Роман глава сорок шестая

1
Наступали первые выходные. Чем по субботам и воскресеньям армия только не занимается – угадать фантазии не хватит, но один плюс не отнять - занятий в эти дни нет. Нет занятий – нет конспектов. Потому Тураев с облегчением подумал о выходных: если и не получится отдыха, то писанину можно смело забросить подальше. Однако, курсантов на пару дней по-настоящему оставили в покое.

Уже в пятницу вечером молодые люди озаботились развлечениями. В самом деле - на них нет упряжи, которая «поджимала бока» все четыре года, и вдали от училища сидеть тише воды и ниже травы – полнейшая глупость. Сама ситуация, их молодая энергичная кровь просто требуют упоения волей!

О том, что настоящая жизнь по захолустьям кипит в гарнизонных домах офицеров (ГДО) – для служивого люда не секрет. В царстве смертной тоски спасительных средств по пальцам перечесть: ресторанчик средней руки или буфет, где запросто водка на разлив, бильярдный стол и, конечно же, танцевальный зал.
Распорядок Тоцкого «гадюшника» - главного злачного объекта оренбургских степей, Драпук узнал на второй день, он же с самым большим нетерпением ждал пятницы. Сборы на танцы взбудоражили всех: местные посетительницы ГДО рисовались курсантам одновременно и прекрасными незнакомками, общение с которыми доставит неземное удовольствие, и легко доступными особами. А как иначе? Кому охота тратить три недели на хождение вокруг блюдца со сладким киселём?

Парни оживлённо переговаривались, суетились с формой: гладили, подшивали, обвешивали значками. Каждый жаждал поразить своим видом прекрасный пол, приковать восхищённые взоры тоцких див. Лаврентьев, несмотря на брачный союз по любви, вместе со всеми наводил щегольской лоск. Драпук, давно обзывающий себя «условно-женатым», в желании залезть под юбку обгонял на два порядка и холостяков. 

- Пошерстим тоцких бабёнок? – первый ротный ходок подкинул расчёской густой чуб, укложил набок. - Они по новеньким мужикам соскучились! Мне Портвейн рассказал – маются, бедные по хорошему торчку.
Прозвище «Портвейн» носил командир взвода Лупачёв - героический в некотором роде дивизионный экземпляр и на период стажировки непосредственный начальник Драпука. Когда тридцатилетнему Лупачёву полагалось быть давно майором, он всё ещё сверкал звёздами старшего лейтенанта. Несмотря на возраст шефа, Виктор сразу сошёлся с ним на короткой ноге.

Реплику Драпука словно ждали, оживились, ибо нет большего удовольствия для мужчины, чем представлять себе муки одинокого женского существования. По кубрику пронеслось явное смакование этих мук. Зрелый сочный плод в виде здешних измученных тоскою красоток, предстал в воображении курсантов во всей сказочной красе: он готов упасть в руки от малейшего прикосновения.
- Будем помогать нуждающимся, - покровительственно заключил Драпук, облачаясь в шинель.

2
Тураев тоже собирался на танцы, хотя и сам не знал зачем. Потолкаться в интересном месте за компанию и посмотреть, куда кривая приключений вывезет – нашёл он оправдание собственному желанию. Если бы Антон глубже копнул вопрос «Зачем ему это надо?», то честно бы признался: не за чем.
Он никогда не строил планы разовых побед над девушками. Именно тех побед, что чаще всего жаждут парни и которыми они так самозабвенно хвастают – с преодолением самой последней преграды, с достижением самой сладостной цели. Антон не ощущал в подобном стремлении ни душевной потребности, ни рациональных приказов ума, ни физических позывов тела.

В общении с прекрасным полом юноша держался предельно честных правил: если девушка готова с ходу отдаться незнакомому парню – грош ей цена. Такие «дешёвки» его не интересуют даже на час, не говоря про большее. А он из всего девичьего многообразия как раз настроен встретить лишь одну–единственную и неповторимую, самую главную в своей судьбе! Ту, что станет спутницей жизни. И кандидатка ему нужна честная, искренняя, целомудренная. Как и он сам.

