Гоша

И вот Левины уезжали. Их квартира на последнем четвертом этаже постепенно теряла привычные очертания, превращаясь в пустую коробку, отдающую сиротством оставленного гнезда. Часть обстановки удалось продать, остальное раздали соседям, знакомым. Июльское солнце, рвущееся в незанавешенные окна, удивленно упиралось в светлые пятна на стенах, растерянно скользило по пустым комнатам, светлому паркету. Все – и Гоша, и дядя Лева, и тетя Майя – так же потерянно скитались из комнаты в комнату. Натыкались на старинный, сто раз обещанный помойке, огромный чемодан. В последнюю минуту, убирая балкон, тетя Майя наткнулась на Гошину детскую тарелочку. Она служила подставкой для цветка и вот задвинулась куда-то, завалялась. Взяла ее, вымыла и захотела пристроить. Пристроить тарелочку вдруг стало важнейшим делом. Заслонившим мысли об этом доме, об этом городе, об этой земле. Об оставленных на ней людях и могилах. Она простилась с ними. Но последняя вещь - старая тарелочка не отпускала ее, хоть плачь.

Вечером собрались у Сониных родителей – в тесноте, да не в обиде.

- Лена, возьмите тарелочку, будет для котенка.
- Майя, умоляю, сейчас хвост начнет вилять собакой. Соня нас изведет! Отдайте Киле Васильевне, она будет счастлива. Повсюду консервные банки для своих подопечных собирает. А дворник наутро выбрасывает.

Ужинали долго, т.к. все время заходил кто-то из соседей. Проститься. Левины лечили весь дом - кто их не знал… После ужина младших отправили спать. Такси заказали на восемь - подъем предстоял ранний. Мама с тетей Майей остались на кухне. Дядя Лева и Сонин папа вышли на балкон, и весь их тихий разговор струился в Сонино окно.

- Георгий, в наши годы себя не изменишь. Я и не говорю поэтому ничего. Геройствуй, не соглашайся, не подавай руки… Но помни одно – ты герой, даже не так, ты – жилец, пока у тебя в кармане Володин телефон. А Володя выпивает...
Папа вздохнул.
- Теперь ты - старший. Держи его! Алкоголизм…

Алкоголизм???? Сонино сознание отказывалось связывать такого человека, как дядя Володя, и алкоголизм. Грузчики из молочного и известный всему городу врач?.. Молодой, играющий на пианино, как бог, да что там – как Моцарт??? Подбирающий с лету любую мелодию и пускающий ее фантастическими джазовыми каскадами...Весь пронизанный лучами того самого неубиваемого солнечного одесского жизнелюбия и широты, что и папа, и дядя Лева...

- Лева, я понимаю…
- Ты не понимаешь, у него руки дрожат. Если в нужный момент он не сможет оперировать, ты попадешь к умельцам. К тем самым, кому вечный кмн написал докторские. И я за твою жизнь гроша ломаного не дам.
- Что смогу, сделаю, Лева. Обещаю.
Помолчали.
- Ты крестил Соню…
- Лева, посмотри на меня! Я могу кого-нибудь крестить? Я и вопросы религии – в принципе полярные вещи.
- Я не об этом. Каждый из нас защищает своего ребенка. Я – увожу, ты – ассимилируешь. Не забывай только, кто Соня с точки зрения гестапо. И любого фашиста, встретившегося на ее пути. Ты помнишь, полгода назад на детей напала шпана? Они же не просто пугали, они еще лекцию прочли - по национальному вопросу.
- Понимаю, Лева. Но не поеду… Здесь у моих детей, если что - Ленина большая семья. А там…

Что это "если что"? – думала Соня. И почему бы нам не поехать с Левиными? На край света!!! Они нам тоже, как семья. Иногда Соне казалось, что Гоша ей даже ближе Юры. Юра был старше на шесть лет. В микроскоп их не видел. А с Гошей они вместе росли, ходили в одну музыкальную школу. Не держали секретов. И вообще…проворачивали дела.

Папа с дядей Левой ушли. А Соня все ворочалась. Как будто чья-то злая рука раскрошила в ее постели сухарь, и колючие крошки впивались в нее и не давали уснуть.

