Прокурориха

Охранник за стеклом своей каморки-пенала нажал на кнопку, лязгнул железный засов и в приоткрывшуюся дверь за границу зоны вышел длинный тощий зэк с бледным лицом – Васька Широков. Пройдя не спеша через пустующую комнату для свиданий, он с трудом открыл дверь на улицу – тугая пружина то ли ойкнула, то ли гавкнула, выпуская узника на свободу.


Находясь за этими прочными засовами, Васька так хотел взглянуть на волюшку – и вот она: разбросанные по пригоркам деревянные избы с печными трубами, из которых кое-где шел дым, поле, на границе с которым темнел хвойный лес. Пейзаж его не радовал, елки и сосны были ему чужие, то ли дело белоствольные березки, да осины с шелестящими круглыми листьями, которые росли вокруг его родной деревни Кузьминки.
От яркого солнца и сверкающего снега слепило глаза, и он прикрыл их ладонью, от переизбытка кислорода закружилась голова. Чтобы прийти в норму, Васька достал из кармана телогрейки помятую пачку сигарет «Прима», коротких и без фильтра, закурил. Вместе с дымком первой затяжки он втянул в рот морозный воздух – сразу заныли зубы с оголившейся из-за цинка эмалью: три года из этого «вредного» металла он изготавливал ведра, корыта, тазы.


Вдруг словно что-то вспомнив, парень снял с головы тюремную шапку, бросил на снег и стал ее яростно топтать кирзовыми сапогами, словно она была причиной всех его бед и несчастий. Радости от освобождения Широков не испытывал, ему было все равно: вернуться назад или идти вперед, где его дома никто не ждал. В голове не укладывалось, что его больше никогда не встретит, не обнимет, не пошутит с ним самый любимый и самый дорогой человек – родная матушка Вера Тимофеевна. Сестра в письме написала, что тогда, выйдя из двухэтажного деревянного здания суда мать все три километра до самого дома кричала в голос: «Сынок, за что они тебя?» Гибель мужа в 43-м в бою с немцами под Ленинградом она вынесла, а пережить второй удар не хватило ее больного сердца. Из тюряги его не выпустили проводить мать в последний путь.


С того момента постоянно саднило изнутри, будто вырвали у него кусок мяса, а рана не срасталась. Из веселого жизнерадостного парня он превратился в мрачного и унылого, похожего на старика, а ведь ему всего 25 лет. По ночам, лежа на нарах и страдая от бессонницы, он задавал себе вопрос: почему в мирное время, когда бы только жить и радоваться на выросших детей и на будущих внуков, мать, можно сказать, погибла? Неужели только из-за его неосторожного поступка, который не мог произойти несколько лет назад, не было бы повода. А теперь жизнь другая? Лучше бы тогда забыть про общественную активность, про совесть, а жить спокойно, по принципу «Моя хата с краю, ничего не знаю». Как бы он ни рассуждал, но после драки кулаками не машут, мать с того света не вернешь, не приставишь отнятые из его жизни три года.


А все складывалось так удачно! После окончания службы в армии погулял недельку. Была мыслишка рвануть в город вслед за своими приятелями, но очень любил трактора, а тут председатель колхоза Чигирьков предложил ему почти новенький дизельный гусеничный - не мог отказаться. Подруга Зинаида три года ждала из армии, готовились к свадьбе. В тот злополучный, солнечный, с легким морозцем день, Вася притащил с поля волоком большой красивый стог сена. Доярки его поджидали в кладовке, сидели на мягких мешках с комбикормом. Матушка Вера Тимофеевна, любительница пошутить, рассказывала что-то интересное, подруги смеялись. По ферме деловито ходил со скребком новосел - скотник Дорофеич и сбрасывал в желоб навоз от коров, после чего грузил его в подвесную тележку и вывозил на улицу. Летом он пас стадо.