Антон смотрел и так: если ему встретится подходящая девушка, но их отношения по какой-либо причине окажутся лишены серьёзных видов, то он никогда не использует шанс возможной близости. Подавать надежду на счастливое единение, когда этой надежды нет, также подло и нечестно, как использовать доверие девушки для вторжения в её сокровенные чертоги. Ведь рано или поздно она будет принимать в свои объятия единственного и желанного, с кем предстоит ей провести жизнь.

Это звучало бы очень смешно для большинства товарищей, потому Антон никогда и никому в своих взглядах на любовь не признавался, даже Круглову. Не потому, что тот мог осмеять искренность и старомодную трепетность друга – этого никогда бы не произошло; нет, Антон полагал, что в нём должен существовать недоступный уголок души – выразитель самого сокровенного «я». И чувства этого «я» он хранил глубоко-глубоко, чтобы они не пробрались наружу ни во сне, ни наяву.

Истинный Антон Тураев неисправимый романтик, добрый, отходчивый, ранимый. И Оксана, подавшая надежды на настоящую любовь, своим отторжением ничего в нём не изменила. Его сердце вновь готово к любви, его глаза ищут заветный образ, его уши жаждут услышать музыку девичьих признаний из самых сладостных в мире губ!

Только на слово «единственная» Антон стал смотреть по другому - Оксана ведь могла стать той единственной, но не стала. К счастью, о прошедшей любви он думал уже спокойно и не чаще, чем люди думают об оторванном листе календаря - не сложилось, прошло, переболело и бог с этим! Но ведь какая штука - не будет же он свою жизнь бедствовать холостяком?! Все люди женятся!

Тут размышления Тураева об обретении людьми своих единственных половинок упирались в логическую заковырку им же придуманную: пусть в городе Куйбышеве живёт гражданин N, который никуда никогда не выезжал и выезжать не собирается. А его «единственной и неповторимой» выпало жить, например, в Хабаровске – ведь пребывать в каждом населённом пункте «единственная» не может по определению! Но гражданин N, не покидая Куйбышева, без жены не останется. Он встретит девушку, полюбит, женится и будет считать, что обрёл долгожданную половину.

Куйбышев можно поменять на Брест или Мурманск, Челябинск или Львов, но товарищ N вряд ли останется без жены. Выходит, единственность этой «единственной» под большим сомнением и вообще чёрт знает что выходит – любви, может, и нет совсем! А есть привязанность. Но не может же привязанность выжигать душу?!

3
Мужчины и женщины в военном гарнизоне сродни молекулам, подвластным броуновскому движению. То есть хаосу - ему и только ему. Соударения молекул лоб в лоб или бок о бок, их непредсказуемые траектории, долгие полёты в пустоте - в жизни оборачиваются невероятной гаммой человеческих отношений. Тут нелепо разбитые семьи и крепкая любовь, стойкая к коварным козням и совращениям; тут измены, с которыми всё шито-крыто и флирт известный на весь мир; тут ни к чему не обязывающие случайные связи и безнадёжное одиночество; тут ненависть, отвращение, месть, ревность, любовь и любовничество – всё присущее земному люду кубарем вьётся в гарнизоне.

Неизменно для всех одно – каждый надеется на лучшее. Надеется после измен, потерь, расставаний и тяжких бед. Надежда питает целебной силой истомлённую душу, ведёт человека из старого дня в новый, вытягивает из самой топкой душевной трясины.
Что питает надежду – может, само устройство человека? Неизвестно. Но её точно возрождают новые встречи. Потому молодые свободные женщины в забытых Богом уголках с нетерпением ждут прибытия в гарнизон холостых офицеров, ждут приезда курсантов на стажировку. Вдруг появится тот, кто по достоинству оценит её, предложит руку и сердце, спасёт от одиночества?