Утром Соню разбудил звонок - пришла Нина, принесла горячие пирожки с картошкой и капустой. Сонина мама и тетя Майя стали собирать на стол, резали хлеб, овощи, роняли ножи, вилки. Друг на друга старались не смотреть. Соня слонялась по квартире - отец с дядей Левой опять стояли на балконе, махали кому-то руками, Гоша с Юрой в ванной заряжали фотоаппарат. Пришел дядя Володя. Сели за стол. Как-то неожиданно быстро, невовремя засигналило такси. Все вскочили. Стали торопливо прощаться. Потащили по лестнице вещи.
Из соседей все, кто был дома, выходили во двор, пожимали руки. Старушки вытирали глаза, говорили: Майечка, не переживай за могилы! Мы будем заходить. Как к своим.
Даже Лида высунулась из окна и махала рукой.

- Какой у нас двор, Лена!- сказала Нина Сониной маме. - Ни одной гниды!..

Соня с Гошей сели на перетянутый ремнями, всякие виды видавший чемодан. Пока взрослые прощались. Слова как-то не шли. Подошел Юра с фотоаппаратом и так и щелкнул их – сидящими на старом чемодане.

- Я б написал вам с Юрой, но мама говорит, по почте нельзя. Но вы все равно сделайте фотографии для меня, когда-нибудь будет же случай…
Соня кивнула.
- Я обещал жениться на тебе, Соня...
Когда были поменьше, Гоша часто обещал жениться на Соне. Когда она чем-то заслуживала его одобрение. Приносила им свежеиспеченного пирога или блюдо с холодцом. Или выходила во двор в новом платье. Гошино сердце загоралось, и он говорил: Я женюсь на тебе, Соня! Правда, он говорил это и Кате из четвертого подъезда и даже Сониной подружке Леле. А недавно влюбился в девочку из музыкальной школы.
- Скажи лучше, кому ты не обещал!
Гоша развел руками - было!
- Я не пожелаю тебе плохого, Соня, пускай твой муж будет вот таким, как я желаю тебе!
- А я тебе желаю, чтоб ты встретил девочку такую, как Лина.
- Такую не встретишь... Напишешь мне о ней?.. Когда будет случай?..

Случай представился нескоро. А через десять лет Гоша приехал. Он не стал скрипачом. Стал военным врачом. Собранным и серьезным, как и положено человеку, рискующему жизнью. Погостил три дня у Сониной мамы. Сходил на кладбище - к дедушке с бабушкой. К дяде Володе. К Сониному папе. Все три ночи они с Юрой прогуляли напролет. Разыскали старых знакомых, обошли все места. А если честно, Гоше хотелось встретить заматерелую шпану. И вбить ей в куриные мозги, что у детей нет национальности. Как и у подонков, нападающих на детей.

Соня рвалась повидаться, но уже шел восьмой месяц, Борис не мог отлучиться, одну отпустить не рискнул. Соне так хотелось увидеть Гошино родное лицо в сотнях тысяч веснушек. Уткнуться в плечо. Рассказать ему все эти десять лет. Как их отъезд начал отсчет ее потерь. Как в сентябре того же года застрелился из охотничьего ружья дядя Володя. Как папа страшно горевал и винил себя. И через год в июне умер в больнице. В одночасье. Попал к умельцам. Как плакала мама и совсем не смотрела на нее и Юру. И стали приходить родные, заниматься делами. Юру гоняли туда-сюда. А она сидела в углу, пока кто-то не позвонил Антоше. И ее отправили в старую коммуналку на Крещатике. Постаревшая потерянная Антоша усадила за стол. Поставила чашку с кефиром, положила бублик - свою еду. И время от времени, клала руку на голову, говорила: mein Kind! Они сидели в тишине у открытого балкона. За которым бушевало лето и город. И она на всю жизнь невзлюбила жаркий месяц июнь и эту праздничную улицу.
И рассказала бы про Марека.
И познакомила бы с Борисом. И смотрела бы вопросительно. И Гоша бы помолчал, потянул, наморщил бы лоб, поправил свои круглые очки, а потом, когда она уже стала бы волноваться, сказал:
- Не знаю, как ты, Соня, а я очень доволен!
И она шлепнула бы его по рыжей макушке. И они бы поняли друг друга. Как никто.

Дневник. Вырванные страницы.