Пятница, 13 января

                Тринадцатое января, пятница
  “Это была необыкновенная встреча...”
    Принеси он рассказ с таким началом редактору, тот, прочитав только первую строчку, скомкал бы сочинение и бросил его в корзину. Надо попробовать по-другому...
   “Мы встретились в середине зимы, когда природа пребывала в зябком оцепенении, а люди, пробегая по тротуару до ближайшей остановки троллейбуса, не смотрели в лицо друг другу. В транспорте теснота и толкотня не располагали к разглядыванию внешности, тем более к разговорам...”
   Нет, не запомнилась она ему ни на улице, ни в троллейбусе. Была встреча. И не зимой, а ранней осенью. На какой-то очередной тусовке творческих личностей с последующим выездом на природу. Разумеется, с вином, водкой и закуской. Естественно, было протокольное начало — что-то вроде творческого семинара. Назывались цифры, факты, имена. Чтобы  их тут же позабыли. Длилось это, правда, недолго, поскольку уже откупоривались бутылки и звенела посуда. Природа с ее первыми крупными мазками оранжевого и красного по зеленому звала к неформальному общению.
   И вот пошли тосты, спичи, здравицы, дежурные шутки, попытки запеть с привычными репликами:  “Я пою плохо, но долго”, — все, что сопровождает отдых не обремененных летами людей интеллектуального труда. Все здесь были журналисты — острословы и выпивохи.
   Наш герой пребывал тогда в глухой завязке, а потому был неразговорчив и мрачен. Правда, женщины по-прежнему интересовали его, но он быстро определил, что тут увлекательного мало, а те, на кого можно положить глаз, плотно опекались.
   Поэтому он, хорошенько закусив, пошел играть на бильярде — проверить твердость руки и верность глаза. Выиграл пару раз в “американку”, разгромил подвыпившего партнера и вышел покурить.
   Солнце тем временем стало припекать по-летнему. Женщины быстро расслабились и сняли колготки. Герой знал толк в женских ногах. Глаза его, чуть пошарив, остановились на паре крепких, сильных ног, рвущихся из-под короткой юбки. Лицо их обладательницы оказалось не столь примечательным. Впрочем, нет — привлекали живые глаза и чувственные, как пишут в дурных романах, губы.
   “При желании прямо задушить можно такими ногами”, — подумал наш герой и решил, что к бильярду возвращаться не стоит. Надо сказать, что был он, несмотря на некоторую показную суровость, человек общительный, с чувством юмора и женщинам нравился.
   Так что ничего удивительного, что он привлек внимание женщины с теми самыми ногами. Состоялось короткое знакомство:
    — Марина. Водолей. Уже двадцать семь.
    — Саша. Рыба. Еще сорок два.
   ...Когда участников выездного семинара собрали по кустам, затолкали захмелевших мужиков в автобусы, а чтобы они не попадали, подперли их женщинами, в этой истории можно было бы ставить точку, не стоило и за перо браться. Тянула она разве что на сообщение товарищу об очередной пьянке и увиденных красивых ногах, что в последние годы не такая уж редкость. Очередной российский парадокс — чем труднее стране, тем красивее женщины. Можно было бы даже ограничиться репликой: видел женщину, ноги — во!
   Однако история эта имела продолжение. И были в ней элементы комедии, драмы, даже трагедии.
   ...С того осеннего дня прошло полгода. Реформы в стране разворачивались по-прежнему вяло, но это мало заботило и реформаторов, и те темные силы, которые им противостояли. Зато вовсю кипели общественные страсти. Наш герой, увлеченный политической кухней, почти перестал думать и о том осеннем денечке, и о ногах, и даже о том, как, выходя из автобуса у своего дома, неожиданно крикнул на весь салон:
     — Марина, я вас люблю!
     — Я вас тоже, — отозвалась она.
   При этом кто-то засмеялся, кто-то встрепенулся, а кто-то задумался. Но герой наш уже ничего этого не видел — он твердым шагом направлялся в свою семью.
   Был он, как водится, женат, воспитывал детей, которые, взрослея, только прибавляли хлопот. Особенно много беспокойства доставляла дочь. В семнадцать вышла замуж, причем уже беременной, за парня из соседнего подъезда. Через три месяца после рождения ребенка парень вернулся в свой подъезд. Несостоявшаяся родня претензий к нему не имела. И у нашего героя подрастал замечательный внук.