Слишком много в жизни причин стать одиноким, а тем, кто выбрал в супруга военного – ещё больше. Тяжела доля жены офицерской. Сегодня есть счастье, завтра - нет, потому что офицер от войны не зарекается, профессия у него такая. А война, паскуда, кровью человеческой живёт. Ей только подавай здоровые крепкие тела, да лучшие души!

Подавать страна советов, ой, как наловчилась! Откуда хочешь достанет – из-под земли, из-за Полярного круга. И отправит, мама, не горюй, куда и не помечтаешь: хоть на Кубу, хоть во Вьетнам, хоть в Анголу! В жаркий Афганистан немало мужей и сынов снарядили. Многие так никогда и не вернулись. Густо понаросли могильные холмики с фотографиями мужчин да юношей в военной форме.

И в Тоцком за пять лет интернациональной «помощи» вдов много. Вдове за свою честь бояться нечего. Никому она теперь ничего не должна - самой судьба тяжёлая выпала, дай Бог, выдержать, коли детишки сиротками остались. Некуда теперь им деться - приговорены к глухому гарнизону, как к каторге. Тут мужа могилка, тут квартирка от государства – другую, в приличном городе уж не дождаться. Потому никто женщину не осудит, если пойдёт на танцы к молодому парню прижаться.

4
Ульяновских визитёров танцевальный зал, больше похожий на спортивный, встретил нежданной прохладой. Всё остальное соответствовало расхожей традиции: в полутьме вертелся шар из зеркальных стекляшек, разбрасывая по потолку и стенам расплывчатые радужные блики. Судорожно пыхал белыми вспышками одноглазый стробоскоп, из больших чёрных колонок выплёскивалась ритмичная музыка.

Семеро пехотинцев в многолюдной, но замороженной атмосфере тоцкого веселья, конечно же, никакого фурора не произвели. Всех спокойно поглотила гудящая толпа (где курсантские погоны уже мелькали), которая и не такое видала.
Драпук, оживлённо дёргаясь в ритм и выписывая ногами кренделя, помчался на первый круг – в разведку. «Под бодрую музыку надо подходящую бабу выцелить, – поговаривал он о своей стратегии. - А уж на медляке покрепче в оборот брать». Под «медляком» понималось неторопливое топтание в обнимку с партнёршей.

Тураев пристально всмотрелся в сумрачный, с мятущимися тенями зал: праздника не наблюдалось. «Скачки» неприкаянного военного общества только набирали обороты, многие женщины и девушки стояли вдоль стен с равнодушными взглядами и, к глубокому разочарованию курсантов, не напоминали прекрасных особ, ожидающих прекрасных принцев. Принца нельзя ждать с прокисшим лицом. Он сразу же подумает, что попал не к восхитительной Золушке, а к дегустаторше яблочного уксуса. И в ужасе развернёт коня прочь.

Между разрозненными танцорами в поисках подходящих «целей» вяло барражировали одиночки-разведчики. Лишь две большие компании человек по десять-двенадцать были объяты зажигательным настроением. Обхватив друг друга за плечи, весёлые мужчины и женщины замкнули круг, гоняли его взад-впрёд и, задорно выстукивая каблуками, дружно, пьяно кричали.

Вслед за Драпуком ковать горячее железо разошлись все. Тураев же пребывал на распутье. Ему вдруг захотелось необычных для него отношений - образ настоящей женщины, рисованный подполковником Лялиным, ни с того, ни с сего разбудил его воображение. Она должна быть тут – настоящая женщина. Он в этом убеждён!
Тураеву на миг стало жарко от представленной картины: стоит она – красивая, тонкая, на лице – достоинство, ум и… (он возжелал ещё скромности), словом, такая, к какой на улице и не подступишься, а он подойдёт, пригласит на танец, положит руку на изящное плечо, заглянет в бездонные глаза…

Хотелось сейчас же рвануться за мечтой, однако сила разума, принципы насчёт знакомств с девушками, словно придавили педаль тормоза. «Зачем тебе поиски в этом похабном «гадюшнике»? - вопросил внутренний голос. - Да ещё женщины»? «А кого тут прикажете искать? Невинную девушку? – язвительно отозвался тайный, скрытый его оппонент, так возжелавший приключений. – Конечно, женщину, и что ни есть настоящую»!

