Море

         Море. По вытянутой струне горизонта скользит нервная точка, еле видимая с берега. Это водный велосипед. Жарко. Полуденное солнце, кажется, само не прочь искупаться. Оно лениво перебирает лучами выцветшие, грязно-голубого отлива волны. В испепеляющий зной все живое бежит прочь от воды, не доверяя ее мнимой прохладе, спешит спрятаться в тень, под навесы. И лишь эти двое, оторвавшиеся от берега, что без устали крутят ногами педали, ничего вокруг себя не замечают. Ни обжигающей глаз морской пустыни, ни своей уединенности, ни затеянной случайной рыбешкой танца, ни неприветливости глубины. Они в ином измерении. Эти двое не молчат, нет, они разговаривают вполголоса, хотя никто им не мешает орать во всю мощь своих легких. Волна порой небрежно плеснет по баллону да чайка вскликнет встревожено над головами, вот и все. Тишина.
         Молодой человек двадцати трех лет отроду – из тех, кого ныне называют "ботаниками", – ничего собой не представляющий субъект. Худое тело, обреченное на непривлекательность лицо, тонкие ручки-ножки, полезность которых не доказана предшествующим жизненным опытом, – без примеси наращенного мяса и наработанных мозолей, гнутая спина, могущая только предложить постороннему взору замечательный набор ребер и лопаток. Что же еще? В груди вяло ворочается пустое сердце. Но оно тревожит, толкает постоянно на бег язык, который давно молит хозяина, усталый, о пощаде.         
         Первое, что приходит на ум: молодой человек – недавний студент. Приезжий. Его речь излишне правильная, с оборотами, заимствованными из книг; проскальзывает порой высокопарность – все это добро вдоволь получают в учебных аудиториях будущие гуманитарии. Девушка, напротив, слегка полновата, но – притягательно миловидна, отчего кажется, что природа честно постаралась уравновесить перебор в весе внешними данными. Она из «местных». Разговор ее напоминает езду по ухабам. Несвязные мысли, бестолково раскиданные, не к месту, ударения. Рот, это отечество крепких зубов, мило выдает глупость за глупостью. Что еще? Ах, да! Рука партнера все время ищет способ закрепиться на прельстительном для него перекрестке – всякий раз как бы неохотно огибает талию, скользит вниз, но, получив отпор, почти у самой цели, возвращается на исходное место. Попытка с настойчивостью повторяется раз за разом.
         В общем-то, изображая чувства, молодой человек, "ботаник", как мы его назвали, скучает. Все слова о своих испытанных переживаниях он уже выложил. Но продолжает говорить лишь по привычке. Нанятые им специально для этого спектакля классики тащат и тащат, не замечая его состояния, цитату за цитатой. Молодой человек их бы давно прогнал. Правда, тогда бы пришлось похоронить надежды на ожидаемый праздник. Изысканного англичанина Шекспира сменяет неугомонный граф Толстой, который и тут, в безлюдном уголке мира,  разражается опостылевшей всем фразой об одинаковости счастливых семей. Граф еще пытается устами "ботаника" прилепить к случаю Стиву Облонского, выписывает старательно характеристику своего героя, когда море с шумным всплеском внезапно раздвигается и на поверхности его появляется могучего сложения дядька Черномор. Он, как на столешницу, уверенно кладет на волну руки с синими наколками и всматривается – снизу вверх – в уединившихся счастливчиков. Тело его, полупогруженное в воду, без опоры, замечательно держится на плаву. Что за чертовщина, млеет от неожиданности недавний студент, чувствуя, как язык, найдя какую-то норку, забился в ней, затих. Цитата, не оконченная, глохнет, рассыпается на осколки молчания. Кто это? Ихтиандр? Капитан Немо? Сам батюшка Нептун?
        Девушка тоже озадаченно вглядывается в нежданного приплывца. Ее пышные формы заметно увядают.
        – Ну ты шо, – доносится снизу, – цокай зубами дальше, строчило. Шо забух? Я тут слышал, ты мастер тискать картинки.
        – Это – Лось, известный уголовник, – с надрывом сообщает на ухо девушка своему  ухажеру. – Ты с ним, пожалуйста, повежливее.
        Да. Море. Кругом ни души. А ягодицами молодой человек чувствует разверзшуюся под ним глубь; на лопатках, несмотря на зной, проступает иней. Левая рука отчего-то немеет, предусмотрительно выпадает из события - и без того слабая, безвольно тащится по сидению. Молодому человеку остро хочется домой – к маме, ее пирогам с капустой и книжному шкафу. Он с отвращением смотрит на свои ноги, предательски занесшие его черт знает куда. Хотя их вина не меньше, чем языка.
        – Как вы сюда добрались? Ведь далеко. – Подобострастно спрашивает молодой человек, внезапно вновь приобретая полноценный комплект рук. И чтобы не потерять найденное, он прижимает их к груди.
        Полноватая талия девушки, оставшаяся без присмотра, кажется, тоже стынет.
        Между тем, оставив вопрос без внимания, Лось подтягивается и легко влезает на «палубу». От перегрузки велосипед заметно оседает. Гость участливо  интересуется у двоих:
        – Вам не скучно? Я с берега заметил непорядок. Вот – пришел. Вернее, приплыл.
        Речь его отличается сейчас от той, которой он баловался в воде. Она, что ли, более правильна, проста, без налета приблатненности. В голосе его сочувствие. Столько метров преодолеть вплавь, чтобы не быть понятым и услышанным?