   По всем канонам социалистической морали его можно было считать хорошим дедушкой, примерным семьянином, мужем и отцом. По тем же канонам ему, конечно, не следовало заглядываться на чужие ноги, тем более рассуждать о них вслух. Но социализм к тому времени рухнул, а растерянное общество уже усваивало чуждые буржуазные ценности.
   Наш герой не был ни пуританином, ни коммунистом с ослабленной половой функцией, ни ханжой или занудой. Он таки пару-тройку раз с удовольствием вспоминал те самые ноги, живые, с прищуром глаза, полные губы. Но все это не настолько, чтобы уж закружилась голова. Еще тогда, осенью, он понял, что эта женщина умна, одинока и несчастлива.
   Впрочем, как говаривал кто-то, хватит о деве, начнем о деле.
   Полгода спустя, в пятницу, в ночь с тринадцатого на четырнадцатое января, известную у россиян как старый Новый год, герой наш, упакованный, как нынче говорят, в зеленый двубортный пиджак, темно-коричневые с зеленой искрой брюки, белоснежную рубашку и яркий галстук, без всяких там предчувствий осматривал сервировку столов в самом большом ресторане города. Через полчаса здесь должен был грянуть новогодний бал прессы, и ему, как человеку теперь малопьющему, члену правления общественной организации, поручили роль метрдотеля. В его задачу входило рассадить гостей, а потом, поскольку пишущая братия обыкновенно склонна основательно расслабляться, — поддерживать в зале хотя бы относительный порядок.
   Человек контактный, он умел ладить со всеми. Нашел общий язык и с официантками — угостил их шампанским, попросил быть снисходительнее к творческим людям и не торопиться с выводами насчет отношения гостей к крепким напиткам. Закончив предварительные хлопоты, он сел за свой командный столик и стал с интересом посматривать по сторонам.
   Собравшийся народ сразу же полез в бутылку в прямом смысле этого слова и быстро стал хмелеть. Сборная развлекательная команда из преподавателей консерватории, похоронных лабухов и кордебалета бывшего народного хора, не останавливаясь, наяривала шлягеры, и нашего героя буквально затаскали по танцам. Как выразилась одна пишущая дама: “На ваш зеленый пиджак женщины липнут, как мухи на дерьмо”.
   В разгар веселья, когда все начали говорить одновременно, тискать друг друга в объятьях, трясти за лацканы пиджаков, целоваться и падать прямо в проходе, вдруг повеяло заоконным январским ветром. Это вошла она. Ворвалась, влетела. В длинном, с разрезами платье, из-под которого сверкали все те же потрясающие ноги.
   Ее появление взбудоражило даже тех, у кого уже не было сил подняться. Как паралитики на картине «Явление Христа народу» трудяги-художника Александра Иванова, взявшегося проповедовать нравственный закон с помощью хоста и краски, они тянули к ней руки и вопили что-то нечленораздельное. Остальные образовали кучу малу в желании с ней поздороваться.
   Наш герой, надо отдать ему должное, не возопил восторженно, сохранил спокойствие, хотя незнакомка из чуть поблекших осенних воспоминаний была теперь ярче, горячее, напористее. Она сама пробилась к нему сквозь строй нетрезвых мужиков, заглянула в глаза и сказала:
   - Я думала о вас.
   От этих много раз слышанных слов старинного романса вдруг повеяло такой свежестью - будто в зал внесли мешок яблок, такой новизной и страстью, что общественный метрдотель начисто позабыл о своих обязанностях и видел только губы, произнесшие эти слова.
   Она вела его от столика к столику, знакомила со своими друзьями. Те радостно произносили тосты по этому поводу, а они с ней беспрерывно целовались, будто были одни в лесу.
   А потом была сумасшедшая ночь в ее квартире, куда они пошли, не дожидаясь окончания вечера. Бурлила кровь, играли гормоны, лились слезы радости. “Ах, зачем эта ночь так была хороша...”, “Ночь прошла, ночь прошла, и поверить мне трудно...”
   Ночь действительно прошла. Рядом с ним лежала женщина, отдавшаяся ему так доверчиво и безоглядно, с такой страстью и желанием, словно ждала этого всю свою короткую жизнь. Ему казалось, что они давно знакомы, знают друг о друге все, и тем не менее каждый день, каждый час будет приносить им все новые открытия.
   Но, кроме легкой усталости, щемящей нежности и радости от того, что он на высоте, что им хорошо вместе, он испытывал и некоторую неловкость. Наступал день, а вместе с ним и проза жизни непростого постсоветского периода.