Дорофеич с женой Марфой приехал в Кузьминки из отдаленной от райцентра деревни и оказался востребованным. В последние годы кузьминские мужики не хотели работать пастухами, а приезжий согласился. За это председатель Чигирьков готов был носить его на руках, прощать любые провинности. Хотя Павел был приятной наружности, высокий, плотный, его даже не портили полные лоснящиеся щеки и нечесаные длинные седые волосы, однако стоило с ним пообщаться, в глаза бросалось что-то грубое, отталкивающее. Особенно некрасиво смотрелось, когда он при подходящем случае с гоготом бегал за доярками, чтобы их обнять, потискать, думая, что доставляет бабам удовольствие. «Пашка, ты что? Взбесился?» - ругались на Дорофеича женщины и отбивались, как от назойливой мухи, не одобряя вольного поведения и сальных шуток. Наверное, они вспоминали своих мужей, погибших в боях за Родину, а этот «счастливчик» спасся, отбывая срок в тюрьме, куда попал за коммерческую деятельность, запрещённую законом. Он с юмором рассказывал о том, как в зоне его разул фраер, сказал на валенки «снимай колеса», а взамен дал бахилы сорок последнего размера. Хвастовство, самоуверенность, наглость были словно отпечатаны на его лице. Это настораживало, заставляло людей держаться от него на расстоянии, не открывать душу.


Надо же такому случиться: когда Широков привез сено, ночью с фермы пропали два мешка дефицитного комбикорма, который частникам не продавали, а каждый хотел бы достать для откорма поросенка! После утренней дойки, когда доярки ушли домой, на ферму пришел милиционер. На скотном дворе дежурил Дорофеич. Сыщик задал ему вопрос: «Не свои ли?» Прозвучал уклончивый ответ: «На кого тут подумаешь? У нас на ферме одни бабы. Хотя вчера молодой тракторист сено привозил, заходил в кладовку, видел комбикорм, он черта донесёт!» Однако милиционер не пошел к Широковым, след от санок и пунктирная ниточка сыпавшегося корма привела его прямиком к амбару Дорофеича. В деревне все замерли в ожидании: что будет с вором? Произошла неслыханная кража в большом размере, два мешка концентрированных кормов это не карман зерна украсть с тока, за что могли и в тюрьму посадить! Кончилось ничем! Милиционер сказал любопытным, что Дорофеич купил посыпку в райцентре. Все поняли, что дело замяли, может, за бутылку самогона и кусок сала, в ту пору взятки были скромные.


Больше всех возмущался Василий! Когда его товарищи покинули деревню в поисках лучшей, более легкой жизни, он, сын погибшего солдата, остался не только сеять, пахать, убирать урожай, заготавливать корма, но и хранить лучшие колхозные традиции, главное, беречь общественное добро от расхищения. Этому его учили в семье, в школе. «Завелась паршивая овца, она всё стадо перепортит», - подумал молодой колхозник и решил раз и навсегда отучить Дорофеича от воровства. Ночью тракторист пришел к дому скотника, отвязал с цепи хваленую хозяином злую собаку, легко открыл замок и зашел в амбар. Там связал не начатые мешки с комбикормом, перекинул их через плечо, благо матушка-природа наградила его завидной силой, – и принес на ферму. Он ожидал, что ему скажут спасибо за геройский поступок, но вышло все наоборот.


Состоялся суд. Судья Стрючков, хилый, низкорослый, поправив очки, сползшие с его маленького, как у голубя, носика, спросил, признает ли Широков себя виновным? Васька, словно пламенный оратор, произнес маленькую речь: «Я вам точно говорю, и колхозники подтвердят, что вор – Дорофеич, а милиционер Сашка Пивнев, мой бывший одноклассник, так не считает. Обидно стало, перед народом стыдно, что вора защищают, вот я и решил, молодой и сознательный, доказать правду. Я два мешка комбикорма не домой принес, а на ферму. Меня благодарить надо, что сохранил колхозную собственность, коровы молока больше дали, а вы меня судите. Что-то у вас или у нас не так делается?».