Искать - сама судьба даёт шанс! Только как её узнать? Очень похоже – «найди то, сам не зная чего»… Тураева вдруг озарило, что под «женщиной» ему видится совсем не женщина в общепринятом понимании, а почти девичий образ, может, старше всего лет на пять. Но от этого осознания притягательность слова «женщина» не исчезла – потому она и женщина, что овладела самой загадочной тайной мира! 

Махнув на внутренние перебранки, Антон двинулся по залу, изо всех сил вглядываясь в лица. Ему хотелось высмотреть кандидатку на танец с дистанции, угадать сразу – взором ли, чутьём, а может, ощутив в себе возглас тайного советчика «пора!» – как это бывало на стрельбище. Метод проб и ошибок его не устроил после недавнего вечера отдыха со студентками ульяновского пединститута. Девушка, что Антон опрометчиво пригласил танцевать, показалась симпатичной, но когда они сблизились, свершилось неприятное открытие – у неё сильное косоглазие. 

Танец превратился для Тураева в муку. Он пробовал смотреть несчастной партнёрше в глаза, но не смог. Поймать взгляд разъехавшихся глаз – двумя, нормальными, оказалось непросто. Пришлось смятенно отводить взор в сторону.
Девушка же от приглашения воспрянула духом, радостно защебетала о летней поездке к Чёрному морю, в Евпаторию. Антон слушал про палящее крымское солнце, про чистую морскую воду, гадких медуз и кроме окончания музыки ничего не желал. Он поддакивал, чтобы скрыть свою неловкость, но получалось неотёсанно, невпопад - язык будто отколошматили молотком. Тураев проклинал и себя – почему он не может запросто одеть маску весёлого парня, радующегося жизни, танцу, партнёрше? Почему? Откуда противная скованность тела и нелепые, пронзительные терзания души?

Антон искренне жалел девушку, понимал - она имеет право на танец, на внимание молодого человека, любовь, но от осознания, что это не его выбор, он деться никуда не мог. Партнёрша после танца взялась выказывать расположение для дружбы, а он почувствовал, как противная, ненужная ему узда обязательств уже примеривается опутать его. Он неловко раскланялся и, оправдываясь предстоящими переговорами с родителями, попятился к раздевалке...
С тесным знакомством обошлось, но сердце юноши несколько дней терзала вина за себя – он пригласил на танец, подал надежду… Подобных мук, по здравому рассуждению – глупых, но почему-то неотступных, Антон больше не желал...

Миленькую и маленькую, словно куклу девушку с миндальными восточными глазами, в зелёном атласном платье, Тураев углядел издалека. Он исподтишка осмотрел её с одного бока, другого, остался доволен и было шагнул приглашать, но внутри что-то остановило: «подожди!» Через пару мгновений куколка передёрнула плечом, и мелкими, словно у канатоходца шажками направилась на выход. Сквозь полупрозрачный витраж Антон увидел, как она закурила. Тураев разочарованно развернулся - настоящая женщина с сигаретой не знается.

Крепко сбитенькая особа в красной кофте и с невесомой вишнёвой косынкой вокруг шеи Тураеву определённо приглянулась, но без осмотра с другой стороны он с приглашением не торопился. При осторожном перемещении Антона с фланга на фланг (не показать, что присматривается), кандидатку на танец увели. Когда опередивший его старший лейтенант с засаленными погонами, прошествовал с ней мимо, Тураев увидел, что она действительно привлекательная. «Провозился на свою голову»! – обругал себя Антон за медлительность.

