Приношение Пушкину

«Тебя  ж,  как  первую  любовь,
России  сердце  не  забудет!»
Ф.И. Тютчев

И  вот  опять  что-то  случилось,  что-то  произошло:  а  просто  начало  лета,  светлый,  умытый  сиреневый  июнь.  И  снова,  по-древнеславянскому  календарю,  в  эти  самые  дни  Семаргл,  Огненный  бог,  находит  священную  книгу  знаний.  А  в  христианских  церквях  6  июня  читают  тексты  об  Утешителе,  духе  Истины.  А  для  русских  людей,  как  уже  много  лет  подряд,  это  особый  день – рождение  Поэта.
И  вновь  собираются  гости  в  Михайловском,  родовом  имении,  и  танцы,  и  праздники,  и  ярмарка  во  Пскове,  до  которой  Пушкин  был  такой  охотник.  И  вновь  читаются  доклады  в  Пушкинском  доме  о  магической  тайне  его,  по  признанию  Блока,  «веселого  имени».  А  возле  памятника  нашего,  хабаровского  Пушкина  обязательно  появятся  цветы.
Пушкин  входит  в  нас  с  детства  как  дыхание,  как  молоко  матери,  как  родная  певучая  русская  речь.
Три  девицы  под  окном
Пряли  поздно  вечерком…
У  Лукоморья  дуб  зеленый…
Жил  старик  со  своею  старухой
У  самого  синего  моря.
И  не  задумываемся,  откуда  это  у  нас,  и  не  хотим  знать,  насколько  мы  богаты.  Лишь  те,  кто  долгое  время  жил  на  чужбине  и  имел  возможность  сравнивать  разные  языки  в  реальном  звучании,  могут  почувствовать  правду.  Да,  может  еще  кое-где  оставшийся  русский  народ,  который  если  скажет,  так  припечатает  навеки.  Много  о  Пушкине  собрано  хороших  и  красивых  слов:  он  и  «солнце  русской  поэзии»,  и  «России  первая  любовь»,  и  просто  -  «наше  все».  Но  для  меня  самыми  прозрачными  и  самыми  непонятными  остаются  слова  Николая  Васильевича  Гоголя  -  любимца  Пушкина /  тот  первый  смеялся  над  «Вечерами  на  хуторе  близ  Диканьки»;  сюжеты  подарил:  «Ревизора»,  «Коляски»,  «Мертвых  душ»/.  «Пушкин, - утверждал  Гоголь, -   это  русский  человек  в  его  развитии,  каким  он  явится,  быть  может,  через  двести  лет».
Двести  лет  прошли.
Прав  ли  оказался  великий  русский  мистик  и  сатирик  Николай  Васильевич?
Школы  своей  литературной  Пушкин  не  создал.  Так,  только  иногда  поправит  друзьям  строчку  или  слово,  а  не  поймут,  не  послушают – замолчит.  Да  и  мыслимое  ли  дело – подражать  Солнцу?  Закономерный  результат:  многочисленные  попытки  облагодетельствовать  русскую  словесность  и  дописать  «Евгения  Онегина»  почему-то  оканчивались  неудачей.  И  всё  время  поэт  остается  впереди,  как  вечный  лидер,  первый  велосипедист,  который  настолько  силен,  что  грудью  рассекает  плотную,  тугую  воздушную  преграду.  А  остальные,  хотя  бы  и  тоже  молодцы,  но  все – где  гурьбой,  где  линией  – за  ним,  за  ним.  Язык  чеканный,  темы,  сюжеты,  вообще    неуловимое  ощущение  «русскости»,  национального  начала – где  это  до  Пушкина?  А  после  него – сколько  угодно.
Парадокс  нашего  национального  бытия:  потомок  негра,  эфиопа – самый  свой,  русский  человек.  Всего  лишь  два  столетия  с  Петровских-то  времен,  а  фантастическое,  по - гоголевски  причудливое  смешение  кровей  дает  в  начале  XIX   века  этот  изысканнейший   генетический  взрыв,  подобных  которому  не  сыщешь  примеров.
Литература  до  Пушкина – пустыня.  Ну,  хорошо,  бескрайняя  волнующаяся  степь,  однообразная,  рифмующаяся  сама  с  собою.  «До  Пушкина  у  нас  литература  была  подражательная», - замечает  А.Н.Островский.  После  Пушкина  мир  литературы  стал  так  густо  населен,  что  подчас  слабому  там  и  делать–то  нечего:  о  чем  петь?  Ни  одного  «пустого»  жанра,  все – все  клеточки  заполнены,  как  при  удачной  игре  в  «морской  бой».  Пожалуй,  только  оперу  не  сочинил,  да  и  то:  был  дружеский  договор  с  другим  солнцем,  только  уже  русской  музыки,  Михаилом  Ивановичем  Глинкой.  Не  успел  переделать  для  него  «Руслана»  своего,  а  какая  была  хорошая  затея!  Оставил  только  для  истории  после  премьеры  глинкинского  «Ивана  Сусанина»  ласковые  хвалебные  вирши:
Слушая  сию  новинку,
Зависть,  злобой  омрачась,
Пусть  скрежещет,  но  уж  Глинку
Затоптать  не  может  в  грязь.
Глинку – то  не  смогла,  а  сам  Александр  Сергеевич,  по  существу  ведь  был  убит  не  абстрактными  «светскими  интригами»,  а  низменными  завистью  и  злобой.  Паучий салон  Нессельроде,  Идалия  Полетика.  А  скольких  мы  не  знаем.  Но  торжествует  правда  и  историческая  справедливость.  Уже  детям  Дантеса  от  брака  с  родной  сестрой  Натальи  Николаевны  Екатериной  приходилось  нелегко:  еще  бы,  папа  в  России  убил  их  знаменитого  русского  дядю.  Дочь  Дантеса  ненавидела  отца,  зато          учила  русский  язык,  обожала  стихи  Пушкина.  В  наши  дни  старинный  особняк  Геккернов – Дантесов  в  Сульце / Эльзас/  заброшен  и  полуразрушен.  Потомство  же  Александра  Сергеевича  живет  и  здравствует  по  всему  миру:  Франция,  Австрия,  Голландия,  Америка.  Примечательно,  что  два  титана  русской  литературы,  обнимающие  начало  и  конец  плодотворного  XIX  века,  Пушкин  и  Лев  Толстой – родственники  по  женской  линии.
Стремительный  летящий  профиль  поэта  обогатил  русскую  живопись:  романтик Кипренский  создал  одно  из  своих  лучших  полотен.  Да  и  кто  бы  знал  портрет  Н.Н.Гончаровой,  написанный  братом  великого  Карла  Брюллова,  с  ее  страдальческими,  зеленовато – желтыми,  медовыми  глазами  и  бантами – бабочками,  густо  севшими  на  платье,  если  бы  не  роковая  судьба,  связавшая  ее  с  поэтом  смертным  узлом. 
Рана  Пушкина,  полученная  им  на  дуэли  с  Дантесом,  была  страшно  мучительной.  Поэтому  друзья  его,  установившие  непрерывное  дежурство,  не  допускали  к  умирающему  Наталью  Николаевну. Только  в  последние  минуты  жизни  он  сам  позвал  ее  и  попросил  моченой  морошки.  Морошки  в  доме  не  оказалось,  послали  за  ней  в  лавку.  Пушкин  смог  проглотить  всего  две  ложечки.  Помнится,  эта  информация  в  детстве  никак  меня  особенно  не  затрагивала,  пока  не  пришлось  попробовать  варенья  из  сибирской  морошки:  странно  пахнущей,  ярко – желтой.  Как  измена.  И  золотой,  как  вечное  Солнце. 
Покорми  меня,  родная,
Желтой  ягодой – морошкой,
Желтой  ягодой – отравой,
Пахнущей  собачьим  потом.