   Он ушел, погладив ее по щеке, прикоснувшись губами к ее губам. Он не знал еще, что будет дальше, что говорить, обещать, планировать...
   Через пару недель после первого свидания (они теперь встречались каждый день) наш герой стал задумываться. А когда влюбленный начинает задумываться, оценивать прожитую жизнь, даже не предполагая что-то в ней изменить, — это опасный симптом.
   Бурная молодость его  прошла, был он в периоде, что называется, полной зрелости. Преподавал в вузе, пописывал прозу, хотя основной своей профессией считал журналистику. Бывал в столицах, трезво сравнивал себя с другими и не уставал учиться.
   Его дети незаметно выросли. Как говорил приятель, задачи родителя — привести ребенка в первый класс и прийти на выпускной вечер. В принципе это и осуществилось.
   С женой у него были вполне устоявшиеся отношения. Он приучил ее к мысли, что все должно быть так, как нужно ему. Если необходимо ему — значит, необходимо всей семье. Со временем жена, как и поэт в России, становится больше, чем жена. Она, конечно, догадывалась о его легких увлечениях, но его состояние постоянной влюбленности объясняла тем, что оно просто свойственно творческому человеку.
   Однако новый роман мужа, его непривычно одухотворенное лицо, блуждающий взгляд, бессонница вызвали у нее некоторое беспокойство. Вечерами он оставался дома, но все свободное время “между собакой и волком”, а иногда и часть рабочего дня пропадал неизвестно где. Впрочем, нам-то, читатель, известно.
   А для его возлюбленной не было секретом, что у него есть семья, она ощущала его душевную раздвоенность, но ничего не требовала. Все так и шло. Образовался пресловутый треугольник, известный еще с древнейших времен: меняются имена, обычаи, обстоятельства, суть же остается неизменной.
   Чем больше наш герой узнавал свою любимую, тем сильнее проникался нежностью к ней и сочувствием к ее извилистой судьбе.
   Собственно, узнавал ее не только по ее рассказам — она была довольно скупа на откровения, гораздо больше говорили о ней ее газетные публикации. Она считалась хорошей журналисткой, со своим стилем, жизненными установками, умением несколькими штрихами обозначить проблему. Работала в разных жанрах, пробовала силы даже в почти умирающем портретном очерке, писала легко, материал не вымучивала. Некоторым ее работам было тесновато в газетных рамках.
   Так что у влюбленных было и родство душ, и общность творческих устремлений.
   Узнал он и подробности ее жизненных коллизий. Выросла в семье сельских интеллигентов. После школы начала было учиться в пединституте, но быстро поняла, что это не ее дело. Вернулась в свой район, пошла в газету, увлеклась журналистикой. Продолжила учебу уже в университете, работала, была замечена и получила приглашение в престижную газету областного уровня.
   Вовремя вышла замуж, вовремя родила. Вроде любила мужа, а жизнь не заладилась. Ко времени описываемых событий уже с мужем не жила, хоть и не была в разводе. Воспитывала шестилетнего сына.
   На отношения с мужем решающим образом повлияла разность интересов. Незаметная в райцентре, в большом городе она стала причиной конфликтов, разбирательств и даже скандалов. Оно и понятно: молодая красивая женщина получила возможность заниматься любимым делом, ездить в командировки, встречаться с интересными людьми, влиять на общественное мнение. Семейные обязанности — стирка, готовка, а главное — исполнение супружеских обязанностей с человеком, который остро переживал свою неравность и оттого впадал в ярость и уходил в запои, — стали ей в тягость. Пытаясь догнать жену по части самоутверждения, он то и дело ввязывался в какие-то авантюры. Попытался открыть свое дело, влез в долги, разорился, в результате еще больше озлобился и запил непробудно.
   Когда совместная жизнь сделалась невыносимой, она попросила развод, желая договориться по-хорошему. Однако по-хорошему не получилось. Она с сыном ушла к подруге. Опять были разбирательства — с битьем посуды, крушением мебели, похищением ребенка, угрозами покончить жизнь самоубийством на ее глазах. Но чем круче становились угрозы, тем сильнее она укреплялась в желании расстаться с семейной жизнью раз и навсегда.
   С шумом и треском это, наконец, произошло. Он уехал на родину, где они начинали совместную жизнь, хотя официально с нею так и не развелся — это было одно из его условий.
