысленно, может, взглядами, а, может быть, это было вслух – я и тот, чужой, человек сказали друг другу – «Здравствуй_те».
И я пошел вперед, зная, что он будет идти позади. А он шел позади, а иногда просто рядом.

Я вспоминал, я думал, как можно сделать так чтобы он потерял меня. Кажется, в какой-то книге, или фильме, или многих, был простой вариант, который мне придумался, - просто повернуть, завернуть за угол, ведь он идет за мной, значит, не заметив, пройдет мимо. И пусть даже какой-то невнятный шепот из будущего ясно сказал, что он меня не потеряет, тем более так, -  все равно мой мозг вцепился в этот способ, как в пожарную лестницу, так, как в нее иногда вцепляются спасающиеся –до онемения мышц - и, неспособные двигаться, они уже утопают или сгорают.

Я наконец увидел поворот на перекрестке. Такой близкий и родной поворот, ведь на углу это перекрестка был и угол моего дома.
В голове почему-то сразу замигал сигнал – «Спасен!» Я повернул к дому и чужой человек последовал за мной. Бок о бок мы вошли во двор, подошли к двери подъезда. К нам сразу же подскочили две подпрыгивающие на морозе девочки, опять, видимо, гости в квартиру под моей. Они приходят, когда их не зовут, а потом вместе с хозяевами пьют у подъезду марочное вино из горлышка.
Набирая код, я понял, что проиграл и это меня не спасет. Пришлось нажать сброс. Девочки разочарованно отскочили, а я направился вон из двора, снова в синие зимние улицы, светить до крови яркими руками. Чужой человек пошел вслед за мной. В нем чувствовалась уверенность, непоколебимость. Он знал, что так или иначе, а получит необходимое.
Когда мы отошли от дома он, снова не помню уже как, задал мне вопрос.  Помню, что я ответил вслух – Здесь не выйдет. Здесь пусто, но нет безлюдных мест. Ни в каком переулке не выйдет удобным меня зажать. Здесь не получится.
А он только засмеялся с одобрением. И почему-то стало вдруг понятнее и естественнее идти в его обществе по полным снега улицам. Казалось, мы и разговаривали о чем-то, но о чем?
Из какого-то закоулка с вихрем снега на нас налетел... даже не знаю как и назвать его... Ребенок с возрастной категорией и паспортом под 25, может быть, 26. С веснушками, в очках и со светлыми волосами, выбивающимися из-под шапки. Он вдруг задал вопрос – Скажите, а почему мне вдруг вспомнились строчки – «Если подаришь ей сердце и душу, кукла твоя оживет»?
Чужой человек сказал что-то вроде – «Ты забавный», а мне вдруг стало холодно.
Мы двинулись дальше уже втроем. Мальчик, кажется, невнятно, но нуждался в том же, что и чужой человек, только не от меня и не со мной. А чужой человек следовал за мной.
Мы вышли к черте, к тому месту, около которого начинается неизвестность. Чудой человек сказал подождать его, попросил, пока он не вернется. Ему что-то нужно было взять в машине. Я не пошел за ним – ведь это логично. Ребенок 26-летнего возраста испугался пойти за ним.
Мы остались стоять, чувствуя, как в нас пробирается мороз. Я предложил – «Давай уйдем отсюда, сейчас хорошее время сбежать. Я уже раз пытался, но ничего не вышло.» В моем соожидателе и так были сильные колебания, теперь усилившиеся почти до девяти. И вдруг  у меня появилась пугающая мысль – « А вдруг он видит нас? Ты заметил куда он ушел?» Он покачал головой. Эх, где же может быть машина этого чужого человека? За трамвайными путями? За деревьями? Оттуда нас видно? Кажется, да. Вот то-то и оно, что кажется! Вдруг нет, и я упускаю шанс?
- Знаешь, я знаю много стихов, но ни в одном из них нет о тающих снежинках на окоченевших плечах. – невпопад отозвался веснушчатый мальчик.
- Правда? – легко изображать подобие улыбки, когда ты и правда улыбаешься. А бывает, что ты и правда улыбаешься оттого, что ты и правда нервничаешь. Я уже стал думать, что лучше бы он вернулся, чтобы прошло это чувство возможности, у которой получилось сбежать.
Я сейчас не хотел смотреть на себя со стороны, не хотел видеть то, что можно было разглядеть.
Я не хотел смотреть на себя со стороны, и когда он шел к нам из-за деревьев со стороны трамвайных путей с пакетом. Нет, я тогда совсем не хотел смотреть на себя со стороны, а уже тем более не хотел, когда он подошел ко мне, когда взял меня под руку, причем, казалось бы даже по моей инициативе – и это подтвердилось, когда я крепко вцепился в него. Мы двинулись назад, и в начале растерявшийся знаток стихов поспешил догнать нас, правда, к чужому человеку уже негде было прицепиться – в другой руке у него был пакет.