Он не сразу заприметил в разноцветных всполохах стройную молодую женщину в чёрной водолазке. Тёмные короткие волосы узко обрамляли лицо и подчёркивали его белизну. Тураев подошёл поближе, всмотрелся и поймал себя на мысли, что высокий воротник, обнимающий изящных линий подбородок, очень привлекает его. С некоторой дрожью в груди он предстал перед незнакомкой.

- Разрешите на танец? - как можно строже проговорил Антон, чтобы казаться старше. Решительность его помогла упредить Агурского – тот с приглашением подскочил секундой позже. Тураев уже подставил руку под мягкую тёплую ладошку женщины, а Агурский никак не захотел смириться с потерей. «Тебя Круглов ищет, - с видом человека, оказывающего добрую услугу, сказал он. – В том углу стоит».

Антон едва развернулся в указанную сторону, как рука партнёрши с лёгким нажимом легла ему на плечо, мягко сдержала от порыва. «Подождёт», - подумал Тураев и с ощущением долгожданного открытия приобнял незнакомку. 

5
Её звали Верой. Молодая женщина провела Тураева в подъезд длинного двухэтажного дома совершенно облупленного, неприглядного. Антон послушно поднялся по вышарканной деревянной лестнице, с любопытством и неловкостью переступил порог однокомнатной квартиры, осмотрелся - обычная тесная прихожка: старые, поблёкшие обои, некогда радовавшие глаз бутонами лёгкого кофейного цвета.

В комнате, на стене Антон увидел большое свадебное фото. Вера в обнимку с симпатичным лейтенантом-связистом. Тот без фуражки, в распахнутом парадном кителе, она в белоснежной фате, в приталенном ослепительном платье. Лица молодых охвачены неподдельным счастьем, какое по заказу не изобразишь.
Неужели оно так быстро ушло? И женщине уже не страшно допускать к самому сокровенному посторонних мужчин? При этой удивительной фотографии на стене…

Гостю стало неловко за своё вторжение в незнакомый дом и за то, что двери перед ним Вера распахнула очень просто. Тураев слышал о такой доступности, не верил, хотя где-то глубоко в себе ждал её, и теперь, когда стоял возле женщины, пахнущей тонким, ранее ему неведомым ароматом, осознавал что они наедине - в последнем шаге от неизведанного и желанного, то испытал смущение, разочарование. За себя, что пришёл сюда с намерением забраться в чужую постель, за приятную молодую женщину, что так легко провела его к своему ложу.
- Не страшно (он хотел сказать «не стыдно», в последний миг поправился) в дом постороннего мужчину впускать? – спросил Антон, пристально глядя женщине в глаза. По тому, как курсант секундой раньше рассматривал фотографию, Вера поняла вопрос.
- Он в Афганистане…
«Ещё хуже!», - волна возмущения начала собираться где-то в недрах юношеской души, но не успела.
- … погиб.

Антон резко осадил себя. Всё оказалось сложнее, чем ему примерещилось взыскательным оком постороннего. От того, что слова, пусть искренние, но крайне обидные вот-вот могли вырваться у него, гость покраснел.

«Чай заварю – согреться», - просто сказала Вера, направилась на кухню. Тураев под взглядом офицера с фотографии чувствовал себя крайне неловко, просто разбойником, крадущим чужую боль, чужие чувства, чужое былое счастье. Лейтенант, отбросив густые каштановые волосы назад, обнимал свою счастливую невесту и улыбался, улыбался…

Едва Вера позвала Антона, он с облегчением покинул комнату. Хозяйка наливала в чашки кипяток из эмалированного чайника с маковым цветком на боку. Глаза её были наполнены грустью и усталостью. Тураев присел, скромно потянулся за чашкой. Вера пододвинула сахарницу, заварник. Антон молчал. Вот и его глубинный ответ на вечерний вопрос «Зачем ему это надо»? Ни за чем. Ответ стучал в висках и настойчиво подпирал к двери. Однако там, внутри, его одновременно что-то держало на месте, он и сам не знал что. «Допью чай и – домой», - всё же определился он.