   Какое-то время она просто отходила от бурной семейной жизни, приводила в порядок истрепанные нервы, наслаждалась тишиной в доме, занималась подрастающим сыном.
   В этом переходном состоянии случались у нее вялотекущие романы. Один, например, — с коллегой, постоянно сопровождавшим ее в командировках. Районные гостиницы, квартиры друзей, ночевки на природе — все это ей быстро надоело. Но и желания начать новую семейную жизнь не возникало. Может, сказывался испуг от предыдущей, а может, в глубине души жила надежда на большую любовь — она толком и сама не знала.
   Постепенно главным содержанием ее жизни сделалась работа. Она приносила ей известность, внимание мужчин, а заодно — и зависть коллег, которые, как известно, не прощают успеха.
   Работала она в бывшей партийной газете. Бывшей — говоря условно: редактор состоял членом бюро горкома партии, которая, так сказать, в обновленном виде собрала под свое крыло деятелей, не состоявшихся ни в пору всевластия КПСС, ни в новых условиях. Всех этих бывших зам. зав. разными отделами, инструкторов и освобожденных секретарей. В редакции, как и в прежние времена, размахивали красным флагом, проводили милые сердцу партсобрания, злорадствовали по поводу неудач правительства и президента.
   Вот в такой газете она и работала. Но, надо сказать, старалась смотреть на всю эту суету со стороны — как смотрят на одуревших от бесполезной работы людей. Писала спокойно, без раздражения. Но уж если щипала кого — так с вывертом. С ее мнением считались.
   А наш герой служил в газете противоположного направления. Он разоблачал коммунизм во всех его проявлениях и в любой точке земного шара, так как в свое время немало потрудился для его утверждения, прослужив несколько лет в армии — в Африке и Азии. Ему была не понаслышке известна страшная, разрушительная сила идеи. Когда в очередной из банановых республик к власти приходил какой-нибудь полковник, имеющий весьма смутное представление о социальной справедливости, зато полный горячей любви к себе и своей банде, он для начала уничтожал едва ли не половину населения — всех, по его мнению, не согласных с его идеей. Потом такая страна погружалась в пучину смуты и братоубийственной войны. В ней надолго, если не навсегда, выходили из строя электростанции, дороги, канализация и водопровод.
   В 60-70-е африканский континент практически был поделен на сферу влияния сильных в военном отношении государств. На эту территорию было перенесено военное противостояние двух мировых систем ориентированных на построение или социализма или капитализма. Этот так сказать для учебников марксизма-ленинизма, но что на самом деле происходило внутри страны, сам черт ногу сломит. Не зря есть продолжение поговорки «Восток дело тонкое, — Африка дело темное».
   Он служил в аппарате советника командующего фронта в Эфиопии полковника Петрова (хотя на само деле фамилия полковника была Иванов). До этого наши советники работали в Сомали, правительство которой вело справедливую войну с … Эфиопией. По рассказам  коллег — в аэропорту столицы Сомали Могадишо гостей встречал огромный плакат с портретами лидеров мирового пролетариата: Маркса, Ленина, Мао, Троцкого, Гитлера и Сталина плюс местных вождей, которые менялись каждую неделю.
   Ко времени его командировки между Сомали и Эфиопией разногласия улеглись, но обострились проблемы внутри самой страны. В результате почти двадцатилетней войны в отдельное государство на территории Эфиопии выделилась Эритрея. Эритрейцам в завоевании независимости от Эфиопии СССР помогал еще с начала 60-х годов. Но тут в Эфиопии происходит революция, власть захватил Менгисту Хайле Мариам и провозгласил, что наше знамя — марксизм-ленинизм, мы будем строить коммунизм по опыту и при поддержке Советского Союза. Это заявление в корне поменяло отношение советского руководства к нуждам Эритрии, мы резко обрываем помощь этим с позволения сказать «мятежникам» и начинаем помогать законному правительству Эфиопии.
