Рок-н-ролл жив!

Я остановился на секунду возле продавца газет и выбрал несколько, с самыми весёлыми обложками.
- Удобно ли, юноша, с такой шевелюрой по городу ходить? – осведомился дедуля.
- Просто здорово, отец. Не надо каждый месяц на парикмахеров тратиться, - я встряхнул волосами. Должно быть, это выглядело неплохо.
По дороге в больницу я купил солёных орешков и тараньки. Мне изо всех сил пытались навязать ещё и пиво, но я не согласился: Русик не любит, когда от меня пахнет спиртным.
- Вы – муж? – спросила меня с интересом дежурная медсестра, когда я попытался прошмыгнуть в отделение.
- Муж, - гордо подтвердил я.
- В какую палату?
- В десятую.
- А халат у вас есть? – продолжала она допрос с пристрастием.
- Есть. Можно мне войти?
- Оденьте сначала халат и смените обувь!
Я охотно подчинился и был пропущен в коридор. Не сделав по нему и двух шагов, я столкнулся с Руськиным врачом.
- Ну что скажешь? Скоро? – выпалил я.
- Думаю, сегодня ночью или завтра. Да ты не волнуйся, Ирина молодец, у неё отличный настрой. Всё удастся!
- Спасибо!
Я побежал по коридору, у дверей палаты остановился и повыдёргивал из газет странички с происшествиями и политикой – ещё не хватало её волновать, - а потом постучал.
- Можно! – сказал грудной голос одной из соседок моей супружницы.
Я тихонько зашёл; Руся лежала под простынёй, вся круглая, приятная и мягкая, как сахарная вата.
- Солнышко, я тебе газет принёс почитать. И вот ещё – солёности, как заказывала, - объявил я, приблизившись к её кровати.
- Спасибо, Сашка, - голос у жены был тихий, как будто сонный, и очень ласковый, а глаза влажные и до беспомощности огромные.
- Скорей бы уже, и так неделю перехаживаю, - сказала она.
- Ты умница, Русик, - я поцеловал её. – Всё будет отлично, мамуля. Я к тебе вечерком ещё наведаюсь. Купить чего-нибудь?
- Принеси мне, будь ласков, сок. Апельсиновый.
-  А вам можно? – осторожно спросил я.
- Нам хочется, - призналась она.
- Хорошо, принесу. Не скучай! До скорого, дамы, - попрощался я с её соседками и вышел, пока они меня сами не выставили.
Прежде чем ехать в студию, я зашёл в «Архипелаг» - прохладный уютный бар, до смешного маленький, который чуть ли не каждый вечер сотрясался от грохота нашей барабанной установки.
Час был ранний, и большинство столиков пустовало. Я подошёл к стойке и окликнул хозяина по имени:
- Женя, оставь ты в покое свои стаканы! Они и без того уже стерильные, ни один лаборант не придерётся.
- А что ещё прикажешь делать? – отозвался он. – Думаешь, легко здесь стоять весь день?
Евгений лукавил. Работу бармена он любил и поэтому самолично обслуживал посетителей. Когда-то он начинал за стойкой, а после, открыв собственное заведение, решил делать всё сам. Он был старше меня вдвое, но носил кольца в ушах, конский хвост с негустой проседью и настаивал, чтобы к нему обращались по имени.
- Скажи-ка лучше, где ты ребят забыл? – поинтересовался он.
- Они поехали контракт заключать. С одной студией звукозаписи, которой мы приглянулись, - сообщил я.
- Дай угадаю: «Trident»? – губы хозяина сложились в язвительную усмешку. -  Ни  за что не соглашайтесь на их условия: они маловато платят, как я слышал.
- Да брось ты, в самом деле! – возмутился я. – Для нас это такой шанс!
- Так выпьем же за то, чтобы через много-много лет, глубоким стариком, я мог с гордостью сказать: «В моём баре играл легендарный «Автостоп», причём почти бесплатно!»
- Аминь! – заключил я со смехом, чокаясь.
- Что же ты с парнями не поехал? Ах, да, я забыл, у тебя дела и поважнее есть на этой неделе. Где отмечать собираешься, папаша?
- У тебя, конечно. Ты уже соскучился без нас?
- Вот уж ничуть! Я клиентов теряю, а вам – хоть бы хны! – воскликнул Женя.
- Хочешь стать нашим спонсором? – подмигнул я хитро.
- Тогда я точно вылечу в трубу, - усмехнулся он в ответ. – Ищите себе другого папу Карло. Уже уходишь?
- Да, в гараж пора. Они должны были уже вернуться.