Тишину нарушила Вера.
- Четыре года как похоронила Петю своего любимого, - вздохнула она. Искренне, без кликушества, без стремления вызвать жалость. Тураев понял, что страшная боль утряслась в сердце хозяйки, затянулось сверху кровавой корочкой.
- А замуж второй раз?
Он спросил больше, чтобы подсказать - будет ещё счастье. И любовь будет.
- Не складывается как-то, - чуть качнула головой женщина, опять ровно, выдержанно. - Может рано ещё.

- Плохо, - только и мог произнести Тураев. Однако его искреннее душевное сочувствие, на которое он был способен юношеским чистым сердцем, не скрылось от Веры. Сострадание гостя словно отмотало время на четыре года назад, вновь сделало её слабой и беспомощной. Та страшная боль за несправедливо сломанное их молодое счастье, что зарубцевалась на сердце кровавой корочкой, теперь поднялась трещинами и прорвалась наружу, как из ожившего вулкана сквозь трещины прорывается раскалённая магма…

- К счастью готова была, а оно – фить! Нету! – с выдохом удивлённого негодования, всплеснула руками Вера. - Наши мужчины родине нужны, а не нам. С потрохами, счастьем, детьми, которые есть, и которых нету… Как же! Государству... оборону держать требуется, долг всякий выполнять!

Молодая вдова взяла с полки пыльную рыжую газету, презрительно взмахнула.
- Передовые рубежи стережём! Куда ни плюнь – форпост! - она швырнула газету на пол. – Петенька погиб, а газетка полгода приходила. Целая полка про форпосты… Вот они, передовые рубежи – могилы! Буквы на бумаге… безликие, а хороним родных! - Вера топнула по «Окопной правде», обхватила голову руками, заплакала.

Тураев видел горе в кино, видел изредка у ближних людей, но сам страданий по непоправимым утратам не испытал - судьба пока миловала его. Сейчас он не знал что делать: рациональные истоки его юношеского сознания твердили, что в такой беде уже никто ничем не поможет, потому сидел окаменелым истуканом.
- Я через всё прошла! – Вера подняла голову, и Антон увидел, как постарела она от набухших красных глаз, как неловко размазалась по лицу тушь. - Кто бы знал, посочувствовал, пожалел… Мы ребёночка ждали… Едва похоронила, аборт сделала. Ты-то видно и не знаешь, что такое аборт, - она будто впервые посмотрела на гостя, усмехнулась сквозь слёзы. – На вид сам ровно дитё.

Что такое аборт, Тураев знал, насколько это укладывалось в его небогатые представления о женщинах, но видно взгляд парня выразил нечто такое, что Вера лишь воскликнула: - Зачем я тебе всё рассказываю?
Он молчал - на этот вопрос могла ответить лишь Вера. Она и ответила: «Вижу, что выслушаешь, пожалеешь. Не как некоторые - первым делом за трусы!»

Антон готов был пожалеть несчастную Веру, но его вдруг поразила мысль, что непоправимое одиночество Вера устроила сама! И тому красивому лейтенанту с фотографии она не оставила шанса на продолжение рода!
- Ребёнок был бы его! – чуть не вскричал курсант. - Твоего любимого! Его жизнь не пропала бы даром!
- Думаешь, не представляла счастливого будущего? Ума, думаешь, не хватило обозреть весёлый горизонт? – глаза женщины сузились, и Антону стало страшно, что он явился причиной крайне смятенных чувств Веры. Кто дал ему право так яростно ворошить больную рану совершенно незнакомому человеку?
- Ты представь дочку или сына, чтобы с первого дня без отца? У тебя отец есть?

- Есть.
- А тут нет! Понимаешь – нет, и никогда не будет, потому что он в могиле лежит. Закончилась для меня сказка! И для ребёнка, там, тоже закончилась! Да и не начиналась.
- Это же на предательство похоже, - пробормотал Тураев, проклиная свою принципиальность. Она всегда оказывается ни к месту. – Тебя может, поддержали бы. Сослуживцы, государство. Его родители!

