Образ Крыма в Корсунской легенде

 Крым редко упоминается в памятниках древнерусской письменности. И связано это не только с присутствием «коллективного» автора, но и с тем, что задачей древнерусских книжников было прославить великое государство Киевскую Русь. Крым упоминался, потому что в VIII веке, в период иконоборчества, служил убежищем христиан, а также в связи с именем святых, которые распространяли христианство по берегам Черного моря, первым из таких святых был Андрей Первозванный: А Днепр впадает устьем в Понтийское море; это море слывёт Русским, по берегам его учил святой Андрей, брат Петра» [21].
Наиболее частое упоминание Крыма связано со временем, когда Киевская Русь начинала тесные торговые и экономические отношения с Византией. Самую важную роль в этих отношениях отводилась Херсонесу (Корсуни в древн.источниках), который был форпостом Византии в Крыму. Поэтому источниками нашего исследования послужили тексты византийской литературы .До 988 года Корсунь оставалась не вовлечённой в военные события между Византией и Киевской Русью. По всей вероятности, русские были заинтересованы в этом византийском городе как в источнике получения различных необходимых им товаров. Русский флот, состоявший из ладей- однодревок, "набойных ладей" и небольших судов, целиком сделанных из досок, мог идти только вдоль западного побережья моря, затрачивая на этот путь значительное время. Херсонесские корабли, более крупные, мореходные, укомплектованные более квалифицированными экипажами, пересекали Черное море по кратчайшему пути, выигрывая при этом несколько суток и успевая заблаговременно предупредить императорское правительство о грозящей опасности[10].
Совершенно справедлив тот факт, что Византия придавала огромное значение обладанию Херсонесом и днепровским устьем. Об этом свидетельствуем договор князя Игоря с греками, где херсонеситы ловили рыбу. Более того, русские князья обязуются защищать херсонесские владения от возможных нападений черных болгар и других противников. Русский князь не только сам не должен нападать на Херсонес и его владения, но и защищать их в случае возникновения конфликта с племенами Северного Причерноморья[10].
Впервые условия договора нарушил князь Владимир, предпринявший в 988 году поход на Корсунь. «Повесть Временных лет» подтверждает присутствие данного факта, однако неверно трактуется последующий ход событий, который связан с Корсунью. Причиной этого послужило то обстоятельство, что в Начальный свод, который, по мнению Шахматова, лёг в основу «Повести Временных лет» был построен на основе древних летописей: «Начальный свод, а за ним и «Повесть временных лет» рассказывают под 986 г., как к Владимиру пришли представители разных вер и убеждали его принять их веру. Однако Владимир не соглашается креститься. Под следующим, 987 г., рассказывается, как избранные Владимиром люди объезжают все страны и возвращаются с тем же заключением, что греческая вера лучшая. Но и в этом случае Владимир не крестится, а задает вопрос о том, где ему принять крещение. На этот вопрос ответ был уклончивый: «Где ти любо». Под 988 г. в летописи находится рассказ о крещении Владимира в Корсуни. Изучая жития Владимира и списки церковного устава Владимира, А.А.Шахматов пришёл к выводу, что рассказ о крещении Владимира в Корсуни существовал в виде особого произведения. Древнерусская летопись, предшествующая начальному своду, рассказывала о том, что Владимир крестился в Киеве в 986 году, поход же на Корсунь Владимир совершил уже будучи христианином в 988 году»[30].
Корсунская легенда была введена Никоном, который дополнял «Повесть Временных лет», опираясь на устные источники: <использование фольклора Причерноморья привело Никона, как догадывался В. Л. Комарович, и к переработке «Сказания о крещении Руси. Никон ввел в свою летопись так называемую Корсунскую легенду, рассказывавшую о взятии Корсуни Владимиром, о сватовстве Владимира и, наконец, о крещении его именно в Корсуни (а не в Киеве или Василеве): «Се же, не сведуще право, глаголютъ, яко крестился есть в Киеве, инии же реша в Василеве», — пишет Никон («Повесть временных лет», 987 г.), опровергая версию своего предшественника — составителя «Сказания о первоначальном распространении христианства>[13].