- Передавай всей троице привет, а Ирочке – персональный и самый горячий! – велел он, пожимая мне руку на прощание.
Слова собирателя записей «на костях» насчёт нашей грядущей славы прочно засели в моём котелке. Мы ведь этого заслуживаем, кажется, не меньше многих бедных рок-групп, которым повезло до нас! Тесен нам стал «Архипелаг», хочется классной акустики, и чтобы народу на нас пришла тьма – вот он, масштаб битвы! Вот какой пробы сил жаждем мы…
Замечтавшись, я и не заметил, как зашёл в недавно открывшийся бестолковый торговый центр. Решил заодно купить Русе сока. В отделе видео и аудио задержался, углядев неплохие колонки. Я подошел поближе – взглянуть на цену – и вдруг на экране двадцати безмолвных телевизоров сразу увидел нечто такое, что напрочь забыл, зачем шёл. Это была груда искорёженного металла – всё, что осталось от нашей машины.
Я оттолкнул кого-то, включил звук и услышал: «С места происшествия тот-то и тот-то, Дорожно-патрульная служба» - на этом сюжет закончился.
Какого происшествия? Что случилось с ребятами? Сказать, что я испугался, значит не сказать ни слова. Я был в шоке. Я узнал нашу старенькую «Волгу», подаренную Лёхе каким-то родственником – воплощение его неизлечимой фантазии. С неё мы сняли крышу, поставили движок уже не помню от чего, мощные бамперы и то, что получилось в результате, выкрасили в немыслимую красно-зелёную шотландскую клетку. На этой машине мои друзья и поехали договариваться о контракте…
- Молодой человек, вы в порядке? – услышал я чей-то голос.
Оказывается, я уже с минуту сидел прямо на прилавке и ошалело смотрел по сторонам нетрезвым взглядом.
- Извините, - пробормотал я и, словно в дрёме, вышел на улицу.
Как добрался до гаража, не помню до сих пор. Я всё ещё надеялся, что обознался, и что наш драндулет мирно стоит внутри, а Лёха, Тольятти и Сёма пьют пиво по случаю сделки.
Но студия, как мы гордо называли наш ангарчик, была пуста. Я прошёл сквозь отсек, где стояла раньше машина, и отомкнул дверь в перегородке, которую смастерил Тольятти, чтобы отделить жилую половину. Рефлекторно зажёг свет. Всё было как всегда: раздолбанный диванчик, ударная установка, перенесённая из «Архипелага» ради прослушивания, на стене – моя басуха, Лёхина соло-гитара и скрипка – Сёма хотел, чтобы она стала визитной карточкой группы, и это была хорошая идея.
Расстегнув куртку, я обнаружил у себя за пазухой пачку газетных листов. Я стал просматривать их и, как и боялся, наткнулся на сообщение в разделе происшествий:
«Вчера ночью на таком-то шоссе ЗИЛ столкнулся лоб в лоб с легковым автомобилем неизвестной марки, водитель которого не справился с управлением. Он и оба пассажира погибли в результате аварии. Визуальное опознание трупов вследствие сильных повреждений не представляется возможным» - и тому подобный бред.
На тумбочке стояла початая бутылка портвейна. Я открыл её и залпом допил. Всё. Конец. Погиб «Автостоп».
…куда я теперь без них? Что мне делать? Зачем теперь всё это? Виталик, Сёма, Лёха – зачем вы бросили одного меня?
Кажется, я плакал – в пустом гараже, с пустой бутылкой в руках и страшной пустотой в сердце. На полу валялось бесхозное бритвенное лезвие. Я поднял его и выбросил на улицу, чтобы не поддаться соблазну. У меня оставалась Русик. Я твёрдо решил ничего не говорить жене в ближайшие дни. Она очень любила моих друзей, ей будет тяжело услышать, что их больше нет.
Надо было куда-то звонить, что-то выяснять, кому-то сообщать – а я всё сидел один, задавленный мрачными мыслями, охваченный тупой болью – может, пять минут, а может, и целый час. Из тяжёлой пелены меня вырвал автомобильный гудок. Незнакомый, но всё же что-то заставило меня подняться на негнущиеся ноги и выйти из гаража.
В воротах я замер, опасаясь двинуться с места. Прямо передо мной стоял пижонский белый «Опель», весь в идиотических наклейках. Открылись дверцы, и из машины вылезли, улыбаясь до ушей, Тольятти и Сёмыч!
- Всё в ажуре, дорогой товарищ, - сказал из-за руля Лёхин голос. – Контракт подписан!
- Гип-гип – УРА! – грянули ребята. – Ну, что воды в рот набрал? Неужели не рад?
