Человек из сказки. гл. 4. образы

    В студии дяди Пети-художника все было, так же как и четырнадцать лет назад, с той лишь разницей, что находилась она теперь не в каморке при школьных мастерских, а в просторной комнате его квартиры. Тот же, заляпанный красками рабочий стол, так же в стакане стоят остро отточенные простые карандаши, инструменты на стенде, и вокруг на стенах пришпилены эскизы - углем, карандашом, ручкой на тетрадном листе. Несколько законченных работ: лесной пейзаж, вид на разрушенный поселок, осень во дворе старого детского сада - таким его я еще помню... А вот антропогенный пейзаж: какие-то ржавые механизмы, озеро, из которого торчит ферменная конструкция. Стоп! Где-то я это видел... Но где? И я узнал. Так вот как выглядит теперь наш завод! Передо мной был вид на затопленный гранитный карьер, а из-под воды торчала стрела шагающего экскаватора. Я перевел взгляд на полотно с руинами - это была центральная площадь поселка с памятником партизану Шпаковскому. Только по памятнику и узнаешь теперь... Без витрин, с выбитой торцевой стеной, торговый комплекс, за старыми елями фундамент с печной трубой - поселковый совет и почта, вернее то, что от них осталось. А вот это, наверное, медпункт, каркас щитового домика, понуро косясь, глядел с полотна.
   Внезапно защемило сердце, и в памяти всплыла картина из детства: свежий, умытый дождем поселок, украшенный гирляндами по случаю праздника. Смеркается, и над площадью загораются нарядные огни. Толпы людей стекаются со всех сторон на площадь - сегодня массовое гуляние по поводу Дня строителя, главного праздника в поселке. Все от мала до велика, собираются в центре Дубровы. На площади уже установлен украшенный прицеп с опущенными бортами, на котором разместились музыканты, и начинаются танцы, прямо здесь, на площади. Стоит закрыть глаза, и вижу как молодые папа и мама кружат в вальсе. Мама в элегантном вечернем платье, папа в новом костюме - какая красивая пара!
   И люди вокруг улыбчивые, беззаботно веселые, танцуют, смеются, подшучивают друг над другом... И что поразительно, никаких пьяных придурков, никаких разборок, никаких лысых "утюгов"... Скажете, идеализация? Ничего подобного!
   Так действительно было, и было хорошо, просто, легко и великолепно, пока людей сперва не полили радиоактивным дерьмом, а после не ободрали как липок, присвоив себе все их трудовые сбережения...
    А вот еще один интересный эскиз. Ссутулившаяся фигура человека, волочащего на ручной тележке холодильник. Он опасливо оглядывается, но в его взгляде есть и еще что-то. Что? Я видел подобный взгляд и не раз... Взгляд, исполненный шакальего превосходства, когда в одной руке скипетр, а в другой взятка, страх и превосходство! Такой взгляд мог родиться только там, где дома смотрят пустыми глазницами оконных проемов. В том времени, где счастливые люди пели и танцевали на площадях такому выродку просто не стало бы места. Внизу рисунка было написано: "Мародер". Замени холодильник лосем, и можно смело писать "Браконьер", переодень в костюм и дай портфель, смело пиши "Удельный князек"...
   Я поймал себя на жгучей ненависти к самому типу лица, взгляду, образу... Куда-то назад отползла ностальгия, и я понял почему - передо мной было гнусное и такое ненавистное мне настоящее, в самом худшем из его проявлений.
    Узрев кресло, я присел, откинувшись на спинку, и враз глаза мои поймали родной, до боли знакомый образ - копию "Сикстинской Мадонны", но только выполненную в сине-зеленых тонах. Точно такую копию написал когда-то дядя Петя для нашей семьи и подарил, когда мы уезжали отсюда. Какая красота, какая духовная полнота и насыщенность исходила от этой копии, какая безмерная грусть застыла в глазах Мадонны, и я знал, почему она грустит. Она смотрела в окно, за которым лежал в руинах, пропитанный ядом, некогда цветущий поселок счастливых людей...
   Вернулся хозяин, и мы стали ужинать. Говорили о тех четырнадцати годах в моей и его жизни, которые прошли с момента моего отъезда. Из всего поселка здесь осталось пяток семей, пожилых в основном людей, да вахтенно приезжающие работать железнодорожники. Дядя Петя не смог уехать отсюда, а жена уехала, и дети, и мы не стали трогать эту тему, просто ужинали да пили горькую, то вспоминая лучшие времена, то вникая в детали последних четырнадцати лет...
    Просидели до утра, а как начало светать, Адамыч побежал выгонять на пастбище свое многочисленное стадо. А я как сидел в кресле, так и заснул.