Происхождение легенды было долгое время предметом дискуссий. Жданов доказал корсунское происхождение легенды: «Автор повести связывал отдельные мотивы самой легенды с топографией города: и церковь, где крестился с дружиной Владимир, и «палата Владимира», и царицына палата, и выстроенная в Корсуни Владимиром новая церковь — все это было отмечено в повести с точностью очевидца. Кроме того, на корсунское происхождение легенды указывает изобилие грецизмов: одно из зданий — «на месте посреди града, идеже торг деют корсуняне», другое — «вскраи церкве стоит и до сего дне», третье, наконец, — «на горе, рекомой Ликофрос»[30].
Таким образом, благодаря включению Корсунской легенды Никону удалось пролить свет на ход исторических событий. Владимир принял решение принять христианство только после женитьбы на византийской княжне Анне. Однако византийский император Константин не хотел выдавать «багрянородную» за язычника. Владимира крестил Анастасий, «епископ Корсунский». В Корсунской легенде есть доказательство того, что Анастасий привёл Владимиру к таинству крещения. Когда Владимир собирался взять город штурмом, <Анастас, пустив стрелу, так написав на ней: Перекопай и перейми воду, идёт она по трубам из колодцев, которые за тобою с востока. Владимир же, услышав об этом, посмотрел на небо и сказал: Если сбудется это, - крещусь![21].
Для раскрытия образа Крыма в древнерусском контексте мы вводим термин мифопоэтика. Мифопоэтика – результат механизма проявления мифологического начала в литературном произведении. Мифопоэтикой также будем называть художественные установки и принципы отдельных авторов, реализуемые в поэтическом произведении. (Токарева Г.А. Мифологический аспект художественного произведения: проблемы интерпретации). Мифологическое начало возникает в связи с внедрением мифа в литературное произведение. В литературоведении возникают дискуссии в области терминологии, обозначающей сам процесс взаимодействия мифа: «Мифологизм», «мифотворчество», «вторичная мифологизация», «неомифологизм», «мифореставрация», «вторичная семиотизация» – смысловое наполнение этих терминов самое разнообразное, и нам предстоит нелегкая работа по разграничению связанных с мифом понятий[26].
Для понимания термина мифопоэтика мы должны ввести термин миф. Мифы уже в Древней Греции вызывали пытливость ума величайших мыслителей. Гомер определяет миф как слово, как противоположное делу – речь, разговор, приказание, и содержание, предмет речи. Платон, позднее – баснословный, вымышленный или дошедший по преданию рассказ. В XIX веке миф стал предметом настойчивого систематического изучения. Он рассматривался в работах М.Мюллера, А.А.Потебни, Афанасьева. Определение понятия миф стало сложной задачей. Некоторые ученые, например, М.Мюллер пришли к одностороннему и необъективному пониманию данного феномена. М.Мюллер определил мифологию как «болезнь языка»: «Как скоро слово, первоначально употреблённое в метафорическом значении, начинает употребляться без вполне ясного понимания тех шагов, которые повели его от первоначального значения к метафорическому, появляется опасность, что оно станет употребляться мифологично. Каждый раз, когда шаги эти забыты и на их место поставлены искусственные, мы имеем перед собой мифологию, или, если мне позволено так сказать (больной язык)». Мифология – это язык в состоянии самозабвения[22].Мы вслед за А.А Потебнёй не согласны с точкой зрения Мюллера, однако считаем верным определение мифологии как языка в самозабвении. Никому из современных людей не будет ясна этимология античного названия Керченского пролива - Босфор («Бычья переправа, «Бычий брод»), если не обратиться к мифу о том, как возлюбленная Зевса Ио, в виде коровы, преследуемая Герой, переплавилась через Керченский пролив[27].