Те же улицы впереди – уже пройденные, но еще чужие. А у меня было настроение смеяться, не помню, правда, уже поводов, но я смеялся, спокойно улыбался чужой человек, в глазах которого проявлялось и что-то беспокойное, когда мне было особенно радостно. Смешной мальчик тоже смеялся, и напряженно думал о чем-то, а, может, только пытался думать.
За двумя аптеками показалась зеркальная стоматологическая клиника. Синие зеркала. Они отражали синюю зиму.  Но было тепло, мне точно было тепло заглядывать в эти стекла, когда мы шли мимо них. Среди синих зеркал еще было одно обычное. Вот в нем почему-то было холодно, хотя и это не пугало – нужно было только покрепче прижаться к чужому человеку.
Мы снова дошли до моего дома и, почему-то, снова повернули к подъезду. Дрожащие от холода девочки уже пропали, а мы, по неизвестной причине появившись,  стояли перед дверью. Над моим домом очень красивое небо, но мы смотрели только друг на друга и еще немного на дверь.
Мы так и стояли, правда, не очень долго, пока наш 26-летний мальчик не объявил, что живет здесь, в 46 квартире. Почему-то мне тогда было верным сказать –
- Да, это очень хорошо! Поскольку я живу в этом же подъезде, но уже с родителями, а вас им не покажешь...
И я не хочу думать, зачем тогда сказал это. Веснушчатый стиховый почитатель улыбнулся и открыл дверь подъезда.  Как странно, что мы часто не знаем, и даже не видим, людей, живущих всего двумя этажами выше.
Я не помню, чтобы он нас звал, и не помню, чтобы он был особо против. Пока поднимались по лестнице, он говорил, что комната у него одна, но не такая уж и маленькая, чего не скажешь о коридоре. Еще, что у него очень странная соседка, которая вечно оставляет на него своего ребенка. Причем предпочитает это делать преимущественно по ночам. А он не может отказаться, потому что... Вы бы бросили ребенка?
Говорил, что сейчас она, наверное, опять придет, что сейчас она, наверное, уже злится. Чужой человек внимательно слушал, все понимал. Я, кажется, просто шел по лестнице, воспринимая информацию – не люблю так высоко заходить без лифта, это уж определенно.
Информация подтвердилась, как только мы зашли в квартиру -  соседка вбежала сразу же, начиная что-то оскорблено вещать хозяину, который, видно, обычно ее слушавший, сейчас спешил закончить диалог. Я почему-то почти ничего не запомнил, кроме того, что та женщина была похожа на гречанку.
Как только она ушла, начал действовать чужой человек, разувшись и сняв куртку, он забрал и наши и ушел куда-то вглубь квартиры. Я удивленно провожал его взглядом: судя по описанию, в квартире просто не было такого места – глубь, но от этой мысли меня оторвал немного расстроено жалующийся голос 26-летнего мальчика, возившегося с ребенком, - «Если честно, я совершенно не умею с детьми обращаться. Вот с ней мы точно друг друга не понимаем.»
Да, ребенок действительно плакал. Я подошел к нему. Маленькая девочка, примерно годовалая, сидела на каком-то лоскутке и плакала. Она была настолько маленькой, что у меня даже не было в начале слов. Она тоже притихла, и мы изумленно рассматривали друг друга. Хозяин, наблюдая за нами, отозвался – «Ну да, просто Дюймовочка. Хотя я ее чаще называю «ребенок-с-наперсток».»
- Ну ты размеров-то не преуменьшай. Как бы ее не звали, а она скорее Девочка-с-Пальчик, если мой, то мизинец.
В этот момент она окончательно убедилась в том, что ей понравился или я, или мои рассуждения, и рассмеялась. Оставалось только подтвердить факт – Да, я нравлюсь детям.
Протянув к ней руку и пересадив ее в видимо специально и давно приготовленную корзинку, я продолжил – А они нравятся мне.
Чужой человек вернулся из «глуби» и заглянул в корзинку, потом взял и стопки рядом несколько лоскутков и положил туда, внутрь, - «Жестко ей будет спать.»
Девочка по неизвестной совершенно причине уже сопела. Но, после мысли «Почему вдруг?..», других в голову не приходило. Мальчик с гордой, но непризнанно должностью няни напротив засуетился – «Да, укрыть же надо!»
Я не люблю суету, да и вообще, он же так ее разбудит. Поэтому взялся сам. Через пару минут корзинка уже была выстелена тканью, а Дюймовочка спала под драповым, шатром стоящим над ней, куском ткани. Остальные почему-то пришлись ей настолько не о вкусу, что она их сбрасывала прямо во сне.
- Да, - вздохнул мальчик в веснушках, - У них и в доме висит драповое пальто человека, который больше не вернется. Потом он кивнул на комнату, где скрылся чужой человек, – Мне бы его талант. Я ее обычно два часа укладываю.
Я ничего не ответил. Просто потому, возможно, что разное восприятие все равно не даст нам здесь понять. Может, мне и правда уже пора ко многому относиться, как к само собой разумеющемуся. Хотя разве нельзя, если ты се равно наслаждаешься этими моментами? Даже – всеми моментами?
Этот 26-летний мальчик, замерший в дверях, он видит много чудес, не зная, что есть такой жизненный путь, где каждый момент – чудо. Он, кажется, задумался, кажется, хочет что-то сказать, на самом деле – и правда хотел, но зашел в комнату молча. А я волнуюсь в два раза больше, наверное, сильнее, если я в два раза быстрее открываю дверь.
А дальше... Дальше странно рассказывать, что я вообще помню. Наверное, на какое-то время сознание меня покидало. Я открыл глаза уже в темной комнате, лежа на кровати, на другом краю которой, завернувшись в одеяло, как в кокон, сопел хозяин и кровати, и одеяла, и квартиры, в которой сейчас так убедительно пахло ночью и зимой. В просвете между занавесками виднелись ночные огоньки: звезды, фонари, окна. Это очень всегда приятная картина, сильно-родная - наверное, так можно сказать.
В темноте не очень было видно, но я почувствовал, что мои руки так и остались замерзшими. Но мне все равно было тепло, даже несмотря на то, что мне, очевидно, одеяла не хватило. Еще через пару минут я обнаружил, что тепло мне скорее всего из-за непосредственной близости чужого человека. Я вспомнил вечер, и вздрогнув, собирая дух, начал задавать вопрос. Шепотом, по комнате, даже нет,  не по ней, по ней слишком мягко, чтобы так сказать, скорее только в пределах кровати, в пределах маленького отрезка кровати – «А?..»
- Нет, не бойся, мне хватит и сна. – Чужой человек улыбался в темноте.
- Сна?
- А разве там чем-то хуже, чем по-настоящему? – он красиво улыбается, сквозь темноту чувствую.
- Нет.
- Тогда спи. – Он перевернулся на спину. – Спи...
Спать – очень хорошая идея, но мои ледяные руки в качестве подушки – кого такое устроит? А подушки, видимо, обе сгреб к себе наш хозяин, маленький мальчик 26 лет.
Мне кажется, я тогда все взвесил, а если нет, то был точно уверен, что это правильно – и я выбрал подушкой плечо чужого человека. Он даже не вздрогунл от холода моих рук, нет, зато улыбнулся второй раз.
- Во сне... А ему тоже ведь будет сон? – Все же, мне казалась важной и судьба нашего хозяина этой ночью.
- Будет, можешь уже засыпать, - он чуть рассмеялся и продолжил, - не могу же я ждать всю ночь?
Да, мне тогда очень хотелось спать.