Золотистыми  глазами
Сделай  грех  свой  невозможным.
Пусть  миряне  верят  слабо –
Я  в  морошке  вижу  чудо:

Желтый  яд  семейной  распри
Превратится  в  Солнца  лик…



Так  все  же:  похожи  мы  чем-то  на  Пушкина  или  нет?
Читаем  ли  мы  друзьям  свои  стихи,  бьемся  ли  над  ночными  рифмами,  ходим  ли  с  чугунной  тростью?  Нам  кажется,  что  мы  научились  понимать  строчки  пушкинской  поэзии,  прозы,  драматургии.  Дотянемся  ли  когда-нибудь  до  его  целостного  нравственного  чувства  жизни,  которое  редко  его  подводило,  до  его  оптимизма  в  самые  трудные  дни,  до  его  потрясающей  веры  в  себя?  Видимо,  гоголевскую  замысловатую  формулу  придется  продлить  еще  как  минимум  на  двести  лет.
А  все-таки  мы,  ныне  живущие  россияне,  как  гасконцы  Ростана,  «с  солнцем  в  крови  рождены».  И  это  наше  солнце – Пушкин.
И  все  еще  горит  нам  светоч  тот,
Все  гений  твой  пути  нам  освещает;
Чтоб  духом  мы  не  пали  средь  невзгод,
О  красоте  и  правде  он  вещает.
/А.Н.Плещеев/