А.А.Потебня принимает противоположную сторону: Не всё в мифологии объясняется болезненным процессом языка. Мифология неизбежна; она необходимость, заключенная в самом языке, если в языке мы признаём внешнюю форму мысли. Одним словом, мифология есть тень, падающая от языка на мысль, тень, которая не исчезает до тех пор, пока язык не уравняется вполне с мыслью, чего никогда не случиться. Правда, в древнейшее время истории человеческого духа мифология более выступает наружу, но она не исчезает никогда вполне. Для нас миф, приписываемый нами первобытному человеку, есть лишь поэтический образ. Мы называем его мифом лишь по отношению к мысли тех которыми и для которых он был создан. В позднейшем поэтическом произведении образ есть не более как средство сознания значения, средство, которое разлагается на свои стихии т.е как цельность, разрушается каждый раз, когда оно достигло своей цели т.е в целом имеющее только иносказательный процесс. Напротив, в мифе образ и значение различны, иносказательность образа существует, но самим субъектом не сознаётся, образ целиком (не разлагаясь) переносится в значение. Иначе: миф есть словесное выражение такого объяснения, при котором объясняющему образу, имеющему только субъективное значение, приписывается объективность, действительное бытие в объясняемом. <Появление же метафоры в смысле сознания разнородности образа и значения есть тем самым исчезновение мифа. Но о другой метафоричности при создании мифа в слове не может быть и речи. Для человека, для коего есть миф туча = корова, одновременное с этим название тучи коровою есть самое точное, какое только возможно[26].
Определение термина мифопоэтика как художественные установки и принципы отдельных авторов, реализуемые в поэтическом произведении, позволяет говорить о мифе как о неотъемлемой части творчества русских поэтов и писателей[26].Волошина, Батюшкова, Пушкина и др объединяет крымский миф. Для А.С.Пушкина – Таврический миф, земной рай, уголок вдохновения, волшебных грёз. Для К. Батюшкова Крым – символ Рокового Предназначения. И эти мифы объединены общим свойством сознанием субъективного восприятия как реальности. Поэту-философу, художнику Максимилиану Волошину удалось абстрагироваться от романтического взгляда Пушкина, Батюшкова и он искупил Таврический миф Киммерийским[15].«Крым, Киммерия, Кермен, Кремль.…Всюду один и тот же один и тот же корень КМР, который в древне-еврейском соответствует понятию неожиданного мрака, затмения и даёт образ крепости, замкнутого места, угрозы и в то же время сумрака баснословности»[11].
Мы считаем, что Киммерийский миф учитывает не только субъективные представления поэта Максимилиана Волошина, но и культурную специфику Крыма. И поэтому он определил Крым как «своего рода человеческая «Аскания Нова», всё время находящаяся под напряженным действием очень сильных и выдержанных культурных токов[11].Культурная специфика Крыма в его поликультурализме: "это полуостров один из самых интересных по своему необыкновенно пёстрому прошлому", - как пишет Е.В.Петухов в монографии "Крым и русская литература" [20].
Прошлое Крыма – народы, которые населяли этот уникальный уголок, они переносили сюда свои обычаи и культуру. Мы считаем, что Киммерийский миф Волошина является этнокультурным, так как каждый народ определял роль Крыма в соответствии со своей культурной средой: «Киммерийцы, тавры, скифы, сарматы, печенеги, хазары, половцы, татары, славяне… - аллювий Дикого Поля[11].
Греки, армяне, римляне, венецианцы, генуэзцы – вот торговые и культурные дрожжи Понта Евксинского. «Отсюда двойственность Крыма: глухая, провинциальная, безымянная, огромная как всё, что идёт от Азии – его роль степного полуострова, и яркая, попадающая в самый фокус исторических лучей - роль самого крайнего сторожевого поста, выдвинутого старой средиземноморской Европой на Восток.» (Крым-путеводитель).Азию он называл «Диким Полем», а Черное море- «Маре Интериум»[11].
