облака в солнце

В целом это были два обычных облака. Ну вот совершенно ничем не примечательные. Как там, в научной литературе-то пишут? “Продукты конденсации водяного пара”… И прочее – тропосферы, тропопаузы, тепловой фронт и элементы – на сленге молодежь еще оттопырит уши и фыркнет: “Что еще за многабукав?”…

На остановке стояло много людей – разных. И все они ждали автобуса. Неважно какого – просто ждали, и, причем уже давно. Пробки на дорогах.
Взгляд любопытствовал и старательно бегал по сторонам, ему интересно все вокруг. Мятый серый костюм и бывшая некогда синей, а теперь ставшая вылинявше-голубой рубашка, тщательно зализанные назад волосы и очки, вышедшие из моды лет 20 назад – в пол-лица, с крупной оправой – они прикрывают собой остановившиеся на дороге глаза. Вглядывается, ищет в дали автомобильного потока заветный транспорт. Устал, постарел и хочет спать.
Кожанка леопардовая (из натурального леопарда, ах! – привет от Фимы Собак), взбитые вверх завитушками волосы крашеных оттенков, яркость губ и глаз. В ухо впечатался мобильный, и грудной голос взывает к некому Пал Ефимычу касательно докладной за прошлый вторник. Сетует на нерасторопность Танечки, ей кальция не хватает, уроки не учит.
Широченные штаны ниже спины сантиметров на дцать. Толстовка (граф Толстой важно вскидывает пальцы в раскорячке и кричит “йоу, пацаны!”) и длинные провода в уши. Звучит тыцтыц в музыкальной обработке. Аранжировки по последнему писку. Большой рюкзак и закрытые глаза. У него сессия.
А, ага – смеются. Рядом стоят туфельки, узкие джинсы с вышивкой и юбочка цвета молодой листвы. Выше разноцветные кофточки, блестят надписями. Сережка подмигнул, а Светка не дала списать. Новый Космополитен вышел, пробников много. У них уроки сейчас. Правда проходить они будут в парке Горького.
Длинное пальто черной кожи, вплетается в кожу штанов и черноту блузки. Плавно переходит в очи черные и локоны цвета воронова крыла. Застыла грусть. Мир есть страдание, боль и смерть. Вечером на кладбище будем петь песни о тлене бытия. Не забыть бы краску купить, вороньи волосы бледнеют…
Задумчивая седина. Старенькая куртенка, рейтузы, авоська. На рынке пока народу мало еще, у Петровны зеленушки взять. Вечером сериал, Круз признался Аманде. Дети бы хоть позвонили, дышать все труднее.
Модные темные очки, джинсы D&G (дорого и глупо), белая рубашка (не из шкафа, ГУМ!), стрижка и бородка правильных пропорций. Папка с бумагами в ладони, печатка на пальце, сами руки из фитнесс-зала. Секретарше букетик роз, Ирише – гербер, не перепутать. Вечером в клуб, не забыть отдать Пашке двести баксов.
Пальто бежевое, блонд ЛондаКолор. Макияж в красках, тусклое лицо. Каблук оторвался, зарплата через неделю, сыну приставку обещала, муж запил, денег на дне. Тоска и больное сердце. Ночью плакала.

Взгляд метнулся на дорогу (бойкот транспорта, полчаса пустоты остановки!), пробежал по спортивному авто цыплячье-желтому (утром?? спортивное?? из клуба, конечно, домой), прыгнул на дома (через год сносят, многоэтажки строятся, расширяется город), зацепился за провода, разлетевшихся птиц и остановился.
Два облака. Одно большое, и второе поменьше. Пышное и разваливающееся. Засвеченное солнцем и в тени первого. Похожее на большую подушку и на маленького щенка…
Подушка снизу слегка укутана темной каемкой, преломляется в крем-брюле и застывает сверху взбитыми сливками нестерпимой белизны в отблесках солнца. Щенок смешно протянул лапу и встопорщил ухо. Он до сладкой ваты первого дотягивается, играя со стайкой птиц, запутавшейся в громаде синевы, мечущейся по переливам пастельности красок утра, переходом осторожно-кремового горизонта в прозрачно-голубоватую дымку чуть выше города, которая вливается в могучее кристально-синее возвышение космоса, соприкасающегося с солнцем... А оно теплом греет и разгорается ярким пламенем нового дня, обволакивает улыбкой легкости и наполняет то, что внутри грудной клетки, особыми щекочущими перышками. И хочется вдыхать в себя все это небо без остатка, эти два – нет, нет, никакой науки, никаких тропопауз! – белых чуда тягучих, это тепло набегающего на город утра, сметать прочь с лиц закостенелое, тошное, умирающее, надуманное, выцветшее, блеклое, ненужное, протягивать вверх руки и улыбаться, и видеть как рядом появляются такие же улыбки, и понимать, что где-то в вышине еще осталось что-то такое, неподвластное тоске больших городов и унынию маленьких деревень, что способно изменить этот мир одним лишь прикосновением…