Судья и прокурор Сарафанов несколько раз пытались его остановить, но Широков высказал всё, пусть люди знают, если устроили показательный суд. Старенький адвокат Прилепалов с интересом слушал смелого парня, будто в театре, но не произнес ни слова в его поддержку. Василий мельком взглянул на Прилепалова и подумал: хорошо, что мать не стала нанимать своего адвоката, знающие люди ей правду говорили, что толку от них никакого, только зря деньги платить. Прислали «казенного», так полагалось по закону. Председатель колхоза Чигирьков не вступился за молодого и, главное, не виноватого тракториста, в котором так нуждались в хозяйстве. Вспоминая подробности происшедшего в суде, где к нему были несправедливы, не захотели понять его чистых побуждений, Василий считал, что из-за таких, как они, «баранов», он потерял мать, подорвал здоровье, испортил свою биографию. Обиднее всего, что никакой пользы для дела.


Освободившись из колонии, Широков не знал, как ему жить дальше, осиротевшему и одинокому, без матери, без родного дома и любимой деревни? В кармане телогрейки лежало письмо от девушки Веры, с которой они переписывались. К ней он и направлялся. С железнодорожной станции в райцентр приехал на автобусе днем. В продмаге купил бутылку водки для знакомства, шоколадку для Вериной дочки и отправился в путь за три километра.


В ожидании встречи на душе было тревожно. Широков верил, что теперь у него будет своя хорошая семья, как у всех нормальных людей, с Верой, своей ровесницей, они найдут общий язык. А если теща поперек пойдет, не захочет зятя судимого? От нее всего можно ожидать, любую промашку заметит, не промолчит, не уступит. Много интересного ему рассказал парень из этой деревни, с которым вместе парились на нарах.


По фамилии Орлова, значит по-деревенскому прозвище Орлиха, имя Ефросинья переиначили на Проську, Апроську. С некоторых пор ее и вовсе стали называть Прокурор, хотя внешние данные не подходили для такой солидной должности. Женщина была мала ростом, худощава, белобрыса, курноса, с зелеными глазами. Ее многое отличало от деревенских ровесниц. Апрося не признавала на голове кос или зашпиленных пучков, сама стригла волосы коротко «под кружок» большими овечьими ножницами, пока не купила швейные. Зимой на голове у нее красовалась старая мужская шапка вместо шали. На пятачок и в клуб не ходила, не пела песен, отчего многие считали ее недоразвитой в умственном отношении. Зато многие не обходились без помощи Апроськи, которая обмывала покойников, рубила кур, резала овец, клала кирпичные печки-подтопки. Одна изо всей деревни Орлиха растила чужих детей. Перед войной вышла замуж за вдовца с двумя детьми, а он заболел туберкулезом и умер. Как бы ни было трудно и голодно, не отдала сирот в детский дом, с малых лет приучала к труду. Веня после армии женился, работает в межколхозной строительной организации, фотография передовика висела на районной Доске почета. Вера лучшая доярка района. Правда, родила вне брака, во время ссор матери этим «кололи» глаза, но Орлиха была за Верку горой, за словом в карман не лезла: «Моя девка не ходит на аборты, как ваши честные».


Особенно отличалась Орлиха на отчетных колхозных собраниях, где всегда брала слово и никогда не укладывалась в регламент. О недостатках всем говорила в глаза, не боялась ни председателя колхоза, ни уполномоченного из райисполкома, ни райкомовского инструктора. Сверкая светло-зелеными глазами, напрягала голос до хрипоты: «Что за жизнь такая пошла? Два объединения провели, а порядка никакого. Я на ферме работаю фуражиром – то сено вовремя не привозят, то силоса по два дня не бывает, коровы голодные, а молоко спрашивают. Когда водопровод сломался, три дня не чинили. Доярки коров навозной жижей поили. Моя дочь Верка плакала, коров жалко, под гору на речку за водой ходила. По ведру на корову, шестнадцать ведер принесть надо, а она молодая, из последних сил старается. Зав. фермой Андрюха Болотов сказал, что заявил начальству, но я не поверила, не может быть такого, чтобы знали и не прислали слесарей. Я не выдержала издевательства над коровами и над доярками, за пять километров ходила жаловаться парторгу Зайцеву, считала его самым главным и правильным. Прихожу, а он сидит с сыном школьником в шахматы играет. С меня снег стаял, лужа на полу, говорю, что водопровод не работает, коров жижей навозной поят, а он заявляет: «У меня выходной», только у нас ни выходных, ни проходных. Пастухи запьют, все стадо в загоне на жаре без воды, без корма. Я вас всех спрашиваю: «Почему в нашем колхозе нет хорошего хозяина? Пусть из района нового председателя присылают»