   Выпускнику разведывательного факультета Военной академии имени Фрунзе, советнику командующего фронтом полковнику Петрову и его помощникам необходимо было внимательно изучать военно-стратегическую обстановку в стране, посылать шифровки, участвовать в разработке планов операций в условиях тропического климата, возможности переброски крупных армейских подразделений с учетом современных технических средств, проведения самих операций. В общем, все то, чему учили в  академиях. Если подходить теоретически, все это можно было блестяще сочинять и быть на должной высоте, отбывая срок командировки. Если учитывать местные реалии, то каждая шифровка могла стоить отзыва в центр и серьезного разбирательства руководства с участием главного военного  психиатра ВС СССР. Как можно было  сообщить московскому начальству, что скрытому управлению войсками (СУВ) мешают обезьяны, которые остро реагируют на запах пота наших морских пехотинцев, начинают визжать, носиться по деревьям и демаскируют выдвижение ГСН (группы специального назначения) в заданный район. Для этого следует сменить шерстяной камуфляж морпехов на хлопчатобумажный. Сколько можно снимать камуфляж с убитых американских инструкторов?
   А как сообщить в шифровке о том, что войсковая операция с участием воздушных и наземных сил по окружению мятежников закончилась парой выпущенных из луков стрел противника?
   Как советник и профессиональный разведчик, Петров требовал, чтобы каждый командир группы после выхода, если, конечно, оставался жив, писал подробный отчет, что делал и как, на какой местности и в какое время, где были солнце или луна, лаяла собака или кричал верблюд, как реагировали обезьяны, что и как делал противник с приложением выкопировки с карты. В конце концов, он добросовестно выполнял свои обязанности советника. Хотя понимал, что это абсолютно никому не нужно.
   В перерывах между боевыми действиями Петров и его помощники читали на английском языке (поскольку Эфиопия считалась  англоязычной страной, хотя там правили в свое время итальянцы, французы, португальцы, а 90 процентов населения неграмотно) произведения Леонида Ильича Брежнева «Малая земля, «Возрождение» и «Целина». На английском языке их присылали, наверное, в целях конспирации. Все советское военное присутствие завершилось тем, что в столицу Эфиопии Аддис-Абебу вошел фронт освобождения Тиграй, что никак не входило в наши стратегические планы.
   К тому времени Леонид Ильич умер. Страна, доведенная до экстаза ежегодными похоронами генеральных секретарей, перешла в состояние полного оцепенения. До забытого в Эфиопии полковника и его команды никому не было дела. Вместо двух лет они пробыли в Африке четыре года. Сам Петров пропустил должность заместителя начальника Военного института иностранных языков и две очереди на поступление в академию Генерального штаба.
   Этот дурдом продолжался до встречи с Главкомом Сухопутных войск, где Петрову предложили дослужить на генеральской должности начальника суворовского училища. Это был конец карьеры. Через четыре года он сделал училище лучшим в стране. Большинство его команды, в том числе наш лирический герой, из армии уволились, хотя сделать это было непросто.
   Итак, наш герой был разоблачителем. Он хватал за бороду самого Маркса. Стучал по стеклянной крышке гроба еще одного вождя мирового пролетариата, предавал анафеме сталинизм, иронизировал над генсеками эпохи развитого алкоголизма. Все это он делал, надо признать, талантливо. И тоже был известен читающей и слушающей публике.
   Пребывание на разных политических платформах нисколько не мешало тем, о ком речь, горячо обнимать друг друга. Так что в этом смысле автор не берет на себя задачу сочинить и описать конфликт двух мировоззрений. Ибо этому нынче никто не поверит. Тем более что классовый подход к производственным и семейным конфликтам сменился в нашей стране курсом на общечеловеческие ценности. А наши герои, не забывайте, были людьми культурными в широком понимании этого слова, много читали и еще больше писали.
   Ничто всерьез не омрачало жизни влюбленных. Жена героя, не без помощи друзей и подруг, была поставлена в известность о новом увлечении мужа. Поначалу она не придала этому слишком серьезного значения, понимая, что у мужчин наступает в жизни период, когда седина в бороду, бес в ребро, а шлея под хвост. Тем не менее, супружеский разговор состоялся - резкий и нелицеприятный. В результате он собрал вещи и ушел. Потом вернулся.
   Его жена была женщина неглупая, она хорошо знала мужа, его отношение к детям (заметим, к детям взрослым), в воспитании которых он принимал минимум участия и поэтому чувствовал перед ними вину.
   Он винил себя в том, что у дочери не сложилась личная жизнь, главной причиной считая не лучший пример родителей. Его сын был вечно не уверен в себе, поступал и действовал с постоянной оглядкой на отца, который, по сути, все за него решал. Выбрал ему институт, не спрашивая о желании, подарил машину, добыл водительские права. А тот вскоре попал в дорожную катастрофу, перенес несколько операций и из больницы вышел почти инвалидом.