- Покойнички вы мои! – возопил я и кинулся бить Сёму. – Да я вас сам сейчас искалечу!
- Эй, Саш, мы и задержались-то всего ненадолго… - протянул скрипач.
- А позвонить мне никто не додумался?
- Куда? В роддом? – спросил Тольятти. – Ты что же, с утра надрался, скотина? – он оглядел меня с беспокойством. – Да что стряслось?
- Кому вы машину отдали, мертвецы мои ходячие? – я был вне себя от радости, но изо всех сил делал злое лицо.
- Какие ещё мертвецы? – не понял Лёха и вылез из «Опеля». – Ну, махнулись на недельку с одними парнями – вот на эту крошку. Ты ведь не против?
- Придётся её переделывать, потому что теперь она наша!
Воскликнув так, я сбегал в гараж за газетой, а ребята, должно быть, совещались, что делать им со спятившим басистом.
           - Вот что случилось! Я уже вас хоронить собрался, - возвестил я, вернувшись.
- Говорил же я им пьяными за руль не садиться, - покачал лохматой головой Сёма. – Проспались бы, как мы, и всё бы обошлось.
- Надо воскрешение наше отметить, - заявил Лёха. – Только вот машину поставлю.
- Ладно, - сказал я и отвесил ему подзатыльник.
Потом я сидел в студии и смотрел, как Сёмыч откупоривает бутылки, а Тольятти шарит в тумбочке.
- У нас что, проглотить уже нечего? – спросил он, когда вылез оттуда обескураженный.
- Кажется, сосиски ещё оставались копчёные, - вспомнил я.
- Да я не в том смысле, - отмахнулся он.
- Даже не мечтай. Никакой «кислоты», понял? – раздался дружественный голос с порога.
- Кто это сказал? – обиделся Тольятти.
- Я, - Лёха очень серьёзно смотрел ему прямо в глаза. – Мне ударник живой нужен. Всё, граждане! Теперь мы четверо обязаны жить долго и счастливо. Вот он, наш экземпляр контракта – хочешь почитать? – он протянул мне драгоценный листок.
Только мы сдвинули стаканы, как зазвонил мой мобильный.
- Александр, приезжай сейчас же! – услышал я голос врача.
- Лечу! – крикнул я в трубу и, чуть не опрокинув стол, рванул к машине.
- Отставить стаканы!  - скомандовал Лёха. – Чур, я за рулём!
Четверть часа спустя мы были в роддоме. Одолжив у медсестёр и мужей, случившихся навстречу, три недостававших халата и даже бахилы, нам каким-то образом удалось уговорить дежурную пропустить всех четверых. Ещё три часа – а может, гораздо больше, не знаю – просидели в коридоре тише воды, ниже травы. А потом из самой дальней двери, к которой мы не смели приблизиться, вышел Руськин док, весёлый и с ворохом пелёнок в руках.
- У тебя сынок! В нарушение всех правил можешь подержать, только не касайся кожи своими лапами.
С замиранием сердца я принял свёрток! На меня глядело, ещё не видя меня как следует, маленькое беспомощное существо. Ребята обступили нас.
- Красивый, - сказал Лёха. – Поздравляю, папуля! – и взъерошил мне волосы.
- Как она? – спросил я, в восторге глядя на ребёнка.
- Хорошо. Ты можешь даже увидеть её, если не боишься.
И я зашёл с сыном на руках. На меня покосились так, словно я посмел вступить в святилище Весты, но не прогнали, потому что за мной следом шёл доктор, и он не имел ничего против моего присутствия. Русик выглядела ужасно уставшей, её тёмные волосы змеями вились по подушке, ресницы слиплись, словно от слёз, на лице были круглые капельки пота, но в прекрасных глазах – ни следа труда и боли, только безбрежная любовь и мир.
- Ты у нас герой, - сказал я жене.
- Дай мне его! – потребовала она.
- Держи, - я чмокнул её в губы. – Он чудесный. Ты будешь самой лучшей мамой на свете. Я тебя люблю.
Когда я, оглушённый счастьем, выходил наружу, мои друзья о чём-то ожесточённо спорили.
- А я вам говорю, - гнул своё Тольятти, - что парень сядет за барабаны! У него ручки сильные, я разглядел, и чувство ритма должно быть не хуже Сашкиного!
- Ты ещё не слышал, какой у него голос, - возражал наш фронтмен Лёха. – Если на Ирин похож, быть мальчишке вокалистом.
- Да ладно вам, - сказал примиряющее Сёма, обнимая меня за плечи. – Зато теперь никто не скажет, что рок умер!
                4.04.2004