Колхозникам было неудобно в праздничный день старые грехи вспоминать. Ей кричали: «Замолчи! Прокурор нашлась!» С тех пор к ней пристало это прозвище. Однако Орлова на злобные реплики не обращала внимания, с ответом тут же нашлась: «Что вы мне рот затыкаете? Правда глаза колет? Я правду говорю, что председатель с парторгом не справляются со своей работой, надо других ставить! Так и запишите в протокол!» Вот с такой героической женщиной Ваське предстояло встретиться и жить под одной крышей.


Широков сразу узнал дом Орловых, стоявший у речки. Для сохранения тепла снаружи он был обмазан глиной, смешанной с рубленой соломой, без побелки напоминал землянку. Васька вошел в сени, перед дверью постучал сапогами об пол, как бы разрешения войти, но никто не отозвался, зашел без приглашения. В избе его приятно окутало деревенским теплом от березовых дров, которыми рано утром топили печку, аппетит дразнил знакомый запах кислых щей с бараниной. На стульчике у скамейки сидела Верина трехлетняя дочка с белыми, как сметана, волосами, играла с куклой. «Здравствуй! – сказал Василий и протянул девочке шоколадку. В это время отворилась дверь, в избу с ведром воды вошла Ефросинья – гость ее сразу узнал. Низкая ростом, в телогрейке, в ситцевой юбке цветочками, в потрепанной мужской шапчонке на голове она напоминала взъерошенного воробышка. «А, зятек? С приездом! – сказала хозяйка просто и протянула Василию руку. – Верка скоро с дойки придет. В кирзовых сапогах, небось, ноги замерзли? Сиди, отогревайся, а я еще раз схожу за водой».
- Нет, мать, ты отдохни, я воды принесу, давай ведра»
Ефросинья вылила воду из ведер в молочную флягу, освободившуюся посуду отдала Василию, рассказала, где находится колодец. Орлиха подумала, что этот парень хоть и тюремщик, но сразу видно, что человек добрый, вполне подходит к их семье.


Вскоре вернулась с фермы Верка, настоящая деревенская красавица: высокая, статная, на щеках румянец, из-под шали виднелись природные рыжеватые волосы. От ее телогрейки пахло силосом. Подала руку. Начавшие отрастать Васькины кудрявые волосы, серые глаза ей сразу понравились. Чтобы скрыть смущение, она сказала: «Пойду за браткой схожу. Надо познакомиться».


Пришел Веня, высокий и худощавый, как его покойный отец. За столом сидели недолго. Выпили поллитровку, говорили больше о деле, о том, куда шурину устроиться на работу. «Я трактора люблю, но никакое дело у меня не выпадет из рук», - сказал Широков. «Тогда пойдем к нам в МСО. С заработками не обижают, в колхозных столовых, где строим коровник или жилой дом, кормят отлично, квартиры быстро дают. Мне предлагали, но я отказался, жалко бросать сад и огород. Так по рукам?» «По рукам! - сказал Васька, - оформлю паспорт и сразу еду с тобой на стройку».


Жизнь у Широкова налаживалась. В работу новичок быстро втянулся. В бригаде была дисциплина, чем он дорожил, относились к нему по-доброму, никто не называл тюремщиком, чего он втайне опасался, не каждый поверит, что срок можно получить ни за что. Деревенские бабы завидовали Верке. Возвращаясь с работы, муж помогал ей принести с улицы от весов вязанку сена, вилами разложить по кормушкам тяжелый силос, завезенный на тракторе в коровник и сваленный в кучу на середину прохода. Но одно событие чуть не испортило так хорошо начинавшуюся семейную жизнь.