    Все эти семейные события происходили на фоне описываемого любовного романа — крутого замеса из любви, вины за нее и за все происходящее в семье. Плачет жена, страдает сын, недоумевает внук, попивает дочь, собака воет, как по покойнику. А с другой стороны рвет сердце двусмысленное положение любимой женщины...
   Наш герой метался из дома в дом, впитывал в себя все эти передряги, и небо казалось ему с овчинку.
   Вот мы и подошли к моменту, когда ему предстояло принимать, выражаясь современным языком, судьбоносное решение: с кем вы, мастера культуры? Делать этого, по правде говоря, ему не хотелось, он надеялся, что жизнь сама все расставит по местам. Сколько глупостей человечество натворило из-за спешки. И он продолжал разрываться между двумя женщинами.
   Конечно, может быть, в какой-нибудь американской семье такие отношения были бы разрешены, как нынче говорят, вполне цивилизованно. Мужчина переходит к любимой, с женой оговаривает условия развода и между тем продолжает поддерживать нормальные отношения. Жена имеет возможность устроить личную жизнь, дети не страдают без материальной поддержки. Новая жена живет счастливо, в любви со своим избранником, и тоже поддерживает отношения с прежней семьей мужа. Не забывают и старого супруга, если таковой существует, — как говорится, первый муж моей второй жены...
   Но то в Америке, а это в России, где подобная идиллия была возможна, лишь в романе «Что делать?» Чернышевского. Пребывание в Петропавловской крепости не добавило интеллекта Николаю Гавриловичу. Пронумерованные и совершенно идиотские сны Веры Павловны о прекрасном обществе будущего кроме сочувствия к автору и последователям его идей ничего не вызывают. В советские времена за подобные штучки исключали из партии, понижали или вовсе снимали с должности и заставляли выбирать: или партия, или любовь. Выбирали обычно любовь к партии. С трибуны партсобрания с удовлетворением сообщалось о результатах проведенных мероприятий по данному вопросу. А какие жены были в эпоху КПСС! Косо муж посмотрит — с балкона готова выпрыгнуть, ночью не обнимет — веревку готовит, увидела с другой — бежит в партком.
   Впрочем, времена эти, похоже, кончились. Демократические преобразования не обошли и институт семьи. А по широте российской натуры теперь разрешается все - иметь любовниц, наложниц, невест и подруг. Даже при живой жене. Даже самым высокопоставленным деятелям. Никто не осудит, только позавидуют. И хотела бы партия вмешаться, да утратила она авторитет у народа. О профсоюзах и говорить нечего.
   Наш герой был человеком совестливым, при сохранении статус-кво он бы поровну делил зарплату, участвовал в воспитании детей в обеих семьях и делал бы это искренне, мог бы при нужде даже устроиться на вторую работу.
   Однако искать вторую работу не потребовалось.
   У этой истории грустный конец. Нет-нет, никто не повесился, не застрелился, не утопился и не бросился под поезд. Просто у милой все-таки лопнуло терпение. Она быстренько, пока наш герой активничал в предвыборной политической борьбе, обменяла свою квартиру на другой город. А когда он отдышался от выборной горячки и огляделся кругом, то обнаружил пустоту и письмо:
   “Благодарю небо за то, что ты есть на этом свете и судьба нас свела. Знаю — она ничего не делает напрасно. Мы были вместе, это огромное счастье. Ничто так не омрачает душу — никакие ссоры с тобой, никакие обидные слова, — как отсутствие тебя рядом. Душа рвется на части в предчувствии разлуки. Но иначе не получается. Я боготворю тебя. Желаю тебе счастья. Если оно возможно без меня, пусть будет так. Ты достоин всего настоящего. И еще знай — никто не будет любить тебя так, как я. Милый мой, любимый...”
   Что и говорить — это было далеко не лучшее творение способной и опытной журналистки, но сам торопливый и неоригинальный подбор слов свидетельствовал об искреннем чувстве.
   Он поехал к ней в другой город. Снова вернулся домой. Долго болел. И больше уже не поехал.
   А когда спустя... ну, неважно, сколько лет, они встретились на какой-то очередной журналистской тусовке, он заметил, что она выглядит бледной и усталой. Выпив для храбрости, подошел к ней и выразил тревогу по поводу ее здоровья.
   Она долго пристально смотрела на него, потом резко повернулась и ушла, не сказав ему ни слова — ни плохого, ни хорошего, сверкнув все теми же потрясающими ногами.