        Молодой человек приободряется и, на первый взгляд, совершенно успокоенный, роняет:
        – Нам – скучно? Ха-ха.
        Но это «ха-ха» явно несуразно, рождено суматохой в душе – и в нем не чувствуется уверенности.
        Лось устраивается напротив пары – на маленькой площадке. Подтягивает к подбородку колени. Ему тесно. Мощный зад покрыл весь выделенный обстоятельствами пятачок.
        Воцаряется молчание. Оно длится минуту. Другую. Третью. Когда изрядно затягивается, Лось цедит с презрением:
        – Я вижу, тут развлекуха столбом стоит. Ты шо, обмер? Спой песню хотя бы, чурик. Отлыниваешь от своих обязанностей – девушке дарить ежеминутно радость. Ну?
        – Как – спеть? – Мертвея, спрашивает "ботаник". Минуя ухом вываленное для него словесное богатство, он утыкается, как слепой в стену, в это короткое, но – страшное, угрожающее его жизни «ну».
        – Горлом, – задушевно разъясняет приплывец.
        – У меня нет слу…
        – Да ну шо ты, малыш, брось, – перебивает Лось и тянется к "ботанику", треплет его осторожно по плечу. Но эта осторожность показная. Ладонь Лося точно ложится на то место, где прячется страх. Рот "ботаника" сам собой приоткрывается. Песня о счастливой юности. Без слов. Молодой человек старается, вкладывает в каждую отыскавшуюся ноту душу. Просто мычит. По какой-то непонятной причине на втором куплете концерт завершен.
        – Шо еще будет? – Лениво вопрошает Лось. Молодой человек всматривается в татуировки на руках непрошенного нарушителя спокойствия. На одной из них в окружении сплетенных цветков – имя: Вита. У молодого человека начинаются судороги, губы его прыгают. Он вспоминает, что девушку тоже, кажется, зовут Витой. Это не случайность, не совпадение. Он понимает. Или – все-таки Наташей? Или как ее там… Оля… Валя…  Лоб ищет испарину, чтобы чем-то себя занять. Больше – он ни ногой в это море… Да будь оно проклято! Боже мой, ведь он всегда любил – лес, равнину и немножко горы, на репродукциях.
        Опять молчание. Тягостное и липкое.
        – Ну-ка, – обращается небрежно Лось к девушке, – скинь сбрую.
        – Какую еще сбрую? – Девушка хмурится. Она, похоже, от первоначального испуга отошла. Успокоилась. Даже слишком. В ее голосе появилась какая-то резкость.
        – Покажи свои прелести народу, – задушевность Лось поменял на сухость.
        – Я все это должна с себя снять? – Девушка показывает на купальник и усмехается.
        – Можешь посоветоваться со своим другом, как это лучше сделать, – разрешает милостиво Лось.
        Молодой человек точно знает – следует начать предложение со слов: «послушайте, вы…», но он почему-то говорит совсем другое. В его уме вертится цифра семь. Повесть о глубине, рассказанная несколькими минутами ранее проказливой девушкой, была нескладна, изобиловала ненужными подробностями. Но вот же запомнилась – накрепко.
        – Ты, Маша, только на секундочку покажи этому гражданину то, что его интересует.
        "Ботаник" разминает одеревеневший язык: объясняет в дополнение к просьбе еще мотивы своего героического поведения. У него сегодня болит. Все, что прилегает к его душе. Это излишне. Потому что девушка с вызовом кричит:
        – Трус и подонок. И зовут меня Аллой.
        «Значит, Алла, – констатирует про себя молодой человек удрученно, – тем лучше». Что – лучше, неизвестно.
        Выявленная Алла встает и сбрасывает с себя купальник. Оставшись в чем мать родила, спрашивает со злостью Лося:
        – И как?
        Водный велосипед совсем не место для стриптиза, но этого никто, увы, не замечает.
        Вот тут челюсть молодого человека неожиданно для него самого обретает полет. Он, привстав, с пафосом произносит:
        – Неужели вам не стыдно? Я буду жаловаться на совершаемое здесь безобразие.
        Он пытается выразить волнение, так, чтобы весь мир видел, – вперив взор в расплывшуюся линию берега.
        – Не получится, – с ненавистью делится мыслью Лось и придавливает бунтовщика вторично тяжелой ладонью к сиденью, – утоплю. Как щенка. И никто не узнает, где могилка твоя. А ты, цыпа, – одобрительный кивок в сторону девушки, – чудо как хороша.
        Продолжительный поцелуй на ее бедре словно точка в повествовании.
        То ли море струит свои волны – к городу, позабывшему о своих героях, то ли то журчит поток утерянного мужества.

                ******

        – Слушай, – говорит вечером того же дня девушка Лосю, прижимаясь к нему, – ведь мальчик перепуган до смерти. После того, как ты унырнул назад, я так и не смогла, как ни пыталась, привести его в чувство. Залип к сидению. И весь обратный путь мне пришлось одной крутить педали. Я просила тебя быть аккуратным, следовало только отвадить, всего-то. Чуток попугать. А ты? Совсем с ума сошел. Ведь побежит в милицию…
        – Не побежит, – натянуто смеется Лось. – Знаешь, мне эти ежегодные спектакли, устраиваемые тобой, под названием «Перевоспитание залетных ухажеров», вот где.
        Молчание.
        – А зачем заставил меня раздеться? – Вдруг спрашивает девушка. – Это уже совсем ни к чему было. Глупо, противно…
        – Не скажи. Трусость – тоже болезнь. И зачастую подается излечению. Но в данном случае я, как хирург и психолог, хотел показать – тебе, что никакая операция уже не поможет.