Широковы задумали в ближайшее воскресенье отметить годовщину, как они расписались в сельсовете, зарегистрировали брак. Васька сам готовил угощение: поставил на стол бутылку водки, аккуратно нарезал подмороженное сало, достал из-под пола из кадки соленые огурцы, открыл консервы кильку в томате и стал поджидать супругу, которая задерживалась. После того как узнал, что у них будет ребенок, он очень опасался неприятностей, вот и сейчас переживал, боялся, как бы с Верой чего не случилось, ходил по избе, заложив руки за спину. Наконец пришла его женушка, румяная с мороза, веселая, рассказала о причине опоздания: «К нам приезжал секретарь райкома партии, не посмотрел, что у него выходной. С собой председателя райкома профсоюза привез. Мне переходящий красный вымпел вручил за победу в соревновании и сам его прикрепил к стойлу моей молочницы Нюшки. Спрашивал, какие трудности, посмотрел в красном уголке график надоев молока. Такой простой и обходительный. А красавчик, будто артист кино!»


Васька терпеливо выслушал этот монолог и вдруг закричал: «Нечего языком молоть, если по-настоящему не знаешь человека. Он мастер пускать пыль в глаза, говорить красиво. На День строителя поздравлял нас с праздником. Я запомнил его слова: «Кто строит, тот живет». Чего же ему не жить? Другие в очереди годами ждут земельные участки под дачи, чтобы вырастить себе картошку, развести смородину, а у него бизнес, «хапает» землю, где хочет и сколько хочет. Мы там ему домики строим, а он их продает москвичам, деньги на сберкнижку кладет, богатеет. На все материалы квитанции, вроде по-честному, только платит как за старье, на самом деле из нового леса. За работу нам платит МСО, а ему все даром. Он двуличный, говорит одно, сам делает другое, вор не хуже Дорофеича. Вреда от него намного больше, потому что начальник, учит людей жить правильно и Родину любить, разве можно верить такому прохиндею?»


С досады Васька стукнул кулаком по столу – тарелки с закуской съехали на пол, бутылка разбилась, резко запахло водкой. «Твой Красавчик нам весь праздник испортил, несчастную бутылку выпить не дал, - закричал Василий.- Я на этого буржуя работать не хочу, не пойду в понедельник строить ему третью дачу. Сейчас же отправляюсь в райцентр, найду его квартиру и скажу этому лицемеру, кто он есть на самом деле! Прокурору заявлю. Потом пусть хоть в тюрьму снова за правду сажают».


Зять пришел в такую ярость, что Апроська испугалась не на шутку. Подумала: если выполнит свою угрозу, опять загремит в тюрьму, а что с Веркой будет? Второй ребенок родится без отца? За дочь она и жизни не пожалеет, а поэтому Ваську не надо выпускать на улицу, нужно лишь спрятать пальто, и она незаметно вынесла одежду в сенцы. Не обнаружив пальто, Широков сильно обиделся, что над ним насмехаются, за человека не считают - так лучше не жить. Верка не успела отговорить мужа не валять дурака, тот выскочил на улицу в одной рубахе и лег посреди дороги, ожидая, когда его задавит трактор или машина. Транспорта не было, ездит изредка, домашние не бежали его уговаривать. Дрожа от холода, решил вернуться в тепло.


Апроська радовалась, что теперь точно Васька останется дома. Чтобы закрепить успех задуманного, она вставила ножку табуретки в ручку двери, надеялась, зять, убедившись, что дверь закрыта, пойдет к соседу покурить, успокоить нервы, но она сильно ошиблась. Обнаружив засаду, Василий рассвирепел и с одного маху рванул дверь – табуретка разлетелась на щепки. «Ты здесь гвоздя не забил, а мебель ломаешь!» - закричала Апроська и побежала из дома звать соседа на помощь.
- Миш, свяжи его, - скомандовала Орлиха, - как бы еще чего не натворил. Ишь распсиховался, простительно, если бы выпивши был».
- Меня три года в армии «вязали», да три года в тюрьме, а я все равно честным человеком остался!» Задетый за живое от несправедливости и захлестнувшей обиды Васька так разошелся, что в один момент выдернул ручку двери и бросил ее не глядя, хорошо ни в кого не попала. Мишка хотя и работал кузнецом, считался сильным человеком, и кулаки у него были, как кувалды, сказал: «Извините, с таким буйволом мне не справиться» и пошел домой. На пути ему повстречалась Веркина подруга Наталья, полная, голубоглазая, в телогрейке и валенках. Выслушав «страшную» историю, она пообещала: «Вырви зуб, я его в момент усмирю!»