Роль Корсуни как великого и могущественного византийского города, являвшегося форпостом Византии в Крыму, породило Корсунский миф. Он казался сказочно-небывалым киевлянам и новгородцам. Волошин писал, что роль в Крыму Херсонеса та же, что Вавилона и Рима. Романтическая слава Корсуня приводит к его стенам князя Владимира, и Херсонес является для него тем же, чем Константинополь для крестоносцев и Амстердам для Петра[11].
После принятия христианства князем Владимиром в Киев были увезены иконы и церковная утварь. По выражению Ярослава Щапова, "рядом с княжеским дворцом по княжеской инициативе был создан свой собственный новый Корсунь"[9].Упоминание в "Повести временных лет" о привозе икон и церковной утвари из Корсуни в Киев послужило началом существования мифа о «корсунских древностях»[9].Корсунскую добычу также помнили долго, слава Корсуни как источника христианства и святынь была на Руси устойчивой. Как заметил М. Сперанский, слово "корсунский" стало синонимом слов "замечательный", "превосходный", "редкий", "искусный", а имя города стало до известной степени "эпическим", подобно имени Киева в былинном эпосе, утратив точный географический смысл. «Говорят, что на Руси в старину все произведения искусства, особенно иконы, отмеченные печатью подлинного художественного гения, откуда бы они ни происходили - с византийского востока или германского запада, - получали название "корсунских". Всем красивым, производившим впечатление вещам приписывалось греческое происхождение. Не было лучшей похвалы, а об остальном не думали..." А. Анисимов[9].
Таким образом, Корсунский миф о баснословном городе, великом, сказочном подтверждается с принятием Владимиром христианства. Крым (который воплощён в образе Херсонеса) здесь показан как уникальный степной полуостров, крайний сторожевой пост, выдвинутый средиземноморской Европой на восток. Это подтверждается тем, что Херсонес считался опорой греческой культуры: <…>Его колониальная родословная: Гераклея, Мегара. Культурное значение его громадно для всего Черноморья. Ближе всех отстоящий от малоазиатских колоний, более других отдалённый от Дикого Поля, пришедшийся как раз на пересечении черноморских путей с юга на север, он в силу своего положения легче других греческих колоний отстаивает свою политическую самостоятельность<…>[11].
Херсонес представлен как «чужое» пространство, потому что по договору Руси с Византией русским запрещалось воевать «Корсунскую страну»[21].Однако Крым как пространство не может быть представлен односторонне: или своим или чужим. Т.М.Фадеева – автор книги «Крым в сакральном пространстве» предлагает новый и оригинальный взгляд: «Древнегреческий астроном Гиппарх полагал, что устье Днепра, Александрия и Мероэ в верховьях Нила расположены вдоль этого меридиана. Важность этого направления, вовлекающего в культурные связи Северное Причерноморье, отмечена удивительно верно. Так обозначился крест пространства – будущий перекрёсток народов и культур. Она подтверждает это общностью между растительностью стран Восточного Средиземноморья и Таврическим Южнобережьем; историко-культурной: земледелие и виноградарство, согласно данным палеоботаники, известны в Таврике задолго до греческой колонизации. Схожа и топонимика (название горного хребта Тавр по ту сторону моря, Трапезунт и Трапезус; Боспор Киммерийский и Боспор Фракийский – граница между Европой и Азией»)[27].
Мы согласны с концепцией Фадеевой, потому что ещё Максимилиан Волошин заметил, что связь Крыма со средиземноморской культурой делает его уникальным восточным уголком. То, что Крым вписывается в крест пространства подтверждается фактом, зафиксированном в «Корсунской легенде: после принятия христианства князем Владимиром в Киев были увезены иконы и церковная утварь. Таким образом, расположение Крыма на общей линии «Александрийского меридиана» сделало его важным в передаче культурных импульсов древних цивилизаций с юга на север[27].