Второй разя проснулся под утро. Мальчик еще сопел во сне, может, завтра, или уже сегодня? он подберет к этому сну стихи. А я?.. Я, наверное, просто его запомню.
Отчего-то мне вдруг захотелось перелечь, и чужой человек тоже открыл глаза, когда я сомкнул руки у него за спиной. Да, на которой он по-прежнему лежал.
- Не затекут?
- Согреются.
Сейчас мне было уже пиково тепло, сейчас уже было состояние чистого-пречистого счастья, уже светлело, и он легко могу разглядеть это в моих глазах. Чужой человек легко приподнялся и сел, невольно, а, может, и специально, утянув меня за собой.
В тот момент я подумал только – «А ведь у него очень уютно на коленях. Очень...»
Что сказать я не знал, поэтому прочто провел раза три руками по его спине. Он положил голову мне на плечо – «Это прятки?»
На четвертый раз моя левая рука наткнулась на препятствие. Теплое. Я попытался обвести его контур, но не хватило руки. Зато зашуршали перья. Чужой человек – нет, просто – Ангел задрожал. Я убрал руки от его крыла и немного отодвинул его от себя, чтобы были видны глаза, провел рукой по его щеке, волосам.
- Ангел.
Он еще дрожал. Я попытался коснуться губами его щеки: это часто вселяет силы, но не вышло – он очень инициативный ангел. Поймал сердце, Показал крыло. Поймал губы...
Все только теплее, только светлее. Почему-то вдруг всплыла мысль из анализа ситуации –« А как бы то ни было, я  все младше их обоих. Хотя, после совершеннолетия, как некоторые говорят, можно не сравнивать...» Потом мыслей не было. Ангел опять перелег на спину, хорошо, что я успел обхватить его руками.
Второй раз я засыпал уже перебирая перья.