Оставив валенки у порога, Натаха поздоровалась и прямиком к Василию, который ходил по избе, заложив руки за спину, не зная, как ему помириться с тещей. Наталья стремительно подошла к мужику, крепко обняла его за шею и закричала: «Ты что же, Василий Батькович, растуды твою туды, женщин обижаешь?» Василий захохотал: «А ты по-настоящему умеешь ругаться матом?» «Я все умею. От своего охламона научилась. Тебе трех или пяти этажным?» - и она загнула такое, что и в тюрьме Широков не часто слышал. Наметилась разрядка обстановки, подошла жена, прислонилась к мужу, сказала: «Дурачок ты мой, не из-за чего завелся».
- Эх вы, шалавы, он над вами издевается, а вы его облизываете!» - завопила Апроська, подпрыгнула и врезала зятю кулаком по лицу. Васька схватил тещу в охапку и отнес на железную кровать, оставшуюся от солдат. «Ты, мать, не лезь в наши дела. Не играй на нервах». «У тебя нервы, а у мене их нету? Можно веревки вить?» - с этими словами Орлиха снова подбежала к Василию и махала кулачками перед его лицом.
- Успокойся, не бесись, все тебе сделаю: и табуретку или две, и ручку сейчас привинчу»,- сказал зять миролюбиво. Старуха распалялась сильнее: «Тебя Мишка испугался, а я не боюсь! Я немца не побоялась. Он поймал нашего петуха, сожрать хотел, а я отняла, да по морде этим петухом отхлестала. Ничего не сделал, перепугался оккупант проклятый. А ты что сделаешь? Убьешь? Умирать один раз!» Она выскочила в сенцы, схватила там топор и положила к Васькиным ногам. Затем отворила дверь, легла в проеме - ее жидкие белые волосы рассыпались по порогу. «Мамка, встань, простудишься», - заплакала дочь. Фрося кричала: «Иди, руби мне голову. Ты будешь рубить, а я на тебя буду смотреть» От такой «провокации» у него словно все клокотало внутри, но злости не было. Он поднял тещу с порога и положил ее на кровать, чтобы успокоилась. Орлиха плакала, сморкалась в фартук и говорила: «Чем так жить мучиться, лучше уходите от меня. Нюрку я вам не отдам, сама выращу».


Семейная буря стихла так же быстро, как и началась, словно ничего и не было. Вера ушла к Наталье посудачить, присмотреть за Анютой. Васька прикрепил шурупами оторванную ручку двери, потом на электроплитке вскипятил в чайнике воду, заварил душистый грузинский чай. Ожидая, когда напиток настоится, стал, как обычно при нервном напряжении, ходить по избе взад-вперед, заложив руки за спину, обдумывая все, что произошло. Сколько же соли сыпанула ему Апроська на незаживающие раны! Сравнила с немцем, петуха какого-то приплела. Глупая старуха! Совсем из ума выжила! Откуда ей знать, что немцы на войне отца убили, когда мне четырех лет не исполнилось. Я так о нем мечтал, что даже табачному дыму завидовал, который пускали из самокруток вернувшиеся с войны отцы ровесников. Чтобы и в их избе пахло мужским духом, Васька решил начать курить. На покупку папирос украл десять рублей из стола – деньги копили на уплату налога. Мамка быстро обнаружила пропажу. Зная, что его ждет «березовая каша», вечером ребенок убежал из дома и спрятался в заброшенном сарае. Мамка пришла с фермы, подоила корову, накормила поросенка, наказала дочерям никуда не уходить из дома. Уставшая от работы, она бегала по деревне от одного сарая к другому и жалобно звала: «Васенька, где ты? Пойдем домой, бить не буду». Он вышел из своего укрытия. Мать взяла его на руки, крепко прижала к себе и несла, как маленького, а ведь ему уже было шесть лет. Его не били, а мальчуган ревел, потому, что своим сердечком почувствовал любовь, нежность и ласку матери, которых ему не доставало, потому что мать всегда была в работе. Вот и сейчас он явственно услышал нежный голосок матери, такой же, как тогда в детстве: «Васенька! Сынок!» Глаза защипало, будто они запотели слезами. И он подумал, неужели даже с того света мать словно оберегает его от неверного поступка? Он удивился, почему тот случай не пришел ему на ум при жизни матери? Видно, тогда ему было хорошо и спокойно с родным человеком, а все хорошее часто вспоминается задним числом, в трудную минуту. Теща своим грубым и необдуманным вмешательством в чужую жизнь пробудила Васькину память, за это ей спасибо
- Мать, прости меня, непутевого! Давай мириться. Иди выпей чаю с малиной, как бы не простудилась».
- Мы не господа, к нам ни одна лихоманка не пристанет», - отозвалась Апроська, подходя к столу от своей солдатской кровати.
- Васильевна, недаром я тебя боялся, когда к вам ехал, такого порассказали. Не зря прозвище дали Прокурор. Хотя ты не мужик, значит – прокурорша. Опять не то: прокурорша – жена прокурора, а ты – прокурориха».
- Один дурак сказал, а ты повторяешь», - отозвалась Орлиха с усмешкой.
- Мать, почему со мной все как-то не так получается, как у других? Можешь ответить?»
- Тут и отвечать нечего – много на себя берешь».
- Может, ты права, но не больше своего отца, который за Родину жизни не пожалел. Что я? Когда Хрущев послал молодежь целину поднимать, я в шестнадцать лет прямо из училища поехал по комсомольской путевке в Казахстан. Матери не сказал, знал, что не отпустит, а так поплакала, делать нечего Я ей письмо в поезде написал: едем, только кустики мелькают. Потом армия. Танки водил под водой и чуть ли не по вертикальным оврагам – жуть! После армии один из ровесников остался колхоз поднимать, да сил не хватило, в тюрьму упекли за правду, за то, что боролся с расхитителями общего добра».