- Кто кого предал? Боже праведный! – Вера поднялась со стула, обхватила голову руками и прошлась, раскачивая плечами. - Поди, разберись! Была честной женой, была бы и хорошей матерью. Кого я предала? Что одиночкой не захотела сироту растить? Сослуживцы… нашлись сочувствующие, особенно из женатых… жалко, жалко, а сами руки тянут! Туда, куда и ты собрался тянуть! Государство… какой ты глупый! У вдовы есть убогая квартирка в Тоцком – вот и сиди там! Обеспечена… помощью до скончания веков! Родители у Пети сами лишней копейке рады. Отец инвалид, мать – уборщица.

Вера говорила всё тише, остывая. Словами, криками, горю не поможешь - она это хорошо за четыре года усвоила.
- А все вокруг смотрят, словно судьи, - презрительно добавила женщина и с выдохом отрешившись от своего страшного прошлого, потянулась к остывшему чаю.
- Зачем ты в гадюшник ходишь? – вдруг спросил Тураев.

Вопрос был прямой. Он знал, зачем ходят в дом офицеров, но теперь, после сказанного Верой, хотел услышать её ответ. Он хотел нащупать в этом ответе желание женщины разорвать замкнутый порочный круг, существование которого ему открылось за вечерним визитом.

Вера встала, накинула на плечи тонкий пуховый платок, потеребила концы.
- Не я придумала нужду женскую, - она решительно подняла голову, посмотрела в глаза Антону. - Настаёт вечер… и страшно… я и портрет. Только Петенька молодым остался, а мне годы провожать. Просто по-бабьи хочется, а… потом… ночь развеется, понимаю, что грязи с лихвой зачерпнула и остаюсь с ней одна. Одна-одинёшенька.

Тураев не знал, что и сказать. Грязь в отношениях мужчины и женщины – он догадывался какого сорта эта грязь, он ненавидел её, потому что в его представлении она не смоется и за жизнь, будет на душе пакостной проказой. Для него на белом свете уж никогда не вернуть двух вещей: жизни и чести. И когда с ними расстаются, по глупости или осмысленно – горько. Жизнь должна быть длинной, а честь – вечной!

Вера страдальческие глаза гостя оценила, усмехнулась.
- Ты сильно уж не жалей меня. Это баба – элемент слабый, а мужчина…
Тураев почувствовал себя в квартире лишним. Лишним своей жалостью. Он, действительно, сейчас слабее этой несчастной женщины. Но это плохо. Плохо, что так и есть, плохо, что он не в силах этого скрыть. Надо собираться, и… вдруг его пробила мысль, как же надежды Веры на сегодняшний вечер? Ведь она привела его сама…

Антон часто задышал от волнения - он даже не мог сказать, какой ответ его обрадует, но будь что будет! Он открыто спросил что ему делать? Женщина опять усмехнулась. Мило-снисходительно.
- Ты же, Антоша, голой бабы ни разу не видел. А я - ненасытной уродилась. Мне удовольствие с переливом нужно. Как из колонки ведро. С брызгами. Понимаешь?
- Понимаю, - сухим горлом выдавил курсант. Обида вдарила в голову теми самыми брызгами, что жаждала Вера. Перед ним женщина, а он неотёсанный в таких делах вьюнош. Зелёный как стручок гороха. Она права - не про него задача.

Но так даже лучше. Нужно уходить. С достоинством.
- Простишь, если я останусь одна? - Вера ласково провела ему рукой по голове. От нежного прикосновения Тураева пробили мурашки. Уйти, чтобы остаться в памяти этой женщины чутким и благородным? Ради этого он готов на всё.