Утро у меня началось поздно. Когда наш хозяин закончил греметь на кухне и, вещая что-то свистящим шепотом, возвращал соседке ребенка.
Хотя вообще я эти данные получил после рассмотра ситуации. Сначала я просто почувствовал перья.
В комнату заглянул наш светло-веснушчатый мальчик, очевидно по привычке, но он моментально поспешил покраснеть и удалиться. С кухни раздался голос, оповещающий о завтраке. Ангел, правильно решив, что я проснулся, переложил меня на кровать и встал – только тогда я увидел его первый раз этим утром.
- Удался сон, правда? – спросил он меня. Стены здесь как картонные, так что на кухне поперхнулись. И что мне оставалось делать, кроме как высказать свое согласие? Сон действительно удался, но... Странно это так думать, вроде бы сон – а ведь там все было реально, все было по-настоящему... Может быть, это звучит по-детски, но, может, у них и верней – по-взаправдашнему.
- Мне тоже кажется, что сон сегодня был очень приятный.
За стеной, видимо, уже устали кашлять и краснеть, и оповещение о завтраке раздалось снова. Уютно это. До безумия.

***
- Знаещь, странно все это. У  тебя утром, еще за завтраком, руки просто покрасневшие были, как от мороза, а сейчас снова...
Слишком серьезно он к этому относиться. Мало ли чего где бывает?
- Да ладно, переживем! Может быть, это я так люблю эту зиму, что она уже пробирается в меня?
Мы стояли втроем на стене, отделявшей спальный района Набережной от центра горда. Со стены была видна одна из площадок парка, но это все низко, очень низко, или мы были очень высоко? Спускаться и подниматься по каменным лестницам через районы было страшно, очень страшно, но очень красиво. Как.. Да, кстати.
- Спасибо за сон, - обратился я к Ангелу,  который незаметно крепеко дежал мою руку в своих. Очень незаметно и очень крепко, потому что моя рука просто лежит в его, а,
на самом деле, если я сейчас упаду со стены, этот союз меня удержит.
     - Да, спасибо! Этот сон был самый... – 26-летний мальчик помолчал, подбирая слова, - красивый! Как снег сейчас или крохотные зеленый листочки весной. – Он восхищенно посмотрел на мягко светящийся от зимнего солнца снег, заглянул в воспоминания и радостно выдохнул. Потом начал набирать воздух, явно готовясь что-то сказать. Ангел молчал и улыбался. – Знаете, ведь мне сначала вы больше понравились, - сказал он, глядя на Ангела, - а потом этот сон... Я никогда не забуду, как ты произносил ту строчку – продолжение к стихотворению, что я вспомнил, увидя вас. И как ты... точнее, и что ты... – Он окончательно покраснел и перевел глаза с меня на границу снега с небом, на край площадки, под которой находилась еще одна лестница, еще более крутая, уже в сам парк.
- Наверное, ты слышал эти строчки: « Если ты просишь лишь сердце и душу, как я могу отказать?»... Красивый у тебя был сон. У нас у всех он был красивый... Странно это, но хочется сказать неизвестно кому, может, миру, - «Прости», зза то, что мы ложились втроем на одну кровать, а к утру двое привязали друг к другу свои сердца, а третий увидел столько красоты, что теперь сам может писать стихи... – Не знаю. Не знаю, зачем я это сказал, но это были те самые верные слова, которых нельзя держать взаперти. Так что я их просто сказал и крепче прижался к Ангелу... Наверное, это верное для Ангелов определение – Чужие Люди. Даже слишком верное.
А для 26-летнего мальчика верным стало определение – Поэт. Он посмотрел на нас и сказал: «Знаете, кажется, такие как вы умирают обычно как детские санки – врезавшись в дерево.»
Может быть, он прав. А, может быть, мы не будем стучаться лбом об реальность. Хотя, конечно, будем. Я не знаю точно, что будет, зато со мной Ангел, который знает верный для нас ответ.

Мы стояли на стене, не спеша спускаться вниз. Мы смотрели, облокотившись на ее верхний край, на заснеженную площадку парка с огромными солнечными часами  и делились идеями. На расстоянии дыхания от меня стоял Ангел и слушал. С неба падал снег, он тоже слушал, и не слушал, и спорил, и боролся, и, отталкиваясь от земли, незаметно взлетал вверх – жил.
Мы определенно были правдой.



Использовались строчки из стихотворения Саши Беса – Кукла по имени Май.