Теща слушала внимательно, не перебивая, отреагировала со своей обычной прямотой и горячностью: «Тебе мало, мать о тебе так сильно переживала, что на тот свет ушла? Я не допущу, чтобы и моя дочь из-за тебя пострадала. Ты собрался бежать Красавчика жить учить. У него такая сила и власть, что любого в порошок сотрет! Думаешь, в районе не видят его махинации? Видят, но ничего не делают, потому что рука руку моет. Не те времена, чтобы с ними бороться!»
- Если будем помалкивать, у нас всю страну разворуют», - с болью отозвался правдолюб.
- Страна большая, устоит», - настаивала Апроська.
- Завод, о котором в песне поется, то же был большой, но «по винтику, по кирпичику, растащили они весь завод». Я чувствую, происходит что-то нехорошее, понять не могу. Словно на нашей дороге кто-то разбросал огромные камни, а мы спотыкаемся, но идем, так как дорога у нас прямая и сворачивать некуда. У тебя, мать, на все ответы имеются. Если хорошенько подумать, то такие, как Дорофеич и Красавчик, сеют эти камни. Кто им волю дал? Почему так происходит?»
- Самое главное, не хватает умных, честных, смелых людей, многие на войне свои головушки сложили, как твой отец. Вы росли сиротами, без мужской ласки, доверчивые, вас любой вокруг пальца обведет. Взять того же Никиту-баламута. Хотел поставить себя выше Сталина, выкинул его из мавзолея, но ума недоставало: воров велел называть несунами, виновных коммунистов не позволял отдавать под суд без разрешения партийной организации, а им того и надо было. Свою пшеницу отправлял за границу за аплодисменты, а народ кормил кукурузным хлебом. Вздумал цены поднимать, при Сталине каждый год понижали. Когда рабочие выступили против повышения - их расстреляли, а ведь таким голубем мира прикидывался, других злодеями обзывал. С тех пор народ перестал верить властям».
- Мать, у тебя не голова, а Дом Советов. Ты два класса кончила, третий коридор, а я десятый класс в тюрьме осилил, но ты в разговоре не отстаешь от меня. От кого ты такая умная?»