6
Когда Тураев в задумчивости улёгся на кровать, Круглов уже видел седьмой сон. Антону спать не хотелось, он ворочался, размышлял - лучше бы не ходил в этот Тоцкий «гадюшник»! И знать бы не знал, что за штука - женщины, Афганистан. Слышал – война, интернациональный долг, убивают. Брат родной там. Страшно, тревожно, но чем меньше думаешь, тем спокойнее.

Сейчас спал бы не хуже Славки, а не спал, так в голове витали бы беззаботные радужные мысли. Ждал бы парней, слушал бы их рассказы. Всё веселее. Так нет же! Ворочайся, ломай голову! Познал, называется, настоящую женщину! Посмотрел бы Лялин на это познание! Ей жеребец настоящий нужен, а не сочувствующий ротозей!

А может, сам виноват – начал про мужа её зудить? У любой нормальной женщины проснутся воспоминания и боль. И повод она верный нашла, чтобы за порог задвинуть – не знал он ещё ни одной женщины…Может и к лучшему всё?!
Через полчаса дверь тихонько хлопнула – щурясь на огненного «козла», с ночных приключений заявился Агурский. Потом ввалился Лаврентьев.
- Полный марафет! – бодро прошептал сержант, сбрасывая форму.

Парни объявлялись в расположении по непредсказуемому закону, словно всплывали пузырьки в газированной воде. Никто не знает, то ли озорной пузырёк просидит, прицепившись к стенке ещё целый час, то ли через минуту оторвётся и отправится на волю вольную.

Драпук вернулся поздним утром – к завтраку. Сиял как полная луна на морозном небосводе.
- Вот это пилорама! – громко известил он сослуживцев. – Как с ней завелись! Стрекотали всю ночь. Готов даже Тураева за Тоцкое простить, - Драпук милостиво покосился на недруга.

Антон промолчал, понимая, что слова высказаны ради бравады, а не от души. Курсанты же одобрительно рассмеялись - субботним утром все ещё лежали по кроватям и благодушествовали. Лишь на Тураева прошедшая ночь нанесла отпечаток смятения. После полуночных размышлений он решил в «гадюшник» больше не ходить. Что там может быть хорошего? Глупая, никчёмная притягательность дурацких танцев на него больше не подействует. Придти и хвастаться, как с женщиной или девушкой, которую он увидит первый раз, стрекотал всю ночь? Не для него такое счастье. Разве ж дело в стрекотании? К любимой девушке одно прикосновение – и счастья до неба!

…Зато Драпук окунулся в развратную атмосферу с головой. Днём по субботам и воскресеньям он безмятежно спал на втором ярусе, по вечерам взбадривался, собирался и словно лев, выходил на охоту. Охота приносила не только радость. В следующий же понедельник утром курсант вернулся в родную обитель раздражённым.
- Наши войска понесли тяжёлые потери, - зло пробормотал он.
- Что потеряли наши войска? – осведомился Лаврентьев, заправляя постель. – Надеюсь, не самое главное?

В кубрике рассмеялись. Драпук веселья не разделил.
- Тёплое нижнее бельё, - проворчал ходок.
- Потери просто невосполнимые! – съязвил Тураев. – Оставил в залог любви?
– У этой стервы мужичара заявился под утро, - признался Драпук и пояснил, - перворазрядник по боксу.
- Ты устроил достойную встречу? – шутливо подколол Круглов. – Хук справа!

Стажёры рассмеялись ещё громче.
- Ага, - усмехнулся Драпук. – Мне-то что с ним делить?  Бабу? Она и так его. Я что успел в охапку схватить и бежать! И главное, сам, козёл, виноват! – оскорблёно пояснил он. – Мне его жена жаловалась - в доме кроме кубка ничего не стоит!
- Витёк, не дрейфь! – подбодрил спешно ретировавшегося Дон-Жуана Лаврентьев. – Главное – сам цел. А без штанов пехоте не впервой!
- Конечно! На полевых занятиях моя жопа к броне примерзать будет! – разразился матом Драпук.

Глава 47
http://www.proza.ru/2010/02/20/1195