Апрося засмеялась: «От жизни и от советской власти. Моих родных в царское время помещик на щенков обменял, а теперь моих детей за их работу весь район знает, в газете про них пишут, меня грамоте обучили, народ до революции в темноте жил»
- Выходит, мы с тобой два сапога пара, еще верим в то, что нам отцы завещали. Ты за пять километров к парторгу побежала помощи просить, хотя это не твое дело. На собраниях недостатки обличаешь. В Москву в редакцию ездила жаловаться на председателя, который пьянствовал с комбайнерами, пшеницу не убрали, осенью запахали. После твоей критики ничего не меняется, ни одного негодного руководителя не наказали, не заменили. Я за правду пострадал, а виновные живут припеваючи. Вот и скажи, Прокурор, как нам жить без правды, без справедливости?»


Орлиха дала маху, изменила своей привычке отвечать на любые вопросы политики и экономики «Я старая, отжила, а ты молодой – думай! Нельзя все время о других болеть, если даже спасибо не говорят. О своей семье надо больше заботиться. С Веркой вы ладите, ребеночка ждете, на работе квартиру обещают. Вот и решай, где тебе лучше работать – буржуи все одинаковые, если они снова завелись. Ну ладно, щас обедать будем, пойду щи вытаскивать, а то горячие будут, сегодня печку жарко топила», - сказала Ефросинья и стала доставать из-под печки нужный ухват.
- Спасибо тебе, Васильевна, хорошо ты меня сегодня проучила, только с топором больше не балуйся, я тебе не оккупант, мы из одного теста сделаны». Апроська виновато промолчала.


Васька закурил и снова стал мерить шагами избу, обдумывая то, что не досказала Апроська. Жизнь потихоньку дорожает, а слова начальства дешевеют, становятся как сенная труха. Народ им до лампочки, они спешат создать себе рай: в райцентре целая новая улица появилась с названием Председательская. Такие дворцы отгрохали себе с бетонными подвалами-бомбоубежищами, а колхозы разоряются, Ефросинья с дочерью и внучкой живет в довоенной халупе. Красавчики и Дорофеичи прибирают к своим рукам все, что плохо лежит. Как же на верхах не понимают, что такие подобны радиации, разрушающей все живое и привычное. К чему мы идем? Подпольные миллионеры уже выходят на свет, они заставят всех жить по своим законам, но только не меня! Я родился в одной шкуре, вырос в ней, остаться без шкуры – значит, не жить Я обязан жить ради сохранения и продолжения своего рода. Воздух не перекрыт, пока жива светлая память об отце и матери, когда рядом Ефросинья - Прокурориха, Вера, Веня, соседи Наталья и честный труженик фронтовик кузнец Михаил. Он мог бы вспомнить еще немало достойных людей, с которыми бы пошел в разведку. Звонкий голос Анюты вывел Василия из задумчивости: «Бабушка, Борька – вор, у Мишки машинку украл. Мишка плачет».
 - Он маленький, поиграет и отдаст, - успокоила бабушка ребенка. - Ты раздевайся, руки мой, обедать будем».


После обеда Василек неожиданно сказал жене: «Верунь, пожалей меня».
- Смешной какой, ты не маленький, как я тебя пожалею?»
- Ты сядь рядом и погладь меня по голове, как маленького»


Верины пальцы щекотно и нежно прошлись по кудрявым волосам мужа. После пережитой бури и поиска ответа на вопрос о своем месте в бурно меняющейся жизни он почувствовал, как эмоции и юношеский максимализм заменяет рассудительность, ведь он не изменил самому себе. От этого стало легко, как в детстве, когда мать несла его на руках. Прислонившись к Вериному округлому животу, он вслушивался, не даст ли знать о себе будущий ребенок. В одно мгновение показалось, что ребенок шевельнул ручкой. Впервые в жизни Василий испытал чувство умиления, нежности и удивления. Он сказал: «Я его слышал, он шевельнул ручкой. Надо же! Верунь, ты мне с вечера собери что поесть. Поеду этому Барбосу дачу строить, не могу бригаду подводить. Я не умнее других».


На работе Широков узнал новость, которая его сильно удивила. Оказывается, о махинациях Красавчика узнали в обкоме. Наказали курам на смех: направили на работу в отстающий район поднимать экономику! «И щуку бросили в реку». А кто же будет убирать камни с дороги? Вечером есть о чем поговорить с Прокурорихой!»